Сандему М. 8 страница

Доктор Вольден, ее любимый доктор Кристоффер Вольден, которого она боготворила больше, чем саму жизнь, фактически сказал, что хочет жениться на ней. Самый лучший человек на свете хочет жениться на ней, Марит из Свельтена, полном ничтожестве, которой постоянно давали об этом понять. Не получившая никакого образования, не знающая, как вести себя на людях, неуклюжая и нищая!

Как это могло случиться?

Он говорил также о детях. При мысли об этом она почувствовала такое безграничное счастье, что ей стало дурно. Ее организм не выдерживал такого наплыва чувств.

И еще он сказал, что любит ее. И она знала, что он на самом деле, а не во сне, сказал ей это. Ведь он поцеловал ее в щеку, а так человек поступает только тогда, когда имеет серьезные намерения.

Марит никто никогда не целовал.

А тут Кристоффер Вольден!

Чем она заслужила подобное счастье?

Дверь открылась. Превозмогая слабость, Марит подняла веки глаз.

В комнату вошла незнакомая женщина.

Незнакомая ли? Стоило ей заговорить, как Марит тотчас же узнала этот низкий, хриплый голос, в котором было столько тепла.

— Марит, ты плачешь? Что случилось?

— Я не могу... ничего поделать. Я так счастлива! Так счастлива! Я не знала... что радость приносит такую боль!

«Да, — подумала Бенедикте. — Раньше ты никогда не испытывала радости. Ты вряд ли даже знала, что означает это слово: радость! »

— Она все знает.

Пристально посмотрев на Бенедикте, Кристоффер сказал:

— Что ты имеешь в виду?

— Марит из Свельтена помнит дословно все, что ты ей сказал. И если ты посмеешь убить ее несказанную радость, я убью тебя!

Кристоффер закрыл руками лицо, медленно опустился на стул в ординаторской.

— Но что же мне делать?

Она не отвечала. Но сердитое выражение ее лица говорило о многом.

Внезапно ему пришла в голову какая-то идея. Он схватил ее за руку.

— Бенедикте... Бенедикте, не могла бы ты...

— О чем ты пытаешься попросить меня?

— Я не знаю всех твоих способностей. Но не могла бы ты сделать так, чтобы Марит все это забыла? Загипнотизировать ее или что-то в этом роде?

Некоторое время она молча смотрела на него, и лицо ее было таким же сердитым. Потом повернулась и ушла.

— Я не могу опуститься до такого, — сухо произнесла она напоследок.

Кристоффер так и остался сидеть, не зная, что ему делать. Он был совершенно уничтожен ее словами.

Но его слова навели Бенедикте на одну мысль.

Теперь она знала, что ей нужно сделать.

Сначала ей нужно было попрощаться с Сандером Бринком. Это был ее последний день в больнице, на следующий день они с Андре уезжали домой.

Сандер не хотел отпускать ее. Ему хотелось, чтобы они остались до его выздоровления, чтобы он мог поговорить с Андре, найти контакт с собственным сыном. Но пока это было невозможно, мальчику не следовало входить в комнату, где совсем еще недавно свирепствовала инфекция.

Бенедикте же не могла долго ждать, ей нужно было домой. И он обещал писать как можно чаще и уладить дело с разводом сразу после возвращения домой. На этот раз он не намеревался выслушивать истерические вопли, у него не было пути назад!

На прощание он притянул Бенедикте к себе и держал ее так целую минуту, прежде чем окончательно отпустить.

— Передай привет Андре, — прошептал он. — Передай ему привет от человека, который больше всех на свете любит его, от его отца. О, Господи, как нам будет хорошо вместе, Бенедикте!

Полежав рядом с ним минуту, она встала и вышла из палаты с сияющим от счастья лицом.

Бенедикте пришлось ждать до позднего вечера, пока Кристоффер заснет на своем неудобном диване. Ему было явно не по себе, и она молча наблюдала все это. Любого мучили бы угрызения совести в такой ситуации, в которую он сам втянул себя.

Но наконец его дыхание стало спокойным и глубоким. Она осторожно, чтобы не разбудить Андре, встала с постели и остановилась в дверях гостиной. Свет уличного фонаря проникал в комнату, так что она видела лицо Кристоффера. С предельной осторожностью она подошла к дивану, села возле него и положила свои руки в нескольких сантиметрах от головы Кристоффера — по обеих сторонам от нее.

«Дорогой Кристоффер, прости меня за это, но ты сам подал мне эту идею, — еле слышно шептала она, стараясь проникнуть в его подсознание. — Ты знаешь, что я могу передавать свою волю другим, и теперь я делаю это на благо всем. Всем!

Обрати свое сердце к Марит! Это сделать совсем не трудно, фактически, твое сердце уже обращено к ней, просто ты об этом не знаешь. Ты ослеплен блестящей картинкой, совершенно ненужной тебе, мой друг и родственник. Открой свои глаза на истинное «я» Лизы-Мереты: у нее жуткие родственники, да и сама она ничем не лучше их, скорее даже хуже. Поверхностная, пустая, лицемерная, расчетливая — ты все это увидишь, стоит тебе только открыть глаза. Кстати, мне кажется, кое-что из этого ты уже увидел. Ты теперь находишься на пути от нее к Марит, но ты движешься слишком медленно, проклятый слепой козел! »

Она заметила, что в самом тоне ее внушения есть какая-то угрюмость, и прекратила гипноз. Слова ее должны были возыметь действие.

Ее последняя раздраженная фраза заставила Кристоффера беспокойно заворочаться на диване — и она тут же поспешила к себе в постель, пока он не проснулся и не застал ее за этим странным занятием.

Она сделала все, что было в ее силах. Остальное же было во власти провидения.

Кристоффер проснулся с головной болью. Неважное начало для трудного дня.

У него вырвался тяжкий вздох сожаления. Бенедикте должна была уехать. Ему же предстоял разговор с Марит. Как у него это получится? Но сначала он обещал Лизе-Мерете осмотреть с ней один дом, предназначенный для продажи.

Дом, предназначенный для продажи? Что она надумала? Она считает, что у молодого врача есть на это средства? Но она сказала, что ее отец добавит денег, если цена окажется не слишком высокой.

При мысли об этом Кристофферу стало не по себе.

Его планы изменились после того, как главный врач попросил его взглянуть на чудесным образом выздоравливающую Марит из Свельтена. Было самое время сделать перевязку и посмотреть, не затянулся ли на этот раз шов.

Кристоффер с трудом глотнул слюну. Он хотел взять с собой медсестру, но все медсестры были с утра заняты. И его последняя надежда на то, что в палате окажется медсестра, тоже пошла прахом.

Он оказался наедине с Марит. У него не было времени для того, чтобы хоть как-то обезопасить себя.

Конечно, он почти знал, что ему нужно сказать: правду! Сказать, что он просто хотел помочь ей, сделать ее счастливой перед смертью. Или же сказать, что он хотел ее просто подбодрить, вдохнуть в нее силы для дальнейшей борьбы (последнее было неверно, поскольку на ней явно уже лежала печать смерти).

Но как подобрать слова, чтобы донести до нее эту весть в наиболее безболезненном виде?

В особенности, когда навстречу тебе сияет с подушки чье-то лицо, когда чей-то робкий, застенчивый, смущенный взгляд — а видеть это уже само по себе является мукой — испуганно ищет твоего взгляда! Словно все, что он говорил ей, было всерьез, было правдой!

Она такая простодушная, эта Марит. Краем глаза он смотрел на ее худые руки, настолько истощенные, что жилы и вены просвечивали сквозь кожу. Несмотря на то, что она лежала здесь уже довольно долго, ее руки несли на себе отпечаток тяжелого повседневного труда. И он подумал о мягких ухоженных маленьких ручках Лизы-Мереты. Руки Марит были настолько худы, что выступали локти, а на шее просматривалась каждая жилка. Ее всклокоченные волосы рассыпались на подушке, но зубы по-прежнему сверкали белизной и в лице ее было нечто такое, что с самого начала заставляло его присматриваться к ней.

По сравнению с Лизой-Меретой она была такой беспомощно-смиренной!

Все эти мысли молниеносно пронеслись у него в голове. Так что же, Господи, он должен сказать ей?

«Если ты убьешь ее радость, я убью тебя».

Разумеется, Бенедикте собиралась это сделать не в буквальном смысле слова, и теперь он понял, что она имела в виду.

Нет, он не мог это сделать, видя трогательно-доверчивый взгляд, в котором таился страх с примесью душераздирающих сомнений. Разве он может вот так прямо сказать: «Марит, ты ведь не веришь в то, что я сказал? »

По крайней мере, не сейчас, когда она так слаба. Он должен подождать, пока она немного окрепнет.

Ему казалось, что он стоит в растерянности посреди палаты уже несколько лет, на самом же деле речь шла о считанных секундах. Сев на край ее постели, как он это делал уже много раз, Кристоффер приветливо улыбнулся ей.

— Привет, Марит! Как чудесно снова видеть тебя здоровой, я не могу тебе передать, как я рад этому!

И это было правдой, он говорил то, что думал. Но что же дальше?..

Он взял ее руку в свою.

— Теперь тебе нужно отдохнуть и набраться сил, а потом у нас с тобой будет долгий разговор.

Она прерывисто, благоговейно вздохнула.

Что он такое говорит? Да, у них должен состояться разговор, но результат этого разговора может оказаться для нее смертельным.

И, независимо от его воли, глаза его наполнились слезами. Неужели ему предстоит нанести ей этот смертельный удар?

Заметив его беспокойство, Марит подняла руку и погладила его по щеке — и эта рука могла осторожно ласкать телят или закалывать старых коз. Охваченный бесконечной грустью, Кристоффер прижал ее руку к своей щеке. И в этот миг он ощутил нечто неописуемое.

Может быть, ощущение близости с другим? Стремление сделать для другого добро? Последнее было вообще свойственно человеколюбивому Кристофферу, но так сильно, как теперь, он этого раньше никогда не чувствовал.

— Мне нужно идти, — прошептал он. — Мы поговорим позже. Я просто забежал взглянуть на тебя.

— Спасибо, — почти беззвучно произнесла она. Но в глазах ее по-прежнему таился страх. Он ничего не сказал ей об их прошлом разговоре...

Наклонившись, он поцеловал ее в щеку. При этом он не нашел, что сказать ей. Может быть, она это примет и так?

Да, она приняла это: взгляд ее был спокойным, когда он вышел.

А Кристоффер чувствовал себя еще более несчастным, чем прежде.

Среди дня он вдруг вспомнил, что совершенно забыл посмотреть ее шов, а тем более — сделать перевязку.

Он имел обыкновение встречаться с Лизой-Меретой в кондитерской Фредрикки. Все дамы, а также некоторые господа, имевшие свободное время и деньги, приходили сюда поболтать часик-другой за чашечкой кофе с ванильными сердечками Фредрикки.

Как всегда, Лиза-Мерета сидела в окружении подружек. Ему не нравилось водить ее сюда, но она обычно говорила, что это самое подходящее место для встреч.

Он слышал, как она говорила что-то слушающим ее подружкам. Торопливо, сбивчиво, с оттенком игривости, и это было так характерно для нее, это юношеское желание понравиться. Лично ему эта черта в ней казалась забавной и привлекательной.

— И в среду вечером мы с Тоффером останемся дома одни!

— Да-а-а? — изумленно произнесла одна молодая дама.

Кристоффер вдруг почувствовал раздражение. С одной стороны, он ненавидел, когда его называли Тоффером (а она называла его так только тогда, когда они бывали совершенно одни), а с другой стороны, он считал, что это было их личным делом.

Дамы увидели его, Лиза-Мерета встала, взяла его под руку. Право собственности? Мысль об этом была ему неприятна.

Нет, сегодня у него скверное настроение.

— Присядь с нами, — кокетливо сказала она.

— У меня не так много времени.

Она тут же надула губки и, обращаясь к своим подружкам, сказала:

— У Кристоффера никогда не находится времени на свою девочку. Он ведь занимает такой ответственный пост и должен думать о своих пациентах!

По той или иной причине эта фраза показалась ей самой и ее приятельницам очень забавной. И Кристофферу тоже пришлось улыбнуться — из вежливости.

— Пойдем? — спросил он.

— Да, конечно! — ответила Лиза-Мерета, помахав своим подружкам так, словно все они были заговорщицами.

А он думал в это время о Марит из Свельтена, которая теперь лежала и ждала, когда он найдет время поговорить с ней.

А он, фигурально выражаясь, воткнул ей нож в спину.

Они шли по улице, слыша, как в подворотнях завывает зимний ветер. Чудесная кожа Лизы-Мереты сохраняла свой прежний золотистый оттенок. Сам же он был уверен в том, что на морозе у него покраснел нос и посинели уши. Он был уверен в том, что с Марит из Свельтена было бы то же самое.

В этом у них было что-то общее.

Лиза-Мерета болтала всю дорогу и часто останавливалась, чтобы поздороваться и поболтать со знакомыми. «Да, мы с доктором Вольденом идем смотреть дом. Да, мы собираемся пожениться летом. (При этом она восторженно хихикала. ) Спасибо, спасибо, такая приятная встреча! »

— Слышишь, как все поздравляют нас? — сказала она, когда они пошли дальше.

— Да, им приходится это делать, потому что ты ставишь их перед фактом.

— Да, но ты слышал, что сказал Ларсен? Он поздравил только тебя, пожелав тебе счастья со мной!

И снова это триумфальное хихиканье. Дорогая Лиза-Мерета, не слишком ли много ты хихикаешь? И ты ведешь себя так... так ребячливо и так вульгарно!

Или она сама была такой?

Нет, наверняка это радость по поводу предстоящей свадьбы делала ее такой высокомерной. Ей можно было простить это.

Они встретили господина и госпожу Густавсен, которые, конечно же, остановились.

— А вот и наши голубки, — проворковал советник. — Идете смотреть дом? Это хорошо, что дело у вас, наконец, сдвинулось с места. И не забывай, дорогой зятек, что я не скряга, когда дело касается моей единственной дочери! Так что, если дом вам понравится, я готов раскошелиться.

— Но вы должны предъявлять к дому хотя бы минимум требований, — сказала мать Лизы-Мереты. — В нем должно быть по крайней мере две ванные, а лучше, если еще одна для гостей. Водопровод и...

— Да, да, дорогая мамочка, я хорошо знаю, что мне нужно. Согласно общепринятым правилам, жена врача должна жить достойно.

— Ты всегда знаешь, чего хочешь, моя девочка, — хмыкнул советник и слегка потрепал дочь по волосам. — Так что, Кристоффер, остерегайся перечить ей, если она чего-то хочет! Она ни за что не уступит, в этом она вся в отца!

Все удовлетворенно засмеялись. Кристоффер внезапно почувствовал себя гостем в компании, где все знают друг друга, за исключением его.

Он искоса посматривал на них, пока они болтали между собой. Как похожи были мать и дочь! Не внешне, а по манере поведения, по складу характера.

Госпожа Густавсен была дамой элегантной, хорошо одетой, так же, как и дочь. Но Кристоффера всегда немного пугало ее холодное, застывшее, пустое выражение лица. И он невольно сравнивал его с выражением непосредственности и теплоты на лице Лизы-Мереты.

Теперь, глядя на свою невесту, он невольно задавался вопросом, не была ли эта детская непосредственность наигранной.

А ее теплота и сердечность? Он тайком изучал лицо Лизы-Мереты. И он обнаружил в нем явные признаки той же жесткой холодности, что и у ее матери. Лиза-Мерета восхищалась своей матерью.

Высокомерная светская дама, желающая жить достойно? Такая ли жена нужна была представителю рода Людей Льда?

Он перевел взгляд на советника Густавсена. Они были настолько заняты своей пустой болтовней, что увидели в его настороженных взглядах лишь восхищение.

Советник был жестокосердным дельцом, в этом Кристоффер не раз имел возможность убедиться. Он имел также политические амбиции, чему Кристоффер дважды был свидетелем.

И хуже всего было то, что тот же самый тон он находил у Лизы-Мереты. Но раньше, будучи влюбленным, он считал очаровательной попытку молодой девушки перенимать у взрослых их технику споров. Он вспомнил, как она торговалась в лавках из-за пустяков, вспомнил недавно сказанные ею слова: «Не давай провести себя этим торгашам, Кристоффер! Эти людишки всегда пытаются обмануть человека, предоставь мне все покупки! »

Он тогда рассмеялся, считая, что она имеет на это право, ведь Лиза-Мерета была девушкой сообразительной, с головой.

Ему вдруг стало ужасно не по себе. Он почувствовал неодолимую тяжесть в теле, словно он весил по меньшей мере тысячу килограмм, и ноги его словно приросли к тротуару. Он почувствовал тяжесть в голове, он был просто не в состоянии думать. Кто-то что-то говорил ему, но он не разобрал слов и попросил повторить.

— О чем ты задумался? — спросила, смеясь, Лиза-Мерета.

«Ни о чем», — хотелось ему ответить, но он только улыбнулся ей в ответ какой-то смущенной улыбкой и пробормотал что-то невразумительное.

Влюбленные всегда примешивают к своей любви мечту. Кристофферу всегда казалась глупой поговорка: «Любовь ослепляет». Предпочитая библейские слова о любви, выносящей все и не ищущей для себя выгоды, он был не слишком искушен в этой сфере. Он находил положительные стороны во всех причудах Лизы-Мереты, потому что видел ее такой, какой хотел видеть. Он падал перед нею ниц, был совершенно ослеплен ею, потому что она была очень привлекательной девушкой, возможно, лучшей партией в городе, имея на своей стороне все явные преимущества.

И медленно, очень медленно до него дошло, что он вряд ли вынес бы более близкое с ней общение.

Господи, ну и попал же он в ловушку! Сделал предложение сразу двум женщинам. И теперь, уважая интересы обеих, он не знает, что делать.

Нет, он должен дать его отношениям с Лизой-Меретой еще один шанс. Его чувства не могли так резко измениться! И к тому же он просто выставит ее на посмешище!

Она еще такая молодая, когда-нибудь она повзрослеет.

Внезапно ему пришла в голову мысль о том, что в свое время у Бенедикте тоже была такая проблема. Сандер Бринк когда-то тоже был молод и незрел. И каким рассудительным и мужественным он стал теперь! Так почему же у него с Лизой-Меретой тоже не должно быть все хорошо?

Наконец им удалось отделаться от его будущих тещи и тестя, и они пошли дальше по направлению к дому.

— Господи, как у тебя посинело лицо! — фыркнула Лиза-Мерета. — И у меня тоже?

— Нет, конечно, нет.

— Каким кислым ты мне кажешься сегодня! Если ты не можешь вести себя прилично в моем обществе, ступай один!

Кристофферу так и хотелось ответить ей: «Тем лучше! » Но он был для этого слишком хорошо воспитан. К тому же они уже подошли к дому.

— Мне хотелось бы иметь в столовой розовые стены, — сказала она. — Это создает прекрасное настроение.

Он терпеть не мог розовых стен. У него пропадал от этого аппетит.

— В самом деле, это будет прекрасно, — пробормотал он, потому что ему вдруг все стало безразлично.

Что такое на него сегодня нашло? Ему все время хотелось вернуться обратно в больницу. Но он обещал выделить Лизе-Мерете час своего времени. И надеялся, что этот час подходил уже к концу.

Дом был просто первоклассным. Он был расположен в хорошем месте, удобно распланирован и обустроен согласно самым высоким требованиям зажиточных людей. Цена была скандально высокой, но он не сомневался в том, что Лиза-Мерета собиралась поторговаться.

— И здесь... — сказала она, восхищенно всплеснув руками. — Здесь мы устроим детскую...

Ее слова были для него как холодный душ. Детскую? Дети? От нее?

Кристоффер с ужасом понял, что его влюбленность в Лизу-Мерету Густавсен умерла. Его чувства к ней были мертвы, как камень.

Как могло его восхищение ею так быстро поблекнуть и умереть?

Но он знал, что все время его что-то раздражало в ней, просто он предпочитал не обращать на это внимания. Время работало не на фрекен Густавсен, так что можно было сказать, что она сама себе навредила.

И все-таки! Как мог он в течение одного-единственного дня так решительно отвернуться от нее? Казалось, что... что тут замешано колдовство. Но этого, конечно, быть не может.

Он больше не слушал ее планы по обустройству дома, потому что теперь он знал, что этот дом никогда не будет принадлежать ему и что свадьбы вообще не будет.

— Как обстоят дела с твоей поездкой в Гьевик? — вдруг спросил он.

— С чем? Ах, да, это будет не раньше, чем на следующей неделе.

— И ты поедешь?

— Я еще подумаю, — уклончиво ответила она. — Все остальные так хотят, чтобы я приехала, в особенности мой поклонник.

При этом она бросила на Кристоффера вызывающе-пристальный взгляд.

— Ладно, наверняка это будет приятная для тебя поездка.

И снова он услышал ее противное хихиканье. Она высунулась у него из-под руки, которой он опирался на оконную раму.

— Ты ревнуешь? — спросила она.

— Ревную? Но почему я должен ревновать? Разве у меня есть для этого причины?

Взгляд ее сразу стал твердокаменным.

— Возможно, есть.

Опустив руку, он шагнул в пустую, просторную комнату.

— Я уже говорил тебе, что ты можешь поехать. Кстати... в среду вечером я не смогу придти. У меня внеплановое дежурство в больнице.

Благословенная больница! Она никогда не сможет проверить, лжет он или нет, потому что ради такого случая он готов лишний раз подежурить. Он ничего не имеет против этого.

— Внеплановое дежурство? — с гримасой гнева на лице спросила она. Иногда в своем гневе она казалась особенно привлекательной. — Но ведь ты должен придти ко мне! Мы ведь будем совсем одни!

— Это не имеет значения, — сухо ответил он.

Она подошла к нему ближе. Возможно, она догадывалась, что он ускользает из ее рук? Вряд ли! Нет, Лиза-Мерета была на это не способна! Но некоторая обеспокоенность в ней все же появилась.

— Но мы здесь одни, — гортанным голосом произнесла она и рассмеялась. — Не обжить ли нам теперь новый дом? Ты можешь перенести меня через порог и...

Он вынул часы, полученные обратно от Сандера Бринка, и сказал:

— Лиза-Мерета, у меня больше нет времени, я должен вернуться обратно в больницу.

Терять свое достоинство было просто немыслимо для нее. Тут же отойдя от него на несколько шагов, она непринужденно сказала:

— Да, конечно, я совсем забыла. Тебе пора возвращаться в твою драгоценную больницу.

И, уже подойдя к двери, она бросила на ходу:

— Тебе не кажется, что у нас будет двое детей? Мальчик и девочка. Сначала мальчик, так практичнее всего, потому что он сможет защитить ее, а когда они вырастут, она сможет познакомиться с его приятелями. «Господи, сколько же ей лет? Разве нормально для двадцатидвухлетней девушки нести такую детскую чушь? »

— Природа все решит сама, — ответил он, будучи совершенно не готовым говорить о подобных вещах. Ему сначала нужно было решить, как устроить свою жизнь. В настоящий же миг все было для него сплошным хаосом. Он должен подумать и о ней, чтобы не слишком жестоко ранить ее.

— Ты такой странный, — укоризненно произнесла она. — Что с тобой?

— Ах, ничего, — ответил он, проведя рукой по глазам, пока она запирала дверь. — Я беспокоюсь за одного пациента.

— За нее? — жестко спросила Лиза-Мерета, интуитивно поняв, о ком идет речь.

Он же сказал это просто для того, чтобы иметь хоть какое-то оправдание. Но, раз уж она сказала, то...

— Фактически, да, — без обиняков признался он. — Я беспокоюсь за ее будущее. Она совершенно одинока в этом мире. Поэтому я решил устроить ее на работу в больницу и подыскать ей жилье. У нее нет за душой ни эре.

В голосе Лизы-Мереты чувствовался леденящий холод, когда она сказала:

— Может быть, ты думаешь еще и снабдить ее деньгами? В таком случае, мне кажется, ты должен был подумать о своей жене и о своей семье, прежде чем швырять деньги всякому сброду! Или, другими словами, нищим престарелым бабам с хуторов!

Кристоффер почувствовал, как в нем закипает ярость и набирает опасную силу, словно вулкан перед извержением.

— Мы поговорим об этом потом, — сказал он. — Я уже опаздываю, тебе придется самой добираться домой. Всего хорошего, Лиза-Мерета!

Он слышал, что она что-то сказала ему вслед, но не так громко, поскольку это была оживленная улица, а она смертельно боялась скандала.

— Кристоффер! Кристоффер! — говорила она, словно подзывая непослушную собаку. Он сделал вид, что не слышит. Ему не хотелось именно сейчас говорить с ней, потому что с его языка могли сорваться слишком горькие и резкие слова.

Он был настолько взволнован, чувствовал себя таким несчастным, что добрался до больницы за рекордно короткое время.

Через три часа Бенедикте и Андре должны были сесть в поезд. Кристоффер заранее договорился с ними проводить их до вокзала, если в больнице к этому времени не произойдет ничего непредвиденного.

Но все было в порядке, и когда он вернулся домой, они уже ожидали его, готовые к отъезду.

Бенедикте пристально посмотрела на него.

— Вид у тебя очень хмурый, Кристоффер. Что-нибудь случилось?

Он плотно сжал рот, не желая никого посвящать в свои проблемы, но тут же подумал, что в этом замешана его «старшая сестра».

— Ты оказалась права, — проворчал он. — С меня довольно Лизы-Мереты, я вдруг понял, что сыт ею по горло. И теперь я собираюсь ей об этом сказать.

Бенедикте коснулась ладонями его висков и сказала:

— Превосходно, Кристоффер.

Предельно сосредоточившись, она провела рукой по его голове и сняла свое воздействие. Теперь глаза его были открыты, остальное он должен был сделать сам.

Одновременно с этим она освободила его от внушенных ею мыслей о Марит из Свельтена. Теперь, когда Лиза-Мерета вышла из игры, в этом не было необходимости. Человек никогда не должен экспериментировать с любовью. Любовь должна приходить сама собой, а не быть результатом колдовства и магии, или же результатом воздействия чьей-то воли. Кристоффер обещал Марит, что женится на ней. Поспешно, конечно, но Бенедикте считала, что он сможет сам разобраться во всем после того, как вредоносная Лиза-Мерета выйдет из игры.

— Почему ты так поступила? — с неуверенной улыбкой спросил он.

— Решила отблагодарить тебя за приглашение, — как ни в чем не бывало, ответила Бенедикте и убрала руки. — Ведь это благодаря тебе я снова встретилась с Сандером.

— У вас все хорошо? — негромко спросил он.

— Думаю, все будет прекрасно. Мы преодолели множество барьеров, ведь человек, если чего-то захочет, всегда своего добьется.

— Это верно, — сказал Кристоффер и повернулся к Андре, пытавшемуся самостоятельно нести чемодан. — Вот тебе немного денег, чтобы ты купил сладости. Это передал тебе один добрый человек из больницы.

Хладнокровно взглянув на Кристоффера, Бенедикте сказала:

— Этого хватит не только на сладости. Будет лучше, если я приберегу эти деньги для тебя, Андре, пока же для тебя это слишком большая сумма.

Андре запротестовал, и Бенедикте дала ему одну из монет и обещала купить конфет.

— И что же это за такой добрый человек? — поинтересовался Андре.

— О, ты скоро сможешь увидеться с ним. Но сначала ему нужно выздороветь. Он тебя знает.

— Марко? — широко раскрыв глаза, спросил Андре.

— Нет, не Марко. Пойдем, нам уже пора. Поезд не станет ждать опоздавших.

Лиза-Мерета Густавсен была в ярости. Она дрожала от возмущения. Как Кристоффер осмелился таким вот образом порвать с ней? Как он посмел уйти, когда она звала его? Ведь он выставил ее на посмешище!

Но ему придется убедиться в том, что с Лизой-Меретой шутки плохи!

Стоя у окна в доме своих родителей, она смотрела на улицу. И вдруг увидела его! Да, это был Кристоффер. Шел просить у нее прощения?

Нет, рядом с ним шла его родственница и ее приблудный сынок. Он нес чемодан, наверняка они шли на вокзал. Разве он не торопился вернуться в больницу? А сам вон где!

С нее хватит! Такого она больше не потерпит! Она надела пальто. Ему будет о чем подумать. Его следует воспитывать кнутом.

Лиза-Мерета ждала его возле дома. Пусть пеняет на себя, ему придется выпить горькое лекарство.

Ей пришлось ждать долго. Она замерзла, у нее застыли ноги, потому что она надела изящные, легкие туфельки, чтобы показать, какие стройные у нее ноги.

Наконец он пришел.

— Лиза-Мерета? Ты здесь? — спросил он, останавливаясь.

— Нет, меня здесь нет, я плыву через Атлантику, — сердито ответила она. — Ты не мог задать вопрос поглупее?

— Я тебе зачем-то понадобился? Какой у него был жалкий вид! Наверняка его мучили угрызения совести.

— Да, я видела, как ты шел на вокзал, тогда как мне ты сказал, что тебе нужно в больницу.

— Я уже был в больнице и теперь снова иду туда. Я только отпросился, чтобы проводить моих родственников к поезду.

— Ты не сказал мне об этом. И я хочу тебе сказать, доктор Кристоффер Вольден, что в мире есть много мужчин, кроме тебя!

Вот так! Так ему и надо!

Некоторое время Кристоффер изумленно смотрел на нее, потом сказал:

— Это прекрасно, что ты говоришь так, Лиза-Мерета. Ты не будешь чувствовать себя совершенно покинутой. Ведь ты наверняка понимаешь, что мы с тобой не подходим друг другу.

Она онемела. Впервые в жизни у нее отвисла челюсть — и основательно.

А он продолжал:

— Постепенно я начал понимать, что не смогу сделать тебя счастливой. Я не могу перенять твой стиль жизни. Тебе место в светском обществе, мне — среди моих пациентов.

Она пыталась что-то выдавить из себя, что-то убийственное и в то же время такое, что привлекало бы его к ней, заставляло бы его сожалеть о том, что он теряет. Но ничего, кроме пустого бахвальства, ей на ум не приходило.