ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: " Ай люли - се трежули". Курьер как привез его в Лондон, так явился к кому надо и отдал шкатулку, а Левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату. Сел тут Левша за стол и сидит, а как чего-нибудь по-аглицки спросить - не умеет. Но потом догадался: опять просто по столу перстом постучит да в рот себе покажет, - англичане догадываются и подают, только не всегда того, что надобно, но он что ему не подходящее не принимает. Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне, - он говорит: " Это я не знаю, чтобы такое можно есть", и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая - вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой. А те лица, которым курьер нимфозорию сдал, сию же минуту ее рассмотрели в самый сильный мелкоскоп и сейчас в публицейские ведомости описание, чтобы завтра же на всеобщее известие клеветой вышел. - А самого этого мастера, - говорят, - мы сейчас хотим видеть. Курьер их препроводил в номер, а оттуда в пищеприемную залу, где наш Левша порядочно уже подрумянился, и говорит: " Вот он! " Англичане Левшу сейчас хлоп-хлоп по плечу и как ровного себе - за руки. " Камрад, - говорят, - камрад - хороший мастер, - разговаривать с тобой со временем, после будем, а теперь выпьем за твое благополучие". Спросили много вина, и Левше первую чарку, а он с вежливостью первый пить не стал: думает, - может быть, отравить с досады хотите. - Нет, - говорит, - это не порядок: и в Польше нет хозяина больше, - сами вперед кушайте. Англичане всех вин перед ним опробовали и тогда ему стали наливать. Он встал, левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил. Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера: - Что он - лютеранец или протестантист? Курьер отвечает: - Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры. - А зачем же он левой рукой крестится? Курьер сказал: - Он - Левша и все левой рукой делает. Англичане еще больше стали удивляться и начали накачивать вином и Левшу и курьера, и так целые три дня обходилися, а потом говорят: " Теперь довольно". По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать Левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает? Левша отвечает: - Наша наука простая: по Псалтирю* да по Полусоннику* а арифметики мы нимало не знаем. Англичане переглянулись и говорят: - Это удивительно. А Левша им отвечает: - У нас это так повсеместно. - А что же это, - спрашивают, - за книга в России " Полусонник"? - Это, - говорит, - книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение. Они говорят: - Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует. Левша согласился. - Об этом, - говорит, - спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные. А англичане сказывают ему: - Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет. Но на это Левша не согласился. - У меня, - говорит, - дома родители есть. Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но Левша не взял. - Мы, - говорит, - к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница - старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании. - Вы, - говорят, - обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим. - Этого, - ответил Левша, * никогда быть не может. - Почему так? - Потому, - отвечает, - что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы. - Вы, - говорят англичане, - нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим. - Евангелие, - отвечает Левша, - действительно у всех одно, а только наши книги ваших толще, и вера у нас полнее. - Почему вы так это можете судить? - У нас тому, - отвечает, - есть все очевидные доказательства. - Какие? - А такие, - говорит, - что у нас есть и боготворные иконы, и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине - мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет. - Отчего же так? - спрашивают. - Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные. А Левша говорит: - Я их не знаю. Англичане отвечают: - Это не важно суть - узнать можете: мы вам грандеву* сделаем. Левша застыдился. - Зачем, - говорит, - напрасно девушек морочить. - И отнекался. Грандеву, - говорит, - это дело господское, а нам нейдет, и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают. Англичане полюбопытствовали: - А если, - говорят, - без грандеву, то как же у вас в таких случаях поступают, чтобы приятный выбор сделать? Левша им объяснил наше положение. - У нас, - говорит, - когда человек хочет насчет девушки обстоятельное намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при всей родственности. Они поняли, но отвечали, что у них разговорных женщин нет и такого обыкновения не водится, а Левша говорит: - Это тем и приятнее, потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нации не чувствую, то зачем девушек морочить? Он англичанам и в этих своих суждениях понравился, так что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами спрашивают: - Мы бы, - говорят, - только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете? Тут Левша им уже откровенно ответил: - Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки*. Совсем точно обезьяна-сапажу - плисовая тальма*. Англичане засмеялись и говорят: - Какое же вам в этом препятствие? - Препятствия, - отвечает Левша, - нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет. - Неужели же, - говорят, - ваш фасон лучше? - Наш фасон, - отвечает, - в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят. Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали: - Для чего вы морщитесь? Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены. Тогда ему по-русски вприкуску подали. Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит: - На наш вкус этак вкуснее. Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным заводам водить будут и всё свое искусство покажут. - А потом, - говорят, - мы его на своем корабле привезем и живого в Петербург доставим. На это он согласился.