Сыну посвящается

Тропинка в Рай

Сыну посвящается

Неограниченные скорби

Нас к пониманию ведут.

И в этом – чудо: Духа корни

В слезах тьму ночи прорастут.

Умрёт, как семя, наше тело,

Чтоб в Вечность дерево вросло,

Чтоб не засохло, не сгорело,

А плод бессмертья принесло.

За лесом догорал закат...

Цветов вдыхая аромат,

Найдя в глуши забытый рай,

Я уходил в безлюдный край

По жилкам речек, в глубь души

Лесной чарующей тиши.

И в глубине проросших гор,

Вдохнув восторженный простор,

За сердце трогал я Кавказ…

Но не об этом мой рассказ.

Я долго странствовал, искал

Дорогу к счастью. И вокзал

Мне не один пришлось сменить –

Тропинка в Рай тонка, как нить.

Во многих был я городах,

В чужих, далёких мне краях,

В больницах, жутких лагерях.

То, что я выстрадал душой,

Ложится на листе строкой.

Те, чьи познанья глубоки,

Познают суть моей строки.

Творец и Демон – две главы.

Друзья мои, коль знали б вы

Во Свете Правды Доброту,

Вы б не лелеяли мечту,

Что в вечных муках держит всех,

Облекшись в славу и успех.

Уйдя от суеты мирской

И обретя в душе покой,

Оставив страстных озорниц,

Ухмылки пьяных, глупых лиц,

В любви пред Богом преклонясь,

Отвергнув городскую грязь

Роскошных баров, кабаков,

Науку мудрых дураков,

Отбросив ложь мирских сетей,

Я слился с Истиной своей.

Мне больно видеть сон мирской,

Непробудимый, гробовой.

Вновь тонет в золоте ловкач,

А рядом, в бедных семьях, плач.

Почётен был бедняк в стране,

Теперь богатый стал в цене.

И ходит по земле обман –

Раздутый золотом карман.

Устал несчастный ждать народ,

Что с Церкви Божий Дух сойдёт,

Что в ней зажжётся Правды Свет.

Любви Христовой в Церкви нет.

В ней нет ещё его тепла –

Оберегать людей от зла.

Нет дел великих, кроме слов,

Хотя народ прозреть готов,

И прозревает. Но Пророк

Идёт путём мирских дорог.

Он вдруг вещает из тюрьмы,

Откуда и не ждали мы,

Из повседневности земной,

Из жизни серой городской,

Из отдалённости лесной.

Он внемлет голосом бродяг,

Намучившихся доходяг.

Мелькнёт он в Пушкине, в Толстом,

Свет изливая их пером.

А что же Церковь? Спит она,

В мирскую жизнь погружена.

Когда природы красоту,

Небес прозрачных чистоту

Я через сердце пропускал,

В тени расщелин, возле скал,

Узрел я Демона оскал.

Он в самосущности своей

Явился, как и есть, злодей.

И был раскрашен в цвет богов

С игрой мистических цветов.

Изменчив, словно светотень,

Как радуга в дождливый день,

Он был водою и огнём,

Угрюм в бессмертии своём.

Вдруг Демон, воплотясь орлом,

Поднялся в высь, взмахнув крылом,

Рассёк под тучей небосвод,

И хлынули потоки вод.

Блеснули молнии клинки,

И страшных громов языки

Живое всё повергли в страх.

И снежный был обвал в горах.

И я услышал смерти зов,

Она под зеленью лесов

Разлилась сыростью и тьмой.

Но взгляд духовный зоркий мой

Следил за духом злым вдали.

Вновь Демон взвился от земли,

Но там, где солнце, где светло,

Словно ударясь о стекло,

Не мог подняться выше он.

И, испустив протяжный стон

С бескрайней неба высоты,

Он пал в терновые кусты.

И выполз скользкою змеёй

Изгнанник Божий чуть живой,

Притих, прижавшись меж камней,

Со смертным жалом – змей есть змей.

Но только крест я в руки взял,

Он изумрудом засиял.

И чуден был сей камня блеск.

И он исчез. Лишь тихий всплеск

Ручья, бегущего в овраг,

Услышал я. Струясь во мрак,

Он с переливами воды

Являл виденья. Две звезды,

Два глаза ясно видел я,

Они смотрели на меня

Той ночью первою, когда

В земные я вошёл года.

Вот я в младенчестве, зевнул,

К злодею руки протянул,

Не зная, что такое зло.

В его объятьях так тепло

Мне было. Сказки он читал,

И я, притихнув, засыпал.

Летели быстро детства дни,

Как светлые в ночи огни.

То в этом образе, то в том

Мне счастье виделось кругом.

Я полон был чудесных дум,

Мечты пьянили детский ум.

Но я тогда не сознавал,

Кто сладость дум мне навевал.

Виденья плыли предо мной.

Злой дух в них всюду за спиной

Моей летал, как ангелок,

Который меткий был стрелок,

И точно в цель пускал он ложь,

Но вместо стрел двуострый нож

Во грёзах сердце резал мне,

И я всё время жил в огне.

Из пепла возрождаясь вновь,

Искал, измученный, любовь.

И вот я – юноша. Мой Бог!

Прости, что я найти не смог

В просторах хаоса Тебя,

Жил с детства, сам себя губя.

Виденья ширятся, растут:

Река, у леса – синий пруд,

Там неумолчный лепет птиц

И свет лазоревых зарниц,

Переплетенье двух дорог,

Степной простор, пахучий стог.

В рассвете солнечных лучей

Я вижу свет её очей.

Прекрасной девы детский взгляд

Так робок, словно виноват.

Волос распущенных волна,

Немного грудь обнажена...

И вся она, как сладкий плод.

Так манит и к себе влечёт

Её упругая краса!

Омыла ноги ей роса.

В медовой сладости своей

Прильнули цветом травы к ней.

Она сияет изнутри

Светлее ласковой зари.

Я умер у её бы ног!

Мы опустились в свежий стог.

Хоть я был по-ребячьи груб,

Всё ж зной её припухших губ

До сердца моего достал.

Вдруг набежали облака,

Унылой тенью луг слегка

Укрыли. Сонный ветерок

Рванул, проснувшись, на восток.

По небу прокатился гром.

И теней блики серебром

Легли на затаённый лес,

Листвой обнявший свод небес.

Висящий дождь свалился вдруг,

Всё хрусталём залив вокруг.

Лежим мы в сене на лугу,

Дрожим, промокшие, в стогу,

Но льётся счастья звонкий смех –

Весны и юности утех.

Я дождик с губ губами брал,

Её собою согревал

И ею, солнечной, дышал.

Под мокрым платьем гибок стан.

Она – царевна, я – султан.

Она – пастушка, я – пастух.

Слова любви ласкают слух.

И имя музыкой лилось,

Так сладко ей оно звалось.

И снова тёплый светлый луч

Спустился к нам сквозь пряди туч.

В чуть мутной дымке золотой

Поёт камыш мотив простой.

Играет бликами река.

Пар извивается слегка,

В нём многоцветный перелив,

Всех красок солнечный отлив.

Я раньше этой красоты

Не видел. Девушке цветы

В венок пахучий и большой

Вплетаю я своей душой.

А Демон где? Он за спиной

Смеётся тихо надо мной.

Опять виденья к небесам

Поплыли, и к другим местам

Меня отправил ясный взор...

Под проволокою забор.

Я горько плачу у стены,

А жизнь, как тягостные сны.

Вот часовой глядит в глазок.

Я быстро прячу образок

Святой, который мама мне

В костюмчик вшила по весне

На счастье. И с того же дня

Отметил Бог в толпе меня.

Но дух мой был в то время слеп,

Чтоб разглядеть, как мир нелеп.

Во грёзах я туда ступал,

Куда мной Демон управлял.

Я бессердечным стал и злым

И, причиняя зло другим,

Бил, неразумный, сам себя,

Весь свет за это не любя.

И тут шепнул мне сатана:

«Коль хочешь всё иметь сполна,

Умей у ближнего украсть,

И заживёшь, дружок мой, всласть.

Ведь все крадут. Что совесть? Вздор!

Коль ты не пойман, то не вор.

Ну, а поймают, откупись –

Такая в этом мире жизнь.

Здесь те имеют, кто хитрей,

Кто с виду ангела добрей,

Кто другом жертвует, женой

Во имя похвалы земной».

И я украл. Потом опять.

Блудить стал, часто выпивать.

Туманность блёклая меня

Обволокла во свете дня.

Угасли самоцветы глаз.

Брань изменила облик фраз.

Со мною пьяным ложь и фальшь

В обнимку танцевали вальс.

Привычным хаосом дыша,

Страдая, мучилась душа

Моя, погрязшая в обман,

И я, как будто бы в экран

Входил, играя чью-то роль,

Сквозь сердце пропуская боль.

Я взрос культурным сорняком

У Демона под каблуком,

Среди слепящей пестроты

Непостоянной красоты.

И вот беда. Всем, что имел,

Я насладиться не успел.

Вернее, всё не отстрадал,

В тюрьму во цвете лет попал.

И стал я – свой среди воров,

Убийц и прочих фраеров.

Прошёл немало лагерей

И тюрем в юности своей.

В Рязанской, Сызранской тюрьме

Сидел. Хотя на Колыме

Я, слава Богу, не бывал,

Здоровье всё же подорвал

В селе с названьем Маркваши.

Там лагерь наш, как бы в тиши,

Стоял у леса меж холмов.

В нём били так, что вкруг домов

Жилых летали стоны, крик.

В семнадцать лет я стал старик.

Я битым был. Бил сам не раз.

Молящих о пощаде глаз

Мне не забыть, прощал их я,

И драться, честно говоря,

Я не любил, хотя порой

Судьба играла больно мной.

Мне восемнадцать полных лет

Исполнилось. Но мой рассвет

Был в подземелье, в темноте,

В слепой разгульной красоте,

Где страхом зеки и конвой

Порядок насаждают свой.

Весь страшный мировой бардак

В сравненье с лагерем – пустяк.

Чтоб как-то скрасить тьмы штрихи,

Я по ночам писал стихи.

И высотою чувств своих

Являл надежду для других.

Бывало, соберёмся в круг,

И запоёт мой нежный друг –

Гитара шестиструнная,

По-детски весело звеня.

За сердце трогая убийц,

Я видел слёзы кровопийц.

Знать, есть душа у всех людей.

Но кто б помог проснуться ей?

Добрей не делает тюрьма.

В ней, озверев, сойдёшь с ума.

Хорош сей университет,

Где учат злу и воровству.

Закончу песней я главу.

Мною в рабстве рождённые музы

Не прильнут к твоей юной груди.

Разделив со мной тяжкие узы,

Дней признанья не ждут впереди.

Отцветут на обрывках тетрадных,

Утирая зады фраерам.

Но тепло этих строчек отрадных

Их немного приблизит к богам.

Знать, на пользу боль сердцу шальному.

Лишь взлечу я в стихах до небес,

На себя и меня по-другому

Смотрит свора воров и повес.

Я устал в мире зла, дорогая.

Всех согрев тёплым чувством к тебе,

Всё осмысленней я постигаю,

Что любовь значит в каждой судьбе.

Стал совершеннолетним я,

И поменялись лагеря.

На пересылке на Дону,

В тюрьме ростовской, вновь струну

Души истерзанной своей

Воспоминанием о ней

Я трогал, и чуть-чуть теплей

Мне становилось от любви,

Что теплилась в моей крови.

Я много девушке стихов

Послал из северных краёв.

Но не послал ни одного

Порыва сердца моего.

Растянуты в неволе дни.

Как паутиною они

Окутывают грудь тоской.

И нет надежды никакой

Свободным стать хоть на денёк.

Как был я, братцы, одинок!

И вам признаюсь, что порой

Любовь Христову над собой

Я ощущал, хоть был слепой.

И часто на закате дня

О смысле жизни думал я.

Но чувств божественных Светил

Ещё в себе я не открыл.

Чтоб с Богом в мире говорить,

Духовно чистым нужно быть.

Другое дело – Демон. Он,

Чтоб расцветить мой страшный сон,

Громами тряс небес овал,

Напыщенность с мечтами слал.

И, облачившийся во тьму,

Он посетил мою тюрьму.

Над полом мраком поднялся,

Глазами блёклыми кося.

Лицо, окутанное в тень,

Затмившее в окошке день,

Смотрело мрачно на меня

Лучами звёздного огня.

Стоял я, мраком изумлён.

И вновь явил виденья он.

Цветов незримых аромат

Я ощутил. И зеков мат

Утих. Уснули все кругом

Глубоким, непробудным сном.

Я вдруг поднялся в небеса.

Внизу кудрявились леса.

По Дону плыли корабли,

И город виделся вдали.

Под сетью улиц-паутин

Возвысясь, словно властелин,

Тюрьма застыла, как паук.

В ней слышен был засовов стук.

Мерцали фонари во мгле,

И я увидел на скале

Себя. Весь мир передо мной

Лежал, накрытый полутьмой.

А Демон где-то рядом был,

Со мной он нежно говорил:

«Смотри, вот этот грешный мир.

Я царь его, его кумир.

Давно здесь все – мои рабы.

Все – пленники слепой судьбы.

Ты хитрым стал, украсть мастак.

Играй людьми – не будь дурак.

Вот скоро отсидишь свой срок,

Осмыслишь пройденный урок.

Владей всем миром, я с тобой.

Смелей, смелей, мой дорогой! »

И я властителей земных

Увидел во дворцах своих.

Кто поискусней, похитрей,

Тот и владел страною всей.

И видел я простой народ,

С утра который спину гнёт.

Весь мир похож был на тюрьму,

Где нет пощады никому.

Опутал землю лжи туман.

Здесь каждый только свой карман

Желает золотом набить.

И ради этого убить

Готовы люди. О, глупцы!

Дней увядающих скопцы!

Здесь каждый в тварности своей

Замкнулся от других людей.

И, опустившись в свой подвал,

Как в абсолют, сам тьмою стал.

Избрав иллюзию в звезду,

Здесь утверждаются в аду.

В своём замкнувшемся Ничто,

Желают видеть люди то,

Что Бог имеет в небесах.

Так и живут они в мечтах.

В аду богами чтут себя,

Безбожно жизнь свою губя.

Закон здесь – лишь обман властей.

Здесь взятки прокурор-злодей

Берёт от пойманных воров,

И тут же их простить готов.

А тот, кто слаще всех соврёт,

За тем и тянется народ.

Но если там, в верхах, бардак,

Прожить безгрешным в мире как?

С кого подросткам брать пример,

Коль грабит милиционер?

Социализм, капитализм,

Свет демократии, фашизм,

Всё это – клетки для глупцов,

Мирских забава мудрецов.

Одну тюрьму сменив другой,

Не обретёт народ покой.

Одна или другая власть

Не сделают, чтоб люди всласть

Зажили в собственных грехах.

Здесь счастье только на словах.

Здесь улучшений ждёт народ,

До смерти веря, что вот-вот

Решенье чьё-то, чья-то суть

Ему укажут к счастью путь.

Здесь революционный пыл

Духовный рост остановил.

Здесь путаница меж сердец.

Здесь думают, что бед конец

Приблизит лозунг или бунт.

Иль осчастливит злата фунт.

Ослеплены грехом и злом,

Пещерной жизнью мы живём

В кругу искусственных огней,

В среде влюблённых в ночь людей.

Хотя о свете знаем все,

Жить не хотим в его красе.

И стал я смутно сознавать,

Что жизнью эту жизнь назвать

Нельзя. Что истинный бандит,

Убийца – в тюрьмах не сидит.

И Демона ученики

Едят сухие корешки

И ключевую воду пьют,

И с виду тяжкий крест несут.

Они похожи на Святых,

Но в ад ведут дороги их.

Тот, кто в миру велик во зле,

Порой, как ангел на земле,

Прилизан ложью и враньём,

Царит в народе он своём,

Такой улыбчивый, простой,

При жизни чтится, как Святой.

Но лишь умрёт, власть и его

Все проклянут до одного.

Но, не желая знать Творца,

На место старого лжеца

Другого ставят подлеца.

Людей, которые рабы,

Трезвят покойные гробы,

Когда судьбу не изменить,

Лишь жизнь с мечтой похоронить

Проходит срок, в прощальный час,

Слезою горькою из глаз

Стекает суета-сует,

И меркнет иллюзорный свет.

Но тот блажен, кто осознал

Причину, от какой страдал.

Не досидев чуть-чуть свой срок,

Я был отправлен в Таганрог,

Чтоб сгладить там свою вину,

Трудясь на бедную страну.

И помнится мне, как теперь:

Во двор, скрипя, открылась дверь.

Решёток не было кругом.

Мой взгляд на небе голубом

Остановился. Красота!

Не сон ли это? Не мечта?

Свободно я вдохнул едва,

И закружилась голова.

Глазами трогая листву,

Упал я в сочную траву.

Жучка на руку посадил

И Господа благодарил

За сей благословенный миг.

Издав свободный, звонкий крик,

Я шёл по улицам цветным.

Прибрежный город мне родным

Казался. Храм возник вдали,

А в небе клином журавли

На север плыли, в те края,

Где столько лет томился я.

Мечталось мне обнять весь свет.

Я встречным людям слал привет,

Но сторонились все меня,

Бежали словно от огня.

Народ пугал мой страшный вид.

Да я и впрямь на вид – бандит

Казался: с лысой головой

И в телогреечке простой.

Я каждой девушке был рад.

Но, видя их пугливый взгляд,

Страдал от этого вдвойне.

Испуг их был укором мне.

Измученному в мире зла,

Хотелось мне чуть-чуть тепла.

Хотелось нежность подарить

Кому-то, и любить, любить!

Я к морю вышел. Зарыдал,

К земле, как к матери, припал,

Уткнувшись в платье из цветов

В тени берёзок и дубов.

От счастья, иль от тяжких мук,

Я вновь издал протяжный звук.

А надо мною стая птиц

Морских кружилась. И с ресниц

Моих ручьи катились слёз

На груди белые берёз.

Виденья прошлых, горьких дней

Передо мной в тоске своей

Плывут под небом голубым.

Вот – ресторан, табачный дым.

Я за столом в кругу шпаны.

Страданьем объединены,

Устав от пустоты души,

Никчёмности, свои гроши

Мы собираем на вино,

Хоть все пьяны давным-давно.

Десятки славим мы побед,

Доставшиеся с сотней бед.

И слышен хохот здесь и там.

Запела пьяная мадам.

Я взял её за пышный зад,

Хотя нисколько ей не рад.

Не раз встречался я порой

Со злом, прикрытым красотой.

Но в этом лишь моя вина.

Что сеял – пожинал сполна.

Из диких выйдя лагерей,

Я по-звериному людей

Любил истерзанной душой,

Тянулся к тем, кто схож со мной.

И этою любовью злой

Друг друга обжигали мы,

Питаясь холодом зимы.

Не доверял я никому.

Наркотик и вино уму

Отрадой стали. И на всех

Смотрел я, мучаясь, сквозь грех,

Который тешился в миру,

Плоть одевая в мишуру,

В лекарственную красоту,

Скрывая духа чистоту.

И так, страдая день за днём,

Попал я в сумашедший дом.

Жить не хотелось больше мне.

Дух просыпаться стал во сне

Моей измученной души

И говорил со мной в тиши.

О, сколько здесь несчастных душ

Холодный принимали душ!

Дурак лечил здесь дурака,

Боль продлевая на века.

Врачам бы Истину познать,

Чтоб людям вечность даровать.

В грехе – болезней всех вина.

Грехами плоть заражена.

Коснётся ль Правда дураков?

Ведь боль – последствие грехов.

Мы об иных мирах твердим,

Но свой изведать не хотим,

Где параллельных сеть миров –

Мир алкоголиков, воров,

Мир физиков и мир врачей,

Мир добряков и мир рвачей,

Мир проституток и блудниц,

Мир интеллектуальных лиц.

Живя в кругу своих границ,

Как гуманоиды, они

В своей все прячутся тени.

Пересекаясь меж собой,

Мир – для одних, другим – чужой.

Алкаш находит алкаша,

Вином роднится их душа.

Развратник ищет секс везде

И обитает в той среде.

Каков ты сам, таков и друг.

Коль светишься, твой светел круг.

От Света убегаешь прочь –

В твоём кругу всё время ночь.

У злого будет мир иным,

Коль он не будет больше злым.

Ну, сколько можно нам страдать?

Чтоб Бога в мире увидать,

Ему подобным нужно стать!

Чем больше к злату льнёт душа –

Она не стоит ни гроша.

Бог говорит нам: «Не убей! »

Но зло живёт в среде людей.

Мы убиваем, а потом

Творца в беде своей клянём.

Уйдя от солнечных дорог,

Потом взываем: «Где Ты, Бог?! »

Коль не изменишься внутри,

Не будет счастья, хоть умри.

Снаружи будет всё, как есть.

Во зле добру вовек не цвесть.

Пока не в Истине ты сам,

Ты вряд ли Истинным словам

Поверишь. Если с ложью схож,

Ты видишь в мире только ложь.

Пока в среде народа грех,

Счастливыми не сделать всех.

Восходят патриоты лжи.

В стране развал и грабежи.

Враждуют группы меж собой,

Приносят в жертву долг святой,

Быт насаждают каждый – свой.

И прежде, чем поймут глупцы,

Что их начальники – лжецы,

Погибнут с партией своей

В сетях несбыточных идей.

Здесь царствующий атеизм

В жизнь байский ввел бюрократизм.

В своих дворцах заелась власть,

Простым же людям – хоть пропасть.

А вот знакомый прокурор,

Который, вор среди воров,

Имеет власти с ноготок,

Себе и всем уже – царёк.

На всех он смотрит свысока.

Ох, жаль такого дурака.

Когда же человек поймет,

Что Млечным он путем идет?

Под маской ложной красоты

Когда он зла узрит черты?

Когда же от любви садизм

Он отличит и эгоизм?

Когда в себя посмотрит он,

Чтоб Истины постичь закон?

Ведь в нашей клеточке одной –

Ответ всей тайны мировой.

О, если бы в подвалы тел,

Во мрак, луч Света долетел!

Все люди – тело есть одно,

Но вразнобой живет оно.

Не внемлет разобщенный люд,

Что за одну беду несут

Все наказание. И плач

Одной души – для всех палач.

Ведь гибель члена одного

Приводит к гибели Всего.

И коли не помочь ему,

Не будет счастья никому.

Пока страдает хоть один

Литовец, Русский, Армянин.

Покуда каждый – за себя

Живет, другого не любя, –

Весь гибнет хилый организм.

«Капитализм», «социализм» –

Как бы мечту ни называл,

Срок жизни тела очень мал.

Коль нет духовной в нас Звезды,

Мир не спасти нам от беды.

Другие вижу времена.

Все той же болью жизнь полна.

Я повзрослел, стал больше знать.

Миров объял – не сосчитать.

Когда ушел я из блатных,

Нашел себе друзей иных.

С художниками был – на «ты»,

Поведал царство красоты,

Узнал актерскую среду,

Вкусил богемную звезду.

Немного был артистом сам.

Сейчас признаюсь честно вам

В том, что я мучился везде,

В какой бы ни был я среде.

Я был женат, но роком злым

С женой и сыном разлучим.

С тех пор стал жить, как Дон Жуан.

Мне заменил любовь – обман.

И, как Нарцисс с пустой душой,

Однажды встретился я с той,

Которую мальцом любил,

Чей образ Светел был и мил,

Кем жил я долго. Но она

Была уж замужем. Весна

Тогда стояла. Ей вослед

Успел я крикнуть лишь: «Привет! »

Её ли взгляд, иль солнца круг

Всё озарил, согрел вокруг?

Шли с нею рядом муж и дочь…

Я, наклонясь, поплёлся прочь.

Небесных глаз её краса

Вдруг превратилась в небеса.

С тех пор Она всегда со мной,

Мне светит солнцем и луной.

Не девочка из юных лет,

А Та, в чьём облике расцвет.

Любовь – я б мог Её назвать –

Святая Иисуса мать…

О Ней не мог я не сказать.

Даль, облачённую мирами

Природы светлых образов,

Я описать хотел стихами,

Прося у Бога Ясных слов.

Сияющий беззвучный голос

Мне женский лик нарисовал

Цветными красками. Сей образ

С холста небес я созерцал.

Дитя прелестное – София!

Твой хрупкий облик нежно-мил.

В твоих цветах, воспев Россию,

Твоей любовью я любил.

Мужских сердец пленив немало,

Ты направляла к Свету их,

Природы женское начало,

Всех чувств божественно-простых.

Страсть облекала чистотою –

В Святые Лики красоты.

В миру зовут тебя Святою.

Мария Дева, это – Ты.

Судьба менялась с каждым днём.

Бог освещал своим лучом

Моей души холодный мрак

И исправлял, где что – не так.

Любовь открыла мне Отца,

И я познать решил Творца.

Нагая истина проста.

Она – подобие Христа,

Сошедшего в мир мудрецов

И посрамившая глупцов,

Не знавших Правду, потому

Что слишком уж проста уму

Она казалась. А Христос,

По их понятьям, не дорос

Учить властителей, и те

Распяли Сына на кресте.

С тех пор сей Правды крест простой

Стоит над каждою душой,

И льётся много горьких слёз,

Чтоб в простоте прозреть от грёз.

Немало с той поры людей

Жён оставляли, матерей.

И шли, как будто в никуда,

Мир грёз оставив навсегда.

Им и сейчас смеются вслед

Те, у кого рассудка нет.

Мы – ноты музыки одной.

В своей мелодии большой

Не можем слиться мы никак.

Скрывает дирижёра мрак.

Свет в мире погасил злодей,

Скрыл Демон Бога от людей.

И разобщённостью своей

Страдают Русский, Немец, Грек,

Избрав себе подвальный век.

В нём все – рабы себя самих,

Дел непосильных и пустых,

Рабы наркотиков, машин,

Встреч, отвлечённых без причин,

Горластых партий, сект, кружков,

Рабы учёных-дураков,

Просторных клеток золотых,

Подружек ветреных, пустых.

Живя в кругу кошмарных снов,

Мир пробудиться не готов.

Сладка восторженная грусть,

Когда я стих писать берусь.

И я пейзаж леплю из слов,

Излиться нежностью готов.

Душою в тысячу цветов

Вливаюсь. В этой красоте

Я проявляюсь в простоте.

Став человекосветлячком,

Светясь во мраке огоньком,

Найдя в себе любовь свою,

Я песнь любви для вас пою,

Желая не украсить слог,

А то сказать, что хочет Бог.

Не станет раем ад от грёз,

От неживых, поддельных роз.

Что толку в облаках летать,

От рифм возвышенных страдать?

Нет проку услаждать свой слух,

Коль остаётся мёртвым дух.

Жаль, что Божественное мы

В подвалах собственной тюрьмы

Желаем созерцать во тьме.

Но рай не обрести в тюрьме.

Так не бывает, господа,

В аду не счастье, а беда!

У выветренных, мрачных скал

Я снова Демона сыскал.

С закованных в снега вершин

Взирал он на простор долин,

Как царь земли и властелин.

В бескрайнем небе голубом

Он только в сумраке ночном

Мог величаво пролетать.

Пытаясь Демона догнать,

С долины горной, с томных трав

Я погрузился в глубь дубрав,

Где пел хрустальный голосок

Ручья прозрачного. Как мог,

Вдоль исполинских ледников,

В лощинах призрачных ходов

Я то карабкался, то полз,

То весь горел, то жутко мёрз.

Хотел поймать я тьмы царя,

Чтоб стала вновь Святой земля.

Злодей, смеясь, промчался прочь,

Низринулся – и канул в ночь.

Пугает бездною обрыв,

Туманом выступы прикрыв.

И бесконечно ночь длинна,

Теней и шорохов полна.

Блуждает по тропинкам страх

И эхом слышится в горах.

Меня пугал незримый вой,

И бегали по мне порой

Озноб и дрожь, и я не раз

Клял горный лес и весь Кавказ.

Вот проясняться стал восток.

Сквозь сумрак светлый огонёк

Пролился на цветы долин.

Взлетали птицы из лощин.

И слух ласкала птичья трель.

Ручья мне слышалась свирель.

Поблёскивали капли рос

На лепесточках горных роз.

Глаза хрустальные озёр

Смотрели на вершины гор.

Завис над ними водопад.

Под радугою – дикий сад,

Из райских фруктов и цветов,

Укрыл тропу волной кустов.

Подобно водам голубым,

Из леса плыл молочный дым.

И лишь рассеялся дымок,

Передо мною старичок

Предстал с приветливым лицом.

Он сорок лет провёл с Творцом,

Отшельником живя в горах,

С молитвой краткой на устах.

Гонений много и скорбей

Он в жизни перенёс своей.

Общался ласково старик.

И так его светился лик,

Что вся моя кипела кровь.

Свет Божий и Христа любовь

Вокруг себя он излучал.

Вначале я не понимал

Его простых, сердечных слов,

Ведь я, склонясь пред ним, готов

Был приобщиться к чудесам,

Не зная, что таю их сам.

Вот так всегда, задав вопрос,

Мы ждём, чтоб истину под нос

Нам поднесли, как мы хотим,

А коль ответом нас другим

Одарят, крайне нужным нам,

Не внемлем истинным словам.

Беседой старец Аввакум

Навеял мне немало дум

О доброте людской и зле,

О том, что мир живёт во мгле.

И я, в смирении, постиг

То, что таил в себе старик.

И вновь, одетый полутьмой,

Злодей предстал передо мной.

Тогда подумал я – ведь он

И мной в миру одушевлён.

Его встречаю я не вне

Лишь потому, что он во мне

Живёт мечтами, дышит мной.

Пока грешу я – он живой.

И революция моя,

Последняя, внутри меня

Прошла без крови и войны.

Узрел я сети сатаны

И, уподобившись Христу,

Поведал Духа чистоту.

Посредством Сына Своего

Отец открыл мне Суть Всего.

Вы не поверите, друзья,

Что со Христом общался я.

Он дал любви мне острый меч –

Злодею голову отсечь.

Но люди, плоть моя и кровь,

Всё так же хмурят в злобе бровь,

Винят в беде своей других.

Как излечить от хвори их?

До той поры живёт злодей,

Пока в сердцах он у людей.

Мы изменить хотим весь свет,

Но не себя. Творца совет –

В себя взглянуть, – не слышим мы.

Вот почему мы – дети тьмы.

У гусеницы взгляд такой,

На сколько лист её большой.

Она, лишь бабочкою став,

В полёте землю увидав,

Свою осмыслит слепоту,

Объемля мира красоту.

Она, вцепившись в свой листок,

Не ведает, что мотылёк –

Одна из лучших форм её,

Что смерть червя – ещё не всё.

Зачем же смертный человек

Так возлюбил свой тленный век?

Он мог подобным Богу стать.

Не ползать, а летать! Летать!

Друзья, смените ложный взгляд,

Чтоб разглядеть, где рай, где ад.

Кто уподобится чему,

Тому в миру и быть ему.

Коль будет ученик готов,

Придёт своих учеников

Собрать учитель. Кто из вас

Готов вступить в тот светлый класс?

На солнечный ступая путь,

Я б взял из вас кого-нибудь.

К чему вам ночи темнота,

Никчёмной жизни суета?

Уже какой десяток лет

Мы видим искажённый свет

Сковавших нас златых цепей.

Всё ждём добра от злых людей.

Идём за лозунгами в ночь

И не хотим себе помочь.

Но с Богом истина в веках,

А не в людских мирских умах.

Кто этой правды не постиг,

Тот прожил зря свой тленный миг.

Он ни Творца и ни себя

Познать не может, не любя.

1996 г.

ст. Куринская