ИСТОРИЯ АЛИНЫ БРАМС 1 страница

НАЕДИНЕ С БУЛИМИЕЙ.

ОБРЕТАЯ СЕБЯ.

Посвящается моему доктору и другу –

Осиповой М. М.

Предисловие

Сегодня о булимии написано уже очень много, так как эта тема перестала быть закрытой. О булимии больше ничего не скрывают и говорят вслух. Многие авторы рассказывают о том, как вылечиться: девушка пишет, а ее доктор - комментирует. И, скорее всего, многие заинтересуются как раз практическими советами.

Я же не хотела кого-либо учить или противопоставлять себе, а просто написала о своих мыслях, чувствах и наблюдениях. Этот стиль я назвала бы «психологическим романом»: романом о молодой женщине, о людях и о болезни, которая несет в себе гораздо больше, чем просто «волчий голод».

Часть I.

Глава 1.

Красивый бумажный нарцисс смотрит на меня своими сморщенными желтыми листками из гофрированной бумаги. Я тщательно скручиваю стебелек и уже представляю, как подарю это творение маме. Мне даже кажется, что он пахнет, и я тщательно принюхиваюсь, но чувствую только запах клея и бумаги. «Ку-у-ша-а-ть. К сто-о-лу-у», - раздается крик мамы, я суетливо хватаю цветок и бегу на кухню.

За столом уже сидят папа и Слава. Папа смотрит на меня поверх газеты и снова опускает глаза вниз.

– Мама, это тебе! Смотри, это нарцисс. Какой красивый.

– Молодец. Положи его пока на стол, потом я решу, куда его поставить. А теперь давай ешь, - мама ставит на стол тарелку, на которой лежит картошка, квашеная капуста и отвратительно пахнущая жареная рыба.

Я терпеть не могу жареную рыбу, и все это знают. Что можно есть в рыбе? Наверное, только корочку, и то, если она хорошо поджаренная и хрустящая. Мама вытирает руки о передник, и, замечая мое еще не высказанное вслух недовольство, сурово повторяет:

– Ешь без разговоров.

– Мамочка, я не хочу. Я хочу гулять, – я вопрошающе смотрю на маму, и искоса – на папу, сидящего рядом и читающего газету. Я знаю, как смотреть умоляюще, и я смотрю на маму именно так, потому что действительно не смогу есть эту рыбу.

Эта прожаренная, когда-то скользкая и плавающая, рыбешка противная и невкусная. В ней много крохотных косточек, которые надо аккуратно выковыривать вилкой или руками, чтобы они не попали случайно в горло. С рыбой на тарелке весь обед начинает казаться долгой и нудной игрой под названием «вынь все косточки и съешь это жуткое белое не-понятно-что».

Папа откладывает газету в сторону и смотрит на меня исподлобья. Я также знаю, как надо смотреть на папу, чтобы он не сердился, но, похоже, сегодня это не сработает. Низким, повелительным голосом отец не просит, а заставляет:

– Ешь, давай, вкусная рыба. Видишь, мы все едим. Рыба – очень ценная и полезная еда, в ней содержится много всего необходимого для такой маленькой девочки, как ты. Хочешь вырасти большой и умной, или так и останешься пятилетней девочкой?

Все это он произносит жутким тоном воспитателя, сидя на своем любимом месте у окна, на стуле. Напротив него на табуретке – мама, а мы с братом занимаем боковую часть стола, сидя на своих небольших стульчиках. Папа отламывает кусок хлеба и рявкает, делая замечание брату. – Хватит чавкать, как свинья, Вячеслав. Жуй с закрытым ртом.

Мы все подавленно молчим несколько секунд, затем мама натянуто смеется и пытается рассказать какую-то забавную историю про тетю Машу, нашу соседку. Отец обрывает ее на полуслове сердитым взглядом. Он читает, неужели никто не видит? Сидите и молчите, как рыбы, которые у вас на тарелках.

Я разминаю картошку по всей тарелке, почти полностью съедаю квашеную капусту. Затем подковыриваю вилкой кожицу у рыбы и стаскиваю ее в сторону. Нет, невозможно это есть! Ни за что! Как люди едят рыбу? Вздыхая, я решительно отодвигаю тарелку и опять вопрошающе смотрю на маму:

– Мам, я все. Я больше не могу, – Искоса смотрю на отца, который вынимает рыбные косточки изо рта и кладет их на блюдечко. Тихо, но твердо, добавляю. – И не буду. Я пойду гулять, можно?

– Ты никуда не пойдешь, пока не доешь! – Отец с яростью хлопает газетой по столу, а я вдавливаюсь в табуретку и волчонком смотрю в свою тарелку.

Славик понуро жует, и видно, как ему страшно сделать что-то не так. Я начинаю ковырять листики у своего нарцисса и глубоко вздыхаю, набираясь решимости сказать вслух то, что собираюсь. Папа хватает мой цветок, комкает и резким броском выкидывает в мусорку. Невысказанные слова застревают у меня в горле, и в глазах появляются слезы.

– Иди. – Мама растерянно смотрит на меня и заискивающе – на отца, затем устало вздыхает, аккуратно забирает мою тарелку и начинает смиренно доедать то, что на ней осталось: всю рыбу и несколько кусочков жареной картошки.

– Спасибо, мам… – Шепчу я и с облегчением выбегаю из-за стола.

Точнее, вылетаю пулей, так как сидеть за одним столом с папой, мамой и Славиком в полном сборе мне совсем не нравится. Папа все время недоволен, как мы себя ведем, как, причмокивая и чавкая, едим, как разговариваем с набитым ртом. Мама все время уговаривает съесть еще кусочек, и еще немного, и еще чуть-чуть.

Каждый раз мы со Славиком перемигиваемся или напряженно смотрим вниз, на тарелки, шмыгая носом и переживая. Исключая праздники, когда за столом собираются гости, совместные семейные трапезы для меня – это сущее наказание.

* * *

Солнце медленно катилось за горизонт. Соленый воздух, пропитанный невыносимой дневной жарой, весь словно трепетал в предвкушении отдыха от неугомонных туристов, активных в своем заработке турков, ярких жгучих красок и голосов, произносящих фразы на различных языках. Наступило мое любимое время суток, когда еще не стало прохладно, но ночь деликатно давала понять дню, что теперь ее черед, а ему пора уходить. Словно светская хозяйка, знающая все нюансы этикета она лишь тонкими, полупрозрачными намеками давала понять, что вечеринка уже на исходе, и гости, будучи уверенными, что дошли до этого не сами, начинали думать, что засиделись, что пора бы и честь знать, «ах, до свидания, до свидания, дорогая, все было просто чудесно».

Сумерки на море – это всегда нечто волшебное. Краски смягчаются, пейзажи приобретают пастельную тональность, шум моря становится мягче, но в то же время настойчивее. Ветерок обвевает загоревшие ноги, и жизнь хочется остановить вот на этом самом месте…

– Дорогая, ты будешь вино? – голос мужа вернул меня к реальности. Он сидел напротив меня за столиком, расположенным недалеко от моря, на территории отеля, где мы остановились. Такой загорелый, красивый, выспавшийся и счастливый. Я хотела бы запомнить его именно таким. Красивые, блестящие черные волосы, прядками спадающие на лоб, черные глаза с озорным огоньком. А губы? – Я порой завидовала, что у меня не такие красиво очерченные, пухлые, озорные губы, за которыми приоткрывался ряд белых, ровных зубов. «Какой красивый у меня муж! » - мелькнуло в голове.

– Да. Налей мне немного, пожалуйста, совсем капельку. Я тебя люблю, - я улыбнулась и огляделась вокруг.

Столько людей, и все приехали сюда отдохнуть, но каждый немного по-своему: кто-то приехал общаться, кто-то плавать и загорать, кто-то посмотреть достопримечательности, кто-то элементарно выспаться, поесть и поспать вволю, а кто-то всего понемногу. А я приехала сюда подумать. Даже смешно - ведь подумать можно где угодно, зачем ради этого тащиться за тысячу километров от дома? Хотя дома именно привычная обстановка, быт и реальность происходящего мешают окунуться в собственный мир иллюзий. Я оглянулась и добавила:

– Зай, давай подождем, пока толпа разойдется немного. Набежали, как будто не ели целый год. Что за народ?

– Я тебя тоже люблю. Ты сиди, а я тебе все принесу. Что ты будешь? – Артур посмотрел в сторону, где дымились горячие блюда и толпились, задевая друг друга задами и локтями потные, толстые, голодные люди. – А хочешь, всего понемногу принесу, и сразу на трех тарелках? Хочешь?

– Нет, не надо на трех тарелках. Принеси что-нибудь на свое усмотрение, – вздохнула я и отвернулась к морю. Его уже почти не было видно из-за резко наступившей темноты, только шум своим шепотом пытался успокоить и напомнить, что на самом деле жизнь удивительна.

Я боялась идти к столам с едой. Я уже давно боялась еды. Муж принес мне две тарелки: на одной лежали салаты, а на другой горячее: картофель и рыба. Все выглядело очень аппетитно и издавало соответствующий вкусный аромат.

– Вот, рыбку тебе принес. Все хотят ее попробовать, так что еле ухватил, - Артур довольно засмеялся, вытирая бумажной салфеткой испачканный в каком-то соусе локоть. – Народ какой-то сегодня голодный. Чересчур даже. Или приготовили мало, не рассчитали. Ну да, собственно, на туристов всегда сложно рассчитать, метут все, как туземцы с диких островов. Боже мой, и куда только столько еды в них влезает? Посмотри, на эту корову в розовых панталонах - ей бы траву на лужайке жевать да молоко давать два раза в сутки. А ты кушай, зайчик, рыбка безумно вкусная. И полезная.

– Спасибо, кот. Я поем обязательно. – Я посмотрела в тарелку, словно там притаился враг. Рыба. Жареная. Вкусная. И полезная. Это хорошо, очень хорошо, ведь мне «не хватает многих веществ в организме, поэтому я такая нервная и болезненная». Надо обязательно съесть эту рыбу, всю целиком. Главное, чтобы от нее что-нибудь во мне осталось…

* * *

Мы снова сидим на кухне, мамы нет: она уехала по каким-то делам на четыре дня. Убрала в доме, помыла посуду, сварила огромную кастрюлю супа, налепила пельменей – и уехала. Мы остались на попечении папы.

В принципе, я люблю оставаться с папой, хоть он и бывает часто злым и резким. С ним очень весело, он рассказывает всякие интересности, катает на себе, разрешает неограниченно смотреть телевизор и долго гулять на улице. Единственное, чего папа терпеть не может - наших с братом слез. Когда кто-то из нас шмыгает носом или ревет, отца начинает трясти от ярости и раздражительности, он грубо обрывает и орет: «Прекрати ныть! », и, чаще всего, слезы как-то сами сворачиваются и прячутся где-то в глубине. Плакать вдоволь можно только с мамой.

И еще он очень не любит нас кормить. Со слезами мы можем подождать до маминого приезда, а вот кормить нас надо три раза в сутки. Хотя однажды Слава пытался не есть целый день, но под вечер был пойман отцом с поличным и обруган за собственную глупость.

Сегодня на завтрак была очень вкусный омлет с помидорами и петрушкой, а на обед папа сварил пельмени. Много пельменей, целых тридцать штук. Пятнадцать - папе, десять – брату, пять – мне. Я с восторгом наблюдаю, как Славик, сидя на мамином месте, расправляется со своими пельменями: поддевает вилкой, окунает в мисочку со сметаной и направляет в рот. И очень тщательно, аппетитно, со знанием дела пережевывает. Одна, вторая, тре-етья… На шестой он искоса смотрит на папу, вздыхает, дожевывает и поддевает вилкой седьмую. Съедает ее, затем опять вздыхает и говорит:

– Пап, я все. Я наелся. – Слава чешет затылок. Правой рукой он гоняет оставшиеся три пельмени по тарелке.

– Слав, во-первых, не балуйся с едой, - папа вытирает рот кухонным полотенцем, потом ложкой накладывает себе в тарелку немного сметаны, - а во-вторых, там всего три штучки осталось. Давай доедай, не капризничай. Мама старалась, делала. Давай-давай, очень вкусно, потом ведь кушать захочешь, а до ужина еще долго.

– Пап, но я не хочу больше, - брат возражает, почти плача, и делает попытку отодвинуть тарелку от себя. Папа смотрит на него исподлобья:

– Я сказал – давай, доедай!

Я ковыряю одну пельменину за другой, сначала откусываю с одного бока, вываливаю начинку на тарелку, кромсаю на множество маленьких кусочков, затем доедаю потихоньку тесто. У меня всего пять пельмешек, и я их с легкостью осилю, тем более они действительно вкусные. Меня обычно мало трогают пререкания папы и брата, но на этот раз я пристально смотрю на брата и наблюдаю, как он, переступая через себя, засовывает себе в рот оставшееся. Без удовольствия, без аппетита, лишь с отвращением: он делает это, потому что мама старалась, потому что до ужина далеко и потому что папа сердится.

Лицо брата искажается, и в следующую секунду я подсознательно понимаю, что сейчас произойдет что-то непоправимое и ужасное. Рот Славика кривится, он инстинктивно пытается прикрыть его ладошкой, но ничего не получается. Его рвет, рвет прямо на стол, в тарелку, на голубую скатерть, на вилку, на себя… Папа вскакивает, хватает брата на руки, бегом бежит в ванную. Я еще долго слышу рыдания и всхлипывания брата, бульканье текущей из крана воды и папин успокаивающий полушепот: «Ничего, Славочка, все хорошо, мой мальчик. Все хорошо. Тебе лучше? Пойдем, полежишь, а папа тебе книжку почитает».

Я сижу одна за столом и круглыми глазами смотрю перед собой. Папа испуганно заходит на кухню, прибирает, гладит меня по голове и убегает к Славику. Я все так же сижу на табуретке, у меня в руках вилка и тарелка, и я нехотя ковыряю такие вкусные буквально десять минут назад оставшиеся пельмени. Не в силах что-то опять съесть, я отодвигаю тарелку подальше от себя. В горле, в животе, где-то еще – комок булькающей грязи. Мне плохо, неуютно, противно и страшно. Поскорее бы приехала мама.

* * *

– Зайка, ты совсем ничего не ешь, - Артур пристально посмотрел на меня и на содержимое моей тарелки, - Ты так совсем оголодаешь. Тебе нужно кушать, чтобы были силы и энергия. Посмотри, ну что ты съела?

– Артурчик, я наелась. Серьезно, я больше не хочу, - я положила ножик и вилку на тарелку, стоящий неподалеку официант проворно подскочил и унес ее со стола, - Я наелась и больше ничего не хочу.

– Мила, дорогая, тебе нужно есть. Тем более, посмотри, сколько здесь всего разнообразного и очень вкусного, так много всего. Смотри, и рыба, и мясо, и какие-то безумные закуски, салаты. Это тебе не пельмени какие-нибудь.

Я подняла на него глаза и поняла, что это была последняя капля. Сегодня мне с Ней не справиться. Голос внутри зашептал: «Ну, давай, посмотрим, что ты там мне плела в прошлый раз? Ты сильная, ты справишься? Нет, ты не сильная! Запомни это раз и навсегда. Ты слабая! Слабая-слабая-слабая… и ранимая. Не думай сейчас об этом, только не сейчас…» В эту минуту я ненавидела Ее всей душой. Зачем Она появилась в моей жизни, что Она нашла во мне? Почему именно я?

Я поднялась со своего места и, улыбаясь через силу, пошла по направлению к источникам кухонных ароматов. Вернувшись через десять минут с тремя тарелками разноцветной и душистой еды, я поставила их на стол возле себя и на изумленный и обрадованный взгляд Артура кратко ответила:

– Вот, поддалась на твои уговоры. Аппетит появился, ты так все вкусно расхваливал. Растолстею, как поросенок с такого питания – пеняй на себя.

– Не растолстеешь, - развеселился муж, - Ты посмотри на себя, худосочная. И в кого пошла такая, вроде у вас в семье никого худых нет?

Да, точно - худых у нас никого не было. Папа был худым до сорока лет, но сейчас очень даже хорошо упитан и нарастил себе пивное брюшко. Мама всегда была полненькой, с формами. Я же всегда была ни худой, ни полной, а, как говорила бабушка, «крепенькой такой, спортивной». Да, спортивной и крепкой, чтобы быть выносливой, как ишак.

Оставив размышления и угрызения совести, я принялась за еду. «За папу, за маму, за бабушку, за брата», - каждый кусочек направлялся в рот быстрым размеренным движением. Мне не хотелось есть, совсем не хотелось. Мне необходимо было прогнать Ее, избавиться хотя бы на время, чтобы побыть наедине с собой. Съесть все, что на тарелках, было единственным способом это сделать. Каждый кусок падал тяжелым грузом внутри, я не чувствовала вкуса, не ощущала запаха, текстуры, лишь четко и размеренно клала все в рот и запивала водой. «Поскорее бы все закончилось», - крутилось в голове с бешеной скоростью, и эти мысли подгоняли. Я торопилась, стараясь ускорить процесс, насколько возможно. Только бы Она ушла, а Она сидела рядом, молчала, изредка усмехалась и наблюдала за мной со стороны.

– Извини, мне нужно отойти на минутку. Недолго, дорогой, скоро приду, - я вылезла из-за стола. - Закажи мне, пожалуйста, воды.

Да, вода будет мне необходима, как воздух. Я позаботилась об этом, заранее зная свое состояние через десять минут.

– Хорошо, малышка. Тебе газированной или обычной? – Артур томно потянулся, отодвинул от себя тарелку с недоеденным гарниром и куском мяса и вопросительно посмотрел. - Мила, так тебе с газом или нет? Может, еще что-нибудь взять? Вина заказать?

– Газированную. Нет, вино больше не буду. У меня в бокале еще осталось. – «Какая предусмотрительность! » - съязвила Она в сторону. Я не обратила внимания и, стараясь не перейти на бег, нарочито не торопясь, пошла в сторону дамской комнаты.

Войдя, я удостоверилась, что никого больше нет, выбрала дальнюю кабинку и закрыла за собой дверь. Все, больше не могу, мне плохо. Я наклонилась, и меня начало тошнить. Еда фонтаном вырывалась на стенки белоснежного унитаза, заполняя собой все пространство этого не приспособленного под еду устройства. Желудок рефлекторно выбрасывал из себя плохо пережеванные кусочки еще даже не начавшей перевариваться пищи. Отвратительно, мерзко, гадко. Меня скрутило в последний раз, все тело охватило ощущение слабости и легкости, живот словно всосало обратно, а желудок заныл от боли. «Я ненавижу Ее! Ненавижу за то, что Она заставляет меня делать Это! » - мне хотелось плакать навзрыд, скулы сдавило подавленными слезами, я смыла за собой и вышла из кабинки. В туалете до сих пор никого не было. Я внимательно осмотрела себя в зеркало: все в порядке, лишь слегка припухли губы и покраснели скулы, но это скоро пройдет. Я помыла руки, вытерла салфеткой и выкинула ее в урну. Все, можно идти, Она ушла.

Возвращаясь, я с удивлением смотрела на жующих людей. Стадо слонов, которые проводят свои дни в поисках и поглощении свежей травы, вызывало у меня более приятные чувства, чем все это собрание жадных, неуемных, жующих человеческих особей. И зачем они приехали к морю, в этот отель с прекрасным видом?

Артур ждал меня с бутылкой прохладной газированной воды. Меня начало знобить, жуткая слабость и усталость овладели моими руками и ногами: сахар резко упал в крови, началась гипогликемия. Я знала, что нужно было срочно выпить воды и немного вина, чтобы не упасть в обморок. И не курить ближайшие полчаса.

Мне было плохо, но я была очень рада, что осталась, наконец, наедине с собой и своим мужем – без Нее. Когда я говорила ему последний раз о том, что люблю? Полчаса назад?

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже. Пойдем, прогуляемся? Такой замечательный вечер. И еще мне сказали, что тут есть один веселый ночной клуб с развлекательной программой на всю ночь.

– Давай посидим немножко, а потом пойдем, хорошо? – я улыбнулась ему в ответ. Он у меня такой заботливый, такой хороший. Я очень хотела бы сразу пойти куда-нибудь, развеяться, но руки и ноги не слушались, голова гудела. Да, Она ушла, а мне теперь требовалось постепенно восстанавливать свои силы, чтобы не свалиться где-нибудь по дороге без чувств.

Через двадцать минут я поняла, что могу более или менее безбоязненно идти. Все это время Артур развлекал меня разговорами, покуривая тонкую дамскую сигарету, которую ему одолжила молодая женщина за соседним столиком. Мне жутко хотелось курить, но я сдержалась, так как знала, что сейчас нельзя.

Мы стали говорить о море: о том, какое оно изменчивое и бесконечное, задумаешься о нем, и уже не в силах остановиться. Я встала, обняла Артура за плечи и прошептала на ухо:

– Я тебя очень сильно люблю. Ну что, пойдем?

Глава 2.

Отпуск пролетел сказочно быстро и ярко. Солнце оставило свой бронзовый теплый след на моих ногах и руках, а аэропорт – свой запах на нашей одежде и дорожных вещах. Артур нежно обнимал меня и заботливо осматривал мои начинающие облезать плечи. Его теплые руки возвращали меня в ласковые волны моря, а губы – напоминали соленую воду и ночные пьянящие коктейли в полутемном баре. После такого отдыха каждая клеточка моего тела расслабилась и, казалось, подготовилась к какой-то безумной новой жизни.

В аэропорту нас встретил Рома, наш общий друг, и через двадцать минут я откинулась на мягкое кожаное сиденье машины.

– Что будем слушать? – Рома посмотрел на меня, затем на Артура. – Если все равно, то поставлю Стинга.

– Отлично, Ромик. Нам действительно без разницы, только бы ехать. – Артур засмеялся и шумно втянул воздух. – Родные пенаты! Ну что, домой?..

Я всегда обожала дорогу. Любое комфортное движение доставляло мне безумное удовольствие. Перемещение из точки А в точку Б на машине или на автобусе, на самолете или на поезде, особенно под музыку, неизменно ввергало меня в состояние транса. Мир в дороге всегда начинает казаться дружелюбным и ирреальным, а пролетающие облака напоминают о том, насколько коротка и многообразна человеческая жизнь, и как много путей для себя можно выбрать.

Когда-то папа сказал мне, что философия – основная наука, от которой произошли все остальные науки. «Однажды человек задумался, зачем он живет – и с этого момента все изменилось», - сказал он и добавил, – «Задумался, конечно, только один из племени, а остальные так и остались в приятном неведении».

Удивительно, как много людей живет вокруг меня, и как мало из них серьезно задумываются о смысле и назначении своей жизни. Хотя, возможно, они и задумываются – иногда, когда случается что-то неординарное – но мысли эти слишком странные, слишком обязывающие и пугающие. Зачем же я живу? Какой была моя первая мысль? Какой будет моя последняя мысль? Каково это – не быть?

Просто и удобно жить слепым, если все вокруг слепые. Больно – открыть глаза в царстве слепых и увидеть то, чего не видят другие. Легко верить, что ты не отличаешься от других, и тяжело осознать, что ты – другой и делаешь что-то ненормальное. Высунешься из своей норы – увидишь солнце, щуришься и кусаешь себя за лапу, чтобы забыть об этом солнечном свете, вернуться в темноту и продолжать жить со стаей. Одному – страшно, невозможно, глупо. А солнце снова тянет – и снова ссадины от собственных зубов на лапах, и так бесконечно долго, пока душа не иссохнет от боли, глаза не ослепнут от яркого солнца и слез…

– Милочка, смотри, какая красота! – Артур показал мне на сине-голубой клубок облаков. Его ровные белые зубы искрились в счастливой улыбке. Я смотрела на него и радовалась этой способности жить мгновением, жить счастливым ощущением «здесь и сейчас», не растрачиваясь на постоянные сомнения и воображаемые ощущения. Как здорово замечать облака и восхищаться их красотой - я его боготворила в эту минуту! Любила настолько, что хотела стать им самим и раствориться им.

Однажды я сказала об этом Артуру. Он выслушал меня внимательно, с легкой усмешкой на губах, потом притянул к себе и прошептал:

– Я тоже люблю тебя, зайчонок. Но это неправильно – хотеть раствориться в ком-то другом, хотеть стать кем-то другим. Каждый человек, человечище или человечек – это, прежде всего, целая вселенная. У каждого – своя жизнь, свое сердце и своя душа. Когда мы с тобой вместе – мы крепкий союз, но стоит тебе раствориться во мне, стать мной – и вот уже я – это просто я, оттененный твоей любовью. Я люблю тебя вместе с твоей взбалмошностью, непосредственностью, независимостью и непредсказуемостью. Тебя – красивую, родную, милую, такую счастливую и несчастную. Чего тебе не хватает? Я дам тебе все, я сделаю для тебя все…

«Чего мне не хватает? » - это единственный вопрос, на который я никогда не могла дать точный ответ. Я всегда жила в полном комфорте и материальном достатке. Я не испытывала недостатка внимания ни со стороны семьи, друзей, школьных учителей и одноклассников, а позже – однокурсников, ни со стороны представителей сильной половины. Я была довольна собой, своим телом и внешностью, ни один из критериев неблагополучия не подходил ко мне. Так почему я всегда чувствовала себя такой потерянной?

* * *

– Мам, научи меня печь блины? – я увлеченно смотрю, как мама замешивает тесто для блинов. Два яйца, соль, сахар, молоко. Взбивает вилкой. Добавляет муку. Опять взбивает. Получается сметанообразная смесь цвета сгущенки. Хочется попробовать ее пальцем, что я и делаю. На вкус – остро-кисло-сладко.

– Чего их учиться делать? Смотри и запоминай, как я делаю. Потом вырастешь, тоже будешь делать.

– А когда я вырасту? Завтра уже вырасту?

– Нет, завтра еще нет, - мама улыбается. – Завтра ты еще будешь маленькой, как сегодня. Тебе семь лет, а в семь лет девочки еще не пекут блины, они могут обжечься.

Мама подхватывает глубокой ложкой блинное тесто и выливает его на раскаленную сковородку, ловко вертит ей в разные стороны так, что тесто ровно разливается и превращается в яркий солнечный круг. Через какое-то время мама поднимает краешек блина вилкой, поддевает лопаточкой – и переворачивает на другую сторону. Я сижу на своей любимой табуретке и заворожено наблюдаю, как мама скидывает блины один за другим на огромную тарелку с зеленой каемкой. Блины такие красивые, ровные, золотистые, с небольшими лопнувшими пузырьками.

Рядом стоит вазочка с клубничным вареньем и стакан со сметаной. Сегодня праздник – масленица. Все кругом пахнет праздником: квартира, подъезд, улица.

Так уютно сидеть около окна возле теплой батареи, наблюдать краем глаза за мамой и смотреть в слегка запотевшее окно. Яркое зимне-весеннее солнце освещает пушистые сугробы. Собака носится по снегу и пытается догнать мальчика, одетого в голубую куртку и синюю шапку. Какая-то бабуля медленно идет по тропинке, в руке у нее бидон – видимо, ходила в магазин за молоком.

– Мамочка, а когда у Славика день рождения? Скоро?

– Через две недели, золотце. А что, ты хочешь ему сделать что-то в подарок?

– Да, я ему нарисую красивую картинку или сошью кошелек. Мамочка, а какой торт ты будешь печь? «Медовик»? Или «Наполеон»? А можно еще сделать леденцы на палочке? У нас все приносят в школу на день рождения леденцы на палочке.

Мама скидывает последний блин со сковородки, выключает газовую плиту и садится рядом со мной. Она обнимает меня за плечи, и мы вместе смотрим в окно. Мама несколько раз нежно целует меня в щеку и тихонько говорит:

– Я испеку «Медовик», сделаю леденцы на палочке и хрустящие вафли с заварным кремом. Папа обещал приготовить газировку, а бабушка – земляничный морс. Мы пригласим в гости дядю Сашу и тетю Иру вместе с Илюшей и Наташей, и они останутся у нас ночевать. Будет очень весело!

– Мамочка, все это так здорово! Я тебя так люблю. – Я нежно трусь щекой о мамино плечо и замираю от восторга.

Мы вместе смотрим в окно. Собака прыгает вокруг мальчика, который лежит в снегу и смеется. Они вместе кувыркаются, мальчик кидает в нее снежки. Бабуля уже прошла, вместо нее по тропинке идут две молодые женщины и девочка в кроличьей шубке и полосатой вязаной шапке. Яркое солнце и волшебное бирюзовое небо полностью заполняют весь мой мир. У меня есть все – и я абсолютно счастлива.

* * *

Акклиматизация дала о себе знать. Через два дня после возвращения я серьезно заболела. К концу рабочего дня я тихо сползала под стол. Голова гудела, компьютерный экран бессмысленно мелькал, телефон голосом начальницы что-то требовал – а я уже не понимала, кто я и где нахожусь. Артур заехал за мной на работу, а когда я села в машину, потрогал мой лоб и медленно произнес: «На работу ближайшую неделю точно не выйдешь».

У меня началась ангина. Последний раз, когда я могла позволить себе поболеть, было сто лет назад, еще в пятом классе. С тех пор прошло много времени, и я не могла понять, почему ребенком мне так нравилось болеть, хотя болела я, к своей великой досаде, крайне редко.

Градусник показал «тридцать девять и три». Артур вызвал врача. Врач приехал достаточно быстро, так же быстро осмотрел меня, выписал названия необходимых лекарств на бумажку и удалился. Артур вышел и через пятнадцать минут вернулся с целым мешком продуктов и лекарств.

– Котенок, я принес тут кое-чего, чтобы тебе нескучно было болеть.

– Спасибо, любимый. Я, правда, не хочу есть. Полежи со мной?

Артур принес лекарства, подождал, пока я все выпью, убрал пустую кружку и прилег рядом. Мы долго лежали, обнявшись, и смотрели какой-то веселый старый фильм. Мысли мои унеслись далеко, я растворилась в ощущении себя и своей болезни. Физическая боль порой доставляла мне удовольствие, потому что она отвлекала меня от той внутренней боли, убивающей медленно и наповал.

«Интересно, что физическая болезнь всегда воспринимается окружающими как страдание, а душевная – как нарушение психики, нечто ненормальное и вызывающее подсознательный страх и брезгливость. Сломанная рука или нога – это травма, а «поломки в голове» – твоя собственная вина…», - думала я, пока жаропонижающее средство не отправило меня в царство Морфея.

Утро встретило меня жуткой головной болью и жаром. Ноги и руки скручивало, глаза болели от света, горло саднило – я ощутила все прелести болезни. После приема таблеток температура снова снизилась, и жизнь приобрела более осмысленные очертания.

Артур уехал на работу, а я осталась лежать на диванчике, укрытая пушистым пледом и вяло щелкающая каналы телевизора с помощью пульта. Бесконечные шоу, бессмысленные сериалы, нудные рассказы о жизни животных – в конце концов, остановилась на детском канале со старым фильмом про Красную шапочку. Стало уютно как-то по-детски хорошо. Я принесла стакан теплого молока, несколько жевательных конфеток и вазочку с печеньем. Плед снова принял меня в свои нежные пушистые объятья.