Тони Магуайр Когда вернется папа… История одного предательства

Тони Магуайр Когда вернется папа… История одного предательства

Серия: История одного предательства – 2

«Когда вернется папа… История одного предательства»:

Рипол Классик; Москва; 2009; ISBN 978-5-386-01552-7

Аннотация

Тони Магуайр рассказывает трагическую историю своей юности. Кошмар вернулся вместе с возвращением из тюрьмы отца, который был приговорен к заключению за изнасилование собственной дочери. Мать продолжает свою игру в добропорядочную семью. Она принимает любимого мужа назад. Роль простившей раскаявшегося грешника жены и мнение соседей оказываются важнее счастья Тони. Осознав, что родной дом перестал быть безопасным местом, девочка уезжает из семьи. Мать снова предает ее. Она даже не пытается защитить и удержать свою дочь. Строить свою новую жизнь Тони пришлось в одиночку, рассчитывая только на себя…

Тони Магуайр Когда вернется папа… История одного предательства

ЭЛИСОН ПИРС

в благодарность за тридцать лет любви и дружбы, за пережитые вместе самые тяжелые и радостные моменты в жизни

Детство уходит тихо и незаметно, без суеты и волнений.

Маленькая девочка, лишенная детства, не может понять, куда оно ушло и почему покинуло ее. Но она так по нему скучает, ведь с его уходом приходит одиночество.

Глава 1

«Я уже не ребенок, это все в прошлом», – говорила я себе, стоя перед письменным столом, за которым моя мать обычно подсчитывала семейные расходы.

Но насмешливый голос моего подсознания твердил: «Прошлое не исчезло, Тони. Именно прошлое создает нас».

Как только эти нежданные слова промелькнули в моей голове, воспоминания предательски перенесли меня в те дни, когда я была подростком и все называли меня Антуанеттой.

Антуанетта. Одно лишь это имя наполнило мое сердце грустью.

Я попыталась выкинуть эти мысли из головы и взглянула на письменный стол – единственный предмет мебели, оставшийся от обстановки дома, в котором жили мои родители. В ящике стола я обнаружила документы на дом и отложила их в сторону, чтобы передать адвокату. Потом мне на глаза попался старый кожаный бумажник, открыв который я нашла двести фунтов различными купюрами.

Под всем этим добром находились пожелтевшие от времени письма и три фотографии, которые, должно быть, лежали здесь еще до смерти моей матери. На одной из них она нежно улыбалась мне, годовалой малышке, на другой были запечатлены ее родители, а последняя фотография оказалась портретом моей бабушки в возрасте около тридцати лет.

Я коснулась писем, и во мне проснулось любопытство. Надписанные старомодным каллиграфическим почерком, они были адресованы моей матери. Открыв одно из них, я обнаружила обычное любовное письмо от молодого человека, которого война разлучила со своей семьей. Он выражал бурную радость по поводу рождения их малышки дочери, которую видел только один раз, когда ей исполнилось всего несколько недель. А затем после отпуска, положенного в честь рождения ребенка, он вернулся в армию и очень скучал по своей жене и дочери. Чернила поблекли от времени, но мне удалось разобрать слова.

«Моя дорогая, – писал он, – как же сильно я по тебе скучаю…» Я продолжила читать, и слезы навернулись мне на глаза. Страницы были пронизаны любовью, и на несколько секунд я поверила, что все это правда. Он писал ей, что находился в Бельгии, а потом был направлен в тыл наступающих войск в качестве механика.

Несомненно, не одна фламандская женщина попала в плен его притягательной улыбки и заразительного смеха, с горечью подумала я.

В завершении он писал: «Я думаю о том, как выросла Антуанетта. Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я видел ее в последний раз. Я считаю дни до того момента, когда снова смогу обнять вас обеих. Скажи ей, что папа ее очень любит и с нетерпением ждет встречи. Крепко поцелуй ее от меня».

Я смотрела на тонкую выцветшую бумагу, на слова, написанные много лет назад, и острая боль сжимала мне грудь, боль при мысли, как все могло быть и как должно было быть. Нетвердой походкой я добралась до ближайшего стула и без сил опустилась на него. Я сидела, обхватив голову обеими руками, как будто обороняясь от всплывающих призраков прошлого.

Словно на невидимом кинопроекторе поток образов и картин из прошлого пронесся у меня перед глазами. Я видела Антуанетту, пухленькую малышку, смотревшую на свою мать с детской, невинной улыбкой. Всего двумя годами позже она превратилась в запуганного ребенка, у которого отец украл детство: украл ее невинность, радость и любознательность, – а образовавшуюся пустоту заполнили ночные кошмары. Солнечные дни исчезли из ее жизни. Вместо этого она жила в постоянном страхе в мире мрачных теней.

«Почему? » – удивленно спрашивала я себя тридцать лет спустя.

Безжалостный голос вновь зазвучал в моей голове: «Не пытайся объяснить его поступки с точки зрения нормального мужчины – это не тот случай. Если ты сейчас не можешь признать, кем он был на самом деле, то никогда не сможешь».

Я знала, что мой внутренний голос прав. Но воспоминания, которые я пыталась сдержать, всплывали на поверхность, рассеивая туман, защищавший меня от них, – и я снова оказывалась в далеком прошлом, когда один ночной кошмар сменялся другим.

Я представила эту картину так отчетливо, как будто это было вчера. Я видела девочку, едва достигшую подросткового возраста, и снова чувствовала ее недоумение и смущение, ее отчаяние и осознание того, что ее предали. Я видела ее испуганной и одинокой, не понимающей, почему она должна так сильно страдать. Я видела Антуанетту-жертву – девочку, которой когда-то я была.

Глава 2

В этот день проходил судебный процесс над ее отцом.

На жесткой и неудобной скамье за дверями зала суда Антуанетта терпеливо ждала, когда вызовут ее, единственного свидетеля по этому делу. С одной стороны от нее находился сержант полиции, с другой – его жена. Антуанетта молча сидела между двумя посторонними людьми – ее единственной опорой в эти минуты.

Этот день вселял в нее ужас. Сегодня ее отец будет осужден, сегодня за свое преступление он сядет в тюрьму. Полицейские ясно дали ей это понять. Ей сказали, что он признал себя виновным и по этой причине она будет избавлена от перекрестного допроса, но суду хотелось бы знать, действовала она по собственному желанию или была жертвой многократных изнасилований. Все это ей объяснили работники социальной службы. Неделю назад ей исполнилось пятнадцать, и она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, о чем они говорили.

Она сидела тихо, стараясь ни о чем не думать и мысленно возвращаясь к самому счастливому дню своего детства, другому своему дню рождения. Это было почти десять лет назад, в другой жизни – прежде, чем начался весь этот кошмар. В тот день мать подарила ей щенка терьера, черного с рыжими подпалинами, по имени Джуди. Антуанетта сразу же полюбила Джуди, и маленькая собачка отвечала ей взаимностью.

Сейчас Джуди была дома и ждала свою хозяйку. Антуанетта пыталась удержать в воображении милый образ своей любимицы, ища утешения у единственного существа в мире, которое любило ее всегда, при любых обстоятельствах. Она старалась изо всех сил, но образ маленькой собачки постепенно растворялся, а вместо него набегали воспоминания о том дне, когда ей только исполнилось шесть и отец впервые тронул ее.

Позже он насиловал ее регулярно три раза в неделю, действуя осторожно, пока она была совсем ребенком, и уже не ограничивая своей силы, стоило ей немного подрасти. Тогда он стал позволять ей хлебнуть виски, которое помогало притупить чувства. Это продолжалось годами, и она молчала, как будто застыв и от его жестокости, и от его угроз. Он все повторял, что ей никто не поверит и все осудят ее.

В четырнадцать она забеременела. Ей никогда не забыть той тягостной атмосферы, что повисла в доме. Тошнота подкатывала каждое утро, к тому же начал расти живот. В конце концов мать, равнодушно заметившая, что знает о ее болезни, заставила ее пойти в больницу. Доктор холодно сообщил, что у нее будет ребенок, и сурово добавил:

– Это значит, у тебя с кем-то был секс.

Она ответила:

– Только с моим папой.

Воцарилась напряженная тишина.

– Он тебя изнасиловал? – спросил доктор.

Она даже не знала, что означает слово «изнасилование».

Доктор поговорил с ее матерью, и они решили между собой, что девочке нужно сделать аборт. Во имя семьи все держалось в строжайшей тайне, но Антуанетта посвятила в свой секрет еще одного человека. Не в силах больше выносить такого напряжения, она пришла домой к своей учительнице и рассказала ей всю правду. Учительница, в свою очередь, обратилась в службу социальной помощи. После этого Антуанетту и ее отца забрали в полицейский участок.

В полиции она рассказала все, начиная с того дня, когда ей исполнилось шесть и отец впервые прикоснулся к ней. Она также сказала полицейским, что ее мама ничего не знала. Она верила в это, потому что ей необходимо было в это верить.

Внешне спокойная и сдержанная, Антуанетта терпеливо ждала, когда ее вызовут в зал суда для дачи показаний. Она тихо сидела на жесткой скамье между чужими людьми – мать не пришла поддержать ее в этот день. В своей серой юбке и старом школьном пиджаке, слишком просторном для ее стройной фигурки, с аккуратной стрижкой под пажа, она выглядела очаровательным подростком. И лишь бледность и темные круги под глазами указывали на множество бессонных ночей, а легкое подрагивание правого века свидетельствовало о пережитом стрессе.

Она чувствовала себя слабой и истощенной после перенесенного недавно аборта и последующей за ним болезни. Шок и последовавшая за ним депрессия принесли с собой неестественное спокойствие, которое воспринималось другими как самообладание ребенка, повзрослевшего раньше времени.

После всех этих тяжелых испытаний ее чувства притупились, и, сидя около дверей зала суда, она почти ничего не испытывала. Она знала, что после суда пойдет домой к матери, которая больше не любит ее, и что ей предстоит встретиться лицом к лицу с городом, где все обвинили в происходящем ее. Тем не менее жизнь научила ее скрывать свои эмоции, поэтому внешне она казалась совершенно спокойной.

Наконец двери зала суда распахнулись, и оттуда быстро вышел секретарь. На этом ее ожидание закончилось. Она знала, что он пришел за ней.

– Антуанетта Магуайр, у судьи есть несколько вопросов к тебе.

Секретарь жестом указал, что она должна следовать за ним, повернулся и пошел назад в зал суда.

Сержант полиции и его жена ободряюще улыбнулись, но Антуанетта даже не заметила этого. Сосредоточенная, внутренне застывшая, она последовала за секретарем в черном одеянии. Давящая тишина в зале суда заставила ее остановиться. Даже не поднимая головы, она чувствовала, как отец сверлит ее взглядом со скамьи подсудимых. Все вокруг казалось суровым и безжалостным: черные унылые одеяния адвокатов, ярко-красная мантия судьи, их парики и серьезные выражения на лицах.

Антуанетта стояла и ждала – маленькая застывшая фигурка, – не понимая, что от нее хотят. Формальности судебной процедуры сбивали с толку и озадачивали ее, она ждала хоть каких-то указаний. Вдруг она почувствовала, как кто-то дотронулся до ее руки и показал, где ей нужно встать. Автоматически она сделала несколько шагов к свидетельской трибуне, из-за которой едва была видна ее голова. Теперь к ней обратился судья. Повторив слова секретаря, он сказал, что у суда есть к ней несколько вопросов. Секретарь подал ей Библию, и дрожащим голосом она повторила клятву:

– Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. И да поможет мне Бог.

– Антуанетта, – сказал судья, – тебе зададут несколько вопросов, после этого ты будешь свободна и сможешь уйти. Постарайся ответить на них и помни, что ты свидетель, а не подсудимая. Ты постараешься?

Наконец она подняла глаза и посмотрела на судью. Когда он обратился к ней, Антуанетта почувствовала по тону его голоса, что судья на ее стороне. Продолжая смотреть ему в глаза, чтобы не видеть своего отца, она ответила:

– Да.

Судья наклонился вперед, оперся руками о край скамьи и посмотрел на нее со всей добротой, на какую только был способен:

– Ты когда-нибудь рассказывала своей маме о том, что происходит?

– Нет.

Она и сама почти поверила в то, что это правда. В ее памяти уже начало стираться воспоминание о том дне, когда она рассказала обо всем матери. Ее руки сжались в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Антуанетте казалось, что она уже выплакала все слезы и теперь ничто не заставит ее снова заплакать, но вдруг почувствовала комок в горле. У нее защипало в глазах, но она сдерживалась изо всех сил. Ничто не заставит ее заплакать при всех, она не позволит, чтобы эти незнакомые люди увидели ее позор.

– Ты имеешь представление о половой жизни? Тебе известно, как женщины становятся беременными?

В зале суда повисла напряженная тишина – все ждали, что ответит Антуанетта. Не спуская глаз с судьи и пытаясь представить, что все остальное вокруг нее растворяется и исчезает, она прошептала:

– Да. – И почувствовала на себе взгляд своего отца.

Когда судья задал последний вопрос, она ощутила нарастающее напряжение в зале суда.

– В таком случае ты, должно быть, боялась забеременеть?

Этот вопрос ей задавали много раз и полицейские, и работники социальной службы. Антуанетта ответила судье в точности то же самое, что и всем остальным. Она осторожно произнесла:

– Он использовал такие штуки, похожие на воздушные шарики. Он говорил, что они не дадут мне забеременеть.

Все одновременно выдохнули, словно ветерок пронесся по залу. Подтвердилось всеобщее подозрение, что Джо Магуайр расчетливо и систематически насиловал свою дочь, начиная с шестилетнего возраста, а когда она достигла половой зрелости, стал пользоваться презервативами.

Ее ответ нарушил линию защиты, которую выбрал адвокат, пытаясь доказать, что подсудимый действовал импульсивно, как психически больной человек. Невинное описание презерватива Антуанеттой, даже не знавшей его названия, целиком опровергало эту версию и доказывало, что Джо Магуайр полностью сознавал, что делал.

Судья поблагодарил ее за ответы и сказал, что она может идти. Не поднимая глаз, чтобы не видеть своего отца, она вернулась в холл через двойные двери.

Антуанетта не слышала, как был вынесен приговор. Спустя полчаса она узнала обо всех деталях от адвоката отца, чьи услуги были оплачены ее матерью.

Джо Магуайра приговорили к четырем годам тюремного заключения за преступление, которое он совершал на протяжении более семи лет. В случае хорошего поведения его могли освободить досрочно, через тридцать месяцев, что являлось всего лишь одной третьей частью от того времени, в течение которого страдала Антуанетта.

Она ничего не чувствовала. Многие месяцы это было единственным способом сохранить рассудок.

– Отец хочет увидеть тебя, – сказал адвокат. – Он в камере ожидания.

С детства приученная беспрекословно подчиняться, она отправилась к отцу. Разговор был коротким. Он дерзко уставился на нее, уверенный в своей власти, а затем попросил позаботиться о матери. Не в силах изменить своей привычке быть послушной дочерью она ответила:

– Да, папа.

Его же, похоже, совершенно не волновало, кто позаботится о его дочери.

При выходе из камеры Антуанетте сказали, что с ней хочет поговорить судья. В своем кабинете, без парика и красной мантии, он уже не производил такого грозного впечатления, а выглядел добрым. Сидя в маленькой комнатке, она внимала словам, которые утешали и успокаивали ее.

– Антуанетта, со временем ты поймешь, а может, уже поняла, что жизнь часто бывает несправедлива. Люди осудят тебя, и ты это знаешь. Но я хочу, чтобы ты внимательно выслушала меня. Я читал полицейские отчеты, видел результаты медицинской экспертизы. Я точно знаю, что случилось с тобой, и я абсолютно уверен, что в произошедшем нет ни капли твоей вины. Ты не сделала ничего плохого, и тебе совершенно нечего стыдиться.

Он улыбнулся и проводил ее до двери.

Когда Антуанетта вышла из здания суда, в ее голове все еще звучали эти слова. В течение многих лет в этих словах она находила утешение. Именно эти слова помогли ей встретиться лицом к лицу со своей семьей и с городом, где никто не разделял мнения судьи.

Глава 3

Шел 1961 год, около полутора лет миновало с тех пор, как отца Антуанетты посадили в тюрьму за то, что газеты назвали «серьезным преступлением по отношению к несовершеннолетней». Судебный процесс проходил без посторонних, чтобы избежать огласки, но это ничуть не помогло. Каждая деталь этого дела считалась секретом, который, однако, был известен всем, и каждый в Коулрейне считал своим долгом быть в курсе того, что случилось. Все знали и все обвиняли Антуанетту. «Она сама была не прочь, – шептали за ее спиной. – Иначе почему она так долго молчала? А когда забеременела, стала кричать об изнасиловании и опозорила семью своего отца».

Антуанетту исключили из школы. Семья отца отказалась от нее. Город закрыл перед ней свои двери. Куда бы она ни пришла, люди не замечали ее.

Рут, матери Антуанетты, отчаянно хотелось скрыться от этого позора, от бесчестного преступления своего мужа, от клейма его тюремного заключения. Ей хотелось бежать прочь от постоянных сплетен и разговоров за спиной. Ничто не могло убедить ее остаться. Рут поспешно продала дом и черный «ягуар» Джо, но, несмотря на это, деньги закончились очень быстро.

В полном унынии вдвоем с Антуанеттой они переехали из Коулрейна в Белфаст, где в бедном районе Шанкхилл был арендован крошечный дом. Отъезд из Коулрейна принес Антуанетте огромное облегчение, хотя ее мечты об образовании были разбиты в пух и прах и ей пришлось работать няней, чтобы помочь матери деньгами. А Рут устроилась управляющей в городское кафе.

Но боль и отчание продолжали преследовать Антуанетту. Столько времени ее отвергали все, кого она любила, что это не могло пройти бесследно. Она чувствовала себя никому не нужной, нелюбимой и бесполезной. «Единственное решение, – думала она, – уйти из этой жизни, в которой для меня нет места». Антуанетта приняла горсть таблеток, запивая их виски, а затем пятнадцать раз полоснула лезвием по запястьям. Она выжила, правда, ей пришлось три месяца провести в госпитале для душевнобольных в окрестностях Белфаста. Так как ей было только пятнадцать, ее пожалели и решили обойтись без медикаментозного лечения и, что самое главное, без электрошока. Вместо этого ей прописали ежедневную психологическую терапию, и со временем она избавилась от депрессии и смогла уехать домой, чтобы начать новую жизнь.

Пока Антуанетта находилась в госпитале, Рут удалось купить дом. Переехав в новое место, Антуанетта впервые за много лет почувствовала, что, возможно, ее жизнь изменится к лучшему.

Их новый дом в викторианском стиле был очень милым, но запущенным. Его маленькие тесные комнатки были обставлены дешевой мебелью, штукатурка на стенах начала обсыпаться, а оконные рамы и плинтуса потрескались от старости. Предназначенные для больших окон, шторы с крупным цветочным узором были укорочены и свисали нелепыми складками до половины стены, а выцветшие и потертые ковры в цветочек совершенно не сочетались с ними по рисунку.

– Ну вот мы и дома, дорогая, – сказала Рут, когда они впервые переступили порог. – Одна комната моя, а другая твоя. Что скажешь?

С первого мгновения в новом доме Антуанетта почувствовала себя в безопасности. Она не знала, почему именно в этом месте она смогла оставить прошлое за порогом, но это было так. Здесь страх, с которым она жила столько лет, который преследовал ее в дневные часы и вторгался в ее сны, постепенно утихал. Этот дом стал ее убежищем, местом, где она была защищена от мира.

Вместе с матерью они стали вить уютное гнездышко. Им так хотелось создать что-то теплое, гостеприимное, домашнее, и они весело и увлеченно принялись за работу. Сначала они покрыли старую бугристую штукатурку двумя слоями свежей краски. Затем стали расставлять вещи, преображая старую гостиную в прелестную комнатку, полную книг и украшений. Исцарапанный дубовый буфет был покрыт милыми вещицами: в одном углу была расставлена коллекция фарфоровых стаффордширских терьеров, принадлежавшая Рут, в другом – красовались тарелочки с орнаментом из зеленых листьев, а рядом с ними различные безделушки, которые Антуанетта с матерью купили на Смитфилдском блошином рынке в центре Белфаста. Именно там, среди прилавков со старинными вещами, всевозможными безделушками и старой мебелью, они приобрели самые удачные вещи.

Однажды, бродя с матерью по рынку, Антуанетта увидела кресло, изумрудного цвета, с удобными подлокотниками. За него просили всего лишь два фунта. С радостным возбуждением она позвала мать, и они сразу же его купили. Это кресло стало ее любимым. Ей нравилось прикасаться к его мягкой бархатной обивке, откидываться на глухую спинку, защищающую от сквозняков.

Несколько недель прошло с тех пор, как они переехали в новый дом, и с уютом и милыми вещицами комнаты словно бы наполнились близостью и доверием, которых так не хватало Антуанетте с шести лет. Воодушевленная переменами, она так лелеяла эти чувства, что никогда не задавалась вопросом, почему произошли те ужасные события в прошлом. Она решительно выкинула из головы все воспоминания о том, какой когда-то была ее мать, и не выпускала на свободу мучившие ее вопросы. Вместо этого она начала думать о будущем. Наконец-то она чувствовала себя в полной безопасности, и у нее наладились отношения с матерью. Антуанетта обнаружила, что дарить любовь так же прекрасно, как и получать. Она расцвела, словно цветок под лучами солнца.

Рут устроила ее в свое кафе официанткой. Работа была несложной и очень нравилась Антуанетте. По вечерам, придя домой, они с матерью увлеченно просматривали в газете программу двух имеющихся телевизионных каналов, выбирая передачи, которые им обеим хотелось бы увидеть. Уютно расположившись перед телевизором, устроив на коленях подносы с ужином, они завороженно погружались в сюжет старых черно-белых кинофильмов или обсуждали телевикторины, а за каминной решеткой тихо потрескивали угольки, наполняя комнату теплом.

Телевизор был радостью и гордостью Антуанетты. Этот единственный новый предмет обстановки она купила на собственные сбережения.

Незадолго до отхода ко сну Антуанетта наполняла грелки горячей водой и поднималась с ними по крутой узкой лестнице, заканчивающейся маленькой квадратной площадкой. Здесь, всего в нескольких футах друг от друга, находились их неотапливаемые спальни с покатыми потолками и покосившимися окошками. Она заворачивала обжигающие розовые грелки в пижамы и прятала их под холодными одеялами, создавая желанные островки тепла.

Затем она возвращалась в гостиную, чтобы выпить перед сном последнюю чашечку горячего шоколада. Вскоре Рут поднималась наверх, а Антуанетта быстро убирала подносы с посудой. После чего оставалось лишь потушить огонь в камине, засыпав его угольной пылью и чайными листьями. Утром же стоило только поворошить в очаге чугунной кочергой, стоявшей неподалеку вместе с совком и щеткой, как появлялся крошечный желанный огонек.

По утрам Антуанетта просыпалась первой. Спустившись вниз, она торопливо умывалась над кухонной раковиной и ставила чайник, чтобы заварить утренний чай. И ее дыхание смешивалось с паром от закипавшей воды.

Один раз в неделю зажигалась керосиновая печь, испускавшая слабый жар и несносный дым. Пока печь нагревалась, Антуанетта наполняла старую оловянную ванночку водой, кипящей в кастрюлях. После этого она могла быстро сполоснуться и вымыть голову. В кухне постепенно становилось жарко, и Антуанетта, завернувшись во фланелевый халат, чистила ванночку и наполняла ее снова для матери. Потом они стирали одежду и развешивали ее на веревке, натянутой между двумя железными столбиками в саду позади двора. Сидя у камина, они сушили волосы, и в прохладной комнате от их влажных тел шел пар, а весь дом наполнялся запахом свежевыстиранного белья.

По воскресеньям, когда кафе было закрыто, Антуанетта готовила завтрак, который они с удовольствием съедали. Джуди, к этому времени превратившаяся в старую собаку, страдающую ревматизмом, сидела рядом со своей хозяйкой, ловила каждое ее движение и надеялась, что на этот раз Антуанетта с матерью останутся дома и не бросят ее в одиночестве. В те дни, когда Рут с дочерью уходили на работу, Джуди провожала их до двери с несчастным и смиренным видом, который с годами все чаще стал появляться на ее мордочке.

Это была безмятежная жизнь, но она приносила Антуанетте успокоение, и ее душевные раны постепенно затягивались. Трещина, однажды пробежавшая между матерью и дочерью, постепенно исчезала. Они избегали говорить лишь об одном: что произойдет в тот далекий день, когда отца выпустят из тюрьмы. На самом деле мать никогда не говорила о своем муже, к ним в дом не приходило писем, помеченных компрометирующим тюремным штампом, и сама Рут не отправляла никаких писем, насколько могла видеть Антуанетта.

Освобождение отца казалось Антуанетте черным пятном, маячившим далеко на горизонте, событием, которое произойдет в очень далеком будущем. Ей не хотелось даже думать об этом. Она жила в блаженном неведении о дальнейших планах Рут. Они были счастливы вдвоем, и Антуанетте казалось, что им никто больше не нужен.

Несколько месяцев спустя после переезда в викторианский домик Антуанетта всерьез задумалась об осуществлении своих давно вынашиваемых планов на будущее. Хотя ей и нравилась работа в кафе, она не собиралась всю жизнь быть официанткой, а хотела достичь чего-то большего, чтобы мать могла гордиться ей. Но, вынужденная оставить учебу в пятнадцать лет, она не получила диплома, и ни о какой серьезной работе не могло быть и речи. Без свидетельства об образовании она не могла двигаться дальше. И все же Антуанетта нашла выход из положения: она решила поступить в секретарский колледж. Закончив его, можно было получить не только профессию, но и сертификат, в котором значился бы выпускной возраст восемнадцать лет. Получалось, что ей засчитывались эти три бесценных года. Но была одна загвоздка: для осуществления ее плана требовались деньги, чтобы оплатить учебу. И она стала планировать, как заработать нужную сумму.

Антуанетта знала, что многие девушки из Ирландии на все лето уезжали в Англию или Уэльс, где устраивались на работу в летние лагеря. Она слышала, что там хорошая зарплата и достойные чаевые. Для нее это был самый быстрый и легкий способ заработать деньги для оплаты учебы в коллежде. К тому же в кафе ей могли дать отпуск на время отъезда, а после возвращения снова принять на работу. В Белфасте, университетском городе, не было недостатка в студентах, желающих подработать во время каникул, поэтому найти человека на время ее отсутствия не составляло труда.

Окрыленная появившейся целью, Антуанетта начала действовать, рассказав о своих планах владельцу кафе. Он пошел навстречу и даже предложил помощь. Одна его дальняя родственница владела пансионом, гордо именуемым «отель», на острове Мэн, где всегда требовались работники. Казалось, судьба предоставляла Антуанетте шанс. Почему бы ей не поехать туда на Пасху горничной или официанткой и не заработать немного денег? Такую возможность нельзя было упускать, и спустя две недели Антуанетта села на паром, отходящий к острову Мэн.

Все оказалось совсем не так, как она ожидала. Работа в отеле была тяжелой. Девушки трудились не покладая рук, с утра до ночи им не удавалось присесть ни на минутку. Антуанетта страшно уставала и каждый вечер без сил падала в постель. К тому же оплата оказалась намного ниже, чем она предполагала, но других возможностей заработать не предвиделось. А так как у нее не было времени, чтобы тратить деньги, ее сбережения росли с каждым днем. Наконец Антуанетта собралась вернуться домой. Она решила приехать на несколько дней раньше намеченного срока, чтобы отдохнуть перед выходом на работу в кафе.

Дорога от порта Белфаста в Лисберн казалась нескончаемой, когда она ехала в такси, сгорая от нетерпения поскорее попасть домой. Наконец, она добралась и почти вбежала в гостиную, держа в руках груду подарков для матери, но вдруг остановилась на пороге, словно остолбенев. Взгляд, который ей хотелось бы видеть меньше всего на свете, заставил ее содрогнуться.

– Привет. Как поживает моя девочка?

В ее любимом кресле сидел отец. На его лице было выражение такого самодовольства и триумфа, что Антуанетта лишилась дара речи, а ее мать сидела у него в ногах, обратив к нему взгляд, полный обожания.

Глава 4

Утром Антуанетта не могла заставить себя встать. Уткнувшись в подушку, она шептала: «Мне это просто приснилось… это лишь сон… страшный сон». От мысли, что вчерашняя встреча произошла на самом деле, голова наливалась тяжестью, а глаза – слезами. Разве можно было поверить в то, что ее мать могла так поступить? Это было неожиданно и очень жестоко.

Устав валяться в постели, Антуанетта скинула с себя одеяло и села, свесив ноги на пол. Негнущимися, словно одеревеневшими руками она уныло натягивала одежду, наклоняясь всем телом. Антуанетта донашивала старомодные вещи, приобретенные еще с ее первой зарплаты. Весь ее гардероб состоял из плиссированных юбочек и приглушенных оттенков свитеров с высоким горлом. Именно такая простая и неброская одежда нравилась ее матери и, несомненно, подходила девушке среднего класса, единственным желанием которой было соответствовать этому имиджу и не выделяться из толпы.

Одевшись, Антуанетта сидела в своей спальне и ждала, когда ее мать уйдет на работу. Ей не хотелось встречаться с ней. Боль и злость так сжали ее горло, что ей казалось, она вообще не сможет говорить. Вскоре Рут, как всегда, крикнула:

– Я на работу, дорогая. Увидимся вечером!

Ее голос, такой радостный, не оставлял никаких сомнений, что она была счастлива.

Услышав, как за матерью захлопнулась дверь, Антуанетта спустилась вниз. Джуди поджидала ее у лестницы. Опустившись на пол и обвив руками шею старой собаки, Антуанетта уткнулась лицом в ее теплую мягкую шерстку. Она так часто делала это в прошлом. И как прежде, на глаза набежали слезы и медленно потекли по щекам. А Джуди, чувствуя отчаяние своей хозяйки, лизала ее лицо, словно пытаясь утешить.

В гостиной ей в нос тотчас же ударил запах врага, врага, которого она надеялась никогда больше не увидеть. И Антуанетта напряглась, словно маленькое животное, чувствующее опасность.

Она ощущала его запах даже в пустой комнате. Это лишний раз подтверждало, что события прошлого вечера не были сном.

Вчера на пороге гостиной она будто остолбенела под тяжелым отцовским взглядом. Потом бросилась из комнаты, роняя свертки с подарками, скорее вверх по лестнице, в свое убежище. И не выходила из спальни, пока он не ушел, терзая себя вопросами, пытаясь понять, что происходит. Ей казалось, у них с матерью началась новая жизнь, но теперь она понимала, что Рут просто тянула время, ждала, когда сможет наконец вернуться к своей старой жизни. А она, Антуанетта, лишь помогала ей скрасить ожидание.

Отец ушел несколько часов назад. Его увольнительная закончилась, и он уже должен был вернуться в тюрьму, а этот запах табака, геля для волос и пота, который она так хорошо помнила, все еще окутывал комнату. Ее взгляд наткнулся на пепельницу, полную раздавленных окурков от самокруток, – явное доказательство его визита. Антуанетта открыла все окна, очистила пепельницу, но запах все равно витал в воздухе, вызывая болезненные воспоминания.

Она столкнулась лицом к лицу с фактом, что в свою первую же увольнительную после полутора лет пребывания в тюрьме из положенных четырех отец прямиком направился к своей жене, и та его приняла. И не просто приняла, терпеливо, неизбежно, равнодушно, а встретила с распротертыми объятиями.

Отец осквернил своим присутствием их дом. Антуанетте казалось, будто она ступила на зыбучий песок и борется изо всех сил со стихией, засасывающей ее в прошлое, в то мрачное место, где она жила столько лет. Она запрещала себе думать о минувшем вечере и, словно за соломинку, цеплялась за привычные, знакомые предметы. Но в их гнездышке, в их викторианском домике, она уже не чувствовала себя в безопасности.

Теперь же сквозь оцепенение пробивалось еще одно чувство. Мысль о том, что мать предала ее, разжигала в ней злость, которая постепенно овладела всем ее существом.

«Как она может? Как можно заботиться о мужчине, совершившем такое? Она же знает, что он сделал со мной, ее дочерью. Как она может после этого любить его? – спрашивала себя Антуанетта снова и снова, мечась из угла в угол. – Если она смогла простить его, тогда что же на самом деле она чувствует ко мне? Все это время она обманывала меня? »

Хотя мы и являемся хозяевами своих сердец, очень трудно бывает накинуть узду на свои чувства. И Антуанетта не была исключением. В одно мгновение она чувствовала ненависть к своей матери, а через минуту ей снова хотелось вернуть ее любовь.

Но ответам на вопросы, которые Антуанетта задавала самой себе, не было места в ее сердце. Ее бросало в дрожь при одной только мысли о том, что всего в нескольких футах от ее спальни родители делили одну постель.

Неужели у них был секс, содрогалась она, и ей становилось дурно от того, что Рут могла так охотно отдать то, что приходилось брать силой от ее дочери. И что хуже всего, Антуанетта знала: ее мать, так радостно принявшая ее отца в свой дом на выходные, будет ждать его возвращения и позволит остаться в их милом домике навсегда.

Весь ее мир словно перевернулся вверх дном, ей казалось, она летит в пропасть безнадежного отчаяния. С этого момента ощущение предательства, словно заноза, засело у нее в голове, и ничто не могло заставить его исчезнуть.

Глава 5

После визита отца теплая дружеская атмосфера покинула викторинский домик, и недоверие, крадучись, перешагнуло порог. Стена холода вновь разделила мать и дочь, но на этот раз невидимый барьер возвела Антуанетта. Когда она увидела отца, сидящего в гостиной, ее охватило такое отчаяние из-за предательства матери, что справиться с ним было невозможно. Ей хотелось бежать на край света, как можно дальше от всего этого, но она знала, что такой возможности у нее нет.

К этому времени у нее уже имелись кое-какие сбережения, и ее мечта о секретарском колледже становилась все ближе. Следуя своему плану, она все еще собиралась уехать летом на заработки, несмотря на печальный опыт на острове Мэн. Сотни ирландских девушек проводили весь летний сезон на материке, работая в летних лагерях, отелях и пансионатах. Им предоставлялся полный пансион, а высокая оплата и щедрые чаевые от счастливых отдыхающих позволяли вернуться домой с кругленькой суммой.

На все лето Антуанетта собиралась уехать в Батлинз. Но прежде ее ждало событие, пугающее и наводящее на размышления. Ее отец, освобождающийся из тюрьмы раньше срока, должен был вернуться домой до ее отъезда. Сможет ли она после всего, что было, находиться с ним под одной крышей?

До возвращения с острова Мэн Антуанетта ни за что не захотела бы покинуть дом, но предательство матери и перспектива снова делить кров с отцом распахнули перед ней двери, и ей не терпелось поскорее уехать. И, все же она понимала, что, оставив дом, будет вынуждена тратить свои сбережения – и тогда мечта об образовании так и останется мечтой. Без диплома секретарского колледжа она будет обречена всю жизнь работать официанткой или продавщицей в магазине.

Разве у нее есть выбор? – терзалась Антуанетта. Где она будет жить? Никто не согласится сдать комнату девчонке, которой еще не исполнилось восемнадцати, даже если она работает и может обеспечить себя сама.

Однако, если к имеющимся сбережениям прибавить деньги, заработанные в летнем лагере, этого будет достаточно, чтобы оплатить обучение в секретарском колледже, о котором она так отчаянно мечтала. Получив диплом, она будет свободна и сможет навсегда покинуть дом, снять квартиру в Белфасте и жить отдельно от родителей.

«Я должна подумать о своем будущем, – говорила себе Антуанетта. – Я видела стольких женщин, едва сводящих концы с концами, работающих в две смены во второсортных ресторанах, в то время как молоденькие девочки легко получают работу в самых лучших местах». Она лихорадочно пыталась найти решение, но мысли путались. Наконец она пришла к выводу, что единственный выход – остаться.

Каждое субботнее утро из окна своей спальни Антуанетта наблюдала за тем, как на местном поле натягивают шатер для вечерних танцев и белая ткань трепещет на ветру, словно паруса. А по вечерам пульсирующий ритм и рокот музыки вырывались оттуда в бездну ночного неба. Почти по пояс высунувшись из окна, она старалась получше расслышать музыку, разглядеть огромный купол шатра, сгорая от страстного желания очутиться там. Освещенный изнутри шатер озарял темное небо, словно гигантская светящаяся пастила.

Антуанетта чувствовала, что там внутри свой особый мир, в котором молодые люди в модной одежде слушают свою особую музыку и развлекаются. Высовываясь из окна своей спальни, она вспоминала мнение матери на этот счет:

– Дорогая, приличные девушки не ходят в такие места. Если мальчик хочет пригласить тебя куда-нибудь, он должен забрать тебя из дому, как полагается. Но искать его самой в таких местах – это никуда не годится.

Подобные заявления Рут всегда сопровождались сухим, черствым смешком или красивой, но пустой улыбкой.

И каждый раз Антуанетта послушно отвечала:

– Да, мамочка.

Она охотно оставалась с матерью дома и проводила вечера, развлекая Рут своим обществом.

Однако сейчас все изменилось. Теперь Антуанетте хотелось стать частью того мира, за которым она позволяла себе лишь наблюдать из окна. Ей страстно захотелось пойти на танцы. Теперь по выходным она тоже будет развлекаться. Антуанетта решила влиться в круг своих сверстников и жить так, как они. Она знала, что мысли других девочек заняты отнюдь не отношениями с матерью, а модной одеждой, косметикой и субботними танцами, и ей хотелось того же.

Антуанетта окинула себя в зеркале оценивающим взглядом. Она знала, что сильно отличается от своих сверстниц. У нее был английский акцент, кроме того, она носила старомодную одежду, а ее каштановые волосы, спадающие до плеч, и стрижка под пажа подходили скорее для четырнадцатилетнего подростка, чем для семнадцатилетней девушки. А все из-за влияния Рут.

«Все, хватит, – подумала с тоской Антуанетта. – Я хочу быть такой, как все. Я тоже буду модной».

Она вспомнила компанию уверенных в себе молодых людей, которых часто обслуживала в кафе, работая в вечернюю смену. Мальчики были аккуратно подстрижены, одеты в пиджаки и превосходно отглаженные брюки и походили на своих отцов в молодости. Совсем другое дело – девушки: они создавали свой собственный стиль и были совсем не похожи на своих матерей. Они укладывали волосы в высокую прическу с начесом, которая недавно вошла в моду, а их лица были покрыты слоем очень светлого тонального крема, который резко контрастировал с обведенными черной подводкой глазами, смотревшими на мир из-под густо намазанных тушью ресниц.

Антуанетта почти не пользовалась косметикой. Лишь немного пудры, чуть-чуть губной помады натурального розового оттенка и один слой туши для ресниц, чтобы слегка подчеркнуть глаза. Своим макияжем, как и одеждой, она сильно выделялась на фоне сверстниц.

«Я начну прямо сейчас», – решила Антуанетта.

С началом шестидесятых пришли времена хиппи, гламура и резких перемен. Рабочие стали частью среднего класса, и вокруг интенсивно строились новые жилые массивы, предлагавшие молодым людям возможность обзавестись собственным домом-коробкой, который в точности походил на все остальные дома в округе. Около каждого дома были припаркованы машины, крыши украшали телевизионные антенны, а вместо надписей «задолженность» теперь висели вывески «покупка в рассрочку». Это было время подъема экономики, которое принесло с собой новую молодежную культуру, частью которой так хотелось стать Антуанетте. Молодые люди приобретали уверенность в себе, которой были лишены их родители. Они проводили свободное время, танцуя под ритмы рок-н-ролла, встречаясь в кафе, где пили капучино и разговаривали по душам. Им не хотелось быть похожими на своих родителей, они создали свою собственную моду и имели собственные взгляды на жизнь.

К таким людям и хотела присоединиться Антуанетта, но для этого ей нужно было как-то изменить себя. Конечно, она не могла скрыть свой английский акцент, но зато могла изменить свою внешность.

Постепенно Антуанетта начала создавать свой новый образ. Она купила обтягивающие платья, туфли на шпильках и новое белье и убрала все это подальше в шкаф. Парикмахер, которого порекомендовала ей одна из молоденьких девушек в кафе, сотворил чудо. Аккуратно подстриженные каштановые волосы исчезли, а вместо них появился высокий начес. Выщипанные брови, ставшие более четкими, выделяли глаза, а отсутствие аппетита сказалось на ее некогда округлых формах, и она могла гордиться своей стройной фигурой.

Рут следила за этими превращениями с озадаченным и недовольным видом. Она привыкла к безоговорочному подчинению дочери, которая всегда искала ее одобрения. Это внезапное сопротивление сбивало Рут с толку. Она не предпринимала никаких действий, чтобы остановить Антуанетту, а боролась тихо, используя свое красноречие, прежде позволявшее манипулировать чувствами дочери и вызывать нужные реакции. Она произносила речи, полные страдания, и ее приводила в замешательство злость, с которой Антуанетта воспринимала ее эмоциональный шантаж.

– Я не знаю, почему ты хочешь сделать меня несчастной. По-твоему, я недостаточно страдала? – печально произносила Рут.

Но Антуанетта отказывалась ее слушать.

Теперь, когда Антуанетта стала выглядеть модно, девушки, собиравшиеся в кафе, начали разговаривать с ней. Ее новые подружки интересовались косметикой и молодежной модой и мечтали о парнях. Все это занимало львиную долю их времени. Антуанетта была благодарна им за то, что их мало интересовала жизнь ее семьи и ей не пришлось рассказывать заранее выдуманную историю о счастливом доме, любящей матери и об отце, который работал вдали от родного дома.

В один из выходных Антуанетта решила довести до конца свое преображение. Этот процесс занял несколько часов.

Сначала она выкрасила волосы в ярко-рыжий цвет, а затем высушила их и уложила, придав форму, которая так нравилась молодежи и которая приводила в отчаяние их родителей: на голове красовался высоченный начес, от души сбрызнутый лаком для волос. Он был настолько твердым от лака, что его не брала никакая расческа.

Потом дошла очередь до лица. Она нанесла на кожу светлый тон, который придал ей неестественно бледный вид. Затем подвела глаза. Из-за толстой черной линии они, казалось, уменьшились в размере. Потом она взяла в руки последнее приобретение в своей стремительно растущей коллекции косметики: маленькую пластиковую коробочку с зеркальцем, в которой помещалась плитка черной туши для ресниц. Поплевав на плитку туши и растерев щеточкой вязкое месиво, Антуанетта тщательно накрасила ресницы. После того как высыхал один слой, она наносила другой, пока ее ресницы не стали чудовищно огромными. Наконец, строя серьезные гримасы и выпячивая губки, она старательно нанесла блестящую помаду очень бледного розового оттенка, который приглушил натуральный цвет ее губ.

Она удовлетворенно разглядывала себя в зеркале, а потом мило скривила губки и улыбнулась своему отражению. В девушке, смотревшей на нее, не осталось и следа ни от стеснительной, прилежной девочки-подростка, которой хотела видеть ее мать, ни от старомодно одетой девчушки-официантки, работающей в кафе. Перед зеркалом стояла современная и уверенная в себе девушка.

Антуанетта чувствовала себя так, словно выпорхнула на свет из кокона. Наконец она сбросила с себя привычную оболочку! Хватит быть послушной дочерью! Но в глубине души ей все же не хватало уверенности в себе, хотя она и старалась не думать об этом. Вместо этого Антуанетта поприветствовала свое новое отражение: – Прощай, Антуанетта… Здравствуй, Тони! Наконец родилось ее новое «я», и она была готова пойти на вечеринку в субботу вечером.

Глава 6

Теперь, когда Антуанетта выглядела так же, как и другие девушки, ее новые подруги предложили ей пойти с ними на танцы. Обычно девушки встречались в кафе, а потом все вместе направлялись на местную дискотеку. Весь вечер они танцевали и флиртовали с парнями.

Наконец они приняли ее в свой круг. Больше всего на свете Антуанетте хотелось иметь друзей и чувствовать себя своей в компании сверстников. Ей было просто необходимо то, чего никогда не было в ее жизни, – веселье и развлечения.

Субботним утром она с нетерпением ждала превращения соседнего поля из грязного клочка земли в волшебное место. Наконец она попадет в этот особый мир, где молодежь в самой модной одежде танцует всю ночь напролет, где передают сигареты по кругу, чтобы казаться искушенными и продвинутыми, и пьют нелегально пронесенное спиртное. Она еле дождалась вечера.

Антуанетта смотрела на катушки электрического кабеля и большой шумный дизельный генератор, с помощью которого создавали сверкающие огни, освещавшие танцующих. Она наблюдала, как под тентом исчезает огромный мерцающий шар, который раньше видела только по телевизору. Затем внесли секции деревянного напольного покрытия, которые уложили прямо на сырую землю. После чего маленькая армия помощников стала расставлять складные столы и стулья вокруг наспех уложенного танцпола.

Она слышала, что внутри есть бар, но только с безалкогольными напитками. Что-либо покрепче нужно было незаметно проносить с собой, что не составляло особого труда. Добродушные охранники бегло осматривали посетителей с оттопыренными карманами, ища запрещенное спиртное, которое они очень редко находили. Стенки шатра легко поднимались, и маленькие бутылочки с алкоголем проскальзывали внутрь под складками белой материи прямо в руки друзей-соучастников.

Антуанетте нравилось спиртное. Когда отец впервые позволил ей попробовать виски, опьянение мягкими волнами разлилось по ее телу, позволяя расслабиться и снижая чувствительность. В то время как большинство подростков только пробовали пить, Антуанетта была уже опытной в этом деле. И по сей день она держала у себя в спальне спасительную бутылку, чтобы сделать несколько укрепляющих глотков, когда ей это было необходимо. Как только Антуанетта немного подросла, она стала покупать себе алкоголь в нелегальных магазинах, притворяясь, что это для матери.

Сейчас в ее комнате была спрятана маленькая бутылочка водки, которую она предпочитала другому спиртному. Не зная, что на дискотеке нет проблем с алкоголем, она решила немного выпить перед выходом из дому и щедрой рукой плеснула водки в стакан.

Подогретая двойной порцией водки, Антуанетта сразу почувствовала уверенность в себе. Она натянула американские чулки цвета загара и пристегнула их к розовому поясу. Затем втиснулась в платье, которое было настолько узким, что едва позволяло разомкнуть колени, и всунула ноги в белые лодочки на высоких каблуках. Начесав пряди волос так высоко, как только смогла, она побрызгала их цветным лаком, придающим волосам ярко-оранжевое сияние. Потом дошла очередь до макияжа. Лицо Антуанетты сразу перестало светиться румянцем и стало мертвенно-бледным. Ее глаза с жирной черной подводкой делали ее похожей на панду. Взглянув напоследок в зеркало, она удовлетворенно кивнула. Теперь она была готова проковылять короткий отрезок пути от своего дома до шатра.

С мыслью о том, как отреагирует мать, когда увидит ее в таком виде, Антуанетта спустилась вниз. Но, войдя в гостиную, она услышала лишь громкий изумленный вздох. Она быстро отвела глаза и направилась к входной двери.

Рут не могла вымолвить ни слова, а когда вновь обрела дар речи, Антуанетты уже и след простыл.

– Я свободна! – крикнула она, захлопнув за собой дверь.

К входу в шатер тянулась очередь. Стайка девушек, одетых в такие же наряды, как и Антуанетта, уже ждала ее. Оказавшись внутри, они сразу же направились в женский туалет, где, болтая и хихикая, стали прихорашиваться перед зеркалом. Послышались щелчки открываемых косметичек, и начался особый ритуал: девушки поправляли макияж. Их не смущало то, что за десять минут ходьбы от дома до дискотеки вряд ли что-то могло случиться с их лицами, которые они тщательно создавали в течение нескольких часов. Снова начесывались и брызгались лаком волосы, и в воздухе витал аромат дешевых духов. Острым краем расчески конструкция на голове поднималась еще выше, и только после этого раздавались удовлетворенные вздохи.

Внимательно осмотрев себя, проверив, достаточно ли на коже тона, скрывающего юный цвет лица, и в очередной раз накрасив губы, девушки переходили к процедуре пришпиливания платьев булавками. Они помогали друг другу прикалывать английские булавки, закрепляя длинную молнию на платье.

– Давай, – обратилась к Антуанетте бойкая голубоглазая блондинка, – я тебя застегну. Где твои булавки?

– У меня их нет, – ответила Антуанетта. – Зачем они нужны?

Раздался взрыв девичьего хохота – смеялись над ее наивностью.

– Ну, если ты не хочешь, чтобы платье было расстегнуто до талии, нужно пристегнуть молнию булавками. Ребята выпьют в пабе, а ты знаешь, к чему это может привести, – объяснила одна из девушек, обменявшись многозначительной улыбкой с бывалыми подругами.

До этого момента Антуанетта и не подозревала, что молнии представляют такое непреодолимое искушение для парней на дискотеке. Она мечтала только о танцах и даже не задумывалась о том, чего могут хотеть от нее молодые люди. Она содрогнулась при мысли о стаде пьяных подростков с потными ладонями, которые «думают только об одном».

Блондинка по имени Салли, самая старшая в компании, заметила страх в глазах их новой подруги.

– Да не бойся ты так, – сказала она, пытаясь ободрить Антуанетту. – Большинство ребят приходят сюда только из-за кокаина. Конечно, они не упустят свой шанс, но с тобой ничего плохого не случится. В любом случае булавки поубавят их пыл и не дадут потным рукам лезть, куда не надо. Я одолжу тебе парочку.

Антуанетта послушно повернулась спиной, и Салли аккуратно прикрепила булавки с внутренней стороны вдоль молнии. Наконец она застегнула последнюю в самом верху платья, и девушки начали оправляться. Когда платья были натянуты и приняли прежнюю форму, все двинулись в главную часть дискотеки, где музыканты уже начали играть быстрый танец.

Антуанетта почувствовала, как ее ноги движутся в такт музыке. Когда она увидела множество ребят и девчонок, которые сидели у столиков, разговаривали или крутились под музыку на танцполе, ее нервозность улетучилась.

Девушки купили безалкогольные напитки и, устроившись за столиком, стали беззаботно болтать друг с дружкой, время от времени бросая оценивающие взгляды на каждого из присутствующих парней. Молодые люди, одетые в спортивные куртки и брюки с наглаженными стрелками, прохаживались неподалеку от них. Время от времени они подходили, чтобы пригласить кого-нибудь на танец. Когда это случалось, приглашенная девушка поднимала глаза, улыбалась в знак согласия и, держа за руку своего партнера, следовала за ним на танцевальную площадку.

В мысли Антуанетты ворвался голос:

– Можно пригласить вас на танец?

Над ней склонилось круглое улыбающееся лицо парня не намного старше ее самой. Она протянула руку и, как все, последовала за ним на танцпол. Она пыталась вспомнить шаги, которые репетировала дома. Затем ритм музыки внезапно изменился, и Антуанетта закружилась в вихре джаза.

Это было восхитительное чувство, и она была счастлива, что помнит движения современных танцев, которые репетировала перед зеркалом с Джуди в качестве зрителя.

После первого танца ее партнер пригласил ее на второй, а потом и на третий. После чего музыка стихла – у музыкантов начался перерыв. Ободренная своим успехом, Антуанетта поблагодарила партнера и присоединилась к подругам. Их компания не осталась незамеченной. Живые и радостные, девушки танцевали танец за танцем. И даже толстый слой косметики не мог скрыть их естественной привлекательности. Затем в их стаканы с напитками разлили тайно пронесенную водку, и Антуанетта почувствовала, что ее уверенность в себе растет с каждой минутой. С пылающими щеками, она кружилась в танце, отбивая ногами ритм в такт музыке.

Первый танцевальный партнер пригласил ее на последний танец. Освещение приглушили, и послышались медленные звуки вальса. Антуанетта не замечала ничего, кроме музыки. Алкоголь расслабил ее тело, и она позволила партнеру вести себя, отдавшись этому приятному чувству и склонив голову на его плечо. Музыка все еще играла, когда Антуанетта почувствовала, как к ее лицу прижалась потная щека с легким пушком, а мужская рука начала неуверенно двигаться вверх от ее талии, пока не остановилась на уровне груди. Антуанетта инстинктивно отпрянула назад и мягко отодвинула мужскую руку, улыбаясь и слегка покачивая головой. Таким образом она дала понять, что парень ей нравится, но она не из доступных девушек.

Она знала, что, для того чтобы быть принятой в компании новых друзей, ей необходимо научиться игре отношений между юношами и девушками и знать свод неписанных правил, по которым происходит общение между полами.

Ее партнер не хотел признать свое поражение. Несмотря на ее руку, сдерживающую его пыл, он наклонил к ней лицо и стал искать губами ее рот, тщетно пытаясь прижать ее к себе.

Антуанетта отвела назад голову, посмотрела ему в глаза и тихо засмеялась, напрягаясь всем телом, чтобы избежать его маневров. Когда он убедился, что она добропорядочная девушка, несмотря на то что ее внешность говорила об обратном, он ослабил хватку и скромно улыбнулся ей в ответ. Она знала, что молодые люди его возраста мечтают о девушках легкого поведения, но им редко везет.

Прозвучал последний аккорд, и зажегся свет. Счастливая и уставшая, Антуанетта попрощалась с подругами и вернулась домой. Ее волосы пропахли табачным дымом, а изо рта разило алкоголем.

Запах чувствовался даже с утра, когда, спустившись вниз, она увидела мать, поджидавшую ее в кресле. Рут почувствовала знакомый запах сигарет и алкоголя, и Антуанетта поймала ее недовольный взгляд.

– Надеюсь, ты хорошо провела вчерашний вечер? – спросила Рут ледяным голосом.

Но Антуанетта, все еще светившаяся от счастья после первых в ее жизни танцев, не попалась на удочку.

– Да, спасибо, мама, – спокойно ответила она.

– Ты выглядела вчера как клоун. Конечно, ты вправе тратить свои деньги на то, что тебе нравится. Но я никогда бы не вышла с тобой на улицу. Я бы со стыда сгорела. – Рут встала и перед выходом нанесла последний удар: – Я не знаю, что скажет об этом твой отец, когда вернется домой.

Антуанетта молча смотрела вслед матери. Она была так потрясена услышанным, что у нее на миг остановилось дыхание. Удовольствие от хорошо проведенного вечера моментально испарилось, вместо этого в ее душе зародилось семя страха. Она никогда не думала, что мать может сказать ей такие слова, и это потрясло и испугало Антуанетту.

Через несколько недель семя проросло, и страх прокрался в ее сны. Она не спала ночами, и ее паника росла с каждым днем, угрожая поглотить ее целиком.

Глава 7

Вскоре Антуанетта стала ходить на дискотеку каждые выходные. Теперь, когда она возвращалась домой с танцев, ее дыхание было окрашено еще одним запахом, запахом блевотины. Она не могла сказать «нет», когда ей предлагали очередную порцию алкоголя, даже если стены шатра уже танцевали перед ее глазами, а желудок сжимался от приступов тошноты.

Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию. Торопливо выйдя из шатра, она подставляла лицо холодному ночному воздуху, но он не отрезвлял ее, так как она пила слишком много. Вместо этого к ее горлу волнами подкатывала тошнота, которая заканчивалась приступами рвоты. Прижав к губам носовой платок, Антуанетта, пошатываясь, брела, чтобы скрыться в тени припаркованных машин, отчаянно надеясь, что ее никто не увидит. Затем, оперевшись рукой о багажник ближайшего автомобиля, она пыталась удержать равновесие. Из глаз текли слезы, и ее выворачивало наизнанку – организм бунтовал и избавлялся от алкоголя. Изо рта вырывался поток горячей желчи, обжигая горло. Так она стояла согнувшись, пока внутри ничего не оставалось.

После этого ее накрывало угнетенное состояние – обычный синдром, сменяющий бурную алкогольную радость. Она вытирала рот краем носового платка, выпрямлялась и, пошатываясь, брела домой.

Еще подростком Антуанетта усвоила, что алкоголь приглушает душевные страдания и физическую боль. Но она не осознавала, что между девочкой, слегка подвыпившей на вечеринке, и девушкой, зависимой от алкоголя, очень узкая грань, и ее она уже пересекла. Даже если в глубине души она и признавалась в этом самой себе, ей было все равно. Антуанетта твердо знала одно: с каждым новым глотком алкоголя у нее на душе становилось все лучше и лучше. Страх отступал, растворялись страдания, и росла уверенность в себе. Она начинала рассказывать истории, над которыми все дружно смеялись, и чувствовала себя частью компании. А позже, в постели, состояние оцепенения помогало ей избавиться от ненужных мыслей.

Но за все нужно было платить. Каждое воскресное утро она боялась пробуждения, не желая сталкиваться с последствиями излишеств предыдущей ночи. Голова гудела. Боль поднималась волнами от глаз и распространялась по всей голове. Язык еле ворочался, горло пересыхало. Все, чего ей хотелось, – проваляться под одеялом весь остаток дня. Но она не желала доставлять матери такого удовольствия и сдаваться в плен боли, в которой сама была виновата. Антуанетта знала, что у Рут и без этого достаточно причин, чтобы пожаловаться на поведение дочери, и не собиралась давать ей еще один повод для нападения.

Вместо этого она пыталась вспомнить события прошедшей ночи. Перед ее глазами возникал танцевальный зал, где у столиков стайками сидели девушки. Они щебетали и хихикали, старательно избегая взглядов парней, которые прохаживались вокруг них. Теперь Антуанетта начала понимать суть игры. Это было состязание между ней и ее подружками, кто лучше сыграет напускное равнодушие. Наградой служило приглашение парня, которого девушки уже выбрали для себя. Когда он приближался, пустой взгляд сразу же сменял дружеское выражение, обращенное к подругам. Затем спокойно, почти неохотно приглашенная девушка сухо кивала огромным начесом в знак согласия.

Обе стороны знали, чего хотят: девушки желали, чтобы их добивались и ухаживали за ними, и мечтали о поклоннике или постоянном парне. Ребята хотели показать своим друзьям, что они могут покорить любую девушку, какую только захотят.

Но, несмотря на браваду, ребята знали правила. Они могли бы попытаться пойти дальше, но не делали этого, и неудивительно. Они знали, что страстный поцелуй на заднем сиденье автомобиля, медвежьи объятия и неловкое тисканье приведет к тому, что их пыл охладит мягкая, но твердая рука. В начале шестидесятых, до того как изобрели противозачаточные таблетки, которые повлекли за собой сексуальную революцию, беременность могла означать либо замужество, либо позор. И ребята, и девушки хорошо это знали и пытались этого избежать, каждый по своим причинам.

В это время Антуанетта играла совсем в другую игру. Ей был нужен алкоголь. Она страстно желала, чтобы мир закружился перед ее глазами. После легкого головокружения она долго держала кисти рук под краном с холодной водой, чтобы собраться, а затем искала добавки. Она нежно улыбалась первому встречному парню, у которого была «контрабандная» бутылка. Ошибаясь насчет ее мотивов, он поспешно доверху наполнял ее стакан, а когда Антуанетта понимала, что одной улыбкой ей не отделаться, она залпом опрокидывала содержимое и стремительно исчезала.

Антуанетта избегала грубых ощупываний на заднем сиденье. Но молодые люди, желая получить что-то взамен за купленные для нее напитки, пытались залезть ей под юбку. Ее же совершенно не интересовал этот «бартер», и она всегда убегала раньше. Подруги Антуанетты были слишком молоды, чтобы понять, что она увлекалась алкоголем, а не парнями. Однако Рут это было хорошо известно.

Именно алкоголь поставил Антуанетту перед фактом, что их отношения с матерью изменились. От доверия и дружбы, которыми она так дорожила, не осталось и следа. Наконец-то Рут раскрыла перед ней свои карты, и Антуанетта чувствовала, что единственный способ выжить – это изгнать из сердца остатки былой любви.

Антуанетта сознавала, что стала создавать слишком много проблем, как и в годы раннего детства, когда мать отказывалась признавать происходящее. Теперь, когда она вышла из-под ее контроля, Рут, со своими несбывшимися мечтами, начала верить, что именно дочь была виновна во всех ее проблемах. И Антуанетта чувствовала это.

Рут дала ей понять, что примет своего мужа назад в их дом, как будто ничего не случилось. Она ненавязчиво и искусно обрабатывала Антуанетту, пока не заставила ее смириться.

Как и прежде, ей хотелось управлять Антуанеттой, и она слишком хорошо знала слова, которые могли заставить дочь плясать под ее дудку.

– Дорогая, я так за тебя переживаю, – начинала Рут. – Я не могу уснуть, пока ты не придешь домой. Из-за этого я чувствую себя такой вялой по утрам. Тебе действительно нравится так меня мучить? – Пытаясь вызвать у дочери чувство вины, она нападала: – Ты разочаровываешь меня. – Потом следовали обвинения: – Мне не известно, с кем ты шляешься по ночам и чем вы занимаетесь со своими друзьями, но я знаю, как от тебя пахнет, когда ты возвращаешься домой.

Антуанетта старалась не обращать на нее внимания. Устроившись в гостиной перед зеркалом, висящим рядом с телевизором, она невозмутимо наносила макияж, готовясь к очередной ночной гулянке и время от времени бросая взгляд на экран, где шла ее любимая передача «Музыкальный суд присяжных». Тогда Рут пускала в ход козыри:

– Ты же знаешь, как я люблю тебя!

Антуанетта многое бы отдала за то, чтобы это оказалось правдой. В глубине души под пеленой злости на мать еще теплился огонек привязанности, и она жаждала любви взамен. До освобождения отца оставалось всего несколько недель, и Антуанетта старалась не слушать мать, пытавшуюся перекроить историю на свой лад. Рут же старалась потуже натянуть поводья, чтобы добиться от дочери привычного послушания. Снова началась игра в счастливую семью, и от Антуанетты требовалось притворяться, что она с нетерпением ждет отца. Никто не должен был догадаться о том, что произошло когда-то и что одна лишь мысль о его возвращении казалась ей чудовищной.

– Дорогая, скоро вернется папа, – говорила Рут счастливым, безмятежным голосом, как будто в ответ не могла ожидать ничего, кроме радостного возгласа.

А у Антуанетты от этих слов мороз бежал по коже и начинало ныть в животе. Прежний, детский страх заставлял ее сжимать кулаки, но она ничего не отвечала матери.

Рут заявляла резким тоном, не терпящим возражений:

– Я хочу, чтобы ты постаралась не огорчать его. – Затем добавляла терпеливым голосом мученицы, представляя, что она таковой и является: – Я уже и так достаточно страдала! Никто не знает, сколько я вынесла. Больше я не выдержу.

Антуанетта и сама начала верить, что ее мать много страдала. Она так часто слышала фразу: «Я достаточно страдала! », что иначе и быть не могло, хотя в глазах матери читалось совсем другое: злость на упрямство дочери, равнодушие и неумолимая потребность создать свою версию происходящих событий.

День, когда отец должен был вернуться домой, уже маячил на горизонте. В течение стольких месяцев Антуанетта пыталась не думать об этом дне, но теперь это было невозможно. Его лицо и звук голоса наводили на нее ужас в трезвые часы, часы, которые становились все более редкими.

За неделю до его приезда Рут победоносно предъявила Антуанетте пакет, в котором находилась коричневая краска для волос.

– Ты должна убрать этот рыжий начес. В своей компании ты можешь делать со своими волосами все что хочешь. Но в этом доме придется выглядеть прилично, – твердо сказала она.

Антуанетта знала, что лучше подчиниться. Злить мать за несколько дней до возвращения отца – не очень хорошая идея. Вздохнув, она расчесала волосы и нанесла на них краску. Через час, вымыв голову, она энергично растерла волосы полотенцем перед камином и подошла к зеркалу. На нее смотрела блеклая Антуанетта, испуганная девочка-подросток, девочка-жертва, которой она была когда-то. От Тони, со всем ее куражом, не осталось и следа.

Мать победила: вся уверенность в себе, которой Антуанетте удалось добиться за то время, пока отца не было в ее жизни, оказалась полностью уничтоженной. И теперь, когда день его возвращения был не за горами, она чувствовала, что вернулась на то же самое место, откуда пришла.

Рут внимательно осмотрела ее новый цвет волос.

– Очень хорошо, дорогая, – холодно сказала она.

И это был отнюдь не комплимент.

За день до возвращения отца тягостное молчание повисло между матерью и дочерью. Антуанетте больше всего на свете хотелось скрыться в своей в комнате и выкинуть из головы мысли об отце и его возвращении. Рут же с воодушевлением разыгрывала сцену счастливого семейства. Вечер тянулся, и нервозность Антуанетты возрастала.

– Я пойду спать, – в конце концов сказала Рут. – Я сегодня так устала.

Именно теперь, осознав свою победу и почувствов, что после недолгого бунта дочь снова была под контролем, Рут нанесла смертельный удар:

– Завтра, дорогая, ты встретишь отца и привезешь его домой. Я работаю с утра, а у тебя перед вечерней сменой почти целый день свободен. – С улыбкой без тени искренности она достала из кошелька десятишиллинговую купюру и вложила ее в руки дочери. Потом, словно задумывая теплый прием, добавила: – Вот тебе немного денег. Напои его чаем в своем любимом кафе.

Словно оглушенная, Антуанетта послушно ответила:

– Хорошо, мама.

Пока Рут с удовлетворенным блеском в глазах распоряжалась, Антуанетта вновь ощущала на себе ее власть. Она быстро поцеловала мать в щеку, как делала это прежде, до своего маленького бунта, и пошла спать.

Антуанетта понимала, что матери, с ее извечной мечтой о счастливой семье, необходимо было верить в то, что она – хорошая жена, а Джо – обожающий ее ирландский красавец муж, что у них есть дочь, источник ее страданий, не приносящая им ничего, кроме несчастья. И если Антуанетта постарается вести себя хорошо и не раздражать отца, когда он вернется домой, все должно наладиться.

Позору и страданиям Антуанетты не было места в этих мечтах. В выдуманном мире Рут ее дочь была трудным подростком и виновницей всех бед.

И хотя Антуанетта пыталась бороться, прошло немного времени, и она сама начала верить в то, что, возможно, ее мать права.

Глава 8

В начале шестидесятых кафе, словно грибы после дождя, заполнили центр Белфаста. В этих заведениях, преображающихся по вечерам, собиралась местная молодежь, чтобы выпить капучино и поболтать. В одном из них Антуанетта, по желанию Рут, и должна была встретиться с отцом. Это было любимое кафе Антуанетты, именно здесь она встречалась со своими подругами перед тем, как пойти на танцы. Они заказывали шипучие напитки и обсуждали планы на предстоящий вечер.

Однако в день освобождения отца Антуанетту не радовала знакомая обстановка. Прежний уютный полумрак казался ей мрачным, а большая серебристо-черная кофемашина, обычно издававшая радостное знакомое шипение и бульканье, молча стояла на барной стойке.

В эти часы кафе пустовало: было еще слишком рано для многочисленных вечерних посетителей, а смешанная толпа из аккуратно одетых бизнесменов и элегантных женщин уже вернулась после ланча в свои офисы.

Из-за неизбежного возвращения отца Антуанетту охватила глубокая депрессия. Ей казалось, будто ее засасывает в черную дыру, и она страшилась мыслей о завтрашнем дне. Даже самые простые задания представлялись ей невероятно трудными, и любая мелочь вызывала тревогу. Все ее чувства замерли, и Антуанетта словно превратилась в механическую куклу, которой уже была когда-то. Она чувствовала, что единственный способ защитить себя – беспрекословно повиноваться приказам.

Мучили Антуанетту и другие невеселые мысли. Что она скажет, если встретит кого-нибудь из подруг? Почему мать договорилась о встрече в таком месте, которое считалось «ее территорией»? Похоже, ее хотели лишить и той независимости, которой она добилась, и той жизни, которую она выбрала для себя.

Раздумывая, она медленно подошла к одному из деревянных столиков и механически опустилась на стул. Его автобус должен прибыть в три часа. Она благодарила Бога за то, что в это время дня шансы наткнуться на кого-нибудь из знакомых были ничтожно малы.

Какого отца она увидит сейчас? – думала Антуанетта. Того заботливого мужчину, который много лет назад встретил свою жену и дочь на пристани Белфаста; того весельчака, который заставлял Рут светиться от счастья, а свою пятилетнюю дочь хохотать от удовольствия, когда он, качая, подбрасывал ее вверх, а затем звонко чмокал в обе щеки? Тот отец, который легонько трепал ее за подбородок и задаривал мать коробками с шоколадом, сейчас был лишь слабым воспоминанием.

Или это будет другой отец, у которого при одном лишь взгляде на Антуанетту глаза наливались кровью, а губы дрожали от злости? Все свое детство она боялась его. Тот, кого она так старательно пыталась выбросить из головы и все же помнила так отчетливо, возвращался назад.

Антуанетта приехала в кафе слишком рано. Она выглядела как в старые времена: ее заново окрашенные волосы спадали на плечи, рассыпаясь по воротнику пиджака в морском стиле, а вместо привычных для подростка джинсов и рубашки на ней были серая юбка и бледно-голубая двойка. Этим утром мать решительно вошла ее в комнату. Было видно, что она тщательно готовилась к приезду мужа: на ней был серый пиджак с меховым воротником, который выгодно оттенял ее кожу. Она покрасила волосы, чтобы скрыть седину, появившуюся за последние годы, и они медными волнами обрамляли ее лицо. На губах была ярко-красная помада ее любимого оттенка, а на руках с алыми наманикюренными пальчиками блестели кольца. Рут открыла шкаф и выбрала для нее одежду на свой вкус.

– Дорогая, надень сегодня это, – сказала она.

– Но мне это совсем не нравится, – пробормотала Антуанетта. – Это сейчас не модно.

– Глупости, дорогая. В этом наряде ты выглядишь прелестно. Тебе очень идет голубой цвет. Надень это, пожалуйста, чтобы сделать мне приятное, хорошо?

Ей пришлось подчиниться.

Антуанетта решила приехать на место встречи раньше отца и занять выигрышную позицию за столиком, чтобы хорошо видеть дверь и всех входящих. Ей хотелось увидеть его раньше, чем он заметит ее.

Мягкие полосы теплого света от висячих ламп падали на деревянные столики. Принесли кофе, и ей пришлось держать чашку обеими руками, так как ее ладони были влажными от страха. По телу то и дело пробегала нервная дрожь, а голова казалась пустой после бессонной ночи.

Антуанетта ощутила присутствие отца на мгновение раньше, чем увидела его. Она подняла глаза и посмотрела на дверь, но смогла различить лишь мужской силуэт. Стоя спиной к солнцу, он казался тенью без лица, но она знала, что это он. Антуанетта почувствовала, как волосы на ее затылке встали дыбом. Она положила руки на колени, чтобы было не так заметно, как они дрожат.

Только когда он подошел к ней вплотную, стали заметны черты его лица.

– Здравствуй, Антуанетта, – сказал отец.

Она вглядывалась в его лицо и видела перед собой человека, которого не знала раньше: полного раскаяния отца. Он провел в тюрьме около двух лет, и все это время, не считая его приезда на выходные, ей не приходилось общаться с ним.

– Здравствуй, папа, – ответила она. И не желая, чтобы он заговорил снова, поспешно добавила: – Мама дала мне немного денег, чтобы напоить тебя чаем.

Она пыталась вести себя так, как будто не происходит ничего необычного. Для любого человека со стороны они представляли обыденное зрелище: отец пьет чай со своей дочерью.

В тот момент, когда Антуанетта заговорила с отцом, она почувствовала, что сделала шаг навстречу миру, созданному Рут. Это был мир, в котором ее своенравие и упрямство исчезали, – и она становилась послушной куклой в руках матери. «У меня нет выбора», – заученно повторяла Антуанетта. И послушно исполняла свою роль в игре под названием «Счастливая семья».

Но до нормальной семьи было далеко. Рядом с ней сидел человек, попавший в тюрьму из-за ее же свидетельских показаний, иначе его определили бы в больницу для душевнобольных, на что так надеялась ее мать, – это было меньшее из двух зол. С тех пор Антуанетта часто думала о том, как он поведет себя, когда они встретятся снова. Теперь настал момент, когда она должна была это узнать.

Заставив себя скрыть страх, Антуанетта посмотрела на отца. Она искала каких-нибудь изменений, пусть совсем небольших, в глазах человека, который был осужден за сексуальное преступление. Хотя газеты и умолчали о том, что малолетняя девочка, которую он насиловал, являлась его собственной дочерью, сам факт, что его жертвой была несовершеннолетняя, был чреват кое-какими последствиями. Несомненно, другие заключенные, мягко говоря, выражали свое неодобрение. Наверняка он больше не сможет пользоваться успехом и популярностью в мужском кругу. И его не спасет даже мастерское владение бильярдным кием.

Но, к ужасу Антуанетты, он ничуть не изменился и выглядел таким же, каким она видела его в зале суда. Его твидовый костюм, хотя и изрядно поношенный, сидел превосходно. Галстук был повязан аккуратным узлом под воротничком хорошо выглаженной бледно-голубой хлопчатобумажной рубашки. Густые волны его волос отливали золотом, а прическа выглядела так, как будто он только что вышел от парикмахера. В его глазах читалось, что ему на все наплевать. И на ее напряженный взгляд он ответил теплой улыбкой.

Он сел напротив нее, наклонился и накрыл ее руку своей ладонью. Антуанетта почувствовала, как ее пальцы одеревенели от его прикосновения, а затем стали дрожать. Больше всего на свете ей хотелось сорваться с места и убежать. Но у нее не было сил, чтобы избежать хотя бы его гипнотического взгляда.

– Прости меня, – сказал он, как будто в этих словах была заключена магическая формула и все его злодеяния должны были исчезнуть, словно по мановению волшебной палочки.

Но Антуанетте безнадежно хотелось верить ему. Ей хотелось перелистать назад годы мучений и заново переписать свою жизнь. Больше всего на свете ей хотелось быть нормальным подростком, с любящими родителями и счастливым детством, приятные воспоминания о котором она могла бы взять с собой во взрослую жизнь. Ей, лишенной этого, так хотелось получить возможность смеяться над своими детскими воспоминаниями и рассказывать о них своим подругам. Она знала, что все эти истории о прошлом, семье и друзьях создают жизненный каркас, но ее воспоминания были слишком страшными даже для нее самой, не говоря уже о других людях.

Антуанетта смотрела на отца, мучимого угрызениями совести, и желала верить ему, но не могла.

А Джо решил, что снова одержал верх. Он улыбнулся и заказал чай с пшеничными лепешками. Антуанетта наблюдала, как он запивает еду чаем, но сама не могла проглотить ни кусочка. Она безучастно смотрела на него и чувствовала, как возвращается знакомый страх. Когда она была маленькой, в такие моменты у нее от ужаса стекленели глаза и волны тошноты скручивали живот.

Наконец он отставил чашку и улыбнулся:

– Ну, девочка моя, если ты уже закончила, мы можем идти.

Он ни словом не обмолвился по поводу отсутствия у нее аппетита, а лишь попросил оплатить счет. Потом он взял ее за руку, разыгрывая заботливого отца, и крепко сжал ее, когда они выходили из кафе.

Бок о бок Антуанетта с отцом сидели в автобусе, который вез их из центра Белфаста в Лисберн, где находился их дом. Они заняли места на верхнем ярусе, чтобы отец мог курить. Антуанетта смотрела, как он скручивает сигарету, как кончиком языка медленно увлажняет край бумаги, прежде чем прикурить, как, расслабившись, с наслаждением выпускает в воздух струйки дыма.

Антуанетта старалась вдохнуть побольше выхлопных газов, чтобы заглушить запах его тела, такой знакомый и отталкивающий. Ей хотелось стать маленькой и незаметной. Он прижимался к ней своей рукой, и она ощущала жар его тела. Антуанетта отвернулась к окну – его отражение смотрело на нее в упор с неискренней улыбкой на губах, той самой, которую она так хорошо помнила со времен детства.

Наконец они приехали и друг за другом выпрыгнули из автобуса. В одной руке Джо держал свой маленький чемоданчик, а другой ухватил Антуанетту за локоть. Она еле удержалась, чтобы не вздрогнуть, почувствовав мертвую хватку его пальцев. Ей пришлось идти рядом с ним, и с каждым шагом желание вырваться становилось все сильнее, но многолетняя привычка подчиняться парализовала ее волю.

Они зашли в маленький коридор, и только тогда он отпустил ее локоть. Виляя хвостом, Джуди вышла встречать свою хозяйку. Увидев ее, Джо опустился на корточки и грубыми пальцами неуклюже погладил собаку по голове, по-своему приветствуя ее. Джуди не выразила бурных восторгов, впрочем, он и не ожидал другой реакции. Резко потянув собаку за уши, он поднял ее морду и заставил смотреть себе в глаза. Джуди, не привыкшая к такому грубому обращению, вырвалась и убежала. Спрятавшись за своей хозяйкой, она прижалась к ее ногам и с подозрением наблюдала за появившемся в доме чужаком.

Вспышка раздражения исказила его лицо. Все должны были уважать Джо Магуайра, включая собак.

– Джуди, ты не помнишь меня? – спросил он бодрым голосом, который не мог скрыть его досады.

– Она уже старая, папа, – быстро сказала Антуанетта, надеясь, что это защитит ее любимицу от раздражения отца.

Казалось, извинение его устроило. Он прошел в маленькую гостиную, уселся в самое удобное кресло и с самодовольным выражением огляделся вокруг.

– Ну что, Антуанетта, ты рада моему возвращению? – В его голосе слышалась насмешка. Принимая ее молчание за согласие, он продолжил: – Тогда будь хорошей девочкой и сделай мне чай. – И после секундного раздумья он указал на чемодан, небрежно брошенный на пол у входной двери: – Но сначала отнеси это в нашу с мамой комнату.

Наклоняясь, чтобы поднять чемодан, Антуанетта увидела самодовольную улыбку на его лице. Теперь он точно знал, что годы отсутствия не изменили результатов многолетней муштры, препятствующей нормальному развитию дочери. То, что он увидел, служило подтверждением, что Антуанетта не превратилась в бунтующего подростка.

Увидев его улыбку, Антуанетта сразу же все поняла. Он все еще имел над ней власть, и она это хорошо осознавала. Но она понимала, что ей лучше скрыть растущее чувство негодования и обиды. С чемоданом в руке она шла по направлению к лестнице, чувствуя, что он следит за каждым ее движением.

Антуанетта вошла в комнату родителей и со стуком опустила чемодан возле двери, стараясь не смотреть на постель, которую он теперь будет делить с ее матерью. Потом она спустилась на кухню и, словно в оцепенении, наполнила чайник и поставила его на плиту. На ум начали приходить воспоминания о тех днях, когда она использовала этот ритуал приготовления чая, чтобы подольше потянуть время.

Затем ее мысли перекинулись на мать. Ругая ее про себя, она мысленно задавала ей вопросы, на которые жаждала получить ответ: «Мама, как ты можешь подвергать меня такой опасности? Неужели ты меня совсем не любишь? Разве годы, проведенные вдвоем, только ты и я, ничего для тебя не значат? »

И теперь ей был известен ответ.

Свист чайника отвлек ее от мрачных мыслей. Антуанетта залила чайные листья кипятком. Помня буйный нрав своего отца, не любившего долго ждать, она торопливо поставила на небольшой поднос две чашки, миниатюрный молочник и сахарницу и аккуратно понесла в гостиную. Опустив поднос на кофейный столик, она стала разливать чай, помня о том, что сначала нужно добавить молока, а потом положить две ложки сахара, как любил отец.

– Ну, Антуанетта, твой чай по-прежнему хорош. А теперь скажи-ка, скучала ли моя девочка по своему отцу?

Она вздрогнула от воспоминаний о том времени, когда он постоянно мучил ее подобными вопросами, на которые ей никогда не удавалось найти подходящий ответ. Они лишь смущали ее и подрывали ее уверенность в себе.

Антуанетта не успела ответить, как раздался громкий стук в дверь. Джуди залаяла, и Антуанетта на миг забыла о своих муках. Ее отец не собирался покидать удобное кресло, ясно дав дочери понять, что ей самой придется открывать дверь.

Почувствовав облегчение от того, что ей не нужно отвечать на вопрос, она подошла к входной двери и открыла ее. На пороге стоял мужчина средних лет хрупкого телосложения. Его редеющие рыжеватые волосы были зачесаны на правую сторону, а в светло-серых глазах, смотревших из-под очков в золотой оправе, не было ни искры тепла. Хотя темный костюм незнакомца был частично скрыт под габардиновым макинтошем кремового цвета длиной в три четверти, Антуанетта могла разглядеть аккуратный узел галстука в полоску под воротничком белоснежной рубашки.

Ей никогда раньше не приходилось видеть этого человека. Удивленная визитом незнакомца, она смущенно улыбалась и ждала, когда он заговорит. Он окинул ее сверху вниз ледяным взглядом и в ответ на ее пытливое выражение лица открыл тонкий бумажник. Затем поднес его к глазам Антуанетты, чтобы она могла увидеть удостоверение, и наконец заговорил.

– Здравствуй, – холодно произнес он. – Я из социальной службы. Ты Антуанетта?

Снова это имя, которое она ненавидела. Этим именем называли ту девочку, которой она больше не желала быть. Имя, которое она не слышала с тех пор, как ее отца посадили в тюрьму, в день его освобождения снова зазвучало в ее ушах. Каждый раз, услышав «Антуанетта», она чувствовала, как личность по имени Тони постепенно исчезает. Улышав свое имя из уст отца, Антуанетта возвращалась в прошлое и снова превращалась в четырнадцатилетнего испуганного подростка, каким она была, когда его посадили. А теперь и этот незнакомец называл ее прежним именем. У нее появилось плохое предчувствие, и она озадаченно взглянула на него. Что нужно социальной службе сейчас? – удивлялась Антуанетта. Они и раньше не сделали почти ничего, чтобы помочь ей.

– Я могу войти? – спросил мужчина. И хотя его слова звучали как вопрос, по тону и выражению лица это больше походило на приказ. – Мне нужно поговорить с тобой и твоим отцом.

Она кивнула и отошла в сторону, чтобы он мог пройти в гостиную. Работник социальной службы с явным отвращением окинул взглядом мирную картину их чаепития. Антуанетта увидела его реакцию и тотчас же почувствовала его антипатию к себе, но, будучи вежливой девушкой, все же предложила ему чаю, от которого он презрительно отказался.

Этот человек пришел не за тем, чтобы помочь ей. Она знала, что он уже провел свой собственный суд над ней и признал ее виновной.

Она села на стул с твердой спинкой и положила руки на колени, чтобы не было видно легкой дрожи, которая предательски выдавала ее нервозное состояние. Посетитель занял оставшийся стул. Он аккуратно поправил штанины брюк у колен, чтобы не разгладились отутюженные стрелки, показав при этом носки и белые лодыжки над ними. Антуанетта заметила, что, несмотря на этот суетливый маневр, сквозь ткань брюк проглядывали острые колени. Его ноги, плотно сдвинутые, были обуты в черные ботинки, такие блестящие, что, казалось, он мог увидеть свое отражение в них, когда завязывал шнурки.

Мужчина, повернув свое бледное, непривлекательное лицо в сторону Джо, вел с ним светскую беседу, полностью игнорируя Антуанетту. Внешне он казался маленьким и безобидным, но в нем было что-то такое – холод в глазах, брезгливость, педантичность, с которой он открыл портфель и положил бумаги себе на колени, – что заставило Антуанетту содрогнуться от мрачных предчувствий. Она знала, что, хотя его глаза направлены на отца, в те моменты, когда он случайно сталкивался с ней взглядом, он оценивал ее и отмечал недостатки.

Уже через несколько минут Антуанетте стала понятна причина, по которой этот человек пришел в их дом. Разговор зашел о целях его визита: мужчина хотел знать о планах Джо на будущее. Джо был освободившимся заключенным, а после тюрьмы все же требуется некая реабилитация. Социальный работник добросовестно выполнял свою функцию: со стороны должно было быть видно, что им оказана достаточная помощь, положенная по закону.

– Итак, Джо, вы уже договорились насчет собеседований по поводу работы? – спросил он.

Джо ответил, что да, его собеседования с офицерами местной армии уже назначены. Они искали опытных механиков из гражданского сектора. Имея на руках старые рекомендации, а также будучи добровольцем, участвовавшим в боевых действиях во время войны, Джо был уверен, что его примут на работу.

Все это время Антуанетта чувствовала по скрытым взглядам, которые исподтишка бросал на нее социальный работник, что она также была одной из причин его прихода.

По-видимому, удовлетворенный ответом Джо, соцработник сурово посмотрел на нее и произнес следующее замечание, касавшееся обоих:

– Вы должны вести себя хорошо, слышите меня?

Антуанетта увидела вспышку гнева в глазах отца, которую он быстро скрыл.

– Да, – пробормотал он. Но, чувствуя, что от него ожидают чего-то большего, одарил социального работника приятной улыбкой и грустно произнес: – Я извлек хороший урок, и все, чего мне хочется, – помириться со своей женой. Ей было очень тяжело, пока меня не было, и я хочу исправить свои ошибки.

– Хорошо, Джо. Только держись подальше от алкоголя, обещаешь?

К изумлению Антуанетты, отец поднялся из кресла, сделал несколько шагов, отделявших его от нежданного гостя, и обеими руками потряс его руку.

– О, конечно, не волнуйтесь, – сказал он и снова улыбнулся.

С чувством выполненного долга мужчина поднялся со стула и застегнул портфель, собираясь уходить. Между делом, смерив Антуанетту презрительным взглядом, он сказал:

– А ты, Антуанетта, поняла, что должна вести себя хорошо?

Поняв, что он ждет от нее ответа, она, запинаясь, ответила:

– Да.

Удовлетворенный ее покорностью, он направился к входной двери. Она пошла за ним, чтобы проводить. Когда за ним захлопнулась дверь, Антуанетта почувствовала, как исчезают последние капли ее уверенности в себе, которую она завоевывала с таким трудом. Как будто и не существовало этих двух лет тюремного заключения и она снова была четырнадцатилетним подростком, которого все осудили после преступления, совершенного ее отцом.

Прислонившись к стене и пытаясь успокоиться, прежде чем снова предстать перед отцом, под удаляющиеся шаги социального работника она заставила себя вспомнить слова судьи: «Люди тебя осудят… и я хочу сказать, что в произошедшем нет ни капли твоей вины». Но Антуанетта всегда чувствовала на себе клеймо грязного людского мнения, и сегодня слова судьи потеряли свою силу и уже не могли утешить ее. Она снова ощутила, что находится во власти мира взрослых, который опять предал ее, как и в те времена, когда преступление ее отца получило огласку.

Она вернулась в гостиную, гадая, какой эффект оказал приход социального работника на настроение отца. Он никак не отреагировал на непрошеного гостя и только протянул свою чашку, чтобы Антуанетта подлила ему чая.

– Не говори об этом матери. – сказал он. – У нее и так много забот.

Для большей убедительности отец грозно посмотрел на нее, после чего продолжил прихлебывать чай. Об этом визите больше никогда не вспоминали.

Глава 9

Воспоминания о прошлом отступили, и я вновь очутилась в гостиной дома своего отца. Я крепко зажмурила глаза, чтобы отвлечься от прошлого, оставшегося в другой жизни, но все еще чувствовала уныние, которое оставил после себя дух прежней Антуанетты.

Она, отчаянно мечтавшая о любви, никому не была нужна, и одного лишь этого факта было достаточно, чтобы жизнь стала казаться ей бесполезной. Уязвимые люди с недостаточной уверенностью в себе смотрят на все совершенно другими глазами.

В ее голове крутилась одна и та же мысль: «Если мои родители не любят меня, наверное, со мной что-то не так».

Когда Антуанетта смотрелась в зеркало, она всегда видела там не то, что было на самом деле. В своем отражении она находила лишь непривлекательные черты. Вместо жертвы видела виновни-

цу. Вместо очаровательной девушки казалась себе достойной лишь отказа.

Почему же она не протестовала? Почему не собрала вещи и не уехала? Лишь став взрослой, я поняла причину. Глубокое чувство горя так сильно истощает ум, что человек становится временно недееспособным. Неспособность ясно мыслить затрудняет принятие даже самых простых решений, не говоря уже о планировании ухода из дому. Антуанетта была парализована отчаянием.

Если бы только она могла уйти и больше никогда не видеть родителей. Но ей еще не было и восемнадцати. К тому же это происходило в эпоху, когда не было принято, чтобы подростки покидали родительский дом и снимали жилье. Она чувствовала себя в безопасности лишь в краткие моменты жизни и не осмеливалась вступать в конфликт с родителями, закованная свинцовыми кандалами страха. Но какой бы несчастной ни была ее жизнь дома, неизвестность пугала ее еще больше.

Антуанетта считала, что для того, чтобы казаться нормальной, она должна быть частью семьи. Ни одна из ее знакомых девушек не жила отдельно от родителей. К тому же в те годы она не только мечтала об общении со сверстниками на равных, но и лелеяла планы на будущее. Антуанетта надеялась, что, если ее отец выйдет на работу и станет вносить свой вклад в семейный бюджет, Рут не будет так сильно зависеть от ее доходов.

Антуанетта думала, что, если с ее плеч спадет этот груз ответственности, она сможет пойти на курсы секретарей. Проработав в Батлинзе весь летний сезон, она сумела бы набрать необходимую сумму, прибавив ее к уже имеющимся сбережениям. Этих денег хватило бы на целый год обучения в колледже, а после получения диплома она стала бы свободной и смогла бы уехать из дому навсегда.

Вспоминая прошлое, я отчетливо представляла все эти мысли и переживания о будущем.

Мои руки тряслись от желания вернуться в прошлое и постучать в окно своего дома. Мне хотелось защитить эту девочку и показать ей, куда могли бы привести ее спутанные мысли. Поток воспоминаний увлек меня, пронес сквозь двери, и я очутилась в своей прежней комнате. Словно и не было этих десятилетий за моими плечами. Я снова находилась рядом с девочкой-подростком, с которой у нас было одно прошлое.

Я смотрела в ее затравленные глаза. Она чувствовала, что ее любимый дом оказался ловушкой и что у нее нет выбора. И хотя нас разделяла пропасть из множества лет, мне очень хотелось, чтобы она услышала меня.

– Уезжай! – тихо умоляла я. – Послушай меня! Уезжай прямо сейчас! Пока мать на работе, собери свои вещи и уходи! Ты не знаешь, что случится с тобой, если ты останешься, но я-то знаю.

Отложи свое образование до лучших времен – ты еще успеешь, когда станешь старше. Если ты останешься, они разрушат твою психику, Антуанетта. Твоя мать никогда не станет защищать тебя. Поверь мне, будет только хуже.

Антуанетта наклонилась, чтобы почесать за ухом свою собаку. Она не слышала голос из будущего. До меня доносилось тиканье часов, безжалостно идущих вперед. К сожалению, время нельзя повернуть вспять, и, зная это, я заплакала от жалости к ней.

И снова пришли воспоминания. Я видела, как мать отправила Антуанетту встречать отца. Я чувствовала, как она борется, отчаянно цепляясь за свою индивидуальность. Она сопротивлялась полному подчинению своим родителям, и я снова слышала грубый голос отца, мгновенно пресекавший любые ее попытки.

Воспоминания о невинных танцах тех времен вызвали на моем лице грустную улыбку. С ностальгией моя память рисовала картины развивающейся молодежной культуры, неотделимо связанной с моим поколением, и я почувствовала печаль при мысли, как, будучи подростком, я пыталась создать нормальную жизнь.

Я снова ощутила ее одиночество.

Антуанетта создала новую личность и спряталась за ее спиной. Эта девочка любила тусовки и дискотеки, могла обмануть своих подруг, но не себя. Она жила в постоянном страхе, что ей начнут задавать вопросы о ее прошлом, ее семье. Если бы это случилось, она была уверена, ее обман раскрылся бы. Это были страхи, не свойственные нормальному подростку. Антуанетта стала выпивать, считая алкоголь своим другом, помогающим уменьшить страдания. А потом, когда он превратился в ее врага, она боролась, чтобы снизить его власть над ней.

Мое уныние сменилось приступом гнева на двух людей, которые лишили детства собственного ребенка. Я глубоко затянулась сигаретой, гневно стряхивая пепел в растущую в пепельнице горку окурков, и мне в голову пришла еще одна мысль.

Мой отец умер. Он уже не мог вернуться в этот дом. В столе я обнаружила его бумажник, в котором оставались деньги на непредвиденные расходы. Мне в голову неожиданно пришла идея, и на лице появилась улыбка. На что же мне потратить эти деньги? На что он больше всего ненавидел тратить деньги? Определенно, одной из таких вещей были рестораны. Я вспомнила, как моей матери хотелось сходить в какой-нибудь фешенебельный ресторан, и каждый раз отец презрительно фыркал и говорил, что это значит выбросить на ветер его кровные денежки, которые он зарабатывал тяжким трудом.

– Ну, сегодня он все же заплатит за обед! – воскликнула я и набрала мобильный номер своей подруги.

Она приехала в Ирландию, чтобы поддержать меня и помочь организовать мне похороны отца. Она остановилась в отеле неподалеку. Пока я звонила ей, мой ум лихорадочно искал другие кощунства, которые могли бы свести с ума моего отца и вызвать в нем приступ гнева. Женщина за рулем его ярко-красного блестящего автомобиля, припаркованного снаружи, точно взбесила бы отца. Прекрасно, так мы и сделаем, думала я с ликованием.

Когда моя подруга подошла к телефону, я выпалила:

– Как ты смотришь на то, чтобы пообедать в каком-нибудь ресторане? Очень милом и страшно дорогом. Я плачу. Заеду за тобой через двадцать минут.

Потом я позвонила своему страховому брокеру в Лондон, и последний звонок был в ресторан, чтобы заказать столик на двоих. Затем, взяв ключи от машины отца, которые были заботливо оставлены на столе, я быстрым шагом вышла из дому, торжествуя, вставила ключ в замок зажигания, включила радио на полную громкость и тронулась с места.

После того как я забрала подругу, мы медленно двинулись по широкой дороге вдоль океана, ведущей к Мостовой Гигантов. В отличие от Англии, ландшафт Северной Ирландии почти не изменился с тех пор, как я впервые приехала сюда ребенком. Здесь не было построено множества новых домов или многоэтажек. Напротив, местность была красива, как и прежде. Мы ехали по дороге, с замиранием сердца разглядывая пейзаж из зеленых холмов с левой стороны и девственные пляжи с правой. Я заметила несколько фигур в теплой одежде, подгоняемых порывами свежего ветра с Атлантического океана, и жадных чаек, стремительно падающих вниз в поисках еды.

Открыв окно, чтобы глотнуть свежего морского воздуха, я услышала плеск волн, разбивающихся о берег. Это была та Ирландия, которую я любила, та страна, частью которой я могла бы себя ощущать, если бы не мое прошлое.

Мы проезжали крошечные деревушки с маленькими одноэтажными домиками вдоль дороги. Вместо рыжеволосых детишек времен моей юности, в оборванной одежде, с обветренными ногами, торчащими из резиновых сапог, я видела детей в модных одежках, гонявших на блестящих велосипедах или скейтах.

Висящие корзины с цветами, украшающие свежевыкрашенные пабы, заявляли, что теперь они перестали быть исключительно мужской территорией.

Мы прибыли к месту нашего назначения – в маленький морской городок, где помимо ящиков и корзин с цветами на окнах улицы пестрели рекламными вывесками с надписью «Ресторан-паб». Северная Ирландия двигалась навстречу двадцать первому столетию.

Мы остановились напротив дома в викторианском стиле из серого камня с двумя входами. Хотя его строгий внешний вид не изменился, несколько десятков лет назад он был переоборудован в уютный ресторан.

Мы вошли внутрь и словно попали в другое время. Темный интерьер из дерева и тяжелая мебель почти не изменились с тех пор, как я была здесь последний раз, почти тридцать лет назад. Тогда меня приглашал молодой человек, которому хотелось произвести впечатление. Не привыкшая к такой роскоши, я долго изучала меню, выискивая какое-нибудь знакомое блюдо. А затем мучилась от нерешительности, не зная, какой прибор взять первым. В тот раз я заказала котлеты по-киевски и бутылку вина «Матеус Розе». В то время это казалось мне верхом изысканности. Теперь я привыкла к дорогим ресторанам, и меню меня больше не пугает.

Я уверенно вошла и осмотрелась по сторонам. Обои в полоску эпохи Регентства, темно-зеленые ковры цвета мха и официанты в черно-белой одежде разбавляли старинную атмосферу. Те посетители, которые искали превосходства в меню модных блюд, сюда захаживали редко, предпочитая интерьеры из стекла и металла.

Мы подошли к администратору и попросили организовать столик.

– Конечно, леди, пожалуйста, пройдите за мной. Я отведу вас в ресторан, – сказала она.

– Лучше проводите нас в бар, – попросила я.

– Вы собираетесь обедать? – сухо спросила администратор. – В ресторане вам будет удобнее.

Я знала, что леди в подобных заведениях заказывали напитки, чаще всего бутылку десертного вина, во время изучения меню. Это было не для меня.

– Для начала я хочу шампанского и устриц, – заявила я. – Еду мы закажем позже.

После секундного колебания из-за нарушения этикета администратор провела нас в бар, где мы уселись за маленький столик и наслаждались прекрасным обслуживанием.

– Вы празднуете какое-то событие? – спросила администратор с тенью легкого неодобрения; она не старалась рассыпаться перед нами в любезностях, но все же ей хотелось удовлетворить свое любопытство.

Я могла бы сказать ей правду: «Да, я праздную смерть своего отца». Но мне не хотелось ее шокировать, и я, сжалившись над ней, произнесла:

– Мы просто наслаждаемся отпуском. А это место нам порекомендовали. Позже мы с радостью попробуем что-нибудь из вашего меню, я слышала, что оно превосходно.

Ее лицо смягчилось. Похоже, она сделала вывод, что мы туристы «из-за океана», и нам незнакомы хорошие манеры. Поэтому, простив нарушение этикета, она с достоинством покинула нас.

Я сразу же забыла про свою диету, ведь целью этой игры было полное потакание своим капризам. Бармен принес ведерко со льдом, из которого выглядывала бутылка шампанского, и наполнил бокалы. Я подняла тост за своего отца:

– Спасибо, папа, за первый в жизни обед, которым ты угощаешь меня!

– За доброго старого Джо, – пробормотала моя подруга, и, заговорщически улыбаясь друг другу, мы чокнулись.

Она знала правду, поэтому и предложила поехать со мной в Ирландию и поддержать меня. Через час бутылка шампанского была опустошена, устрицы съедены, и пришло время переходить в ресторан. Мы уже заказали два бифштекса шатобриан с гарниром и бутылку крепкого красного вина.

– Нам хватит одной бутылки? – спросила я подругу, забавляясь при этом выражением ужаса на лице официанта.

Еще одна вещь, которую ни в коем случае не должны делать приличные леди, – напиваться в дорогих ирландских ресторанах. Но он не знал, что мы умели пить вино и шампанское. В любом случае, мне было наплевать. Я уже решила, что мы оставим машину и возьмем такси.

– Да, – решительно ответила она, но вдруг засомневалась, когда я заказала сырную тарелку.

Наконец мы вместе решили, что прекрасным завершением станет ирландский кофе.

Мы выпили по три чашки ирландского кофе, болтая как старые друзья, и часы пролетели, как минуты. Внезапно мы заметили, что день уже клонится к вечеру и ресторан начинает готовиться к приему вечерних посетителей.

– Пришло время оплатить счет, – сказала я и позвала официанта.

По его лицу пробежала тень облегчения, когда он понял, что мы собираемся уходить и больше не будем заказывать алкогольных напитков. Со скоростью света появился счет на серебряном подносе.

Подошла администратор, бросая на нас неодобрительные взгляды.

– Эта ваша красная машина припаркована снаружи? – спросила она.

Я поняла намек:

– Да. Мы можем оставить ее здесь до завтрашнего утра? Обед был так хорош, что, похоже, мы чуть-чуть перебрали.

Я видела, что она искренне согласна со мной. Моя благоразумная осторожность, не говоря уже о щедрых чаевых, немного смягчила ее, и, любезно кивнув, она пошла заказывать такси.

Когда мы уходили, она открыла и придерживала перед нами дверь. Прежде чем мы вышли, в ресторан вошла группа мужчин. Я знала их, это были члены гольф-клуба, который посещал мой отец.

– Примите соболезнования по поводу недавней утраты, – пробормотали они, увидев меня. – Как ужасно потерять отца.

Я слышала, как позади меня разбиваются иллюзии.

Вечером я вернулась в дом отца. Похороны были назначены на следующий день. Я понимала, что чем быстрее я решу вопросы с домом, тем скорее смогу уехать.

Только тогда прошлое сможет отпустить меня и освободить от мыслей об Антуанетте, переполнявших мою голову. Одна за другой на ум приходили различные сцены из прошлого, и против своей воли я снова перенеслась на много лет назад.

Глава 10

Как ни старалась Антуанетта не замечать отцовского взгляда, что бы она ни делала: убирала ли комнату, заваривала ли чай, смотрела ли телевизор, его глаза следили за каждым ее движением. Словно послушная воле хозяина маленькая кукла, передвигалась она по комнатам викторианского домика. Внешне покладистая, она считала часы до выхода из дому.

А в это время ее мать затеяла новую игру под названием «папа зарабатывает деньги». Она вела себя так, будто Джо не было всего лишь неделю. Причина, по которой отсутствовал муж, считалась тайной за семью печатями. Рут решила не только никогда не вспоминать правду, но и вести себя так, словно прошлого не существовало. Словно на протяжении многих лет она не оставалась равнодушным зрителем, неумолимо глухим и слепым, в то время как ее муж насиловал собственную дочь.

Будто ничего и не было.

Антуанетте казалось, что последних двух лет словно и не существовало. Она снова превратилась в девочку, не способную влиять на свою собственную жизнь. Теперь, когда ее родители были вместе, их власть над ней стала всеобъемлющей, и она попала в замкнутый круг, в котором барахталась без всякой поддержки.

Антуанетта больше не чувствовала себя непринужденно в их милом домике, который они с матерью обустраивали с такой любовью. Присутствие Джо ощущалось во всем. Он оставлял полные окурков пепельницы на подлокотниках ее любимого кресла, рядом валялись газеты, открытые на страницах с новостями спорта, а на кофейном столике стояла его чашка с налетом от бесконечного чая, который Антуанетта или ее мать приносили ему. На кухне стояли его бритвенные принадлежности и висело грязное полотенце, к которому Антуанетта не могла прикоснуться без отвращения.

Как и два года назад, счастье Рут полностью зависело от настроения ее мужа. Все чаще она неудовлетворенно хмурила брови, и вместо радостной улыбки на ее лице появлялось мученическое выражение. Антуанетта больше не слышала, как мать напевает себе под нос любимые мелодии. Разве мама сама ничего не видит? – удивлялась она. Как она могла забыть простые радости спокойной и гармоничной жизни до его возвращения? Почему ее не пугает эта зависимость, когда весь дом находится во власти его настроения и окружающей его ауры грубой силы? Антуанетте казалось невозможным, чтобы кто-то по доброй воле мог предпочесть подобное существование той жизни, которой они наслаждались вдвоем до освобождения отца.

Похоже, что и материальной выгоды от него не было никакой. Хотя Джо и устроился механиком в армейское подразделение и имел немало возможностей подработать, его вклад в семейный бюджет не улучшил общего финансового положения. В действительности в семье появился еще один нахлебник, да еще с привычкой выкуривать по сорок сигарет в день, – и с деньгами стало еще тяжелее, чем раньше.

Через четыре недели после своего возвращения он заявил, что вынужден работать по выходным.

– Рано уходить и поздно возвращаться, – сказал он с добродушной улыбкой.

– О, Пэдди^{^[1]}, – запротестовала Рут, называя его ласковым прозвищем, – только не в субботу. Ты же знаешь, у меня выходной.

Кафе, в котором Рут работала управлящей, было ориентировано на публику, трудящуюся в режиме пятидневки, и поэтому в субботу владелец решил закрываться после полудня, что очень нравилось ей и ее дочери.

От подозрительного взгляда Рут добродушное выражение на лице Джо сменилось раздражением:

– Нам ведь нужны деньги, не правда ли? И разве не ты все время твердишь, что хочешь переехать в большой дом в Белфасте?

Рут покорно кивнула:

– Хорошо, милый.

За последние несколько недель Антуанетта не раз замечала это выражение покорности на лице матери.

– Тогда на что ты жалуешься? В выходные оплата в полтора раза выше. Если бы твоя дылда-дочь больше вкладывала в семейный бюджет, вместо того чтобы тратить все деньги на шмотки и эту дрянь, которой она мажет лицо, мне не пришлось бы так много работать.

Антуанетта ждала, что на этот раз мать заступится за нее. Она давала деньги на ведение хозяйства с тех пор, как начала зарабатывать. Но Рут промолчала.

Антуанетта знала, что ее мать мечтает о большом доме, похожем на тот, в котором прошло ее детство: изящный трехэтажный особняк в георгианском стиле. Однако о планах на этот счет она слышала впервые. Ее отец, казалось Антуанетте, стремился держать под контролем абсолютно все.

«До его возвращения нам было так удобно в нашем маленьком домике, – с горечью думала она. – Это лишь очередная причина, чтобы мама не возмущалась его отлучками».

Антуанетта не поверила отцу. И торжествующее выражение, появившееся на его лице после выигранного спора, еще больше убедило ее в его лжи. Мысль же о том, что мать лишь притворяется, будто верит ему, вызвала в ней негодование.

– Небось опять пойдешь на свои собачьи бега, – вполголоса пробормотала Рут.

Заметив выражение лица дочери и верно истолковав его, Джо грозно рявкнул:

– Что стоишь? Лучше помоги матери. Хоть какая-то польза от тебя будет. – После чего ушел, с треском захлопнув за собой дверь.

Мать с дочерью молча переглянулись. Антуанетта, увидев несчастное лицо матери, даже не попыталась ее утешить. Хоть бы раз мать заступилась за нее! Что ей стоило сказать, что в семейный бюджет дочь вкладывает не меньше денег, чем ее отец? Антуанетта чувствовала несправедливость подобных замечаний, и каждый раз ее ранило молчаливое согласие матери. Если даже мать не заступается за нее, кому она вообще нужна?

Антуанетта поднималась в свою комнату с надеждой, что отец выиграет на собачьих бегах достаточно денег и не появится дома до тех пор, пока она не уйдет на танцы. Она знала, что отдает матери столько же денег, сколько и он. Если считать чаевые, она зарабатывала столько же, сколько отец, хотя этот факт лишь распалял его с трудом сдерживаемую злость.

Ей вспомнилось, как он распоряжается телевизором, который купила она, как постоянно смотрит спортивные программы, ненавистные ей, а мать готовит только его любимые блюда и никогда не спрашивает Антуанетту, чего бы ей хотелось. Ей вспомнилось, как однажды она предложила приготовить ужин и как он глумился тогда над ее стараниями, называя ее стряпню «ужасной, редкостной дрянью». С момента его возвращения, не считая этой неудачной попытки приготовить еду, ей оставляли лишь самую грязную работу, такую как уборка и стирка.

Антуанетта не имела ни малейшего желания появляться перед отцом в своем вечернем наряде. Она знала, что он будет высмеивать любые ее попытки выглядеть привлекательно и по ее хрупкому самолюбию будет нанесен очередной удар. Если же он придет в плохом настроении, она станет для него мишенью, словесной «боксерской грушей» для выплескивания злости, которая, казалось, всегда кипит в нем. Антуанетте также не хотелось огорчать мать, хотя в глубине души она считала, что именно мать виновата во всех ее несчастьях. Антуанетта не могла понять, зачем в их доме нужен этот человек, вносящий дисгармонию, и почему мать позволяет ему практически сразу вернуться к своим старым привычкам.

Она слышала отговорки Джо, видела его самодовольство, замечала, как мать потакает его желаниям. Она наблюдала за властью отца и молчаливой покорностью матери, и ее презрение к ним росло день ото дня.

Когда Джо ушел, Рут стала искать общества дочери, чтобы было кому поплакаться, но на этот раз Антуанетта решила оставаться безучастной и не поддаваться. Она провела почти весь день в своей комнате, решая, что надеть вечером на танцы. Наконец она остановилась на бледно-желтом платье с глубоким вырезом и маленькой складкой сзади на юбке, которое было настолько узким, что стесняло ее шаги. Она выложила наряд на кровать. К платью Антуанетта подобрала широкий пояс, обтянутый тканью более темного оттенка, который плотно обтягивал ее талию, делая ее более тонкой. «Как изысканно», – думала она, удовлетворенная своим выбором.

Она купила это платье в одном из новых бутиков молодежной одежды, появлявшихся повсюду. Этот бутик, принадлежащий английской сети магазинов, совсем недавно открылся в центре Белфаста. Вместо продавцов среднего возраста покупателей обслуживали юные создания с модельной внешностью, на которых одежда продаваемых марок смотрелась настолько потрясающе, что им хотели подражать все девушки, независимо от размера и комплекции.

Антуанетта знала, что все девчонки в их компании также будут в новых нарядах, потому что сегодня вечером ожидалось исключительное событие. К ним в город впервые приезжала новая группа с солистом-кларнетистом по имени Экер Билк. Все только об этом и говорили. Первая пластинка группы заняла топ-места во всех хитпарадах, и один лишь этот факт отличал эту группу от других коллективов, часто выступавших в Северной Ирландии.

Антуанетта должна была увидеться с подругами в семь тридцать в их постоянном месте, в том самом кафе, где несколько недель назад она встречала отца. При воспоминании об этой встрече ее лицо исказилось от отвращения, хотя она и дала себе слово не думать об этом.

С наслаждением Антуанетта слушала недавно купленную последнюю пластинку Элвиса Пресли. Держа в одной руке стакан с водкой, а в другой запрещенную сигарету, она двигалась в такт музыке сквозь струйки дыма. Она представляла себя на дискотеке, под восхищенными взглядами демонстрирующей недавно выученные новые шаги.

Джуди, свернувшись калачиком, печально смотрела на Антуанетту из своего гнездышка на кровати. Уже знакомые сборы хозяйки означали, что она скоро уйдет.

Антуанетта в очередной раз посмотрелась в зеркало, чтобы проверить, не нужно ли внести финальные штрихи в ее тщательно нанесенный макияж.

«Только чуть-чуть помады», – сказала она себе, но сначала решила допить водку и в последний раз затянуться сигаретой. Антуанетта смаковала этот момент. Она чувствовала себя расслабленной и почти счастливой. Похоже, что ее желание было услышано и отец не вернется домой до ее ухода.

Вдруг сквозь звуки музыки она услышала хлопок входной двери. Недолгое спокойствие было нарушено злым криком, и Антуанетта, к своему ужасу, мгновенно поняла, что после проигрыша на скачках отец вернулся пьяным. Если он пришел домой так рано, значит, у него закончились деньги. Злость в голосе Джо, поднимавшегося по лестнице, чтобы ворваться в ее комнату, не обещала ничего хорошего. Ему было необходимо обвинить кого-то в своих неудачах. Как и всегда. Антуанетта знала, что ей снова предстоит стать мишенью его непредсказуемого нрава. Не в силах игнорировать свирепый крик, она с дрожью открыла дверь своей комнаты.

– Ну-ка, быстро иди сюда. И выключи эту долбаную музыку. Слышишь меня?

Она неохотно прошла назад в комнату, вынула пластинку из проигрывателя и спустилась вниз. Отец стоял на нижней ступеньке, и его красное лицо было перекошено от ярости. За ним Антуанетта увидела мать с ее обычным невозмутимым выражением лица. Сидя в кресле, она смотрела на мужа и дочь и натянуто улыбалась.

Антуанетта поняла, что ей, как и всегда, не стоит надеяться на помощь матери. Она молча стояла, готовая выслушать, что хочет от нее отец. Первым пунктом в этом списке, конечно, было желание испортить ей настроение перед встречей с подружками. Так как у него был неудачный день, мысль о том, что Антуанетта будет развлекаться, была выше его сил.

– Ну и куда ты собралась со всем этим дерьмом на лице, моя девочка?

– Просто на местные танцы с подружками, – пытаясь скрыть волнение, спокойным голосом ответила Антуанетта в надежде смягчить его дурное настроение.

– Ну и видок у тебя. Ты не выйдешь из дому в таком виде.

Протянув руку, он грубо сжал подбородок дочери, приподнял ее лицо и стал презрительно изучать его.

Его смрадное дыхание вызывало у Антуанетты тошноту. Он почувствовал, как дочь вздрогнула, но знал, что она слишком напугана, чтобы протестовать. Презрительно усмехаясь, он впивался пальцами в нежные щеки Антуанетты.

– Иди к раковине и смой с себя эту чертову косметику, – велел отец.

Антуанетта пошла на кухню и сделала то, что ей было сказано, предательски моргая от набегающих слез, готовых скатиться по щекам. Она быстро смыла с лица тон, чувствуя, как глаза отца следят за каждым ее движением. Затем посмотрелась в маленькое зеркальце над раковиной. На ее глазах с каждым движением влажной фланелевой ткани постепенно исчезала привлекательная девушка, которой ей так хотелось быть. Она насухо промокнула лицо полотенцем, оттягивая момент, когда придется повернуться лицом к отцу. Она знала, что он еще не закончил издеваться над ней.

– Так лучше? – спросила Антуанетта, проглотив комок в горле.

Все, чего ей хотелось, чтобы отец успокоился и она смогла уйти из дому, не испытав на себе полной силы его ярости. Она знала, ничто не может доставить ему большего удовольствия, чем возможность запретить ей вообще выходить из дому и заставить сидеть у себя в комнате.

– Ты выглядишь растрепой. К тому же ты толстеешь.

Это ужасное слово, пугающее многих следящих за модой юных девушек, ужалило Антуанетту в самое сердце, пошатнув ее уверенность в себе. Она вздрогнула, и Джо понял, что его колкость ударила по ее самолюбию. Он презрительно смерил ее взглядом и фыркнул:

– Не вздумай поздно вернуться домой, моя девочка. Я хочу, чтобы ты пришла к одиннадцати, и ни минутой позже, поняла меня?

От уверенной в себе девушки, всего лишь несколько минут назад любовавшейся собой в зеркале, не осталось и следа. Вместо нее перед Джо стояла неуклюжая нервная девчонка. Антуанетте хотелось выказать протест, но ей слишком хорошо было известно, что будет, если она это сделает. Вместо этого, опустив голову, она изучала ковер под ногами, не желая встречаться взглядом с отцом. Давящая тишина повисла над ее головой – родители ждали ее ответа.

– Хорошо, папа, – прошептала она, пытаясь изобразить примирительный тон.

Антуанетта знала, что лучше не спорить и не доказывать, что танцы не заканчиваются в одиннадцать, и не протестовать, пытаясь объяснить, что ей еще нужно отстоять очередь, чтобы получить пальто и дойти до автобусной остановки. Она просто будет вынуждена уйти раньше и в одиночестве вернуться домой. Она пропустит остаток вечера, не пообщается с подругами, когда они, смеясь и обсуждая события прошедшего вечера, будут ловить последний автобус.

Отец отвернулся с самодовольной улыбкой на лице. Он уже насладился своей полной победой, и это начинало ему порядком надоедать.

Антуанетта знала, что он устанавливает свои правила не потому, что беспокоится о ней, а потому, что ему необходимо чувствовать ее полное повиновение. Мать, как и в годы детства Антуанетты, не вмешивалась. Она просто не обращала на происходящее никакого внимания.

Антуанетта увидела удовлетворение в глазах отца, когда он почувствовал, что ее радость от предстоящего вечера заметно поубавилась. Затем его улыбка угасла, и на лице появилось выражение досады. Джо получил бы гораздо большее удовольствие, если бы Антуанетта начала протестовать и он смог бы запретить ей выходить из комнаты.

Однажды Антуанетта уже взбунтовалась, когда он обвинил ее в том, что она совсем не помогает по хозяйству. За подобную дерзость, как он это назвал, она была наказана изгнанием в свою комнату, откуда ей запрещалось выходить. Тем вечером Антуанетта легла спать голодной, вдыхая запахи готовящегося ужина и слыша звуки купленного на ее деньги телевизора.

Поднимаясь по лестнице, она чувствовала волну гнева, перерастающего в острую ненависть к обоим родителям: к отцу – за то, что он высокомерно задирал и пугал ее, и к матери – за ее молчание.

К ее внутреннему протесту теперь прибавилась и злость. Антуанетта поспешно смахнула в сумку всю свою косметику. «Сделаю макияж в автобусе», – подумала она.

Утешившись этой мыслью, она натянула чулки, извиваясь, протиснулась в желтое платье и туго затянула поясом талию. Потом обула остроносые туфли. Наконец она была готова. Не желая давать отцу лишнего повода для издевательств, она надела пальто, чтобы прикрыть свой наряд.

Стараясь вновь не стать мишенью для насмешек и колкостей отца или, что гораздо хуже, не разозлить его еще сильнее, Антуанетта пулей вылетела из дому. Она знала, что приедет в кафе слишком рано и ей придется в одиночестве ждать подруг.

«Господи, как я его ненавижу. Почему он не оставит меня в покое? » – спрашивала себя несчастная Антуанетта по пути к автобусной остановке, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Она сердито смахнула их рукой. Ей не хотелось, чтобы потекли остатки туши, оставив на щеках темные разводы.

«Не позволяй ему испортить тебе настроение, – говорила она себе. – Наслаждайся вечером и не дай ему победить». Последовав собственному совету, Антуанетта расправила плечи, высоко подняла голову и стремительно зашагала вперед.

Глава 11

Перед входом в кафе Антуанетта заставила себя улыбнуться. Ей не хотелось, чтобы подруги заметили, что у нее что-то случилось. Целый час просидела она в баре одна, не обращая внимания на взгляды мужчин, которые те бросали на одинокую девушку, заказавшую двойную порцию водки.

Пока подруги разговаривали о новой группе, о том, как хорош кларнетист и – что самое потрясающее – он научился игре на кларнете во время службы в армии, принесли капучино. Каждая новость заставляла их широко раскрывать глаза, и Антуанетта удивлялась и хихикала вместе со всеми, пытаясь не показывать, что для нее вечер испорчен.

После того как было выпито по второй чашке капучино, девушки направились в «Плазу» – стильную дискотеку в центре Белфаста. Это было большое, ярко освещенное помещение, с бархатными сиденьями и баром, щедро украшенным зеркалами. Именно здесь по субботам музыканты играли самую модную музыку, под которую молодежь танцевала до утра.

Столы и стулья уже были расставлены вокруг большой танцевальной площадки, и под потолком крутился сверкающий шар. Элегантный интерьер и стильная мебель делали «Плазу» самым подходящим местом для такого события. Здешняя публика была одета и причесана по последнему писку моды. Прежде чем прийти сюда, девушки провели полдня в парикмахерских, а молодые люди, обнаружив, что с помощью «Брилкрима»^{^[2]} волосы можно не только зализать назад, превратили аккуратные стрижки в модные прически, популярные среди звезд поп-культуры, выпустив несколько прядей надо лбом наподобие челки.

Антуанетта с подружками сдали пальто в гардероб и сразу же направились в женский туалет. Там они присоединились к стайке других девушек, поправляющих макияж и с восхищением рассматривающих свои отражения в огромных зеркалах. Затем они внимательно посмотрели друг на друга, проверив, все ли в порядке, и начали медленно, с равнодушным видом выходить наружу, чтобы смешаться с толпой.

Вечер обещал оправдать самые лучшие ожидания, и девушки двигались под неповторимые ритмы джаза неподалеку от многочисленных компаний парней, наводнивших танцпол. Вот кларнетист снова поднес свой инструмент к губам, по просьбе зрителей исполняя популярную мелодию «Незнакомец на берегу», и чарующие звуки музыки подхватили Антуанетту. Она не обращала внимания на своего партнера и почти не слышала, что он ей говорил. Ее голова была занята лишь одной мыслью: «Какую причину придумать, чтобы объяснить свой ранний уход? »

В десять часов она повернулась к одной из подруг и сказала, что ей пора идти.

– Что, уже? – удивилась та. – Ты же пропустишь самое интересное. В конце будут лучшие хиты. Почему ты уходишь так рано? Ты же всегда оставалась с нами до конца.

Антуанетте без труда удалось солгать – в конце концов, она весь вечер готовила эти слова:

– Я знаю. Так обидно, но завтра мы с родителями уезжаем в Коулрейн. Дедушка с бабушкой ждут нас к обеду, а потом нужно будет навестить дядю с тетей и кузин, и мне придется очень рано встать. Мы чуть свет выезжаем из дому, ведь туда ехать около трех часов, ты же знаешь. Поэтому сегодня мне нужно лечь спать пораньше.

Удивительно, как легко ей далась эта ложь об отношениях в кругу своей семьи, отказавшейся от нее три года назад.

Подруга кивнула и пожала плечами. По большому счету ей было все равно, останется Антуанетта или уйдет.

– Тогда увидимся через неделю. Пока, – все, что могла она сказать, и тотчас же ее внимание переключилось на музыкантов.

Антуанетта незаметно улизнула с танцевальной площадки, стараясь, чтобы ее уход никто не заметил, и забрала пальто из гардероба. На автобусной остановке она запихнула в рот жвачку. Хотя в последнее время Антуанетта с виски перешла на водку, с мятным запахом изо рта она чувствовала себя спокойнее. Конечно, ее мать знала о том, что дочь пьет, но ей не хотелось, чтобы отец увидел еще одну ее слабость. Антуанетта не замечала горькой иронии этих мыслей: ведь именно отец приучил ее к виски, когда она была еще совсем ребенком.

Подчиняясь приказу отца, она села на автобус и приехала домой даже раньше указанного времени. Ей не хотелось предоставлять ему возможность обвинить ее в плохом поведении. «Хотя он все равно найдет какой-нибудь предлог, чтобы поиздеваться надо мной», – крутилось в ее голове.

Стараясь не шуметь, она вошла в дом и с облегчением обнаружила, что, похоже, ее родители уже спят. В доме царила мертвая тишина. Антуанетта поднялась в свою комнату. Она знала, что, если бы пришла позже, чем требовал отец, он каким-нибудь образом узнал бы об этом. Антуанетта взяла на руки Джуди и положила ее на кровать. Потом разделась, забралась в постель, крепко обняла собаку и долго лежала, стараясь уснуть. «Как я его ненавижу», – думала она в полудреме. Ей хотелось вернуться в те счастливые дни до его возвращения домой, но это было невозможно, и она это понимала.

Антуанетта похлопала по одеялу, приглашая Джуди присоединиться к ней. И хотя маленькая собачка страдала ревматизмом, она обычно с удовольствием принимала предложение своей хозяйки устроиться рядом с ней на постели. На этот раз, попытавшись взобраться на кровать, Джуди сорвалась и с визгом упала на пол.

Антуанетта подняла стареющую собаку и уложила рядом с собой. Джуди снова заскулила. Внезапное чувство тревоги охватило Антуанетту. Она мягко провела рукой по животу собаки, который казался раздутым, и в верхней части обнаружила шишку, небольшую, но твердую.

– Я отведу тебя к мистеру МакАлистеру, – сказала Антуанетта, стараясь успокоить саму себя. – Он тебя вылечит.

Она нежно гладила Джуди и шептала ей на ушко слова утешения, с болью ощущая, как у собаки стал выпирать хребет, чего не было видно из-за густой шерсти. Антуанетта впервые осознала, что Джуди стала старой.

Маленькая собачка была ее единственным другом, с которым с пятилетнего возраста она делилась всеми своими детскими секретами. Чувствуя прилив нежности, Антуанетта поцеловала Джуди в голову, покрытую завитками жесткой шерсти. Ей было хорошо известно, что собаки редко живут больше двенадцати лет, а Джуди уже почти достигла этого возраста. Но Антуанетта не хотела даже думать об этом.

Она почувствовала ком в горле. Все шесть месяцев с того дня, когда вернулся отец, Джуди была не только главной причиной, по которой Антуанетта оставалась в этом доме, но и единственной ее радостью.

Даже если бы ей удалось найти домовладелицу, которая согласилась бы сдать квартиру подростку с домашним животным, она не смогла бы заставить старую собаку сменить привычную обстановку и отказаться от маленького садика, где та привыкла гулять. Что она могла предложить взамен? Только жизнь в квартире, похожую на заключение. Лучших условий Антуанетта не могла себе позволить. Отец же никогда не срывал свою злость на животных, как он привык это делать с Антуанеттой. Наоборот, он всегда гладил Джуди и мраморную кошку, которую обожала ее мать.

В отличие от окружающих Антуанетту людей, Джуди всегда самозабвенно любила свою хозяйку, несмотря ни на что. Джуди тихо сидела у ее ног, когда Антуанетта впадала в отчаяние, лизала ее руку, выражая свою поддержку мокрыми собачьими поцелуями, а Антуанетта дарила ей свою любовь в ответ.

Антуанетта заглянула во влажные коричневые глаза Джуди, смотревшие на нее с таким безграничным доверием. Она понимала, что должна поступить так, как будет лучше для ее собаки. Еще раз обняв ее, она пошла звонить ветеринару.

Не прошло и часа, как Антуанетта услышала слова, которые больше всего боялась услышать:

– Мне очень жаль, Антуанетта, но это злокачественная опухоль.

– Ее можно удалить? – спросила она, борясь с желанием закрыть руками уши Джуди, чтобы собака не услышала, что ее ждет.

По выражению лица ветеринара Антуанетта угадала ответ на свой вопрос. Она ласково погладила Джуди по голове и приготовилась услышать приговор.

– Собака уже старая, было бы жестоко заставлять ее проходить через все это. К тому же, даже если удалить опухоль, через какое-то время она появится снова.

– Что же делать?

– Ей больно, Антуанетта, и дальше будет еще хуже. Тебе надо набраться мужества и сделать это для нее, – ответил ветеринар и затем продолжил мягким тоном: – Я знаю, как ты ее любишь, но это самое лучшее, что ты можешь для нее сделать. Ты же не хочешь, чтобы она страдала, правда?

Антуанетта еле сдерживала рыдания, разрывающие ей грудь, – она не хотела, чтобы Джуди заметила ее горе. Маленькая собачка, всегда чувствовавшая, когда ее хозяйка расстроенна, вопросительно смотрела на нее.

– Все хорошо, Джуди, твой животик скоро не будет болеть, – прошептала она и посмотрела на ветеринара: – Когда это нужно будет сделать?

– Завтра. Сегодня вы проведете замечательный вечер, а прямо с утра ты дашь ей таблетку, чтобы она задремала. Затем к десяти часам принесешь ее ко мне. Я сделаю ей укол, и ты сможешь держать ее на руках, пока она не уснет. Только после этого мы перенесем ее в этот кабинет, чтобы сделать последний укол, но она уже ничего не почувствует. Ее последним воспоминанием будешь ты, держащая ее на руках.

– Она точно ничего не почувствует, вы обещаете?

– Обещаю, она ничего не почувствует.

Всю обратную дорогу Антуанетта сквозь душившие ее слезы смотрела на бежащую рядом Джуди и пыталась не думать о жизни без своего маленького друга.

Дома она дрожащим голосом передала матери все, что сказал ветеринар, и слезы катились по ее щекам. На этот раз Рут старалась утешить и поддержать дочь, но Антуанетта была безутешна. Рут тоже всплакнула, ведь и она любила Джуди.

Затем, к изумлению Антуанетты, отец произнес слова, которые она никак не ожидала услышать:

– Антуанетта, я знаю, как ты любишь свою собаку. Хочешь, завтра утром я отнесу ее к ветеринару. Я знаю, как нелегко сделать то, что предстоит.

Джо наклонился, чтобы погладить Джуди, на этот раз ласково.

Несколько секунд Антуанетта с удивлением смотрела на него. И когда поняла, что он говорил искренне, в ее взгляде появилась благодарность.

– Спасибо, папа, но я сделаю это сама. Я хочу быть с ней в последнюю минуту.

Отец встал и нежно погладил дочь по голове:

– Знаешь что, я сейчас пойду куплю нам вкусной жареной рыбы с картошкой фри, а мама пока заварит чай. А ты побудь с Джуди.

С улыбкой, напоминающей ей отца из тех далеких лет, когда она была совсем маленькой, Джо ушел.

Он вернулся из магазина не только с большими порциями рыбы с картофелем фри, он принес еще маринованный лук и гороховую пасту. Рут накрыла на стол, тонко нарезала хлеб, достала масло, и они сели пировать.

После рыбы с картошкой они съели по большому куску фруктового пирога. Во время еды они разбавили грусть прошедшего дня приятными воспоминаниями о жизни их маленькой собачки.

– Помните, как Джуди выпрыгнула из окна второго этажа, когда была еще совсем щенком? – спросил Джо. – Мне пришлось бежать с ней к ветеринару, а потом оказалось, что она цела и невредима. Не сломала ни одной косточки, а лишь слегка потянула мышцу. Хотя ветеринар все равно предъявил мне огромный счет.

Они смеялись, вспоминая, как Джуди перевязали вместе передние лапы, когда заживала ее потянутая лапка, и как забавно она выглядела. Все это ничуть не убавило ее радости от прогулок, и она продолжала прыгать с грязными лапами на диван.

– А помнишь, ты дал ее на время местному фермеру, чтобы ловить крыс? – сказала Рут. – Как я тебя тогда ругала!

Вспоминая об отважном нраве маленького терьера, они весело смеялись, и все плохое было забыто.

– Она прожила прекрасную жизнь, Антуанетта, – сказал отец в конце ужина. – Я уберу посуду. Вы с мамой посмотрите пока телевизор, а я заварю нам всем по чашечке чая.

Тем вечером Антуанетте казалось, что игра в счастливую семью – воплощение мечты ее матери, годами пытавшейся дирижировать ею, – превращается в реальность. Это было одно из тех немногих мгновений счастья, когда Антуанетта начинала верить в эту игру и считать себя частью семьи.

Той ночью Джуди в последний раз спала в постели своей хозяйки. Она свернулась калачиком в объятиях Антуанетты и лежала не шевелясь. Когда рано утром Антуанетта открыла глаза, Джуди несколько раз нежно лизнула ее в щеку, а потом снова уютно устроилась на кровати. Антуанетта взяла ее на руки и вынесла из дому в сад. Джуди присела, выполняя свой утренний ритуал, а затем, лениво понюхав что-то в зарослях травы, побежала назад в дом.

Антуанетта налила немного чая в блюдце Джуди. И собачка, любившая его намного больше обычной воды, в знак благодарности положила лапы на колени своей хозяйки. Вылакав из блюдца все до последней капли, Джуди с ожиданием посмотрела на Антуанетту. Ее хвост начал вилять с бешеной скоростью, когда, к ее великой радости, ей дали еще одно лакомство – толстый кусок ветчины. Именно в этом куске была ловко спрятана таблетка.

Когда Джуди доела, Антуанетта взяла ее на руки и положила к себе на колени. Она нежно проводила пальцами по ее жесткой шерстки, пока не дошла до опухоли, разрушающей желудок, и тогда стала гладить кожу вокруг нее нежными круговыми движениями. Антуанетта прижималась к Джуди, чувствуя щекой грубую собачью шерсть, брала мордочку друга своего детства обеими руками, поворачивала к себе и заглядывала в верные, любящие глаза.

Своей искренней и слепой любовью, думалось Антуанетте, Джуди удалось растопить холод ее напуганного, оцепеневшего сердца и утешить, когда все остальные от нее отвернулись. Так много раз она плакала, зарывшись лицом в собачью шерстку, а Джуди слизывала ее слезы, по-собачьи целуя свою хозяйку.

Антуанетта почувствовала боль в груди, а в горле появился ком, собранный, казалось, из множества потоков слез, которые она выплакала за много лет. Откуда они берутся? – удивлялась Антуанетта. Наверное, у человека есть невидимый мешочек, куда попадают все его горести и превращаются в воду. А потом, когда мешочек наполняется, он лопается, и вода вытекает нескончаемыми потоками.

Когда тельце Джуди стало тяжелым, а дыхание более глубоким, Антуанетта поняла, что пришло время нести ее к ветеринару. Она бережно взяла ее на руки, боясь разбудить. Идти было недалеко.

Ветеринар открыл дверь, мягко улыбнулся и провел Антуанетту с собакой на руках в хирургический кабинет.

– Антуанетта, я собираюсь сделать ей первый укол. Она просто крепко уснет и ничего не почувствует.

Борясь со своими эмоциями, Антуанетта смотрела, как игла проткнула кожу на шее собаки. Затем, осторожно взяв ее на руки, она вернулась в приемную и долго сидела, стараясь не думать о том, как вернется в дом родителей одна. Ей показалось, что прошло всего несколько минут, когда ветеринар позвал ее, чтобы сделать Джуди последний укол. Он взял спящую собаку из рук Антуанетты и положил на стол. Антуанетта смотрела, как игла входит в собачью лапку. Сдерживая слезы, она гладила Джуди по голове, пока не почувствовала, что ее тельце стало совсем неподвижным. Жизнь покинула тело маленькой собачки. Антуанетта молча попрощалась с ней и вышла на улицу.

По дороге домой по ее лицу струились слезы. Антуанетта вошла в дом, который казался теперь невыносимо тихим, и сразу прошла в свою комнату. Там, обняв подушку, она горько плакала, вспоминая своего маленького друга.

Ее утешало лишь то, что она смогла ответить на искреннюю любовь своей собаки, сделав ей прощальный подарок, позволив безболезненно уснуть навсегда на руках у любимой хозяйки.

Глава 12

Сегодня у Антуанетты было первое в жизни свидание. Неожиданно она почувствовала себя беспечным подростком. Дерек пригласил ее на ужин в новый ресторан, недавно открывшийся в Белфасте. Это был первый китайский ресторан в городе. Антуанетта только понаслышке знала об этой необычной еде, и ей безумно хотелось испытать новые впечатления.

В прошлую субботу на дискотеке в Белфасте коренастый блондин лет двадцати пригласил ее на первый танец и после не отходил от нее ни на шаг. Как только заиграла медленная музыка, он сказал:

– Ты, наверное, не помнишь меня? Я танцевал с тобой почти год назад в шатре, в Лисберне.

Антуанетта внимательнее присмотрелась к нему.

– Ах, да! Помню, – улыбнулась она, сообразив, что перед ней тот самый круглолицый паренек, который пригласил ее в тот вечер на последний вальс. – Ты был так настойчив.

Дерек улыбнулся в ответ.

Пообщавшись с ним, Антуанетта поняла, что за это время он превратился из милого мальчика в молодого и приятного в общении мужчину. Он угощал Антуанетту безалкогольными напитками без единой капли «контрабандной» водки, к которой она привыкла. Но Антуанетта чувствовала себя так хорошо, купаясь в лучах его восхищенных взглядов, что ей было все равно. Ей нравилось, как он выглядит. Одетый в спортивную куртку и вельветовые брюки, он отличался от большинства других парней, которых она знала.

– Я искал тебя с той самой ночи, – признался Дерек.

– Правда?

В это было трудно поверить. Для нее, привыкшей выманивать выпивку у парней, избегая при этом их потных рук, обожатель, разыскивавший ее повсюду и испытывающий искренний интерес, был в диковинку. Антуанетта была словно ослеплена им. В ее глазах он был первым молодым человеком, который не стремился поскорее распустить руки, оставшись с ней наедине, а хотел получше узнать ее и проводить с ней время. Когда он спросил Антуанетту, не хотела бы она поужинать с ним, она была потрясена. Стараясь скрыть волнение, она согласилась.

Первый раз в жизни ее пригласили на настоящее свидание. Антуанетта знала, что об этом мечтают все девчонки из ее компании. Ей так хотелось поделиться своей радостью с матерью, но чутье подсказывало, что Рут вряд ли будет довольна, услышав эту новость.

Месяцы с момента возвращения мужа сделали свое пагубное дело, и теперь у Рут было постоянно недовольное выражение лица. Хорошее настроение Джо в канун смерти Джуди быстро улетучилось. Он снова пропадал в выходные без объяснения причин.

«Если бы мы с Дереком встретились в субботу, мне бы не пришлось ничего рассказывать матери или отцу, – думала Антуанетта по пути домой. – Но как я объясню позднее возвращение в будний день? Нет, я просто должна все рассказать матери. Надеюсь, она не будет против».

Антуанетта знала, что ей разрешено поздно приходить домой по субботам не только потому, что эта привилегия была завоевана еще до возвращения отца. Он с удовольствием запретил бы ее ночные гулянки, но пока не смог найти убедительного предлога. К тому же отец прекрасно понимал, что существенный вклад Антуанетты в бюджет семьи снимает с его плеч часть тяжелой ноши. Если давить на дочь слишком сильно, она уйдет из дому, и он будет вынужден больше раскошеливаться на нужды семьи.

Антуанетта всю жизнь мечтала о нормальной семье. Вместо отца, который мучил и издевался над ней, и матери, которую ничего не интересовало, кроме мнимого мира в семье ценой счастья собственной дочери, Антуанетте хотелось иметь любящих родителей, желающих для нее всего самого лучшего.

«Мне нужно придумать какую-нибудь причину, чтобы выйти из дому вечером, – думала Антуанетта. – Может, сказать, что я иду в кино с подругой? … Нет, как-то неубедительно. Мать знает, что у меня нет близких подруг. Она ни за что не поверит, начнет спрашивать, как ее зовут, и попросит прийти с ней в кафе…»

Девушки из компании Антуанетты встречались только для того, чтобы ходить вместе на танцы, так как на дискотеку было не принято приходить в одиночестве. В остальное время они практически не общались друг с другом, и Рут хорошо это знала. История про внезапную дружбу не пройдет.

К семнадцати годам Антуанетта хорошо усвоила, что дружба – опасная вещь. Она влечет за собой вопросы о прошлом и настоящем, на которые ей совсем не хотелось отвечать. Лишь изредка, чувствуя себя одинокой, она испытывала желание подружиться с девочкой своего возраста. Антуанетта хорошо помнила, как одноклассницы, с которыми она проучилась несколько лет, отвернулись от нее, когда ее беременность получила огласку.

Антуанетта понимала, что подруги, с которыми она вместе ходит на танцы, исчезнут из ее жизни, как только у них появятся молодые люди. Антуанетту полностью устраивало отсутствие к ней интереса с их стороны, и она чувствовала облегчение, что ее персона не вызывает любопытных вопросов.

«Скажу ей правду, – решила Антуанетта, – а там посмотрим».

На следующий день Антуанетта застала мать на кухне одну.

– Меня пригласили на свидание, – сказала она непринужденным тоном. – Молодой человек по имени Дерек хочет в четверг сводить меня в ресторан. Я согласилась. Ты не против?

Антуанетта внимательно смотрела на мать и видела противоречивые эмоции на ее лице: беспокойство и страх, а также нежелание отказать дочери в такой простой и естественной просьбе.

«Чего она так боится? » – удивлялась она. Антуанетта знала, что они обе, мать и дочь, боялись отца, хотя и по-разному. Но сейчас она чувствовала, что страх матери вызван совсем другой причиной. В конце концов, настоящая дружба и нормальные отношения означают множество вопросов, на которые придется отвечать. Возможно, в один прекрасный день Антуанетта расскажет кому-нибудь правду, и воздушный замок, созданный Рут с таким трудом, может в одночасье рухнуть.

Антуанетта видела, как мать борется с сомнениями. Затем Рут со вздохом смягчилась:

– Ну хорошо, иди. Я вижу, как тебе этого хочется, тем более что ты уже дала согласие. Думаю, что все равно тебя не остановить. – Потом она добавила: – Но мне кажется, будет лучше, если папа станет думать, что ты пошла в кино с подругой. Пусть этот молодой человек после ужина приведет тебя ко мне в кафе, я как раз работаю в вечернюю смену. Мы сможем вместе вернуться домой.

– Хорошо. Спасибо, мама.

Если такова цена за вечер с Дереком, Антуанетта была готова пойти на это, хотя и мечтала, чтобы он отвез ее домой на своей машине. В глубине души она понимала, что ее мать, желавшая любой ценой сохранить мир в доме, снова выбрала самый простой путь, позволяющий ей оставаться на стороне мужа и потакать его стремлению к власти.

Антуанетта пыталась не думать о том, почему отец может запрещать ей ходить на свидания. Она также не задавалась вопросом, почему ее мать предложила скрыть от него этот факт. В глубине души она знала ответы на оба вопроса, но не могла найти в себе достаточно сил, чтобы взглянуть правде в глаза. Поэтому она старалась не думать об этом.

Вечером накануне свидания Антуанетта осмотрела весь свой гардероб в поисках подходящего наряда, отказываясь от одного платья за другим. Наконец она остановилась на своем любимом желтом платье, но Дерек уже видел ее в нем, поэтому не стоило надевать его еще раз. Как и большинство девчонок ее возраста, любивших красивую одежду, она больше ценила количество, чем качество. Самым важным было ходить по магазинам и красоваться в разных нарядах. Антуанетта понимала, что одежда, в которой она ходит на субботние танцы, не подходит для этого случая, и, недолго думая, решила залезть в свои сбережения и потратиться на новый наряд. Она знала, что нет ничего более заманчивого, чем новая одежда, завернутая в упаковочную бумагу, в симпатичном пакете с логотипом известного бутика.

На следующий день Антуанетта пораньше вышла из дому, чтобы зайти в бутик, в витрине которого на манекене она видела элегантный наряд, очень ей понравившийся. Всю дорогу она держала кулачки, молясь, чтобы этот комплект никто не купил и, что самое важное, чтобы ей подошел размер. Она пришла в магазин через несколько минут после открытия и с облегчением обнаружила, что предмет ее желаний все еще находится в витрине. Когда продавщица сняла наряд с манекена, к великой радости Антуанетты, он оказался ее, двенацатого размера.

Примерив его, Антуанетта разглядывала себя перед зеркалом. Ей казалось, что этот комплект как нельзя лучше подходит для свидания: прямая темно-синяя юбка и джемпер в тон с белой отделкой на рукавах и большим белым воротником в морском стиле.

«Мои белые туфли и сумка прекрасно сюда подойдут», – думала Антуанетта, отсчитывая деньги. Затем она зашла в универмаг «Вулворт» и беглым взглядом пробежалась по всему ассортименту косметики «Риммель». Она выбрала бледно-розовую помаду, почти такого же оттенка, что и остальные полдюжины из ее арсенала косметики. Напоследок она решила побаловать себя и купила флакон духов «Блугрэсс». Довольная покупками, Антуанетта решила в ближайшем кафе выпить чашечку кофе.

Она сидела за столиком, окруженная пакетами, витала в облаках и мечтала о том, что наконец-то скоро окажется в приличном обществе. Антуанетта представляла себя приглашенной на различные вечеринки, одетой по последней моде, в центре внимания. Она видела себя с бокалом в руке, элегантную, на высоких каблуках, развлекающую толпу поклонников остроумными историями. А все остальные девушки с завистливыми взглядами обращались к ней за советом по вопросам моды.

Взглянув на часы, Антуанетта спустилась с неба на землю. Пора было идти на работу в кафе – скоро должна была начаться ее дневная смена. Весь день Антуанетта накрывала столы, натирала до блеска столовые приборы, вытирала стаканы, а на ее губах порхала улыбка. Она все время думала о предстоящем вечере и ничего не могла с собой поделать.

Дерек должен был забрать ее прямо из кафе. Дневная смена заканчивалась в пять тридцать. Антуанетта записалась в парикмахерскую рядом с кафе, ей хотелось, чтобы ее прическа была так же превосходна, как и наряд. Макияж она собиралась сделать прямо в парикмахерской во время сушки и укладки. Затем, вернувшись в кафе, она могла бы переодеться и, сидя за столиком с чашкой горячего кофе с пенкой, с равнодушным видом ждать Дерека.

Когда Рут, работавшая в вечернюю смену, приехала в кафе, Антуанетта уже вернулась из парикмахерской с уложеными в прическу волосами и тщательно нанесенным макияжем.

– Как я выгляжу? – спросила она мать. – Тебе нравится мой новый наряд? Как ты думаешь, Дереку понравится?

– Очень мило, дорогая, – это все, что ответила Рут, и Антуанетте пришлось довольствоваться ее единственным замечанием.

Дерек приехал в точно назначенное время. Антуанетта представила его матери. Рут работала в кафе управляющей и не носила униформы, в отличие от официанток. Дерек улыбался ее матери и чувствовал себя непринужденно.

«Должно быть, она выглядит как подруга его матери», – с облегчением подумала Антуанетта, заметив его одобрительный взгляд.

Этим вечером она гордилась матерью: благородный акцент Рут и ее модный костюм создавали хорошее впечатление. Казалось, что Антуанетта вышла из уважаемой семьи среднего класса, к тому же очень крепкой. В конце концов, все нормальные родители беспокоятся за своих детей, поэтому вполне естественно, что мать хочет увидеть молодого человека, который пригласил на свидание ее дочь, и желает удостовериться, что она вернется домой вовремя.

Казалось, Рут знала, чего хотела от нее Антуанетта, она вела себя как вежливая леди, которая передает свою дочь с рук на руки молодому человеку. Антуанетта впервые видела мать такой. Выйдя из кафе, она чувствовала себя так же, как и любая другая девочка ее возраста на первом свидании.

Китайский ресторан превзошел ее самые смелые ожидания. Остальные рестораны в Белфасте имели одинаковый декор в виде кирпичных стен, украшенных охотничьими трофеями, но это место было особенным: его стены украшали роспись в виде магнолий и картины с изображением белолицых женщин с ярко-красными губами, в замысловатой одежде. Их густые черные волосы были собраны в огромные пучки, открывавшие нежные шеи, а в их тонких руках находились яркие цветные веера. Изображения женщин с другого континента и странная звенящая музыка, создающая экзотическую атмосферу, захватили Антуанетту, и она чувствовала, что перед ней открывается другая культура, более древняя и загадочная.

– Как мило, – сказала она, когда их усадили за столик.

– Я очень рад, что тебе нравится, – ответил Дерек. – Хочешь чего-нибудь выпить?

Он заказал немного вина. Когда принесли меню и положили перед Антуанеттой, она была озадачена незнакомыми названиями блюд – ей никогда в жизни не приходилось пробовать ничего подобного. Увидев ее замешательство, Дерек галантно предложил помочь сделать заказ. Через несколько минут принесли маленькие китайские пиалы с прозрачным куриным супом со сладкой кукурузой.

Антуанетта поднесла ко рту большую китайскую ложку и осторожно проглотила содержимое. Ее лицо тут же расплылось в довольной улыбке. «Как вкусно, – думала она, удивленная и обрадованная одновременно. – Если вся еда будет такой, я думаю, мне понравится китайская кухня».

После супа последовало блюдо под названием «чоп суи»^{^[3]}. Учитывая вкусовые предпочтения жителей Северной Ирландии, сверху на нем красовалось жареное яйцо. Антуанетта капнула соевым соусом на край тарелки, с трудом подхватила немного еды и, положив ее в рот, засияла от удовольствия.

– Тебе нравится? – спросил Дерек с такой же широкой улыбкой на лице.

Антуанетта кивнула, размышляя, что бы он, интересно, сказал, если бы узнал, что это не только ее первый поход в китайский ресторан, но и первое в жизни свидание. Она решила утаить от него этот факт. Может быть, она и скажет ему потом, когда получше его узнает. Вместо этого они разговаривали немного суховатым тоном о танцах, на которых встретились, и о своих музыкальных предпочтениях. Хотя они были еще подростками, но старались походить на взрослых и разговаривать как взрослые.

После того как Антуанетта выпила вторую рюмку густого ликера и заключительную чашку кофе, пришло время уходить. Ей нужно было успеть вовремя. Улыбаясь Дереку, помогавшему ей надеть пальто, Антуанетта подумала, что он будет лишь еще больше уважать ее за это. Когда он сказал, что в субботу хочет пригласить ее снова, щеки Антуанетты зарделись от удовольствия. Он хотел сводить Антуанетту на фильм, который должен был ей понравиться. Она не задумываясь согласилась.

Антуанетта вернулась в кафе вовремя.

– Ты хорошо провела вечер, дорогая? – спросила Рут.

– Да, все было замечательно, – счастливо ответила Антуанетта. – Еда была необычайная…

Ей не терпелось рассказать матери все о прошедшем свидании, но Рут перебила ее:

– Хорошо. Но будет лучше, если ты не станешь рассказывать отцу. Ни к чему хорошему это не приведет, ты же знаешь. Наверное, тебе лучше снова переодеться, прежде чем идти домой. Ты же понимаешь меня, не правда ли, Антуанетта? Не стоит огорчать отца.

Антуанетта смотрела на мать и чувствовала, как угасает возбуждение после проведенного вечера. Рут избегала смотреть в глаза дочери, и Антуанетта ощущала ее смятение: мать пыталась объяснить, почему ее мужу не понравится, что их дочь ходила на свидание. Рут долго не могла подобрать слова, но когда наконец ей это удалось, она не смогла произнести их вслух. Но ничто не могло испортить Антуанетте впечатлений от ее первого свидания.

Глава 13

Спустя три месяца после первого свидания Дерек сказал Антуанетте, что хочет познакомить ее со своими самыми близкими друзьями.

– Нейл и Шарлотта встречаются уже два года, – объяснил он. – Шарлотта, разумеется, живет дома с родителями, а Нейл учится на последнем курсе Куинза и снимает квартиру недалеко от университета вместе с двумя другими студентами. Я думаю, будет здорово, если мы сходим куда-нибудь вчетвером. Что ты об этом думаешь?

– Это было бы замечательно, – ответила Антуанетта, хотя в душе сразу начала паниковать и гадать, понравится ли она друзьям Дерека.

Она тут же решила, что наденет ту самую темно-синюю двойку, в которой ходила с Дереком в китайский ресторан. С того самого дня Антуанетта стала регулярно встречаться с ним. Пока ей удавалось скрыть от отца факт существования Дерека, хотя вся ситуация в целом вызывала у нее эмоциональный стресс. Она видела Дерека каждую субботу: по вечерам они вместе ходили на танцы. Иногда они встречались по воскресеньям, и Антуанетте приходилось тайком убегать из дому. Они ходили в кино или просто гуляли, а затем целовались и обнимались. Их отношения развивались очень гармонично, и пока Антуанетте удавалось избежать появления Дерека у себя дома. Но она не знала, как долго ей удастся скрывать их отношения.

В этот раз, когда они собирались встречаться с Нейлом и Шарлоттой, Антуанетта согласилась, чтобы Дерек забрал ее из дому. Так как мать работала в вечернюю смену, а отец играл в снукер, дом находился в полном ее распоряжении. Джо должен был вернуться не раньше полуночи, обмыв с друзьями победу или напившись с горя в случае проигрыша. В любом случае Антуанетта не должна была столкнуться с ним, а он не подозревал о ее планах на вечер.

Собираясь на свидание, Антуанетта поняла, что сильно нервничает. Ведь если Дерек хочет познакомить ее со своими друзьями, это означает, что их отношения становятся серьезными. Зная это, она боролась с искушением купить себе еще один новый наряд для такого случая. «Мне нужно быть экономной, чтобы хватило на секретарский колледж», – твердо сказала Антуанетта самой себе. Она все еще мечтала получить диплом и навсегда уйти из дому.

Антуанетта вымыла и уложила волосы, тщательно нанесла макияж, почистила костюм щеткой и, не скупясь, полила себя духами. Она была уже готова, но до приезда ее бойфренда оставалось целых полчаса. Ей нравилось слово «бойфренд», и, повторяя его про себя, она чувствовала тепло в груди. Антуанетта ждала приезда Дерека и внимательно прислушивалась к звукам на улице. Услышав хлопанье дверцы автомобиля, она сразу же побежала открывать входную дверь.

Вместо большой старой машины Дерек приехал на крошечном автомобиле.

– Что это за машина? – спросила Антуанетта.

Она никогда не видела таких маленьких машин.

– Это «мини», – ответил Дерек. – Они только появились на рынке.

– Надо же, какая прелесть! – воскликнула Антуанетта, рассматривая машину со всех сторон. – Какая маленькая!

– Тебе нравится? – спросил Дерек.

– Да, конечно, – ответила она, к своему удивлению услышав гордость и радость в своем голосе. – Такая красивая.

Рисуясь, он открыл перед ней дверцу. Антуанетта сначала присела на пассажирское сиденье, а затем, приподняв ноги, элегантно поставила их рядом. Она читала об этом в журнальной статье, рассказывающей, как грациозно сесть в машину. Когда Антуанетта уселась, Дерек запрыгнул на водительское кресло, надавил на газ, и крошечная машинка с ревом сорвалась с места.

«Наконец-то я дождалась, – думала Антуанетта. – Я еду на самой модной машине в Белфасте». Хотя ее колени упирались в приборную панель и она то и дело билась локтем в стекло, ничто не могло омрачить ее радости от поездки в таком шикарном автомобиле. Эта машина была создана для стильной молодежи, и она сидела внутри!

Они проехали по городу до популярного большого ресторана с баром «Кендл Лайт Инн» на окраине Белфаста. Дерек быстро припарковался, и они вышли из машины. Он взял ее за руку с видом собственника и повел внутрь, в бар.

Друзья Дерека уже были там. Как только Антуанетта их увидела, она почувствовала себя неуютно.

Шарлотта была одета очень просто: в серую юбку, бледно-желтую двойку и кожаные туфли на низком каблуке. Ее волосы спадали на плечи естественными волнами, а на лице почти не было косметики, за исключением легкого мазка розовой помады. Нейл был одет в спортивную куртку и брюки из твила. Друзья Дерека, носившие современную одежду свободного стиля, были окружены аурой беспечности, комфорта и изысканного образа жизни. Антуанетта почувствовала желание спрятать свои белые туфли на шпильках под барным стулом. Ее наряд казался ей дешевым, а макияж слишком ярким.

После того как Дерек представил ее своим друзьям, Антуанетта заметила еще одну вещь, и ее сердце ушло в пятки. Она узнала галстук, повязанный под воротником Нейла. Это был галстук средней школы для мальчиков в Коулрейне, родном городе ее отца.

«Нейл старше меня на несколько лет», – думала она, чувствуя, как ее переполняет страх. Она быстро подсчитала в уме: когда разразился скандал в Коулрейне, он уже должен был учиться в университете. Тем не менее этот галстук заставлял ее нервничать. Хотя Антуанетта всеми способами старалась успокоить себя, ее взгляд постоянно падал на полоску ткани, находящуюся в нескольких дюймах от ее лица, и она застывала от ужаса при мысли, что ее секрет может выйти наружу. Она вспоминала колонку в газете, в которой сообщалось о преступлении ее отца и о ее позоре. Статья начиналась со слов: «Джозеф Магуайр, механик, проживающий в Коулрейне, был сегодня осужден на четыре года за серьезное преступление против несовершеннолетней». Хотя ее имя не фигурировало в статье, так как Антуанетта была несовершеннолетней, весь город знал, о ком идет речь. Все знали и все осуждали ее. Весь город закрыл перед ней двери.

Антуанетта напряженно сжала свой стакан с напитком, а потом сделала большой глоток, пытаясь побороть беспокойство. Сколько раз в своей жизни она видела неприязнь на лицах людей, когда они узнавали о ее прошлом! «Хватит, успокойся, – уговаривала она себя. – Постарайся просто наслаждаться приятным вечером».

– Чем ты занимаешься? – спросил Нейл.

Он дружелюбно смотрел на Антуанетту, задавая вопрос, которого она так боялась.

– О, в следующем году я пойду учиться на курсы секретарей, – непринужденно ответила она. – А сейчас помогаю матери управлять кафе.

«Пожалуйста, не спрашивай меня, чем занимается мой отец или в какой я училась школе», – молилась она, и, похоже, ее мольбы были услышаны. После минутного обмена любезностями мужчины с большим интересом заговорили о спорте, оставив в покое ее прошлое. Ей не оставалось ничего другого, как вести высокопарную беседу с Шарлоттой, которая тоже собиралась пойти на те же самые курсы секретарей, после того как сдаст выпускные экзамены в школе.

– А почему ты не пошла на курсы в этом году? – спросила Шарлотта.

Честный ответ на этот вопрос звучал бы так: «Потому что я еще не накопила достаточно денег». Но Антуанетта, соображая на ходу, ответила:

– О, я стояла перед выбором – курсы секретарей или гостиничный бизнес? Поэтому моя мама решила, что мне стоит подождать еще год и хорошенько подумать.

Чувствуя, что ей удалось справиться с ответом, она сделала еще один глоток из своего стакана, опустошив его. Увидев ее пустой стакан, Дерек тут же подозвал официанта. Дерек с Нейлом пили пиво, а Шарлотта – Бейбишам^{^[4]}. Не задумываясь, Антуанетта попросила заказать водку, напиток, помогавший ей обрести уверенность в себе. Дерек без лишних вопросов заказал то, что она просила. Допив вторую порцию, Антуанетта прикрыла свой стакан рукой, чтобы никто не видел, что в нем уже ничего нет.

Волна разочарования нахлынула на нее. Эти люди жили той жизнью, о которой она могла лишь мечтать. Всего три года назад Антуанетта была уверена, что пойдет учиться в университет, но ее мечты разбились вдребезги. Вместо этого ей пришлось неожиданно бросить учебу. Как только администрация узнала о том, что с ней произошло, ее попросили немедленно покинуть школу. Если бы она могла остаться и учиться дальше, как планировала, она была бы такой же, как они. За несколько лет, после того как ей пришлось оставить школу, она превратилась из старательной ученицы, гордившейся своими успехами, в девушку, у которой очень мало общего с ребятами, имеющими возможность продолжить свое образование.

Весь вечер Антуанетта чувствовала себя не в своей тарелке. Позже, в ресторане, она едва могла заставить себя прикоснуться к еде. Помещение казалось ей душным.

Антуанетта быстрыми темпами налегала на вино. Официант наполнял ей бокал чаще, чем всем остальным. Она чувствовала на себе взгляд Дерека, но не могла остановиться и продолжала подносить ко рту свой бокал.

После еды Нейл предложил выпить напоследок в баре. Антуанетта чувствовала, как у нее все плывет перед глазами. По пути из ресторана в бар она слегка пошатывалась на своих каблуках, которые теперь казались ей слишком высокими. Усевшись на бархатный барный стул, она поджала под него ноги и попыталась сделать трезвое лицо.

Вокруг раздавался умиротворяющий гул дружеской болтовни. Внезапно Антуанетта почувствовала на себе чей-то тяжелый взгляд. Она неохотно обернулась. Это был ее отец.

Он стоял в окружении мужчин, которых она раньше никогда не видела. Их отделяло всего несколько шагов. Несмотря на расстояние, она кожей ощущала враждебность его взгляда. Полностью лишившись мужества, Антуанетта повернулась к своей компании, с дрожащей улыбкой взяла свой стакан и залпом опустошила его.

– Заказать тебе еще порцию? – вежливо спросил Нейл.

Она чувствовала растущее неодобрение Дерека – это была ее третья большая порция водки за вечер. Но необходимость залить свой страх оказалась сильнее желания не сердить его.

– Да, пожалуйста, то же самое еще раз, – ответила Антуанетта с напускной храбростью.

– Шарлотта? – спросил Нейл.

– Спасибо, я буду что-нибудь безалкогольное, – ответила Шарлотта и быстро добавила: – У меня же завтра занятия.

Антуанетта не понимала, что эта девочка просто пыталась быть доброй по отношению к ней. Вместо этого, услышав слово «занятия», Антуанетта почувствовала себя еще более несчастной.

– А я завтра свободна до полудня, – резко ответила она неестественно громким голосом. И почувствовала присутствие отца за своей спиной. Повернув голову, она посмотрела на него.

– Антуанетта, можно тебя на минуточку? – сказал Джо.

Не поздоровавшись с ее друзьями, он с раздражением кивнул головой, приказывая ей следовать за собой. Антуанетта послушно соскользнула со стула и с дурным предчувствием пошла за ним.

Она смотрела на отца со стороны глазами своих друзей: его налитые кровью глаза и красное лицо не оставляли сомнений в том, что он пьян; невежественный, безграмотный, безвкусно одетый мужлан с агрессивным взглядом и грубым голосом, он шел широким шагом, полагая, что кажется трезвым. Антуанетта была уверена, что таких, как он, никогда не приглашали в приличные дома ее друзей.

– Что ты делаешь с этим женоподобным сосунком и его друзьями? – спросил он. Антуанетта видела, как сжались его кулаки, и поняла, что он с трудом сдерживается, чтобы не ударить ее. – Быстро иди домой к матери.

Антуанетта тоже сжала кулаки, подражая ему, но, в отличие от отца, сделала это, чтобы справиться со своим страхом.

– Дерек скоро отвезет меня домой, – ответила она, понимая, что никакие слова не смогут успокоить его.

Ей была известна настоящая причина его ярости – ревность. Хотя он и был наказан за совершенное преступление, желание совершить его снова еще не угасло. В его глазах притаилось что-то грязное, жившее внутри него.

– Сейчас же быстро иди домой, слышишь меня?

За спиной Антуанетты появился Дерек.

– У тебя все в порядке? – спросил он с беспокойством в голосе.

Дерек видел только мать Антуанетты. Плененный ее очаровательной улыбкой и утонченной речью, он никогда бы не подумал, что она была замужем за этим мужчиной, стоявшим сейчас перед ним.

– Дерек, это мой отец, Джозеф Магуайр, – быстро произнесла Антуанетта, молясь, чтобы отец был вежлив, несмотря на свою злость. – Папа, это Дерек.

Джо, проигнорировав протянутую для рукопожатия руку, грозно смотрел на молодого человека, который от этого взгляда невольно попятился. Затем, казалось, в голове Джо мелькнула мысль об охранниках. Антуанетта одновременно с отцом увидела мужчин в темных костюмах, пристально наблюдавших за этой сценой.

Поколебавшись, Джо лишь презрительно фыркнул и сказал дрожащим от гнева голосом:

– Сейчас же отвези ее домой и не покупай ей больше алкогольных напитков!

С этими словами он резко развернулся и пьяной походкой пошел прочь, его шея казалась бордовой от бессильной ярости.

Все молчали, потрясенные происходящим. Антуанетта почувствовала, как ее лицо заливает краска смущения. Она знала, что все слышали слова ее отца, и тщетно пыталась заглушить свое унижение нервной болтовней, пока шла на свое место.

Она представила себя со стороны: девушка в дешевой одежде, с вульгарным макияжем, девушка, которая слишком много выпила, так же как и ее отец.

«Должно быть, я для них всего лишь дочь горластого, вульгарного хулигана», – в отчаянии думала Антуанетта. Даже если они не обратили внимания на его рабочие руки в пятнах от машинного масла, наверняка его дурные манеры сразу выдали в нем человека не их круга.

– Поехали, Антуанетта. Я отвезу тебя домой.

Дерек взял ее под руку и крепко сжал, но не для того, чтобы выразить свои чувства, а чтобы она держалась ровно. Антуанетта шла к выходу, вихляя и шатаясь на своих высоких каблуках.

Как только машина выехала с парковки, Антуанетта почувствовала приступ тошноты:

– Останови машину, мне плохо!

За этими словами последовала немедленная реакция.

Дерек не собирался рисковать своей новой «мини». Он резко остановил машину, протянул руку и открыл дверь со стороны Антуанетты, а затем помог ей высунуть голову.

Антуанетту вырвало прямо на тротуар. Она вытерла рот носовым платком. Сев обратно на свое место, она с удивлением подумала, что сегодня все идет не так. Ее снова начало тошнить. Она резко высунулась наружу, и ее снова вырвало. По ее лицу бежали слезы, оставляя черные следы от туши.

– Ты закончила? – спросил Дерек.

– Похоже, что да, – прошептала смущенная Антуанетта.

– Открой окно, – сухо скомандовал он. – От свежего воздуха тошнота пройдет.

Она понимала, что Дерек больше беспокоится о своей новой машине, чем о ее самочувствии. Они снова тронулись с места и неспешно поехали по извилистым проселочным дорогам в Лисберн. Антуанетта сидела сжавшись, скрестив руки на груди, чтобы согреться. Весь остаток пути они молчали. Антуанетта чувствовала себя жалким ничтожеством. Наконец они доехали до ее дома.

– Ну вот, мы и приехали, – холодно сказал Дерек. Затем, посмотрев в полные отчаяния глаза Антуанетты, пожалел ее: – Послушай, очень обидно, что вечер был не таким удачным, как я надеялся. Я знаю, ты расстроена из-за поведения отца. – Он секунду помолчал, а потом добавил: – Он беспокоится из-за того, что ты много пьешь, ты же знаешь.

Антуанетта почувствовала небольшое облегчение, услышав, что Дерек считал поведение ее отца результатом ее нетрезвого состояния, а не общения с ним.

– Тебе действительно не следует так много пить, – сказал Дерек.

Он наклонился и открыл дверь со стороны Антуанетты. Неудивительно, что ему не захотелось целовать ее: какой нормальный человек будет целовать девушку, которую недавно вырвало? Но он также ни словом не обмолвился о том, что хочет увидеть ее снова. У Антуанетты защемило в груди. «Конечно, он не захочет больше видеть меня после всего, что случилось. Разве может быть иначе? И его трудно за это винить. Все равно он со временем узнал бы, какая я на самом деле», – думала она.

Антуанетта вылезла из «мини» и нетвердой походкой пошла по направлению к дому. Она услышала звуки отъезжающей машины еще до того, как открыла входную дверь. Оглянувшись, она увидела исчезающие огни задних фар и почувствовала себя такой несчастной, потому что вместе с ними исчезала ее надежда на новую жизнь, о которой она мечтала.

Глава 14

Следующие два дня Антуанетта чувствовала себя подавленной и ходила как в тумане. А на третий день позвонил Дерек. К ее удивлению, его тон вновь был дружелюбным, а в голосе не было и тени неодобрения. Он спрашивал – не хотелось бы ей куда-нибудь сходить в эту субботу?

От ее угнетенного состояния не осталось и следа, а настроение сразу же скакнуло вверх. Они с Дереком все еще были парой! И она оставалась членом привилегированной группы девушек, у которых есть молодой человек. Ей не нужно будет снова проводить субботние вечера на дискотеках в компании оставшихся подруг. Всего несколько девушек из старой компании так и не смогли найти себе парней, и с каждой неделей они выглядели все более отчаявшимися.

«Какое счастье, что там не будет меня», – подумала Антуанетта с облегчением. Она уже привыкла встречаться с Дереком. Теперь ей не надо будет волноваться по поводу встречи с подругами. Мысль о походе с ними на танцы совсем не радовала ее, а наоборот – навевала тоску. Антуанетте хотелось проводить субботние вечера со своим другом. Так замечательно было находиться рядом с человеком, с которым можно было поговорить, который ценил ее и смотрел на нее с искренним интересом. И видя восхищение в его глазах, Антуанетта чувствовала себя особенной.

Это были первые признаки зарождающейся любви. Это было волнующее и одновременно пугающее чувство, и вместе с ним пришло доверие. Ей хотелось того, что хочется большинству людей, – быть любимой. Антуанетте хотелось, чтобы Дерек понимал ее, чтобы он узнал о ее жизни, а затем забрал из дому и взял под свое крыло, – и она почувствовала бы себя полностью защищенной. Ей нравилось чувство защищенности, которое она испытывала, когда Дерек целовал и обнимал ее. Дальше этого они никогда не заходили; Антуанетте даже не приходило на ум, что будет, если они пойдут дальше. Ей этого не хотелось, ее устраивало все так, как есть.

Фантазия о замечательной жизни с Дереком, заботящимся о ней и защищающим ее, постоянно сопровождала Антуанетту, и она считала часы до встречи с ним. С этой мечтой она ложилась спасть и просыпалась утром. Антуанетта надеялась, что однажды ее мечта превратится в реальность.

В субботу Антуанетта собиралась на свидание с Дереком. Она мыла голову в раковине на кухне и чувствовала нарастающее возбуждение при мысли о том, что скоро увидит его. Как обычно, ее голова была наполнена фантазиями об их жизни вдвоем, о безопасности и защищенности вдалеке от ее отца. Антуанетта смутно представляла себе детали реальной жизни с Дереком. Она знала лишь одну сторону жизни и совсем не знала другой. Она была неопытной в вопросах взаимоотношений между взрослыми, а ее мать никогда не готовила ее к этому. Антуанетта черпала свои знания из журналов и болтовни подруг, с которыми ходила на танцы. В свои семнадцать лет она была намного наивнее своих сверстниц. Антуанетта могла представить себе лишь расплывчатый сценарий, больше похожий на сказку, чем на реальную жизнь, по которому они с Дереком жили долго и счастливо.

Время до ее свидания стремительно убывало, а ее нетерпение росло. Антуанетта уже выбрала одежду и с наслаждением красила ногти, сидя перед телевизором.

Мать заваривала чай, и грохот посуды свидетельствовал о ее плохом настроении. О том же говорило и случайное замечание, с раздражением брошенное дочери:

– Смотри не задерживайся. Твоему отцу не нравится, когда ты поздно приходишь домой.

Антуанетта не обратила на него внимания. Ничто не могло испортить ее хорошего настроения перед встречей с Дереком. Она смотрела свою любимую передачу «Музыкальный суд присяжных», тихонько напевая знакомые песни и мечтая о своей новой жизни.

Ее отец не вспоминал о событиях прошлой субботы. Наоборот, с того дня Антуанетта несколько раз видела его в хорошем настроении. Словно порыв гнева в присутствии ее друзей освободил его от некоторой доли злости по отношению к ней. Какова бы ни была причина, Антуанетта наслаждалась этим временным периодом затишья.

Она вздрогнула, когда с шумом распахнулась дверь и в комнату тяжелой поступью вошел отец. Музыка заглушила звук его машины. Антуанетта сразу же заметила, что от его хорошего настроения не осталось и следа. От отца пахло спиртным, и он со злостью смотрел на нее.

– Что ты тут расселась? – спросил он, уставившись на ее банный халат. Его рот искривился от гнева, и Антуанетта быстро вскочила на ноги, запахивая полы халата. – И выключи этот чертов телевизор. Я не хочу смотреть, как кучка идиотов дергается под эту дурацкую музыку.

– Ну ладно тебе, папа. Это единственная передача, которую я смотрю. Ты же всегда, когда дома, смотришь спорт. Ведь это я купила телевизор, ты же знаешь.

Джо посмотрел на нее с бешеной яростью – дочь осмелилась дерзко ответить ему. Тут же последовала реакция. Краска залила его лицо от подбородка до лба, даже белки глаз стали красными. Брызгая слюной, он заорал дрожащим от гнева голосом:

– Не указывай, что мне делать в собственном доме!

Чувствуя опасность, Антуанетта попыталась отскочить, но было слишком поздно. Она съежилась от страха, увидев его сжатые кулаки. Она знала, что зашла слишком далеко, – и ярость отца выплеснулась. Джо схватил Антуанетту за плечо толстыми пальцами и, замахнувшись другой рукой, ударил ее в грудь.

От боли и страха ее глаза заволокло слезами. Она хватала ртом воздух. Впервые с момента освобождения из тюрьмы отец прикоснулся к ней. До того, как его посадили, он вел себя с дочерью грубо и жестоко, но Антуанетта надеялась, что после тюремного заключения страх возмездия остановит его. По всей видимости, она ошиблась. Антуанетта слышала его учащенное дыхание и чувствовала запах его пота. Ее трясло от ужаса.

Взгляд Джо скользнул по ее телу, остановился в вырезе халата, и на его лице внезапно появилось знакомое ей выражение. Она с детства хорошо помнила этот взгляд. Отец знал, что у Антуанетты под халатом ничего нет. Это было выражение похоти. Но в глубине его глаз мелькнуло кое-что еще, пугавшее ее гораздо сильнее, – острая потребность причинить боль.

Когда Антуанетта была ребенком, он считал ее своей собственностью и думал, что может делать с ней все, что захочет. Подобное отношение довело его до тюрьмы. В считаные доли секунды, когда их глаза встретились, Антуанетта молила, чтобы он не забыл об этом.

Джо помнил.

Он фыркнул и с отвращением оттолкнул ее от себя. Антуанетта, пошатнувшись, отступила назад и почувствовала зарождающийся гнев. Наконец ей захотелось отомстить. Впервые она чувствовала, что не готова смиренно искать утешения в своей комнате. Ей стало дурно от его похотливого взгляда, она чувствовала себя испачканной. Уже переполнявший ее гнев вырвался наружу криком:

– Ты ударил меня, и я сообщу в полицию! Ну, давай бей! Я разрешаю!

В этот момент ей хотелось противостояния, хотелось, чтобы отец ударил ее, тогда она смогла бы позвонить в полицию. Даже мысль об избиении не пугала ее. Как только Антуанетта выкрикнула эти слова, Джо потерял контроль над собой. Он рванул ее на себя, но, как только сжал кулак, чтобы нанести еще один удар, между ними встала Рут.

Несмотря на свою миниатюрность, Рут не испугалась мужчины, за которого когда-то вышла замуж. Она также не боялась за свою дочь. Больше всего Рут боялась скандала, и Антуанетта хорошо понимала, почему мать вступилась за нее.

– Не надо, Пэдди, – твердо сказала Рут и положила ладонь на его руку.

Казалось, голос жены немного успокоил его. Джо остановился, тяжело дыша, и опустил руку. Оттолкнув Антуанетту от себя, он зло уставился на нее. Затем с яростью в голосе накинулся на Рут:

– Чтобы ноги ее здесь не было, когда она пойдет учиться в этот чертов колледж секретарей, о котором все время твердит. Пусть не надеется на нас и проваливает к своим друзьям! Она думает, что они крутые? А куда она намыливается сегодня вечером? Пусть идет на все четыре стороны и не возвращается!

Он выкрикивал эти слова, брызгая слюной, а потом волна ярости переполнила его. Казалось, Джо больше не боялся правосудия. Он отшвырнул Рут в сторону, снова схватил Антуанетту и начал трясти ее.

– Выметайся из этого дома! Из-за тебя и так уже было достаточно проблем! – заревел он. – Собирай свои вещи и убирайся, слышишь меня?!

С этими словами он подтащил дочь к лестнице и яростно толкнул вперед. Антуанетта торопливо начала карабкаться, пытаясь убежать, но он нанес ей еще один удар в спину. Она пулей взбежала наверх и спряталась в своей комнате. Она все еще слышала гневный голос отца и мягкий, успокаивающий голос матери, пытающейся сдержать его. Антуанетта слышала, как хлопнула входная дверь и заработал двигатель машины, извещая об его отъезде.

Через несколько минут раздались шаги матери, поднимающейся по лестнице. Открылась дверь, и Рут вошла в ее комнату.

Антуанетта сидела на кровати с ничего не выражающим лицом. Всегда, когда ее отец проявлял агрессию по отношению к ней, она уходила в себя и старалась убить в себе все эмоции. Это был единственный способ выжить. Тем не менее, когда ее мать вошла в комнату, Антуанетта с надеждой подняла на нее глаза. Несомненно, теперь-то Рут увидела, что на самом деле представляет из себя ее муж. Он ударил свою дочь, угрожал выгнать ее из дому, и все это без малейшего повода. Разве это справедливо?

Но когда Антуанетта взглянула на холодное лицо матери, от ее ожиданий не осталось и следа. Когда же Рут заговорила, умерла последняя надежда, что мать примет ее сторону.

– Антуанетта, сколько еще ты собираешься раздражать своего отца? Я устала от ваших скандалов. Я поговорила с ним. Он согласен, чтобы ты осталась в доме до отъезда в Батлинз. Ведь осталось всего две недели. Ты уже накопила достаточно денег, чтобы снять комнату, когда вернешься. Вам лучше не жить вместе под одной крышей. Ты же не сможешь молчать и не расстраивать его. Наверное, вы слишком похожи.

– Похожи? – переспросила Антуанетта, не веря своим ушам.

– Да, дорогая. Ты вся в Магуайров. Тебе необходимы гулянки, ты не можешь контролировать свой нрав. Вы оба – эгоисты. – Увидев шокированное лицо дочери после подобного сравнения, Рут быстро продолжила: – Да-да, дорогая, именно так. Посмотри, сколько раз, когда папы не было, ты оставляла меня дома одну. Ну, хватит пустых разговоров. В конце концов, он мой муж, а ты уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе. Поэтому ты должна уйти. – Сев на край кровати, она сказала более мягким тоном: – Так будет лучше для всех. Конечно, ты сможешь приходить в гости. Я просто хочу, чтобы ты жила отдельно.

И Антуанетта поняла, что ее мать в очередной раз сделала свой выбор.

После того как мать вышла, Антуанетта так и осталась сидеть на кровати, уставившись в одну точку. Она словно перенеслась в ранние годы своего детства, когда была совсем маленькой, несчастной и абсолютно беспомощной. Антуанетта вновь превратилась в испуганную девочку, которая так нуждалась в ком-нибудь, кто смог бы избавить ее от боли и страха и сделать счастливой. Но теперь, она была уверена, у нее появился человек, который сможет помочь.

«Да, – думала она. – У меня есть такой человек. Я больше не одинока. Я все расскажу Дереку. Он защитит меня. Я знаю, он поможет мне, и с ним я буду в безопасности».

Эта мысль утешила Антуанетту, и на ее лице появилась улыбка. Наконец у нее есть человек, который снимет с ее плеч эту ношу.

Глава 15

Дерек обнял за плечи рыдающую Антуанетту. Без сил опустившись на переднее сиденье «мини» и почувствовав себя в безопасности, она дала выход своим эмоциям. Ее плечи мелко вздрагивали.

– Что случилось, Антуанетта? Почему ты плачешь? – с беспокойством спросил он.

Хотя Дерек явно переживал за нее, он в то же время находился в недоумении и не знал, что делать. Та живая молодая девушка, с которой он стал встречаться три месяца назад, постепенно превращалась в подавленную и расстроенную девочку, выглядевшую гораздо моложе, чем раньше.

Антуанетта старалась успокоиться, но ничего не помогало, и ей не удавалось вымолвить ни слова.

– Мы не можем ехать в ресторан. Ты сейчас не в том состоянии. – Он нахмурился. – Поехали лучше ко мне.

Антуанетте было известно, что Дерек снимает квартиру вместе с другом, но она никогда там не была. Они всегда проводили время в ресторанах, на дискотеках, а потом в машине, где целовались и ласкались, перед тем как Дерек отвозил ее домой. Он никогда не пытался зайти дальше. Антуанетта знала, что Дерек считает ее серьезной девушкой и соответствующе относится к ней. Для парня лечь в постель с девушкой, которую он уважает, было равносильно помолвке, а они еще не были готовы к этому, несмотря на розовые мечты Антуанетты.

Они приехали в его квартиру, которая оказалась пустой, – его друга не было дома. Дерек заботливо провел ее внутрь и усадил на диван. Антуанетта уже не плакала, но ее дыхание все еще было сбивчивым и все тело дрожало.

– Я налью тебе выпить, – мягко сказал Дерек. – Похоже, сейчас это тебе необходимо. – Он налил в стакан немного виски, добавил колы и протянул Антуанетте: – Выпей это. Тебе станет легче.

Приготовив себе такой же коктейль, он сел рядом с Антуанеттой и обнял ее за плечи. Трясущимися руками она поднесла стакан к губам и сделала глоток.

– Так-то лучше, – сказал он. – А теперь рассказывай, что случилось.

Антуанетта подняла заплаканное лицо и посмотрела на него:

– Это из-за отца. Он ударил меня.

Слезы вновь набежали на глаза, и она, смахнув их рукой, сделала еще один большой глоток.

По выражению лица Дерека было понятно, что раньше он никогда не имел дело с семьями, в которых отцы бьют своих дочерей. Он был воспитан в крепкой семье среднего класса, и никто из его окружения не подвергался подобному насилию.

– За что он ударил тебя?

– Я сказала, что телевизор мой, что я его купила.

– И?

– Он ударил меня в грудь.

Антуанетта снова заплакала.

– А твоя мама была дома?

– Да, и она, как всегда, ничего не сказала. Она была на кухне и не видела, как он ударил меня. Но даже если бы и увидела, ничего бы не изменилось.

Дерек нахмурился:

– Он уже бил тебя раньше?

– Да.

– Послушай, ответь мне на такой вопрос: твой отец когда-нибудь бил твою мать?

– Нет.

– Странно. Если он такой буйный и несдержанный, почему он бьет только тебя?

– Потому что мама ушла бы от него. Она может управлять им, когда захочет.

При этих словах по лицу Антуанетты заструились новые потоки слез.

Дерек молча ждал, когда она немного успокоится. Казалось, он чувствовал смущение, дискомфорт и не знал, что сказать. Наконец, он произнес:

– Ну, если отец бьет тебя, почему ты до сих пор живешь с родителями? Ты же можешь уйти из дому, разве не так? В конце концов, ты сама зарабатываешь. Тем более теперь, когда больше нет твоей собаки, тебя уже ничего не держит дома, я прав?

Разговор шел совсем не так, как надеялась Антуанетта. «Где его предложение о помощи? – разочарованно думала она. – Когда же он скажет, что готов взять на себя заботы обо мне? »

Внезапно ей захотелось, чтобы он понял всю серьезность данной ситуации. Антуанетта была уверена, что Дерек будет возмущен до глубины души и сразу же почувствует желание позаботиться о ней.

– Его взгляд, когда он ударил меня, был таким же, как до тюрьмы, – медленно произнесла Антуанетта.

– Он сидел в тюрьме? – удивленно спросил Дерек. – За что?

– По его вине я забеременела, – прошептала она и тут же почувствовала, как напряглось его тело.

Дерек убрал руку с ее плеча и развернулся, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Что ты сказала? – вполголоса переспросил он.

Он побледнел и ошеломленно посмотрел на Антуанетту, отказываясь верить ей. Она сразу же почувствовала желание взять свои слова назад, но было уже слишком поздно. Поняв свою ошибку, она начала рассказывать ему историю своего детства и не могла остановиться. Антуанетта рассказывала о годах насилия, пережитых страданиях и собственной беспомощности. Раньше она говорила об этом только полицейским, школьной учительнице и психиатрам. Впервые она рассказывала об этом близкому человеку, к которому испытывала доверие, и надеялась, что это взаимно.

Но, к своему ужасу, она не увидела сочувствия, понимания и жалости в глазах Дерека. Вместо этого в них появилось отвращение, когда он осознал, что неиспорченная девственница, в которую он влюбился, оказалась совсем не такой. И теперь Антуанетта вызывала в нем неприязнь, теперь она казалась не милой и забавной, а грязной и отталкивающей.

Антуанетта смотрела на него сквозь слезы. Она чувствовала его отвращение – слишком часто ей приходилось видеть похожее выражение в глазах других людей, когда ей было четырнадцать лет и окружающие узнали о том, что с ней произошло. В ее мысли ворвался голос отца, вновь и вновь повторяющий те слова, которыми он вечно ее пугал, когда она была еще ребенком: «Если ты расскажешь, тебя никто не будет любить и все осудят тебя».

Ее воображение рисовало пренебрежительные взгляды людей, отворачивавшихся от нее и захлопывавших перед ней двери. Она вспомнила, как ее школьным подругам запрещали разговаривать с ней, как будто само ее присутствие оскверняло их.

«Почему я оказалась такой дурой и решила, что с Дереком все будет по-другому? » – с болью в душе думала Антуанетта.

Теперь все, что ей оставалось сделать, – собрать остатки своей гордости. Она выпрямилась и напрягла спину. Не было смысла продолжать. Антуанетта знала, что сделала ставку и проиграла.

– Ты отвезешь меня домой? – спросила она.

– Нет, я вызову такси и дам тебе денег.

Его лицо было искажено, он подбирал слова. Антуанетта знала, что от природы Дерек был очень добрым парнем, но плоды воспитания давали о себе знать. Он считал, что приличные девушки не спят с кем попало и что нежелательная беременность ведет к женитьбе или позору. Возможно, раньше он никогда не слышал о девочках, у которых был секс с отцом, и не знал, что существуют такие преступления. Антуанетта видела, как противоположные эмоции появляются на лице Дерека. Наконец он заговорил:

– Послушай, тебе нужно уйти из дому. Если бы я пошел в полицию, твоего отца бы арестовали, учитывая его прошлое, но тебе это все равно не поможет. Существует только один выход – уйти от родителей.

Антуанетта молча смотрела на него. Ей почти так же, как и ему, хотелось поскорее закончить этот разговор. Дерек продолжил:

– Через несколько недель ты поедешь работать в Батлинз. Не возвращайся назад.

– Если я сделаю это, ты будешь встречаться со мной? – спросила она, не в силах скрыть нотки мольбы в голосе, но ей уже было понятно, каков будет ответ.

– Нет. – Дерек посмотрел на Антуанетту, и она ясно поняла, что его чувства к ней умерли. – Я хочу жениться, иметь детей. Но я никогда не смогу жениться на тебе. Хочешь знать, что я думаю?

Она не хотела, но понимала, что он все равно скажет.

– Когда ты снова станешь встречаться с кем-нибудь, не рассказывай о своем отце. Не говори никому. Не говори об этом своим подругам и ни в коем случае мужчинам, если хочешь, чтобы у тебя был молодой человек.

Они сидели в гробовой тишине, пока не приехало такси. Антуанетте не хотелось, чтобы Дерек снова стал твердить, что не желает ее больше видеть. Ей хотелось лишь одного: поскорее уехать, чтобы не потерять контроль над собой. Затем она вспомнила, как ей это удавалось раньше, в ее четырнадцать лет. Она отстранилась от всех эмоций, не позволяя реальности проникать в свое сознание. Она решила, что больше никогда не позволит себе пройти через это.

Глава 16

Джо не пришел домой в тот вечер, когда уезжала его дочь.

Антуанетта знала, что он намеренно вернется домой поздно, когда ее уже не будет. Ее мать вела себя так, как будто ничего не происходит и дочь просто уезжает на каникулы. Антуанетта тоже пыталась поверить в это. В конце концов, она собиралась работать в летнем лагере, где наверняка предоставится возможность немного развлечься.

Когда ее маленький чемодан был упакован и все к отъезду было готово, Антуанетта повернулась, чтобы посмотреть в лицо Рут. Она боролась с желанием броситься к матери и в последний раз обнять ее, но понимала, что малейшее проявление раскаяния Рут было бы подвигом с ее стороны. Вместо этого Антуанетта подставила ей щеку и получила холодный поцелуй.

– До свидания, дорогая. Не забудь послать открытку, хорошо?

– Конечно, мама, – ответила Антуанетта, не в силах изменить своей вечной привычке повиноваться.

Она взяла чемодан, открыла дверь и вышла на дорогу свободы.

Антуанетта уже не в первый раз преодолевала этот путь между Северной Ирландией и материком. Родившись в Англии, она еще совсем маленькой переехала с родителями в провинцию.

Когда автобус подошел к пристани и Антуанетта увидела огромное судно, мягко покачивающееся в масляной воде, ей вспомнилась поездка с матерью двенадцать лет назад, когда ей было пять с половиной лет. Их путешествие началось в Кенте, откуда они вместе с Джуди добрались до Ливерпуля на поезде, а оттуда двенадцать часов плыли на пароме до Белфаста. Отец выехал заранее, чтобы подыскать им жилье и устроиться на работу, он должен был встречать их на пристани.

Антуанетта вспомнила радостное возбуждение, от которого у нее по спине побежали мурашки, когда ее, слишком маленькую, чтобы самой достать до перил, приподняли и она смогла заглянуть за борт. В ранние часы влажного утра она увидела пристань Белфаста. Она была уверена, что эта пристань была вестником первого дня их новой жизни, в которой они все будут очень счастливы.

Антуанетта почувствовала ком в горле, когда представила себя, маленькую, сгорающую от нетерпения, выискивающую взглядом в толпе своего отца. В те дни он казался ей большим и красивым мужчиной, который часто смешил ее мать и покупал дочери подарки.

К удовольствию Рут, Джо взял напрокат машину, и последнюю часть пути они ехали с полным комфортом. Укутанная в клетчатый плед, их маленькая девочка сидела сзади, смешно вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть новую страну, в которой они собирались жить. Она подняла Джуди поближе к окну и возбужденно показывала ей различные пейзажи и людей.

Антуанетта с тоской вспоминала восторженную встречу и пышный прием, устроенный большой ирландской семьей. Все ждали приезда Джо и его семьи на крошечной террасе дома дедушки и бабушки. Все суетились вокруг Антуанетты и баловали ее, кто как мог. Она была первой внучкой и самым маленьким членом этого огромного семейства. Антуанетта сразу же полюбила свою пухленькую ирландскую бабушку с белыми волосами, своего молчаливого деда, а также тетушек, дядюшек и бесчисленное количество кузин.

Потом, когда Антуанетте исполнилось одиннадцать, семья вернулась назад, на юг Англии, в надежде найти там счастье, которое, казалось, постоянно ускользало от них. К тому времени счастливый ребенок, которым была Антуанетта, когда впервые приехала в Ирландию, исчез. Вместо него появилась бледная, одинокая и подавленная девочка, которая уже несколько лет страдала от издевательств своего отца. Антуанетте плохо жилось в Англии, и когда три года спустя ей сказали, что они снова уезжают в Ирландию, она почувствовала облегчение.

Тринадцатилетняя девочка-подросток, возвращавшаяся в Ирландию, была лишь бледной тенью Антуанетты, приехавшей туда совсем ребенком. Хотя она надеялась закончить там школу и поступить в университет, ее душевный подъем длился совсем недолго. Ее мир окрасился в серые тона, и даже мысль о том, что скоро она увидит свою ирландскую родню, не смогла разогнать пелену уныния, нависшую над ней. В свои тринадцать Антуанетта начала понимать, что жизнь засадила ее в ловушку, из которой нет выхода. Только с Джуди она чувствовала себя комфортно. Впоследствии ее жизнь начала постепенно превращаться в череду страданий, которые казались ей бесконечным наказанием за что-то, чего она была не в силах изменить.

Антуанетта потрясла головой, пытаясь отогнать эти невеселые мысли. Ей хотелось забыть о родителях, об ирландской родне, которая отказалась от нее. Несмотря на ноющее чувство беспокойства, Антуанетта старалась не думать о том, что, кроме временного пристанища в Батлинзе на летний сезон, в ее семнадцать лет у нее больше не было дома.

«Я не буду думать об этом сейчас, – твердо сказала она себе. – Все эти дела можно отложить до моего возвращения. А сейчас я отправляюсь в путешествие, меня ждет столько всего интересного, и я должна думать только об этом. Все лето я буду работать, заработаю денег и, что самое приятное, встречу людей, которые не знают ни кто я, ни откуда».

Взбираясь по трапу на паром, Антуанетта заставила себя радостно улыбнуться. Оказавшись на судне, она сразу же прошла в свою каюту. Ей хотелось побыть одной. Она решила, что Антуанетта останется на ирландском берегу, а по спущенному трапу на другой берег сойдет Тони.

Тони будет одета по последнему писку моды, у нее будет прическа с начесом и макияж, как у всех остальных девушек: бледное лицо и губы, жирная черная подводка у глаз и несколько слоев туши на ресницах. Тони будет девушкой из счастливой семьи, имеющей заботливых родителей и мечтающей поступить в секретарский колледж. В общем, Тони будет готова к встрече с новыми друзьями.

Оказавшись в каюте, Антуанетта сразу же начала процесс преображения. Сняв одежду, в которой уезжала из дому, она засунула серую юбку и ненавистную синюю двойку на дно чемодана. А вместо них достала новые обтягивающие джинсы, белую рубашку и пару новых туфель из мягкой кожи. Стоя на единственном в каюте стуле, она полюбовалась своим отражением в крошечном зеркале над раковиной, а затем, спрыгнув, вынула косметичку. За несколько минут она сделала прическу и нарисовала себе лицо яркой и уверенной девушки-подростка. Оставалось внести последний штрих – побрызгать волосы лаком. Как змея, она сбросила старую кожу и теперь превратилась в типичного подростка. Антуанетта снова посмотрелась в зеркало и увидела девушку, которая готова к приключениям и с нетерпением ждет предстоящих месяцев, которая ни о чем не беспокоится и будет пользоваться популярностью. Внезапно ее переполнило чувство оптимизма и надежды.

Чтобы опробовать свой новый имидж, Антуанетта вышла из маленькой каюты и прошла в бар. Она с жадностью смотрела на бутылки с водкой. Зная, что ей легко можно дать восемнадцать лет, она все же не стала рисковать и заказала кофе. Поставив чашку на маленький столик, она присела и стала разглядывать компании пассажиров, гадая, зачем все они едут туда же, куда и она.

Раздалось лязганье поднимаемого трапа, и паром закачался, отплывая от причала. Антуанетта смотрела в иллюминатор на исчезающие очертания Белфаста, а потом город вовсе скрылся из виду. Только когда стало совсем темно и лишь луна со своим тусклым серебристым светом отбрасывала тени на темную поверхность Ирландского моря, мерцая в отблесках белой ряби волн, Антуанетта наконец оторвала взгляд от иллюминатора. Она вернулась в свою каюту и легла спать.

Утром она встала и оделась в соответствии с новым имиджем. Потом застегнув чемодан, вышла посмотреть, как судно причаливает в Ливерпуле.

Глава 17

Антуанетта взяла с собой подробную схему с описанием, как добраться до Батлинза. Она должна была доехать на поезде до северной части Уэльса, где стояли автобусы, которые должны были доставить ее вместе с другими работниками в летний лагерь.

Антуанетта без труда разыскала железнодорожный вокзал в Ливерпуле, хотя после Белфаста город казался устрашающе огромным. Потом так же легко нашла свой поезд и устроилась возле окна. Она солгала по поводу своего возраста, чтобы получить работу в Батлинзе, но после многочисленных взглядов в зеркало и бесконечных попыток освежить макияж убедила себя, что никто не догадается, что ей еще нет восемнадцати. Поезд тронулся, и она тут же перенеслась в мир мечтаний, разглядывая пробегающие за окном пейзажи. Время пролетело очень быстро. Когда поезд прибыл к месту назначения, Антуанетта вышла на платформу и пошла искать автобус, который должен был отвезти ее в летний лагерь. Автобус был припаркован рядом со станцией и битком набит такими же молоденькими девушками, как и она. Беспечно бросив свои вещи в проходе, девушки болтали и смеялись, усаживаясь на свои места. Антуанетта нашла свободное место и села, наслаждаясь беспечной атмосферой отпуска. Это больше напоминало выезд на отдых, чем доставку работников на службу. Возможно, думала Антуанетта с надеждой, там даже будет весело.

Похоже, Батлинз такой же большой, как Лисберн, подумала она, когда автобус наконец подъехал к воротам. Летний лагерь выглядел как маленький городок со своими улицами со множеством ресторанов, пабов и магазинчиков и огромным количеством рядов одноэтажных деревянных шале. Невдалеке виднелись большие столовые. Куда бы Антуанетта ни посмотрела, всюду прогуливались группы отдыхающих в свободной спортивной одежде.

Высыпав из автобуса, новые сотрудники разобрали свой багаж, а затем их стали разводить по шале. Антуанетте показывал дорогу к месту ее будущего обитания один из сотрудников в голубой форме, он рассказывал по пути, что работает здесь уже третий сезон. Голубую форму носят супервайзеры, объяснил он, и именно к ним должны обращаться новенькие, если возникнут какие-либо проблемы.

Антуанетта должна была жить с тремя другими девушками. Она прибыла самой последней, и ей выделили верхнюю койку и маленький шкафчик для личных вещей. Это место должно было стать ее домом на ближайшие три месяца. Она осмотрела комнату, удивляясь на ходу, как четыре человека смогут жить здесь бок о бок целое лето. Большая часть комнаты была занята четырьмя койками, накрытыми тонкими одеялами. В оставшееся пространство с трудом втискивались кофейный столик и четыре деревянных стула. На маленьком буфете стояли чайник, чашки, молочник и заварочный чайник. Стены были настолько тонкими, что напоминали перегородки; из-за одной стены доносились голоса, а из-за другой звучала музыка.

Три девушки, с которыми Антуанетта должна была жить в комнате, в соответствии с представлениями ее матери, были полной противоположностью хороших девочек. В обтягивающей одежде, с ярким макияжем, они сидели на кроватях и красили ногти, а изо рта у каждой торчала сигарета. Они посмотрели на Антуанетту без особого интереса, а потом показали ей маленький шкафчик, куда она могла повесить свою одежду.

Одна из девушек подошла к столику, чтобы заварить чай.

– Хочешь чашку чая? – спросила она Антуанетту, ставя заварочный чайник на середину столика.

– Да, с удовольствием, – вежливо ответила Антуанетта.

– Тогда налей себе сама, – сказала девушка, кивнув на буфет.

Антуанетта так и сделала. Усевшись пить чай, пока подсыхал лак на ногтях, ее соседки начали болтать.

– Как тебя зовут? – спросила одна из девушек.

– Тони, – ответила Антуанетта, и все кивнули.

Они рассказали Антуанетте, что приехали с севера Англии и были уже бывалыми работниками в Батлинзе – это был их четвертый сезон.

– А я в первый раз, – призналась Антуанетта. – Поэтому немного нервничаю. Я понятия не имею, как все будет.

– Не волнуйся, – сказала самая младшая из этого трио, маленькая живая брюнетка. – Мы все тебе покажем. Здесь очень много работы.

– И очень много мужчин! – со смехом произнесла другая девушка, симпатичная крашеная блондинка.

Они с восторгом стали обсуждать свои похождения. Антуанетта слушала их, надеясь, что ее лицо ничего не выражает. Одной частью своей души она жаждала влиться в эту компанию девушек, которые сильно отличались от ее ирландских подруг, но другая ее часть сразу же испугалась, когда речь зашла о парнях.

После разрыва с Дереком Антуанетта не хотела ни с кем встречаться. Она слушала разговор трех девушек и понимала, что здесь все совершенно по-другому. В Ирландии существовал строгий свод правил поведения, и молодые люди не надеялись на секс, по крайней мере, на легкий секс. Здесь было все наоборот. Она слышала, как девушки несколько раз упомянули про презервативы, причем так естественно, словно речь шла о второй ложке сахара. Она сжалась, услышав это слово, и поняла, что ее чувство уверенности в себе постепенно начинает исчезать.

Мужчины всевозможных форм и цветов приезжали в Батлинз на машинах, сообщили ей соседки по комнате. Их карманы были набиты деньгами, и они хотели хорошо провести время. У каждой девушки с предыдущего сезона оставался бойфренд, но они уже успели сменить их несколько раз и собирались повторить это еще не раз до того, как придет пора возвращаться домой. Обычно каждый новый роман длился не более двух недель, потом отпуск заканчивался. Следовали полные слез прощания и обещания писать, но все это быстро забывалось, как только приезжал очередной автобус, полный энергичных молодых мужчин.

– Разве вам не хочется постоянного парня? – спросила Антуанетта, вспоминая дом и подруг, которые только об этом и мечтали.

Как только она произнесла эти слова, на нее непонимающе уставились три пары глаз, и Антуанетта поняла, что случайно раскрыла, что намного «зеленее», чем хотела казаться.

– Кто же хочет застрять с одним, – воскликнула одна из девушек, – когда каждые две недели приезжают новые с кучей бабок.

Они хором захохотали над выражением лица Антуанетты, которая чувствовала, как краснеет. Их глаза сверкали в ожидании предстоящих бурных ночей, и у Антуанетты возникло ощущение, что ей будет здесь не так весело, как она надеялась.

Привлекательная брюнетка увидела ее смущение и откровенно спросила:

– Ты что, девственница?

Антуанетта чуть не задохнулась от ужаса. Ни одна ирланская девушка даже представить себе не могла, что можно задать подобный вопрос или ответить на него. Антуанетта мучилась, не зная, что сказать. Если она скажет «нет», они подумают, что она одна из них, но тогда ей придется присоединиться к ним. Если ответить «да», они сразу будут считать ее совершенно другой, не такой, как ей хотелось бы быть.

Девушки с жалостью смотрели на нее. Из-за ее смущения и длинной паузы, пока она старалась подобрать ответ, они сделали вывод: конечно же она девственница. В их глазах это выглядело куда более постыдным, чем спать с парнями.

– Скажи, а сколько тебе лет? – спросила одна из девушек, пристально глядя на нее.

Антуанетта несколько секунд колебалась, стоит ли ей попробовать притвориться и сказать, что ей уже восемнадцать, но она сразу поняла, что они не поверят.

– Семнадцать, – ответила она.

Девушки посмотрели друг на друга, а потом на Антуанетту.

– Ты немного рискуешь, ты это понимаешь? – спросила брюнетка.

– Я знаю. Я соврала, потому что очень хотела сюда попасть. Вы же никому не расскажете, правда?

– Не волнуйся. Будем молчать как рыбы.

– Обещаете?

– Конечно! Нам все равно, сколько тебе лет, – сказала одна, а другие кивнули.

– Ну если ты еще так молода, тебе нужно чуть-чуть подождать с этим делом, – искренне сказала блондинка.

Они спросили, почему она здесь, и Антуанетта быстро придумала историю, что ее отец ушел от матери и у них не хватает денег, чтобы платить за обучение. Антуанетта сказала, что ей нужно накопить как можно больше. Теперь она завоевала их симпатии и превратилась из странной девушки с аристократическим акцентом в молоденькую и невинную девочку, за которой нужно присматривать.

– Все мужчины подонки, – сказало все трио в унисон.

– Если к тебе будет кто-нибудь приставать, скажи нам, – предложила блондинка, и две ее подруги кивнули в знак согласия.

Антуанетта вдруг почувствовала себя защищенной, купаясь в теплоте неожиданной доброты ее новых подруг. Этим вечером девушки взяли ее с собой и показали, куда она может обратиться при желании подработать по вечерам.

– Лучше начинай с завтрашнего дня, – сказала одна.

– Отработай дневную смену и посмотри, останутся ли у тебя силы, – посоветовала другая.

– Не забудь оставить немного времени на развлечения, – добавила третья, когда они пробирались сквозь толпу в пабе.

Здешние бары были больше, чем дискотеки в Белфасте, и битком набиты семьями. Казалось, будто три поколения приехали отдохнуть вместе. Много было и дружеских компаний обоего пола. Первой остановкой на пути девушек стал ярко освещенный бар с большой сценой, на которой женщина в хлопчатобумажном платье громко пела песню Конни Фрэнсис, а позади нее играла группа музыкантов. Персонал бара трудился в поте лица, разливая пинты пива и кое-что покрепче и вставляя трубочки в бутылки с шипучими напитками для маленьких посетителей. Официанты, держа подносы с напитками, протискивались сквозь толпу счастливых загоревших отдыхающих, и молодых, и старых. Смеющиеся дети с пакетиками чипсов в руках бегали друг за другом под ногами у взрослых, девочки-подростки, отбрасывая волосы назад, украдкой поглядывали на компании молоденьких ребят, а пары новобрачных стояли в обнимку.

К величайшему облегчению Антуанетты, ее соседки по комнате взяли ее под свое крыло и объяснили все, что ей необходимо было знать о работе в Батлинзе. К концу вечера ее настроение поднялось, и они все вместе благополучно вернулись в шале. Довольная, Антуанетта крепко спала на своей верхней койке, пока в шесть тридцать не зазвонил будильник.

В отличие от остальных девушек, Антуанетта легко вставала по утрам. Вскоре ее полюбила вся компания за то, что она каждое утро готовила чай. В семь пятьдесят подруги привели ее в огромную столовую, где питались сотни отдыхающих. Девушки оставили Антуанетту с супервайзером, чтобы ее ввели в курс дела, и разошлись по своим рабочим местам. После короткого осмотра рабочего места Антуанетта получила униформу, состоящую из клетчатого платья. Она переоделась и приготовилась к работе. Антуанетта была уверена, что легко справится, благодаря опыту, приобретенному в кафе в Белфасте. В отличие от большинства новеньких, которые были обуты в прелестные туфельки на каблучках, она знала, как тяжело несколько часов находиться на ногах, и привезла удобные туфли и хлопчатобумажные носки. Она с жалостью смотрела на девушек в нейлоновых чулках, так как хорошо знала, что под конец дня у них будут мозоли на пятках.

Каждой официантке выделили участок из десяти столиков и зону для мытья приборов. В течение двух часов нужно было обслужить восемьдесят человек, убрать со столов и вымыть посуду. Потом кормили персонал. Официантки брали со стеллажа тарелки, накладывали еду, а потом быстро шли вдоль проходов и почти бросали порции под нос посетителям и вновь спешно возвращались к огромным дымящимся тележкам. Они бегали вперед-назад, стараясь раздать как можно больше еды – и улыбок. Официантки хорошо понимали, что широкая улыбка увеличивает размер чаевых, которые они получали в конце каждой недели, когда отдыхающие перед отъездом выражали свою признательность за оказанные услуги.

Каждый день было по три смены. После каждой смены в спешке кормили персонал. Как только они успевали проглотить последний кусок, снова было пора накрывать столы.

Ужин проходил по той же схеме, что и обед, с единственной разницей, что приходилось сервировать по три блюда. Это означало, что нужно было ставить тарелки с едой перед посетителями двести сорок раз. Официантки стремились побыстрее обслужить посетителей во время ужина: они спешили вернуться в свои шале, чтобы переодеться для ночных развлечений. Лишь только смеркалось, персонал Батлинза проникался духом веселья не меньше отдыхающих. Неоновые огни многочисленных баров и клубов манили на вечеринки, заканчивающиеся далеко за полночь.

Антуанетта решила послушаться своих новых подруг и работать только пять вечеров в неделю, а остальные два посвящать развлечениям. Соседки по комнате уверили Антуанетту, что будут всячески ее оберегать.

– Мы не дадим ни одному парню пристать к тебе, – сказали они.

Куда бы девушки ни пошли, Антуанетта находилась под постоянной опекой своих подруг и чувствовала себя счастливой.

Антуанетта записалась на подработку в большой бар, куда они заходили в самый первый вечер. Менеджер улыбнулся ей и задал единственный вопрос, который его интересовал: сколько ночей в неделю она хочет работать? Антуанетта должна была начать уже на следующий день. Семьи дают намного больше чаевых, чем молодежь, сообщили ей подруги, молодым обычно всегда не хватает денег до конца отпуска. Чаевые были очень важны для Антуанетты. Если она будет жить только на них и откладывать всю зарплату, по ее подсчетам, к концу лета она накопит достаточно денег, чтобы снять комнату и заплатить за учебу в колледже.

Жизнь в лагере быстро превратилась в рутину. В течение дня Антуанетта трудилась в поте лица: накрывала столы, убирала приборы и обслуживала посетителей. По вечерам она шла в бар и отрабатывала еще одну смену. Когда музыканты увеличивали громкость, чтобы перекрыть шум разговоров сотни гуляк и кутил, от звуков музыки дрожали стены. Независимо от возраста посетителей, им всем хотелось одного: хорошо провести время и от души насладиться отпуском. Это создавало атмосферу счастья, распространяющуюся повсюду. Здесь не было места печали. Все хотели веселиться и получать максимум впечатлений. Антуанетту поглотила эта атмосфера, и ее депрессия после расставания с Дереком прошла. Она решительно отгоняла от себя мысли о родителях и неопределенном будущем, которое ожидало ее дома.

«Я подумаю об этом потом, – говорила она себе. – Мне здесь нравится. У меня есть друзья, жилье, много работы и целых три месяца, чтобы радоваться жизни. Я должна наслаждаться каждой минутой».

В те вечера, когда Антуанетта не работала, она развлекалась. Увеселительные мероприятия в Батлинзе были бесплатными не только для отдыхающих, но и для персонала. Каждое утро начиналось словами: «Доброе утро, дорогие отдыхающие! » Затем аниматор в красной форме объявлял по громкоговорителю мероприятия, запланированные на этот день. Их было много, на любой вкус, для молодых и старых. Антуанетта с подругами прослушивали всю программу на вечер, а потом выбирали себе мероприятие по душе.

Больше всего Антуанетта любила вечера талантов, когда подающие надежды исполнители сбрасывали дневную одежду, надевали свои лучшие наряды и выступали на сцене с уверенностью настоящих профессионалов. Одна из знакомых официанток, которая носила очки с толстыми линзами, похожими на донышки бутылок от кока-колы, и застенчиво металась вперед-назад по проходам, обслуживая столы, превратилась однажды в красивую и стильную певицу. Вместо клетчатой униформы на ней было сверкающее платье, а вместо носков и парусиновых туфель она надела четырехдюймовые каблуки, очки же остались за кулисами. Когда она запела «Summertime» и серебристый звук ее голоса наполнил комнату, воцарилась тишина, и по телу Антуанетты пробежали мурашки. Девушка стояла, близоруко глядя на аудиторию, казавшуюся ей расплывчатым пятном, держа одной бледной рукой микрофон, а другую свободно свесив вдоль тела. Она растворилась в музыке знаменитой песни Гершвина и сорвала бурные аплодисменты, но сама лишь растерянно улыбалась, как будто не верила в силу своего голоса, а потом ушла со сцены и пропала. На следующий день она снова превратилась в тихую и застенчивую официантку.

Часто Антуанетта с подругами ходили на представления, где выступали певцы, танцоры, комики, фокусники и артисты других жанров, которые надеялись, что на них обратят внимание искатели талантов и они наконец станут знаменитыми. Некоторые из них продолжали стремиться к славе, а некоторые смирились со своей участью. Антуанетте нравились фокусники, достававшие голубей из-под носового платка и распиливавшие пополам полуобнаженных ассистенток, которые всегда появлялись из ящика целыми и невредимыми и улыбались толпе, сверкая стразами на своих костюмах.

Отработав пять вечеров, Антуанетта с радостью обнаружила, что отдыхающие были еще более щедрыми на чаевые, чем она предполагала. Каждую ночь набиралась пригоршня серебряных монет сдачи, которую посетители оставляли для нее на столах. Это означало, что она могла откладывать не только свою зарплату, но и львиную долю чаевых. К тому же администрация Батлинза сообщила ей, что будет выплачивать бонус за каждую отработанную неделю в размере десяти шиллингов, чтобы она осталась работать до конца сезона. Антуанетта считала это подарком судьбы. Сложив дневное и вечернее жалованье, она обнаружила, что ей хватит денег не только на комнату и учебу, но еще останется достаточная сумма на новую одежду для колледжа.

За работой в дневную и вечернюю смены дни пролетали так быстро, что у нее совсем не оставалось времени, чтобы скучать по дому. Антуанетта отправила матери несколько открыток, держа ее в курсе событий и уверив, что у нее все хорошо, но в ответ получила лишь короткое письмо.

За неделю до отъезда Антуанетта, взяв с собой подруг, прошлась по магазинам, чтобы купить подходящую одежду для секретарского колледжа, где она надеялась начать учебу осенью. Перед отъездом из Ирландии она записалась в колледж, но узнать, приняли ли ее или нет, могла только после возвращения. Антуанетта хотела выглядеть скромно и женственно, как Шарлотта, знакомая Дерека, в тот ужасный вечер в ресторане. Она решила скопировать этот образ и подобрать простые элегантные юбки и джемпера. Как три наседки, подруги неодобрительно кудахтали над простой одеждой, которую выбирала Антуанетта. Им нравились более броские и эффектные наряды, и они бурно высказывали свое мнение. Не обращая на них внимания, Антуанетта с широкой улыбкой оплатила покупки. Она была довольна своим выбором, несмотря на то что ее подруги не одобряли его, и пригласила их в кафе через дорогу, чтобы отпраздновать покупки, выпив по чашечке крепкого чая с пшеничными лепешками и пирожными с кремом.

Наступил последний день в Батлинзе. Антуанетта была удивлена, сколько эмоций в ней вызывает отъезд, и поняла, как была счастлива здесь. Хотя работа была тяжелой, она успевала повеселиться и к тому же нашла хороших друзей. Время, насыщенное событиями, пролетело так быстро, что ей не верилось, что уже прошло три месяца. Все суетились, упаковывали вещи и готовились вернуться к привычной жизни.

– Ну что, увидимся в следующем году? – спросила одна из ее подруг.

– Надеюсь, – ответила Антуанетта.

– Как раз тебе будет восемнадцать, – сказала другая озорным тоном. – И нам не придется отгонять от тебя парней.

Антуанетта засмеялась. Ей нравилось, что они заботились о ней, и все лето ей было так спокойно под защитой своих подруг. Они обнялись и договорились встретиться здесь на следующий год. Потом все расселись по своим автобусам и разъехались в разных направлениях.

Когда автобус отъезжал от лагеря, Антуанетта на прощание неистово махала своим подругам, а потом опустилась на сиденье. Она не знала, что принесет ей наступающий год, и боялась возвращаться домой. Ей нужно было решать вопрос с жильем и поступлением в колледж. Все это ее немного пугало.

«Если смогу, я обязательно вернусь в следующем году, – пообещала она самой себе. – И я не вижу причин, которые могли бы помешать этому».

Тогда Антуанетте было неведомо, что ее жизнь вскоре снова изменится, и она никогда не вернется в Батлинз.

Глава 18

Антуанетта присела на один из деревянных стульев перед кабинетом, где проходило собеседование. В ее сумке лежали деньги для оплаты первого семестра обучения в секретарском колледже. Наконец ей удалось собрать необходимую сумму, сложив свои прежние сбережения с деньгами, заработанными в Батлинзе. Теперь она переживала, примут ли ее. Предварительно ее уже приняли на базе заявления, но окончательный ответ будет известен после беседы с директрисой, госпожой Элиот.

С самого утра Антуанетта начала готовиться к собеседованию: расчесав свой начес, она сделала более скромную прическу и нанесла совсем чуть-чуть косметики. Затем она надела простую юбку и джемпер, купленные в Уэльсе, в надежде, что сделала правильный выбор. Ей так хотелось выглядеть похожей на других девушек, поступающих в колледж.

И все же ей не хватало того, что было у всех остальных кандидаток, – присутствия одного из родителей. Но с этим Антуанетта ничего не могла поделать. Она была вынуждена идти одна.

И теперь, ожидая собеседования, она ощущала на себе любопытные взгляды пары, сидевшей в очереди, – девушки ее возраста и женщины, которая, несомненно, была ее матерью. Обе были одеты в похожие модные, симпатичные пальто с меховыми воротниками и начищенные туфли на низких каблуках в тон сумкам, которые они сжимали руками в кожаных перчатках. Они выглядели расслабленными и спокойными, а девушка, казалось, была уверена в успешном результате предстоящего собеседования. Антуанетта смотрела, как они вошли в кабинет, когда подошел их черед, желая, чтобы у нее была хотя бы малая доля их уверенности в себе.

Ее вызвали последней. Войдя в кабинет директрисы, она увидела импозантную леди лет за пятьдесят, сидящую за столом. Директриса была одета в темно-серый костюм, а ее густые волосы были собраны в скромный пучок. Ее облик показался Антуанетте суровым. Госпожа Элиот смотрела на подростка без сопровождения родителей с удивлением, которое сменилось неодобрением.

– Ты Антуанетта Магуайр, не так ли? Ты одна? – резким тоном спросила она.

– Да, – коротко ответила Антуанетта и замолчала – не было смысла оправдываться.

Во взгляде госпожи Элиот мелькнуло любопытство.

– В данных обстоятельствах требуется присутствие родителей. Если мы примем тебя в колледж, нужно будет с кем-то обсудить вопрос оплаты.

Антуанетта знала, что в этот престижный колледж существует конкурс и многие девушки желают попасть сюда. По неодобрительному выражению лица директрисы она с упавшим сердцем поняла, что отсутствие родителей имеет гораздо большее значение, чем ей казалось. Неужели зря она столько работала и копила деньги, чтобы так легко сдаться?

Антуанетта выпрямилась, посмотрела в глаза госпожи Элиот и сказала:

– Деньги за обучение у меня в сумке. Я откладывала их два года.

Несколько секунд пожилая женщина выглядела абсолютно потрясенной, а затем выражение ее лица смягчилось.

– Ты так страстно желаешь стать секретарем, дорогая?

Антуанетта подумала, что, сказав правду, она может одержать победу.

– Нет, – честно ответила она, – мне просто очень нужен сертификат, в котором будет указано, что я окончила школу в восемнадцать.

Она не пыталась приукрасить действительность, так как была уверена, что директриса почувствует любую ее уловку.

Госпожа Элиот позволила себе быстро улыбнуться по поводу напускной храбрости подростка:

– Присядь, пожалуйста.

Антуанетта с облегчением села. Она знала, что только что успешно прошла своего рода испытание, и остаток собеседования пролетел быстро и легко. Уже через несколько минут госпожа Элиот попросила ее подписать документы и заплатить задаток. Потом, энергично пожав ей руку, поприветствовала новую студентку секретарского колледжа Белфаста.

Когда Антуанетта вернулась домой из Батлинза, ее ждал ледяной, враждебный прием. Отец не обращал на нее внимания и старался как можно реже бывать дома, а мать была холодна и все время торопила Антуанетту с поисками нового жилья.

– Ты помнишь, о чем мы договорились, Антуанетта? – говорила она. – Ты должна уехать. Твой отец не хочет, чтобы ты оставалась здесь. Ты прекрасно можешь содержать себя сама.

Как только Антуанетта поступила в колледж, она стала подыскивать себе жилье. Прежде ей не удавалось найти никого, кто согласился бы сдать комнату. Но теперь, когда она была студенткой и могла объяснить, что ей необходимо жить рядом с колледжем, хозяйки должны были стать более сговорчивыми. Почти сразу она нашла жилье в подходящем, по ее мнению, месте, студенческом квартале на Малоун-роуд, в доме, где сдавались комнаты. Хотя она и понимала, что это далеко не самое престижное место, но там было дешево и хозяйка была согласна сдать ей комнату. Теперь она могла уйти из дому, где ей совершенно четко дали понять, что она там лишняя.

Антуанетта заплатила задаток и предупредила, что въедет немедленно. Потом она поехала домой, чтобы собрать свои вещи. Родители куда-то ушли, и она покидала дом в полном одиночестве.

«Наверное, мне должно быть грустно», – думала она, спускаясь по лестнице с чемоданом в руке. Но ей не было грустно, она не чувствовала ничего. В конце концов, Джуди, дарившей ей частичку своего тепла, теперь здесь не было. И больше ничего не связывало ее с этим домом.

Антуанетта закрыла за собой дверь, полагая, что больше никогда сюда не вернется.

В первый день занятий Антуанетта проснулась очень рано. Она обвела взглядом свою бесцветную комнату с потертым линолеумом, на котором уже почти не был виден рисунок. Скромная обстановка состояла из двух старых деревянных стульев, исцарапанного стола и истертого кресла у окна. Антуанетта купила несколько ярких разноцветных подушек, но, несмотря на ее отчаянные попытки внести немного уюта, комната все равно выглядела унылой. И все же Антуанетта понимала: ей повезло, что она вообще нашла жилье. Многие хозяйки отказали бы молодой девушке без работы, даже если она студентка. Но большой взнос сохранял за ней эту обветшалую комнату.

Наступил первый учебный день. Сегодня она впервые пойдет на занятия, которые станут началом ее новой жизни, где больше никогда не будет таких обшарпанных комнат.

Антуанетта потянулась, соскочила с провисшего матраса и вышла в коридор, ведущий в общую кухню. Она приняла ванну прошлым вечером, чтобы с утра не стоять в очереди вместе с пятью другими жильцами. Вчера вечером их не было дома, и можно было не бояться, что ей помешают. Поэтому она могла лежать в эмалированной ванне, утопая в горах пены, сколько душе угодно, предварительно засунув в счетчик для воды много монеток.

На кухне Антуанетта поморщила нос от отвращения, взглянув на беспорядок, оставленный другими жильцами: грязные тарелки были кучей свалены в раковину, а весь кухонный стол из огнеупорного пластика усеян комками застывшей еды от поспешного ужина. Она тщетно пыталась найти чистую чашку, затем со вздохом вынула одну из пенистой воды в раковине и сполоснула ее под краном. Поставив чайник и положив в тостер немного хлеба, она ждала, пока приготовится ее завтрак, испытывая тоску по дому.

«Но это была жизнь до его возвращения, – напомнила себе Антуанетта. – Здесь мне гораздо лучше». Заварив чай и намазав маслом хлеб, она отнесла завтрак к себе в комнату. Поев, Антуанетта оделась и сложила в новую сумку учебники, которые были нужны для занятий.

Колледж находился в тридцати минутах ходьбы, и в целях экономии Антуанетта решила добираться туда пешком. Был прекрасный осенний день, и когда она шла по улицам Белфаста, у нее поднялось настроение. Наконец она почувствовала себя студенткой, которой так давно мечтала стать.

Пальцы Антуанетты, неуклюже передвигаясь, стучали по черным металлическим пластинкам, которыми была закрыта клавиатура.

«Сосредоточься», – говорила она себе, глядя в учебник и ударяя пальцами по нужным клавишам. «А, S, D, F», – бормотала она, а затем передвигала пальцы на G, H, J и L. Антуанетта вздохнула. «Как люди могут так мучить себя каждый день, стуча на этих машинках? Как научиться делать это правильно? Это просто невозможно», – думала она, повторяя ненавистное упражнение.

– Сосредоточься, Антуанетта, – сказала госпожа Элиот строгим голосом, прогуливаясь вперед-назад между столами и внимательно наблюдая за успехами каждой девушки. – Цель этого упражнения – точность, а не скорость, – в сотый раз повторила она.

Казалось, что маленькая печатная машинка издевается над Антуанеттой, когда ее пальцы старались попасть в общий ритм. Прошло сорок пять минут. На улице светило солнце, а в комнате двадцать аккуратно причесанных голов без единого начеса склонились над заданием. Сорок рук ритмично двигались, за исключением двух, принадлежащих Антуанетте, с непослушными пальцами, которые, казалось, распухли за ночь. Каким-то образом они стали совершенно неуправляемыми, постоянно соскальзывали с клавиатуры и не слушались ее.

Наконец урок машинописи был окончен. За ним следовал урок стенографии. Открыв учебник, Антуанетта с недоумением разглядывала бесчисленные, ничего не значащие закорючки.

«Разве я когда-нибудь смогу научиться этому? » – в отчаянии думала она, пытаясь овладеть странными наклонными знаками системы Питмана с точками и крючками. Она знала, что должна их освоить. Чтобы устроиться на работу, ей был необходим сертификат, где будет указано, что она прошла курс стенографии. Антуанетта решила, что, когда будет искать работу в следующий раз, обязательно вооружится результатами экзаменов. Хватит обслуживать столы!

В конце первого занятия она чувствовала, что может начать письмо: «Дорогой г-н Смит…», но как закончить его – было для нее загадкой.

Последним уроком до обеда было делопроизводство, и тогда она могла расслабиться. Работая в кафе, Антуанетта постоянно имела дело со счетами и привыкла хорошо считать в уме. К своему удовлетворению, она заметила, что была единственной, кто дружил с цифрами, и ей приходилось сдерживать невольную улыбку. Она не хотела привлекать к себе внимание и объяснять, где научилась так хорошо считать в уме. «Годы работы официанткой и сложение в уме бесконечных счетов», – был бы честный ответ, но она никогда бы не ответила так.

Наконец наступил долгожданный перерыв на обед. Антуанетта, увидев, как другие девушки собираются группками и о чем-то договариваются, быстро схватила книгу и ушла в ближайшее кафе. Ей не хотелось общаться с другими студентками: пришлось бы отвечать на неприятные вопросы, которых она старалась избежать. Другие девушки не поняли бы ее обстоятельств и того, что она живет одна в съемной комнате. Антуанетта знала, какие дома у большинства из них: серебряные столовые приборы в буфете, толстые ковры на полу и горящий огонь в камине. Их дома пахли воском и цветами, а по вечерам из их кухонь доносились ароматы готовящегося ужина.

В отличие от Антуанетты, этим девушкам не нужно было беспокоиться о стоимости продуктов, вносить арендную плату и думать, сколько монеток нужно отложить на счетчик воды. И, конечно, никто из них не приходил пешком в колледж, чтобы сэкономить на проезде. Нет, их с утра привозили на машинах, а когда они возвращались домой, их встречали любящие родители, которые интересовались успехами своих дочерей.

Антуанетта видела, в каких домах жили эти девушки. Во время вечерних прогулок, пытаясь избежать одиночества в пустой комнате, она бродила по окраине Белфаста, где стояли дома людей, принадлежащих к среднему классу. Она проходила мимо домов, где жили такие же девушки, как ее сокурсницы. Сквозь большие окна она видела мягкие огни, отбрасывающие блики на сидящих за столом людей, увлеченных ужином и друг другом.

У девушек из таких домов был тот неповторимый лоск, который дает беззаботная жизнь. Антуанетта чувствовала их уверенность в себе. Их жизнь была заранее распланирована: для мальчиков – университет, а потом высокооплачиваемая работа и карьера; для их сестер – благородная и не слишком обременительная работа, а потом замужество и заботы о семье.

Антуанетта обедала в кафе и размышляла о своем мрачном временном пристанище: общая кухня с постоянной горой немытой посуды, туалет, куда нужно было идти со своим рулоном туалетной бумаги, и общая ванная комната со старой ванной. Она представила ободок из грязной пены, оставленный жильцами, которые, видимо, были слишком заняты, чтобы вымыть за собой. Когда Антуанетта вспоминала свою пустую комнату, где никто не ждал ее, где не было даже собаки, она чувствовала тоску. Над ней нависала удушающая волна одиночества.

Антуанетта отгоняла от себя это чувство и представляла другую картину. Она видела себя, отлично подготовленную, с блестящими волосами и красивым маникюром, пишущую под диктовку молодого симпатичного директора в современном офисе. Она представляла, как уходит с записной книжкой в руке, садится за блестящую, современную, электрическую печатную машинку, на которой не закрыты клавиши. Антуанетта видела, как быстро двигаются ее пальцы, когда она печатает письмо без единой ошибки, как отдает его директору на подпись и слышит, как он говорит с улыбкой: «Не знаю, что бы я без вас делал».

Эта мечта не покидала Антуанетту, пока она пила вторую чашку кофе и шла обратно в колледж.

Приближался конец семестра, а вместе с ним и первые экзамены. Антуанетте курс показался скучным и однообразным, и она решила уйти из колледжа и найти работу. Она могла не заканчивать полный курс, длившийся год, а уйти с сертификатом, где было бы указано, что она является профессиональной машинисткой, знает основы делопроизводства и умеет стенографировать. Этого достаточно, чтобы устроиться секретарем, думала Антуанетта. Ей не терпелось начать зарабатывать и сменить жилье. В своей комнате она физически ощущала одиночество, которое просто убивало ее. У нее не было друзей в колледже, она даже и не пыталась их завести. Ей казалось, что лучше держаться в стороне. Антуанетта переживала все внутри себя и старалась сосредоточиться только на будущем, которое, несомненно, должно быть лучше настоящего.

В конце семестра Антуанетта сдала экзамены и покинула колледж. Она не жалела, что уходит, несмотря на то что так долго мечтала учиться в нем. Она получила то, что ей было нужно. Имея на руках свидетельство об образовании и персональную рекомендацию от госпожи Элиот, Антуанетта начала поиски работы и быстро нашла место секретаря на ресепшен в маленькой парикмахерской.

Работа была несложной, а персонал довольно дружелюбным. Девушки, работающие там, были не похожи на ее сокурсниц из колледжа. Они больше походили на подруг Антуанетты, с которыми когда-то она ходила на танцы. Но, пообщавшись с ними, Антуанетта почувствовала разницу. Раньше, когда она ходила на танцы, то для уверенности всегда выпивала несколько укрепляющих порций крепкого алкоголя, чего не могла сделать теперь, в дневное время, а без наигранной храбрости, которую дает градус, от ее уверенности не оставалось и следа. Она не могла присоединиться к компании и поддержать легкомысленную болтовню стилистов. В результате они стали считать ее необщительной и странной и после нескольких попыток подружиться перестали обращать на нее внимание.

В принципе в глубине души Антуанетту это устраивало. Хотя ей страстно хотелось подружиться со сверстницами, она в то же время ужасно боялась подпустить кого-нибудь слишком близко. Ее коллеги, которые сносно, а может, даже хорошо относились к девушке, которую она из себя изображала – выпускнице секретарского колледжа с акцентом человека среднего класса, – стали бы избегать ее, если бы узнали о ее прошлом. Все думали, что Антуанетта живет с родителями, и ей не хотелось, чтобы они узнали правду. Но она не могла уехать из своей комнаты, пока не накопит побольше денег и у нее не появится снова кругленькая сумма. Она истратила почти все деньги, которые у нее были, на обучение в колледже и проживание.

А пока этого не произойдет, Антуанетта решила, что будет предоставлена самой себе и ей придется еще немного помучиться в одиночестве.

Глава 19

Антуанетте не хотелось открывать глаза – дневной свет вызывал боль. Но ей было нужно в туалет. Она неохотно свесила ноги с кровати, дрожа, опустила их на холодный линолеум, которым был покрыт пол ее комнаты, и медленно встала. Комната поплыла у нее перед глазами, и ей пришлось опереться руками о стену, чтобы не упасть. Шатаясь, она дошла до двери и нетвердой походкой вышла в коридор.

Сделав несколько шагов отяжелевшими за ночь, трясущимися ногами, она дошла до ванной комнаты и взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело бледное лицо с двумя яркими пятнами на щеках. У нее болело горло, гудела голова и ныло все тело.

Антуанетта чувствовала, что заболела тяжелой формой гриппа. При мысли о своей уютной спальне в доме родителей, у нее на глаза навернулись слезы. Прежде, когда она болела гриппом, ее мать приносила ей в комнату горячий чай, жалела ее и готовила прохладительные напитки и вкусные закуски, чтобы вызвать аппетит. Когда Антуанетта вспомнила об этом, она почти физически ощутила успокаивающие прикосновения рук матери, нежно убирающие с лица ее влажные от пота волосы. Когда по вечерам Рут возвращалась с работы, она поправляла подушку Антуанетты и готовила для нее ужин, который дочь съедала, держа поднос с едой на коленях. После она снова ложилась, а Рут заботливо поправляла на ней мягкое шерстяное одеяло.

Это было до его возвращения. Это было время, когда Рут проявляла материнскую любовь, которой так не хватало Антуанетте. Казалось, будто болезнь дочери дала ей возможность почувствовать себя нужной. Благодаря беспомощности Антуанетты, любовь, которую Рут всегда скрывала, вышла на поверхность. Антуанетта купалась в лучах этой любви, благодарно улыбаясь матери из теплой постели. Во время болезни она превратилась в ребенка, и у нее часто возникало желание взять мать за руку, как много-много лет назад. Но она крепко сжимала пальцы в кулак под одеялом, чтобы скрыть это.

Антуанетту переполняло сильное желание снова оказаться там и снова почувствовать любовь и заботу.

«Мама уложит меня в постель, – думала она. – Пока я буду спать, она приготовит чай, подогреет консервированный томатный суп, намажет хлеб маслом и принесет мне. Эта еда так хорошо подходит больным, и мне сразу станет легче. А потом, чуть позже, когда я буду чувствовать себя лучше и смогу спуститься по лестнице, но пока еще буду слишком слаба, чтобы выходить из дому, я завернусь в теплый розовый махровый халат и устроюсь перед камином. Там я буду сидеть, положив ноги на маленький круглый пуфик, и смотреть по телевизору свои любимые программы».

Антуанетте до невозможности захотелось увидеть мать, захотелось, чтобы она баловала ее, как тогда. От одной лишь мысли о своей спальне и заботливых руках Рут ей стало лучше. Она совершенно забыла об отце, его злости и ревности.

«Может мне съездить домой? – думала Антуанетта. – Хотя бы ненадолго».

С тех пор как Антуанетта переехала, она приезжала домой всего пару раз, и то лишь когда была уверена, что отца нет. График работы родителей был записан в ее маленькой записной книжке. Она осмеливалась приехать, только когда мать была дома одна. Тогда Рут, казалось, была рада видеть ее и, когда провожала Антуанетту, даже давала с собой маленькие пакетики с едой.

Антуанетта знала, что этим утром Рут была дома, а отец на работе, и у нее отпали всякие сомнения. Сильное желание вернуться в детство, когда мать заботилась о ней, все решило за нее: она поедет домой.

Антуанетта торопливо оделась, бросила в сумку пижаму и запасное белье и пошла на автобусную остановку. Она вся горела от жара. Всю дорогу она дремала, пока автобус не остановился почти у самого дома ее родителей. Сжав в руке маленькую сумку, она нетвердой походкой подошла к входной двери и вспомнила, что теперь у нее нет ключа. По требованию родителей она отдала его в тот самый день, когда уехала в Батлинз. Постучав в дверь, Антуанетта прислонилась к стене, так как у нее сильно кружилась голова.

Она услышала шаги, а потом поворот ключа в замочной скважине. Дверь распахнулась, и на пороге появилась ее мать с тревожной улыбкой на лице.

– Дорогая, какой сюрприз. Почему ты не на работе?

– Я плохо себя чувствую.

Как только Антуанетта произнесла эти слова, слезы набежали ей на глаза и потекли по пылающим щекам.

– Заходи, дорогая, но только быстро.

Ее мать не хотела, чтобы Антуанетту увидели любопытные соседи. Рут так боялась сплетен и так старалась соблюдать правила приличия, что ей было совершенно ни к чему, чтобы кто-то увидел ее дочь плачущей у порога дома. Они зашли в коридор, и Рут закрыла дверь.

– Мне нужно лечь. Пожалуйста, можно я пойду в свою комнату?

В глазах матери появилось сомнение, потом Рут, смягчившись, спросила:

– Антуанетта, что с тобой? – Она быстро дотронулась до лба дочери. – Да у тебя жар. Ну хорошо, дорогая, твоя постель заправлена. Ложись, а я принесу тебе чай.

После этих слов впервые за много месяцев Антуанетта почувствовала защищенность и заботу. Как только она забралась в свою старую постель, появилась ее мать. Она задернула шторы, поставила чай около кровати и нежно поцеловала дочь в голову.

– Я позвонила на работу и предупредила, что задержусь, – сказала Рут. – Ты можешь немного поспать.

Дверь еще не успела закрыться за Рут, а Антуанетта уже крепко спала. Когда через несколько часов она проснулась, то не сразу поняла, где находится.

Сбитая с толку, она смотрела в темноту, пока не сообразила, что она дома, в своей спальне. Что-то разбудило ее, и она приподнялась на подушках. Через окно спальни до нее доносились голоса. Антуанетта узнала грубый голос отца, и его злость испугала ее. Она не могла различить слов, но знала, что отец был взбешен, а причиной его ярости явно была она. Мягкие нотки в голосе матери подсказали Антуанетте, что Рут пытается успокоить его.

«Почему они на улице? » – удивилась Антуанетта. Ее мать так боялась скандалов на людях, что всегда избегала каких-либо ссор и разногласий вне дома.

Как в детстве, Антуанетта нырнула в кровать и натянула одеяло на голову. Если она не будет слышать их, возможно, все уладится. Однако она услышала скрип ступеней и приглушенные шаги матери, входящей в комнату. Инстинкт подсказал Антуанетте притвориться спящей. Мать дотронулась до ее плеча, а затем Антуанетта услышала слова, которых больше всего боялась:

– Ты проснулась? Тебе нужно вставать. Отец сказал, чтобы ты уходила.

Антуанетта медленно открыла глаза и посмотрела на мать, тщетно пытаясь найти подтверждение, что на этот раз Рут не послушает своего мужа. Антуанетта заметила виноватое выражение на ее лице, которое через мгновение стало холодным.

– Он отказывается заходить в дом, пока ты не уйдешь. Он сказал, что ты уехала и теперь не можешь просто так являться, когда тебе вздумается. Ты должна быть самостоятельной и уметь позаботиться о себе.

Вместо обычного снисходительного тона, в ее голосе звучали нотки мольбы.

Антуанетта пыталась найти в глазах матери внимание и заботу, которую видела раньше, и надеялась, что она снова смягчится. Но на лице Рут не осталось и следа былого беспокойства, а вместо этого появилось многострадальное выражение. Рут снова превратилась в женщину, которая не хотела нести ни за что ответственность и во всех своих неудачах винила других. Сейчас на ее лице было написано, что во всем виновата Антуанетта.

Антуанетта была слишком ослаблена болезнью, чтобы спорить с матерью. У нее не было сил даже просить. Она сползла с кровати, оделась и взяла свою сумку.

Когда много лет спустя Антуанетта пыталась вспомнить этот вечер, она не смогла. Единственное, что она помнила, как ушла из дому.

Глава 20

Сначала пришли головные боли.

Боль будила Антуанетту рано утром. Ее голову словно сдавливала гигантская рука. Она представляла себе, как огромные пальцы стискивают ее череп, сжимают ее шею, пока пелена боли не застилала глаза.

Когда боль проходила, Антуанетта чувствовала вялость, ее руки и ноги становились тяжелыми, а голова отказывалась соображать, и наступала полная апатия. Она не могла сосредоточиться, и буквы в книгах, в которых она находила утешение, расплывались. Ей стало тяжело читать даже короткие заметки в журналах, и она устало откладывала их в сторону.

Антуанетта пыталась уснуть, но обнаруживала, что не может расслабиться. Ощущение беспокойства, одиночество и чувство вины отравляли ее сны, превращая ночи в сплошной кошмар. Она была лишена отдыха, вместо сна она оказывалась в кромешной тьме, гонимая демонами.

Иногда ее охватывало ощущение падения. Сквозь ночные кошмары она чувствовала, как ее тело дергается в попытке остановиться. Антуанетта просыпалась с бешено бьющимся сердцем и чувством тревоги. Она вздрагивала от неожиданных звуков, и чувство одиночества переполняло ее сердце.

Каждую ночь ей снился один и тот же кошмарный сон, который был намного страшнее всех остальных снов, и Антуанетта заставляла себя лежать с открытыми глазами. Она ждала рассвета. Ей казалось, что, если она закроет глаза, кошмар вернется. Этот страшный сон уводил ее в лес, в котором густо росли высокие деревья, их кроны закрывали небо, и не было видно даже лунного света. Антуанетта отчаянно искала выход. Влажные ветви били ее по лицу, а вязкие липкие побеги обвивались, как змеи, вокруг рук и ног и не пускали ее. Антуанетта чувствовала себя словно в ловушке. Ей было невыносимо страшно, и казалось, что в чаще леса прячутся чудовища. Она чувствовала на себе их невидимый враждебный взгляд. Каким-то образом она знала, что среди них был ее отец. Она ощущала его мрачное присутствие, он наблюдал за ее тщетными попытками выбраться и смеялся над ней.

Неспособная видеть ничего, кроме холодной черноты леса, Антуанетта знала, что она потерялась, и цепенела от страха. Затем под ее ногами внезапно появлялась зияющая дыра, и она падала вниз, засасываемая мощным потоком, который был сильнее ее воли. Она пыталась ухватиться за стены туннеля и удержаться, но лишь хватала руками пустоту. Вне себя от ужаса, она слепо падала в пропасть, где ее ждало что-то чудовищное.

Антуанетта знала, что спит, и отчаянно пыталась прийти в сознание, но, кувыркаясь, продолжала лететь в темноту, и ее горло сжимало от неисторгнутого крика. Когда она справлялась с паникой и успокаивалась, изо рта вырывались лишь беспомощные звуки, похожие на стон. Антуанетта просыпалась вся мокрая. Она задыхалась и все еще чувствовала беспокойство и страх от постепенно отступающего ночного кошмара. Она знала, что еще несколько секунд – и она бы разбилась о дно этой ужасной ямы. Вокруг нее было скомкано все постельное белье, когда она металась на кровати, цепляясь за нее руками.

Антуанетта просыпалась с необъяснимым предчувствием, что должно случиться что-то ужасное. Ее переполняло отчаяние, и она жалела, что еще жива. Она подносила запястья к лицу и смотрела на шрамы трехлетней давности. Каждую ночь она разглядывала тонкие синие линии на коже и представляла, как лезвие скользит по ним снова.

Ей хотелось проглотить сотню таблеток аспирина, как когда-то, но затем она вспоминала, как ей было плохо несколько часов спустя, после того как ей сделали промывание желудка. И снова чувствовала вкус желчи, которая обжигала ее горло.

Если ей удавалось уснуть после ночного кошмара, она просыпалась ровно в четыре тридцать. Как будто какой-то злой дух заводил невидимый будильник, чтобы поднять ее. Было еще слишком рано, чтобы вставать, поэтому она сворачивалась клубочком и старалась не спать, чтобы больше не видеть снов. Как только она начинала дремать, перед глазами сразу же появлялись ее родители, которым она была совсем не нужна. Потом она вспоминала свою большую ирланскую семью, которая презирала ее, и людей из родного города ее отца, которые отвернулись от нее. Она пыталась отогнать мысли о Дереке и том вечере, когда он понял, какая Антуанетта на самом деле. Ей казалось, что неприязнь Дерека была символом чувств всех остальных людей, которые узнали о ее прошлом.

Мир пошатнулся, и жизнь Антуанетты дала трещину. Пойти на работу было выше ее сил. Антуанетта звонила и говорила, что заболела. Она действительно думала, что больна, хотя и понятия не имела, что с ней. Все, что она знала, – мир становится страшным местом.

Когда Антуанетта решилась выйти на улицу, шум машин ворвался в ее голову, и ей захотелось закрыть уши руками, чтобы защититься. Она тряслась от страха, переходя дорогу. Ей казалось, что каждая машина несет в себе смерть, она была уверена, что все они хотят раздавить ее и искалечить. Ее охватывал приступ паники, и ноги начинали так сильно дрожать, что почти отказывались слушаться ее, пока она топталась на тротуаре. Когда она решалась перейти на другую сторону улицы, каждый шаг давался ей большим усилием воли.

Она панически боялась заходить в магазин – каждое лицо казалось ей враждебным. Если покупатели молчали, она знала, что только что они обсуждали ее. Она не могла посмотреть в глаза продавцам, а лишь бормотала под нос свой заказ и торопилась поскорее уйти, схватив покупки. Она была уверена, что все над ней смеются и, когда она выходит из магазина, бросают ей в спину злые шутки.

Когда она возвращалась назад в дом, она тихо кралась по лестнице, молясь, чтобы двери комнат других жильцов были закрыты. Ей казалось, что из-за дверей доносится шепот, и она находила прибежище у себя в комнате, подальше от злых голосов. Когда ей нужно было выйти из комнаты, она сначала высовывала голову за дверь и прислушивалась к звукам в доме. Шум воды, слив бачка в туалете, скрип лестницы или тихие шаги – все это служило предупредительным сигналом, что выходить опасно. Только убедившись, что поблизости никого нет, она набиралась храбрости и покидала комнату.

По выходным смех на лестнице, звуки открывающихся дверей и громкая музыка нарушали ее спокойствие. Она затыкала пальцами уши, пытаясь избавиться от нежелательных звуков, которые просачивались в ее комнату сквозь двери. Постепенно ее мир сузился еще больше, и она почти не выходила из дому. Перед ней уже не стоял вопрос о выходе на работу, но она себя слишком плохо чувствовала, чтобы беспокоиться по поводу платы за жилье. У нее еще оставались кое-какие сбережения, и она не могла пока думать о том, что будет делать, когда они закончатся. Антуанетта оказалась в полной изоляции и плыла по течению без всякой поддержки. Единственной радостью, помогавшей забыть о жестокой депрессии, был спасительный глоток водки из спрятанной бутылки. Это был ее последний оставшийся источник утешения.

Игра в счастливую семью, которую Рут вела много лет, подошла к концу. Антуанетта больше не могла играть свою роль. Она больше не могла поддерживать фантазию своей матери, изображая, что они были нормальной семьей. Успокоительная ложь, что она нужна и любима, как всякая нормальная дочь, отныне потеряла свою силу. С той самой ночи, когда мать выставила ее за дверь, больную и одинокую, грубая правда наконец прорвалась наружу, и она не смогла справиться с ней. Когда Антуанетта поняла, что всю жизнь ее потчевали исключительно обманами, черная меланхолия заволокла ее ум.

Почему она не радовалась тому, что родителям больше не хотелось, чтобы она была частью их жизни? Разве теперь она не была свободна? Но Антуанетта слишком привыкла подчиняться, чтобы за такой короткий срок научиться независимости. Собака, привыкшая к побоям, погибнет, если ее выбросить на улицу, заставив самой заботиться о себе. Она станет жаться по углам, не доверяя никому, но будет все-таки надеяться на чью-то доброту. Единственное, чего она не будет ощущать, – это облегчения от своей свободы.

Антуанетта была не способна просить о помощи, она была слишком больна, чтобы понять, что нуждается в ней. Теперь сундучки в ее голове, где были закрыты на ключ старые воспоминания, разом открылись, и оттуда вышла наружу вся правда о ее короткой жизни. Везде вокруг себя она слышала шепот: над ней смеялись и осуждали ее, говорили, что ее никто не любит и никогда не полюбит. Ей предлагали исчезнуть.

Чтобы спастись от постоянно мучивших ее ночных кошмаров, она старалась не спать и вместо этого лежала, свернувшись, в постели. Она обводила взглядом освещенную комнату, выискивая пугающие тени до тех пор, пока не оставалось сил бороться с одолевавшей ее усталостью. Когда, просыпаясь на рассвете, она слышала щебет птиц, приветствовавший начало нового дня, он казался ей резким, неприятным звуком, который эхом отдавался в ее голове. Она лежала в тишине, сжавшись под одеялом, ее тело дрожало, и нескончаемые слезы катились по щекам.

Однажды наступило утро, когда ей стало трудно даже встать с кровати. Она свернулась клубочком и положила в рот большой палец. Ее тело сотрясалось от рыданий, и способность двигаться совсем покинула ее.

Она слышала какие-то голоса в своей комнате, они кружились в ее голове и таяли в воздухе. Она знала, что, если не открывать глаза и не смотреть, кому они принадлежат, они исчезнут. Слова обретали форму и проникали в ее голову, но она старалась не впускать их.

– Открой глаза, Антуанетта. Ты слышишь меня?

Она узнала голос своей хозяйки, но попыталась сжаться еще сильнее, чтобы ее не беспокоили. Послышался звук удаляющихся шагов. Ей казалось, что прошло совсем немного времени, и голоса вернулись снова.

– Что с ней, доктор? Я не могу ее разбудить.

Раздался другой голос:

– Антуанетта, я доктор. Мы пришли, чтобы помочь тебе. Тебе не нужно бояться. Мы пришли, чтобы помочь тебе, – мягко повторил он.

Антуанетта не реагировала. Она почувствовала руку на своем лице и пальцы, раздвигающие ее веки.

Она увидела лица – лица врагов, смотревших на нее сверху вниз. Антуанетта закричала. Она кричала и не могла остановиться.

Через мгновение она почувствовала, как острая игла вонзается ей в руку. Через несколько секунд она уже ничего не чувствовала.

Глава 21

Эти воспоминания не покидают меня, как бы я ни старалась.

Я сидела в комнате, вглядываясь, как темнеет за окном, и чувствовала устрашающее присутствие рядом с собой отца, мужчины, который в своей жизни признавал только насилие и никогда не опирался на логику или здравый смысл.

Сегодня утром, через день после его смерти, я приехала в его дом – маленький белый коттедж в центре Ларне. Он переехал сюда вскоре после смерти моей матери. К моему ужасу, спустя всего несколько недель после того, как она умерла, он продал дом, в котором они жили и за которым она так ухаживала.

Открыв входную дверь, я вошла в маленький коридорчик без окон. Передо мной находилась лестница с выцветшим темным ковром, но мне не хотелось подниматься наверх. Вместо этого я открыла дверь, ведущую в гостиную.

Маленький двухместный диван с темно-бордовой обивкой, с ободранными подлокотниками и пружинами, которые пытались прорвать потертую ткань, стоял напротив большого телевизора. Интересно, что он сделал с диваном, который моя мать старательно обила английским ситцем? Исчезли даже подушки в чехлах из пастельной ткани, которые она так искусно раскладывала около спинки. На каминной полке рядом с дешевыми часами стояло единственное украшение – блестящая китайская полосатая кошка, на основании которой была выведена печать производителя с непонятными иероглифами. Изящные же дрезденские бело-синие фигурки, которые так любила мать, исчезли.

На месте угольного камина находилась современная уродливая газовая печь, а в нише дымохода на деревянных полках вместо любимых книг матери была разложена коллекция наград, выигранных Джо в танцевальных конкурсах. К их золоченой поверхности нелепо прислонилась маленькая фотография, на которой не было ни пылинки. На ней была запечатлена Антуанетта в возрасте трех лет в клетчатом хлопчатобумажном платьице, которое сшила ей мать много лет назад. Отец вынул фотографию из серебряной рамки, и были видны ее загнутые края. Я взяла фотографию и положила в свой бумажник.

Я обнаружила, что этот маленький неприветливый дом вызывает во мне совсем мало воспоминаний. Я уже была здесь однажды, но тогда не обратила внимания, как мало осталось вещей, напоминающих о жизни отца с матерью. Здесь не было ни одной ее фотографии. Казалось, что после ее смерти из его памяти полностью стерлись все воспоминания о ней.

Чтобы избавиться от затхлого запаха, витающего в воздухе, я открыла окна, несмотря на сквозняки. Я прикурила сигарету и глубоко затянулась, в надежде что табачный дым перебьет угнетающий дух дома.

Присутствие отца чувствовалось везде: поношенные шлепанцы, которые уже начали лосниться, стояли сбоку от кресла, на спинке которого блестело жирное пятно в том месте, куда обычно прислонялась его голова. Пепельница, которую он поставил на кофейный столик в честь моего единственного визита несколько месяцев назад, все еще оставалась на прежнем месте. Отцу удалось победить эту вредную привычку, когда ему исполнилось шестьдесят. А моя дружба с сигаретами началась после ухода из родительского дома.

Я удивилась, когда увидела пепельницу. Что это означало? Может, мой отец надеялся, что я смогу его простить и приеду к нему снова? Неужели он действительно считал, что совершил лишь незначительную провинность и я жила в Англии и не приезжала к нему только из-за своего эгоизма? Разве он мог так себя обманывать? Но мне уже никогда не удастся спросить его об этом, поэтому я лишь мысленно пожала плечами. С тех пор, как я впервые попыталась разобраться в причинах поступков своего отца, прошло много лет.

На кухне в сушке стояла единственная чашка с блюдцем, а на крючке у кухонной двери на плечиках из проволоки аккуратно висела свежевыглаженная рубашка кремового цвета. Казалось, будто отец может войти в любой момент, чтобы надеть ее.

Домашние животные моих родителей – большой и добрый золотистый лабрадор и две кошки – умерли за несколько лет до смерти матери. Их отсутствие придавало дому жалкий и опустевший вид. Я вспомнила, как их обожали родители, – и вновь у меня возник вопрос: если они были способны испытывать любовь и сострадание к четвероногим существам, почему они так мало любили меня?

Открыв заднюю дверь, я выглянула в запущенный сад и, повернувшись, чуть не споткнулась об отцовские принадлежности для гольфа. Я почувствовала, как на мои плечи снова опускается черное облако депрессии, и решительно отогнала его.

«Ради бога, Тони, – раздраженно сказала я себе. – Его больше нет. Лучше займись документами, а потом ты сможешь вернуться в Англию».

Я поставила чайник, чтобы заварить большую чашку чая, но сначала сполоснула ее кипятком. Мне было неприятно прикасаться губами к чашке, из которой пил он. Затем я взяла себя в руки и принялась за дела, из-за которых сюда приехала.

Первое задание казалось мне самым трудным. В ящике стола я нашла записную книжку, куда моя мать вносила все затраты на хозяйство. На страницах, исписанных ее мелким, аккуратным почерком, сохранились все статьи расходов их экономного существования. Кроме того, я нашла выписки из банковских счетов. Мой отец был слишком расчетлив и тратил очень мало.

На счетах оказалось довольно много денег, гораздо больше, чем я ожидала. Из другой выписки я увидела, что кроме ежемесячной пенсии несколько раз его счет пополнялся внушительными суммами. Одна была от продажи большого дома, в котором жили родители, а другие – от продажи всех антикварных вещей, которые усердно собирала моя мать на протяжении всего времени своего замужества. Она обожала и с гордостью демонстрировала свою коллекцию китайского фарфора и безделушек, собранную на блошиных рынках и в лавках старьевщиков и купленную за гроши. Когда я изредка приезжала в гости, у нее всегда находился какой-нибудь новый, недавно приобретенный прекрасный предмет, который она с гордостью мне показывала.

Моя мать любила всего две вещи: свои цветы и свои коллекции. Только благодаря им она могла чувствовать себя счастливой. И обе эти вещи исчезли из пустого дома старого вдовца.

Он очень быстро вычеркнул жену из своей жизни. Я находилась с матерью в хосписе, пока жизнь не покинула ее, а на следующий день после ее смерти приехала в дом, где жили мои родители. Ради ее памяти я приготовилась сдержать свой гнев по отношению к отцу: в ночь, когда она умерла, он отказался прийти в больницу и проститься с ней. Пока я сидела, держа ее за руку той ночью, мужчина, которого она любила столько лет, предпочел напиться в клубе «Британский легион».

Но, несмотря на мою сильную ярость и возмущение, мне все же хотелось побыть рядом с человеком, который знал и любил ее. Я хотела прогуляться по саду, который она вырастила, посмотреть в последний раз на ее коллекцию украшений и почувствовать ее присутствие. Мне хотелось, чтобы в моих мыслях она осталась той матерью, которой была до того, как мне исполнилось шесть лет: матерью, которая играла со мной, читала мне книжки на ночь, позволяла забираться к себе на колени и нежно обнимала меня. Такой я всегда любила ее. И на время забыла ее другую, ту, которая пожертвовала собственным ребенком, чтобы жить со своими мечтами о счастливом замужестве, и которая так никогда и не признала своей вины.

Я приехала в их дом – бывшую ферму, которую родители перестроили несколько лет назад. Я была готова забыть свою злость и выпить чашечку чая со своим отцом. Мне было необходимо немного продлить для себя жизнь матери и разделить с ним воспоминания, как и любой нормальной дочери. Я подошла к входной двери, выкрашенной в синий цвет, и попыталась ее открыть, громко призывая отца. Дверь была заперта. Тогда мне стало понятно, что, если я надеялась увидеть нормальные человеческие реакции, мне придется разочароваться.

Схватив дверной молоточек из латуни, я начала бешено колотить по двери, а потом отступила назад, ожидая, пока он откроет дверь.

Я услышала его шаркающие шаги и поворот ключа. Дверь открылась, и на пороге появился мой отец. Загородив проход, он смотрел на меня налитыми кровью глазами, которые казались провалившимися на его опухшем лице. Но я знала по запаху перегара, что оно было таким совсем не от горя, а от того, что он сильно перебрал вчера.

– Что тебе нужно? – грубо спросил он.

Вспышка детского страха заставила меня отпрянуть назад. Я попыталась скрыть свои чувства, но было слишком поздно. Он все понял, и в его глазах зажегся огонек торжества.

– Ну, Антуанетта? Я задал тебе вопрос.

Такая вспышка агрессии от человека, который должен был сейчас скорбеть о своей жене, удивила меня, но мне удалось взять себя в руки.

– Я пришла узнать, как ты себя чувствуешь и не нужна ли тебе помощь, чтобы разобрать мамины вещи. Я думала, что мы могли бы выпить чаю, раз я здесь.

– Подожди тут.

С этими словами он закрыл дверь перед моим носом, и я, озадаченная, так и осталась стоять у порога.

«Наверняка, ему захочется обсудить вопросы по организации похорон, – думала я. – Ведь я – их единственный ребенок».

Я ошибалась.

Прошло несколько минут, дверь снова открылась, и в мою сторону полетели несколько набитых доверху черных пакетов для мусора.

– Вот вещи твоей матери, – заявил он. – Можешь отдать их в благотворительный магазин. Только не относи в самый ближайший: мне не хочется, чтобы кто-нибудь из знакомых их случайно увидел.

С этими словами он снова закрыл дверь, и я услышала поворот ключа. Не веря своим глазам, я стояла у порога, и у моих ног громоздились мешки, из которых вываливалась одежда моей матери.

«Он даже не выделил ни одного из ее чемоданов», – думала я, укладывая мешки в свою машину.

Только лишь после похорон я узнала, что отец втихомолку продал мамину коллекцию еще до ее смерти. Ему не хотелось, чтобы я знала об этом, и, возможно, поэтому он не впустил меня в дом, где я собственными глазами увидела бы, сколько вещей уже исчезло. Хотя отцу было наплевать на мое мнение, все же ему не хотелось, чтобы об этом пошли разговоры.

И вот теперь я смотрела на выписки из банка и видела, что он продал эти вещи не из-за необходимости или нужды, а просто из жадности. Ему хотелось видеть деньги на своих банковских счетах. Внушительные суммы в банковских выписках позволяли ему тешить свою алчность.

Конечно, думалось мне, он, наверное, знал, что моя мать захочет, чтобы я оставила себе на память что-нибудь из ее коллекции, даже если это будет одна из тех вещиц, которые я сама купила ей. Мне не верилось, что она, зная, что умирает, не оставила никаких распоряжений на этот счет.

Стены дома давили на меня, словно злость моего отца вновь опустилась на мои плечи.

Потом мне вспомнился разговор, состоявшийся между нами, когда я узнала, что их дом был выставлен на торги еще до смерти мамы и через три дня после того, как она умерла, по дому уже сновали торговцы, оценивая оставшиеся вещи.

– Ты продал воспоминания ценой в целую жизнь, – в ужасе кричала я по телефону.

– Знаешь, они принадлежат мне, и я могу делать с ними все, что хочу, – коротко возразил он. – Твоя мать даже не оставила завещания, поэтому ты просто зря теряешь время.

Это был последний наш разговор до того, как со мной связались социальные службы. Мне сообщили, что он стал слишком старым и дряхлым, и спросили, не хотелось бы мне навестить его. Он сам попросил их позвонить, ожидая, что моя детская привычка повиноваться все еще не исчезла.

Я приехала в его дом, вопреки своим убеждениям, и обнаружила, что теперь его обаяние действует на женщин другого поколения. Вокруг него постоянно крутилось трио: молоденькая девушка-соцработник, женщина, ежедневно ухаживающая за ним, и его старая знакомая. Когда я вошла в гостиную, он посмотрел на меня с самодовольной улыбкой.

– Неужели моя маленькая девочка приехала навестить своего старого отца? – воскликнул он с ноткой торжества в голосе, которую никто, кроме меня, не расслышал.

В его насмешливом голосе не было и тени благодарности.

Сейчас, находясь в его доме, я чувствовала, как ощущение его присутствия постепенно исчезает, когда потоки свежего воздуха врываются в комнату через открытое окно. Я поняла, что для меня в этом доме не осталось ничего: ни воспоминаний о прошлом, ни предметов, которые могли бы утешить меня или испугать. Здесь не осталось ни одной вещи, принадлежавшей моей матери, за исключением стола, в ящике которого лежали записная книжка, письма и три фотографии.

Я тщетно пыталась найти в гостиной другие фотографии, хоть что-нибудь, что связывало бы меня с прошлым, но так ничего и не нашла. Вместо этого я наткнулась на недавно сделанные снимки, лежавшие на кофейном столике. На них был изображен мой отец в компании друзей в гостиной своего нового дома. Они явно что-то праздновали: на столе стояли бутылки пива, гости держали очки в руках, и на их лицах были улыбки кутил. Разглядывая эту фотографию, я заметила набор игральных карт на обеденном столе. Наверное, был день его рождения. Затем, взяв лупу, принадлежавшую отцу, я рассмотрела крошечные буквы. Нет, на открытках было написано: «С новосельем! » Он праздновал новоселье через шесть недель после смерти матери.

Я снова помотрела на фотографии и письма. Затем медленно порвала письмо, в надежде что смогу выбросить из головы слова, написанные в нем. Однако это было бесполезно – строки из этого письма крепко засели в моей памяти. Я знала, что его содержание еще долго будет преследовать меня после того, как я уеду из дома отца.

Я не смогла заставить себя порвать фотографии и долго рассматривала одну из них, снятую профессиональным фотографом. На ней снова была запечатлена я в детстве. Я была тогда слишком маленькой, чтобы помнить тот день, когда был сделан этот снимок. Малышке на нем было около года. Она сидела на коленях у матери. Рут было около тридцати, на ней было платье с квадратным вырезом, а ее длинные волосы мягкими волнами спадали на плечи. Рут держала дочь обеими руками, слегка наклонив к ней голову. Было четко видно, как она смотрит на свою малышку с легкой улыбкой на губах и явно гордится ею. Вокруг женщины с ребенком сиял ореол счастья, который ощущался даже сквозь поблекшее фото, снятое почти полвека назад.

Круглощекая маленькая девочка, одетая в милое шелковое платьице, с пучком пушистых волос и широкой беззубой улыбкой, сидела довольная, зажав погремушку в пухленьком кулачке. Она выглядела как нормальный ребенок, маленькое и всеми любимое существо, и лучисто улыбалась в объектив.

Я задумалась над тем, что ни мама, ни ее ребенок не знали тогда, как изменится их жизнь, и со вздохом положила фотографию на стол изображением вниз.

Я размышляла над тем, какая тень нависла над детством этой малышки и над ее жизнью. Я думала о том, как она катилась вниз, когда, будучи подростком, была не в силах больше выносить отторжение матери, пока не оказалась в темном вакууме.

Я отчетливо представила комнату, где Антуанетта, сжавшись в постели, однажды не смогла проснуться и встретить новый день. Я чувствовала ужас, который взял ее в свой плен, ужас перед миром, который наполняли одни враги.

Глава 22

Через час после того, как доктор навестил I Антуанетту, она во второй раз попала в клинику. Ее снова определили в психиатрическое отделение закрытого госпиталя для душевнобольных, который стоял среди темного великолепия растительности на окраине Белфаста.

Психиатрическое отделение располагалось отдельно от главного здания госпиталя. Здесь был легкий и воздушный интерьер, и у пациентов создавалась иллюзия, что они пребывали в ином мире, в отличие от обитателей отделения тяжелобольных, проходивших длительный курс лечения. Но над пациентами постоянно висела угроза перевода в главное здание – массивное старинное сооружение из красного кирпича. Больные знали, что, если они не будут реагировать на лечение, их в течение нескольких минут могут перевести в другой мир, мир с решетками на окнах, истрепанной униформой и таблетками, от которых цепенел мозг.

Антуанетту поместили в боковую палату психиатрического отделения. На следующий день ее начали лечить при помощи шоковой терапии.

У нее болела голова, ее тошнило и рвало в маленький тазик, стоявший у кровати. Открывая глаза, она видела расплывающиеся фигуры в сине-белой одежде. Она слышала череду непонятных звуков и слово, которое постоянно повторяли «Антуанетта», но не узнавала в нем своего имени.

Постепенно силы вернулись к ней, но с ними пришли и шепчущие голоса. Они наполнили комнату и пугали ее. Она не могла избавиться от них и в отчаянии вскакивала с кровати, выбегала из палаты и неслась по коридору. Голоса следовали за ней. Длинная больничная ночная рубашка хлопала ее по голым щиколоткам, когда она, спотыкаясь, пыталась обогнать своих преследователей. Она останавливалась только тогда, когда, ослепленная страхом, натыкалась на стену. Сползая, она плотно зажимала кулаками уши, безуспешно пытаясь избавиться от звуков в своей голове.

Потом чьи-то руки поднимали ее. Она снова слышала это слово «Антуанетта» и прижималась к полу, закрываясь обеими руками, чтобы защитить себя от мучителей. Ей хотелось умолять, чтобы они не обижали ее, но она потеряла способность выражать свои мысли словами.

Вместо них с ее губ срывались отчаянные звериные крики, от которых мороз бежал по коже.

Игла вновь впивалась ей в руку. Она была почти без сознания. Ее поднимали, сажали в кресло-каталку и возвращали в палату. Там наконец она засыпала.

Когда Антуанетта проснулась, она увидела мужчину, сидящего у ее кровати.

– Ну вот, ты и проснулась, – сказал он, когда она приоткрыла глаза.

Смущенная, она пыталась сфокусировать на нем взгляд, но его слова совершенно ничего для нее не значили.

– Антуанетта, ты не помнишь меня? Я один из докторов, лечивших тебя, когда ты попала сюда три года назад.

Она не помнила. Она не знала, где была три года назад и где она сейчас, и отвернулась, чтобы не слышать звуков его речи. Для нее это был лишь еще один голос, который обманывал ее и смеялся над ней. Она слушала череду бормочащих звуков, крепко закрыв глаза, и не поворачивала головы, в надежде что он просто исчезнет. Наконец ему пришлось уйти. Она открыла глаза и испуганно огляделась по сторонам.

Шторы у ее кровати были отдернуты, и она видела, как мимо нее проходят люди и смотрят на нее. Она зло вскочила с кровати и задернула шторы. Это был ее маленький мир, и ей хотелось, чтобы никто не мог проникнуть в него.

Позже медсестры помогли ей надеть халат и, бережно поддерживая за руки, повели в столовую. Антуанетта села лицом к стене. Ей казалось, что если она не видит других людей, то и они не смогут увидеть ее.

В ее голове была полная неразбериха. Она сидела в оцепенении и чувствовала себя совершенно потерянной, хотя ее ум пытался найти выход из забытья на белый свет. Однако из-за лечения она совершенно не помнила, зачем ей это нужно.

Медсестры пытались поговорить с ней, но она отказывалась отвечать на вопросы, в надежде что если сама не будет говорить, то перестанет слышать голоса вокруг себя. Когда перед ней держали ложку с едой, она неистово трясла головой, а из ее горла вырывался жалобный стон. Ей в рот положили таблетки и дали стакан воды, чтобы она запила. Она проглотила таблетки и погрузилась в дремоту.

Пришло время очередного сеанса электрошока. Она не понимала, сколько времени прошло после последней процедуры и как долго она находится в госпитале. Медсестры говорили, что это поможет ей, но Антуанетте было уже все равно. Она отказалась от реального мира, и у нее не было ни малейшего желания возвращаться туда. День за днем она проводила в оцепенении, вызванном таблетками, а на ночь ей давали более сильные препараты, чтобы она смогла уснуть. Она все еще отказывалась говорить.

Медсестры сидели у ее постели, держали ее за руку, повторяли ее имя, но единственный ответ, которого им удавалось добиться, был очередной приступ молчаливых рыданий, когда слезы струились по ее щекам.

– Антуанетта, поговори со мной, – умоляла женщина-психиатр уже третий раз за утро. – Мы хотим помочь тебе. Мы хотим, чтобы ты выздоровела. Разве ты не поможешь нам? Неужели ты не хочешь выздороветь?

Наконец Антуанетта повернула голову и в первый раз посмотрела в лицо доктору. Она уже слышала этот голос раньше. Медсестры приводили ее к психиатру несколько раз в надежде что доктор сможет установить контакт и начать лечение.

Впервые за три недели Антуанетта произнесла охрипшим детским голосом:

– Вы не сможете мне помочь.

– Почему?

После долгой паузы Антуанетта наконец ответила:

– У меня есть секрет, секрет. Только я о нем знаю. А вы не знаете.

– Что же это за секрет?

– Мы все мертвы. И я, и вы. Мы все уже умерли.

– Если мы умерли, где же мы сейчас?

– Мы в аду, но никто об этом не знает, кроме меня.

Ее глаза встретились с глазами психиатра, но Антуанетта не видела ее. Она видела только своих духов. Она начала раскачиваться вперед-назад, ухватив себя руками за колени, и нараспев повторять:

– Мы все умерли. Мы все умерли.

Она повторяла это снова и снова, а потом начала смеяться, потому что знала, что доктор не поверила ей.

Доктор спросила спокойным, мягким голосом:

– Почему тебе кажется, что ты единственная, кто так думает?

Но Антуанетта уже снова ушла в себя и отвернулась. Доктор позвала медсестер, чтобы Антуанетту отвели назад в палату, и на этом лечебный сеанс был окончен.

В палате Антуанетта задернула шторы вокруг себя и уселась на кровать. Она обняла руками колени и снова начала качаться вперед-назад, хихикая время от времени, когда вспоминала про свой секрет. Она думала, что единственная знает правду.

На следующий день ей увеличили дозу успокоительных и продолжили шоковую терапию.

После четырех сеансов не появилось никаких признаков ее выхода из депрессии. Наоборот, когда через ее мозг пропустили разряд электрического тока, она еще больше ушла в себя. Лечение, целью которого было затуманить ее мозг и помочь забыть прошлое до тех пор, пока она не сможет постепенно принять его, не приносило успеха. Теперь ночные кошмары преследовали ее и в дневные часы.

Эти ужасающие ощущения беспомощности, преследования и падения мучили ее в течение дня, усиливая тревогу, а шепчущие голоса, смеявшиеся над ней, не умолкали ни на минуту. Она скрывалась ото всех в постели, задернув шторы, и пыталась найти там убежище от страха. Она отказывалась говорить, думая, что, если ее никто не услышит, она станет невидимой.

Когда ее поднимали с постели, чтобы отвести в столовую, она сидела лицом к стене, полагая, что ее желание исполнилось и она стала невидимой. Ей не хотелось видеть других людей, которые тоже были мертвы, но не знали об этом.

Пятый сеанс шоковой терапии, похоже, подействовал. На этот раз Антуанетта не пыталась убежать, как только пришла в себя. Туман в ее голове рассеялся, и она знала лишь одно: ей очень хочется пить.

– Сестра, я могу выпить чаю? – спросила она.

Старшая медсестра была так удивлена просьбой, что бегом понеслась на кухню и сделала чай сама. Вернувшись, она протянула чашку Антуанетте.

Держа чашку обеими руками, Антуанетта осторожно сделала несколько глотков. Она боролась, стараясь разглядеть предметы из-под пелены, обволакивающей ее мозг, и пыталась понять, где она и кто она.

– Тебе нужно что-нибудь еще, Антуанетта? – спросила ее старшая медсестра.

– Моя мама, – ответила она. – Я хочу видеть свою маму.

На несколько секунд в комнате повисла тишина.

– Сейчас она не может приехать, – сказала сестра утешительным тоном. – Но я уверена, что скоро она приедет, особенно если узнает, что ты поправляешься.

Должно быть, ты поправляешься. Ты в первый раз заговорила со мной с тех пор, как тебя привезли сюда.

– Да, – сказала Антуанетта без эмоций и снова сделала глоток чая.

Глава 23

– П росыпайся!

Антуанетта почувствовала, как кто-то легонько трясет ее за плечо. Она слегка приоткрыла глаза и увидела перед собой пару голубых глаз, блестевших из-под песочных бровей. Лицо было ей знакомо – но кто же это?

– Это я, Гас. Ты не помнишь меня? Услышав этот голос еще раз, Антуанетта узнала Гас, девушку, с которой она подружилась, когда в первый раз попала в этот госпиталь три года назад. Сонная, она смотрела на нее и видела дружелюбие на ее лице. Неуверенно протянув ей руку, Антуанетта почувствовала тепло руки этой девочки и поняла, что это не сон.

– Гас, – смущенно сказала Антуанетта. Это невероятно, что Гас была здесь. Она ведь давно уехала. Антуанетта помнила, как ее забирали родители.

Гас, увидев озадаченное выражение на лице Антуанетты, легонько сжала ее руку.

– Я вернулась, – сказала она, отвечая на немой вопрос подруги.

– Почему?

Гас закатала рукава и показала тонкие шрамы, которые рваными линиями поднимались от запястья почти до самого локтя. Антуанетта увидела, что старые раны были вновь вскрыты, многие едва затянулись.

– Почему? – повторила она.

Глаза Гас наполнились слезами, и она поспешно смахнула их. Антуанетта, глядя на наклонившееся над ней лицо, протянула руку и мягко погладила его, вытирая слезинки.

– Я здесь уже в третий раз. Знаешь, мы все возвращаемся, – просто ответила Гас. – Я иногда чувствую, что уже не могу опуститься ниже. Когда я касаюсь дна, я говорю себе, что единственный путь вперед – начать подниматься вверх. А в один прекрасный день, как только я подумаю, что выкарабкалась из черной дыры, я снова стою на краю и чувствую, что падаю вниз.

Антуанетта вспомнила свой собственный ночной кошмар, в котором невидимые когти пытались погубить ее. Она очень хорошо понимала свою подругу и ее чувства. Чего она не понимала, так это причины, по которой Гас прибегала к таким отчаянным мерам.

– Но зачем, Гас? У тебя любящие родители и семья, которая заботится о тебе. Почему ты? … – Антуанетта пыталась понять.

– Почему я молча кричу? Почему я делаю это с собой, когда у меня есть все, о чем ты только мечтаешь? Ты это хотела спросить? Если бы я знала, если бы я только знала, возможно, я смогла бы остановиться. Но я владею собой лишь в эти минуты. Мои родители делают все что возможно, чтобы понять меня и помочь мне. Но единственный момент, когда я чувствую ответственность за собственную жизнь, это когда я режу себя. – Глубокая грусть в глазах Гас смешивалась с недоумением. – Ну, а что случилось с тобой?

Гас перевернула руки Антуанетты и посмотрела на запястья, но не увидела там свежих шрамов. После долгой паузы Антуанетта наконец ответила:

– Моя мать приняла его назад.

Гас знала, о ком идет речь. Она сжала руку своей подруги:

– И что случилось потом?

– Я не знаю. Все перепуталось в каком-то беспорядке, а потом я проснулась здесь. Я чувствовала такую усталость. Я устала искать смысл своего существования и стараться выжить.

Словно подтверждая свои слова, Антуанетта закрыла глаза, но на этот раз она засыпала спокойно, впервые за долгое время. Она чувствовала, что Гас понимает ее так, как никогда не поймут доктора, потому что она жила в таком же мрачном мире.

Медсестры, увидев, что девочки разговаривают, оставили их одних. Вдруг Гас сможет пробить броню их самой молодой пациентки? Они решили не мешать им. Они знали, что очень часто пациенты лучше понимают друг друга и что эта зарождавшаяся в госпитале дружба будет способствовать процессу выздоровления.

Гас воссоздала в уме картину и догадалась, что послужило причиной нервного срыва ее подруги. Когда Антуанетта проснулась, Гас пришла к ней снова, села на кровать и строго посмотрела на нее:

– Послушай, я больна, но что касается тебя, ты просто несчастна. Ты вынесла слишком много горя и поэтому пыталась закрыться внутри себя. – Гас говорила таким тоном, как будто собиралась разрушить все барьеры, которые возвела вокруг себя Антуанетта. – Ты должна понять, что люди часто бывают злы к пострадавшим. Им не нравится, когда их мучает совесть, и они обижают своих жертв, чтобы свалить на них вину. Хотя это можно сказать только о твоей матери. Мне кажется, с твоим отцом ситуация другая. – На лице Гас появилось выражение неприязни при мысли об этом человеке, которого она никогда не видела, и она продолжила: – Он просто презирает тебя за то, что ты позволила ему сделать с тобой. Когда ты была маленькой, у тебя не было выбора. Но сейчас все изменилось. – Она на секунду замолчала, чтобы убедиться, что Антуанетта ее слушает, а затем серьезно произнесла: – Тебе нужно забыть о них или, по крайней мере, не думать о том, как они обращаются с тобой. Возможно, если бы ты взбунтовалась против него и показала, что он больше не имеет над тобой власти, он бы оставил тебя в покое. А что касается твоей матери… ну, она всегда будет с ним и никогда не изменится.

– Почему ты считаешь, что отец презирает меня? – спросила уязвленная Антуанетта.

– Из-за чувств к собственным родителям. Они делают все, чтобы я выздоровела. Они любят меня, несмотря ни на что, даже если я причиняю им боль. Они покупают мне все, что я захочу. Во всех моих бедах они винят себя. И хотя я тоже люблю их, все же в глубине души презираю и ничего не могу с этим поделать.

– Я боюсь, Гас, – призналась Антуанетта. – Боюсь выходить отсюда.

– Разве может быть еще хуже, чем сейчас? Ты видишь, что с тобой сделали твои родители? Они калечили тебя, как только могли. Они пугали тебя, высмеивали, пока ты не оказалась в самом плачевном состоянии. Но снаружи есть жизнь, за которую ты должна ухватиться обеими руками, иначе будешь возвращаться сюда снова и снова. А теперь пойдем, пришло время ужина.

Гас улыбнулась и помогла Антуанетте встать с кровати и одеться. Они вместе пришли в столовую, и впервые за все время пребывания в госпитале Антуанетта ела, не уткнувшись в стену.

Глава 24

Когда Гас с Антуанеттой сидели в комнате отдыха, к ним подошла медсестра.

– Девочки, завтра вечером в главном здании будут танцы. Ваше отделение тоже может присоединиться. Вы хотите пойти?

Антуанетта покачала головой. Эта идея не казалась ей заманчивой. Пациенты главного здания были постоянными обитателями госпиталя с такими тяжелыми проблемами, что у них почти не было шансов когда-либо покинуть эти стены.

– Да брось ты, – уговаривала ее Гас. – Будет весело. Мы сможем красиво одеться и сменить обстановку.

– Я не знаю, – с сомнением в голосе ответила Антуанетта. – А что мне надеть?

Она вспомнила свой скудный гардероб. Юбки и брюки стали тесны ей в поясе, а блузки сидели, как на барабане. Она поправилась почти на десять фунтов от тяжелой больничной пищи и видела, что ее фигура заметно округлилась. Возможно, ее облегающая одежда и вызвала бы восхищенные взгляды некоторых пациентов мужского пола, но при одной мысли об этом ей стало неуютно. К тому же Антуанетта чувствовала, что старшая медсестра всегда бросает на нее полный неодобрения взгляд, когда она пытается хорошо выглядеть.

– Я одолжу тебе свою блузку, – сказала Гас. – Тебе подойдут многие мои вещи. Мы будем вместе одеваться и собираться. Это станет целым событием.

Внезапно Антуанетта почувствовала искру возбуждения. Она не веселилась и не искала развлечений уже очень давно.

На следующий день обе девочки, забыв о своих проблемах, с удовольствием собирались на танцы, как и все нормальные подростки. Гас выбрала для себя наряд с длинными рукавами, которые закрывали ее шрамы, и одолжила своей подруге угольно-серую юбку и алую блузку. Одевшись, девочки тщательно осмотрели свои лица в зеркале над раковиной и постарались сделать все что возможно, чтобы выглядеть красиво. Антуанетта начесала волосы и сбрызнула их лаком. В первый раз за много недель она чувствовала себя молоденькой и хорошенькой. Посмотрев друг на друга, девочки проверили, в порядке ли туфли и чулки, и, довольные собой, направились в комнату отдыха.

Другие пациенты были уже там и сидели небольшими группками. Живой гул голосов наполнял помещение. Все были одеты в лучшие наряды, какие только удалось найти. Царила непривычная атмосфера веселья и возбуждения.

Две медсестры в униформе, казавшиеся расслабленными и счастливыми из-за нарушения привычного распорядка, повели их в главное здание. В старой части госпиталя пахло совершенно по-другому, чем в психиатрическом отделении: повсюду витал запах немытых тел и дешевых дезинфицирующих средств. Казалось, и во рту ощущался горьковатый привкус лекарств. Но Антуанетта не морщила нос – ей передалось жизнерадостное настроение других пациентов. Она даже обещала танец одному из пациентов-мужчин.

Танцы должны были проходить в огромном помещении с двумя дверями, но ко всеобщему ужасу, мужчин и женщин решили отделить друг от друга. Мужчины должны были встать в очередь с одной стороны, а женщины – с другой и заходить через разные двери.

– Что происходит? – прошептала Антуанетта, обращаясь к Гас.

Она начала нервничать.

– Наверное, они приведут других пациентов. Тех тяжелобольных из главного здания, – шепотом ответила Гас.

– Как же мы будем танцевать, если нас разделили?

Внезапно мужчины из психиатрического отделения показались им такими знакомыми и надежными.

– Пожалуйста, встаньте в очередь! – громко сказала медсестра.

Гас и Антуанетта с другими женщинами отошли в сторону и встали около двери. Послышались звуки шагов и голоса, извещающие о приближении женщин из отделения для тяжелобольных. Когда они пришли и встали в очередь позади них, девочки неожиданно почувствовали себя смущенными из-за того, что так разоделись. Эти женщины были в поношенной больничной униформе, единственной одежде, которая разрешалась этим пациентам. Они возбужденно разговаривали друг с другом и, казалось, не осознавали, что были одеты в потрепанные платья, толстые чулки и изношенные туфли на плоской подошве. Некоторые шли тихо, опустив голову, потерявшись в своих видениях, которые приносят успокоительные таблетки, и молча присоединялись к очереди. Одна из женщин подошла совсем близко, и Антуанетта, ощутив сладковатый неприятный запах жидкого паральдегида из ее рта, быстро отвернулась, чувствуя тошноту.

Не успела Антуанетта подумать о судьбе этих женщин, как двери распахнулись – и толпа повалила вперед, увлекая за собой ее, Гас и остальных женщин.

Пациенты психиатрического отделения выглядели озабоченными – они думали, что будут танцевать маленькой элитной группой, игнорируя остальных. Они не хотели общаться с пациентами из главного здания.

Гас и Антуанетта, увидев беспокойство на лицах взрослых женщин, переглянулись, стараясь сдержать смех. Их юность придавала им уверенность в том, что когда заиграет музыка, к ним выстроится очередь из пациентов мужского пола из их отделения, и они будут королевами бала.

Но они ошибались. Хотя у мужчин из психиатрического отделения было преимущество, так как почти все они учились танцевать в школе, им было далеко до мужчин из главного здания. Казалось, что сейчас не имеет значения, насколько они напичканы лекарствами и какие душевные проблемы привели их в эти стены, вид множества красиво одетых женщин окрылял их.

Вступительные аккорды первой мелодии подействовали как выстрел из пистолета. Не обращая внимания на женщин в униформе, мужчины из отделения для тяжелобольных влились в круг, где танцевала Антуанетта. Когда они ринулись вперед, Антуанетта немного испугалась. Первым к ней подбежал высокий мужчина с пылающими щеками, нескладно, как новорожденный жеребенок, двигая своими длинными ногами. Не переставая говорить, он схватил ее за руку и закружил в своеобразном танце, придумывая свои собственные па.

Он явно перепутал танец с бегом парами^{^[5]}, подумала Антуанетта, слишком ошарашенная, чтобы отказать. Но, похоже, ей все равно было не под силу остановить его. Крепко вцепившись в Антуанетту, ее партнер с невероятным восторгом вприпрыжку несся в противоположный конец комнаты. Если бы не стена, Антуанетта не избежала бы падения. Потом он закружил ее, применив больше силы, чем умения, и повторил забег, промчавшись с ней сломя голову назад.

Наконец музыка остановилась, и дикие гонки вперед-назад прекратились. Партнер Антуанетты очень неохотно выпустил ее. На его лице сияла широкая улыбка. Казалось, он никогда так прекрасно не проводил время, и Антуанетта не могла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ человеку, который выглядел таким счастливым.

Антуанетта посмотрела на пациентов из своего отделения, которые корчились от смеха, глядя на ее затруднительное положение. Она сердито покачала головой, а затем умоляюще оглядела помещение. Вновь заиграла музыка, и мужчины из ее отделения последовали примеру обитателей главного здания. Музыка зазвучала еще быстрее. Антуанетта вздохнула с облегчением, когда Дэнни, ее любимый медбрат, схватил ее за руку, опередив ее предыдущего партнера.

Заиграла джазовая мелодия. Антуанетта хорошо умела танцевать под нее. Дэнни умело поворачивал ее в быстром ритме, а она чувствовала, как музыка несет ее и заторможенность уходит. Два круга под его рукой, один вокруг него и вновь в его руках! К ее удовольствию, когда танец подошел к концу, раздались громкие аплодисменты.

– Потанцуй с ним еще, – попросила одна из медсестер. – У вас так здорово получается.

Антуанетта с радостью согласилась. Она весело помахала ручкой своему первому танцевальному партнеру, кружась недалеко от него, и улыбнулась, когда он повторил в ответ ее движение. Было приятно смотреть, как веселились пациенты из отделения для тяжелобольных. Вечер продолжался, медсестры перестали интенсивно следить за дисциплиной, и пациентам из психиатрического отделения разрешили танцевать вместе.

Гас и Антуанетта внезапно обратили внимание на группу женщин, которые наблюдали за танцующими, но сами не присоединялись к ним. А потом Антуанетта увидела на противоположном конце группу мужчин в поношенной униформе, которые напряженно стояли, сбившись в кучу. Казалось, что без прямых указаний медицинского персонала они не знали, что делать, и стояли в сторонке с озадаченными видом.

– Мы ведь это так не оставим, правда? – спросила Гас с сияющей улыбкой. – Моя мама всегда говорила, что хорошая вечеринка – это, когда все веселятся и танцуют.

Антуанетта подозвала Дэнни и указала на стоящих у стены.

– Мы хотим, чтобы им было так же весело, как и нам, – сказала она. – Танцы же для всех.

– Скажи, что я могу сделать? – спросил он.

Девочки, размышляя, наморщили лбы, и вдруг Гас пришла в голову хорошая идея:

– Ну конечно! Паровозик! Для этого совсем не обязательно уметь танцевать. Ты здесь один из главных, Дэнни. Начинай, а мы постараемся, чтобы все присоединились. – Она повернулась к пациентам и сказала: – Давайте присоединяйтесь! Давайте веселиться вместе с нами.

Зазвучала музыка. Дэнни пошел первым, за ним Антуанетта, ухватившись за его талию. Они плавно двигались по кругу, курсируя по комнате, и Антуанетта, схватив своего первого танцевального партнера за руку, показала ему, как присоединиться к ним. Гас вытащила одну из женщин, которая тихо стояла у стены, а затем постепенно к ним присоединились все остальные. Вскоре пятьдесят с лишним человек, раскачиваясь, шли длинным паровозиком, который поворачивал и изгибался в ритме музыки. Они шли круг за кругом, а потом с криками «Еще! » снова начинали движение. Неожиданно сквозь пелену паральдегида и барбитуратов стали пробиваться улыбки и смех. Казалось, что пациенты из главного здания возвращаются к жизни. Когда они начали танцевать и кружиться, послышались громкие, улюлюкающие восторженные крики.

Торжественным завершением вечера вместо традиционного вальса стал веселый парный танец хоуки-коуки. Из-за большого количества народа было нелегко образовать круг, и когда это все же удалось, ряд из правых ног делал взмах в сторону, а из левых – вперед. Хотя все двигались нестройным ритмом, совсем не попадая в такт музыке, это никого не волновало.

– Эй, Дэнни! – крикнул один из пациентов, с широкой улыбкой, полной радости и удовольствия. – Хорошо, что люди снаружи не видят, как мы здесь веселимся. Они бы все захотели присоединиться к нам!

Глава 25

На третью ночь после танцев Антуанетту разбудила ночная медсестра.

– Антуанетта, – прошептала она, – твоя подруга, Гас… Нам пришлось вызвать ее родителей. Ты не посидишь с ней, пока они не приедут?

Антуанетта, сонно моргая, растерянно смотрела на медсестру. Она знала, что было еще слишком рано, чтобы вставать. В палате было совсем темно.

– Пойдем со мной. Я все объясню тебе на кухне.

Антуанетта надела халат, который протянула ей медсестра, всунула ноги в тапочки и пошла за ней. Она догадывалась, что случилось что-то серьезное, но что – не знала.

«Они просто попросили меня посидеть с Гас, – успокаивала себя Антуанетта. – Если бы она совершила что-нибудь действительно ужасное, – она боялась упоминать слово самоубийство, – они не стали бы будить меня посреди ночи».

– А с ней… все в порядке? – робко спросила Антуанетта.

Сестра, взглянув на нее, заметила следы беспокойства на ее лице.

– Не волнуйся, твоя подруга будет жить. Мы вовремя обнаружили ее.

Она рассказала Антуанетте, что Гас забралась в ванну, наполненную горячей водой, и вскрыла вены на обеих руках лезвием, которое украла из шкафчика одного из пациентов-мужчин. Думая, что ее не найдут, она неистово резала и калечила себя. Она нанесла так много порезов, что вода в ванне стала ярко-алой.

– Она сильно больна, – печально произнесла медсестра. – Мы, к сожалению, не сможем помочь ей в этом отделении. За ней приедут родители, но им нужно время, чтобы добраться. А я не хочу оставлять ее одну. К тому же Гас несколько раз спрашивала о тебе.

Антуанетта не могла скрыть своего беспокойства. Медсестра с сочувствием посмотрела на нее.

– Ты посидишь с ней? – спросила она.

– Конечно, – быстро ответила Антуанетта. – Гас всегда помогала мне. Но я не понимаю, зачем послали за ее родителями.

Ей было известно, что попытки самоубийства обычно означают перевод в главное здание и оторванное от реальности существование в тумане сильных лекарств. Антуанетта вспомнила пациентов из главного здания, которых видела на танцах.

– А она не говорила тебе? Ее мать – психиатр. Нам кажется, она лучше всех остальных сможет помочь ей сейчас. У Гас есть все, о чем только можно пожелать, кроме одного… – Сестра помолчала и задумчиво произнесла: – Счастья.

Антуанетта тихо проскользнула в боковую палату, в которую поместили Гас. Ее подруга лежала, спеленутая одеялом. Ее песочные волосы казались такими яркими на фоне бледного лица. Ее перебинтованные руки неподвижно лежали поверх одеяла. Антуанетта села около ее постели, взяла ее за руку и, еле касаясь, погладила.

– Гас, это я. Ты меня слышишь? – спросила она.

Ей было больно видеть свою подругу в таком состоянии. В последнее время Гас казалась такой жизнерадостной, она от всей души веселилась на танцах. Бледное лицо медленно повернулось. Голубые глаза, полные отчаяния, нашли Антуанетту. Почувствовав, как запершило в горле, Антуанетта еле сдержала слезы. Слезами не поможешь горю ее подруги.

– Скоро приедут мои родители, – прошептала Гас, облизнув пересохшие губы.

– Да, я знаю.

– Они отправят меня в одно хорошее частное место. Прямо сейчас, по телефону, они выясняют, правильно ли они поступают.

– Ты никогда не говорила, что твоя мама – психиатр.

Это все, что могла сказать Антуанетта в ответ.

– Разве я не говорила? Ну, для меня это не самое важное. Хотя – это очень важно для моей матери. Для нее всегда на первом месте ее работа и проблемы ее пациентов. – Гас вздохнула. – Она не видит меня. Она видит, что мне нужна помощь, но она не видит меня. Из-за меня моя мать чувствует себя неудачницей. Что же это за доктор, который не может помочь своей собственной дочери? Лучше бы она спросила себя, почему ей не удалось стать хорошей матерью. – Гас посмотрела на Антуанетту и слабо улыбнулась. – Возможно, тебе все это кажется смешным. Я знаю, по сравнению с твоей матерью это ерунда, но я не такая сильная, как ты.

Антуанетта была поражена, что ее подруга считает ее сильной. Наверное, она шутит, подумала Антуанетта, но тут же поняла, что сейчас Гас не способна шутить.

– Я не сильная, – возразила она.

– Нет, сильная. Поэтому ты до сих пор жива.

Гас отвернулась, взмахнув светлыми прядями.

Антуанетта поняла, что ее подруга больше ничего не скажет. Она молча сидела и держала Гас за руку, пока не пришла медсестра.

– Гас, твои родители приехали, чтобы забрать тебя домой, – сказала медсестра.

– Это ненадолго, – резко ответила Гас. – Мамочка вечно занята своими пациентами, у которых настоящие проблемы. Знаете, сестра, они договорились поместить меня в милую частную клинику. Моя мама заплатит профессионалам, которые смогут позаботиться обо мне, а сама будет зарабатывать деньги, заботясь о других людях, которые нуждаются в ней.

Медсестра ничего не ответила, а просто стала подавать Гас одежду.

Антуанетта знала, что пора уходить, но ей очень хотелось остаться со своей подругой и проводить ее. Медсестра, видевшая, как сблизились девочки, мягко произнесла:

– Антуанетта, ты можешь остаться, проводить нас до двери и попрощаться со своей подругой. – Увидев несчастное выражение лица своей самой молодой пациентки, она вздохнула. – Когда Гас уедет, мы пойдем с тобой на кухню, и я сделаю нам по чашечке горячего шоколада.

Конечно, никакой горячий шоколад не мог утешить Антуанетту, потрясенную тем, что случилось с Гас, но она была благодарна за этот добрый жест и неуверенно улыбнулась. Спустя несколько минут медсестра привела двух девочек в вестибюль, где сидела элегантная женщина, одетая в темные брюки и превосходно подходящий к ним джемпер.

«Должно быть, это мама Гас», – подумала Антуанетта. По ней было видно, что она всегда тщательно одевалась и стремилась произвести хорошее впечатление.

Пришло время прощаться. Гас повернулась к Антуанетте и пожала ей руку:

– До свидания, поправляйся. Помни о том, что я тебе говорила. Ты сильнее, чем ты думаешь.

Затем, быстро обнявшись, девочки разошлись в разные стороны. Гас подошла к матери, и они поспешно вышли из дверей госпиталя. Последнее, что видела Антуанетта, как мелькнули пряди светлых волос из черного седана, который медленно выехал на дорогу, увозя ее подругу.

Неделю спустя к Антуанетте вернулись кошмары.

Она стонала во сне, чувствуя опасность. Как только она начинала падать, насмешливые голоса становились все громче и громче. Антуанетта потеряла контроль над собой, впала в полубессознательное состояние и, спотыкаясь, полусонная вскочила с постели, отчаянно пытаясь убежать от демонов, снова завладевших ею. Было невозможно ускользнуть от них, а их голоса становились все настойчивее. Пошатываясь, она прошла по коридору в комнату отдыха и, упав в кресло, прижала колени к подбородку и закрыла руками уши, чтобы не слышать их.

Когда медсестра нашла ее, Антуанетта качалась вперед-назад и стонала от отчаяния. Короткий период ее нормального состояния подошел к концу.

Доктора возобновили электрошоковую терапию. На этот раз Антуанетта не убегала, но продолжала молчать.

Глава 26

Тим крутился на вращающемся кресле в ритм какой-то особой музыке, звучавшей в его голове, и отбивал ногой такт.

Антуанетта, не отрываясь, следила за его движениями. Кресло вращалось круг за кругом, и она все смотрела на него. Сначала перед ее глазами оказывалась спинка кресла, скрывающая голову Тима, и мелькало его худое плечо. Она ждала, когда кресло повернется и она увидит его лицо.

Его глаза отблескивали под очками в тонкой оправе.

«Он видит меня насквозь, – думала Антуанетта. – Он читает мои мысли». Она закрыла глаза руками. «Если я не вижу его, то и он не видит меня», – привычно подумала она, но вдруг почувствовала, что это не помогает. В отчаянии она стала твердить:

– Перестань, прекрати это делать.

И не могла остановиться.

Это были первые слова, произнесенные ей за последнюю неделю, и они звучали странно и монотонно. Из-за полного отсутствия чувств ее слова звучали как предупреждение. Неожиданно все остальные пациенты в комнате замолчали.

Сосредоточенно наблюдая за мальчиком на вращающемся кресле, Антуанетта чувствовала, как ее тело немеет от напряжения. Она смутно осознавала, что медбрат, находящийся в комнате, приподнялся, чувствуя неладное, но ее взгляд был прикован к Тиму. Он продолжал крутиться на кресле, погруженный в собственный мир, находясь во власти воспоминаний. На долю секунды их глаза встретились. Тим хихикнул.

Ей показалось, что этот насмешливый звук исходит из тысячи ртов. Он лихорадочно вибрировал в ее голове. Потеряв над собой контроль, Антуанетта закричала от страха, а потом из ее горла вырвался гневный рык. В тот момент ей хотелось лишь одного – стащить его с кресла и ударить металлическим основанием по голове, чтобы остановить навсегда этот язвительный смех.

Антуанетта ринулась вперед и, сбросив мальчика на пол, схватила кресло. Ее чудовищный гнев пробудил в ней невероятную силу, и она начала поднимать кресло. Она знала, что нужно поднять его и бросить на голову Тима. Но прежде чем она успела это сделать, медбрат оказался рядом и схватил ее за руку.

– Отпусти, – приказал он. – Поставь на место.

Ее сила была ничто по сравнению с его мужской силой, и медбрат с легкостью разжал ее пальцы. Антуанетта вся дрожала. Ей казалось, будто вибрирует каждый мускул ее тела. Медбрат осторожно усадил ее на стул.

Гнев, который спал в ней так много лет, наконец вышел наружу. Сила, с которой он вырвался на поверхность, дала толчок, и туман в ее голове начал рассеиваться. Когда пелена спала с ее глаз, она увидела что-то маленькое и костлявое, лежащее на полу. Тим продолжал лежать там, где упал. Он так глубоко ушел в себя, что даже не заметил ее ярости.

В комнате отдыха начался галдеж. Антуанетта сидела озадаченная и едва могла вспомнить, что только что сделала.

Медбрат положил руку ей на плечо и взглядом стал искать пациентку, которой мог бы доверить Антуанетту, пока не придет на дежурство старшая сестра.

– Дайана, – сказал он, – не могла бы ты сходить с Антуанеттой выпить кофе и заодно посидеть?

Дайана была женщина средних лет, которая уверенно шла на поправку. Медбрат, очевидно, полагал, что ее материнская забота поможет Антуанетте успокоиться.

Дайана послушалась, взяла дрожащую девочку за руку и повела в столовую. Она усадила Антуанетту на стул, сделала два кофе и быстро вернулась к столику.

– На, выпей это, – мягко сказала она. – Но видя, что девочка закрылась ото всех в своем собственном мире, она зажгла две сигареты и протянула одну через стол Антуанетте: – На, возьми.

Антуанетта не курила, но с благодарностью взяла сигарету. Ей нужно было чем-то занять свои руки.

Дайана с сочувствием посмотрела на нее:

– Если тебе интересно мое мнение, мне кажется, ты начинаешь идти на поправку. Знаешь, вся злость, накопленная внутри тебя, когда-нибудь должна была вылиться наружу.

Антуанетта продолжала молчать. Она чувствовала, как волны дрожи пробегают по ее телу. Туман, который окутывал ее мозг в течение многих недель, начал постепенно рассеиваться. Она безучастно смотрела на зрелую женщину, сидящую перед ней, и не узнавала ее.

– Мы уже разговаривали с тобой раньше, – сказала Дайана, заметив ее недоумение. – Ты, наверное, не помнишь меня?

Антуанетта покачала головой, смутившись еще больше. Она пыталась вспомнить. В этой женщине было что-то особенное, и Антуанетта чувствовала, что ей можно доверять. Ее лицо излучало столько теплоты и понимания, чего Антуанетта никогда не видела у своей матери. Она знала, что Дайана относится к женщинам того типа, о которых ее мать отзывалась с долей презрения, ее акцент указывал на то, что она из самого бедного района города. Но Антуанетта ценила людей за совершенно другие качества, в отличие от своей матери. Она хорошо усвоила, что важно, какой человек, а не откуда он родом.

Дайана затянулась сигаретой. Она выглядела значительно старше своего возраста из-за глубоких морщин на лице и неухоженных седеющих волос. Антуанетта вдруг обратила внимание, что на ней униформа, которую носили пациенты из другого отделения, и этот факт совершенно сбил ее с толку.

Заметив озадаченное выражение на лице Антуанетты, Дайана мягко произнесла:

– Я из палаты F1. Я была здесь, когда тебя привезли в этот госпиталь почти три года назад. Наверное, ты не помнишь. Ты тогда выглядела одинокой и испуганной, и мне стало жаль тебя. Но когда тебя выписали, я надеялась, что ты сюда больше не вернешься. Что же случилось?

Антуанетта усиленно пыталась вспомнить эту женщину. Раньше она уже встречала людей из той палаты. Там в основном находились пациенты с легкой формой заболеваний, которых поместили туда вместо тюрьмы. Конечно, там не было пациентов, которые представляли какую-либо опасность, и поэтому, когда они шли на поправку, им часто разрешали посещать психиатрическое отделение: выпить кофе и посидеть в комнате отдыха в расслабляющей обстановке.

– Мы разговаривали с тобой, когда ты была здесь в прошлый раз, – сказала Дайана. – Дэнни так беспокоился, когда узнал, что тебя выписывают. Он считал, что еще слишком рано. Расскажи, почему ты снова попала сюда.

Антуанетта не помнила того разговора и понятия не имела, что этой женщине известно.

Не обращая внимания на молчание Антуанетты, Дайана продолжала говорить так, как будто в разговоре участвуют два собеседника:

– Ты рассказала мне о своем отце, как он попал в тюрьму за то, что сделал с тобой. А потом вы с матерью переехали в Белфаст.

– Моя мать сказала, чтобы я уходила.

Дайана лишь молча погладила ее по руке.

– Ты выздоровеешь. Ты должна справиться с этим. Не дай им победить. – Она снова затянулась и задумчиво посмотрела на Антуанетту: – Возможно, сейчас ты мне не поверишь, но когда-нибудь ты будешь счастлива.

«Она права, – думала Антуанетта. – Я не верю ей». Она не могла представить, что будет способна снова чувствовать себя счастливой. Антуанетта пыталась найти какие-нибудь слова. Ей совсем не хотелось говорить о своих родителях, но она знала, что Дайана не оставит ее в покое и не позволит молчать. В надежде перевести разговор на другую тему Антуанетта наконец спросила:

– А почему вы здесь?

– Я убила своего мужа. Ты, должно быть, читала об этом в газетах, когда была здесь в первый раз. Может, помнишь? Я заколола подонка ножом.

– За что? – спросила Антуанетта, чувствуя слабый интерес.

– Обычная история. Когда он был пьян, он бил меня. А пьян он был постоянно. Я смотрела в зеркало и не узнавала себя: фингал под глазом, разбитая губа, а иногда и обе. Я была настолько глупа, что все время пыталась понять, что я делаю не так. Любовь, ты же понимаешь. Ты не поверишь, но когда я познакомилась с ним, я была симпатичной девушкой. У меня было много поклонников, но я выбрала этого никчемного подонка.

– Почему вы не ушли от него?

Антуанетта знала, что ее мать ни за что бы не осталась. «Если бы отец хотя бы пальцем ее тронул, она тут же ушла бы от него, – горько подумала Антуанетта. – Только когда он бил меня, ей было все равно».

– Потому что после каждого раза, когда он избивал меня, на следующий день он так извинялся, умолял не уходить от него, и у нас снова наступал медовый месяц. Я снова любила его, если это можно назвать любовью. Так продолжалось в течение восьми лет. Каждый раз через год после примирения я рожала ребенка. Но потом, когда дети подросли, он начал воспитывать их ремнем. А я никому не позволю трогать своих детей! В общем, я бросила его, и мы уехали жить к моему отцу. – Дайана увидела, что Антуанетта увлеченно слушает ее рассказ, и продолжила: – Ну, и конечно, он не оставил нас в покое. Пьяный, он пришел в ту самую ночь, отпихнул в сторону отца и моего младшенького. Я схватила нож для хлеба и всадила в него. И знаешь что самое ужасное? Я почувствовала при этом радость и удовлетворение. Волна ярости утихла. Я увидела на его лице страх, когда он понял, что я сделала и что мне это нравится. Я почувствовала угрызения совести только после того, как приехала полиция. – Она на мгновение замолчала, а потом добавила: – Но я жалела не о том, что совершила. Мне было жаль, что теперь кто-то другой будет заботиться о моих детях.

– Почему вас поместили сюда?

Антуанетта вспомнила, что когда-то, совсем в другой жизни, читала о женщине, которая убила своего мужа-тирана. Адвокат доказал, что это был случай самозащиты, и она была оправдана.

– Потому что я начала и не могла остановиться. Я чувствовала при этом наслаждение. Мне потом сказали, что я неистово продолжала наносить ему удары даже после того, как он был мертв. Он поднял руку на моих детей, а я никому не дам их в обиду. – Неожиданно она осознала, перед кем изливает душу, и накрыла своей ладонью руку Антуанетты: – Извини, дорогая, я разоткровенничалась. Каждому свое.

Но Антуанетта даже не поняла, что она хотела этим сказать.

Глава 27

В начале шестидесятых паранойя считалась опасным заболеванием. Антуанетта напала на Тима без всяких причин, но никто не учел того факта, что тем самым утром она прошла сеанс электрошоковой терапии, и никто не прислушался к мнению психиатров, которые ставили под сомнение этот вид лечения в ее случае. Старшей медсестре потребовалось сделать лишь пару звонков, чтобы перевести Антуанетту в другое отделение. Она была сторонницей традиционных методов лечения и старалась давать своим подопечным как можно меньше свободы.

Антуанетта наблюдала, как медсестра укладывает ее немногочисленные пожитки.

– Куда меня переводят? – спросила она.

Медсестра не ответила, а лишь, склонив голову, продолжала собирать вещи.

Испуганная Антуанетта повторила:

– Куда меня переводят?

– Туда, где о тебе будут лучше заботиться, – раздался ледяной, резкий голос за ее спиной.

Антуанетта повернулась и встретилась взглядом со старшей медсестрой, стоявшей в нескольких шагах от нее. Это была женщина немного за тридцать. Ее жидкие волосы были стянуты на затылке в тугой пучок, а держалась она настолько чопорно, что казалось, будто под синей униформой у нее стальной корсет. С самого первого дня в госпитале Антуанетта ощущала на себе ее ледяной взгляд. Это было нечто большее, чем простая неприязнь. Персонал был знаком с историями болезни своих пациентов, и Антуанетта инстинктивно понимала, что старшая сестра не испытывает никакого сочувствия к ней. Разговаривая с медбратьями или пациентами-мужчинами, Антуанетта постоянно замечала злую ухмылку на ее лице. Ей все время казалось, что старшая сестра только и ждала, что она совершит какую-нибудь ошибку, чтобы воспользоваться этим. И вот теперь наконец появился повод, и в глазах старшей сестры читалось удовлетворение. Когда Антуанетта повернулась и посмотрела на нее, старшая сестра не выдержала и первой отвела глаза.

Антуанетте предстояло переезжать ранним вечером, в часы, когда пациентов обычно навещали родные. Перевод девушки, всем хорошо знакомой, в отделение для тяжелобольных расстроил и пациентов, и персонал.

Когда ее шкафчик опустел и все вещи были сложены, Антуанетта села на кровать и задернула шторы. Медсестра, которая принесла ей чай, торопливо поставила поднос и поспешно ушла. Как только кто-нибудь появлялся в ее поле зрения, Антуанетта задавала все тот же вопрос:

– Куда меня переводят? Куда вы отправляете меня?

Но ей никто не отвечал.

Остальные пациенты избегали ее. Им было известно, что Антуанетту отправляют в то самое место, которого они боялись больше всего. Все понимали, что тех, кто не пойдет на поправку, ждет такая же судьба – перевод в главное здание.

Когда наступил вечер, за ней пришли.

Старшая сестра и двое дежурных встали около ее постели. Один из мужчин взял ее чемодан. Зловещее выражение их лиц подсказало Антуанетте, что пациентов, которые кричат и сопротивляются, они быстро усмирят. У Антуанетты не было ни малейшего желания доставлять старшей медсестре такое удовольствие, но ей нужно было выяснить главное, и, собравшись с силами, она спросила:

– Куда меня переводят?

На этот раз сестра не отвела глаз. Вместо этого с торжествующей улыбкой она произнесла:

– Тебя переводят в палату F3A.

Антуанетта почувствовала, как от ужаса леденеет тело. В палате F3А лежали пациентки, которых считали безнадежными. В этой палате взаперти жили всеми забытые женщины. У них не было шансов выйти оттуда, пока они не состарятся и не станут немощными или не умрут. Каждый в госпитале знал, где находится эта палата. Она была скрыта от любопытных глаз за плотно закрытыми дверями, а ее зарешеченные окна мрачно смотрели на улицу. Хотя никто из пациентов психиатрического отделения никогда не видел, что там внутри, ужасные истории об этой палате передавались от одного к другому.

Рассказывали, что там, в темных комнатах, находились около тридцати женщин на попечении всего двух медсестер. Часами они сидели закованными в деревянные смирительные стулья особой конструкции, тупо глядя в пространство. Им давали таблетки не для того, чтобы лечить, а чтобы они были вялыми и послушными, и для верности прибавляли к лекарствам постоянные сеансы электрошоковой терапии. Женщинам из этой палаты было некому жаловаться. В этой палате находились люди, которые давно лишились всех прав, от которых отказались их семьи. Они были всеми забыты и потеряны для окружающего мира.

Пациенток из палаты F3А видели очень редко. Никто не встречал их шагающими строем или принимающими пищу с другими пациентами в столовой. Три раза в день они направлялись в отдельную зону столовой главного здания, а после еды строем возвращались обратно. Однажды, находясь в главном здании, Антуанетта видела женщин из этой палаты: мешковатая униформа висела на их поникших телах, а две медсестры, вооруженные дубинками, сопровождали их в столовую. Опустив глаза в пол, в полной тишине, волоча за собой ноги, они прошли мимо Антуанетты, как тридцать серых призраков. Лишь шлепающие звуки их разношенных тапочек эхом разносились по коридору.

Кроме того что этих женщин считали безнадежными и у них не было никакого шанса когда-нибудь покинуть стены госпиталя и начать нормальную жизнь, говорили, что среди пациенток палаты F3А находятся две женщины, осужденные за убийство. Суд признал их психически ненормальными и направил на лечение в психиатрическую клинику. Но их ждала незавидная судьба. По крайней мере, в тюрьме оставалась надежда на освобождение. А отсюда пути назад не было.

Антуанетта догадывалась, что ее переводят в главное здание, но даже в самом кошмарном сне она не могла представить, что ее направят в эту палату.

«Скорее всего, я пробуду там недолго, – думала она. – Они просто хотят наказать меня. А потом я вернусь назад».

– Сколько я буду там находиться? – робко спросила она.

– Тебя переводят туда насовсем, – был ответ.

Антуанетта испуганно отпрянула. Она не знала, что ей делать, и непроизвольно искала защиты. Стараясь скрыть страх, уже прорывавшийся сквозь ее оцепенение, она смотрела на невозмутимые лица и ждала, когда дежурные выведут ее из палаты.

На улице шел дождь. Антуанетта подставила лицо под моросящую влагу и почувствовала сырую прохладу на щеках. Она подумала, что, если тихо заплакать, они подумают, что это просто капли дождя. Машина «скорой помощи», на которой ее должны были перевозить, уже ждала снаружи. Дежурный помог ей забраться внутрь, поставил рядом ее чемодан, а затем, не глядя ей в глаза, закрыл дверцы. Сразу стало темно. Оперевшись рукой о чемодан, Антуанетта выпрямилась на пластиковом сиденье.

Заработал двигатель, машина тронулась и выехала на дорогу, ведущую к главному зданию.

Стояли последние зимние дни, казавшиеся особенно промозглыми в преддверии ясных весенних деньков и теплых ночей. Холод забирался под тонкое пальто Антуанетты, и она дрожала то ли от влажного холодного воздуха, то ли от страха. Она знала лишь одно: она была наказана и наконец убедилась, что голоса, мучившие ее, говорили правду. В палате F3А она пропадет.

Глава 28

Я пыталась прогнать воспоминания о том, как Антуанетту взяли под руки и повели по длинному коридору, выложенному кафелем, но эта картина твердо засела в моей памяти. Я до сих пор помню этот больничный запах из смеси дезинфицирующих средств, отдающих дешевым мылом, несвежей еды и плесени, который в течение многих десятилетий пропитывал мрачные серые стены. Когда-то в этом здании размещалась богадельня, и бесчисленное множество нищих считало его своим домом. Впервые оказавшись здесь, пятнадцатилетняя Антуанетта задохнулась от тяжелого духа страданий прошлого. Отчаяние сотен людей, проходивших через эти двери, невидимым облаком висело в воздухе, обволакивая ее и угрожая задушить.

Я спрашивала себя, как я смогла найти в себе силы простить родителей за то, что мне пришлось пережить. Я вспоминала часы лечебной терапии, когда психиатры пытались заставить меня принять реальность моего детства и насилие отца.

Но почему это случилось, спрашивала я себя. Почему человек становится таким? Интересно, в какой момент своего детства он понимает, что не такой, как все? – думала я. Когда рождается ребенок, который не может ходить, в каком возрасте, глядя на своих сверстников, он понимает, что они могут бегать, а он только ползать? Когда слепому ребенку становится ясно, что он лишен свободы, которую дает зрение? В каком возрасте глухой ребенок осознает, что окружен постоянной тишиной?

Интересно, когда психопат слышит, как его сверстники говорят о чувствах, которых он никогда не испытывал, завидует ли он им? Хотелось бы ему наслаждаться простыми маленькими радостями жизни? Или он ощущает свое превосходство и ошибочно считает недостаток чувств силой?

Оглядываясь на много лет назад, я вспоминаю страстное желание своего отца нравиться окружающим и вызывать их восхищение, но также я вижу и его ярость при мысли, что им пренебрегают или не уважают его. Я думаю, что причина в последнем.

Уже взрослой, я поняла, кем на самом деле был мой отец, – человеком, который так долго имитировал чувства, что и сам поверил в них. Он не горевал о моей матери, когда она умерла, потому что не мог понять, что потерял. Он просто был не способен на это. Все, что он знал: она была его прошлым – а он жил только настоящим и строил планы на будущее. В некоторой степени, я даже жалею его за неспособность испытывать чувства.

Моя ирландская бабушка оправдывала вспышки гнева моего отца несчастным случаем, который произошел с ним в детстве, вероятно как и каждая мать, вырастившая чудовище. Моя мать вновь и вновь возращалась к этой истории, как будто я смогла бы почувствовать жалость и простить ему его жестокость. Когда я стала старше, она рассказала мне еще одну историю: оказывается, на войне у него так пострадала психика, что он был не способен контролировать себя.

Джо, родившийся в трущобах Коулрейна, был старшим ребенком в семье. Красивый мальчик, он всегда улыбался и очень заразительно смеялся. Высокий для своего возраста, с копной золотисто-каштановых кудрей, он был любимцем моей бабушки. В течение первых двух лет в школе он пользовался популярностью у учителей благодаря блестящему, живому уму. У него всегда были хорошие оценки, и его мать, родившая к тому времени еще двоих детей, гордилась старшим сыном. Трагедия произошла, когда ему было восемь лет.

Моя бабушка, беременная четвертым ребенком, лежала в постели, когда внезапно раздался крик, а затем тяжелый удар. Она поспешила в смежную комнату, где на двуспальной кровати спали все ее трое детей, и увидела только двоих. Джо, перебравшись через спящих брата и сестру, хотел спуститься по лестнице, но споткнулся и упал головой вниз в узкий лестничный проем. Он лежал без сознания, головой почти касаясь двери. Его глаза были закрыты, а длинные ресницы отбрасывали тень на мертвенно-бледное лицо. В какой-то момент моя бабушка подумала, что он мертв.

Тонкие стены их крошечного домика оглушил ее истошный крик, на который сбежались все соседи. В то время в бедных районах Коулрейна обходились без телефонов, и было невозможно срочно вызвать «скорую помощь». Соседский мальчишка был тут же послан за доктором. Но пока тот добирался до дома пострадавшего, убегали драгоценные минуты. Мальчика осторожно подняли, положили на заднее сиденье старой машины доктора и повезли в ближайший госпиталь вместе с обезумевшей от горя матерью.

Прошло несколько недель, и семье сообщили, что он вне опасности.

В течение этого времени моя бабушка навещала его каждый день. Находясь на последних месяцах беременности, она шла на другой конец города в любую погоду, и в дождь и в снег, накинув на плечи теплую шаль, а ее длинная черная юбка обтирала края стоптанных туфель. Она сидела у постели своего сына с золотыми кудрями и молилась, чтобы Господь сохранил ему жизнь. В этот мучительный период она родила четвертого ребенка, мальчика, своего последнего сына. Не успев оправиться после родов, она возобновила свое ежедневное дежурство у постели старшего сына.

Моя бабушка навсегда запомнила тот день, когда он открыл глаза, увидел ее и слабо улыбнулся. Спустя много лет при воспоминании об этом моменте на ее глаза наворачивались слезы. Здоровье Джо постепенно восстанавливалось, но в течение многих месяцев он не мог говорить. Когда наконец ему удалось произнести несколько слов, он так сильно запинался, что его лицо покраснело от напряжения.

Это случилось за тридцать лет до того, как были введены системы социального обеспечения, и найти работу в Белфасте было очень трудно. Мой дед, сапожник, работал целыми днями напролет в крошечной задней комнатке дома, ремонтируя обувь. Надо было кормить детей – малыша и двоих постарше, и денег катастрофически не хватало, еле-еле удавалось набрать на лечение старшего сына. Жизнь была борьбой за выживание, и в такой ситуации нанять частного учителя, который помог бы Джо вернуться в школу, было неслыханной роскошью. У самих родителей образования не было, и помочь сыну они также не могли. В конце концов, год спустя, Джо вернулся в местную школу с огромными пробелами в знаниях и заметным дефектом речи. В возрасте девяти лет его определили в класс, где учились восьмилетки.

Высокий для своего возраста, он как каланча возвышался над остальными ребятами. Он стал для них посмешищем. Они дразнили его, а мой отец просто не выносил, когда его дразнят, и всегда отвечал очень агрессивно. Он перестал пользоваться прежней популярностью. У него изменился характер, и счастливый маленький мальчик исчез навсегда.

Моя бабушка знала, что он страдает в школе, но ничем не могла ему помочь. Тогда-то и начались его внезапные вспышки ярости. С гневным рыком он нападал на своих преследователей, сжимая кулаки и размахивая ими изо всей силы, на какую был способен, пока его мучители не оказывались на земле. Дети быстро поняли, что с ним лучше не связываться, и стали опасаться его кулаков.

Только став взрослым, Джо снова научился вести себя так, чтобы нравиться окружающим людям.

Я проводила параллель между своим детством и детством отца. Мне тоже было очень тяжело, но по-другому: я была лишена возможности самовыражения, и никто не хотел общаться со мной. Меня тоже обижали в школе, но, в отличие от него, я никогда не отвечала своим обидчикам. Когда я была ребенком, я смотрела на мир словно через стекло. Я никогда не чувствовала себя его частью, и, когда стала старше, мне было очень трудно заводить друзей. Я была не такой, как все остальные дети, и поэтому не знала, о чем с ними говорить.

Должно быть, он тоже ощущал себя чужим среди сверстников. Он смотрел, как его одноклассники играют и смеются, и чувствовал себя изгоем. Но если я пыталась подражать им, то он не мог. Мое одиночество вылилось в уединение и депрессию. А ему оно принесло ярость и горечь.

Мой отец считал, что ему не в чем себя винить, и всегда сваливал вину на кого-то другого. Он находил оправдание каждому своему дурному поступку и прощал себе свой эгоизм. Семя, так долго лежавшее на дне, пустило корни и проросло в нечто темное и извращенное. Мой отец выбрал иной путь, чем я.

Иногда я чувствую грусть, вспоминая отца молодым, когда я еще любила его. Но человек, в которого он превратился, когда я подросла, быстро уничтожил о себе все прежние воспоминания. Он вызывал во мне такой дикий страх, что пережить его можно было, лишь полностью отключив все свои чувства.

Мне вспомнились те несколько дней, что я провела в Ларне. Это был последний раз, когда я видела отца живым. Мне позвонили из социальной службы и сообщили, что у отца был приступ после воспаления легких и он в больнице. И если мне хочется в последний раз увидеть его живым, нельзя терять ни минуты. Не осознавая своих действий, я забронировала билеты на утренний рейс, приехала в больницу и спросила, как найти палату отца. Я постоянно задавала себе вопрос: зачем я здесь? Зачем я прилетела из Лондона в Белфаст? Зачем мне нужно видеть его?

Я нашла его палату, открыла двери и вошла в комнату, где пожилые мужчины дремали на металлических кроватях. И увидела отца. Его подготовили к моему приходу: он сидел в кресле рядом с кроватью и был причесан и одет в чистую пижаму и халат. Я поняла, что жить ему осталось совсем недолго. Приближение смерти лишило его силы и превратило в непривычное мягкотелое существо. Его рот был приоткрыт, и слюна, собираясь в уголках, стекала по подбородку, оставляя влажные следы. Слезящиеся глаза, затуманенные катарактой, смотрели в пространство, не узнавая меня.

От его силы и энергии не осталось и следа. Мой отец, тиран моего детства, человек, изнасиловавший меня, когда мне было всего шесть лет, и виновный в моей беременности, когда мне было лишь четырнадцать, умирал.

И снова я спрашивала себя: зачем я приехала? Почему я стою у его постели? Зачем возвращаюсь в свою прежнюю жизнь, полную страданий? Стоя с маленьким чемоданчиком в руках, я убеждала себя, что ни один человек на земле не заслуживает того, чтобы умирать в одиночестве. Но правда заключалась в том, что невидимые оковы наших кровных уз тянули меня увидеть его в последний раз.

Хилое, старое тело моего отца поразило меня. Бледные полоски на его пижаме резко контрастировали с красным дерматином кресла. Его колени были прикрыты пледом, а босые ноги засунуты в теплые тапочки в шотландскую клетку. Он держал край пледа немощной рукой в старческих пятнах, чуть заметно теребя его пальцами. Это было единственное свидетельство того, что он в сознании. Он слабо застонал, не подавая никаких признаков, что заметил мое присутствие, и лишь положил на колени другую руку. Я внимательнее посмотрела на него, чтобы понять причину его беспокойства, и увидела язвы, покрывшие всю полость рта маленькими пузырьками. Я позвала медсестру.

– Пожалуйста, очистите ему рот, – попросила я и с некоторой долей раздражения указала на язвы.

Хотя он уже не может говорить, он все еще способен чувствовать боль, промелькнуло в моей голове.

Увидев его таким беспомощным, неспособным помочь себе, я ощутила, как злость, которая жила во мне в течение многих лет, злость, которой я велела уснуть, умирала внутри меня. Он совсем старик, сказала я себе, чувствуя, как в груди шевельнулось что-то, похожее на жалость.

Придвинув стул, я села рядом с ним и долго рассматривала это лицо, которое теперь потеряло выразительность из-за возраста и болезни. Его волнистые волосы стали совсем седыми, но все такой же густой копной покрывали голову. Ему удалили все зубы, и из-за этого провалились щеки и опустился подбородок. В нем не осталось почти ничего от того обаятельного, харизматичного мужчины, которым он казался на публике. Не осталось ни единого признака чудовища, мучившего меня много лет.

Я вспомнила, как медсестры из хосписа, где умирала моя мать, говорили, что последним из человеческих чувств исчезает слух, но мне нечего было сказать своему отцу. У меня не было ни слов, которыми я могла бы утешить этого человека, ни воспоминаний, которые я могла бы оживить в его памяти, чтобы проводить в последний путь.

Знал ли он, что я здесь? Минуты текли, как часы, тихо и медленно. Достав из сумки книгу, я как за ширмой спряталась за ней. Прием, знакомый с детства. Так маленькая Антуанетта пыталась отгородиться от злых голосов своих родителей. И все же, как я ни старалась, перед моими глазами стоял отец. Он представлялся мне молодым улыбающимся мужчиной, которого я любила много-много лет назад. Зажмурившись, я пыталась прогнать это воспоминание. И образ исчез. Но перед моими глазами появился другой отец, с налитыми кровью глазами и перекошенным от злости ртом. Я видела и малышку Антуанетту, сжимавшуюся от ужаса, и чувствовала ее страх.

Начало смеркаться, и ко мне подошла медсестра.

– Тони, иди домой отдохи, – сказала она. – Это может тянуться еще несколько дней. Как только будут какие-нибудь изменения, мы позвоним.

Не зная о моих отношениях с отцом, она в знак сочувствия положила мне руку на плечо.

Я не пошла в его дом, дом одинокого старика со спертым запахом и грязным постельным бельем. Я остановилась у подруги, где для меня уже была приготовлена комната. Когда я приехала, меня ждал ужин, но больше всего мне хотелось уединиться в своей спальне, где можно было свернуться калачиком в теплой постели и забыть обо всем на свете. Наедине с самой собой я витала бы в облаках приятных мыслей, отгораживающих меня от прошлого. Это был еще один прием, к которому я прибегала уже много лет.

Я чувствовала такую усталость после событий этого дня, что, как только моя голова коснулась подушки, я сразу же уснула крепким сном.

Мне казалось, что прошло всего несколько минут, когда зазвонил телефон. Я неохотно проснулась. Зная, что звонят мне, я устало протянула руку, чтобы снять трубку.

– Вашему отцу стало хуже, – сказала старшая медсестра. – Вам лучше приехать.

Я торопливо натянула теплый спортивный костюм и кроссовки, а затем пошла предупредить друзей. Они уже были на ногах, и муж подруги прогревал машину. Они знали, что звонок в предрассветные утренние часы мог означать только одно.

По пути в больницу мы молчали. Я знала, что скоро все закончится, и испытывала смешанные чувства. Скоро последний из давших мне жизнь людей будет мертв, а смерть родителей всегда наводит на мысли о бренности собственного существования. Когда в жизни не остается никого, кто видел вас ребенком, появляется ощущение уязвимости. Я знала, что вместе с отцом умрут и ответы на вопросы, которые я всегда боялась задать.

В палате нас встретила зловещая тишина, та, что несколько минут витает в воздухе, когда душа покидает тело.

Мой отец умер в одиночестве.

Глава 29

Короткое путешествие из психиатрического отделения в главное здание прошло в полной тишине. Антуанетта, сжавшись на краешке пластикового сиденья, всю дорогу смотрела в окно. Она вся дрожала, но скорее от страха, чем от холода.

Машина остановилась, двери открылись, и Антуанетта увидела медбрата и почувствовала, как ее берут за руку.

– Антуанетта, мы приехали, – услышала она и молча вылезла из машины.

Ее взяли под руки и повели в главное здание. Массивные двери тяжело отворились, впуская их в мрачный серый коридор с плотным спертым воздухом. Они пошли по коридорам, монотонность которых нарушали лишь темные деревянные двери, которые вели в охраняемые палаты для женщин.

Казалось, что с тех самых пор, как вместо нищих здесь нашли приют душевнобольные, не было никаких попыток привести в порядок это здание. Никто не пытался смягчить его аскетизм: не было ни горшков с цветами, ни картин на стенах. Ничто не оживляло эти длинные коридоры, тянувшиеся ярд за ярдом. Они были все такими же темными и зловещими, как и в Викторианскую эпоху. И теперь лишь слабый звук их шагов нарушал жуткую тишину этого спящего здания. Антуанетта почти ничего не слышала. Она считала двери, которые вели в женские палаты, пока они не дошли до палаты F3A.

Как только один из ее охранников легонько постучал в дверь, она тут же распахнулась. Дежурная медсестра явно ждала их. Она ввела Антуанетту внутрь, и дверь захлопнулась. Услышав, как ключ повернулся в замке, Антуанетта поняла, что этот металлический щелчок означает для нее заточение и конец свободы.

События сменялись с такой быстротой, что Антуанетта не успела до конца осознать, что произошло, и лишь молча смотрела на темные стены, маленькие окна с решетками и холодный бетонный пол. Медсестра мягко дотронулась до ее руки, указав следовать за собой, и быстро повела Антуанетту в общую спальню.

Следуя за медсестрой, Антуанетта сжимала в руках свои вещи и чувствовала, как усиливается ее страх. Медсестра не пыталась ее успокоить, даже если и заметила это. Для нее Антуанетта была лишь очередной пациенткой, которую привезли поздно вечером, и ей надо было как можно скорее уложить ее в кровать.

– Не шуми. Все уже спят, – сказала медсестра, когда они вошли в комнату с тусклыми лампами, слабый свет которых отбрасывал тени на спящих женщин.

Возле узких кроватей не было штор, создающих видимость уединения, и у пациенток не возникало иллюзии, что у каждой своя отдельная комната. Вместо этого кровати стояли почти вплотную, отделенные друг от друга лишь маленькими металлическими шкафчиками.

Медсестра подошла к одной из кроватей, накрытой серым одеялом.

– Это твое место, – сказала она. – Я положу твой чемодан под кровать. Ты можешь разобрать свои вещи утром, а пока просто достань ночную рубашку.

Антуанетта чувствовала, как ее кожа покрывается мурашками. Она быстро сняла с себя одежду и надела пижаму. Когда она закончила, медсестра отвела ее в ванную комнату. Антуанетта увидела большие белые ванны, около каждой стоял маленький деревянный стульчик. У одной стены, покрытой кафелем, находились душевые кабинки без шторок и висели черные шланги, похожие на спящих змей. Она слышала о шлангах и том, как медсестры пользуются ими: раздетых женщин загоняли в открытые душевые и обливали холодной водой. Такой душ убивал сразу двух зайцев: усмирял непослушных и позволял быстро вымыть их всех сразу.

Рядом с душевыми находились раковины, а у противоположной стены – туалетные кабинки. Антуанетта с беспокойством смотрела на их дверцы, и, когда вошла в кабинку, ее страх подтвердился: дверцы почти не скрывали ее, оставляя видимыми ноги до колен и, когда она стояла, голову. Не было никакой возможности поплотнее закрыть дверцу, так как не было ни щеколд, ни замков. Антуанетта поняла, что даже самая интимная часть ее жизни будет на виду.

Забравшись в постель, она начала наконец осознавать, куда попала. Ее охватило паническое чувство тревоги, ладони стали влажными, и она сжала руками одеяло, чтобы успокоиться. Ее переполняло удушающее чувство заброшенности и ненужности. Необходимо сообщить ее родителям о том, что с ней случилось, думала Антуанетта. Они не позволят, чтобы ее оставили здесь. Даже если они не любят ее, не могут же они так сильно ее ненавидеть. Одни и те же мысли носились по кругу в ее голове, и она никак не могла уснуть.

В темноте она видела нечеткие контуры спящих женщин, слышала их глубокое дыхание и детские стоны, когда они метались во сне. С одной постели доносился скрежет зубов, с другой – храп, перемежающийся бормотанием. Антуанетта лежала с широко открытыми глазами, думая о том, что принесет ей наступающий день.

Утром, услышав шум прибывающего персонала, Антуанетта встала, взяла свою одежду и пошла в ванную комнату. Она хотела сделать все свои утренние дела до того, как встанут остальные. Она чувствовала, что это ее единственный шанс уединиться. Торопливо вымывшись, она надела ту же самую одежду, в какой была вчера, и вернулась в спальню.

Зная, что медсестры не любят заправлять кровати за физически здоровыми людьми, она быстро застелила свою постель, села на краешек и стала ждать указаний. Ей не пришлось долго ждать – вскоре за ней пришла медсестра.

– Старшая сестра просила привести тебя, – коротко сказала она без всяких объяснений. – Она ждет тебя.

Всего несколько ярдов отделяли спальню от кабинета старшей сестры. Они прошли через большую комнату, где пациентки находились в дневное время. Комната была холодной, с простой деревянной мебелью и решетками на окнах, но Антуанетта едва обратила на это внимание. Все, что она заметила, это большую звенящую связку ключей, которая висела на поясе медсестры, и шум от непрекращающегося безутешного бормотания пациенток. Позже она не только увидела пустоту окружающей обстановки, но и почувствовала безнадежность и отчаяние, которыми была пронизана атмосфера.

Войдя в маленькую комнатку, служившую кабинетом старшей сестре, Антуанетта заметила, что сквозь внутренние окна хорошо просматривается вся палата и, сидя за столом, можно непрерывно наблюдать за тем, что в ней происходит. Старшая сестра, миниатюрная темноволосая женщина, спокойно приподнялась из-за стола, приветливо глядя на Антуанетту.

– Здравствуй, ты, должно быть, Антуанетта, – мягко сказала она. – Пожалуйста, садись.

Антуанетта была удивлена. Она ожидала, как минимум, некоторой доли суровости. Добрая улыбка и открытое, приветливое лицо старшей сестры озадачили ее.

Сестра неторопливо указала на поднос, на котором стояли чайник и две чашки:

– Ты пьешь чай с молоком и сахаром?

Антуанетта кивнула, не в состоянии вымолвить ни слова, и молча наблюдала, как наполняются обе чашки и сестра протягивает одну из них ей. Пробормотав «Спасибо», Антуанетта взяла чашку обеими руками, согревая ладони. Она в нерешительности ждала, пока сестра заговорит. Пришло время узнать свою судьбу.

После короткой паузы, сестра серьезно спросила:

– Антуанетта, что ты знаешь об этой палате? – И, не дожидаясь ответа, продолжила: – Это место сильно отличается от того, где ты была раньше. Здесь пациенток колят транквилизаторами, если они плохо ведут себя. У нас очень мало персонала, и иначе мы бы не справились. Понимаешь, что я имею в виду?

Антуанетта понимала. Она почувствовала предупреждение, умело скрытое и мило преподнесенное, но промолчала.

Старшая сестра открыла коричневую папку, одиноко лежавшую на ее столе, и Антуанетта поняла, что в ней – ее история болезни.

– Здесь, когда жещины становятся неуправляемыми, им назначают курс электрошоковой терапии. – Сестра устало вздохнула. – Мы ухаживаем за ними, как только можем. К нашим пациенткам почти никто не приходит – им достаточно одной шокотерапии. Но в твоем случае я договорилась насчет психиатра, с которым ты будешь встречаться каждую неделю. Из этих записей следует, что ты пошла на контакт с одной из докторов психиатрического отделения, но, к сожалению, она не работает с пациентами главного здания. Из твоей истории болезни я также вижу, что ты не хотела общаться с психиатром, который тестировал тебя. Ну, этот психиатр, которого я нашла для тебя, тоже мужчина, если тебя смущало именно это, но мне кажется, он тебе понравится.

После последних слов Антуанетта посмотрела ей прямо в глаза. Означало ли это, что старшая сестра действительно хочет как-то ей помочь? Сестра проигнорировала вопросительный взгляд и продолжила:

– Пациентки покидают эту палату только тогда, когда их отводят в столовую. Они едят в изолированной части столовой, поэтому не сталкиваются с пациентами из других палат. Все остальное время, кроме сна, они находятся в общей комнате, через которую ты проходила сюда. Ты обратила внимание на смирительные стулья?

Антуанетта кивнула. Сестра имела в виду деревянные стулья с маленькими столиками, которые устанавливались в такое положение, что пациенты не могли двигаться. На мгновение у Антуанетты сложилось впечатление, что беспристрастный тон старшей сестры скрывает тревогу по поводу некоторых видов лечения, применяемых в этой палате.

– Некоторые наши пациентки находятся в них почти постоянно. Тебе это может показаться жестоким и неприятным, но это не значит, что мы плохо относимся к ним. Некоторые женщины были рождены с отклонениями, и у них ум ребенка, а сила взрослого. Если их не ограничивать, они могут поранить друг друга или себя. Некоторые из пациенток так сильно пострадали когда-то, что у них нет никаких шансов на выздоровление. Они никогда не смогут общаться с внешним миром. Но есть и другие пациентки – опасные. Две из них совершили убийство. Чем нормальнее они кажутся, тем они опаснее. Тебе нужно быть с ними очень осторожной. Они уже нападали на медсестер и других пациенток. – Сестра сделала паузу, чтобы перевести дыхание, и задумчиво посмотрела на Антуанетту. – А некоторые, как и ты, просто не смогли справиться с трагическими событиями в своей жизни.

Теперь Антуанетта понимала цель этой беседы, и у нее появилась слабая надежда. Конечно, эта женщина не была бы такой любезной с ней, если бы считала ее безнадежной. Возможно, все было не так плохо, как ей казалось.

Старшая сестра отложила папку в сторону:

– Я прочитала историю твоей болезни. Твой случай – трагический. Но в этом месте мы слышали столько печальных историй, и твоя – лишь одна из них, несмотря на то что для тебя – это вся жизнь. Я уверена, что, когда ты сможешь понять, что существуют люди, которые страдали больше тебя, ты постепенно начнешь поправляться. Я знаю, что на это потребуется время, но надеюсь, что в твоем случае лечение будет успешным и ты выздоровеешь.

Антуанетта удивленно заморгала. Никто и никогда не говорил ей таких слов.

– Не волнуйся по поводу смирительных стульев, – сказала старшая сестра. – Они для самых тяжелых пациенток, не для тебя. Нет абсолютно никаких причин использовать их в твоем случае, и я надеюсь, ты никогда не дашь нам повода для этого.

И вновь Антуанетта почувствовала скрытое предупреждение.

– Значит так, лечение, рекомендованное в твоем случае, – курс паральдегида в жидком виде.

Страх вернулся снова. Антуанетта видела, какой эффект оказывает этот сильный препарат. Ей вспомнился строй женщин с пустыми лицами и потупленными глазами, шагающих в сопровождении медсестер, – и руки напряженно сжали чашку. Ничто так быстро не превращает человека в зомби, не считая неумеренных доз электрошоковой терапии, а зомби никогда уже не приходят в себя.

Сестра увидела ее тревогу и спешно продолжила:

– Однако психиатрическое отделение может только рекомендовать лечение для пациента в этой части госпиталя. Я настояла на том, чтобы сначала за тобой понаблюдали психиатры и оценили твое состояние. – Она улыбнулась. – Тебе поставили диагноз «острая паранойя». Старшая сестра психиатрического отделения указала в отчете, что ты напала на пациента без всякого повода. Она полагает, что ты опасна. Ну, это ее личное мнение. Я хочу сформировать свое собственное.

Антуанетта начала расслабляться. И хотя она боялась доверять кому-либо, ей было спокойно рядом с этой женщиной. Несмотря на ее завуалированные предупреждения, было похоже, что она приняла сторону Антуанетты. Казалось, что она не собиралась начинать курс паральдегида, который назначила сестра из психиатрического отделения, и решила дать Антуанетте шанс.

– Взаимодействие с командой персонала и психиатром, который будет наблюдать тебя, – обязательное условие, – в заключение сказала сестра.

Она встала и, указав Антуанетте следовать за собой, повела ее в главное помещение палаты.

По пути Антуанетте очень хотелось сказать что-нибудь, чтобы оправдать доверие и заверить сестру, что она будет послушной и ее не придется колоть транквилизаторами, но не могла вымолвить ни слова. Раньше то же самое происходило во время встреч с психиатрами. Антуанетте так хотелось рассказать им побольше, но у нее в голове словно возникала какая-то преграда. Преграда из подавленных воспоминаний, которых она слишком боялась, а также мыслей и чувств, которые были слишком ужасными, чтобы выразить их словами. В некоторые дни она не могла найти слов, чтобы описать даже самые обычные вещи, не говоря уже о травме, перенесенной в детстве.

Эта неспособность и предоставила свободу старшей сестре вносить угодные ей записи в историю болезни Антуанетты.

Глава 30

Антуанетта медленно рассматривала комнату, в которой с сегодняшнего дня ей предстояло проводить большую часть своего времени. Ей взгляд скользил по грязной зеленой краске, покрывающей стены, по решеткам высотой в человеческий рост, выкрашенным в черный цвет, задерживался на двух удобных стульях с подушками, явно предназначенных для дежурных медсестер, и упирался в остальные, из темного твердого дерева, без малейших признаков комфорта.

Когда она вошла в комнату, никто из женщин не обратил на нее никакого внимания. И теперь Антуанетта испуганно поглядывала на тех, с кем теперь ей предстояло жить рядом. Все они, одетые в больничную униформу – бесформенные выцветшие платья и кофты, – с лицами, затуманенными лекарствами, сливались перед ней в единую серую массу. Некоторые разговаривали сами с собой и что-то бормотали себе под нос, а остальные просто сидели, неподвижно уставившись на голые стены. Антуанетта почувствовала, как ее глаза расширились от ужаса, когда она заметила, что почти все женщины были закованы в деревянные стулья. Впервые ей приходилось видеть это приспособление в действии. Лишь один его вид вызывал в ней чувство отвращения и возмущения.

С первого взгляда эти стулья были похожи на обычные деревянные, с подлокотниками и маленькой полочкой, которая раскладывалась в столик, но когда все эти стенки складывались, человек, сидящий в стуле, оказывался в ловушке и не мог двигаться, одни лишь руки оставались свободными.

Но они же люди, думала Антуанетта, потрясенная зрелищем множества женщин, закованных в стулья, женщин, которые не могли ни встать, ни пройтись. Эти люди больны. Как же можно так с ними обращаться?

Некоторые пациентки сидели тихо, а некоторые раскачивались с такой силой, что стулья двигались вперед-назад. Те женщины, которые не сидели на смирительных стульях, стояли, прижавшись к стене, и их глаза были закрыты руками. Они находятся в мире страха, сразу же поняла Антуанетта, даже не зная его причин.

Стук деревянных стульев о стены и скрежет их по полу, бесконечное бормотание бессмысленных слов, стоны и крики, полные безнадежности и страданий, вызывали у нее чувство отвращения.

Она взяла себя в руки – ей не хотелось, чтобы медсестрам стали заметны ее ощущения, хотя все ее чувства были написаны у нее на лице. Антуанетта старалась выглядеть как можно скромнее. Она достала из сумки книгу, села на один из стульев и склонила голову, пытаясь погрузиться в чтение. Она машинально водила глазами по строчкам и, прочитав целую страницу, не запомнила не единого слова. Устало подняв голову, Антуанетта вновь оглядела комнату.

Ей на глаза попалась девочка не старше тринадцати лет. Сидя на одном из смирительных стульев, она размеренно поднимала и опускала деревянный подлокотник, а ее прилизанные волосы висели, обрамляя лицо, лишенное всякого выражения. Девочка высунула кончик языка, уставившись в пол невидящим взглядом.

В этот момент одна из медсестер подошла к ней и сказала радостным голосом:

– Пришло время прогулки, Мэри!

Куда они водят ее гулять, удивилась Антуанетта. А затем увидела, как медсестра открыла деревянный стул, обхватила руками плечи девочки и подняла ее на ноги. Мэри пошла по комнате, продолжая смотреть в пол и совершая ногами нелепые резкие движения. Она шагала так, пока не ударилась о стену. Но это ее не остановило, и она продолжала идти в никуда, а ее тело вновь и вновь ударялось о стену, пока другая медсестра, лениво поднявшись со своего места, не повернула ее, позволив шагать в другую сторону. Двадцатиминутная прогулка Мэри состояла из хождений по комнате туда и обратно. Когда медсестрам надоело ее поворачивать, Мэри вновь оказалась заточенной в стуле и снова занялась подлокотником, тупо уставившись в пол.

Мэри такая молоденькая, что же с ней случилось? – задумалась Антуанетта. Почему девочка, почти ребенок, попала в подобное место? Позже она узнала, что эта девочка переболела менингитом. Раньше она была красивым и живым ребенком, пока в возрасте одиннадцати лет не подхватила вирус. В то время не умели лечить менингит, и почти все, кто заболевал, умирали. Мэри выжила, получив необратимые повреждения мозга. Когда ее родители поняли, сколько времени нужно посвящать уходу за умственно неполноценным ребенком, они подписали документы, согласившись передать дочь в госпиталь. Девочка находилась здесь уже два года. Так как ей не могли уделять много внимания и никто не навещал ее, здоровье Мэри ухудшилось до такой степени, что она потеряла все шансы когда-либо выйти отсюда. Она уже никого не узнавала.

Антуанетта чувствовала, как ее переполняет жалость при виде худенькой фигурки, заточенной в смирительный стул. Забытая девочка, которая когда-то бегала и играла, но больше не сможет сделать этого никогда.

Тихий жалобный голос оторвал Антуанетту от размышлений:

– Тебе нравится мой малыш?

Она подняла глаза и увидела миниатюрную женщину с лицом старухи и детской наивной улыбкой. В руках у нее была кукла. Перестав ее укачивать, женщина протянула куклу Антуанетте.

– Тебе нравится мой малыш? – снова спросила она, заглядывая ей в глаза.

– Да, он очень красивый. Как его зовут? – улыбнулась в ответ Антуанетта.

Она не могла не ответить этому по-детстки наивному существу, которое с такой надеждой смотрело на нее огромными голубыми глазами.

Миниатюрная женщина засияла от радости и пошла задавать тот же вопрос кому-то другому.

– Она потеряла ребенка много лет назад, – тихо сказала одна из медсестер. – Ее зовут Дорис. Она совершенно безобидна и никогда не говорит ничего, кроме этого. По сто раз в день, а может, и больше.

– Что с ней случилось? – робко спросила Антуанетта.

Она не знала, можно ли задавать подобные вопросы и позволено ли медсестрам рассказывать то, что им известно. Казалось, медсестра наоборот была рада с кем-то поговорить.

– О, думаю, Дорис никогда не отличалась умом, – ответила она, пожав плечами. – Она забеременела, не будучи замужем, и ее поместили в дом для одиноких матерей. Когда ее малышу исполнилось шесть месяцев, его забрали у нее. С тех пор она сильно сдала. Ну, сама понимаешь, депрессия, а потом она полностью закрылась от мира. Ее семья использовала этот шанс. Они подписали бумаги и отдали ее сюда.

– Она всегда была такой?

– Сначала нет. Но она прошла курс электрошоковой терапии и стала принимать таблетки, которые успокаивают ее. Она здесь десять лет и уже никогда не выйдет отсюда. – Сестра осторожно взглянула на Антуанетту. – Но нельзя сказать, что она несчастлива, ты сама видишь. Она получила то, что хотела. Ее малыш теперь с ней постоянно, разве не так?

Антуанетта была потрясена, но постаралась скрыть это. В госпитале ей постоянно приходилось видеть пациентов с небольшими отклонениями, но впервые она так близко столкнулась с людьми, психика которых была полностью разрушена из-за заброшенности и недостаточного лечения.

И Антуанетта приняла решение, что не даст похоронить себя в этой палате.

Глава 31

Антуанетта с отвращением смотрела на маленькую стопку одежды на краю своей кровати: выцветшее платье темно-коричневого цвета, бесформенную желтовато-коричневую кофту, мешковатые трусы с подтяжками и теплый жилет. Рядом лежали толстые коричневые носки, фланелевая ночная рубашка и пара стоптанных, изношенных черных туфель на шнурках.

– Твоя одежда, – сказала ей медсестра.

Но у нее была ее собственная одежда. Одна лишь мысль об этой больничной униформе, которую носили столько людей, заставила Антуанетту содрогнуться. Она испытывала отвращение к характерному запаху дешевого мыла, смешанного со спертым духом прачечной, где сушились целые стеллажи платьев. Краем сознания Антуанетта понимала, что, если ей удастся добиться привилегии носить собственную одежду, она сохранит свою индивидуальность. Ей не хотелось присоединяться к миру этих женщин с пустыми глазами, которые проводили дни, раскачиваясь вперед-назад на деревянных стульях, хмыкая в такт музыке, звучавшей в их головах. Ей не хотелось становиться одной из тех, кто слышал лишь духов прошлого. Некоторые разговаривали со своими духами на языке, понятном лишь им одним. Иногда духи будили в них злость, и они кричали, ругались и бросали в воздух тарелки с едой.

Униформа означала бы, что и Антуанетта стала одной из них. Униформа стерла бы ее человеческий облик, превратив в еще одно лицо в толпе людей, которых лишили индивидуальности и которые стали немногим отличаться от животных в глазах тех, кто за ними ухаживал. Такими и видели медсестры этих женщин, когда снимали с них одежду и загоняли в общие душевые, когда окатывали их, потерявших остатки чувства собственного достоинства, водой из шлангов. Медсестры не видели в них людей, у которых когда-то тоже были мечты и желания. На лицах сестер не было и следа сочувствия, когда они раздавали таблетки, которые отнимали жизнь вместе с мечтами и желаниями, или стояли рядом во время шокотерапии.

Антуанетта подумала о тринадцатилетней Мэри, вспомнила, как та бессмысленно ходила от стены к стене. Единственный момент, когда на нее обращали внимание, – это когда медсестрам приходилось вскакивать со стульев и разворачивать ее. Но если бы Мэри выглядела как обычная девочка, в собственной одежде, с вымытым лицом и аккуратно заплетеными косичками, и у нее не было бы такого тупого, затуманенного таблетками взгляда, разве стали бы эти люди, чья профессия славится добротой и милосердием, обращаться с ней как с тряпичной куклой? Может, тогда они смогли бы увидеть в ней заброшенного ребенка?

Антуанетта хорошо понимала, какое значение имеет униформа. Эта одежда была первым шагом на пути к вечной жизни в этом месте. Эта одежда была первым признаком поражения.

– У меня есть своя одежда, – настаивала Антуанетта, выйдя из задумчивого состояния.

– Я знаю, но кто будет стирать ее? – осторожно втолковывала медсестра. – Для этого и существует больничная одежда. Ты сможешь получать чистый комплект каждую неделю.

Антуанетта все еще стояла, боясь прикоснуться к стопке одежды, лежавшей на ее кровати.

– Антуанетта, – терпеливо сказала медсестра, – к пациентам, которые находятся в отделении, откуда тебя перевели, приходят посетители. Но сюда не приходит никто. Какая разница, что на тебе надето? А здесь твою одежду будут забирать, стирать и возвращать обратно – чистую и поглаженную. Я не понимаю – что тебя не устраивает?

– Я буду стирать свою одежду сама.

С этими словами Антуанетта отвернулась. Она знала, что не сможет сопротивляться вечно, но была не готова стать одной из этих потерянных душ, которые жили в странной стране, отделенной от внешнего мира стеной предрассудков и равнодушия.

Глава 32

Старшая сестра договорилась, чтобы в палату F3A принесли книги. Антуанетта обнаружила, что к ней возвращаются концентрация и внимание и она снова может наслаждаться чтением. Она читала любимые с детства книги, начав с детективов Агаты Кристи. Последний раз она держала их в руках, когда ей было тринадцать лет, и сейчас ей казалось, что она встретилась со старыми друзьями. Антуанетта проводила долгие часы в общей комнате отдыха, устроившись поудобнее на жестком деревянном стуле и с головой погрузившись в чтение.

Среди пациенток палаты F3А были две женщины, одна не более двадцати лет, а вторая – на пять-шесть лет старше, которые всегда держались вместе. Антуанетта знала, что они обе совершили убийство. В отличие от остальных пациенток, они могли поддержать разговор. Когда Антуанетте надоедало читать, ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Хотя она общалась с медсестрами и каждую неделю посещала психиатра, ей очень не хватало обычного человеческого общения. Но пока Антуанетте не удалось завязать знакомство ни с одной из этих женщин. Казалось, им не нужна была компания, и они сидели, прижавшись друг к другу и не обращая внимания на остальных. Антуанетта не знала, что предпринять, чтобы они захотели пообщаться с ней. В комнате не было ничего, чем можно было бы занять себя, за исключением старого телевизора, которым распоряжались медсестры. Из психиатрического отделения Антуанетта привезла с собой две колоды карт и однажды, когда ей особенно хотелось общения, решила воспользоваться ими, чтобы соблазнить этих женщин поиграть с ней. Она начала приводить свой план в действие: поставила стул неподалеку и начала раскладывать пасьянс.

Краем глаза Антуанетта видела, что ей удалось привлечь их внимание. Прошло совсем немного времени, и к ней подошла старшая из женщин:

– Что ты делаешь?

– Раскладываю пасьянс, – ответила Антуанетта и осторожно спросила: – А вы играете в карты?

– Нет, я не умею, – завистливо сказала женщина.

– Я могу научить и вас и вашу подругу, если хотите, – непринужденным тоном предложила Антуанетта, в надежде что женщина проглотит тщательно подготовленную наживку.

После секундного раздумия женщина согласилась:

– Хорошо. Мы сыграем с тобой.

С тех пор каждый вечер они собирались втроем. После ужина Антуанетта доставала карты и учила их играм, которые узнала от своей английской бабушки. Антуанетта гадала: знает ли бабушка, где сейчас находится ее внучка? И как Рут объяснила ей эту ситуацию? Скорее всего, сказала, что дочь причиняла ей слишком много беспокойства, но она все мужественно переносила, с горечью думала Антуанетта. Ей было больно вспоминать о своей семье, и она решительно выбросила эти мысли из головы.

Распорядок дня имел довольно большое значение для Антуанетты, и постепенно ее жизнь в главном здании приняла спокойное и размеренное течение. Нельзя сказать, что она была довольна, но черное облако депрессии постепенно рассеивалось, оставляя за собой безмятежность, и она довольствовалась малым.

Антуанетта обнаружила, что медсестры относятся к ней почти с материнской заботой, и им доставляет огромную радость видеть, как она постепенно возвращается в нормальное состояние. Похоже, ее случай был редкостью. Считалось, что люди из этих палат безнадежны, и действительно, ни у кого из них не было никаких признаков улучшения. Медсестры выполняли скорее функцию охранников, чем заботливых медработников. При виде же выздоравливающей пациентки они ощущали успешность своего труда. Антуанетта понимала это и еще больше старалась им угодить: она все еще была подростком, ищущим одобрения взрослых. Антуанетте казалось, что все медсестры уверены, что она не должна находиться здесь. Ей дали шанс и старались оказать помощь, чтобы поскорее поставить на путь выздоровления. Антуанетта чувствовала, что к ней все относятся совершенно по-другому, чем к остальным.

Все были добры к ней, и иногда Антуанетте казалось, что медсестры пытаются заставить ее поверить, что когда-нибудь она выйдет отсюда. Ей часто задавали такие вопросы, как «Ты хотела бы поехать в Англию? » или «Когда ты будешь в Англии, ты собираешься навестить свою бабушку? ». Антуанетта понимала, что они стараются убедить ее в том, что у нее есть будущее за пределами этих стен, но пока она была не готова это признать. Будущее пока не умещалось в ее голове – ей все еще никак не удавалось разобраться со своим прошлым и она еле-еле справлялась с настоящим. Антуанетта никогда не отвечала на подобные вопросы, а лишь молча улыбалась.

Ни Антуанетта, ни медсестры к разговору о смене одежды на больничную униформу больше не возвращались. Антуанетта старательно стирала свою одежду сама и пару раз в неделю спускалась в прачечную, где ей разрешили гладить свои вещи. Сначала ее беспокоило, что остальные женщины подумают, что она, отказавшись носить униформу, ставит себя выше их, но никто даже не заметил этого. Также Антуанетта боялась, что ее знакомые, с которыми она играла в карты, могут возмутиться такой привилегией, которой они были лишены, но им было все равно. Они уже давно утратили желание носить свою одежду.

Зачем тратить время на стирку и глажку, сказали они, если существует униформа? А старшая из подруг отметила, что здесь все равно нет мужчин и их никто не видит.

Антуанетта не стала им объяснять, что носит собственную одежду, чтобы не потерять своей индивидуальности.

Хотя Антуанетту все еще наблюдали врачи, составляя ежедневный отчет о ее состоянии, медсестры не верили мнению старшей сестры психиатрического отделения, что эта девушка представляет опасность для других пациентов. Однако в палате F3А осторожность была превыше всего, и ей не разрешали выходить из комнаты без сопровождения.

Две подруги Антуанетты, компаньонки по игре в карты, не казались похожими на убийц, но Антуанетту предупредили, чтобы она не теряла бдительности. Старшая, Элейн, была очень опасна, сказали медсестры. И заглянув в холодную бездну ее глаз, Антуанетта им поверила.

Антуанетте рассказали, что Элейн совершила двойное убийство. Она хладнокровно лишила жизни двух членов своей семьи. Элейн так и не объяснила, почему это сделала, сказав лишь, что они ее раздражали и что она не раскаивается в содеянном. Антуанетта верила, что она это сделала из-за того, что они ее раздражали. Когда Элейн поместили в палату F3A, она встала на стул, просунула руку сквозь прутья решетки и разбила окно. Схватив кусок стекла, она в несколько прыжков оказалась возле медсестры и с громким смехом приставила осколок к ее горлу. Тут же подняли тревогу, прибежали дежурные. В итоге ее убедили бросить «оружие» и выпустить жертву. После этого ей давали целую кучу транквилизаторов, и она проходила курс электрошоковой терапии, но до сих пор в ее поведении чувствовалось что-то подозрительное, похожее на зарождающуюся агрессию.

Ее подругу помоложе звали Дженни. У нее были темно-каштановые вьющиеся волосы и голубые глаза, и она выглядела скорее печальной, чем агрессивной. Казалось, Дженни боится Элейн, которая следила за каждым ее движением, но до прихода Антуанетты это были единственные из пациенток палаты, которые были способны общаться друг с другом, – и они стали держаться вместе.

Антуанетта знала, что они общаются с ней не потому, что чувствуют симпатию, а только из-за игры в карты, но и сама она искала их компании исключительно от скуки. Через неделю после того, как они начали играть, им неожиданно повезло. Медсестрам, дежурившим в ночную смену, тоже было очень скучно, и теперь по вечерам компания из пяти человек развлекалась карточными играми, которым всех научила Антуанетта. Взамен ей разрешили заваривать вечерний чай и позже ложиться спать. Женщины играли на фишки, сделанные из бумаги, и Антуанетта, которая умела играть в карты лучше всех, разумно позволяла Элейн выигрывать, как минимум, один раз за вечер.

Однажды Антуанетта вернулась от психиатра и увидела, что Дженни уныло сидит в одиночестве. Обычно обе женщины не расставались. Эта молодая девушка разбудила в Антуанетте любопытство. В отличие от Элейн, в ней не чувствовалось скрытой агрессии. Как-то раз Антуанетте довелось увидеть, как Элейн вышла из себя и вся тряслась от ярости. Ее тогда пытались утихомирить две медсестры. Но Дженни казалась безобидной.

Антуанетта подошла к ней и села рядом.

– А где Элейн? – спросила она.

– У нее были сильные спазмы в животе, и ее положили отдохнуть в боковую комнату. Позже придет доктор, чтобы осмотреть ее, – ответила Дженни.

– Очень жаль. Надеюсь, она скоро поправиться.

Дженни равнодушно пожала плечами и продолжала печально смотреть в пространство. Антуанетта тихо сидела, ожидая, пока она заговорит. Через несколько минут Дженни произнесла:

– Знаешь, я никогда не выйду отсюда.

Антуанетта не знала, что ответить. Она позволяла себе думать только о сегодняшнем дне и никогда не думала о том, что когда-нибудь ее выпишут отсюда. Самое большее, на что она надеялась, – что ее переведут назад в психиатрическое отделение. Антуанетта расслышала безнадежные нотки в голосе Дженни. Ей было известно, что это правда: медсестры рассказали ей, что Дженни здесь навсегда. В конце концов она набралась храбрости и спросила:

– А что ты сделала?

– Я убила ребенка, – ответила она.

Антуанетта вздрогнула, и, видя ее реакцию, Дженни обхватила голову руками:

– Я не хотела. Это был несчастный случай. Но никто мне не поверил. Мне тогда было всего пятнадцать лет. Мои мама и папа работали у этих людей. Папа садовником, а мама домработницей. Им выделили коттедж и вычитали за это часть денег из их жалованья. Он был влажный и холодный, и хозяева никогда не делали там ремонт, хотя у них было много денег. Это была очень неприятная пара. Они часто выходили по вечерам и просили меня посидеть с их ребенком. Однажды они оставили свою дочку со мной на целую ночь. В то время у нее, должно быть, резались зубки, и она не переставая кричала. Знаешь, как обычно бывает у детей: если начнут, то могут плакать и кричать часами. Ну, наконец у меня лопнуло терпение. Я взяла ее и стала качать. Я качала слишком сильно, и у нее сломалась шейка. Это было ужасно. И хотя я сказала, что это был несчастный случай, что я сделала это нечаянно, был большой скандал, и хозяева вызвали полицию. Моя мама кричала на меня, а отец ударил. Хозяева сказали, что я убийца и поместили меня сюда. А потом они выгнали моих родителей, братьев и сестер из своего коттеджа. С тех пор я их не видела. Я даже не знаю, где они сейчас.

– Давно ты здесь?

– Четыре года. И каждый день я скучаю по своей семье. Знаешь, я совсем не такая, как Элейн.

Антуанетта знала, что это так. Она видела двойную трагедию: сломанную жизнь юной девушки и смерть маленького ребенка. Антуанетта почувствовала жалость. А потом она представила, как крошечную малышку трясут так сильно, что ее хрупкая шейка с хрустом ломается, и поняла, что ничто не сможет утешить Дженни. Вместо этого Антуанетта сказала:

– Давай поиграем в карты, хорошо?

Антуанетта тасовала карты, но ее сердце было не на месте. Дженни было почти столько же лет, сколько и ей, и девушка, несомненно, заслуживала того, чтобы ей предоставили еще один шанс. Но у нее были очень небольшие шансы выйти отсюда. Самое лучшее, что ее ждало, – перевод в другую палату, и то лишь после того, как руководство удостоверится в том, что она стала настолько пассивной, что не попытается сбежать.

Антуанетта начала понимать, что если она не будет бороться, то рискует навсегда остаться в этом странном мире, огражденном стенами госпиталя. Даже в психиатрическом отделении она видела людей, которые приезжали, надеясь излечиться от своих проблем, но в итоге обнаруживали, что это «лечение» обрекает их провести всю жизнь в этом месте.

Антуанетте вспомнилась молодая пара: стройная симпатичная девушка и парень чуть постарше ее, которых в госпиталь привела одна и та же проблема – алкоголизм. Прежде они не были знакомы друг с другом, хотя оба происходили из семей методистов^{^[6]}, считавших их болезнь грехом.

Они встретились в госпитале, и их сразу потянуло друг к другу. Это желание оказалось сильнее страсти к алкоголю.

Антуанетта видела, как они вдвоем сидели в комнате отдыха, склонив друг к другу головы, и тихо разговаривали. Им никто не был нужен, кроме них самих. В другой раз она видела, как они гуляли, едва касаясь друг друга руками. Пациентам из психиатрического отделения разрешали свободно общаться друг с другом. Всем было ясно, что это любовь.

Окрыленные верой, что глубокие чувства друг к другу их вылечили, они выписались, несмотря на предостережения врачей. Они собирались начать новую жизнь. Все пожелали им счастья, и они уехали.

Через два месяца они вернулись с пожелтевшими лицами, уставшими глазами и разбитыми надеждами. По дороге к новой жизни они заглянули в паб, договорившись выпить по одной рюмке за выход из больницы. Потом они выпили еще по одной за выздоровление, а потом еще и еще, пока вовсе не забыли о своем лечении и о том, что они празднуют.

На этот раз они проходили курс лечения, целью которого было спасти их. В двадцать первом веке такой метод посчитали бы пыткой. Их заперли на трое суток в раздельные боковые палаты. Вместо еды им давали виски. Когда они уже не могли его пить, в них вливали виски силой. Когда утром они просыпались с мучительной жаждой, вместо прохладной чистой воды, о которой они мечтали, им снова давали виски. Таблетки тоже запивались жидкостью, которая стала их злейшим врагом. От этих таблеток их выворачивало наизнанку. Их тела бились в конвульсиях, когда адская смесь из желчи и виски, обжигая горло, извергалась наружу и горячий поток лился прямо на пол, где и оставался в течение трех дней «лечения».

Одна из медсестер, видевшая все это своими глазами, рассказывала Антуанетте, что комната насквозь пропахла блевотиной. Когда пациенты стали слишком слабыми, чтобы встать с кровати, их рвало прямо на постель. Блевотина была везде – лужи в постельном белье и комки в волосах, – наполняя комнату ужасной вонью.

Когда все это закончилось, они ненавидели виски, но их чувство самоуважения и собственного достоинства было разрушено. Пара снова выписалась, но на этот раз они перешли на водку. Да, они могли заменить виски, но чувство самоуважения нельзя было заменить ничем. Алкоголь помогал им притупить боль от этой утраты, пока однажды они снова не вернулись в госпиталь. Им снова назначили «лечение».

В итоге они устали бороться за жизнь в этом мире. Их положили в раздельные палаты для пациентов с тяжелыми проблемами. Их решили не помещать в охраняемые палаты, так как им некуда было бежать. Антуанетта видела, как они бродили по площадке, но никогда больше не подходили друг к другу. Раньше они были двумя одинокими оступившимися людьми, которых объединила болезнь, но это лечение привело к взаимному отчуждению.

Если прежде Антуанетта пыталась понять, что с ними будет дальше, то теперь она точно знала, что уже ничего, – здесь они и закончат свою жизнь.

Впервые попав в этот госпиталь, Антуанетта обратила внимание и на красивую рыжеволосую женщину. Та сидела на стуле, который вынесли из палаты, и грелась на солнышке. Антуанетта помнила, как к ней приходили любящий муж и двое детей. В то время она часто видела семью, навещавшую женщину, и удивление на лицах малышей, которые были еще слишком маленькими и не понимали, что их мама больна. Им хотелось, чтобы она вернулась домой вместе с ними. Но им нужна была мама, любящая и заботящаяся о них, а не эта, не замечавшая их, с тяжелой послеродовой депрессией.

Антуанетта слышала, что муж этой женщины женился второй раз, и дети перестали навещать ее. Теперь она сидела на деревянном смирительном стуле, почти согнувшись пополам. От ее былой красоты не осталось и следа: от успокоительных лекарств у нее начали выпадать зубы, а ее когда-то блестящие волосы стали тусклыми и жидкими.

Помнила ли она, находясь в своем полусумеречном мире, кем была когда-то? – спрашивала себя Антуанетта. И надеялась, что нет.

Находясь здесь, невозможно поверить, что когда-нибудь вернешься к нормальной жизни, думала она. Потом ей вспомнились слова старшей медсестры: «В этом месте мы слышали столько печальных историй… но я надеюсь, что твоем случае лечение будет успешным и ты выздоровеешь».

Антуанетта посмотрела в окно, где была видна лишь маленькая полоска неба. Мир за стенами казался далеким и нереальным.

Но ведь все печальные истории начинаются именно там.

Глава 33

Завтрак обычно проходил в палате, а на обед и ужин всех водили в огромную столовую, где на столах стояли тарелки с тяжелой и однообразной пищей. Антуанетта терпеть не могла этих походов в столовую в сопровождении персонала. Там она и другие обитатели закрытой части госпиталя были отделены от остальных пациентов. Так как она находилась среди группы пациентов в изолированной части столовой, на нее смотрели как на одну из самых тяжелых больных в госпитале, и дважды в день Антуанетте приходилось сталкиваться с реакцией остальных пациентов на нее и обитателей ее палаты.

Она знала, что привлекает к себе взгляды, когда шагала вместе с остальными по длинным коридорам. Единственная, не носившая униформы, она высоко держала голову и не обращала ни на кого внимания. Антуанетта шла впереди, сбоку от одной из медсестер, и ее шаги звонко звучали, выделяясь на фоне шаркающей походки остальных пациенток.

«Наверное, пациенты из других палат думают, что я очень опасна», – придумывала Антуанетта, и ей это казалось забавным.

Однажды за ней послала старшая медсестра. Антуанетта гадала, что та собирается ей сказать. Может, ее хотят заставить носить униформу, как всех остальных? Но Антуанетте казалось, что сестра правильно поняла ее вызов: это было неприятие той категории, к которой ее приписывали.

Когда Антуанетта вошла в ее кабинет, сестра сказала без всякой преамбулы:

– Ну, Антуанетта, я думаю, что хорошо бы тебе немного поработать, пока ты здесь. Но так как ты находишься в закрытой палате, у нас ограничен выбор мест, куда мы можем тебя направить. В одной из палат не хватает персонала, так как одна из сестер уволилась. Тебе хотелось бы поработать там в дневное время? – Прежде чем Антуанетта успела задать какие-либо вопросы, сестра внесла соблазнительное дополнение, перед которым, она знала, Антуанетте не устоять: – Ты сможешь есть с медсестрами в столовой. Что скажешь?

Антуанетта так обрадовалась, что будет занята делом и ей не придется больше терпеть изоляцию в столовой во время еды, что даже не стала спрашивать, в какую палату ее направят, а старшая сестра разумно умолчала об этом. Все, о чем Антуанетта думала в этот момент, – что кончились эти ненавистные походы в столовую, а также она мечтала о привилегии пить чай с персоналом в перерывах между работой. Наконец-то она снова сможет выпить хорошего чаю вместо той мутной жидкости, что часами стояла на плите, да еще с печеньем и в новой приятной компании.

– Да, я согласна, – не раздумывая, ответила Антуанетта.

– Хорошо. – Сестра улыбнулась. – Ты можешь начать с завтрашнего дня.

Вечером, лежа в кровати, Антуанетта думала о том, какую работу ей дадут завтра. Ей только сказали, что она должна будет помогать медсестрам заправлять постели и убирать в комнате.

«Не думаю, что это будет слишком трудно, – сказала она самой себе. – Ведь наша палата считается худшей из всех. Поэтому там не может быть хуже, чем здесь».

На следующее утро Антуанетта узнала, на что она согласилась.

Она едва успела закончить свой завтрак, как пришла медсестра и коротко сказала:

– Пойдем со мной.

Антуанетта послушно последовала за сестрой, и вскоре они повернули в ту часть госпиталя, где раньше ей никогда не приходилось бывать. В эти утренние часы здесь было очень тихо. Только после завтрака, когда посуда была убрана, появлялась целая армия женщин-пациенток, которые мыли коридоры.

Они остановились у запертой двери. Когда медсестра вставила ключ в замок и открыла дверь, их оглушил невероятный шум. От пронзительного многоголосья звуков, казалось, сотрясаются стены. В нем слышались повторяющиеся бормотания, визги, которые, усиливаясь, звенели в ушах, крики и бессмысленные слова. Антуанетта пошатнулась от неожиданности, и медсестра крепко схватила ее за руку, но этот жест означал скорее поддержку, чем просьбу остановиться.

Как только ее уши привыкли к крикам, раздающимся из палаты, Антуанетта почувствовала острый неприятный запах, который был таким сильным, что у нее защипало в глазах. Она старалась сдержать тошноту, когда ей в нос ударил тяжелый дух пота, экскрементов и мочи, и почувствовала, что от этой комбинированной атаки на ее органы чувств у нее подгибаются колени.

Антуанетта вошла внутрь, ожидая увидеть детские ясли. Но в комнате вместо маленьких детей находились очень старые люди, на самом склоне лет, у которых был ум младенцев. В палате стояли ровные ряды металлических кроватей с поднятыми стальными стенками по бокам, чтобы их обитатели не выпрыгнули или не упали. Антуанетта поняла, что некоторые нечеловеческие звуки исходили от металлических прутьев кроватей, которые трясли сухие, морщинистые руки. Пациентки визжали и выкрикивали непонятные слова, адресуя их вошедшим в комнату, обнажая при этом беззубые челюсти.

В этой палате находились состарившиеся пациентки госпиталя. Старухи в различных стадиях немощности сидели или лежали на кроватях. Слабый солнечный свет из окон освещал розовые головы, покрытые редкими белыми волосами. Ночные рубашки были задраны, открывая морщинистые ноги и подгузники, обернутые вокруг высохших ягодиц.

Некоторые из этих слабоумных старух полностью превратились в младенцев, вернувшись назад в детство. Антуанетта с ужасом смотрела, как одна их них рассматривает содержимое своего подгузника и размазывает его костлявыми пальцами по простыням. Большинство остальных, истощенных и морщинистых, скрючившись лежали на кроватях, выкрикивая беззубыми ртами похабные ругательства и глядя на вошедших с диким, безумным выражением на лицах.

Почти все пациентки этой палаты провели в госпитале большую часть своей взрослой жизни, их годами кормили успокоительными таблетками и пропускали сквозь их мозг электрические разряды. Теперь они заканчивали свою жизнь в этой комнате, но отнюдь не спокойно.

Впервые Антуанетта увидела, что происходит с теми, кто остается в госпитале навсегда. Ей никогда не приходило в голову задаться вопросом, почему за все время пребывания в клинике она ни разу не видела стариков, ни в своем отделении, ни среди пациентов из других палат. Сейчас она получила ответ на вопрос, который никогда не задавала себе. Она содрогнулась, частично от отвращения, частично от осознания, что ее могло ждать такое будущее.

Здесь уже совсем не осталось никаких признаков человеческого достоинства.

Антуанетта смотрела на этих женщин и спрашивала себя, есть ли среди них чьи-то матери или бабушки. Теперь она стыдилась своего отвращения. Какими бы они ни были, это все-таки были люди. Она вспомнила слова старшей медсестры о том, что некоторые пациенты рождаются с умственными отклонениями, а некоторые переживают такое сильное потрясения, что их психика ломается и ее уже невозможно восстановить. Антуанетта знала, как страх и разочарование могут разрушить психику. Если мозг отравлять ими в течение многих лет и прибавить к этому естественный физический распад вследствие возраста, большинство людей может оказаться в подобном состоянии. Внезапно Антуанетта почувствовала, что у нее появилась цель. По какой бы причине эти люди ни оказались здесь, они заслужили, чтобы последние месяцы или даже дни их жизни были как можно более спокойными.

Она посмотрела на медсестер. Некоторые из них были ненамного старше ее. «Если они могут работать здесь, то и я смогу», – решила Антуанетта. Ее первым порывом при виде этого места было желание убежать в свою палату, которая теперь казалась ей безопасным убежищем и воплощением мира и спокойствия. Но она не поддалась.

«Просто представь, – твердо сказала она себе, – что этим старым женщинам по два годика и они капризничают. Ты же уже убирала за маленькими. Просто представь, что это то же самое».

Антуанетта почувствовала, как на нее смотрит медсестра. В ее взгляде было что-то похожее на уважение.

– Ты будешь работать с другой сестрой, – сказала она и указала, куда ей нужно было идти.

Антуанетта мысленно засучила рукава. Она познакомилась с другой сестрой и принялась за работу.

Нужно было перестелить больше двадцати кроватей. Они снимали простыни, вымазанные экскрементами, мыли резиновые клеенки и аккуратно стелили чистое белье, плотно заправляя его. Все время, пока они работали, Антуанетта думала об этих старухах, которые злились за то, что их сняли с кроватей, и недовольно смотрели на них. Когда была застелена последняя кровать, Антуанетта выпрямилась и с удовлетворением вздохнула.

Вспомнив летний сезон в Батлинзе, там, в другой жизни, она подумала, как полезен он оказался для работы в этой палате. Подрабатывая горничной, ей приходилось мыть шале и убирать блевотину, которой уделывали пол некоторые обпившиеся пива неотесанные мужланы, не сумевшие дойти до туалета. Ей часто приходилось и выносить ночные горшки, оставленные мужчинами, которым лень было идти в общий туалет. Подрабатывая няней, она меняла подгузники, вытирала носы, натягивала одежду на извивавшихся малышей и мирилась с их плачем и капризами. Тем не менее Антуанетта еле-еле справлялась с работой в этой палате. Сестра посмотрела на нее с улыбкой: – Я думаю, мы заслужили по чашке чая, Антуанетта. Сделаем перерыв?

Антуанетта с благодарностью присоединилась к маленькой компании персонала, работающего в палате со слабоумными старухами. Свежезаваренный чай разлили по чашкам, всем раздали печенье, и довольная Антуанетта удовлетворенно причмокивала, чувствуя впервые за много месяцев, как хорошо ее принимают эти люди и как ей легко с ними.

От медсестер она узнала немного больше о своих подопечных. Большинство из них страдали недержанием, а некоторые были очень агрессивны – и словесно, и физически.

«Если они пытаются напугать меня, у них ничего не выйдет», – думала Антуанетта. И хотя в ее голову закралась тень сомнения, сможет ли она сделать что-нибудь еще, Антуанетта спокойно спросила:

– Что я должна делать дальше?

– Просто помогай нам понемногу. Мы скажем тебе, что нужно делать в процессе работы, – ответила одна из сестер, которая была ответственной за весь персонал в этой палате. А потом она добавила с ободряющей улыбкой: – Кажется, пока ты справляешься прекрасно.

Антуанетта помогала мыть полы, убирать постели и переодевать старых женщин в чистую одежду. В процессе изнурительной работы она пыталась поговорить с некоторыми из пациенток. Сначала Антуанетта подсела к самой спокойной и причесала ей волосы. Вскоре она обнаружила, что нежное поглаживание расчески и звук ее голоса часто действуют успокаивающе. Иногда ей улыбались, а иногда осыпали непристойной бранью.

Антуанетта испытывала сильное отвращение к некоторым привычкам, которые были почти у всех пациенток. Она часто видела, как малыши играют с содержимым своих подгузников, используя его как тесто. Здесь было то же самое, только вместо малышей так вели себя старухи. Разумеется, это было не очень приятно, особенно когда они не только тыкали туда пальцы и размазывали по постели, но и вытряхивали все содержимое из подгузника с поразительной тщательностью и аккуратностью.

– Интересно, – Антуанетта обратилась в отчаянии к одному из медбратьев, – почему они становятся такими ловкими и старательными, когда бросаются в нас чем попало, и такими неуклюжими, когда в тех же руках оказывается еда?

Медбрат улыбнулся и стал вытирать очередное морщинистое лицо, покрытое остатками обеда.

День пролетел как одно мгновение, и с его окончанием пришло возрастающее чувство самоудовлетворения. Антуанетта так давно не чувствовала себя нужной. Последний раз это было, когда отец находился в тюрьме и матери понадобилась ее поддержка. В конце дня Антуанетта удивила ответственную медсестру, когда сказала, что хочет прийти сюда снова.

Антуанетта работала в этой палате уже несколько недель. Она стала увереннее в себе и чувствовала тепло в груди каждый раз, когда какое-нибудь лицо озарялось улыбкой, узнавая ее. Она быстро привыкла к неприятному запаху и начала уважать медсестер, работающих здесь. Эта работа была не только изнурительной, но иногда и опасной. Было легко недооценить резвость этих беззубых старух, и твердые челюсти часто оставляли ужасные синяки на кистях рук.

Вскоре Антуанетта знала всех пациенток по именам, хотя многие не могли запомнить ее имени. Она помогала кормить женщин, умывать их и менять постельное белье. Работая, Антуанетта постоянно улыбалась, а иногда грозила пальцем, когда видела пятна на простынях, которые нужно было снова менять.

– Ах, озорница, снова набедокурила, – говорила она.

Антуанетта научилась умело уворачиваться, когда эти восьмидесятилетние создания капризничали и бросались тем, что первым попадалось под руку, или плевались.

И что самое важное, Антуанетта чувствовала себя частью команды.

По вечерам, когда она уставшая возвращалась в палату, ей по-прежнему приходилось играть в карты. Ее компаньонки думали, что Антуанетту посылают туда на работу за какую-то провинность, а она не собиралась их переубеждать и охотно принимала их сочувствие. Выпив на ночь чая, изнеможенная Антуанетта падала в постель, и никакой скрип зубов, храп или крики не могли ее разбудить.

Глава 34

П олусонная, Антуанетта осторожно исследовала языком свои десны. Что-то было не так. Чего-то не хватало. Трогая языком два передних зуба, она поняла, в чем дело. Выпала одна из двух коронок, которые ей установили год назад. Дотянувшись до тумбочки, она вытащила компактную пудру с зеркальцем и с тревогой осмотрела свой рот. Ее отражение подтвердило самые худшие опасения. Вместо белозубой улыбки, которой она гордилась, Антуанетта увидела торчащий осколок зуба. Она обыскала всю кровать, в надежде что коронка куда-нибудь завалилась, но не нашла ее. Антуанетта поняла, что, должно быть, проглотила ее во сне.

Она видела, что происходило с пациентами из других палат, когда у них болели зубы. Госпиталь приглашал зубного врача, чтобы удалить беспокоивший зуб. Персонал уже давно понял, что быстрое удаление было проще и дешевле, чем пломбирование многочисленных дырок, появлявшихся от плохого питания. Удерживать возбужденного пациента больше нескольких секунд, чтобы врач осмотрел дырку в зубе, было занятием, на которое добровольно не соглашался никто из персонала. Для большинства пациентов слова «открой широко рот» и «больно не будет» были всего лишь пустым звуком.

Каждое утро в их спальню привозили тележку, на которой стояли стаканы с водой, где плавали зубные протезы. На каждом висел ярлык. Прежде чем отвести женщин в ванную комнату, дневные дежурные вставляли плохо подходящие по размеру зубные протезы в открытые рты. Как-то раз после этого утреннего ритуала Антуанетта спросила медсестру, почему так много женщин, которым чуть за тридцать или даже еще меньше, носят зубные протезы. Медсестра прозаично ответила, что от жидких успокоительных лекарств десны становятся рыхлыми и зубы портятся. Кроме того, за зубными протезами легче ухаживать, объяснила она, и они спасают пациенток от зубной боли. Казалось, ее совсем не заботило это очередное унижение человеческого достоинства бедных беспомощных пациенток.

Антуанетта решила, что не допустит, чтобы у нее был полон рот лошадиных искусственных зубов, и не даст больничному зубному врачу с девизом «удалять, а не лечить» приблизиться к ней. У нее осталось немного денег, и ей очень хотелось пойти к частному врачу, который ставил ей коронки. Она сказала, что хочет поговорить со старшей сестрой, и решила все ей объяснить.

Антуанетта ожидала, что на ее пути возникнет множество преград, и очень удивилась, когда этого не произошло.

– Да, нужно заменить коронку, – согласилась старшая сестра, увидев торчащую часть зуба. – Если у тебя есть деньги, чтобы заплатить врачу, я не вижу никаких проблем. Единственная сложность – тебя придется сопровождать туда и обратно. Я это улажу, Антуанетта.

Через несколько часов сестра сообщила ей хорошую новость. Одна из медсестер из палаты для слабоумных старух согласилась сопровождать ее к врачу в свободное от работы время.

– Я сама позвоню врачу, – предложила старшая сестра, – а потом организую машину «скорой помощи», чтобы отвезти тебя туда.

Она и не подозревала, чего будет стоить ее любимой пациентке этот добрый жест.

«Скорая помощь» припарковалась на улице около входа в приемную врача, не оставляя никаких сомнений, откуда прибыла эта пациентка. Хотя медсестра, сопровождавшая ее, была одета в обычную одежду, а Антуанетта не носила больничной униформы, зубной врач был прекрасно осведомлен, что к нему приехала пациентка из госпиталя для душевнобольных.

– Я привезла Антуанетту на прием, – беззаботным голосом произнесла медсестра, обращаясь к секретарю в приемной.

– Присядьте, пожалуйста, я сообщу, что вы приехали.

Секретарь была очень вежлива, но Антуанетта заметила ее холодный взгляд, прежде чем женщина торопливо ушла, чтобы сообщить своему боссу об их прибытии. Хотя Антуанетта и надела свой самый лучший наряд, ей вдруг показалось, что вместо того, чтобы вызывать уважение как платежеспособный клиент, она внушает страх. Было очевидно, что в госпитале ее сочли недостаточно здоровой, чтобы отпустить одну. Из всего этого зубной врач сделал свои собственные выводы. Об этом не подумали ни Антуанетта, ни старшая сестра, договаривавшаяся о приеме.

Через несколько минут Антуанетту пригласили в кабинет. Когда она в первый раз пришла к этому врачу, он приветливо разговаривал с ней, но теперь, когда у нее был новый статус, он держался холодно и исключительно по-деловому.

– Открой рот, – приказал он.

Антуанетта повиновалась. Осмотрев ее зубы, врач коротко произнес:

– Этот зуб нужно сверлить, затем удалить нерв, а потом мы поставим коронку.

Антуанетта заметила, что он обращается не к ней, а все объясняет медсестре. Несмотря на то что он занимался с ее ртом, она для него как будто не существовала.

«Почему? – задалась вопросом Антуанетта. – Неужели он думает, что если я нахожусь в госпитале для душевнобольных, то не способна слышать и понимать? »

Его следующие слова сильно встревожили ее.

– Сестра, пожалуйста, подержите ей руки.

Удивляясь, зачем понадобилось их держать, Антуанетта почувствовала, как кисти ее рук сжали мертвой хваткой, а затем ее челюсть пронзила дикая боль. Она боролась, пытаясь дать понять, как ей мучительно больно без обезболивающего укола, чтобы врач остановился. Она не могла поверить, что он причиняет ей такую мучительную боль намеренно. Нечаянно Антуанетта оцарапала руку врача.

– Держите ее сильнее, – недовольно велел он, и Антуанетта почувствовала его гнев и раздражение из-за того, что ему приходится лечить ее.

Когда наконец медсестра отпустила Антуанетту, ее продолжало трясти от боли. Она не могла поверить, что с ней могли так поступить и что она смогла это вынести. Позже она узнала, что врач, удаляя нерв, не счел нужным сделать анастезию душевнобольной пациентке.

Когда боль начала утихать, ее наполнило другое, еще более тяжелое чувство. Антуанетта испытывала унижение, оттого что с ней обращались так, будто у нее совсем не было чувств. Она впилась ногтями в ладони, чтобы сдержать слезы, слушая, как врач разговаривает с медсестрой и назначает еще одну встречу, чтобы вставить коронку.

Когда Антуанетта выходила из приемной, ее ноги все еще дрожали. Она с облегчением забралась в машину «скорой помощи». Ей хотелось лишь одного – поскорее очутиться в знакомых стенах своей палаты. Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Вернувшись в знакомую обстановку, Антуанетта извинилась, что не может говорить, потому что у нее болит десна. Она не могла заставить себя рассказать все детали этого визита к врачу. Внезапно ее представление о госпитале изменилось. Это было место, где пациентов оберегали от внешнего мира, а не наоборот. Теперь госпиталь казался ей безопасным местом, где она чувствовала себя в своей тарелке, где ее понимали и даже заботились о ней.

Почему она так стремилась выйти отсюда, если внешний мир такой жестокий?

Глава 35

Когда Антуанетта впервые встретилась с психиатром, посещать которого должна была каждую неделю, она отнеслась к нему с подозрением. У нее включился механизм самозащиты. Антуанетта думала, что увидит очередного властного представителя мужского пола, который попытается заставить ее поверить в свою интерпретацию событий ее детства. Но вместо этого она увидела мужчину около сорока лет, с теплой улыбкой, в легкой спортивной куртке, и ее страх постепенно стал исчезать. Он задавал Антуанетте вопросы, а потом, в отличие от других психиатров, с которыми ей доводилось встречаться в психиатрическом отделении, откидывался назад и ждал, пока она ответит.

Доктор сразу же пояснил, что Антуанетте не нужно рассказывать ему те детали своего прошлого, о которых он может догадаться сам.

Вместо этого его интересовали влияние этих событий на Антуанетту и ее реакции, а также то, что привело ее в такое болезненное состояние. Он попросил ее подумать о том, какая помощь ей нужна, чтобы подготовиться к будущей жизни. Потом успокоил ее, сказав, что, если она почувствует дискомфорт, ей следует сообщить об этом. Именно такой метод он собирался использовать в работе с ней. Антуанетта еще больше расслабилась, когда доктор спросил ее мнение по поводу плана, который он выбрал для нее. Психиатр выказывал свое уважение и советовался с ней, чем завоевал ее полное доверие.

Проводя сеансы с Антуанеттой, он был верен своему слову и ни разу не спросил о причинах ее перевода в главное здание, а также никогда не задал ни единого вопроса об изнасиловании. Вместо этого психиатр расспрашивал ее о тех временах, когда она училась в колледже, и казалось, его больше интересовали ее успехи в учебе, чем подробности изнасилований.

Он поднял вопрос о ее работе в госпитале и спросил, хотела бы она ухаживать за психически нездоровыми людьми.

– Сестра сказала мне, что ты очень хорошо справляешься с пожилыми женщинами из палаты для слабоумных. Ты могла бы пройти курс обучения, если тебя это действительно интересует.

– Они мне нравятся, поэтому эта работа не кажется мне трудной. Кроме того, я могу отлучаться из своей палаты и целый день занята делом. – Антуанетта на секунду задумалась. – Нет. Наверное, это не то, чего бы мне хотелось. Хотя… – она улыбнулась, – скоро я уже перестану различать, какие люди являются пациентами, а какие нет.

Как и медсестры, он пытался вовлечь ее в разговор. Ему хотелось, чтобы Антуанетта рассказала, чем бы она желала заняться в будущем. Но мысль об уходе из госпиталя пугала ее, и она пока была не готова к этому.

Однажды доктор сказал ей:

– Ты почти поправилась, Антуанетта, и мы хотим найти способ, чтобы помочь тебе выйти отсюда. Подумай об этом. Мы еще поговорим на эту тему через некоторое время.

В тот момент ни доктор, ни его пациентка не знали, что у них осталось совсем мало времени. Жизнь готовила события, о которых они и не подозревали, и Антуанетте пришлось встать перед выбором: либо провести всю оставшуюся жизнь за кирпичными стенами госпиталя, либо выйти и снова столкнуться лицом к лицу с внешним миром.

Неделю спустя случилось событие, нарушившее ее ежедневный распорядок дня. Утром, когда Антуанетта собиралась на работу, ее вызвала старшая сестра. Антуанетта вошла в ее кабинет, и сестра плотно закрыла за ней дверь.

– Сегодня ты не пойдешь на работу, – начала она. – Твой психиатр хочет встретиться с тобой и обсудить очень важный вопрос. – Сестра на мгновение замолчала, а затем перегнулась к ней через стол, чтобы подчеркнуть важность своих слов: – Антуанетта, ты помнишь, о чем я говорила тебе, когда ты только попала в эту палату?

– Да. Вы сказали, что слышите здесь много печальных историй.

– А что еще я сказала тебе? – спросила сестра и, не дожидаясь, ответила за нее: – Что в твоем случае лечение может быть успешным. Я хочу, чтобы ты помнила об этом, когда пойдешь на встречу с доктором.

Через несколько минут Антуанетта сидела в кабинете психиатра и ошеломленно смотрела на него. Она услышала слова, которые повергли ее в шок.

– Твои родители собираются подписать документы, которые позволят оставить тебя на принудительное лечение, – спокойным голосом произнес доктор. – Это произойдет через четыре дня, во вторник.

Он объяснил Антуанетте, что, прежде чем предупредить ее, обсудил эту ситуацию со старшей сестрой. Его карьера окажется под угрозой, если руководство госпиталя узнает, что пациентку предупредили о решении, принятом совместно администрацией госпиталя и родителями, но он считал, что Антуанетта заслуживает того, чтобы узнать об этом.

– Ты должна понимать, что тебя ждет, если позволишь, чтобы это произошло. Сейчас рядом с тобой находятся люди, которые на твоей стороне и которые защищают тебя от реальной жизни в этой закрытой палате. Сестра пыталась помочь тебе, как могла. Но если вдруг тебя переведут в другую палату или назначат тебе другого психиатра, приверженца старой школы, ты останешься без защиты. Как пациентке под принудительным лечением тебе в любой момент могут назначить электрошоковую терапию или сильные лекарства, например паральдегид. Именно таким способом здесь привыкли держать пациентов под контролем. Тем более в твоей истории болезни есть запись, что ты без причин набросилась на другого пациента. Даже если ты не дашь ни малейшего повода назначить тебе электрошок или успокоительные, проведя здесь еще несколько месяцев, ты будешь уже не способна вернуться к нормальной жизни.

Потом доктор улыбнулся и произнес слова, которые никто в госпитале не говорил ей:

– С тобой все в порядке. Ты совершенно нормальный человек, реагирующий на ненормальные обстоятельства. Ты два раза попадала в госпиталь по причине депрессии, но ты просто была очень несчастна. Ты стала жертвой обстоятельств, на которые не могла повлиять. Ты чувствовала себя отверженной и ненужной. Конечно, ты и была отверженной – твоей семьей, школой, одноклассниками, даже людьми, которые наняли тебя на работу. Твои реакции абсолютно нормальны, учитывая, что тебе пришлось пережить. Злость, которую ты почувствовала, была первым признаком выздоровления. Ты должна была почувствовать злость по отношению к людям, которые так с тобой обращались. Что касается твоей низкой самооценки вследствие событий твоего детства, это можно исправить. Процесс уже пошел. Ты должна уважать себя за то, чего ты добилась: за то, что поступила в колледж и сама заплатила за обучение. А что касается твоей паранойи, – продолжил он, – я бы не стал использовать этот термин в ситуации, которая произошла с тобой. Ты сказала мне, что стала подозрительной к людям. Я думаю, это вполне понятно. Ты чувствовала, что люди говорят о тебе за спиной. Да, это классический симптом паранойи, но в твоем конкретном случае это было правдой. Они действительно говорили о тебе. – Он наклонился к ней и искренне произнес: – Тебе нет еще и девятнадцати, и впереди у тебя целая жизнь. Не губи себя в этих стенах, Антуанетта. Одна из причин, по которой ты заболела, – невозможность управлять своей жизнью. Но теперь все изменилось. Ты можешь сама принимать решения и нести ответственность за свое будущее. Я уверен, что ты справишься…

Потом он сообщил Антуанетте о ее правах, о которых ей раньше не говорили:

– Тебе известно о том, что пока ты находишься здесь добровольно? Это означает, что ты имеешь право выписаться в любой момент. Только когда твоим родителям сообщили о твоем переводе из психиатрического отделения сюда, они нашли время и согласились приехать и подписать необходимые бумаги. Пока ты свободна и можешь уехать отсюда. Завтра мое дежурство. Это означает, что, если ты захочешь уехать, тебе нужно будет обратиться ко мне.

Пока он говорил, Антуанетту одолевали различные эмоции. Она чувствовала шок при мысли, что ее родителям было известно о ее переводе в главное здание; ее охватил ужас, когда она узнала, что они готовы подписать документы, чтобы оставить ее здесь навсегда. А потом она ощутила смятение и замешательство, не зная, как поступить.

– Мне бы очень хотелось не торопить тебя и не вываливать все эти новости в подобной манере, – сказал доктор – но у нас мало времени. Я хочу убедить тебя, что твое будущее – за стенами этого госпиталя. Я хочу, чтобы ты посидела и спокойно все обдумала. Твое будущее в твоих руках. Сестра сделает тебе чай с бутербродами и отведет в комнату для посетителей. Ты можешь находиться там, сколько будет нужно. Когда ты все обдумаешь и примешь решение, я надеюсь, ты скажешь ей, что захочешь воспользоваться своими правами и уйти. Если ты решишься на это, завтра утром она приведет тебя ко мне. Вместе со мной будет еще один доктор. Ты должна сказать нам, что хочешь воспользоваться своим правом и выписаться. Антуанетта, я верю, что ты примешь правильное решение. А когда ты выйдешь отсюда, ты не должна недооценивать себя. Ты пережила события своего детства и выжила здесь. Подумай, ведь большинство людей не могут справиться с этим.

Доктор еще раз ободряюще улыбнулся ей и позвал сестру, которая отвела Антуанетту из его кабинета в комнату для посетителей, которой очень редко пользовались. Там были удобные стулья, и туда никто не заходил. Сестра принесла чай с печеньем, улыбнулась, а затем легонько сжала ее плечо, повторяя слова доктора:

– Я знаю, что ты примешь правильное решение, дорогая, на которое мы все надеемся.

Потом она ушла, оставив Антуанетту обдумывать слова психиатра.

Антуанетта хорошо понимала, что от решения, которое она примет в течение ближайших часов, зависит ее дальнейшая жизнь.

Глава 36

Антуанетта ясно осознавала, что одиночество и отчаяние уже дважды приводили ее в стены госпиталя. И здесь все это время она чувствовала себя в безопасности, а клубок мыслей в ее голове постепенно начал распутываться.

Уже несколько месяцев ей не доводилось выходить за пределы госпиталя, за исключением «рокового» визита к зубному врачу и повторного, столь же неприятного посещения. С тех пор как ее перевели в главное здание, к ней никто не приходил, и она перестала общаться с немногочисленными знакомыми, с которыми ей удалось подружиться. Мать не навестила ее ни разу.

Казалось, чем больше сужался ее мир, тем безопаснее она себя чувствовала. Ей удалось добиться некоего подобия нормальной жизни, и теперь Антуанетта никогда не была одна. Она заботилась о своих подопечных, дружила с медсестрами, общалась с компаньонками по игре в карты. Впервые с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, она почувствовала, что люди, которые знают о ее прошлом, принимают ее. Она понимала, что такое вряд ли возможно в мире за этими стенами.

Антуанетта вновь и вновь возвращалась к разговору с доктором. В ее сознании кружились мысли, которые ей хотелось удержать и получше рассмотреть. Антуанетта вспоминала его слова, и их значения отпечатывались в ее голове. Осознание того, что пытался донести до нее доктор, ударило ее словно гром среди ясного неба.

Она была пациенткой на добровольном лечении!

Лечащихся в психиатрическом отделении невозможно перевести в главное здание без согласия родных. Доктор ясно дал ей понять, что родители были осведомлены о ее переводе. Должно быть, они сообщили руководству госпиталя, что готовы оставить ее насовсем.

Как только Антуанетта это осознала, в ее голове возник рой других вопросов, на которые тут же последовали ответы.

Кто вскрывает всю почту в доме родителей? Разумеется, не ее отец, который был практически неграмотным. Конечно же РУТ!

Кто отвечает на телефонные звонки? Ее МАТЬ! Отец лишь раздражался и никогда не подходил к назойливо звонящему телефону.

С кем разговаривали представители госпиталя в тот день, когда персонал из психиатрического отделения решил, что она слишком больна, чтобы оставаться там? С ее МАТЕРЬЮ!

«Ты должна признать это прямо сейчас, – безжалостно сказала она себе. – От тебя желал избавиться не только отец».

Антуанетта наконец-то осознала то, что всю жизнь пыталась скрыть от самой себя, – любовь ее матери к ней ничего не стоит. Двенадцать лет прошло с тех пор, как она перестала испытывать хоть какие-то добрые чувства к своему отцу. Она давно смирилась с тем, что он обманщик и извращенец, и давно перестала задавать себе вопрос «Почему? » или пытаться оправдать его поведение. Находясь в госпитале в течение нескольких месяцев, Антуанетта поняла, что существуют люди, чье поведение не поддается разумному объяснению. Они такие, какие есть.

Но всю свою жизнь, надеясь на чудо, она думала, что мать все же любит ее, несмотря ни на что. Антуанетта упрямо закрывала глаза на истинное положение дел, скрывая жестокую правду о поступках матери в самых потаенных уголках своей памяти. Но больше она не могла этого делать. Теперь ей хотелось понять, что же на самом деле чувствует ее мать и почему эти чувства самой Антуанетте вновь и вновь приносят боль.

В самом раннем детстве мать была для Антуанетты средоточием всей ее жизни. Упав, она чувствовала, как сильные материнские руки поднимают ее, и эти же добрые руки вытирали слезы с ее покрасневших щечек. Антуанетта помнила их смывающими мыльную пену с ее маленького тельца и заворачивающими ее в пушистое полотенце. Она слышала ласковый материнский голос, рассказывающий ей перед сном сказки, видела склонившееся над ней, полусонной, заботливое лицо и ощущала нежный поцелуй. В полусне ей виделась мать, сидящая в кресле перед журнальным столиком, и в неясном свете маленькой лампы тени неспешно скользили по ее склонившейся голове и усталым рукам, терпеливо дошивающим платьице для своей маленькой дочки.

Антуанетта вновь и вновь вспоминала материнские руки, прижимавшие к себе свою маленькую дочку, и словно снова попадала в этот надежный мир, огороженный материнскими руками, со знакомым запахом пудры с легким ароматом жасмина, нежным голосом, рассказывающим о чудесах и волшебстве.

Антуанетта всегда помнила мать такой и отказывалась признаться себе, что той Рут больше не существует. Но надо было взглянуть правде в глаза: мать стала совершенно другой с тех пор, как ее маленькой дочке исполнилось шесть лет.

Тогда вместо тепла появился холод, прекратились поцелуи на ночь и исчезли объятия, в которых Антуанетта чувствовала себя так уютно. Рут изменилась в тот самый день, когда ее маленькая дочка рассказала ей, что сделал отец.

Прежде Антуанетта никогда не позволяла себе думать об этом дне. Много лет она пыталась стереть из памяти ту картину своего признания матери, она заставляла ее исчезнуть, заставляла маленькую испуганную девочку уйти и забрать с собой воспоминания. Но сейчас ей хотелось их увидеть и изучить.

Ей представилось, как шестилетняя девочка со сжатыми кулачками и умоляющим взглядом пытается собраться с силами и найти слова, чтобы описать своей маме поступок отца. Маленькая девочка думала, что мама защитит ее. Антуанетте ясно вспомнилось лицо Рут в тот момент: в глазах ее матери больше не было любви, вместо нее появились злость и страх. Но только сейчас ей стало понятно, что Рут не испытывала ни удивления, ни шока.

«Теперь я понимаю, – пробормотала Антуанетта. – Я начинаю видеть, как это было».

Теперь, когда эти воспоминания ворвались в ее голову, она не отгоняла их. Она знала, что ей придется столкнуться с ними, чтобы определить, какую роль играла мать в ее жизни.

Какой была ее мать? Антуанетта видела заботливое материнское лицо из своего раннего детства. Потом это лицо стало холодным и отчужденным и оставалось таким все годы ее страданий, вплоть до дня суда. Когда мать была такой, Антуанетта боялась ее. Потом Рут превратилась в подругу, с которой они бесконечно болтали и смеялись. Такой она оставалась в течение двух лет, проведенных вместе, пока не вернулся отец. И наконец, Рут превратилась в мать, которая предала ее, приняв назад своего мужа, которая выставила свою дочь на улицу и собиралась отдать ее в психлечебницу.

В памяти всплыло одно воспоминание. Когда Антуанетта несколько месяцев назад попала в госпиталь, находясь в состоянии такой тяжелой депрессии, что не могла говорить, у нее однажды была вспышка просветления. Она позвонила матери и умоляла навестить ее, но Рут упрекнула дочь в эгоизме, и Антуанетта снова почувствовала в ее голосе холод, который привыкла слышать уже много лет. Она стала для матери постоянным источником проблем, и этих проблем было достаточно, чтобы Рут, как она сказала Антуанетте, оказалась в том же самом месте, где находилась ее дочь.

– Я должна быть там вместо тебя, – напоследок сказала мать, и раздались короткие гудки.

Какая мать способна сказать такие слова своей дочери? Что это за мать, которая ни разу не навестила свою дочь в госпитале? – спрашивала себя Антуанетта.

И что это за дочь, которая, обманывая себя, продолжает думать, что ее мать скрывает свою любовь к ней? Которая продолжает по-прежнему верить ей, представляя ее такой, какой она была много лет назад?

Так, находясь в комнате для посетителей, Антуанетта убедилась, что воспоминания – предательская вещь. Ей на ум все время приходили образы любящей матери и идеальной любви, которой никогда не было, и Антуанетта все время верила этим фальшивым воспоминаниям. Когда уже было невозможно поддерживать эту иллюзию, Антуанетта в неожиданном охлаждении материнской любви винила себя. Она считала себя слабой, ужасной и никуда не годной и искала ключ от потерянной материнской любви внутри себя.

Антуанетта так часто открывала потайную коробочку в своей голове и доставала оттуда воспоминания о заботливой, нежной матери, что все остальное время, когда Рут была совсем другой, оказалось вычеркнутым из ее памяти. Только сейчас она начала понимать, что ее мать всегда переворачивала все с ног на голову и смогла убедить дочь в том, что ее, Рут, видение мира было единственно правильным. Рут превратила жертву в виновную и заставила свою дочь принять это. Она сделала дочь своей соучастницей, переписывая события заново.

Антуанетта сидела одна в пустой комнате и пыталась как-то упорядочить то, что ей стало известно о матери за все годы, прожитые вместе. Если ей удастся понять, почему Рут превратилась в женщину, испытывающую горечь неудовлетворенности, возможно, это поможет ей найти объяснение поступкам матери.

Что она скрывала под маской? Какие мысли были в голове у этой женщины, так часто менявшей лицо?

Антуанетте хотелось найти ответ, прежде чем она примет решение. Она знала, что где-то среди ее воспоминаний спрятан ключ, который поможет ей приоткрыть завесу над этой тайной.

Глава 37

Долгими вечерами в их маленьком уютном домике Рут рассказывала Антуанетте истории из своего детства.

У матери Рут было двое детей, и Рут была старшей. Свое полное имя, Уинифред Рут Роуден, она считала ужасным, и когда говорила об этом, на ее лице появлялось болезненное выражение ребенка, с которым плохо обращались. Воспоминания Рут о ее детстве нельзя было назвать счастливыми. Ее мать, Изабелла, красивая миниатюрная женщина, приходилась Антуанетте бабушкой. Антуанетта ее безгранично любила, но знала, что Рут не очень-то ладит со своей матерью, считая, что у той тяжелый характер. Даже совсем маленькой, Антуанетта ощущала их разлад.

– Она так гордилась своей фигурой, – говорила Рут, и в ее голосе слышались презрительные нотки.

Своего отца, красивого смуглого мужчину, Рут почти боготворила. Антуанетте часто казалось, что ее мать завидует счастливому браку своих родителей.

– Конечно, он всегда был у нее под каблуком, – надменно говорила Рут, когда речь заходила о родителях. Затем с горьким смешком добавляла: – Каким-то образом ей удалось убедить отца, что она очень хрупкая и нуждается в заботе. Но ты же знаешь, дорогая, какой железный характер на самом деле у твоей бабушки. Разумеется, она обожала твоего дядю и берегла его как зеницу ока. А я была любимицей отца. Он считал, что я настоящая красавица.

Однажды Антуанетта сказала своей матери, что мечтает о маленьком братике, на что Рут ответила, что ей никогда не хотелось сына. Казалось, еще ребенком она решила, что младшие братья абсолютно бесполезны, и, даже повзрослев, не изменила своего мнения. Рут так и не сумела простить своему брату любовь и внимание родителей. Позже его удачный брак и счастливая жизнь постоянно мучили и раздражали ее. Неудивительно, что она решила избавить свою дочь от подобной участи.

У них дома был старый семейный портрет, снятый в первые годы двадцатого столетия. На нем очаровательный мальчик лет семи и девочка около десяти сидели у ног красивой пары. Юная Рут выглядела мрачной и замкнутой и к тому же была склонна к полноте. Тем не менее ее воспоминания о тех годах своей жизни, до начала Первой мировой войны, можно было назвать счастливыми.

У отца, которого Рут обожала, была мастерская готового платья в Голдерс-Грин. Рут вся светилась от счастья, когда отец брал ее с собой на работу. Там она беспрепятственно могла наблюдать за мужчинами-портными, сидевшими скрестив ноги на полу. Они усердно сметывали стежками раскроенную ткань, и на глазах у Рут куски материи превращались в различные предметы одежды. В мастерской маленькая девочка всегда находилась в центре внимания. Ее, любимицу хозяина, все баловали как могли. Оставляли для нее куски ткани, показывали, как делать стежки, и Рут незаметно для себя научилась шить. Не было ничего удивительного в том, что юная Рут предпочитала проводить время в мастерской, а не сидеть дома с матерью, которую она недолюбливала, и с братом, которому завидовала.

Отец Рут внезапно умер, когда ей было двадцать лет. Смерть полного сил мужчины, которому едва исполнилось пятьдесят, поразила всех. Но Рут была просто больна от горя.

– У него образовался сгусток крови, который попал в мозг, – печально говорила Рут дочери каждый раз, когда речь заходила о мужчине, который был самым главным человеком в ее жизни. – Он так много работал. Всегда пытался угодить ей, – с горечью повторяла она.

Антуанетта знала, что Рут имеет в виду свою мать, Изабеллу, которую в некотором роде она винила в смерти отца.

Теперь брат Рут, который был моложе ее на три года и к тому же наделен приятной внешностью, мягким нравом и любовью матери, стал хозяином в доме. Рут, жившая в доме матери, как было принято в те времена, чувствовала себя лишней.

– Мой брат обожал мать, как и все остальные мужчины вокруг, – говорила она с плохо скрываемой обидой. – Ну, а потом он женился на женщине, похожей на нее как две капли воды.

Впоследствии, когда бы Рут ни заговорила о семье своего брата, Антуанетта непременно чувствовала ее неприязнь к этой женщине и никогда не могла понять ее причины. Антуанетте тетя помнилась очень красивой женщиной, с радостью встречавшей их в своей лондонской квартире, когда им изредка приходилось туда заезжать.

Началась Вторая мировая война, которая принесла с собой скоротечные романы и скороспелые браки. В течение восемнадцати военных месяцев брат Рут успел жениться и стать счастливым отцом. А его старшая сестра все еще не была замужем и чувствовала себя старой девой.

– Еще одно ужасное прозвище, – презрительно фыркала Рут, рассказывая об этом своей дочери.

Рут очень переживала, что была до сих пор одна, и завидовала брату, который нашел то, чего ей хотелось больше всего на свете, – вторую половинку. В те времена, когда женщин оценивали по статусу их мужа, быть одинокой почти в тридцать лет считалось не очень завидным положением.

Но с началом войны Рут почувствовала возбуждение, страсть к приключениям и новые возможности. Впоследствии она часто говорила, что то время было самым счастливым в ее жизни. Во время войны она, как могла, вносила свой вклад в победу, работая на ферме. Именно там, избавившись от тени матери и брата, Рут расцвела, и у нее появились друзья. У нее никогда не было парня, и она понимала, что в ее возрасте это кажется довольно странным. Чтобы оградить себя от жалости остальных девушек, она соврала, что у нее был жених, который погиб в первую неделю войны. Когда спустя десять лет она впервые рассказывала эту историю Антуанетте, то уже и сама верила в нее.

Но Изабелла, бабушка Антуанетты, назвала эту историю плодом фантазии Рут. «Жених» был женатым солдатом, с которым однажды ее дочь выпила чаю с пшеничными лепешками в кафе на углу.

– Иногда она меня очень беспокоит, Антуанетта, – сообщила ей бабушка по секрету. – Она выдумывает какие-то вещи, а потом сама начинает в них верить.

Рут встретила своего будущего мужа во время войны. Однажды она с компанией девушек с фермы пошла на местные танцы в Кент. На ней было красивое платье с жакетом-болеро. Ее подруги нашли его восхитительным и были поражены, когда узнали, что она его сшила сама.

Тем жарким и шумным июньским вечером внимание девушек привлекла компания молодых военных, одетых в отутюженную униформу цвета хаки. Они казались удалыми и энергичными и не выдерживали никакого сравнения со всеми остальными мужчинами. Девушки, присев неподалеку, тайком поглядывали на молодых солдат. Один из них особенно привлекал их внимание. Его глаза задорно искрились, с лица не сходила широкая улыбка, а темно-рыжие волосы блестели так же ярко, как и его начищенные ботинки. Кроме того, он поразил всех своим умением танцевать. Когда он вальсировал по залу, девушки смотрели разинув рты – такого они никогда раньше не видели.

Его звали Джо Магуайр, и любая из девушек многое бы отдала за счастье находиться в его руках, кружась под звуки музыки. Неожиданно он подошел к Рут:

– Потанцуем?

Это было первое слово, которое Рут услышала от него.

«Конечно! » – закричала она про себя, счастливая, что из всех присутствующих женщин он выбрал именно ее. Однако внешне она вела себя очень сдержанно: лишь мило улыбнулась и последовала за ним на танцпол.

Этим вечером Джо Магуайр ворвался в ее жизнь. После того первого волшебного танца он приглашал ее снова и снова. Молодой красивый военный в буквальном смысле вскружил ей голову и подобрал ключик к ее сердцу. Рут ловила на себе завистливые взгляды всех остальных девушек и получала от этого огромное удовольствие.

Ей было наплевать на пятилетнюю разницу в возрасте и его сильный ирландский акцент. Она не обращала внимания на его необразованность и была полностью очарована его внешностью, попав в плен его обаяния. Этим вечером двадцатидевятилетняя старая дева встретила своего героя. А Джо Магуайр, жаждущий уважения и признания, видел перед собой молодую женщину с хорошими манерами и акцентом леди. Даже в самых смелых мечтах он не мог надеяться на знакомство с такой девушкой.

Через несколько недель, тринадцатого августа, они поженились. Хотя у каждого из них были свои причины, но им обоим не верилось этому счастью. Она была благодарна ему за то, что он избавил ее от клейма старой девы, а он думал, что встретил женщину, с чьей помощью добьется признания и восхищения в своем родном городе.

Если бы не война, эти два совершенно разных человека никогда бы не встретились. Но Рут полагала, что первая часть ее мечты уже осуществилась: у нее был красавец муж. Спустя тринадцать месяцев у них появилась дочь.

Размышляя о жизни своей матери, Антуанетта чувствовала, что в головоломке, которую она пыталась решить, чего-то не хватает, и она напрягала память, стараясь найти недостающие звенья. Наконец из глубины памяти всплыли еще два воспоминания. Теперь все встало на свои места, и Антуанетте удалось сложить эту загадочую головоломку: она поняла, что представляет из себя ее мать.

Антуанетте вспомнилось кафе. Одетая в свое лучшее платье, которое Рут только ей сшила, довольная, она сидела на подушке, которую положили на стул. Рядом сидела ее бабушка, с легким макияжем, в светлом костюме и шляпке «колокол» в тон, из-под которой выглядывали ярко-рыжие завитки волос. Она пригласила Антуанетту с матерью в кафе выпить по чашечке чая.

Рут контрастно отличалась от Изабеллы алыми наманикюренными ногтями и помадой в тон. Ее голова была непокрыта, и волосы с химической завивкой рассыпались по плечам, а в ушах, покачиваясь, висели большие серьги-колечки. Рут была в платье собственного дизайна из набивной ткани с модным принтом и квадратным вырезом. Они увлеченно болтали и выглядели вполне счастливыми.

Потом к их столику подошла пожилая женщина, которая явно знала бабушку Антуанетты. Изабелла встретила ее с теплой, радушной улыбкой. После обмена любезностями, незнакомка воскликнула:

– Дорогая, я не знаю, как это у тебя получается, но ты выглядишь все моложе и моложе с каждым годом, а эта прелестная маленькая девочка, когда вырастет, будет похожа на тебя как две капли воды. Можно подумать, что это твоя дочь, а не Рут!

Рассмеявшись, она ушла.

Антуанетта чувствовала, как теплая атмосфера за их столиком начала рассеиваться, словно поток ледяного ветра пронизал все кафе. На несколько секунд повисло тяжелое молчание. Наконец Рут беззаботным тоном произнесла несколько нейтральных фраз, но даже пятилетняя Антуанетта понимала, почему ее мать была недовольна этими комплементами.

В своем другом воспоминании Антуанетта, уже восьмилетняя, была занята тем, что так любят делать все маленькие девочки: она мерила одежду своей матери, играла с ее косметикой и изображала взрослую даму. Антуанетта вымазала щеки ярко-красными румянами и накрасила губы алой помадой. Она часто видела, как это делает ее мать. Потом, приподняв подол слишком длинного для нее платья, она пошла искать свою маму. Ей хотелось показать Рут, какой она стала красивой. Но когда, протягивая руки, чтобы обнять мать, Антуанетта подбежала к ней, вместо улыбки, которую она ожидала увидеть, на лице матери появилось холодное и неприветливое выражение.

– Под этим слоем косметики ты выглядишь прямо как твоя бабушка, – сказала Рут. – Ты смотришь на меня сейчас, прямо как она. Да, ты будешь выглядешь намного лучше своей матери.

Вспоминая слова матери и тот тон, каким они были сказаны, Антуанетта ясно поняла, что Рут не понравилось то, что она увидела. С тех пор Антуанетта никогда больше не играла в переодевание.

Оглядываясь на обе эти ситуации, Антуанетта ясно осознала, что ее мать всю свою жизнь страдала от неуверенности в себе и ревности. Хрупкая красота Изабеллы, любовь к ней мужа, преданность сына – все это отзывалось болью в душе Рут. Ее ревность распространялась на всех, на кого ее мать обращала внимание, которое Рут по праву считала своим. А когда ее дочь из послушного ребенка превратилась в маленького человечка, ревность Рут стала распространяться и на нее.

Отсюда брали корни и потребность Рут соблюдать приличия, и ее переживания из-за того, что о ней подумают люди. Она принесла в жертву всю свою жизнь и отношения с близкими людьми своим фантазиям, которые желала показать миру и в которые уже верила сама. Она плела паутину лжи, разыгрывая сценарий воображаемой жизни с красавцем мужем, которым она гордилась, и закрывала глаза на равнодушного подонка, который насиловал собственную дочь.

Антуанетта вспоминала свою жизнь. Она уже смирилась с тем, что потребность Рут защитить свою мечту полностью затмевала ее материнскую любовь.

Джо имел полную власть над своей женой. Много лет назад он отшлифовал свое умение находить уязвимые места и подчинять себе своих жертв. Его жена, по-прежнему видевшая в нем ирландского красавца, за которого она вышла замуж вопреки воле своей семьи, была в его полной власти. Он хотел подчинить себе и Антуанетту, и когда она превратилась в подростка и стала думать своей головой, он попытался сломать ее. Когда ему это не удалось, он не захотел ее больше видеть. Джо не мог выносить рядом с собой человека, который не считал его потрясающим и не восхищался им. Он не желал видеть в глазах дочери презрение. Одно лишь упоминание ее имени выводило его из себя.

Рут пришлось выбирать. И она выбрала его – впрочем, как и всегда. Она знала о его жестокости и мирилась с ней. Она выбрала его и тогда, когда узнала о беременности дочери, и сама договорилась, чтобы ей сделали аборт. Операция прошла с серьезными осложнениями, и когда Антуанетта проснулась на следующее утро с кровотечением и ее жизнь находилась в опасности, Рут даже готова была пожертвовать жизнью дочери: она вызвала «скорую» и отправила ее одну в больницу в тринадцати милях от их дома. Она отказалась сопровождать дочь в больницу, хотя прекрасно знала, что, возможно, видит ее в последний раз. Антуанетта помнила пораженное лицо водителя «скорой помощи», когда носилки подняли в машину, а ее мать с ледяным взглядом осталась стоять на улице. Двери закрылись, и «скорая» помчалась вперед, боясь опоздать, тревожно мигая синими огнями.

Рут должны были предупредить, что, возможно, Антуанетта никогда не сможет иметь детей. Она же не сказала ни слова.

А потом у Антуанетты случился нервный срыв, и она оказалась в этом госпитале. Из-за чего он произошел? Почему она сломалась?

С ранних лет она научилась разными способами справляться с грубой реальностью своего существования. Когда ей было десять лет, она придумала воображаемую комнату, в которой скрывалась от всех, когда была уже не в состоянии терпеть боль. Только в своем воображаемом мире она могла быть нормальным ребенком. В этой комнате она видела себя красиво одетой, в окружении маленьких девочек, которые болтают и смеются, добиваясь ее внимания и дружбы. Там она пользовалась популярностью, ее слушали, с ней считались, и в этой комнате постоянно звенел смех. Когда Антуанетта оказывалась в ней, всегда светило солнце и она купалась в его теплых золотых лучах, проникающих в невидимые окна.

Антуанетта представляла, как в комнату входят ее родители и их лица освещены улыбкой. Они обнимают ее, и она чувствует себя особенной. Рядом со своей матерью Антуанетта всегда представляла отца из своего раннего детства, в котором не было ни единого признака чудовища. В этом мире ее мать была счастлива, и по ее лицу не пролегли недовольные морщинки. А Джуди здесь по-прежнему оставалась озорным щенком.

В углу этой комнаты стояли коробки с воспоминаниями. Коробка с плохими воспоминаниями была запечатана, а маленькая коробочка с хорошими воспоминаниями открыта.

Но потом, когда Антуанетта стала старше, эта комната превратилась в темное пустое место, где не было друзей и куда лишь изредка заходила ее мать. Но не та мать, которую Антуанетта знала в детстве, любившая и ласкавшая ее. А мать, холодно смотревшая на нее, в темно-зеленых глазах которой притаились обвинения и упреки. Коробки в углу комнаты поменялись местами. Теперь большая, с плохими воспоминаниями, стояла с открытой крышкой, и ее содержимое зловещим потоком извергалось наружу. Жуткие голоса вторгались в сны Антуанетты, нашептывая ей, что это она сама во всем виновата и люди были правы, когда отвернулись от нее. Этот поток мыслей мучил ее по ночам, пока в ее голове не воцарился полный хаос.

А потом, когда она заболела и ее мать выставила ее за дверь, Антуанетта ясно осознала всю полноту предательства Рут. В тот момент Антуанетта проиграла битву за право быть нормальным подростком. Ее голова казалась пустой. Там не было ни мыслей, ни воспоминаний. Антуанетте хотелось найти место, где можно было спрятаться от внешнего мира, где никто ее больше не обидит. А до тех пор она скрылась в коконе своей постели, и ей не хотелось снова сталкиваться с реальностью.

Ее ум не выдержал такого натиска, и в конце концов она оказалась в госпитале.

Антуанетта снова с грустью перебирала факты, из которых складывалась общая картина. Во-первых, ее не смогли бы перевести в главное здание без согласия матери, так как она была пациенткой на добровольном лечении. Во-вторых, Рут ни разу не навестила дочь. Она даже не пыталась увидеть ее, чтобы удостовериться собственными глазами, есть ли прогресс в ее лечении. А в-третьих, Рут всегда знала правду о своем муже.

Антуанетта встала со стула и нажала кнопку вызова на стене. Она была готова дать ответ.

Спустя несколько минут вошла старшая сестра и села напротив нее:

– Ну, ты решила, как собираешься поступить завтра?

Но Антуанетта, посмотрев ей в глаза, спросила:

– Вы знаете, какое определение дается в словаре слову «инцест»? Однажды я посмотрела.

– Нет. Скажи какое.

– Сексуальные отношения между людьми, находящимися в тесных родственных отношениях, которые не имеют права вступить в законный брак, так как это противоречит законам или обычаям. Или их соитие является противозаконным. Люди, которые причастны к этому, считаются извращенцами. Но это совсем не так.

– А что же это? Скажи мне.

– Это изнасилование. Тысяча изнасилований. – Антуанетта впервые произнесла эти мысли вслух. Она задумчиво смотрела на решетки на окнах и понимала, что даже год спустя после освобождения отца из тюрьмы она все еще находится в плену воспоминаний. Антуанетта продолжала говорить, и в ее голосе было больше смирения, чем грусти: – Моя мать приняла назад человека, который изнасиловал меня тысячу раз – по три раза в неделю в течение семи лет. Суд дал ему меньше чем один день за каждое изнасилование. Тысяча раз… а в итоге мне сказали, чтобы я уходила.

Сестра сидела тихо, ей было известно, как тяжело дается этой восемнадцатилетней девочке признание, обнажающее всю боль ее жизни.

За несколько секунд в голове Антуанетты пронеслось множество мыслей. Она вспомнила ряд железных кроватей, на которых лежали седые старушки. Ей слышались крики и стоны женщин, очнувшихся после электрошока, и виделся их мутный и беспомощный взгляд, когда с каждым сеансом изчезали последние остатки воспоминаний.

Потом она подумала о своей матери и о том, как та впустую тратила свою жизнь в погоне за несбывшимися мечтами и неисполненными обещаниями, в результате чего почти угробила свою дочь.

Антуанетта знала, что если останется в стенах этого госпиталя, то, как и ее мать, избавит себя от болезненной правды. Но, поступив так, она лишит себя будущего.

Ей неожиданно вспомнился тот день, когда она упала с лошади своей кузины Хейзел. Девушка тогда сказала ей:

– Ты должна сесть на лошадь снова. Если ты не сделаешь этого, то потом всю жизнь будешь бояться.

Антуанетта набралась смелости и послушалась свою кузину. Сейчас пришло время сделать то же самое.

– Я собираюсь выписаться, – просто сказала она.

На следующее утро она заполнила документы на выписку, подписавшись «Тони Магуайр».

Тони вышла из ворот госпиталя – Антуанетты, испуганного подростка, больше не существовало.

Глава 38

В последнюю ночь перед выпиской из госпиталя я решила, что игре моей матери пора положить конец. Я больше никогда не буду участвовать в ней и больше не позволю манипулировать собой.

Но вместо этого я позвонила ей.

– Мне лучше, – коротко сообщила я. – Я полностью вылечилась. Врачи сказали, что я могу выписываться. И я собираюсь приехать навестить тебя.

Я хорошо знала свою мать. Она не станет оспаривать мнение врачей и медицинское заключение. И я была права. Она была так ошеломлена моей уверенностью, что даже не сопротивлялась.

В тот день, свернув на дорогу, ведущую к их дому, я увидела, что, пока я была в госпитале, мечта матери о большом доме наконец осуществилась. За несколько месяцев до моей выписки они переехали, и доктор дал мне их новый адрес. Их новый дом – внушительное двухэтажное здание – стоял в стороне от дороги в живописном пригороде Белфаста.

Наверное, они очень выгодно продали свой старый дом, думала я. Несколько секунд я стояла перед домом, разглядывая внешний вид сооружения, которое должно было стать счастливым семейным гнездышком. Но я знала правду. Хотя мои родители состарятся вместе, их будет связывать лишь один-единственный страшный секрет.

Как только я постучала, моя мать сразу же открыла дверь. Взглянув на нее, я поняла, что все изменилось. Где была та женщина, которая могла одним только взглядом усмирить свою дочь, а уже через секунду изливать на нее море любви и нежности? Теперь мать выглядела маленькой и немного жалкой. Впервые я заметила, что была выше ее на несколько дюймов. Дух поражения пронизывал все ее существо, ее плечи опустились, а глаза избегали моих, пытаясь скрыть эмоции.

Помнила ли она те времена, когда предала мое доверие? – думала я. Может, она хотя бы пересмотрела ту часть истории нашей семьи?

Рут отошла в сторону, приглашая меня войти, а потом заварила чай. Разливая чай по чашкам, она спросила, какие у меня планы на будущее.

– Я хочу поехать в Англию, – ответила я и почувствовала грусть, когда увидела облегчение на лице матери, хотя ничего другого и не ожидала увидеть.

– Когда ты планируешь уехать, дорогая?

– Как можно скорее. Я обратилась в агентство, которое поможет мне найти работу в отеле. Я хочу устроиться на ресепшен. Мне предоставят жилье, да и зарплата хорошая.

Я не спрашивала мать, могу ли остаться у нее, я просто отнесла свой чемодан в спальню, а она не стала возражать. Я осталась в доме родителей на три дня, а потом уехала в Англию.

Мне удалось почти совсем избежать встреч с отцом. Он не желал меня видеть и почти не появлялся дома, пока я была там. А когда я уезжала, он даже не попрощался.

Я обняла на прощание мать, пообещала писать ей, а потом запрыгнула в такси, которое отвезло меня на пристань.

Я никогда не говорила своим родителям, что знала об их планах оставить меня на принудительное лечение в госпитале для душевнобольных. Если бы я уличила их, то ничего бы не выиграла, тем более что у меня уже были планы на будущее. Как только испуганный подросток, каким я была, исчез, я установила в голове барьер, ограждавший меня от старого чувства любви к матери.

Стоя на палубе и наблюдая за исчезающими контурами Белфаста, я знала, что не вернусь сюда никогда, во всяком случае чтобы жить здесь. А что касается моего обещания писать… ну, это было всего лишь обещание, и я могла с легкостью его нарушить.

Когда исчезли из виду последние огоньки города, я направилась в бар, заказала бокал вина и подняла тост.

За новую жизнь.

Глава 39

Я пыталась не думать о прошлом, стараясь прогнать воспоминания об Антуанетте, ребенке, которым была более тридцати лет назад. Я налила себе рюмку крепкого алкоголя, зажгла сигарету и сосредоточилась на образе нового человека, которым я стала.

В госпиталь привезли Антуанетту, но вышла из него Тони, которая нашла в себе силы, чтобы встретиться с родителями перед отъездом из Ирландии. Без слов она показала им, что справилась с бедами своего прошлого, а их прошлое навсегда останется с ними.

Два года спустя моя мать нашла меня. Хватило всего лишь одного слезливого звонка, чтобы игра в счастливую семью возобновилась. Позже я узнала, что все время, пока я была в госпитале, врачи звонили моей матери и просили ее навестить меня. Они говорили, что без нее у меня очень мало шансов на выздоровление. Это был не просто нервный срыв или глубокая депрессия, и они опасались, что я никогда больше не смогу жить нормальной жизнью. Врачи четко изложили Рут суть проблемы:

– Ваша дочь просто не может смириться с тем, что вы все эти годы знали о том, что с ней происходит.

Рут отреагировала очень негативно. Это разрушало весь ее образ и роль, которую она играла. Она все еще отказывалась признать свою вину:

– Доктор, как вы смеете обвинять меня? Я не знала. Я и так достаточно страдала. И меня никто никогда не жалел. Только Антуанетте одной все сочувствуют. На ее месте должна была оказаться я. Если ей действительно нужно увидеть кого-то из родителей, я пришлю ее отца. Пусть сам несет за нее ответственность.

Это был последний раз, когда врачи позвонили моей матери. Но, даже несмотря на это, я не смогла найти в себе сил, чтобы полностью отказаться от нее.

В течение следующих тридцати лет в моей жизни произошло много разных событий. У меня появилось собственное дело, я пересекла Кению на автобусе и успешно выступила в суде против жадного партнера по бизнесу. Я стала довольной жизнью и уверенной в себе женщиной, которая научилась полагаться на друзей, любить себя и быть счастливой. Но мне никогда не хватало смелости порвать отношения со своими родителями.

О, хотя в последние годы моя мать начала чувствовать ко мне нечто, похожее на любовь. Я превратилась в Тони, успешную бизнес-леди, дочь, которая приезжала в отпуск в Ирландию с охапкой подарков, приглашала ее в рестораны и никогда не вспоминала прошлое. Я позволила матери снова принять меня в созданную ей мечту: красавец муж, собственный дом и единственная дочь. Я понимала, что моя мать всю свою жизнь прожила с этой фантазией и уже слишком поздно оспаривать ее, а если забрать у нее эту мечту, она этого не переживет.

Но ей не удалось уйти из жизни, так и не взглянув правде в глаза. В течение последних своих дней в хосписе, когда я сидела с ней и держала ее за руку, она выглядела очень испуганной. Она боялась не смерти, а встречи с Господом, в которого очень верила. Думала ли она, что ее грехи слишком велики, чтобы их простить? Возможно. Какой бы ни была причина, она боролась со смертью, хотя в глубине души желала ее.

Доктор, медсестра и священник рассказали мне многое о жизни матери в хосписе до моего приезда, и я настолько живо могла представить себе картину ее мучений, как будто сама была там.

Старая женщина пошевелилась во сне, лежа на кровати в больничной палате. Боль проникала в сознание, угрожая разбудить ее. Она пыталась не открывать глаз из-за ужаса, сжавшего ее мертвой хваткой. Сквозь закрытые веки она видела одну и ту же картину: маленькая спальня, освещенная желтым светом лампочки без абажура, и синие огни «скорой помощи». Испуганная девочка лежит на кровати. Нижняя часть ее хлопчатобумажной пижамы вся в крови, а в глазах – мольба о помощи.

Женщина отогнала от себя это воспоминание, но оно тут же сменилось другим. Она изо всех сил старалась, чтобы эти картины исчезли, но у нее ничего не получалось. На этот раз перед ее глазами был врач, обвинявший ее в том, что она послала дочь на верную смерть.

Это неправда, протестовала она и утверждала, что послала свою дочь в самую лучшую больницу.

Впадая в панику, она нажала кнопку вызова рядом с кроватью и откинулась на подушки, ожидая медсестру.

– Рут, – услышала она заботливый голос медсестры, – что случилось?

Моя мать произнесла со своим аристократическим акцентом:

– Я хочу видеть священника. Мне нужно поговорить с ним прямо сейчас.

– А нельзя ли отложить это до завтра? Он только недавно ушел. Бедный, он провел здесь больше двенадцати часов. Тем более что он уже приходил к вам вечером.

Пожилая леди пропустила это замечание мимо ушей.

– Нет, дорогая, к утру я, может быть, уже умру, – произнесла она умоляющим слащавым голосом и схватила медсестру за руку пальцами, которые оставались еще на удивление сильными. Она быстро прикрыла темно-зеленые глаза, чтобы скрыть стальной блеск решимости в их глубине. – Он нужен мне сейчас.

– Хорошо, Рут, если это так важно для вас, я позвоню ему.

С этими словами медсестра вышла из палаты, бесшумно ступая туфлями на каучуковых подошвах.

Старая женщина откинулась на подушки с удовлетворенным вздохом и полуулыбкой на губах. Даже в подобных обстоятельствах ей удавалось добиться своего.

Через некоторое время она услышала тяжелую поступь священника. Он пододвинул стул, и она почувствовала прикосновение его руки.

– Рут, – сказал он, – чем я могу вам помочь?

Она застонала от сильного приступа боли и посмотрела на него с таким выражением лица, что ему стало не по себе.

– Моя дочь. Я хочу, чтобы она приехала.

– Рут, я и не знал, что у вас есть дочь! – с удивлением воскликнул он.

– Да, мы очень редко видимся. Она живет в Лондоне. Но она звонит каждую неделю и спрашивает, как я себя чувствую. Я всегда даю трубку отцу, чтобы они поговорили. Она обеспечивает себя сама. Она приедет, если отец попросит ее об этом. Я поговорю с ним завтра.

Священник удивился, зачем понадобилось вызывать его среди ночи, но решил не перебивать ее, в надежде что она откроется ему на этот раз.

Ее пальцы сжали его руку.

– Я вижу страшные сны, – наконец призналась она.

Заглянув в ее глаза, священник увидел в них страх и почувствовал, что причина не только в болезни.

– Рут, вас что-то беспокоит? Вы ничего не хотите мне рассказать? Может, я смогу помочь вам советом.

Старая леди некоторое время колебалась, но в конце концов прошептала:

– Нет, когда приедет моя дочь, все будет в порядке.

С этими словами она повернулась к стене и погрузилась в беспокойный сон.

Священник ушел, чувствуя, что покидает метущуюся душу, которой он не смог помочь уже второй раз за прошедшие сутки.

По просьбе матери мне позвонил отец.

Этот телефонный звонок тут же заставил меня забыть все обиды. Один лишь факт, что мать нуждается во мне, послужил для меня стимулом, чтобы бросить все и приехать к ней.

Я провела много бессонных дней и ночей у ее постели, пока она медленно уходила из жизни. Когда я находилась там, я постоянно чувствовала присутствие духа своего детства. Антуанетта, которой я была когда-то, снова возвращалась, заставляя меня реально оценить произошедшие в детстве события. Нить за нитью постепенно распутывалась паутина лжи.

– Моя мать любила меня, – пыталась протестовать я.

– Но его она любила больше, – возражал дух Антуанетты. – Она совершила гнусное предательство. Позволь себе разлюбить ее раз и навсегда.

Но я не могла послушаться ее. Я все еще не желала признавать предательства матери. Я снова чувствовала любовь, смешанную с жалостью, – эмоции, которые она вызывала во мне много лет. Она осталась верна мужчине, который насиловал ее дочь, и казалось, за это ее невозможно было простить, но раньше я всегда умудрялась находить оправдание ее поступкам.

Я вынуждена была наконец признать правду о своих родителях. Один из них был насильником, но был и другой, не менее виновный, – пассивный наблюдатель, который не сделал ничего, абсолютно ничего, чтобы остановить насилие, длившееся годами.

Там, у постели матери, я поняла всю ненормальность ситуации и ее вину. В течение последних дней ее жизни меня переполняла грусть. Я горевала по той женщине, какой она могла бы быть, по тем счастливым отношениям, полным любви, каких у нас не было, и оплакивала тот факт, что теперь уже слишком поздно и ничего нельзя изменить. Я также поняла, что в течение всех этих лет любила ее. Даже когда мне пришлось признать, что женщина, которая не делает ничего, чтобы защитить своего ребенка от ужасного преступления, виновна не меньше, чем преступник, я не могла изменить своих чувств к ней.

Я обнаружила, что любовь – это такая привычка, от которой очень трудно избавиться.

Моя мать была уже мертва, а теперь я хоронила отца. Я снова думала об Антуанетте, маленькой девочке, которой была когда-то, и вспоминала, как она любила животных и свои книги и каким была одаренным ребенком. Она сумела выжить в психиатрической больнице, у нее появились друзья, и она стала более сильной и независимой, чем раньше. А ведь все могло бы сложиться по-другому, но, к счастью, все закончилось благополучно.

Я думала о том, чего она достигла, и впервые вместо грусти, которую обычно вызывало во мне это имя, чувствовала что-то другое.

Я ощущала гордость. Гордость из-за ее успехов.

«Не умаляй ее достоинств, – твердо сказала я себе. – Ее борьба и победа не должны быть напрасными.

Пока ты не позволишь двум половинкам своей личности встретиться и соединиться, ты никогда не станешь цельным человеком. Твоих родителей уже нет в живых. Отпусти их».

Я посмотрела в зеркало, надеясь увидеть там Антуанетту, смотрящую на меня, но в отражении не осталось и следа ребенка, которым я была когда-то. Из зеркала на меня смотрела женщина средних лет, с мелированными светлыми волосами, обрамлявшими лицо с аккуратным макияжем, женщина, заботившаяся о своей внешности.

Потом это лицо смягчилось и улыбнулось в ответ. Я видела женщину, которая наконец избавилась от демонов, мучивших ее.

Мне осталось последний раз в жизни съездить в Ларне, и после этого с прошлым будет покончено. Завтра мне придется встретиться с родственниками, которых я не видела больше тридцати лет, и общаться с жителями этого города, которые знали моего отца и восхищались им. После этого я наконец буду свободна.

Глава 40

В день похорон моего отца светило солнце. Телефон в доме моих друзей разрывался от звонков людей, живших в этом городе и знавших отца, которым хотелось выразить сочувствие, и моих друзей из Англии с противоположными комментариями. Одна из моих подруг забронировала билет, чтобы приехать и поддержать меня, и я чувствовала облегчение, что со мной рядом будет хотя бы один человек, понимающий мои чувства.

Мой дядя, которого я не видела с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, собирался приехать вместе со своими сыновьями. На следующий день после смерти отца я позвонила ему и поговорила с ним в первый раз за тридцать лет.

Было очевидно, что хоронили человека, который пользовался популярностью. Для всех он был «стариной Джо», человеком, который хорошо выглядел и покорял своим обаянием даже в восемьдесят, человеком, которого в последний путь провожал весь город и которому все хотели отдать дань уважения в последний раз.

Фотография Джо появилась в местных газетах вместе со статьей, описывавшей его победу на очередном любительском турнире по гольфу и его легендарное владение бильярдным кием. Никто не вспоминал о неуправляемом нраве моего отца, проявлявшемся во вспышках ярости, когда он проигрывал в бильярд, пропускал удар в гольфе или когда ему казалось, что его не уважают. Все помнили обаятельную улыбку, красноречие и шарм Джо Магуайра.

Что помнит о нем его младший брат? – спрашивала я себя. Что рассказывает о нем своим сыновьям – племянникам моего отца и моим кузенам?

Я оделась с особой тщательностью, не в знак уважения отцу, а в качестве защитного оружия. Я надела черный костюм, подходящие к нему туфли и выбрала сумочку. Потом я вымыла и высушила свои светлые мелированные волосы и старательно нанесла макияж. Узнают ли они меня? Ведь сейчас от маленькой Антуанетты осталось совсем немного.

Они больше не посмеют травить меня. И я больше никогда не увижу ее лица, не почувствую ее слез и не разделю ее ночных кошмаров. Последний раз я видела в зеркале ее взгляд три года назад. Но в глубине души я знала, что она все еще живет во мне – где-то глубоко внутри, в уголке, который мы скрываем даже от самих себя, – и никогда не покинет меня. В тот день я постоянно ощущала ее присутствие. Я чувствовала ее желание, чтобы о ней вспомнили, и ее злость из-за неспособности возненавидеть человека, который разрушил ее жизнь.

Когда-то много лет назад родственники отца были также и родными Антуанетты, но они встали на сторону Джо и изгнали ее из своих сердец. У меня к ним не осталось никаких чувств. Сердце уже давно не болело от тоски по ним, а раны, которые когда-то кровоточили из-за их отказа от меня, уже давно затянулись. В первый раз со времен детства мне предстояло увидеть их.

Из зеркала на меня смотрело отражение Тони, успешной бизнес-леди. На ее лице читалось выражение решимости, и было ясно, что это единственный образ, который им предстоит увидеть.

Священник, которому предстояло проводить церемонию, был тот же самый, что и на похоронах моей матери. Именно ему я изливала душу перед ее смертью три года назад, когда воспоминания угрожали поглотить меня целиком. Сначала он отказывался вести эту церемонию, аргументируя это тем, что мой отец не относился к его церковному приходу, но я уговорила его. Я знала, что он помнит те дни, которые я проводила в хосписе у матери. Я сидела у ее постели, когда рак, с которым она боролась в течение последних двух лет, наконец победил. Именно там ежедневные визиты моего отца почти разрушили защитный барьер, который я установила вокруг Антуанетты, призрака моего детства. Священник все отлично понимал, когда я пришла к нему смущенная и обезумевшая, и мне казалось, что я снова превращаюсь в испуганного ребенка. С моей помощью он узнал, каким человеком на самом деле был мой отец, какой вред он причинил близким, разрушив их жизни и при этом совсем не чувствуя раскаяния.

Я сказала священнику, что мне необходимо его присутствие. Его сила и доброта оказали бы мне поддержку, в которой я так нуждалась, чтобы сыграть свою роль и в последний раз исполнить дочерний долг. Священник знал лучше меня, что вместе с отцом я хочу похоронить свое прошлое. Мы оба вспоминали мрачные похороны моей матери, на которых отец отказался пригласить гостей в дом после церемонии и не организовал стол с закусками и напитками где-нибудь в другом месте. В тот день люди, которые присутствовали на похоронах, которые пришли поддержать меня, сразу же разошлись по домам, и им даже не предложили выпить чаю. А мой отец направился в паб. Это мрачное прощание казалось неслыханным для гостеприимной Ирландии. Даже тогда он не променял свой клуб на мою мать. Казалось, будто тех лет, которые она прожила в Ирландии, не существовало.

Но и после такого вероломства «старина Джо» оставался с незапятнанной репутацией. Разве он не был бедным вдовцом, который ухаживал за женой в течение многих лет ее болезни? Разве он не делал это один, без всякой помощи со стороны дочери, которая в это время купалась в роскоши? Дочери, которая редко покидала Англию и приехала только один раз, чтобы помочь, когда Рут и так была окружена заботой в больнице?

Город решил, что его похороны будут совсем другими. Когда я приехала, некоторые городские жители уже начали собираться перед похоронным залом. Они расступились из уважения к женщине, которая, по их мнению, должна была горевать больше всех, и пропустили меня вперед. Я знала, что они дадут мне несколько минут, чтобы побыть наедине с отцом, попрощаться и немного успокоиться, прежде чем последуют за мной.

Я поднялась по ступенькам, как и три года назад, и вошла в небольшое помещение, где стояло несколько рядов стульев, и на каждом находился молитвенник. Я посмотрела на отца, лежавшего в открытом гробу, и ничего не почувствовала, кроме уныния из-за окончания этого периода моей жизни.

Казалось, будто он спит. Его густые окрашенные волосы были зачесаны набок, а сквозь приоткрытые губы, уголки которых были приподняты наподобие легкой улыбки, виднелась полоска вставных зубов. Его лицо было снова красивым благодаря искусной работе гримера. У меня было жуткое ощущение, будто отец присутствует в этой комнате, мечтая о счастливых временах, когда ему никто не будет мешать. Я чувствовала, что его дух все еще витает в воздухе, презирая и высмеивая меня в последний раз.

За день до похорон я дала ключ от дома отца одному из его друзей с просьбой выбрать какую-нибудь подходящую одежду, в которой можно было бы похоронить его. Я не могла заставить себя войти в его спальню, открыть его шкаф и притронуться к его вещам. По крайней мере, пока я не увижу собственными глазами, что его больше нет.

Его друг сделал замечательный выбор. На отце был серый шерстяной костюм со свежим платком в тон, выглядывавшим из нагрудного кармана, а армейский галстук был завязан ровным узлом под воротничком тщательно выглаженной рубашки кремового цвета. На груди гордо красовались медали, которыми его наградили во время войны, напоминая о том, что он был одним из бравых ирландских солдат, добровольно ушедших на фронт, чтобы воевать за честь своей родины.

«Старина Джо» выглядел благородно и был готов принимать посетителей, которые пришли попрощаться с ним и проводить в последний путь, а я, его дочь, как и полагается, встала у гроба.

Вошли родственники отца во главе с моим дядей. Впервые за тридцать лет мы снова оказались в одной комнате. Мы не виделись с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Хотя мой дядя был меньше ростом и стройнее моего отца, он так сильно был на него похож, что я чуть было не лишилась мужества. Его роскошные седые волосы были зачесаны назад, открывая непроницаемое лицо, такое же как у его брата и отца. Дядя уставился на гроб. Если даже он и чувствовал какие-либо эмоции при виде брата, которого когда-то любил и которым восхищался, то не показывал их.

Он повернулся и отошел в сторону, а я уверенной походкой подошла к нему и сказала:

– Здравствуй, дядя. Спасибо, что пришел.

Затем я протянула ему руку в знак приветствия.

Он избегал смотреть мне в глаза и вяло коснулся моей руки, имитируя рукопожатие. Не глядя на меня, он пробормотал:

– Здравствуй.

Не сказав ни слова, без каких-либо комментариев или слов сочувствия, дядя отошел на другую сторону комнаты. Его сыновья и племянники последовали за ним, и я поняла, что ничего не изменилось.

Надеялась ли я наладить отношения с родственниками? Наверное, в глубине души – да. С нейтральной улыбкой я приветствовала следующего гостя, который ждал, чтобы подойти к гробу. Люди подходили один за другим, наклонялись и смотрели в лицо отца, а потом занимали свои места. Комнату наполнили тихие голоса. У некоторых в руках были носовые платки, чтобы смахнуть навернувшуюся слезу.

Директор похоронного бюро, высокий, прекрасно сложенный мужчина, который был очень добр ко мне во время организации похорон моей матери, почувствовал, что что-то не так, и подошел к родственникам отца, чтобы сообщить им, что после похорон будет накрыт стол и он надеется увидеть их там. Они вежливо, но категорично отказались. Они пришли лишь с одной целью – увидеть Джо, их брата, дядю и кузена. Его дочь по-прежнему оставалась для них чужой. Меня отделял от них не просто проход, а целая пропасть, существовавшая много лет, – и я мгновенно это почувствовала. Я стояла одна, глядя на гроб отца. Казалось, он смотрел на меня, и его улыбка в моем воображении выглядела насмешливой. Я снова слышала слова, которые он повторял так много раз: «Люди станут плохо к тебе относиться, если ты им расскажешь, Антуанетта. Все осудят тебя».

И в нескольких шагах находилась семья, которая действительно меня осудила. Моя подруга, увидев, что я стою одна, подошла ко мне и встала рядом. Она нежно улыбнулась мне в знак любви и поддержки, и моя уверенность вернулась вновь. Я выбросила из головы этот голос из прошлого вместе с сожалениями, которые не позволяла себе чувствовать в течение тридцати лет, и продолжила приветствовать остальных гостей – горожан, которые выражали уважение моему отцу и оказывали поддержку мне, его дочери.

Мое внимание привлекла женщина, которая стояла поодаль, как будто желая побыть наедине со своими мыслями. Ей было около семидесяти лет, ее короткие седые волосы были стильно уложены на затылке, а прекрасно скроенный черный костюм подчеркивал точеную фигуру. У нее была красивая осанка – годы не согнули ее спину. Вокруг нее витал дух элегантности, и она привлекала к себе внимание в небольшом помещении похоронного зала. Было видно, что паутинка морщин у ее глаз и рта отражает милый, веселый характер, но сейчас на ее лице была одна лишь грусть. Она задумчиво смотрела на гроб.

Ее скорбь тронула меня, но, когда она заметила мой взгляд, на ее лице появилось выражение беспокойства и муки. Я ободряюще улыбнулась, и она решилась подойти ко мне. Я слегка дотронулась до ее руки, так как видела, что сейчас она не способна говорить. Она, полагая, что я была также удручена горем, присела рядом и взяла молитвенник.

Оставим все разговоры на потом, подумала я, ожидая, пока придет священник. Когда он вошел и встал на свое место, в комнате воцарилась тишина. Он повернулся к собравшимся и начал отпевание.

Когда служба подошла к концу, гроб запечатали, и я знала, что видела лицо своего отца в последний раз. Голос, который мучил меня десятилетиями, наконец замолчал. Пришло время идти на кладбище, чтобы посмотреть, как гроб зароют в землю.

Для всех остальных людей этот день был днем его похорон, но для меня это было прощание с Ирландией. Сегодня в последний раз я пойду на кладбище и в последний раз буду улыбаться друзьям своего отца, которым нравилось то, что он делал, но которые не знали его как человека. Я увижу могилу, на которую никогда больше не приду и за которой не буду ухаживать. Она порастет травой, и мои родители, лежащие вместе навечно, будут наконец забыты.

Мой отец указал в завещании, которое подписала также и моя мать перед смертью, что хочет разделить с ней место на кладбище. Ее гроб был зарыт, холм покрыт травой, скрывающей ее могилу от посторонних глаз, а сбоку было оставлено место для могилы отца. Во время короткой церемонии на кладбище, когда гроб опустили в землю, я, не обращая внимания на разговоры, стояла рядом. Родственники отца со склоненными головами заняли место с противоположной стороны.

Только я знала, что последний букет цветов, который я положила на крышку гроба в тот день, был предназначен для моей матери. Я все еще горевала о женщине, жизнь которой он разрушил. Я скучала по той матери, какой она была когда-то, и оплакивала отношения, которых у нас никогда не было.

В тот день я увидела, что гроб отца поместили в землю первым. К своему удовлетворению, я подумала, что гроб матери должен оказаться сверху. Теперь у нее будет вечное превосходство над ним, горько думала я.

Короткая церемония погребения подошла к концу, и гроб начали засыпать землей. Мой дядя уже бросил первую пригоршню на деревянную крышку. На следующее утро женщины будут восхищаться цветами, покрывающими могилу в доказательство популярности этого человека.

Но меня не будет среди них.

Я видела, как уезжают мои родственники, и знала, что больше никогда не увижу их. Я села в черный лимузин, направляющийся во главе череды машин в клуб «Британский легион».

Мой отец было гордостью Ларне. Он ушел из жизни уважаемым человеком, которым восхищались все жители города. Клуб «Британский легион» предложил взять на себя организацию стола после церемонии и тактично спросил моего разрешения. Я с благодарностью согласилась. Они приготовили великолепное угощение с поистине ирландской щедростью. Деревянные столы ломились от яств. Должно быть, женщины Ларне готовили с раннего утра, потому что все блюда, стоящие передо мной, были домашнего приготовления. На одном конце находились горы сэндвичей, маленькие колбаски, тонко порезанные куски пирога со свининой, порции кур-гриль и вазочки с салатами, а на другом конце располагался огромный ассортимент выпечки, начиная от воздушных домашних кексов и заканчивая тяжелыми фруктовыми тортами, которые были очень популярны в дни моего детства. Бисквиты, пропитанные сладким хересом, были щедро покрыты сотнями тысяч ярких точек из густого желтого заварного крема, а сбоку стояли горшочки с кремом для дополнительной порции холестеринового лакомства. И конечно, везде стояло множество чайников с крепким чаем, который добровольцы усердно разливали по белым керамическим чашкам.

Всем бросилось в глаза отсутствие родственников отца. Они уехали, не извинившись и без объяснения причин. Я знала, что их отъезд вызвал удивление, но не дала никаких объяснений.

Я чувствовала, что родным отца, знавшим, каким он был на самом деле, очень трудно общаться с людьми, видевшими его в другом свете. А может быть, они не смогли перебороть своего желания держаться от меня на расстоянии. Какой бы ни была причина, я почувствовала, как ноют от боли старые, давно зажившие шрамы, и ощутила приступ одиночества и отчуждения, как в старые времена. Взяв себя в руки, я смешалась с толпой друзей своего отца.

Мужчины, которые мимо чайников с чаем прошли в бар, предпочитая что-нибудь покрепче, рассказывали истории о «старине Джо» и делились своими воспоминаниями о нем. Под вечер их лица раскраснелись, походка стала размашистей, а поступь менее твердой. Их голоса становились все более и более хриплыми, а истории – шумными.

В тот день я узнала, что отец не только был лучшим игроком в гольф в любительском клубе и блестяще играл в бильярд, но и выиграл кубок лучшего танцора бальных танцев за много лет до смерти моей матери. В последние годы именно он был королем на ежемесячных танцевальных вечерах в клубе «Британский легион» и приглашал на танцы женщин одну за другой. Я вспомнила, как мать рассказывала мне о том вечере, когда они познакомились и он вскружил ей голову на танцах. Моя мать попала в плен его обаяния и жила с этим чувством пятьдесят лет.

Моя стеснительная мать, которая никогда не считала себя привлекательной, была не единственной женщиной, которой отец вскружил голову. Я догадывалась, но старалась не думать об этом, пока не осознала, что он делал это в непосредственной близости от дома. Среди шумных разговоров, взрывов смеха и неправдоподобных историй имя моей матери ни разу не упомянулось. Уже через три года после ее смерти от нее не осталось даже тени воспоминаний.

«Британский легион» всегда был центром его жизни. Рут не любила алкоголь и редко ходила туда. В тот день все говорили только о Джо, а о его жене, с которой он прожил пятьдесят лет, никто даже не вспомнил.

Меня представили его партнерше по танцам, и я узнала имя пожилой женщины, которую видела в похоронном зале. Я скрыла обиду, которую чувствовала за свою мать, и вежливо улыбнулась.

Она взяла мою руку, готовая расплакаться:

– О, Антуанетта, можно мне вас так называть? Ваш отец столько рассказывал о вас. Мне кажется, будто я хорошо вас знаю.

Не задумываясь, я ответила с улыбкой на лице:

– Теперь все называют меня Тони.

Я не могла сказать ей, что этим именем меня постоянно называл только отец и что Антуанеттой звали маленького испуганного ребенка, а не меня.

– Я буду так скучать по Джо, – продолжала она. – Извините, дорогая, вы, должно быть, тоже ужасно страдаете по поводу этой утраты.

С этими словами она в знак сочувствия сжала мою руку.

Я отдала ей часы отца, которые мне вернули в больнице. Я видела, как ей дорог этот памятный сувенир, и понимала, что Джо занимал особое место в ее жизни.

Женщина улыбнулась мне. Было видно, что ей очень хочется продолжить нашу беседу. Возможно, потому что я была последней ниточкой, связывающей ее с мужчиной, который был так важен для нее.

– Знаете, я сама уже бабушка, у моей дочки двое малышей. Они приезжают ко мне почти каждые выходные.

Я увидела радость на ее лице при воспоминании о внуках и почувствовала, как по моей спине пробежала ледяная дрожь. Как хорошо удалось моему отцу скрыть свое истинное лицо.

Она снова говорила мне, как ей будет его не хватать, полагая, что эти слова утешат меня. Она не знала, что я тосковала лишь по незримым узам, связывающим меня с родителями. Эти узы были не видны невооруженным глазом, но они были такими крепкими, словно сделанными из стали. И вот наконец они оборвались.

Наконец вечер подошел к концу, и я могла расслабиться. От постоянной, словно приклеенной улыбки у меня болели щеки.

Я знала, что уже почти избавилась от духов, мучивших меня, и пошла в последний раз поговорить со священником. Он не только оказал мне поддержку, в которой я так отчаянно нуждалась в те дни, когда умирала моя мать, но и помог пережить эти тяжелые похороны. Я поблагодарила его за все, что он сделал для меня.

– Вы помните наш разговор в хосписе перед смертью моей матери? – спросила я.

– Да, Тони, я очень хорошо его помню. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Как ты себя чувствуешь?

– Я чувствую опустошенность, – ответила я, – но также и облегчение, что все наконец позади.

Он не стал уточнять, что я имею в виду, и вместо этого спросил:

– Ты вернешься? Здесь есть люди, которые помнят о тебе.

– Нет, – ответила я. – Здесь меня больше ничего не держит.

Он понял, что мне хочется полностью порвать со своим прошлым. Мне в голову пришла мысль, постоянно тревожившая меня в госпитале: если люди из города, в котором жили мои родители, простят меня, я смогу забыть годы своей жизни в Ирлании.

Позже, когда все закончилось, я искала успокоения, которое надеялась обрести после смерти отца. Я старалась изо всех сил заставить себя почувствовать радость свободы, но не могла.

Я пыталась внушить себе, что больше никогда мне не позвонят, чтобы сообщить, что кто-то из родителей болен. Мне больше не придется притворяться перед людьми из Ларне, что у меня было нормальное детство и что я навещала своих престарелых родителей в последние годы их жизни, исполняя свой дочерний долг. Больше никогда я не услышу восклицаний, что очень похожа на кого-то из родителей: на того, о ком заходил разговор в тот момент.

Вместо этого я ощущала пустоту, меня охватывало гнетущее чувство, что я не успела сделать что-то важное.

Я взяла ключи от машины, в надежде что за рулем смогу расслабиться.

Я ехала куда глаза глядят, но неосознанно все время направляла машину в сторону фермы, последнего дома моих родителей, где они жили вместе. Моей матери всю ее жизнь доставляло удовольствие заниматься садом. Когда ей исполнилось семьдесят, она переехала в свой последний дом. Это была старая ферма, где все поросло сорняками. Она в течение нескольких лет, вплоть до своей смерти, создавала прекрасный сад. Я всегда вспоминала мать в последние годы ее жизни за работой в саду, с выражением безмятежности на лице. Создавая красоту в саду, моя мать находила душевное спокойствие, которого была лишена в семейной жизни. После смерти мать всегда вспоминалась мне на фоне сада.

Я вновь почувствовала желание, возникшее у меня еще с самого приезда в Ларне. Мне хотелось в последний раз прогуляться по саду, созданному руками моей матери. Я хотела постучать в дверь дома, где родители жили вместе последние годы, и спросить на это разрешения у новых жильцов.

На кладбище я не почувствовала невидимого присутствия матери и надеялась ощутить его в этом саду. Я не понимала, почему мне так этого хочется. Я знала лишь то, что мне необходимо снова вспомнить мать такой, какой я видела ее за год до ее смерти, и нарисовать в воображении ее образ. Болезнь иссушила ее, но на лице матери порхала счастливая улыбка, когда она показывала мне растения, выращенные собственными руками из саженцев, за которыми она так заботливо ухаживала.

Я прошла к дому, предвкушая увидеть знакомую картину, но обнаружила лишь пустое, свежевскопанное поле. Я увидела строительное ограждение и поняла, что хозяева решили вместо чудесного сада, который моя мать создавала годами, устроить теннисный корт.

«Не надо, Тони, отпусти их, – шептал голос из моего прошлого. – Их больше нет. Они покинули этот мир».

Потом я вспомнила о тюремном заключении своего отца, но не о том, к которому приговорил его суд, а о другом, к которому присудила его моя мать. Больше тридцати лет она мстила ему. Она держала своего мужа в клетке с прутьями, сделанными из чувства вины, безжалостно наказывая его за свои страдания.

Каждый раз, когда по телевизору шла передача о насилии, мать настаивала, чтобы они посмотрели ее, хотя видела, как он съеживался от унижения. В эти годы она взяла реванш, и он наконец стал плясать под ее дудку. Под конец жизни ей удалось взять все под свой контроль: недвижимость, банковские счета и своего мужа.

Тридцать лет он жил с чувством вины. До последнего дня он верил, что его жена ни о чем не знала.

И я никогда не пыталась выпустить его из невидимой тюрьмы, созданной матерью, открыв ему правду. Он так никогда и не узнал, что еще в шестилетнем возрасте я все рассказала матери.

Нет, я так и не открыла ему правду и не выпустила его на свободу.

Спустя много лет после того, как я подростком уехала из Ирландии, я поняла, что за работу в офисе платят совсем немного. Я работала официанткой, а потом была торговым агентом: ходила по домам и продавала энциклопедии и другие книги. Со временем у меня появился свой собственный бизнес.

За месяцы, проведенные в госпитале, я поняла, что доверие к людям и настоящая дружба всегда помогают идти верной дорогой.

В течение всей моей жизни люди продолжали задавать мне одни и те же вопросы.

Простила ли я своих родителей? Я не простила их, но и не осуждала.

Ненавидела ли я родителей? Долгое время, проведенное в госпитале, и бесполезно прожитая жизнь моей матери многому научили меня. Я поняла, что ненависть прежде всего поражает человека, который испытывает ее. Она сжигает изнутри, как разъедающая кислота, и разрушает жизнь, но никак не влияет на того человека, на которого направлена.

Это чувство вылилось в злость моего отца и слабость матери. Я никогда не позволю этой эмоции проникнуть в мою жизнь.

И последний вопрос: удалось ли мне обрести счастье?

Да, я нашла свое счастье.

Я выражаю особую признательность своему агенту Барбаре Леви, а также Мэриэн Суит за понимание и чувство юмора.

Огромное спасибо Кэрол Тонкинсон и Кристи Кроуфорд, а также всей команде HarperCollins за помощь в работе над обеими моими книгами.

^{^[1]} Шутливое прозвище ирландца. — Здесь и далее примеч. пер.

^{^[2]} Фирменное название бриллиантина для волос.

^{^[3]} Китайско-американское блюдо, изобретение китайских поваров, работавших на железных дорогах западного побережья. В состав входят нарезанное соломкой мясо (говядина или свинина) или курица, молодые побеги бамбука и бобов, водяные каштаны, другие китайские овощи, специи и соевый соус, подается с рисом (белым или жареным). В самом Китае совершенно неизвестно.

^{^[4]} Фирменное название газированного грушевого сидра.

^{^[5]} Игра, в которой нога одного бегуна связана с ногой другого.

^{^[6]} Методист — последователь методизма, одного из протестантских течений.