ИСТОРИЯ АЛИНЫ БРАМС 3 страница

Как бы мне хотелось ему обо всем этом рассказать, но я знала, что Артур никогда меня не поймет. Для него, как и для любого нормального человека, это будет открытием, дикостью, прихотью.

После ресторана мы заехали в супермаркет. Бесчисленное количество продуктов: фрукты, овощи, кисломолочное, мясо, хлеб, сдоба. Я затравленно озиралась по сторонам, потом в голове что-то щелкнуло:

– Ну, что будем брать? - Ну, что будем брать? – Ее голос и голос Артура слились в один.

– Всего понемногу! - Я начала кидать в тележку различные сладости, выпечку, печенье. Все по принципу «много и недорого». – Это к чаю. Я так люблю сладкое, жить без него не могу. – Я словно оправдывалась перед Артуром. – И еще молоко.

Из нормальной еды я тщательно выбрала дорогие яблоки, йогурты, сыр и цельнозерновой хлеб с изюмом.

– О, да ты гурманка! – Она загоготала. – Любишь есть всего понемногу.

– Иди к черту.

– Можешь не скрывать от меня. Я единственная, кому не нужно объяснять, насколько ты ненавидишь еду.

– Отвали. Я тебя ненавижу.

– Знаю. Мне жаль, что я вызываю у тебя такие чувства. Я тебя люблю. Все, что я делаю, - ради тебя. Когда-нибудь, когда меня не будет, ты это поймешь.

– Я мечтаю о том дне, когда ты исчезнешь из моей жизни – на-всег-да!

Она устало вздохнула, поправила свои красивые волосы, улыбнулась и произнесла фразу, которую я не сразу поняла:

– Мила, когда-то ты поймешь, что я – это ты, и что я единственное, ради чего тебе стоит жить. Я веду тебя туда, где всегда свет, где ты будешь жить с открытыми глазами. Ты поймешь, что часто то, что мы ненавидим, является путеводной нитью в мире вечного сна. Без меня ты бы навсегда осталась слепым котенком, жаждущим теплого угла и свежего молока.

– Ты бредишь. – Я оглянулась, чтобы посмотреть Ей в глаза, но Она уже скрылась за чьей-то спиной.

Квартира встретила нас привычным теплым запахом цветов и свежей бумаги. В детстве я четко ощущала, что каждая квартира впитывала запах и жизнь своих обитателей. Любое жилище ассоциировалось у меня с определенным букетом запахов: любви, ненависти, страха, скуки, веселья, детей, стариков, дерева, пластмассы, ковров, линолеума, паркета.

Бывало, я ходила к кому-то в гости только из-за того, что мне нравился запах их квартиры. Детская интуиция с помощью обоняния моментально, за долю секунды доносила до мозга мельчайшие подробности жизни людей, впитанные стенами эмоции, мечты и разрушенные иллюзии.

Я переоделась и начала раскладывать продукты. У каждого пакетика было свое определенное место. Печенье и прочие сладости я затолкала как можно глубже в буфет, хотя понимала, что пролежат они там недолго.

Артур обиженно сопел. Он не хотел со мной разговаривать, и делал это сквозь зубы весь вечер. Скинув небрежно ботинки, помыв руки, он направился к себе в кабинет и захлопнул за собой дверь.

Мне захотелось разрыдаться во весь голос. Подступившие слезы душили меня. Я бы с удовольствием поплакала, но почему-то не получалось. Слезы застревали в глазах, рыдания – в горле. Мне хотелось, чтобы меня обняли, пожалели, погладили по голове.

– Бедная моя, тебе так тяжело. – Она была рядом и, как обычно, единственной, кто знал меня досконально. – Я знаю, что ты боишься кому-то рассказать про меня. Про себя. Тебе тяжело скрывать мое существование, как жениху – нежеланную для родственников невесту.

Я молчала, зная, что единственный выход – там, и мне не хотелось это делать. Я устало склонила голову на руки. Мир моего существования в данную минуту сузился до одного квадратного метра вокруг меня. Цвета потеряли насыщенность, звуки стали гулкими и пугающими. Тоска, боль, море слез, безнадежность… Острое ощущение одиночества и пустоты. Живот наполнился резкой болью от бьющихся бабочек, сердце стучало от волнения.

Я попыталась глубоко вздохнуть, но железный обруч тревоги стиснул меня еще глубже. Все мое существо восстало против меня самой и требовало одного. «Дай мне, дай то, что я хочу. Быстрее, скорее, наполни меня, дай мне почувствовать, что я живу, что принадлежу этому миру». Эта знакомая песня пелась на сотни различных голосов, раздававшихся в моей голове, заполнявших пустоту кухни и меня.

Внутри меня ничего не было: ни души, ни жизни, ни любви. Я была пуста, как стеклянная ваза без цветов. Металась внутри строго очерченного круга своего внутреннего мира и пыталась вырваться наружу. Какую-то долю секунды я еще сомневалась, затем поняла, что все, сегодня точно не получиться отступить. И сразу почувствовала какое-то извращенное облегчение, эмоциональный подъем, безграничную радость. Машинально начала доставать какие-то пакетики, манную крупу, молоко с кипяченой водой, хлеб, масло.

Все, что стоит недорого и быстро готовится.

Закипел чайник, сварилась каша, я приготовила бутерброды, хватая что-то на ходу, жуя и запивая водой. Теперь осталось только найти книгу, чтобы эйфория была полной. Я начала свою трапезу, получая истинное удовольствие от манной каши, молока и белого хлеба с маслом. Книга тоже была интересной. Все, как в детстве, когда мне было еще далеко от всех этих проблем с моей головой.

Артур, услышав мою возню на кухне, зашуршал тапками и выглянул из-за двери. Он улыбнулся, забавно потянул брови вверх и попытался прильнуть ко мне, чтобы погладить. Я отдернулась от него, как от чужого:

– Артур, ты же видишь, что я ужинаю. Что, обязательно меня сейчас трогать?

– Ну, котик, неужели я не могу обнять и поцеловать свою девочку?

– Можешь, но давай не сейчас. Я попозже приду к тебе и принесу что-нибудь вкусное.

– Хорошо, лапулик. Я тебя люблю.

– Я тебя тоже.

«Боже, как же он меня раздражает, когда врывается вот так вот», - мелькнуло в голове.

– Да, точно, меня тоже! – Она сидела с озабоченным видом напротив меня и тоже читала книгу. – Только сядешь расслабиться, тут же заваливается в кухню и начинает бессмысленно отнимать время. Я тебе говорю, он это делает специально, чтобы позлить меня.

– Тогда уж не тебя, а меня. Он не знает о твоем существовании.

– О, да! Представляю, что бы было, если бы он знал. Сидел бы каждый раз около, считал каждый съеденный кусочек и ежесекундно спрашивал о том, как ты себя чувствуешь, все ли хорошо и ничего ли не болит.

– Хватит. Я все-таки люблю его. Не говори чепухи.

– Молчу, молчу. Ты ешь, пока не остыло. Вкусно ведь.

Я продолжала есть кашу, откусывать крупными кусками бутерброды с сыром и запивать все это чаем и молоком, чувствуя себя великолепно.

Это был половой акт с едой. Сначала медленно, осторожно, потом все быстрее и быстрее, не прожевывая, хватая, толкая, без разбору – пока не почувствую полную насыщенность и тошноту. В туалет – и все. Вот оно, состояние удовлетворенности, жалости к себе, огорчения, унижения и… блаженства. Секс не мог для меня сравниться с этим. По крайней мере, на тот момент – нет.

Я села на диван. Она снова ушла, оставив меня в полной изолированности - и растерянности от содеянного. Почему это происходило со мной? Почему это происходило так часто? Что я сделала неправильно в жизни, в чем я виновата? Ведь люди живут и без этого, а я уже давно забыла, как можно жить нормально. Я не помню, когда последний раз я съела что-то и получила от этого настоящее удовольствие без лишних мыслей и переживаний. А когда я, съев что-то, не задумалась об энергетической ценности этого продукта? Когда я могла остановиться, почувствовав здоровое насыщение?

Я не могла ответить на эти вопросы. Мне было плохо. Мой мир вновь сузился до ярко-желтого подсолнуха на обоях, и мысли стали тягучими, как теплая карамель. Я была не такая, как все, и об этом знала только я сама. И сложно было определить, что именно было хуже – быть другой или понимать, что об этом никто не знает.

Часть II.

Глава 3.

После встречи в реальности наша с Машей переписка приобрела осмысленность и целенаправленность. Я стала более откровенна, и в ответах психотерапевта мне тоже чудилась более глубокая заинтересованность в процессе моего лечения. Мне это льстило и подстегивало исследовать себя все глубже.

Асаны, выполняемые мною по утрам, становились все разнообразнее, занимая при этом большее время на выполнение, чем раньше. После йоги я словно чувствовала дыхание ангела за моей спиной, и в такие моменты Она становилась моей союзницей. Все тело расслаблялось, и кровь бежала по жилам, перекликаясь с внутренними органами возгласами о том, что счастье есть и нужно жить.

По просьбе Марии, я завела дневник, в котором старалась полностью, используя символику, описать прожитый мною день. Через какое-то время я могла с точностью определить, какие виды продуктов мне подходят, какие – не очень, и какие – провоцируют приступы. Я могла проследить свою деятельность и происходящие в течение суток события, которые косвенно влияли на мое состояние. Такие образом, в дальнейшем можно было пытаться избежать повторения. «Статистика – великое дело! » - повторяла я себе.

День за днем количество приступов начало уменьшаться. Иногда, правда, мне казалось, что я наблюдаю сама за собой со стороны. Словно это не я, а лишь часть меня заперта внутри этого тела, и нужно постараться освободиться от этих пугающих и давящих на сознание стен.

Я поделилась этими мыслями с Марией, и она порекомендовала мне начать занятия медитацией. «Это несложно. Вам нужно сесть по-турецки, положить руки на колени, голову наклонить немного вниз – и расслабиться. Представить, как в животе расцветает огненный цветок, тепло пробирается от живота до груди, затем до плеч, вниз по спине и через низ возвращается к животу».

Попробовав, я поняла, что это все легко и вместе с тем неимоверно сложно. Расслабиться, не думать ни о чем и чувствовать тепло – совершенно невозможно, когда голова гудит от раскаленных тревожных мыслей, незавершенных и запланированных дел, лиц, которые предстоит увидеть и слов, которые потребуется произнести. Однако я заставляла себя ежедневно проводить пятнадцать минут в попытках медитации.

Со временем что-то стало получаться, и мое тело ответило мне взаимностью: я научилась расслабляться и полностью отдаваться этим ласковым, теплым, уносящим в глубь волнам эйфории, исходящей от млеющего от неги сознания. Одновременно с этим пришло понимание того, что и почему вызывает ту или иную ответную реакцию у моего организма – словно тело в благодарность за приятные минуты медитации само раскрыло мне свои секреты.

Стало понятно, например, что гнев или злость становились причиной желудочной и головной болей, а усталость – депрессии и снижения зрения. Любые ссоры ввергали меня в апатию и отбивали аппетит, а запрятанная внутрь тоска – вызывали спазмы в мышцах и неудержимое желание сладкого. Я сделала выводы, что если мне хотелось определенного продукта – это значило, организм сигнализирует о недостатке того или иного вещества, и требовалось съесть именно этот продукт. Если мне хотелось плакать, значит, я устала и не выспалась – нужно отдохнуть или лечь спать. Все было одновременно сложно и просто для понимания. С одной стороны, голос разума вещал о силе воли и принципах, с другой – душа и тело требовали противодействия. Две разных сущности тянули одеяло на себя, и было не совсем понятно, кто из них победит.

Эффект от восточных средств лечения души начал проявляться в том, что мое сознание расслабилось вслед за телом, и постепенно та глыба льда, айсберг из потопленных проблем, поднимался все выше и понемногу оттаивал. Я начала понимать причину любого дискомфорта и цепную реакцию между болью и булимией. За пониманием пришло осознание путей решения, и впервые вслед за расслабленным созерцанием у меня также появились силы для целенаправленных действий. Я перестала обижаться на людей, так как все обиды бессмысленны в сущности своей, но при этом ведут к катастрофическим нарушениям в восприятии мира. Затаенные внутренние силы, накопленные за долгие годы долгой борьбы с самой собой и разбуженные ежедневным диалогом тела и души, стали выплескиваться в виде безумных приступов радости и веселья, не сменяющихся потом апатией, как при депрессии, а лишь рассеивающихся в течение времени и придающих всему моему существованию золотистые оттенки.

Прошло около месяца и однажды, во время медитации, мое сознание и тело совершили надо мной странную вещь. Я, как обычно, полностью расслабилась, пропустила теплые волны энергии сквозь себя, и вдруг ясно ощутила запахи лета и реки, увидела солнечного зайчика, скачущего под ногами, резную тень от листиков деревьев, и услышала чуть слышную смесь смеха и голосов. Я потонула в детстве. Кто-то включил свет в моей голове, и волны удивительного наслаждения накатывали все снова и снова, заполняя собой все имеющееся внутри меня пустое пространство.

Это был восторг, это была жизнь, и это был эмоциональный оргазм. Я поняла, что в голове моей где-то есть место, где хранятся абсолютно все воспоминания: веселые, грустные, хорошие и злые. И, к счастью, там же, в каких-то неведомых стеллажах был сохранен каждый день детства, куда было возможно попасть лишь по особому благоволению разума.

Ощущение детства наполнило весь тот день давно забытым свежим дыханием счастья: возможностью радоваться солнцу, ветру, дождю, возможностью чувствовать воздух, петь и слышать пенье. Я могла радостно спать, есть, гулять, плясать, прыгать, просто лежать – все приносило в тот день давно забытое удовлетворение. Как здорово – взять и просто отпустить все «взрослые» проблемы от себя на волю. Почувствовать себя внутри себя - без дискомфорта.

Я постоянно прислушивалась к своему дыханию: вдох – прохладный воздух, выдох – теплый. И постепенно входила в состояние мечтательности и свободы. Я представляла, как энергия рождается где-то в животе, растет и наполняет всю меня, затем бежит по мне по кругу, насыщая каждую клетку своим теплом и силой. Живот полностью расслаблялся.

Я отпускала все то, что копилось во мне долгие годы: недовольство собой, раздражительность, слишком высокие планки успеха, скованность, ярость, обиды, страхи. Все это растворялось в огромном море сознания. Вот что такое безграничность и бесконечность. Мои мысли – безграничны, а душа – бесконечна. Мои разум, душа и тело – вот три грани, три кита, на которых держится мое существование. И все они должны быть в мире. Если что-то не в порядке, один из них дает сигнал другому, и тогда начинает что-то происходить.

Я поняла, почему Она появилась в моей жизни. Что-то сломалось, и Она была сигналом. Мне осталось лишь понять, когда и что произошло. «Ты должна вспомнить», - вот что Она имела в виду. Я должна была вспомнить что-то, что разрушило единство троицы. Но что же это было? Я начала копать в обратном направлении, назад во временном пространстве.

В своих письмах Маша помогала мне наводящими вопросами. Порой ее вопросы раздражали меня или ставили в тупик, но я честно отвечала, стараясь по возможности развить тему и сделать какие-то выводы, что чаще всего мне удавалось. Иногда же вопросы словно повисали в воздухе без внятного ответа, повисали до лучших времен.

Маша продолжала тему родителей и детства. Мне начало казаться, что я рассказала уже все, что могла, и дальнейшее расследование бессмысленно. Но она не останавливалась: «что ты чувствуешь к отцу, а что - к матери? И как это было раньше? Что ты любила и не любила в детстве, а из еды? А как вы собирались вместе, а как ты училась, а помогали ли родители, и если да – кто больше? А мамин алкоголизм, а папин гнев? » И дальше, дальше, дальше.

Мне не хотелось думать о родительской семье. Мне казалось, что я уже столько времени провела в размышлениях о своих родителях и брате, что знала о них все, и вспоминать больше ничего не хотелось. «Все прошло и ушло, и нечего ворошить прошлое», - думала я, но Ее слова о том, что я должна что-то вспомнить, заставляли меня продолжать отвечать на Машины вопросы.

В результате, поток затворенных в подсознании воспоминаний хлынул и заполонил собой весь мой разум. Я думала и переживала снова все то, что происходило пять, десять, пятнадцать лет назад. Особенно болезненно было вспоминать некоторые моменты, которые я долго пыталась забыть, - и тем обиднее было снова выпустить их на свободу. Но в этот раз Она помогала мне справиться с ними, отлавливая и откидывая назад самые злые и бесполезные мысли.

Перед глазами проплывали нанесенные в гневе отцом обиды, унизительные слова и ругань. Интонации, фразы, жесты. Мои ощущения справедливой ярости, обиды и беспомощности. В то время полная зависимость лишала меня возможности сопротивления, но я все равно пыталась это делать, получая взамен втрое более жестокий ответ.

Я вспоминала, шаг за шагом, запрятанные в самой глубине подсознания оскорбления в мой адрес, все испорченные семейные праздники, поздние возвращения отца домой, слезы матери около окна на кухне. Я вспоминала, как всегда боялась сделать или сказать что-то не так в его присутствии, как мои друзья отказывались заходить ко мне в гости, если он был дома, потому что ему ничего не стоило распахнуть дверь в комнату со словами «Миле нужно учить уроки, идите по домам».

Отец никогда не бил и не наказывал меня, за исключением, возможно, того единственного случая с мытьем посуды. Но он делал хуже: он держал меня и Славу в постоянном напряжении от ожидания словесного удара. Я никогда не была полностью расслаблена в его присутствии, так как он не считался с моим и Славиным внутренним миром, как, полагаю, и с внутренним миром многих других людей. Ему были чуждо осознание того, что у окружающих есть чувство собственного достоинства, застенчивость или, напротив, непосредственность, собственные мысли и мнение, собственные тайны и желания, личный выбор и решения. Сколько себя помню, он никогда не считался с этим.

Вся забота о нас со Славой проходила под лозунгом «Вы слишком тупые, чтобы иметь право голоса». Мы жили по жесткой указке, «что, как и когда», а если нам и доводилось почувствовать запах свободы, то этот запах имел примесь угарного газа от страха того, что отец увидит или узнает.

Каждый человек рождается с заложенными границами и возможностями нервной системы. То, что одного закаляет и является движущей силой на пути к дальнейшему успеху, для другого становится тяжелым камнем на шее, который тянет вниз все глубже и глубже, пока не убьет.

Слава был романтиком. Он был таким с рождения – первенцем-наследником, обласканным вниманием мамы, бабушек, теток. Он с молоком матери впитал нежность и любовь в вариации бесконечности и отсутствия условностей: любят, просто потому что любят.

Отец же всю жизнь хотел получить генетическое воспроизведение себя, как опору, подтверждение собственной значимости. В родившемся сыне он видел нечто другое, чем мама и бабушки: не объект любви, а объект перспективы будущего, его самого за минусом совершенных когда-то ошибок и промахов. До определенного момента отец практически не вмешивался в Славино воспитание, а мама, словно предчувствуя отдаленную грозу, пыталась дать своему сыну как можно больше ласки, тепла и обожания – по-другому защитить его от внешнего мира она не могла.

Образ моего старшего брата в детстве навсегда запечатлелся в моем сердце: черные взъерошенные волосы, веснушки, озорные синие глаза, белые, чуть выступающие вперед зубы, ободранные коленки и рогатка в руке. Он все время придумывал для нас различные забавы, смеясь над собственными выдумками и получая от всего неимоверное наслаждение. Наверное, если бы у меня не было брата, я никогда не узнала бы, что можно читать с фонариком под одеялом, что можно вызывать фей и колдунов или клеить самолеты. Я бы никогда не лазила по песочным карьерам, чтобы посмотреть на гнезда ласточек, и не плавила олово в железной ложке у бабушки на огороде. Многими самыми радостными детскими воспоминаниями я обязана своему брату.

А потом Слава как-то неожиданно вырос, у него начал ломаться голос, и папа понял, что теперь многое, если не все, зависит от его мужского воспитания.

Все время до этого момента отец был занят тем, что пытался пробиться и устроиться в жизни. Он был волевым, целеустремленным, жестким человеком, и успешно доводил до конца все задуманное. За годы, пока мы росли, он успел из ничего сделать целое состояние, способное обеспечить нас всех до конца жизни. Будучи человеком ярким, волевым, неординарным и обладающим харизмой, отец ни секунды не сомневался, что сын унаследовал все его лучшие качества и пойдет по его стопам.

Но Слава вырос другим: его все больше тянуло к уединению, музыке, компьютерам, книгам. Он много и усердно учился, практически не выходил из дома и ни с кем не встречался. Его внутренний мир был таким огромным, что я всегда стучала перед тем, как войти к нему, чтобы не утонуть в этом водовороте мыслей, которыми, как мне казалось, было наполнено пространство в его комнате.

Конфликт «отцов и детей» не заставил себя долго ждать. Упорно и настойчиво отец гнул свою линию, навязывая брату свои мысли, выводы и решения, ориентируя и направляя его туда, где, он был уверен в этом, брату было самое место: в сфере управления другими людьми. Слава сдался без боя, и я больше никогда не видела его счастливым. Он уехал учиться в вуз, навязанный отцом, сломленный, потерянный, без целей и желаний. С этого момента начались их главные с отцом конфликты: Слава срывался и кипятился, он позволял себе повышать на отца голос в ответ на его крики, он прогуливал занятия, перестал учиться и впал в депрессию. Он стал не подобием отца, а его явным антиподом, жуткой пародией, своим поведением указывающей на все скрытые недостатки оригинала. Видимо, однажды отец это понял, ужаснулся, оставил Славу в покое – и принялся за меня.

Мне повезло трижды: я родилась позже Славы, я была девочкой и я была по характеру больше похожа на отца, чем на мать. Таким образом, когда отец отвлекся от Славы и обернулся в поисках меня, я уже предстала перед ним своенравным и упрямым подростком с формировавшимися вольными взглядами, стремлениями и желанием эти стремления отстаивать. Я была способна хоть как-то противостоять - это был мой основной плюс.

Я очень быстро пошла по Славиному пути: приобрела статус любимицы, получающей все блага мира взамен на право иметь собственное мнение, прочувствовала на себе все преимущества комфорта и благоденствия, прохлаждаясь в тени силы и власти отца. Но за это я должна была всегда молчать и делать то, что мне будет сказано.

До определенного момента так и было, а потом я поняла – надо бежать. Надо бежать из родительской семьи на свободу, туда, где никто не контролирует полностью мой каждый вздох, где я не должна отчитываться о каждой прожитой минуте, где за минусом комфорта я получу все остальное – и буду выбирать себе судьбу сама, без чьей-то указки.

И были конфликты, крики, скандалы, упреки. Были слова, которые будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Слова, которые, однажды вылетев, никогда не вернутся назад. И слезы. Много слез. Трясущиеся плечи, свистящий хрип из осипшего горла, обида, боль, непонимание и ярость. А после этого вынужденное, принудительное перемирие, выдавленные несколько слов в ответ и пожатие рук. «Все забыть», - твердила я себе, но те сказанные слова все равно крутились в голове, и не давали учиться, думать, спать, есть и говорить. – «Я не такая, это все не про меня. Я никогда такою не была и не буду. Я… я…это не я». И снова глаза наполнялись слезами, и слезинки скатывались против моей воли одна за другой, мелкими горошинами, прямо на плечи. Посреди урока я была готова разрыдаться – и я роняла карандаш, чтобы скрыться от любопытных взглядов одноклассников, быстро утиралась рукавом, и снова сидела с прямой спиной, гордо и непреклонно, потому что никогда не имела права раскисать…

«Когда я выберусь отсюда и стану свободной, то никогда, слышишь, никогда больше не позволю себе снова стать зависимой. Я не позволю говорить про себя дурные слова, не буду мириться против собственной воли и не дам делать меня несчастной», - обещала я себе, и только этим обещанием спасалась от горьких мыслей, тянущих вниз.

Она заставляла меня идти сквозь это снова, заставляла прокручивать в голове детали, вспоминая все до запахов, оттенков, интонаций. Ноющие, глубокие и резкие, как свежие, раны. Внутри, чуть ниже сердца. Сковывающие движение, дыхание и мысли. Так больно, как будто в первый раз. И хочется взять нож – и вырезать одним движеньем, зацепить крючком – и вырвать, корчась в судорогах. Как с этим справиться?

Всегда в такие моменты рядом сидела Она и гладила по голове: «Ты исключительная, уникальная, хорошая, великолепная, все это ты. Не плачь, это все тоже пройдет. Тебе нужно вспомнить. Ты вспомнила уже кое-что, но путь еще далек».

И я продолжала вспоминать, хоть мне становилось все хуже и хуже. Срывы были ежедневно по четыре-пять раз, бывало, что я не могла прийти в себя от этих ужасных приступов, мучая себя непрерывно мыслями, бесконечно накручивающейся тревогой, чувством вины.

Огромная дыра росла во мне со скоростью злокачественной опухоли, пуская метастазы все глубже и глубже, прямо в самое сердце. Все внутри изнывало от боли, тоски и непонимания – боль была ощутима физически настолько сильно, что было невозможно абстрагироваться от нее, воспользоваться силой воли и забыть. И что еще хуже – не было никакого медицинского обезболивающего: лишь еда могла хоть на какое-то время приглушить эти ощущения, наполняя бесконечную пустоту внутри меня и вырывая затем из моего нутра смесь накопленных эмоций и переживаний.

Каждый шаг назад – в прошлое – давался с трудом, потому что приходилось преодолевать и разрушать собственные психологические преграды, построенные мною с такой тщательностью и предусмотрительностью много лет назад. И каждый такой шаг вызывал целую волну приступов, не давая вздохнуть глубоко, убивая, унижая, возвращая в реальность. Мне не было себя жалко. Я не жалела себя с тринадцати лет, когда поняла, что это бессмысленно. И теперь я тоже не жалела ни свое здоровье, ни свое время, ни нервную систему. Я ужасалась: лечение и письменная психотерапия, йога и медитация уже не помогали. Мне казалось, что с каждым днем я тону все глубже и глубже, падая в глубину темного колодца, откуда уже никогда не смогу выбраться.

Маша в письмах успокаивала меня, уверяя, что это нормальный, естественный ход лечения. Она продолжала задавать наводящие вопросы, снимая слой за слоем то, чем было запаковано мое сознание, словно распаковывая кем-то тщательно запакованный подарок. Подарком этим, видимо, должно было стать мое здоровье и знакомство с самой собой.

* * *

Я не знаю, когда все это закончится, и главное – чем. Каждый раз я даю себе слово взять себя в руки и решить проблему капитально, махом разрубив узел удушающих меня проблем.

«Все, с завтрашнего дня я больше не делаю это», - решаю я в очередной раз. – «Это же так просто: съесть что-то, оставить в желудке и переварить. Все остальные люди делают именно так. Все просто, нужна только сила воли».

– Конечно! Так же просто, как алкоголикам – не пить, курильщикам – не курить, героиновым наркоманам – не колоться и не нюхать. Чего уж тут проще! – Она раскачивается в кресле напротив окна, положив ноги на подоконник. Шелковый халат спадает легкими волнами на пол, открывая Ее стройные щиколотки и бедра. У Нее такие красивые, изящные руки, тонкие черты лица, что я не устаю любоваться Ее внешностью – мне иногда хочется быть Ею. Но Ее слова всегда ранят меня в самое сердце. Видимо, потому что Она говорит правду.

– Но я же не алкоголик и не наркоман! – Я искренне возмущаюсь.

– Ну и что? Названия разные, а суть одна.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что все зависимости имеют один корень. Вот скажи мне, почему ты ешь, когда тебе плохо?

– Потому что это единственный способ хоть немного заглушить боль внутри меня.

– Ну, хорошо, а зачем ты потом вырываешь всю эту еду?

– Потому что я не могу ее держать в себе. Потому что количество съеденного и количество необходимого моему организму существенно различаются, и если весь этот бессмысленный груз останется во мне, то я растолстею - а я не хочу быть толстой.

– А почему ты не хочешь быть толстой?

Она начинает меня раздражать. Я не хочу думать на эту тему, более того, я уверена, что все заданные вопросы имеют одну единственную цель – позлить меня.

– Потому что я хочу быть худой! – Я кипячусь. Она продолжает спокойно раскачиваться, затем поправляет волосы, проводит ладонью по лицу, словно закрывает сама себе глаза, и поворачивается ко мне. Она смотрит на меня пронзительно, проникает сквозь меня своим взглядом, и мне становится не по себе. В пространстве комнаты царит такая мертвая тишина, что мы обе слышим стук моего сердца и гул перегоняемой по артериям и венам крови.

Через десять секунд Она, медленно выговаривая каждое слово, снова задает вопрос:

– А почему ты хочешь быть худой?

Я в тупике, и Ее взгляд подсказывает мне, что Она это знает. Я боюсь начать думать на эту тему, чтобы услышать правду о себе, но я должна это сделать.

Почему я хочу быть худой? Чтобы чувствовать себя физически полноценной и здоровой? Я цепляюсь за эту фразу, как за рвущийся вверх воздушный шарик, и с гордостью вручаю Ей:

– Я хочу быть худой ради здоровья: так проще двигаться, давление в норме, холестерин в норме, суставы, позвонки – тело и качество жизни лучше, чем у толстых.

– Для того, чтобы все было, как ты красочно описываешь, достаточно просто соблюдать вес в границах нормы. – Она задумчиво проводит своим тонким указательным пальцем по подбородку. – А ты стремишься к максимально возможной низкой границе веса. И здоровье тут ни при чем. Тем, что твой желудок ежедневно освобождается от еды по шесть раз в день, ты губишь свое здоровье не меньше, чем толстяк, съедающий очередную порцию сладостей. Твои сердце, желудок, нервная система, поджелудочная железа – все это работает в ушестеренном темпе. И ты пытаешься убедить меня в том, что делаешь это ради своего здоровья?