{13} Русские драматурги. {15} Pro domo sua

{13} Русские драматурги

{15} Pro domo sua

Что такое и чем должна быть театральная критика? Подлежит ли, например, ответственности критик за свой темперамент и свою субъективность, за свойства своей впечатлительности и восприимчивости? Поставив этот общий вопрос, мы должны будем ответить, что как художник есть сам себе «высший судия», так точно и критик; что критик вовсе не присяжный заседатель, который дал присягу в том, что, «не увлекаясь ни дружбой, ни враждой», будет судить «согласно с обстоятельствами дела», что и фактов, «обстоятельств дела», в сущности, нет никаких, а есть лишь отношение к ним критики; что как один и тот же сюжет внушает или может внушить художнику разные произведения, соответственно — если взять даже формулу Золя — преломлению природы через его темперамент, — так точно и для критики существует не только объективный материал наблюдения, т. е. произведение искусства, но и собственная душа, собственное творческое начало.

Говорят — и это уже стало общим местом, — что трагедия актера в его эфемерности, в том, что он не оставляет следов, и потому день его — вся жизнь его. Я думаю, что это также трагедии и театрального критика. Мне часто, особенно по мере того, как уходят годы, приходит в голову мысль о жалком жребии того самого дела, которое я делал всю свою жизнь. Спектакль кончился, какой-то факт искусства приказал долго жить, — чего же тут копаться? К потомству — предполагая, что найдутся библиофилы и историографы, которым это покажется нужным и важным — перейдут строки, которые проверить не будет никакой возможности. При жизни я могу найти единомышленников, в большем или меньшем числе, среди таких же, как я, зрителей, присутствовавших на спектакле. Откликнется хотя какая-нибудь живая душа, которая меня поддержит. Ну, а потом? тогда? Историограф — если он найдется — живых свидетелей не сыщет, а станет только сличать одни мертвые письмена с другими мертвыми {16} письменами, и раз я окажусь в меньшинстве, тем паче в одиночестве — еще, не дай бог, наградит цитаты из моих писаний разными «sic», вопросительными и восклицательными знаками, и прибавит какой-нибудь кислый комплимент. Воссиянию исторической «правды» мои самые убежденные строки не в силах будут способствовать, и печать историографии подтвердит и подкрепит аттестаты современности, что бы я ни говорил и как бы правильно ни судил. «Res judicata pro ventate habetur»[4], как значилось в римском праве.

Когда я бываю на спектакле, который мне не нравится, а других критиков приводит в восторг, я вдвойне несчастен: во-первых потому, что меня снедает обида за мою нечувствительность к наслаждению, а во-вторых потому, что я должен написать строки, которым историограф не придаст никакого значения, если только еще не будет над ними издеваться.

В общем — невесело театральному критику, обреченному на одиночество.

Таково мое лирическое вступление, в котором нет ни капли фальши.