Филип Пулман 5 страница

И увидела: будто лист стекла висел в воздухе без опоры — но стекла не отражающего, без бликов — просто квадратная заплата в пространстве. И Мэри вспомнила, что говорилось в «И цзине»: боковая тропа, маленькие камни, двери и проемы.

Это было окно, такое же, как на Сандерленд-авеню. Мэри заметила его только благодаря освещению: стояло бы солнце чуть выше, и она, вероятно, ничего не заметила бы.

Сгорая от любопытства, она подошла к воздушному лоскуту: в прошлый раз ей было некогда, надо было убраться как можно скорее. Но это окно она изучила подробно: трогала края, заходила сбоку, где оно становилось невидимым, дивилась абсолютному несходству здесь и там. Это было невероятно, голова у нее шла кругом.

Носитель ножа, проделавший окно приблизительно в эпоху Американской революции, не закрыл его по небрежности, а место за окном было очень похоже на то, что было по эту сторону, — тоже под скалой. Но порода по ту сторону была другая, не известняк, а гранит, и, шагнув через окно в новый мир, Мэри очутилась не у подножия высокого утеса, а почти на вершине низкого каменного гребня над широкой равниной.

Здесь тоже был вечер; она села, чтобы отдышаться, дать отдых ногам и без спешки впитать сознанием это чудо. Перед ней простиралась бескрайняя прерия или саванна, залитая золотым светом, — в своем мире Мэри ничего подобного не видела. Во-первых, эта равнина, поросшая короткой травой бесконечно разнообразных оттенков — бежевой, коричневой, зеленой, охристой, желто-золотой, — и волнистая, что особенно бросалось в глаза при косом вечернем освещении, вся была прошита как бы речками светло-серого камня.

Во-вторых, там и сям на равнине стояли купы деревьев, немыслимо огромных. Однажды, приехав в Калифорнию на конференцию по физике высоких энергий, Мэри выкроила время, чтобы посмотреть на громадные секвойи, и была поражена их размерами. Но эти деревья превосходили их, по крайней мере, в полтора раза. У них были плотные темно-зеленые кроны, а красноватые стволы отливали золотом в закатном солнце.

И наконец, вдалеке паслись стада каких-то животных, но из-за расстояния разглядеть их как следует было невозможно. В их движениях было что-то странное — что именно, Мэри не могла понять.

Она смертельно устала, вдобавок хотелось пить и есть. К счастью, где-то неподалеку журчала вода, и через минуту Мэри нашла ее — чистый родник среди замшелых камней и крохотный ручеек, сбегавший по склону. Она долго и жадно пила, потом наполнила бутылки и устроилась на ночлег — небо быстро темнело.

В спальном мешке, прислонясь спиной к камню, она поела темного хлеба с козьим сыром и крепко уснула.

Проснулась она оттого, что утреннее солнце било прямо в лицо. Воздух был еще прохладен, и роса мельчайшим бисером покрывала ее волосы и спальный мешок. Несколько минут она лежала, наслаждаясь свежестью утра, и чувствовала себя так, словно была первым человеком, появившимся во вселенной.

Она села, зевнула, потянулась, поежилась, а потом, умывшись в холодном роднике, съела несколько сушеных инжирин и снова внимательно оглядела окрестности.

За небольшим возвышением, где она ночевала, земля плавно уходила вниз, а дальше опять начинался подъем; зато впереди открывался широкий вид на прерию. Длинные тени деревьев протянулись сейчас в ее сторону, и там кружились стаи птиц, таких мелких, что на фоне высоченного зеленого полога они казались пылинками.

Собрав рюкзак, она двинулась вниз по жесткой густой траве к ближайшей купе деревьев, до которой было километров шесть-семь.

Трава доставала до колен, а внизу, на уровне щиколоток, стелились кустики наподобие можжевеловых; кругом — цветы, похожие то на маки, то на лютики, то на васильки, — они и придавали дымчатую многотонность ландшафту. Потом Мэри увидела пчелу, крупную, размером с фалангу большого пальца, — пчела села на голубой цветок, он согнулся и закачался под ее тяжестью, но, когда она выбралась из чашечки и снова взлетела, Мэри поняла, что это вовсе не пчела: секундой позже она уселась ей на палец, нежно поднесла тоненький, как иголка, клюв к ее коже и, не обнаружив нектара, взлетела. Это был крохотный колибри; его крылья, с бронзовым опереньем, двигались так быстро, что расплывались в прозрачное пятно.

Как позавидовал бы ей любой биолог, если бы видел то, что видит она!

Она пошла дальше и вскоре приблизилась к стаду существ, которые паслись здесь вчера вечером и удивили ее странностью своих движений. Величиной они были с оленя или антилопу и похожей масти, но вот что заставило ее остановиться и протереть глаза: расположение их ног. Они были расположены в форме ромба: две посередине, одна спереди и одна под хвостом, так что животные двигались со странной раскачкой. Мэри ужасно захотелось увидеть скелет и понять, как работает такая конструкция.

А травоядные смотрели на нее нелюбопытным взглядом и не выказывали никакой тревоги. Она с удовольствием подошла бы поближе, чтобы как следует разглядеть их, но стало очень жарко, большие деревья обещали приятную тень, и, в конце концов, спешить было некуда. Вскоре она ступила с травы на одну из тех каменных речек, которые видела сверху, — и тут ее ждала новая неожиданность.

Возможно, это был какой-то поток лавы. Подстилающий слой был темный, почти черный, а поверхность светлее, словно истертая. Гладкостью она не уступала ровным дорогам в ее мире, и шагать по ней было определенно легче, чем по траве.

По этой дороге, широкой дугой уводившей к лесу, Мэри и пошла. Чем ближе она подходила, тем больше изумлялась толщине стволов, широких, примерно как ее дом, и высоких — высоких, как… Тут даже угадать было трудно.

Она подошла к первому дереву и положила ладонь на золотисто-красную, с глубокими бороздами кору. Ноги по щиколотку утопали в коричневых скелетах листьев, длиной с ее ступню, мягких и душистых. Вскоре ее окружило облако крохотных летучих созданий и стайка колибри, подлетела желтая бабочка с размахом крыльев величиной в ее ладонь. Стоять здесь было неуютно — слишком много тварей ползало под ногами. Воздух был наполнен гудением, жужжанием, тихим стрекотом.

Она шла по роще с таким чувством, какое испытывала в соборе: тот же покой, та же устремленность вверх, то же благоговейное замирание в душе. Она добралась сюда позже, чем думала. Приближался полдень: лучи света, пробившегося сквозь листву, стояли почти вертикально. С сонным удивлением Мэри подумала: почему эти травоядные не прячутся от жары под деревьями? Но вскоре поняла.

Стало очень жарко, идти дальше не хотелось; Мэри прилегла между корнями гигантского дерева, положив под голову рюкзак, и задремала.

Она пролежала с закрытыми глазами минут двадцать, в полусне, и вдруг очень близко раздался громкий треск, земля вздрогнула.

Потом еще раз. Мэри встревожилась, села и увидела что-то движущееся — оно оказалось круглым предметом метрового диаметра, катившимся по земле. Предмет остановился и упал набок.

Потом чуть подальше, сверху, упал другой; он ударился о толстенный корень дерева, напоминавший контрфорс, и укатился. Подумав, что такая штука может свалиться и на нее, Мэри подхватила рюкзак и выбежала из рощи. Что это такое? Семенные коробки?

Опасливо поглядывая наверх, она рискнула вернуться под дерево и рассмотреть ближайший из этих круглых предметов. Она поставила его стоймя и выкатила из рощи, а потом положила на траву и стала разглядывать.

Он был совершенно круглый, толщиной в ширину ее ладони. В центре — углубление, где он прикреплялся к ветке. Не тяжелый, но чрезвычайно твердый и покрыт волокнами, лежавшими по окружности, так что в одну сторону она могла легко провести по ним рукой, а в обратную — нет. Она ковырнула поверхность ножом — нож не оставил и царапинки.

А пальцы у нее как будто стали скользкими. Понюхала: сквозь запах пыли пробивался тонкий аромат. Она снова посмотрела на семенную коробку. В центре она немного блестела, и, потрогав это место, Мэри почувствовала, что пальцы скользят по нему. Коробка выделяла какое-то масло.

Мэри положила ее на землю и задумалась о том, как здесь шла эволюция.

Если ее догадка об этих вселенных была правильна и это были множественные миры, предсказываемые квантовой теорией, тогда некоторые из них разошлись с ее вселенной намного раньше, чем другие. Здесь эволюция создала исполинские деревья и крупных животных с ромбовидным скелетом.

«До чего же узок мой научный горизонт, — подумала она. — Ни геологии, ни ботаники, ни вообще какой бы то ни было биологии — невежественна как дитя».

А потом она услышала глухой, напоминающий громовые раскаты рокот, и не могла определить его источник, пока не увидела облако пыли, движущееся по каменной дороге, — к деревьям, к ней. Оно было километрах в полутора, но двигалось довольно быстро, и она вдруг ощутила страх.

Она нырнула обратно в рощу. Нашла узкую яму между двумя гигантскими корнями и, забившись в нее, посмотрела из-за деревянного бруствера на приближающееся пыльное облако.

От увиденного у нее закружилась голова. Сперва ей показалось, что это группа мотоциклистов. Потом — что это стадо животных на колесах. Но это невозможно. У животных не бывает колес. Ей мерещится. Но ей не мерещилось.

Их было больше десятка. Примерно такой же величины, как те, что паслись на равнине, но более поджарые и серой масти, с рогами и короткими хоботами вроде слоновьих. И такое же ромбовидное строение тела, как у травоядных, но эволюционировали они иначе: на передней и задней ноге — колеса.

Однако природа не создала колес, в голове у нее мутилось; как это может быть? Нужна ось и совершенно отдельная вращающаяся ступица, это немыслимо, невозможно…

Затем, когда они остановились в каких-нибудь пятидесяти шагах и улеглась пыль, Мэри все поняла и не могла удержаться от радостного смеха.

Колесами были семенные коробки. Идеально круглые, легкие и необыкновенно твердые, они как будто специально были для этого созданы. Животные продевали когти передней и задней ноги в центр коробок, а двумя боковыми ногами отталкивались от земли. При всем своем удивлении Мэри была немного напугана: рога их выглядели ужасно острыми, и даже на таком расстоянии она не могла не увидеть, что глаза их светятся умом и любопытством.

А смотрели они на нее.

Одно из них заметило семенную коробку, которую Мэри выкатила из рощи, и подъехало к ней. Хоботом поставило коробку на ребро и откатило к своим собратьям на дорогу.

Собравшись вокруг семенной коробки, они осторожно потрогали ее своими сильными, гибкими хоботами, и Мэри услышала тихое чириканье, пощелкивание и гудки, истолковав их как неодобрение. Кто-то возился с их колесом, это нехорошо.

Потом она подумала: я пришла сюда с какой-то целью, хотя еще не понимаю ее. Не робей. Возьми на себя инициативу.

Поэтому она встала и смущенно произнесла:

— Я здесь. Это я. Я осматривала семенную коробку. Извините. Пожалуйста, не причиняйте мне вреда.

Они немедленно повернули к ней головы, подняли хоботы и уставились на нее блестящими глазами. Уши у них встали торчком.

Она вышла из своего укрытия и остановилась перед ними. Протянула руки, хотя понимала, что этот жест может показаться бессмысленным существу, лишенному рук. Но что еще она могла сделать? Она подняла рюкзак и по траве вышла на каменную дорогу.

Вблизи — в пяти шагах — она могла гораздо лучше разглядеть их тела, но внимание ее было приковано к их глазам, удивительно живым и умным. Эти существа почти так же отличались от травоядных на равнине, как человек от коровы.

Она показала на себя и произнесла:

— Мэри.

Ближайшее существо протянуло к ней хобот. Мэри подошла поближе, и оно коснулось ее груди в том месте, куда она показала пальцем. И тут Мэри услышала его голос:

— Мерри.

— Кто вы? — сказала она и услышала:

— Кто вы?

— Я человек. — Ничего лучшего ей не пришло в голову.

— Я еловек, — произнесло существо, а затем произошло нечто еще более странное: эти создания рассмеялись.

От их глаз разбежались морщинки, они помахивали хоботами, закидывали головы, и звуки, исходившие от них, несомненно, были звуками веселья. Она не могла удержаться и тоже засмеялась. Потом подошло другое существо и потрогало хоботом ее руку. Мэри протянула и другую, навстречу этому осторожному, немного колючему, пробному прикосновению:

— А, — сказала она, — вы почувствовали запах масла из семенной коробки…

— Семенно коробки, — проговорило существо.

— Если вам удается повторять за мной слова, мы когда-нибудь, наверное, сможем общаться. Уж не знаю, как. Мэри, — повторила она, показывая на себя.

Никакого отклика. Они смотрели. Она повторила еще раз:

— Мэри.

Ближайшее существо дотронулось хоботом до своей груди и что-то сказало. Два слога или три. Оно повторило слово еще раз, и теперь Мэри постаралась произнести те же звуки:

— Мулефа, — нерешительно выговорила она. Остальные подхватили: «Мулефа», подражая ее голосу, смеясь и как будто даже поддразнивая это говорящее животное.

— Мулефа! — произнесли они еще раз, словно это была смешная шутка.

— Ну, раз вы умеете смеяться, тогда вряд ли захотите меня съесть, — сказала Мэри. С этой минуты их обращение друг с другом стало свободнее и дружелюбнее, а Мэри перестала нервничать.

И они как будто успокоились: они приехали сюда по делу, не просто катались. Мэри увидела у одного из них на спине седло или вьюк. Двое других уложили на него семенную коробку и ловкими движениями хоботов закрепили с помощью ремешков. Стоя, они опирались на боковые ноги, а на ходу меняли направление, поворачивая и переднюю ногу, и заднюю. В их движениях была сила и грация.

Одно из них подъехало к дороге и затрубило, подняв хобот. Травоядные все разом подняли головы и затрусили к ним. Подойдя, они остановились перед дорогой и терпеливо стояли, между тем как колесные существа медленно двигались между ними, трогали их, проверяли, пересчитывали.

Потом Мэри увидела, что одно из них протянуло хобот к вымени травоядного и стало доить. А потом оно подъехало к Мэри и деликатно поднесло хобот к ее рту.

Сперва она отпрянула, но в глазах существа было ожидание, поэтому она сделала шаг вперед и раскрыла губы. Существо выпустило ей в рот немного сладкого жидкого молока, подождало, пока она проглотит, дало новую порцию, потом еще и еще. Это было так разумно «любезно, что Мэри порывисто обняла голову существа и поцеловала его, почувствовав теплый пыльный запах шкуры и твердость костей под сильными мускулами хобота.

Немного погодя вожак тихо затрубил, и травоядные двинулись прочь. Мулефа тоже собрались уходить. Ей было радостно, что они приняли ее, и немного грустно, что они уходят; но тут ее ожидал новый сюрприз. Одно из существ опустилось на колени и сделало какой-то знак хоботом, а другие поманили ее… Понятно: они предлагали отвезти ее, взять с собой.

Еще одна мулефа подняла ее рюкзак и закрепила на седле третьей. Мэри неуклюже забралась на спину той, что стояла на коленях, и села, не зная, где держать ноги — то ли впереди ее боковых ног, то ли сзади. И за что ухватиться?

Но так и не успела сообразить: мулефа поднялась, и вся группа двинулась по каменной дороге вместе со всадницей.

…потому что он — Уилл.

Глава восьмая

Водка

…я стал пришельцем в чужой земле.

Когда Барух умер, Бальтамос почувствовал его смерть в то же мгновение. Он громко закричал и взмыл в ночное небо над тундрой; он бил крыльями и рыдал, изливая свое горе тучам. Не скоро совладал он с собой и вернулся к Уиллу, который не спал и с ножом в руке вглядывался в сырую холодную мглу.

— Что такое? — сказал Уилл, когда рядом с ним опустился дрожащий ангел. — Опасность? Встань позади меня.

— Барух умер! — закричал Бальтамос. — Мой милый Барух умер.

— Когда? Где?

Бальтамос не мог сказать; он знал только, что половина сердца у него сгорела. Он не мог оставаться на месте: снова взлетал, озирая небо, словно искал Баруха то в одной туче, то в другой, и звал его, плакал и звал; потом ему становилось стыдно, он спускался и уговаривал Уилла спрятаться, затаиться, обещал стеречь его без устали; а потом под тяжестью горя падал на землю, вспоминал все поступки Баруха, где проявлялась его доброта и доблесть, а их были тысячи, и он ни одного не забыл; и кричал, что такая душа не может погибнуть, и снова взлетал в небо, и неистово метался там, забыв об осторожности, вне себя от горя, проклиная самый воздух, облака, звезды. В конце концов Уилл сказал:

— Бальтамос, иди сюда.

Ангел беспомощно повиновался. В сумраке тундры мальчик, дрожавший от лютого холода в своем плаще, сказал ему:

— Хватит, утихомирься. Ты же знаешь, там могут напасть на тебя, если услышат шум. С ножом я могу защитить тебя, если ты рядом, но если нападут в небе, я не смогу помочь, а если ты тоже умрешь, тогда конец всем делам. Мне надо, чтобы ты помог найти Лиру. Пожалуйста, не забывай этого. Барух был сильным — и ты будь. Прошу, будь таким, как он.

Бальтамос ответил не сразу.

— Да. Да, конечно, я должен. Ложись спать, Уилл, я буду стоять на страже, я тебя не подведу.

Уилл поверил ему; ничего другого не оставалось. И вскоре опять уснул.

Когда он проснулся, весь мокрый от росы и до костей продрогший, ангел стоял рядом. Солнце только-только поднималось и уже позолотило верхушки тростника и болотных растений. Не успел Уилл пошевелиться, как Бальтамос сказал:

— Я решил, что мне надо делать. Я буду находиться при тебе днем и ночью, охотно и с радостью, ради Баруха. Я проведу тебя к Лире, если смогу, а потом вас обоих провожу к лорду Азриэлу. Я прожил тысячи лет и, если меня не убьют, проживу еще много тысяч; но я никогда не встречал такой души, как Барух, — никто не вселял в меня такого горячего желания делать добро, быть добрым. Много раз я оказывался недостойным, но всякое мое прегрешение искупалось его добротой. Теперь его нет, я должен стараться сам. Наверное, я не всегда смогу быть на высоте, но все равно постараюсь.

— Тогда Барух гордился бы тобой, — дрожа, ответил Уилл.

— Полететь мне вперед, посмотреть, куда мы попали?

— Да. Лети высоко и расскажи мне, что там впереди. Похоже, этим болотам не будет конца.

Бальтамос поднялся в воздух. Он не высказал Уиллу всех своих опасений — не хотел его волновать; но он знал, что у ангела Метатрона, Регента, от которого они едва спаслись, лицо Уилла накрепко засело в памяти — и не только лицо, но и все, что способны увидеть ангелы, включая ту часть его существа, которую Лира назвала бы его деймоном. Теперь Метатрон представлял для него большую опасность, и когда-нибудь Бальтамос должен будет сказать ему об этом; но не сейчас. Это слишком трудно. Решив, что он быстрее согреется ходьбой, чем если будет собирать топливо и ждать, пока разгорится костер, Уилл вскинул на спину рюкзак, поплотнее закутался в плащ и двинулся на юг. Тут была тропинка, грязная, изрытая, в колдобинах, — видно, люди когда-то здесь ходили. Но плоский горизонт был так далек со всех сторон, что Уиллу казалось, будто он топчется на месте.

Через какое-то время, когда посветлело, рядом раздался голос Бальтамоса:

— В полудне пути отсюда — широкая река и город с пристанью. Я летел высоко и видел реку на большом протяжении, она течет с юга на север. Если бы устроиться на судно, ты бы двигался быстрее.

— Отлично, — с энтузиазмом отозвался Уилл. — Эта дорожка ведет к городу?

— Она проходит через деревню с церковью, фермами и фруктовыми садами, а дальше — к городу.

— Интересно, на каком языке тут говорят? Надеюсь, меня не посадят в тюрьму, если я не понимаю по-ихнему.

— Я буду твоим деймоном, — сказал Бальтамос, — и буду переводить тебе. Я освоил много человеческих языков; наверняка пойму и тот, на котором здесь говорят.

Уилл пошел дальше. Дорога была трудная и однообразная, но, по крайней мере, он двигался, и каждый шаг приближал его к Лире.

Деревня оказалась захудалой: горстка изб и огороженные выпасы с северными оленями и собаками, залаявшими при его приближении. Из жестяных труб шел дым и низко стлался над драночными крышами. Земля была топкая, нога вязла — по-видимому, здесь недавно было наводнение, и стены до уровня середины дверей хранили следы ила, а поломанные деревянные балки и оторванные листы рифленого железа указывали на места смытых веранд, сараев и других надворных строений.

Но не это было самым странным в деревне. Сперва он подумал, что у него помутилось в голове, и даже раз или два споткнулся: дома стояли не вертикально, а наклонившись на несколько градусов, причем все — в одну сторону. Купол церквушки треснул. Или тут было землетрясение?

Собаки исступленно лаяли, но не осмеливались подойти. Бальтамос, войдя в роль деймона, принял вид большого белого косматого пса с черными глазами и, завернув хвост кренделем, рычал так свирепо, что настоящие собаки держались поодаль. Они были тощие и облезлые, а олени тоже в каких-то колтунах и вялые.

Уилл остановился посреди деревеньки и стал оглядываться, не зная, куда идти дальше. Пока он стоял, появились несколько мужчин, тоже остановились и уставились на него. Это были первые люди, которых он увидел в мире Лиры. Одеты они были в тяжелые меховые шубы, грязные сапоги, меховые шапки и глядели недружелюбно.

Белый пес превратился в воробья и сел на плечо Уилла. Местные и глазом не моргнули: у всех тут, понял Уилл, есть деймоны, по большей части собаки — такой уж это мир. Бальтамос у него на плече шепнул:

— Иди вперед. Не смотри им в глаза. Опусти голову. Так будет вежливо.

Уилл пошел дальше. Он умел вести себя незаметно; это был его главный талант, и, пока он шел к ним, люди потеряли к нему всякий интерес. Но потом открылась дверь самого большого дома на дороге, и человек что-то громко сказал. Бальтамос шепнул:

— Священник. Прояви уважение. Стань к нему лицом и поклонись.

Уилл так и сделал. Священник был громадный седобородый мужчина в черной рясе, и на плече у него сидел деймон — ворона. Быстрые внимательные глаза священника пробежали по лицу Уилла и по всей фигуре. Он поманил его к себе.

Уилл подошел к двери и снова поклонился.

Священник что-то сказал, и Бальтамос перевел вполголоса:

— Он спрашивает, откуда ты идешь. Отвечай, что хочешь.

— Я говорю по-английски, — медленно и отчетливо произнес Уилл. — Других языков не знаю.

— Англичанин! — радостно воскликнул священник уже по-английски. — Милый юноша! Добро пожаловать в наше село, наше маленькое и уже не перпендикулярное Холодное. Как тебя кличут и далеко ли держишь путь?

— Меня зовут Уилл, а иду на юг. Я потерял семью, хочу их найти.

— Тогда будь моим гостем, подкрепись, — сказал священник и, положив тяжелую руку на плечи Уилла, толкнул его в дверь.

Ворона, его деймон, сильно заинтересовалась Бальтамосом.

Но ангел не ударил лицом в грязь: он сделался мышью и юркнул под рубашку Уилла, якобы от застенчивости.

Священник провел его в накуренную горницу, где на столике сбоку тихо шумел самовар.

— Как тебя зовут? Скажи еще раз.

— Уилл Парри. Но я не знаю, как вас зовут.

— Отец Семен, — сказал священник, поглаживая Уилла по плечу и подводя к стулу. Отец — потому что я служитель Святой Церкви. Звать меня Семеном, а отца моего звали Борисом, стало быть, я Семен Борисович. А как твоего зовут?

— Джон Парри.

— Джон — это Иван. Выходит, ты Вил Иванович, а я отец Семен Борисович. Откуда ты идешь, Вил Иванович, и далеко ли направляешься?

— Я заблудился, — сказал Уилл. — Мы с родителями ехали на юг. Отец — военный и арктический исследователь, но потом что-то случилось, и мы потеряли друг друга. Поэтому я иду на юг — я знаю, что потом мы туда собирались.

Священник развел руками и сказал:

— Военный? Английский путешественник? Грязные дороги нашего Холодного веками не видали таких интересных людей, но нынче, когда в мире все пошло кувырком, кто знает, — может, он завтра тут появится. А ты будь мне гостем, Вил Иванович, заночуешь у меня, будем с тобой есть и беседовать. Лидия Александровна! — крикнул он.

Молча вышла пожилая женщина. Он что-то сказал ей на своем языке, она кивнула и налила из самовара стакан горячего чая. Поставила перед Уиллом и подала блюдечко варенья с серебряной ложкой.

— Спасибо, — сказал Уилл.

— Вареньем чай подсласти, — сказал священник. — Черничное, Лидия Александровна сама варила.

Чай получился противно-сладкий, но Уилл стал понемногу отхлебывать. Священник разглядывал его, подавшись вперед, трогал его руки — не замерз ли, — гладил по колену. Чтобы отвлечь его, Уилл спросил, почему наклонились дома в деревне.

— По земле трясун прошел, — сказал священник. — Все предсказано в Откровении Святого Иоанна. Реки вспять потекли… Тут рядом большая река, всегда текла в Ледовитый океан. Тысячи и тысячи лет текла, с тех пор, как Господь Бог сотворил землю, — и текла она на север аж с самых гор Центральной Азии. Но когда земля затряслась, пришел туман и наводнение, все переменилось, и целую неделю река текла на юг, пока обратно на север не повернула. Мир вверх тормашками встал. А ты где был в это время?

— Далеко отсюда, — сказал Уилл. — Я не понял, что творится. Когда рассеялся туман, родителей не было, и я не знаю, где я сейчас. Вы сказали мне название деревни, но где это? Где мы?

— Подай-ка мне большую книгу с нижней полки, — сказал Семен Борисович. — Сейчас покажу.

Священник подтянул свой стул к столу, лизнул палец и стал листать толстый атлас.

— Вот, — он показал грязным ногтем на точку в Сибири, далеко к востоку от Урала. Река здесь, как он и сказал, текла от северных предгорий Тибета в Арктику.

Уилл внимательно смотрел на Гималаи, но не увидел ничего похожего на карту, нарисованную Барухом.

А Семен Борисович все говорил и говорил, расспрашивал Уилла о его жизни, о родителях, о доме, и Уилл, опытный обманщик, отвечал ему вполне подробно. Потом экономка принесла свекольный суп с черным хлебом, священник прочел длинную молитву, и принялись за еду.

— Ну, как время проведем, Вил Иванович? — сказал Семен Борисович. — Сыграем в карты или лучше поговорим?

Он налил еще стакан чая, и Уилл нерешительно его взял.

— Я не умею играть в карты, — сказал он, — я спешу, мне надо двигаться дальше. А если я выйду к реке, как вы думаете, там можно попасть на пароход, который идет на юг?

Большое лицо священника омрачилось, и он мелко перекрестился.

— В городе неладно, — сказал он. — Тут приходила сестра Лидии Александровны из города и сказала, что вверх по реке идет судно с медведями, с бронированными медведями. Они приплыли из Арктики. Ты видел на севере бронированных медведей?

Священник смотрел на Уилла испытующе, и Бальтамос шепнул, чтобы было слышно только ему: «Будь осторожен».

Уилл сразу понял, почему он сказал так: сердце у него застучало, когда Семен Борисович заговорил о медведях, ведь он уже знал о них от Лиры. Лучше не выдавать своих чувств. Он сказал:

— Мы были далеко от Свальбарда, а медведи были заняты своими делами.

— Да, так я слышал, — к его облегчению, согласился священник. — Но теперь они ушли со своего острова и направляются на юг. У них пароход, а городские не хотят давать им топлива. Они боятся медведей. Да как их не бояться? Это же исчадия дьявола. Все, что с севера, — все от дьявола. Ведьмы хотя бы — дьявольское отродье! Церковь должна была давно их перебить. Ведьмы — боже упаси иметь с ними дело, слышишь, Вил Иванович? Знаешь, что они делают, когда ты в возраст войдешь? Они стараются тебя соблазнить. Все свои хитрости и уловки пустят в ход, будут соблазнять тебя своим телом, своей гладкой кожей, нежными голосами и заберут твое семя. Ты понял меня? Высосут из тебя все, оставят одну кожуру! Отнимут у тебя будущее, твоих детей, которых ты породил бы, ничего тебе не оставят. Казнить их надо, всех до одной.

Священник протянул руку к полке позади своего стула и взял бутылку и два стаканчика.

— Теперь хочу предложить тебе немного выпить, Вил Иванович. Ты молодой, поэтому только стопку-другую. Скоро будешь взрослым, надо всякое узнавать, например, какова на вкус водка. Лидия Александровна в прошлом году собрала ягоды, а перегонка — мое дело. И вот тебе результат — единственное, на чем отец Семен Борисович сошелся с Лидией Александровной!

Он засмеялся, откупорил бутылку и наполнил стаканчики до краев. Это предисловие ужасно смутило Уилла. Что делать? Как отказать, не проявив невежливости?

— Отец Семен, — сказал он и встал, — вы очень добры, и я хотел бы побыть у вас подольше, попробовать ваш напиток и послушать вас, потому что вы интересно рассказываете. Но понимаете, я скучаю по родителям и мне не терпится их найти, так что лучше я пойду, хоть и жалко.

Бородатый священник надул губы и нахмурился, но потом пожал плечами и сказал:

— Что ж, раз надо, так надо. Но прежде чем уйдешь, ты должен выпить свою водку. Давай вместе! Возьми и — залпом.

Он опрокинул стаканчик, осушил его в один прием, после чего грузно поднялся и встал вплотную к Уиллу. В его толстых грязных пальцах стаканчик казался совсем крохотным; но он да краев был наполнен прозрачной жидкостью, и Уиллу ударил в нос острый запах спиртного, остывшего пота, пятен от еды на рясе, и его затошнило еще до того, как он сделал глоток.

— Пей, Вил Иванович! — с угрожающей сердечностью крикнул священник.

Уилл поднял стакан и без колебаний, залпом выпил обжигающую жидкость. Теперь ему предстояло сдерживать подступающую тошноту.

Но его ожидало еще одно тягостное дело. Наклонившись с высоты своего громадного роста, Семен Борисович схватил Уилла за плечи.