Филип Пулман 20 страница

— Ты закрывал не все окна, которые проделывал.

— Да, потому что иногда у меня не получалось. Но я знаю, что их надо закрывать. Если они остаются открытыми, это приносит вред. А окно такой величины… — Он махнул туда рукой, стараясь не смотреть. — Это очень плохо. Обязательно случится беда.

Пока они говорили, чуть подальше завязалась другая беседа: кавалер Тиалис тихо обсуждал что-то с духами Ли Скорсби и Джона Парри.

— Так что же, по-вашему, Джон? — сказал Ли. — По-вашему, нам нельзя выходить под открытое небо? Чудак! Да я весь, до самой маленькой частички, только и мечтаю опять слиться с остальной живой вселенной!

— Я тоже, — откликнулся отец Уилла. — Но вот что я думаю: если тем из нас, кто привык к битвам, удастся сохранить себя в целости, мы еще поучаствуем в сражении на стороне лорда Азриэла. А если мы явимся в нужный момент, это может решить ее исход.

— Духи? — Тиалис старался, чтобы они не заметили скептической нотки в его голосе, но у него ничего не вышло. — Как же вы будете сражаться?

— Конечно, причинить вред живому существу мы не можем. Но армии лорда Азриэла придется воевать и с созданиями другого рода.

— С Призраками! — догадался Ли.

— Именно. Они ведь нападают на деймонов, верно? А наших деймонов давно нет. По-моему, стоит попробовать — как вы считаете, Ли?

— Что ж, я с вами, дружище.

— А вы? — обратился дух Джона Парри к кавалеру. — Я говорил с духами вашего народа. Проживете ли вы достаточно для того, чтобы снова увидеть мир прежде, чем умрете и вернетесь сюда как духи?

— И правда, наша жизнь коротка в сравнении с вашей, — отвечал Тиалис. — Мне осталось всего несколько дней, а даме Салмакии, пожалуй, немного больше. Но благодаря этим детям наше прозябание в мире мертвых не станет вечным. Я горжусь тем, что мне удалось помочь им.

Они двигались дальше. Ужасная пропасть все время зияла рядом. «Стоит сделать лишь один неверный шаг, поскользнуться на камешке, небрежно взяться за выступ скалы — и полетишь вниз, — думала Лира, — и будешь лететь без конца, так долго, что умрешь от голода, не достигнув дна, а потом твой бедный дух будет продолжать падать в это бездонное ущелье, и никто тебе не поможет, ничьи руки не протянутся, чтобы вытащить тебя, — ты будешь вечно все сознавать и падать, падать…»

Конечно, это гораздо хуже, чем существовать в сумрачном, молчаливом мире, который они покидают!

И тут с ее сознанием произошло что-то странное. От мысли о падении у Лиры закружилась голова, и она пошатнулась. Уилл был впереди, но чересчур далеко, иначе она, наверно, схватила бы его за руку. Но в этот миг она больше чувствовала присутствие Роджера, и в душе у нее искоркой вспыхнуло тщеславие: однажды на крыше Иордан-колледжа ей захотелось попугать его, и, бросая вызов головокружению, она прошла по самому краю каменного желоба.

Сейчас девочка оглянулась, чтобы напомнить ему о том случае. Пусть знает, что она по-прежнему ловка и отважна; не будет она ползать, как муха! Но Роджер прошептал:

— Осторожней, Лира… помни, ты ведь не мертвая, как мы…

Дальше все происходило очень медленно, но она ничего не могла поделать: ее вес сместился, камни поехали под ногами, и она беспомощно заскользила к обрыву. Сначала ей стало досадно, потом ситуация показалась комичной, и она подумала: «Как глупо! » Но ей совершенно не за что было ухватиться; вокруг катились камни, она набирала скорость, и ее захлестнула паника: она и вправду падает! Теперь ее уже ничто не спасет — слишком поздно.

От страха ей свело мышцы. Она не замечала духов, которые кинулись вниз, чтобы поймать ее, хотя это было так же бесполезно, как пытаться остановить облаком летящий камень; не слышала Уилла, выкрикнувшего ее имя так громко, что в пропасти загудело эхо. Все ее тело превратилось в один сплошной комок нестерпимого ужаса. Она съезжала все быстрей и быстрей, дальше и дальше, и некоторые духи не выдержали этого зрелища: они закрыли глаза руками и зарыдали.

На Уилла страх подействовал как удар тока. Он обреченно смотрел, как Лира сползает все ниже и ниже, и понимал, что ничего не может сделать и ему остается только смотреть. Как и она, он не слышал своего истошного крика. Еще две секунды… еще одна… и Лира на самом краю, она сейчас сорвется, и вот уже сорвалась, уже падает…

Но вдруг из тьмы вынырнуло существо, чьи когти совсем недавно ободрали ей макушку до крови — гарпия Нет-Имени с женским лицом и птичьими крыльями, — и те же самые когти плотно сомкнулись вокруг Лириной талии. Сначала Нет-Имени полетела вниз вместе с Лирой, потому что нагрузка оказалась чересчур велика даже для сильных крыльев гарпии, но эти крылья били и били по воздуху, а когти держали крепко; и вот мало-помалу, тяжело, медленно-медленно гарпия вынесла девочку из пропасти и опустила, обмякшую и почти потерявшую сознание, в протянутые руки Уилла.

Он обнял ее и прижал к груди, ребрами чувствуя, как неистово колотится ее сердце. В этот момент она перестала быть Лирой, а он Уиллом; она больше не была девочкой, а он мальчиком. Они были единственными человеческими созданиями в этом гигантском ущелье смерти, и они приникли друг к другу, а духи столпились вокруг, шепча слова утешения и восхваляя гарпию. Ближе всех стояли отец Уилла и Ли Скорсби, и как же им хотелось тоже обнять ее; а Тиалис с Салмакией говорили с Нет-Имени, восхищаясь ею, называя ее спасительницей их всех, доблестной героиней, благословляя ее доброту.

Как только Лира немного пришла в себя, она протянула к гарпии дрожащие руки, обняла ее за шею и целовала, целовала ее уродливое лицо. Говорить она не могла. Все слова куда-то пропали, вся самоуверенность и тщеславие слетели с нее, как шелуха.

Несколько минут они лежали тихо. Потом, когда страх понемногу отступил, снова тронулись дальше. Уилл крепко сжимал Лирину руку своей, здоровой, и продвигался черепашьим шагом, проверяя каждое место, прежде чем поставить туда ногу, — процедура такая медленная и изматывающая, что они боялись умереть от усталости, но отдыхать было невозможно и останавливаться тоже. Как можно отдыхать рядом с этой зияющей бездной?

И еще через час этого мучительного пути он сказал ей:

— Смотри. По-моему, там виден выход…

И правда: склон сделался не таким крутым, и можно было даже залезть по нему повыше, подальше от края пропасти. А там, впереди, — уж не просвет ли в отвесной стене справа? Неужто они и впрямь выберутся отсюда?

Лира посмотрела в ясные, надежные глаза Уилла и улыбнулась.

Они карабкались все выше, с каждым шагом удаляясь от обрыва; и земля под ними постепенно становилась тверже, и можно было уже не бояться подвернуть лодыжку или покатиться вниз, если у тебя под рукой обломится выступ скалы.

— Наверное, мы уже прилично поднялись, — сказал Уилл. — Не пора ли браться за нож?

— Еще рано, — ответила гарпия. — Надо идти дальше. Здесь плохо открывать другой мир. Лучшее место наверху.

И они пошли дальше: поиск опоры, проверка, осторожный шаг, перенос веса и снова поиск опоры… Руки у них были ободраны до мяса, колени и бедра дрожали от усталости, в голове звенело от напряжения. Наконец они одолели последние несколько метров подъема и выбрались к подножию утеса — здесь начиналась узкая теснина, ведущая куда-то во мрак.

Слезящимися, натруженными глазами Лира смотрела, как Уилл вынимает нож и прощупывает им воздух: в одном месте, в другом, третьем…

— Ага, — пробормотал он.

— Нашел открытое место?

— Кажется, да…

— Уилл, — вмешался дух отца мальчика, — погоди немного. Выслушай меня.

Уилл опустил нож и обернулся. Прежде ему не хватало времени подумать об отце, хотя хорошо было чувствовать, что он рядом. Но теперь он вдруг осознал, что с минуты на минуту они расстанутся окончательно.

— Что случится, когда вы отсюда выйдете? — спросил мальчик. — Вы просто исчезнете, и все?

— Не сразу. У нас с мистером Скорсби есть идея. Некоторые из нас задержатся здесь еще ненадолго, и нам понадобится твоя помощь, чтобы проникнуть в мир лорда Азриэла. Кроме того, — серьезно добавил он, глядя на Лиру, — если вы хотите снова отыскать своих деймонов, вам и самим придется туда отправиться. Ведь они сейчас именно там.

— Но, мистер Парри, — удивилась Лира, — откуда вы знаете, что наши деймоны сейчас в одном мире с моим отцом?

— При жизни я был шаманом и кое-чему научился. Спроси свой алетиометр — он подтвердит мои слова. А насчет деймонов запомните одну вещь, — сказал он, и в его голосе звучали настойчивость и тревога. — Человек, известный вам под именем Чарльза Латрома, был вынужден время от времени возвращаться в свой родной мир, поскольку не мог постоянно обитать в моем. Философы из Торре дельи Анжели, которые путешествовали по разным мирам больше трех сотен лет, тоже столкнулись с этой необходимостью — в результате их мир постепенно ослабел и пришел в упадок.

А теперь вспомните, что произошло со мной. Я был военным, служил во флоте, а потом зарабатывал себе на хлеб в экспедициях; моему здоровью и физической форме позавидовал бы любой обыкновенный человек. Потом я по случайности покинул свой мир и не смог найти дорогу обратно. Я многое сделал и многое узнал в том мире, где оказался, но через десять лет после своего перехода обнаружил, что смертельно болен.

И вот в чем причина всего этого: ваш деймон может жить полноценной жизнью только в том мире, где он родился. В любом другом месте он начнет хиреть и в конце концов умрет. Мы можем путешествовать из мира в мир, если они соединены окнами, но жить мы должны только в своем.

Великое предприятие лорда Азриэла когда-нибудь потерпит крах по той же самой причине: мы должны строить небесную республику у себя на родине, ибо других мест для нас не существует.

Уилл, мой мальчик, сейчас вы с Лирой можете выйти наружу для краткого отдыха. Он нужен вам, и вы его заслужили; но потом вы должны будете вернуться обратно во тьму, чтобы совершить еще одно, последнее путешествие со мной и мистером Скорсби.

Уилл с Лирой обменялись взглядом. Затем он прорезал окно, и перед ними открылось самое чудесное зрелище на свете.

Легкие их наполнил ночной воздух, свежий, чистый и прохладный; перед глазами распростерся небесный купол, усеянный яркими звездами; под ним, где-то вдалеке, блестела водная гладь, а отделяющая детей от воды широкая саванна была усеяна купами гигантских деревьев, высоких, как замки.

Шагнув в одну сторону, затем в другую, Уилл расширил окно насколько мог: теперь через него можно было пройти вшестером, а то и всемером сразу.

Первые духи затрепетали от надежды, и их волнение стало передаваться по длинной шеренге за ними, точно рябь, бегущая по поверхности озера; и дети, и пожилые дружно поднимали головы, глядя вперед с восторгом и изумлением, и звезды, которых они не видели вот уже целые столетия, лили свой прекрасный свет в их бедные изголодавшиеся глаза.

Первым духом, покинувшим страну мертвых, стал Роджер. Он сделал шаг наружу, и обернулся, чтобы посмотреть на Лиру, и засмеялся с удивлением, чувствуя, как превращается в ночь, звездный свет, воздух… а потом исчез, оставив за собой такой осязаемый всплеск счастья, что Уиллу невольно вспомнились пузырьки в бокале с шампанским.

За ним последовали и другие духи, а Уилл с Лирой в изнеможении рухнули на росистую траву, каждой своей клеточкой радуясь этому чуду — сладко пахнущей земле, ночному ветерку, звездам.

Глава двадцать седьмая

Платформа

…Душа моя среди ветвей

Порхает и щебечет, словно птица,

И крылышком серебряным дрожит…

Начав строить для Мэри платформу, мулефа работали быстро и слаженно. Она с удовольствием наблюдала за ними, потому что они умели договариваться без ссор и делать общее дело, не путаясь друг у дружки под ногами, а еще потому, что их плотницкие приемы были изящными и эффективными.

Не прошло и двух дней, как платформа для наблюдений была спроектирована, построена и поднята на место. Она получилась прочной, удобной и просторной, и, забравшись на нее, Мэри почувствовала себя счастливой по крайней мере в одном отношении — а именно физически. Сочная зелень листвы; яркая синева неба в прорехах кроны; легкий ветерок, несущий прохладу, и слабый аромат цветов, который радовал ее всякий раз, когда долетал до нее; шелест листьев, пение сотен птиц и отдаленный рокот волн на морском берегу — все это ласкало и убаюкивало ее, и если бы она могла позволить себе не думать, то целиком погрузилась бы в блаженство.

Но думать было необходимо — ведь ради этого она и очутилась здесь!

И когда она снова взглянула в телескоп и увидела неумолимое течение шрафа, частиц-Теней, ей показалось, что они уносят с собой счастье, жизнь, надежду… Она не понимала, что могло вызвать это движение.

Триста лет назад, сказали мулефа, — вот когда деревья начали хиреть. Скорее всего, Тени не знают границ между мирами; в таком случае похоже, что примерно то же самое случилось и в ее вселенной, и во всех остальных. Триста лет назад было основано Королевское общество — первое настоящее научное общество в ее мире. Тогда Ньютон совершил свои открытия в области оптики и гравитации.

А в Лирином мире триста лет назад кто-то изобрел алетиометр.

И тогда же в том странном мире, через который она проникла сюда, был изобретен чудесный нож.

Она легла спиной на доски, ощущая очень легкие, очень медленные ритмичные колебания: это морской бриз покачивал гигантское дерево. Поднеся к глазу телескоп, она смотрела, как мириады крохотных искорок текут между листьями, мимо раскрытых цветочных венчиков, среди массивных ветвей — это спокойное, целеустремленное движение против ветра казалось чуть ли не сознательным.

Но что же случилось триста лет назад? Было ли это причиной движения Пыли? А может, наоборот?

Или и то и другое возникло как результат чего-то третьего? Или здесь вообще нет никакой связи?

Поток шрафа гипнотизировал. Как легко было бы впасть в забытье и позволить своему сознанию плыть вслед за дрейфующими частицами…

Прежде чем она успела опомниться, убаюканная покачиванием платформы, именно это и произошло. Она вдруг очнулась вне своего тела, и ее охватила паника.

Она находилась метра на два-три выше платформы и чуть в стороне от нее, среди веток. И что-то случилось со шрафом: теперь он не дрейфовал еле заметно, а несся, как река в половодье. Действительно ли его скорость выросла, или для Мэри, очутившейся вне тела, время стало течь по-другому? Как бы то ни было, ей грозила страшная опасность: этот могучий поток мог вовсе унести ее с собой. Она раскинула руки, чтобы ухватиться за что-нибудь прочное, но у нее не было рук. Ничего не вышло. Под ней разверзлась головокружительная пропасть, а ее безмятежно дрыхнущее тело все удалялось и удалялось. Она попыталась крикнуть, чтобы разбудить саму себя; ни звука. Тело продолжало спать, а ее разумное «я» уже почти выплыло за пределы кроны, под открытое небо.

Несмотря на отчаянное барахтанье, она никак не могла продвинуться назад. Этой силе невозможно было противиться: частицы Пыли двигались мощно и плавно, как вода, низвергающаяся с плотины, словно тоже переливались за какой-то невидимый край.

И уносили Мэри прочь от ее тела.

Она мысленно протянула ниточку к своему физическому обиталищу и попыталась вспомнить, каково ей было в нем; вспомнить все ощущения, которые складывались в одно чувство жизни. Ласковое прикосновение мягкого хобота Аталь к ее шее. Вкус яичницы с беконом. Радостное напряжение мышц, когда она подтягивалась вверх по крутому горному склону. Выверенное порхание пальцев по клавиатуре компьютера. Запах жареного кофе. Тепло постели в зимнюю ночь.

И постепенно ее движение прекратилось; ниточка жизни держала крепко, и Мэри, зависнув в небе, чувствовала напор катящего мимо потока.

А потом случилась странная вещь. Вспоминая все новые и новые эпизоды из прошлого — как она пробовала ледяной коктейль «Маргарита» в Калифорнии, как сидела под лимонными деревьями у ресторана в Лиссабоне, как соскребала иней с ветрового стекла своей машины, — Мэри заметила, что давление Пыли ослабевает. Сопротивляться ему стало легче.

Но общая картина не изменилась: повсюду, вверху и внизу, могучий поток двигался так же быстро, как прежде. Только вокруг нее почему-то образовался островок затишья, где частицы сопротивлялись основному течению.

Они и вправду были разумны! Они почувствовали ее тревогу, откликнулись на нее и медленно понесли Мэри обратно к брошенному телу. Когда она приблизилась к нему настолько, что увидела его вновь — такое тяжелое, такое надежное, такое теплое, — ее душу сотрясли безмолвные рыдания.

И тут она снова погрузилась в свое тело — и… проснулась.

Она глубоко, судорожно вздохнула. Потом прижалась бедрами и ладонями к шершавым доскам платформы. Минуту назад она чуть не сошла с ума от страха, а теперь ее захлестнула мощная волна ликования: ведь она снова воссоединилась со своим телом и всем тем, что называется материей.

Наконец она села и попробовала осмыслить происшедшее. Ее пальцы наткнулись на телескоп, и она поднесла его к глазам, придерживая одну трясущуюся руку другой. Сомнений не было: медленный дрейф Пыли по всему небу превратился в быстрое, неудержимое стремление. Его нельзя было ни услышать, ни почувствовать, а без телескопа и увидеть, но даже когда она отняла прибор от глаза, у нее осталось четкое ощущение этой безмолвно несущейся лавины и вдобавок еще кое-чего, не замеченного ею, когда она боролась с угрозой остаться вне тела, — разлитой в воздухе искренней, беспомощной грусти.

Частицы, именуемые Тенями, знали о происходящем и сожалели о нем.

И она сама тоже отчасти состояла из Пыли. Какая-то доля ее существа была подвластна этому космическому потоку. И то же можно было сказать о мулефа, и о людях из каждого отдельного мира, и обо всех мыслящих и чувствующих созданиях, где бы они ни находились.

И если она не выяснит, что случилось, их всех может унести в забвение — всех до последнего.

Вдруг ей страстно захотелось обратно на твердую почву. Она сунула телескоп в карман и начала долгий спуск на землю.

Когда вечерний свет стал мягче, а тени удлинились, отец Гомес ступил в окно. Он увидел широкую прерию, купы колесных деревьев и бегущие между ними дороги — словом, то же самое, что незадолго до него открылось Мэри. Но теперь в воздухе не было дымки, поскольку только что прошел дождь, и монах мог видеть дальше беглянки; в частности, он заметил на горизонте блеск моря и мелькание белых пятнышек, похожих на паруса.

Поддернув висящий за плечами рюкзак, он повернул в ту сторону. Стоял тихий, ясный вечер, и шагать по гладкой дороге было приятно: лицо грели лучи закатного солнца, в высокой траве по обочинам трещали какие-то насекомые вроде цикад. Сам воздух был свежий, чистый и ароматный, полностью лишенный примеси керосиновых паров или запаха отработанного гарного масла — в общем, того, чем была перенасыщена атмосфера одного из миров, пройденных им по дороге сюда, а именно родного мира искусительницы.

Когда солнце уже почти село, он вышел к небольшому мыску у мелкого залива. Если в этом мире бывали приливы и отливы, то сейчас вода стояла сравнительно высоко, потому что у ее кромки осталась лишь узкая полоска мягкого белого песка.

А неподалеку от берега, по тихой воде, плавали… Тут отцу Гомесу пришлось серьезно задуматься. Пожалуй, это были гигантские снежно-белые птицы — каждая величиной с лодку, с длинными прямыми крыльями, которые волочились по воде вслед за ними… очень длинными крыльями, метра по два каждое. Этих птиц — если они действительно были птицами — он насчитал не меньше десятка. Тела их были покрыты перьями, а головы и клювы смахивали на лебединые, но вот крылья, как ни странно, располагались одно за другим…

Вдруг они его заметили. Головы разом повернулись, крылья мгновенно взмыли вверх, в точности как паруса у яхт, и при попутном ветре загадочные существа быстро понеслись к берегу.

На отца Гомеса произвела глубокое впечатление красота этих парусов-крыльев, их гибкость и безупречная форма, а также скорость их обладательниц. Потом он заметил, что они еще и гребут: под водой у них были лапы, расположенные рядом, а не одна позади другой, как крылья, и при помощи этих лап и крыльев они неслись по воде с необычайной скоростью и грацией.

Добравшись до берега, первая из них грузно, вперевалку зашагала по сухому песку прямо к священнику. Она злобно шипела на ходу; голова ее дергалась, а клюв угрожающе щелкал. Между прочим, в этом клюве были еще и зубы — они походили на ряды острых, загнутых внутрь крючков.

Отец Гомес стоял метрах в ста от воды, на низком травянистом гребне, и у него было вполне достаточно времени на то, чтобы опустить рюкзак, взять винтовку, зарядить ее, прицелиться и выстрелить.

Голову птицы разнесло в красно-белые клочья; мертвое существо сделало еще несколько неверных шагов и рухнуло грудью вперед. С минуту или около того жизнь в нем еще теплилась; ноги сводило судорогой, крылья вздымались и опадали, и огромная птица билась, описывая кровавый круг и лягая грубую траву, покуда не исторгла из легких последний булькающий кашель вместе с фонтанчиком алых брызг и не застыла навсегда.

Когда первая птица упала, прочие тут же остановились и замерли, глядя на нее и на человека. В их глазах светился острый, жестокий ум. Они переводили взгляд с него на мертвую птицу, потом на винтовку, потом на его лицо.

Он снова вскинул винтовку к плечу и увидел их реакцию: они неуклюже подались назад и сбились в кучу. Похоже, они все поняли.

Это были прекрасные сильные создания, крупные, с широкими спинами, — настоящие живые лодки. «Что ж, — подумал отец Гомес, — раз они знают, что такое смерть, и видят связь между смертью и его оружием, это может стать почвой для плодотворного сотрудничества». Если они действительно усвоили, что его надо бояться, они сделают все, что он им велит.

Глава двадцать восьмая

Полночь

Как часто мне бывала

Смерть мила…

— Проснись, Мариса, — сказал лорд Азриэл. — Идем на посадку.

Над базальтовой крепостью — мыслелет приближался к ней с юга — уже разгорался багряный рассвет. Миссис Колтер, разбитая и подавленная, открыла глаза; ей так и не удалось заснуть. Впереди, над посадочной площадкой, парила женщина-ангел Ксафания; увидев над крепостным валом их корабль, она набрала высоту и полетела к башне.

Едва они приземлились, как лорд Азриэл выпрыгнул из кабины и побежал в западную сторожевую башню к королю Огунве, словно бы начисто забыв о миссис Колтер. Техники, сразу явившиеся проверять летательный аппарат, тоже не обратили на нее никакого внимания. Никто не спросил ее, куда делся украденный мыслелет; можно было подумать, что она стала невидимкой. Она грустно отправилась в адамантовую башню, а там адъютант спросил, не хочет ли она чего-нибудь поесть и выпить кофе.

— Принесите, что найдется, — ответила она. — И спасибо вам. Кстати, — добавила она, когда тот повернулся к двери, — алетиометрист лорда Азриэла, мистер…

— Мистер Василид?

— Да. Он не мог бы зайти ко мне на минутку?

— Сейчас он работает с книгами, мадам. Я попрошу его зайти к вам, когда освободится.

Она умылась и переоделась в единственную оставшуюся у нее чистую рубашку. Стекла в окнах дрожали от порывов холодного ветра, сквозь них сочился серый утренний свет, и ей было зябко. Она подбросила в железную печь еще угля, надеясь, что после этого дрожь уляжется, но холод был у нее в костях, и это не помогло.

Десять минут спустя в дверь постучали. Вошел бледный, темноглазый алетиометрист с деймоном-соловьем на плече и слегка поклонился ей. Следом за ним явился адъютант с подносом, на котором были хлеб, сыр и кофе, и миссис Колтер сказала:

— Спасибо, что заглянули, мистер Василид. Не угодно ли перекусить?

— Благодарю вас. Кофе, пожалуй.

— Будьте так добры, скажите мне, — снова заговорила она, разлив напиток по чашкам, — ведь вы наверняка в курсе событий: жива ли моя дочь?

Он помедлил. Золотая обезьяна сжала ей локоть.

— Жива, — осторожно ответил Василид, — но вместе с тем и…

— Что? Ну же, прошу вас, — что вы хотели сказать?

— Она в стране мертвых. Я не сразу разобрался в том, что сообщил мне прибор: это казалось невозможным. Но теперь сомнений нет. Они с мальчиком спустились в страну мертвых и открыли духам путь наружу. Выбираясь оттуда, духи исчезают, как до того исчезли их деймоны, и это, по-видимому, представляется им самым счастливым и желанным исходом. Если верить алетиометру, девочка сделала это потому, что подслушала пророчество; в нем говорилось, что смерти наступит конец, и она решила, что именно ей суждено его исполнить. В результате из страны мертвых появился выход.

Миссис Колтер лишилась дара речи. Чтобы скрыть обуревающие ее чувства, ей пришлось отвернуться и подойти к окну. Немного погодя она сказала:

— И она выйдет оттуда живой? Ах да… я знаю, что не в вашей власти угадывать будущее. Но она… как она… что ей…

— Она страдает, ей больно, она напугана. Но у нее есть спутники — тот мальчик и два шпиона-галливспайна, и все они до сих пор вместе.

— А бомба?

— Бомба не причинила ей вреда.

Внезапно миссис Колтер почувствовала, что ее силы иссякли окончательно. Ей хотелось только одного: лечь в постель и спать месяцы, годы. За окном билась и хлопала на ветру веревка флагштока; каркали летающие вокруг бастионов грачи.

— Спасибо, сэр, — сказала она, поворачиваясь к ученому спиной. — Очень вам благодарна. Пожалуйста, сообщите мне, если узнаете о ней что-нибудь еще — где она, что делает…

Мужчина поклонился и вышел. Миссис Колтер легла на походную койку, однако, как она ни старалась, ее глаза упорно не хотели оставаться закрытыми.

— Что вы об этом думаете, король? — спросил лорд Азриэл.

Он глядел в телескоп сторожевой башни на запад. Там, в небе, маячило нечто вроде окутанной облаками горы; от горизонта ее отделяла полоска шириной в ладонь. Эта гора находилась очень далеко — так далеко, что ее можно было целиком закрыть большим пальцем вытянутой руки. Но она появилась недавно и висела в воздухе абсолютно без движения.

Телескоп приблизил ее, однако ничего нового заметить не удавалось: облако остается облаком, с какого расстояния на него ни смотри.

— Заоблачная гора, — сказал Огунве, — или как ее еще называют — Колесница?

— И правит ею Регент. Он хорошо замаскировался, этот Метатрон. О нем говорится в апокрифических писаниях: когда-то он был человеком по имени Енох, сын Иареда, — в шестом поколении от Адама. А теперь занял престол царства. И намерен сделать еще больше, если прав тот ангел, которого нашли возле серного озера, — тот, что шпионил на Заоблачной горе. Если Метатрон победит в этой битве, он станет вмешиваться в жизнь людей напрямую. Вы только представьте себе, Огунве: вечная Инквизиция со штатом предателей и шпионов в каждом из миров, управляемая разумом, который поддерживает в небе эту гору… Такое и не снилось Дисциплинарному Суду Консистории! У старого Властителя хватало такта хотя бы на то, чтобы оставаться в стороне; всю грязную работу вроде сжигания еретиков и вешания ведьм выполняли его священники. Этот, новый, будет гораздо хуже.

— Что ж, для начала он вторгся в республику, — сказал Огунве. — Смотрите — это дым?

Над Заоблачной горой поднималась серая струйка, и по небесной синеве медленно расползалось пятно. Но это не могло быть дымом: струйка текла против ветра, треплющего облака.

Король поднес к глазам бинокль и понял, что это.

— Ангелы, — сказал он.

Лорд Азриэл отошел от телескопа и замер, приставив ладонь к глазам. Крохотных фигурок были сотни, тысячи, десятки тысяч — они затмили уже полнеба в той стороне, и появлялись все новые. Лорду Азриэлу доводилось видеть тучи голубых скворцов, порхающих на закате вокруг дворца императора Кан-По, но таких несметных полчищ он не встречал никогда в жизни. Крылатые существа выстраивались в цепочки и медленно, медленно двигались на юг и на север.

— Ага! А там что? — спросил лорд Азриэл, указывая пальцем. — Это не ветер.

На южном склоне горы возникло завихрение; оттуда вырывались длинные, мощные дымовые шлейфы. Но лорд Азриэл был прав: источник движения находился внутри, а не снаружи. Облако клубилось и бурлило, а потом на мгновение расступилось.

Под ним была не просто гора, но они видели это всего секунду; затем облако снова сомкнулось, точно штора, задернутая невидимой рукой, и все исчезло.

Король Огунве опустил бинокль.

— Это не гора, — сказал он. — Я заметил артиллерийские батареи…

— Я тоже. И еще много чего. Может ли он видеть оттуда сквозь облако, хотел бы я знать? В некоторых мирах для этого существуют специальные устройства. А что до его армии — если, кроме ангелов, у них никого нет…

Король издал короткий возглас, в котором слышались удивление и отчаяние разом. Лорд Азриэл обернулся и сжал его руку так сильно, что на этом месте вполне мог остаться синяк.

— У них нет этого — воскликнул он и неистово встряхнул руку Огунве. — У них нет плоти!

Он положил ладонь на шершавую щеку друга.

— Пускай нас мало, — продолжал он, — пускай наш век недолог, а зрение слабо — но по сравнению с ними мы все равно сильнее. Они завидуют нам, Огунве! Вот что питает их ненависть, я в этом уверен. Им страстно хочется иметь наши драгоценные тела, такие плотные и крепкие, так хорошо приспособленные к жизни на земле! И если мы проявим отвагу и решимость, мы сметем все эти бесчисленные рати так же легко, как вы могли бы рассечь рукой дым. Да они попросту бессильны!

— У них, как и у нас, есть союзники из тысячи миров, Азриэл, — живые существа, подобные нам.