ЗРЕЕТ РЕШЕНИЕ

В 1941-м лето и осень под Ленинградом были особенно красивыми. В иные дни сверкающие солнечные мечи сверху донизу пронизывали густой лес с рассвета до сумерек, и вековые сосны блистали до самых подоблачных макушек янтарем, а ярко-зеленые ели светились тончайшими узорами малахита.

Усталые войска, шли туманными утрами по самой кромке вязких болот, укрывались в лесной чаще от пробивавшегося солнечного дня. И, казалось, совсем не замечали сине-лиловых касатиков и качавшихся под легким ветром зарослей лисьего хвоста и желтых лютиков. Под тяжелым шагом пехотинцев с сухим стоном ломались крылья папоротника, падали на землю огоньки малины, осыпались сизые, как голубиное перо, ежевички...

Шли первые месяцы войны. Тяжелые бои грохотали по всему советско-германскому фронту. Мы еще не знали о героях Брестской крепости. Севастополь и Одесса еще не были названы городами-героями, но весь мир уже видел, что в упорных оборонительных боях Красная Армия похоронила гитлеровские планы «блицкрига». Не только города, каждая деревушка, каждая высотка на родной земле защищались, стояли против врага до последнего. Но перевес в силах был пока еще на стороне фашистов. Взамен разбитых они посылали новые войска — летом 1941 года вермахт имел немалые резервы. Гитлеровские полчища рвались к Москве, Ленинграду, другим жизненно важным центрам нашей страны. Противник назначил сроки парадов победителей на Красной площади, на Дворцовой площади. Завоеватели даже напечатали пропуска на этот случай...

Но в Москве над Кремлем развевался красный флаг. Правда, вечерами он не освещался прожекторами, как в мирные дни. И казалось, что в эту годовщину Октября, впервые за двадцать четыре года Советской власти, парада на Красной площади не будет.

Вместе с комиссаром воздушных сил нашей 7-й отдельной армии полковым комиссаром Александром Алексеевичем Званским мы прибыли ранним утром 7 ноября на заснеженный полевой аэродром бомбардировщиков. Предстояло провести праздничный митинг авиаторов. Званский был уже в летах, всегда по-военному подтянутый и собранный. Авиационную форму он носил с двадцатых годов. Не раз изменялась и обновлялась эта форма, но «крылышки» оставались неизменными. И теперь они поблескивали в его голубых петлицах. А легкие снежинки белой бахромой окружали их, как и красные звезды на рукавах шинели. Я смотрел на Званского, когда он принимал рапорт командира авиационного полка, и с гордостью думал о том, что у меня на рукавах шинели такие же красные звезды — признак нашего комиссарского звания — и такие же, как у Званского, авиационные «крылышки» в петлицах.

Мы знали друг друга с первых дней войны. В самые трудные минуты комиссар Званский был воплощением спокойствия. Но сегодня после рапорта и короткого разговора с командирами он нервно ходил по летному полю и молчал, не отвечая даже на вопросы.

- Товарищ полковой комиссар! Товарищ комиссар! Вас срочно просят в радиорубку! - Офицер связи выбежал из землянки без шинели и шапки. Он задыхался от волнения и быстрого бега и торопил: — Скорее, скорее! Москва передает сообщение о параде...

Мы побежали к землянке. Диктор Юрии Левитан торжественно и гордо сообщал: только что на Красной площади закончился военный парад в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, с трибуны Мавзолея Ленина с речью выступал Верховный Главнокомандующий...

Парад войск на Красной площади всегда волнует. Тот парад был особенным, крепла уверенность в непоколебимости и незыблемости всего того, что в последующем определило нашу победу над врагом.

Митинг, который состоялся на далеком аэродроме, был отзвуком московского парада. Еще не унесли запорошенное снегом полковое Знамя, а бомбардировщики один за другим поднимались в воздух — на врага!

Мы с комиссаром отправились в политотдел армии. Вечером здесь, невзирая на фронтовую обстановку, отметят 24-ю годовщину Октябрьской революции.

Густой снег шел и в Алеховщине, где располагался политотдел. Самолет мягко затормозил на лыжах. Мы тут же пересели на вездеход — «козлик». Юркая автомашина уверенно петляла меж высоченных сосен, едва освещая себе путь синими подфарниками. В политотдельской землянке, пожимая руки друзьям, мы сразу ощутили тревожное настроение собравшихся: под Тихвином плохо...

Если вы взглянете на карту Северо-Запада СССР, недалеко от Ленинграда увидите два голубых пятна — Ладожское и Онежское озера, а между ними — синюю нитку реки Свири. Тут, среди незамерзающих и в лютые морозы болот, дивизии, полки и батальоны 7-й отдельной армии дни и ночи вели ожесточенные бои с войсками противника.

Мне довелось быть в составе 7-й армии с первого часа Великой Отечественной войны — с первых боев у государственной границы, у Сортавалы. К началу войны финны усилили свою так называемую «карельскую армию», а вскоре внезапно двинулись на Олонец, затем на Петрозаводск. Девять финских и немецких дивизий, пять бригад, вспомогательные части, много авиации — против четырех стрелковых дивизий 7-й армии, Ленинградской дивизии народных ополченцев и двух истребительных отрядов... Тяжелые, упорные бои и медленное отступление к Свири. Самые горькие для бойцов 7-й дни и ночи войны.

Глубокой осенью бои продолжались. Они были столь же трудными, что и летом, но что-то явно менялось. Пока еще обстановка не поддавалась четкому определению, но ощущение перелома, может быть, пока еще не всегда уверенное, чувствовалось все более явственно. Были и признаки новизны: больше появилось у наших солдат автоматов, новых орудий, в воздухе все чаще проносились наши штурмовики — ИЛы. Проходил страх перед «кукушками»— вражескими снайперами, которые еще недавно мерещились на каждой сосне. А сибиряки, пополнившие наши части, сами уверенно хозяйничали в лесу. В окопах и землянках много разговоров шло о таинственных пока «катюшах» — нашем новом грозном оружии. Все это ободряло солдат, поднимало их боевой дух.

И вот уже больше трех месяцев шли бои близ Свири. Потери наши были велики, но противник не мог столкнуть нас с занятых рубежей. Потом К. А. Мерецков напишет об этих днях: «Не добившись поставленной цели, противник был вынужден отказаться от осуществления своих планов и перейти более чем на два с половиной года к обороне. Врагам не удалось взять Ленинград, не удалось создать прочную блокаду вокруг города, не удалось прорваться к Вологде и выйти на оперативный простор южнее Онежского озера. Карельская армия финнов, усиленная немецкими частями, была обескровлена и измотана в сражении... » [1]

В ту пору по гитлеровскому приказу финские войска рвались на соединение с немецкими корпусами. Отрезанная от соседних фронтов 7-я армия, отбивавшая атаки противника, была поименована отдельной и подчинялась непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. Возглавлял 7-ю отдельную генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков. Армия, как он говорил, «выполняла самостоятельную оперативную задачу» — здесь, на Свири, прикрывала дальние подступы к городу Ленина.

Небольшой городок Тихвин находился у нас далеко в тылу, но он был важным звеном в фашистских планах удушения Ленинграда. Гитлеровское командование стремилось здесь полностью замкнуть кольцо блокады вокруг героического города. На Тихвин шел армейский корпус генерала Шмидта — около пятисот танков, моторизованные дивизии, самолеты. Они серьезно потеснили части нашей 4-й армии. Потеря этого города означала для нас утрату последней железной дороги, по которой снабжался Ленинград. Кроме того, открывался путь фашистским армиям на Ладогу — в тыл 7-й армии и дальше на Вологду и Архангельск...

Торжественное заседание по случаю 24-й годовщины Великого Октября было коротким. Начальник политотдела бригадный комиссар Василий Михайлович Шаров поздравил с праздником, рассказал о параде на Красной площади в Москве, об обстановке на фронтах и призвал всех быть в полной боевой готовности. После заседания небольшую группу политработников (в их числе и меня) бригадный комиссар попросил задержаться. Он сообщил, что генерал армии Мерецков получил указание от Верховного Главнокомандующего срочно принять командование 4-й армией (оставаясь командующим и нашей, 7-й отдельной), остановить и разгромить противника под Тихвином. Завтра командарм вылетает в район Тихвина. Сформирована штабная оперативная группа. Вместе с ней отправляется и группа политработников, которую мы представляем. Шаров обрисовал наши задачи, добавив, что виднее все станет на месте. Он рекомендовал действовать по обстановке, которая, к сожалению, пока представлялась сложной и неясной.

— Задача ваша будет нелегкой, — оказал он в заключение. — Уверен, что вы будете боевыми комиссарами, не посрамите чести седьмой отдельной.

Двери землянки широко распахнулись. Вошли Мерецков в своей известной всей армии бекеше и член военного совета армии Зеленков. Прозвучали слова приветствия, поздравления с праздником. Командарм снял папаху, сбросил бекешу. На больших петлицах отложного воротника походного мундира без погон (их тогда еще не носили) сверкнули пять звездочек генерала армии и Золотая Звезда Героя на груди. Коротко стриженые волосы, крупные черты лица, внимательные, спокойные, глубоко сидящие глаза...

Командующий и член военного совета сели за наш самодельный стол. Мерецков пригласил сесть всех и, потирая с мороза руки, спросил: не найдется ли в этом доме кружки горячего чая? Потом Кирилл Афанасьевич встал, прошелся по землянке, снова сел и, внимательно глядя на нас, доверительно и просто сказал, что ему хотелось особо поговорить с политотдельцами, направляющимися под Тихвин, да и со всем армейским политотделом. Работа предстоит сложная...

О наступлении наших войск под Сталинградом или на Курской дуге читатель, несомненно, знает по многим книгам и кинофильмам. Но о Тихвинской операции, несмотря на ее немалую значимость, вряд ли он достаточно подробно информирован.

Тихвин, как известно, стоит на важной железной дороге, соединяющей Ленинград со страной. Германское командование рассматривало его как стратегический пункт первостепенной важности. С захватом Тихвина генералы вермахта связывали ухудшение положения. Ленинграда. Но не только. Отсюда им виделся путь дальнейшего продвижения на север, на соединение с финнами, путь на Вологду и Архангельск.

Газеты тех дней отмечали, что для достижения намеченной цели гитлеровцы бросили в бой значительные силы. Основной удар наносили по Тихвину пять дивизий, в их числе 8-я и 12-я танковые, 18-я и 20-я моторизованные, организационно входившие в корпус генерала Шмидта.

В октябре мы еще не знали всего этого, но уже ранним утром 8 ноября тревожные вести, в которые не хотелось верить, подтвердились. Накануне гитлеровцы прорвались к Тихвину и заняли его. Преследуя наши отступавшие части, враг двигался на север и на восток...

Через несколько часов наша оперативная группа выехала на аэродром. Но весь день снежный буран метался по открытому полю, ледяной ветер свирепо набрасывался на людей, лихорадочно наметал сугробы. Наш «дуглас»— небольшой двухмоторный самолет — долго не мог подняться в воздух: не успевали очищать взлетную полосу от сугробов. Против желания вынужденные находиться на земле, штабники не теряли времени. Телефоны и рации аэродромных землянок работали с большой нагрузкой — штаб оперативной группы пытался уже отсюда установить связь с частями 4-й армии.

Мы знали, что эта армия вела бои с превосходящими силами противника. Как писала в те дни «Правда», «три недели понадобилось сильной немецкой группировке на то, чтобы преодолеть сравнительно небольшое расстояние, отделяющее Грузино от Тихвина. Превосходство в силах противника решило судьбу Тихвина... »

К концу дня буран стих. Все, кому надлежало лететь, разместились в самолете. Машина поднялась в воздух, взяв курс на Тихвин. Я осмотрелся. Кирилл Афанасьевич Мерецков о чем-то тихо беседовал с дивизионным комиссаром Зеленковым. Генерал Павлович, комбриг Стельмах и батальонный комиссар Лесняк искали что-то на карте, сидя у обледенелого иллюминатора. Штабные командиры были сосредоточенны, молчали. Вдоль фюзеляжа расположилась группа автоматчиков — все воздушное и земное боевое охранение командующего. Мы, политотдельская оперативная группа, сидели рядом, поддерживая друг друга, когда «дуглас» внезапно проваливался в воздушную яму или сваливался на крыло.

Нас было несколько человек — работников ПОАРМа-7, возглавляемых батальонным комиссаром Т. П. Лесняком. Самый старший из нас по возрасту — батальонный комиссар К. П. Петров. Остальные — батальонные комиссары Т. А. Безручко, Н. Г. Томзов и автор этих строк моложе. Были и два старших политрука: Н. Г. Арсентьев и самый молодой из нас П. А. Зайцев — помощник начальника ПОАРМа по комсомолу.

Через несколько дней будет издан приказ, по которому каждый политотделец станет инспектором определенного рода войск: пехоты, артиллерии, танковых, авиации. Но события развивались так стремительно, что закрепление это являлось весьма условным. Как и все политработники, каждый из нас делал все, что требовалось в данный момент.

А пока мы направлялись в неизвестность и старательно и напряженно всматривались в мутные стекла иллюминаторов. «Дуглас» летел невысоко над землей. Внизу мелькали лесные массивы и плешины болот. Что ждет нас в этих лесах? Как справимся с задачей? Ведь совсем не просто остановить и разгромить фашистские дивизии, неудержимо рвущиеся на восток. А по земле в том же направлении форсированным маршем двигались подразделения 7-й отдельной армии.

Были уже сумерки 8 ноября 1941 года. Наш «Дуглас» тяжело сел на полевом аэродроме у деревни Сарожа в двадцати километрах севернее Тихвина. Нас никто не встретил. Вокруг пустынно. Слышны гулкие звуки артиллерийской канонады, темное небо тревожно вспарывается зарницами взрывов. Невдалеке темнеют какие-то строения, молчаливые, без единого огонька.

Сейчас, через много лет вспоминая этот воздушный рейс опергруппы, поражаешься смелости генерала Мерецкова, других организаторов Тихвинской операции. У нас не было точных данных о продвижении противника, и вся оперативная группа могла в тот же вечер оказаться в руках у врага. Но об этом никто не думал. Все — от командарма до автоматчика охранения — жили одной мыслью: как остановить и разбить оккупантов? Да, в те часы многое было неясно, но высочайшая ответственность за выполнение долга рождала непоколебимую уверенность: мы должны освободить Тихвин, сорвать коварные фашистские планы удушения Ленинграда! И мы это сделаем!

Сарожа казалась безлюдной. Кое-кто из нас выразил сомнение: правильно ли приземлились? Группа во главе с генералом армии Мерецковым двинулась к деревне. И тут в сгустившихся зимних сумерках мы увидели шедшего навстречу военного. Разглядев генерала, он представился, доложил, что подчиненный ему батальон аэродромного обслуживания (БАО) готовится к эвакуации. Других частей здесь нет, подходят лишь одиночки и небольшие группы отступающих из-под Тихвина.

Генерал армии приказал эвакуацию отставить и попросил дать указание готовить ужин, добавив, что с сего часа аэродромный батальон становится частью нашей Тихвинской опергруппы, базой ее развертывания.

Наступил вечер. Мы собрались в столовой. Здесь уже сидели несколько командиров разных рангов — небритых, в грязных шинелях, некоторые с такими же грязными бинтами на руках, на голове. Увидев вошедшего генерала, они медленно и тяжело поднялись и хмуро посмотрели на нас. Командарм подошел к ним, поздоровался, попросил старшего по званию доложить обстановку, предложил всем сесть. Капитан, седой, с ввалившимися щеками и воспаленными глазами, трудно подбирая слова, рассказал о Тихвине. Сам он был начальником штаба батальона, но что произошло, понять не может. Вражеские танки прорвались на позиции батальона внезапно, связи с полком и дивизией уже не было. Приказов они не получали. Пытались обороняться. Почти весь батальон погиб. Капитан с группой уцелевших бойцов ушли в лес, видели, как немецкие танки, не задерживаясь в Тихвине, двигались на север и на восток. Другие командиры добавили, что хотя 4-я армия, оборонявшая Тихвин, видимо, разбита, в лесах должно быть немало групп бойцов и командиров.

Мерецков внимательно выслушал всех, спокойно и уверенно сказал:

- На этом отступление закончено. Приведите себя в порядок, позаботьтесь о своих бойцах. Штаб опергруппы даст каждому назначение.

Комбриг Стельмах — начальник оперативного штаба командарма — тут же дал первые распоряжения. Обращаясь к нам, добавил:

- После ужина квартирьеры разведут всех по своим помещениям. Опергруппа приступает к работе немедленно.

Наступила ночь. Далекие звезды леденели на стылом небе. Сарожа по-прежнему была без единого огонька в домах, но начал ощущаться боевой пульс армейской жизни. Подминая глубокий снег, проезжали грузовики, слышались бодрые голоса и знакомый стрекот аппаратов связи. По какому-то поводу я зашел на узел связи. Бойцы уверенно занимались своим делом.

Запомнился командир взвода связи БАО, сноровисто помогавший прибывшим связистам. Среди неизбежной суеты первых тревожных часов он выделялся деловитостью, спокойствием, уверенной размеренностью движений. Казалось, он ждал наш самолет и был готов к выполнению любых распоряжений. Вскоре узнали фамилию, имя и отчество этого немолодого лейтенанта — звали его Иванов Алексей Иванович. Узнали и то, что он в недавнем прошлом работал мастером на одном из ленинградских заводов, был депутатом районного Совета. Вместе с нашими армейскими связистами Иванов организовал дело так, что задолго до рассвета командарм Мерецков мог уже связаться с Москвой, с Алеховщиной, с Волховом.

А мы, политработники, вместе со штабными офицерами получили задание, пользуясь любыми средствами передвижения, установить, где находятся отступающие части 4-й армии, связаться с ними и, действуя по обстановке, остановить их, организовать, мобилизовать, занять оборону и готовиться к предстоящему контрнаступлению. С этой целью выезжаем вместе с Николаем Томзовым. Он как раз из тех людей, с которыми уверенно чувствуешь себя при выполнении задания. К тому же он — мой друг с первых дней войны.

Смотрю на Томзова: ладная фигура, волевое лицо, темные глаза, густые, зачесанные назад волосы. Полные губы всегда готовы улыбнуться. Николай спокойно и ловко заряжает диски автомата ППШ, затем проверяет свой пистолет ТТ и, как всегда при этом, добродушно ругается, завидуя моему трофейному маузеру, пока единственному у политотдельцев.

Разглядываем карту тихвинского леса — туда лежит наш путь. Привлекают внимание извилины речки Тихвинки. Почему-то приходят на память бесконечные рассказы Николая о красавице Волге — он родился на Волге, любит ее и не упускает возможности рассказать о ней по любому поводу. В восемнадцать лет Николай — кочегар-машинист на волжском пароходе, затем слесарь судоремонтного завода, потом комсомольский работник у речников, начальник пристани, председатель завкома судостроительного завода, секретарь парткома управления пароходства. И всегда — Волга, Волга, Волга! Каких только диковинных историй — обязательно волжских! — не рассказывал нам Николай в часы встреч в политотдельской землянке, в нашей Алеховщине.

Выходим в снежную ночь. В белых полушубках, с автоматами на груди. Нас ждут мотоциклы и автоматчики.

Всю ночь разъезжали мы по лесным дорогам и тропам. Останавливали отступавшие группы войск, назначали командиров и политруков, от имени командарма требовали занять оборону по северному берегу реки Шомушки, выставить охранение и — ни шагу назад! Усталые, голодные бойцы приказу подчинялись охотно, расспрашивали об обстановке. И надо было видеть, как загорались глаза красноармейцев, когда узнавали они о том, что отсюда будем наступать, что Тихвин вернем обязательно.

Просто и обыденно звучит сегодня рассказ об этой первой ночи собирания сил для предстоящей Тихвинской операции. Сразу оговорюсь, что это были, конечно, не главные резервы, но и они сыграли определенную роль в осуществлении решения командарма.

Разбитая дорога в лесу. Петляют по ней один за другим два мотоцикла с колясками. Синий свет фар с трудом пробивается между мачтовыми соснами, проваливается в колдобины, скользит по снежным сугробам... «Стой! Кто такие?! » — нас окружают люди в военной форме. «А вы кто такие? »

Два наших автоматчика берут оружие на изготовку. Мы с Николаем Томзовым выходим, напряженно разглядываем встречных. Видим красные звездочки на ушанках. Спрашиваем командира. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, вперед выходит командир с двумя кубиками на петлицах. Он молча направляет на нас тонкий луч карманного фонаря, освещает красные звезды на рукавах наших шинелей. Мы представляемся:

— Батальонные комиссары из политотдела оперативной группы Тихвинского направления.

Просим доложить обстановку. Печальный доклад. В группе — сорок семь человек, красноармейцы разных рот. Идут от Тихвина вторые сутки. Что случилось, толком сказать не могут: внезапно появились немецкие танки, все перепуталось. Поначалу стреляли. Потом, когда замолкли наши пушки, разбрелись по окрестным лесам. И вот собрались, кто уцелел, у лесного кордона. Решили дождаться рассвета и двигаться на север — должны же быть где-то наши части. Услышали мотоциклы — подумали, что немцы. Решили «пассажиров» уничтожить, машины использовать для раненых...

Лейтенант предъявил свои удостоверение и комсомольский билет: Светлов, из Луги. Распорядились, что отныне он — командир роты, которая должна занять оборону как положено. Роздали бойцам сухари, консервы, леденцы — все, что удалось захватить с собой. В группе оказалось два коммуниста и пять комсомольцев. Поговорили с ними, назначили временных политрука и комсорга. Нас окружила вся группа. Мы вглядывались в лица красноармейцев, видели, как изменились они даже за короткое время нашей встречи: исчезли настороженность и подавленность, а когда мы твердо заверили, что через день-два рота получит приказ о дальнейших действиях, что прибывают походные кухни, обмундирование, пополнение, раздался гул одобрения.

— Отступление закончено! — повторил недавние слова генерала Мерецкова Томзов, по-волжски нажимая на «о», отчего слова его, казалось, звучали еще более убедительно. — Будем воевать по-новому. Тихвин должны вернуть.

Мы тепло простились с бойцами. Наши мотоциклы двинулись дальше.

— Теперь легче будет, — проговорил Николай. — Встретим кого — будем направлять в роту Светлова.

Много таких рот было сформировано в эту ночь, назавтра и в последующие дни и ночи. Они обрастали все новыми одиночками и группами, еще вчера потерявшими при отступлении свои подразделения, командиров. Усталые, подавленные отступлением люди тянулись к боевой организации — лишь бы снова быть в строю, давать отпор ненавистному врагу.

Разумеется, наша небольшая политотдельская группа была лишь малой частицей развернувшегося широкого собирания сил для предстоящей операции. Рассказывали, что где-то совсем неподалеку, в этих же лесах, генерал армии Мерецков встретился с командирами 44-й и 191-й дивизий 4-й армии, отступившей от Тихвина. Нашлись и многие другие подразделения этой армии, рассеянные внезапным ударом противника.

Пополнялись эти новые формирования и за счет тылов. По приказу Мерецкова все способные носить оружие — выздоравливающие в медсанбатах и госпиталях, работники складов, писаря, повозочные (оставляли одного на трое саней) — направлялись в роты и батальоны, поблизости занимавшие оборону, готовившиеся к контрнаступлению. В лесной глуши, иногда простреливаемой минометным и артиллерийским огнем противника, в непосредственной близости от его подвижных передовых дозоров шло комплектование сил, нацеленных на решительное наступление.

Утром 9 ноября после бессонной ночи мы собрались в Сароже, в домике на окраине, отведенном политотделу. Умылись снегом, осмотрелись. Деревня разбросана на горушке. Дома большие, серые, обшитые тесом. Сразу за политотдельским домом начинался редкий еловый лес. Невдалеке озера — Сарожское, Пустое, незамерзающие болота и разбитые, припорошенные снегом дороги на Бор, Кайваксу, Березовик. Где-то там — враг.

Этот день запомнился еще и тем, что тогда в первый и последний раз собралась вместе почти вся Тихвинская оперативная группа 7-й отдельной армии. Пройдет несколько часов, и оперативники — командиры и комиссары — разъедутся по частям готовить их к наступлению. Вновь суждено встретиться не скоро, а многим уже никогда... Теперь же комбриг Григорий Давыдович Стельмах — начальник штаба — собирался ознакомить опергруппу с двумя первыми приказами, только что подписанными К. А. Мерецковым. И сам Кирилл Афанасьевич сидел здесь же, смеясь вместе со всеми по поводу шутливого присловья Стельмаха о том, что, хотя один из приказов подписан командующим 4-й армией, а другой — командующим 7-й отдельной, подписал их един в двух лицах — генерал армии Мерецков.

Командарм резко и правдиво охарактеризовал обстановку: «Разрозненность наших сил, раздерганный штаб, недостаток средств связи, плохо налаженное материальное снабжение, слабое прикрытие с воздуха... » И делались выводы. «Необходимо, — говорилось в приказе, — немедленно реорганизовать управление войсками 4-й армии, перебросить на самолетах штабы двух оперативных групп... в первую очередь для ударной группы армий». [2]

4-й армии Мерецков приказывал остановить наступление противника, возможно быстрее выдвинуться к Тихвину.

С гордостью слушали мы распоряжение о том, что «армейская группа, выделенная из состава 7-й отдельной армии, под непосредственным руководством командарма с утра 9 ноября выдвигается в район Остров — Пудроль — Сарожа — Пахта, чтобы совместно с частями 4-й армии овладеть Тихвином». Конкретные боевые задачи ставились 46-й танковой бригаде, авиационным и другим подразделениям. Организация всей разведки возлагалась на подполковника Василенко, возглавлявшего разведку в 7-й армии.

Требования командарма Мерецкова были предельно четкими и устремленными. «Северной опергруппе огнем артиллерии запретить подход резервов противника в Тихвин с юго-запада и отход его от юго-западной окраины Тихвина. Для немедленного преследования противника иметь подготовленные отряды преследования, выбрасывая их вперед, отрезая пути отхода противнику»[3], — читал начальник штаба.

Тут Кирилл Афанасьевич Мерецков легким движением руки остановил Стельмаха и заговорил сам. Перед нами во всей широте предстал смелый замысел командарма. Конечно, план операции еще будет уточняться и прорабатываться в деталях, но идея просматривалась предельно четко: основой плана контрнаступления советских войск под Тихвином являлось окружение и уничтожение тихвинской группировки противника. Этому способствовала конфигурация фронта: враг был обложен с трех сторон.