Вторая часть.

Светлый майский день, чистое небо над крышей высокого дома. Сегодня День города. Внизу на площади идет народное гуляние. выступают клоуны, раздают бублики и пряники, то и дело доносится музыка и веселые голоса в усилитель. На крыше много труб, антенн, башенок и слуховых оконцев. По крыше ходит рыжая девочка СОНЯ в своих толстых ботинках. Железная крыша гремит. СОНЯ пьет воду из пластиковой бутылочки. У СОНИ на шее висит большой морской бинокль. Смотрит в бинокль вниз.

СОНЯ. Весна наступила. Люди вылезли из нор и потащили куда-то свои жирные животы... (Достает зеркальце, разглядывает себя, кривляется, гримасничает, устраивается на крыше развалясь, полулежа. Стукает нога об ногу, ботинок о ботинок). Ботинки! А, ботинки? Парле ву франсэ? Милые мои... Красавцы, бедолаги... Мэйд ин Франс... Вам бы гулять по совсем другим городам, топать по булыжникам всяких там рю или авеню! А вас — сюда, грязь месить, чтобы на вас в автобусной давке наступали. Бедные ботинки! «Где мы, что с нами? — шепчут они. — Мы ничего не понимаем! Зачем мы здесь, зачем шершавая дорога, лужи и пустыри, люки водостоков, а какой ужас этот снег, мы ничего не понимаем! » Компрене ву? (Ударяет башмак о башмак). Ву компрене, нес па? А помните, дорогие мои ботинки, как мы с вами искали мою собаку много-много дней подряд? «Селедка! Селедка! Селедка! » Бродили по каким-то пустырям и окраинам, по городскому парку, по шоссе, в закоулках, заблудились, устали, споткнулись, «Селедка! Селедка! Селедка! », наступила ночь, а нас с вами уже искали, милиционер спросил строго: «Девочка, как твоя фамилия? », мы убегали от милиционера, а он догнал, крепко взял за руку, лучше бы сказал, где моя рыжая собака, ведь он же милиционер, он должен знать, куда деваются собаки... Милые мои ботинки! Вы отважно и верно мне служили. И вы достойны красивых проводов. (Снимает ботинки, шевелит пальцами ног, гладит ботинки, как живое). Я открыла фонд поддержки моих рыжих ботинок, но пожертвования поступали очень скудно. Нет! Дорогие ботинки! Я ни за что не отправлю вас на помойку! Я посылаю вас в прощальный полет над городом, в день этого самого города, в праздничный весенний день! (Раскручивает ботинки над головой и кидает).

Пауза.

Наверняка приземлились на голову какой-нибудь толстой тетеньке. То-то визгу, небось...

На крыше стоит большой брезентовый рюкзак. СОНЯ достает из рюкзака пакет, снимает джинсы и майку, из пакета вынимает очень красивое светлое платье. Переодевается. Надевает нарядные туфли. Расчесывает волосы. На крыше дует ветер.

СОНЯ стоит на крыше молча, ветер развевает ее красивое платье, несет ее волосы. В это время снизу, где праздник, доносится музыка, духовой оркестр играет старинный вальс.

(Смеется и машет рукой). А вот и я! Ну как вы там, на площади? Веселитесь? Веселитесь-веселитесь, толстопузенькие... (Долго смотрит в бинокль).

На крыше появляется ЕГОР. Отряхивается, очищает одежду от чердачной пыли. Видит СОНЮ. Смеется.

ЕГОР. Вот это да! Хороший день сегодня! Забираюсь на крышу, а там — ты.

СОНЯ молчит. ЕГОР смотрит на город сверху и говорит с СОНЕЙ, как со старой знакомой. А сверху вроде даже красивый город получается...

СОНЯ. Вы правы, молодой человек, если смотреть сверху, все выглядит значительно привлекательнее.

ЕГОР. Ты меня не помнишь, а я тебя помню. Можно мне в бинокль посмотреть? (Смотрит в бинокль). Надо же, морской, настоящий... Х-ха, вон наш квартал «Г»... А вон Новый мост... Машины ездят... Классно все-таки, не было моста, а теперь есть... (Отнимает бинокль от глаз). Это мой отец мост построил. Да. Главный архитектор проекта. Он конкурс выиграл, чтобы мост построить... И построил. Мы из Калуги специально приехали, потому что он мост здесь строил. А теперь в Америку поедем. На год. Он там метро оформлять будет. Конкурс выиграл...

СОНЯ молча смотрит на ЕГОРА.

В лом мне в эту Америку ехать... Что ты так смотришь?

СОНЯ. Жду, когда вы свалитесь с крыши, молодой человек.

ЕГОР (смеется). Ну и город! До чего противный город, где на крышах сидят такие рыжие, такие сердитые девушки в красивых платьях! Я не собираюсь никуда сваливаться. Я на крышу по делу пришел.

СОНЯ. Я тоже.

ЕГОР рассказывает, СОНЯ неотрывно смотрит в бинокль.

ЕГОР. У меня есть друг. Здешний. Потомок. Кличка — Потомок. Потому что он потомок купцов Дыркиных. Классный парень! Во такой! А то что у него часто кровь носом идет, это не беда, доктора помогут, на то она и медицина. Он в больнице уже месяц киснет. А у него день рождения скоро. Потомок у нас, он такой приколист, у него мечта — день рождения на крыше справить. И мы решили его порадовать. Ну, надо же, чтобы у человека мечты исполнялись...

СОНЯ. Мечты? Это да, это конечно, это я понимаю!

ЕГОР. Внимание, внимание! Тайна повышенной секретности! Разработан план похищения Потомка из больницы... Знать запрещено всем, кроме рыжей девушки на крыше! Нора приходит его навещать, приносит цивильный прикид. Потомок и Нора идут гулять в больничный садик. Потомок переодевается. Тем временем Красивый, наш Красюк, которому недавно очередная тетенька подарила БМВ, подруливает к воротам. Потомка везут на крышу. А тут уже накрыт стол. которым займемся мы с Хали. Хали, правда, у нас что-то того... Короче, я облазил все высокие крыши нашего города и выбрал самую подходящую. Эту.

СОНЯ. Боюсь, что она вам совсем не подойдет, молодой человек.

ЕГОР. Почему это?

СОНЯ. Потому что у меня тоже есть мечта.

ЕГОР. Какая?

СОНЯ. Сказать?

ЕГОР. Скажи.

СОНЯ. А вы сделаете то, о чем я вас попрошу?

ЕГОР. Постараюсь. А что надо сделать?

СОНЯ. Значит, так. Сейчас надо повернуться лицом вон туда, вот так, дойти до слухового оконца, влезть в него, оказаться на чердаке, аккуратно закрыть за собой железную дверь, спуститься вниз на лифте, выйти через черный ход, и все — вас на этой крыше не было, ничего не видели, ничего не знаете.

ЕГОР. И что? А про мечту?

СОНЯ. А про мою мечту вы прочтете в завтрашних газетах. Про то, что она сбылась. Надеюсь, уже в утренних. (Делает шаг к краю крыши).

ЕГОР. Что ты? Никак не въеду... Ты что тут удумала? Ты что?! (Хватает ее за одежду, оттаскивает от края, при этом орет белым стихом). Опомнись! Отойди от края! К чему все эти страшные шаги! Ты посмотри, как он прекрасен — рассвет вечерний, то есть, блин, закат... И жизнь прекрасна, все равно прекрасна...

СОНЯ. Смотри! Вон воздушный шар летит.

ЕГОР и СОНЯ, запрокинув головы, провожают глазами воздушный шар.

ЕГОР. Это на Марфином поле в честь Дня города запускают. А поехали на Марфино? Тоже полетаем...

СОНЯ. Нет, не поехали. (Садится на крышу, смотрит в бинокль).

ЕГОР (садится рядом). А я тебя помню. Ты еще говорила, что пишешь стихи...

СОНЯ. Стихи?

ЕГОР. Да.

СОНЯ. А кто слушает металл, тому бог мозгов не дал, металлика параша, победа будет наша!!! Вот. Стихи.

ЕГОР. Ты не такие стихи пишешь. Слушай, а ты в какой школе учишься?

СОНЯ. Я учусь в институте смертной казни. Понял? Но меня скоро исключат. За жестокое обращение с беременными тараканами.

ЕГОР. У тебя что-нибудь случилось? В историю, что ли, попала? Что ты задумала-то вот это?..

СОНЯ. Что?

ЕГОР. Ну что ты вот это вот решила... (Показывает глазами с крыши вниз).

СОНЯ. Ты что, псих? Совсем, да? И впрямь решил, что я сейчас с крыши сигану?

ЕГОР. А что, не будешь сигать?

СОНЯ. Полный идиот!

ЕГОР. Похоже было очень... Купился.

СОНЯ. Значит, что я принарядилась специально, чтобы с крыши вниз бросаться? На площадь, где народные гуляния? Чтобы валяться, как мусор, и чтобы всякие толстопузые на меня таращились?

ЕГОР. Да не ори ты! Ненормальная какая-то... Соня.

СОНЯ. Что — Соня?

ЕГОР. Запомнил. Что тебя зовут Соня. Что ты рыжая. И что стихи пишешь. А что тебя так долго видно не было?

СОНЯ. В лесной школе училась.

ЕГОР. В лесной?

СОНЯ. Ага. Знаешь, там за партами — ежики, белочки, зайчики.

ЕГОР. Понятно. Что, нашлась собака у тебя?

Пауза.

СОНЯ. Надо же, такой большой мальчик, и не знает, что из добрых мохнатых рыжих собак делают шапки. Я вот раньше тоже не знала. А теперь зато знаю. (Отворачивается).

ЕГОР (пытается заглянуть ей в лицо). Извини... (Прикасается к ней). Ну... Не плачь...

СОНЯ (подскакивает как ужаленная). Это кто плачет? Я — плачу? Фигушки! Это я раньше плакала. Плакала-плакала, плакала-плакала, плакала-плакала... Сначала искала. «Селедка! Селедка! Селедка! » А потом стала плакать. А потом заблудилась. И меня искали с милицией. И отправили лечиться в лесную школу в Шаховском районе. Там я тоже все время плакала и просилась домой. Тогда мне дали каких-то таблеток, и я стала спать. А потом проснулась. Попросила, чтобы мне принесли мою любимую куклу — Барби-беременную. И проткнула вилкой ее пустое пластиковое пузо. Так что я больше не плачу. Я больше никогда не плачу и никогда не сплю. Я не сплю. И сегодня не спала. Потому что сегодня День города, и у меня должна сбыться мечта.

ЕГОР. У моего отца сбылась мечта — новый мост запустили. Ленточку перерезали, шампанское пили, папа белую рубашку надел... А чего хорошего? Правый берег застраивать начнут, луга асфальтировать, заводы вредные строить, дети болеть будут. Вот у нас Потомок... Тощий такой стал. У них с Норой любовь — ну просто морковь. С ботвой. Она его к себе на родину везти хотела, в Абхазию. Война, говорит, кончилась, поедем, там море, тебе полезно. Собрались автостопом, вышли на трассу, а ее отец догнал и вернул, запер ее, а Потомку худо стало, в больнице капельницу приделали...

Помолчали.

СОНЯ (смотрит в бинокль и вдруг говорит с ужасом). Лошади... Там же лошади, на площади...

ЕГОР. Лошади. В каретах кататься можно. Может, пошли, покатаемся? Надо пойти куда-то, только не домой... Мама йогой своей совсем достала, все худеет, худеет... Потому что отцу худые нравятся.

СОНЯ. Она его что, любит, что ли?

ЕГОР. Раньше, наверное, любила. Меня его именем назвала. Егор Егорыч, это же полный финиш! Других имен, что ли, нету?

СОНЯ. Я свое имя тоже ненавижу,

ЕГОР. Почему?

СОНЯ. Мне нравится. По-моему, хорошо.

СОНЯ. Как это ты говоришь?

ЕГОР. Что?

СОНЯ. Мое имя.

ЕГОР. Соня.

СОНЯ. Ну-ка еще раз скажи... (Смотрит на его губы).

ЕГОР. Соня. А что?

СОНЯ. Странно что-то... Я так свое имя ненавижу. А когда ты говоришь, даже приятно. Ну, уходи теперь отсюда.

ЕГОР. Почему?

СОНЯ. Потому что мне пора исполнять мою мечту. Правда, там на площади лошади, но я постараюсь, я очень постараюсь, чтобы с ними ничего не случилось.

ЕГОР. Да что за мечта у тебя тут, на крыше? И лошади тут при чем?

СОНЯ. Дай мне мой рюкзак.

ЕГОР (пододвигает ей рюкзак). Тяжелый... Что ты набила-то туда?

СОНЯ. Посмотри.

ЕГОР (смотрит). Нормально... Вот так каркалыка...

СОНЯ. Это не каркалыка.

ЕГОР. Ты где его взяла?

СОНЯ. На металлолом обменяла.

ЕГОР. Ты зачем это на крышу притаранила?

СОНЯ. Знаешь, у нас в лесной школе был мальчик по фамилии Раппопорт. Он был отличник, но шуток не понимал. Его дразнили «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он думал, что это неприличные слова. У него был тик. Лицо дергалось. (Изображает). Из-за этого тика он и угодил в лесную школу для нервнобольных. И стал выздоравливать. А еще у него было это гадкое тамагочи, которое он заворачивал в носовой платочек, и все нажимал на кнопочки, чтобы оно хорошо жило. Однажды я попросила у него подержать тамагочи. Он дал, а я поскорее бросила его на пол и топтала ботинком, пока не растоптала. Ведь тамагочи не лает, не машет хвостом, не прыгает и не улыбается. Ему не больно, Раппопорт стал опять страшно дергаться лицом и чуть не окочурился. Мне прописали новые уколы. А мою бедную мамочку отвлекли в городе от занятий шейпингом, вызвали к заведующей и сказали: «У вашей девочки очень дурные наклонности». А просто не надо убивать девочкину собаку. Почему можно убить живую собаку, мохнатую, добрую, улыбчивую, и никому ничего за это не будет?

ЕГОР (с отчаянием). Так не он же убивал! Не Раппопорт же этот, блин. аэропорт, твою собаку убил!

СОНЯ. А вот это уже не интересно. Ты когда-нибудь чувствовал такую сильную ненависть, от которой живот болит?

ЕГОР. Не знаю. Не помню. Нет.

СОНЯ. Я решила, что в День города обязательно залезу на крышу самого высокого дома и буду стрелять из автомата по праздничной толпе и смотреть, как они там все визжат и превращаются в кровавые лохмотья, все, кто убивает собак, кто носит шапки из собачьего меха, и те, кто ничего не говорит им всем...

ЕГОР. Стрелять! Да ты его и в руках-то держать не сможешь...

СОНЯ. Могу. Я сильная. Я тренировалась. Я никогда не плачу и не сплю, и по ночам поднимаю гантели,

СОНЯ стоит на крыше с автоматом в руках. Хрупкая фигурка в длинном светлом платье.

ЕГОР. Дура! Ты все равно не сможешь пострелять как следует. Вызовут снайпера, и он тебя снимет.

СОНЯ. У снайпера выходной! Снайпер напился пива! Поехал сажать картошку!

ЕГОР. Сумасшедшая...

СОНЯ. Уходи.

ЕГОР. Пойдем отсюда, Соня. Я один не уйду. Ну хочешь, с крыши меня сбрось...

СОНЯ (смотрит на ЕГОРА). А ты чего такой хороший весь? Правильный такой? Почему?

ЕГОР. Никакой я не хороший. Мне вот сумку однажды принесли. А на ней маркером написано с изнанки: «В случае несчастья прошу известить... » И мой номер телефона. Мой! А я понятия не имею, чья это сумка. Значит, где-то был человек, который надеялся на меня, которому я был нужен, а я даже не знал об этом... И не помог ему, не спас, и до сих пор не знаю, кто этот человек и что с ним случилось...

СОНЯ. Может, это по ошибке?

ЕГОР молчит.

Уходи. Я начинаю.

ЕГОР. Там же лошади... Лошади внизу...

СОНЯ. Я буду осторожно стрелять. Чтобы только по людям... (Поднимает голову, смотрит в небо, подмигивает, шепчет что-то).

ЕГОР. Что ты там?

СОНЯ. С небом разговариваю. Потому что оно доброе. И терпеливое. Небо все понимает. Знаешь?

ЕГОР. Догадываюсь.

СОНЯ. Небо все понимает в высокой своей синеве. И полно состраданья к поникшей от горя траве... Стихи.

ЕГОР. Какие хорошие...

СОНЯ. Плохие. Дурацкие.

ЕГОР. Ты не будешь стрелять из автомата. Потому что человек, который сочиняет стихи про траву и про небо, никогда не сможет стрелять.

СОНЯ. Это не мои стихи.

ЕГОР. Твои. Твои. Они на тебя похожи.

СОНЯ. Черт! Руки устали... Дрожат... Подождать теперь надо... А я тренировалась, чтобы долго... (Кладет автомат). Музыка, праздник слышится внизу.

ЕГОР. Хали у нас тоже... Совсем шизнулась. В партию какую-то записалась, чтобы убивать, кто нерусский. И главное, сама татарка наполовину, а всех нерусских убивать собралась. Тише-тише, едет крыша...

СОНЯ. Какая разница — русский, нерусский?..

ЕГОР. И я говорю...

СОНЯ. Всех убивать надо. Кто шапки из собак делает.

ЕГОР (задумался, а потом сказал устало). Нет, ученые, наверное, ошиблись. Не может мир так существовать. В зле в таком...

СОНЯ. Но он ведь не спрашивает ученых, существовать ему или нет. Существует, и все.

ЕГОР. Мир существует, потому что хороших людей больше, чем плохих. Ты лучше не стреляй, наверняка ведь в хороших попадешь. Так всегда бывает.

СОНЯ. Никаких хороших нет. Не бывает. Совсем. Их уже однажды застрелили по ошибке, перепутав с плохими. Или они крепко уснули от таблеток. Или умерли от горя и от слез. Остались только плохие. Я должна в них стрелять. Иначе я умру от ненависти.

ЕГОР. Нет.

СОНЯ. Неужели ты не понимаешь? Моя собака была рыжая. Мы с ней вместе были рыжие. Вдвоем. Она и я. И нам было нормально. Знаешь, как трудно быть рыжим? Вот ты никогда не был рыжим. Не знаешь, что это такое — рыжим быть в одиночку. Пусть они теперь отвечают. Пусть скажут, где моя собака. За что они ее убили? Что она им сделала? Пусть ответят. Когда я разворочу их жирные пузы, в которых булькает тухлое пиво и колбаса. Ну, все. Уходи. Иди к лодочнице в горпарк, я с ней дружу. Присмотри за ней. И еще у меня есть одно знакомое дерево, там на берегу, где тарзанка. Самый старый вяз. Передай ему от меня привет и навещай его иногда. Только не говори ему, что со мной было, он огорчится, а деревьям вредно грустить... Ну, все. Пока. Спускайся, я начинаю.

ЕГОР. Я не уйду.

СОНЯ. Ладно. Я скажу, что это ты стрелял.

ЕГОР. Кому скажешь?

СОНЯ. Снайперу.

ЕГОР. Помешанная... Сумасшедшая! Больная! Точно — больная. Тебе лечиться надо.

СОНЯ. Было дело. Пробовали. Лесная школа в Шаховском районе. На завтрак уколы, на обед таблетки, на ужин и уколы и таблетки.

ЕГОР. А на полдник?

СОНЯ. Там не полдничают.

ЕГОР. Неправильно это все. Я знаю, как тебя надо лечить. Тебе надо поехать в Обожалово.

СОНЯ. Куда?

ЕГОР. Это не здесь. Это в деревне. Там дом моей прабабушки. Очень старый. Там есть барометр, предсказывающий вечную сушь, а на чердаке смешные давнишние веши и журналы. В Обожалово очень много собак, которых никто... Которые никуда не деваются, а просто живут, и их все кормят. Общие такие собаки. Они пестрые. Рыже-бело-черно-серо-пегие. Местная порода. Когда щенки рождаются, их даже в другие поселки забирают. Обожаловские пестрые щенки — это ого-го, щенки важнецкие, не хухры-мухры... Когда я был маленький, я собирал вместе несколько щенков и дышал ими. Они очень вкусно пахли — костром, теплом и просто какой-то смешной собачатиной...

СОНЯ. Как тебе не стыдно?

ЕГОР. Что?

СОНЯ. Быть таким добрым? У тебя лицо такое. Сразу видно, что ты очень добрый. А добрым быть стыдно. Добрым быть вредно. Добрым было плохо. Опасно для жизни. У тебя брови далеко одна от другой. Расстояние большое. У добрых всегда так.

ЕГОР. У моего отца тоже брови широко растут, а разве он добрый?

СОНЯ. А что, злой? Собак, что ли, не любит?

ЕГОР. Он никого не любит. Он только проекты свои любит. Конкурсы всякие, чтобы выигрывать. Выигрывать — вот что он любит.

СОНЯ. Послушай... Дай-ка, я подрисую тебе брови. Чтобы не было сразу заметно, что ты добрый. Подрисую, и ты уйдешь. Вот, у меня есть фломастер. Только ты наклонись, ты такой длинный...

ЕГОР и СОНЯ сближаются и соприкасаются. Говорят одновременно.

Какие у тебя руки горячие!

ЕГОР. Ты просто ледяная!

СОНЯ. Просто тут ветер, на крыше, и я тут давно. У меня даже волосы замерзли.

ЕГОР (берет в руки ее длинные волосы). Как пахнет... (Подносит волосы к своему лицу). Травой какой-то, рекой...

СОНЯ (вдруг оробела и растерялась). Это, наверное, шампунь?

ЕГОР. Нет, это твои волосы. Пахнет чем-то... Рыжим... Это рыжий запах, точно...

Стоят близко, смотрят друг на друга.

Пошли отсюда, а? Поедем лучше в Обожалово... Там хорошо будет... Там знаешь, как? Трава чистая-чистая, можно ходить босиком и не пораниться. Лес — Феофанова Роща, грибы, ягоды, ешь, сколько хочешь, и не отравишься никогда. Люди нормальные, спокойные, на огородах — огурцы, а батюшка из местной церкви, Христофор Филиппыч, разъезжает на трофейном «Опеле» сорокового года. Там есть речка Пятка, и в ней можно купаться сколько угодно, и ничего не будет, ни ожогов, ни заразы, вот что такое Обожалово!

СОНЯ. Да... Обожалово... Обожалово — это самое лучшее, что есть на свете.

ЕГОР. Нет. Самое лучшее, что есть на свете — это ты.

СОНЯ. Я? Нет. Ты...

Дом лодочницы возле пруда в горпарке. Это дальняя часть парка, похожая на обыкновенный средней замусоренности лес, и дом лодочницы — просто маленький деревенский дом. В горпарке идет дискотека, или играет оркестр, за деревьями — музыка, и все разговоры идут под дальнюю, приглушенную музыку. На старом метеном стуле сидит ПАПА ЕГОРА. Закуривает и говорит не спеша.

ПАПА. Недавно ехал по трассе в дождь... Пузыри на асфальте, такой ливень, что дальний свет включить пришлось. И вдруг у обочины — двое. Он и она. Голосуют. Дождь льет, они прильнули друг к другу, он старается укрыть ее от дождя своей курткой... Мелькнули вот так в дожде и остались позади... Я проехал мимо. А потом развернулся через двойную сплошную и погнал обратно, чувствуя себя большим другом молодежи... Мне так хотелось открыть им дверцу, чтобы в прокуренный салон влетел шум и запах дождя, отвезти их, куда скажут, чем-то помочь... А их уже не было. И я никогда не узнаю, что с ними случилось и куда они едут в дождь вдвоем... Когда я был маленький, летом на даче влюбился в девочку. Она была рыжая, как морковка, страшная воображала. Сидела на дереве и читала книжки. А я стоял под деревом и смотрел на нее. И она меня спрашивала: «Что ты любишь больше — зеленое или голубое? Семь или восемь? Ноябрь или февраль? Небо или море? » И я отвечал: «Тебя». Тогда она смеялась, слезала с дерева, и мы шли в лес, я нес ее рыжие волосы, как паж, и все меня дразнили... А мне хотелось оказаться с ней вдвоем где-нибудь там, где никто смеяться не будет.

На крыльцо выходит лодочница. Это Аня Тимофеева, по прозвищу ТИМ.

ТИМ. Егор Владимирович, вы опять?

ПАПА. А я думал, вас дома нет, сидел вот, ждал, сам с собой разговаривал...

ТИМ. Егор Владимирович. Вы ни в чем не виноваты. Со мной ничего не случилось. Вот же я! Сумку у меня тогда жулики украли. Недоразумение. А из института я ушла, потому что больше не хочу мосты строить. Разонравилось.

ПАПА. А я в Америку уезжаю.

ТИМ. Егор Владимирович. Я поздравляю вас с вашим мостом. Вы вообще такой молодец. Желаю вам творческих успехов, и у вас все будет хорошо. А что я вам письма раньше писала, это вы меня извините, пожалуйста. Глупости все это.

ПАПА. Аня... Знаете... Я сейчас уйду. Просто хотел вам сказать, что у меня в жизни ничего лучше ваших писем не было. Я, может, только за тем на свет и родился, чтобы ваши письма прочесть.

Из дому доносятся шаги, шевеление, звуки жизни. ТИМ оглядывается.

Кто у вас там? Гость? Какой-то совсем молодой человек, веселый, ясный, без прошлого... Ну и слава Богу.

ТИМ. Хотите «Орбит» без сахара?

Просто молча смотрят друг на друга.

ПАПА. Стало быть, я буду строить мосты, а вы будете плавать под ними на лодках... На том и порешили. (Церемонно поклонился и ушел).

Из дому вышел ЕГОР.

ТИМ. Ну как она?

ЕГОР. Уснула.

ТИМ. Ну и хорошо. Все пройдет постепенно.

ЕГОР. Я ее сам вылечу. Ей надо дышать пестрыми щенками. Я знаю.

ТИМ и ЕГОР сидят на крыльце

И вот теперь, в финале, все разговаривают одновременно. Герои не видят друг друга, находятся как бы в разных местах, и разговаривают каждый о своем.

Проходит МАМА ЕГОРА с охапкой разных трав.

МАМА. Трава подорожник, щавель, тимофеевка, иван-чай... В детстве у меня был друг Митя. Совершенно рыжий. Всё гербарии собирал. Лягушек спасал... (Садится не траву возле дерева с тарзанкой).

ЕГОР. Приходил, что ли, кто?

ТИМ. Приходил. Один очень хороший человек. Он ни в чем не виноват. Он просто очень устал.

ЕГОР. Когда давно устал — плохо. Вон у меня отец тоже работает все время, работает... Уже спать разучился. По ночам ходит, курит, листками какими-то шуршит.

ТИМ. Может, он кого-нибудь любит?

ЕГОР. Хорошо, если так.

МАМА. Митя ездил на велосипеде в поле, собирать травы. Я сидела на багажнике, обняв его и прильнув щекой к его спине, и слышала. как бьется его сердце, в поле дул ветер, и коричневая дорога бежала к нам навстречу... Дома меня всегда ждала хорошая нахлобучка. И все над нами смеялись. А мне все хотелось приехать с ним вместе куда-нибудь, где никто смеяться не будет. Где ты теперь, рыжий Митя?..

ЕГОР и ТИМ.

ТИМ. Как тебя зовут?

ЕГОР. Егором.

ТИМ. Егор! Ну надо же... Какое смешное имя... Ты. главное, вот что запомни: если ты полюбишь кого-нибудь совсем сильно, а он тебя — нет, то ты не грусти. Ты знай, что он обязательно сам придет к тебе. Совсем скоро. Когда уже не нужно будет. И ты будешь смотреть в лицо, которое было для тебя самым ненаглядным и долгожданным, и видеть, какое оно смешное и некрасивое, и ничего, ничего не чувствовать. От этого очень грустно жить на свете.

ЕГОР. Но ведь все равно жить на свете — здорово.

ТИМ. Конечно, здорово.

Появляется ПАПА, приближается к сидящей на траве МАМЕ.

ПАПА. Что это ты тут делаешь?

МАМА. А ты что тут делаешь?

ПАПА. Хожу.

МАМА. А я — сижу.

ПАПА. Давай вместе сидеть?

МАМА. Нет, не давай.

ПАПА. Воображаешь, что ли?

МАМА. Ага.

ПАПА тоже усаживается на траву.

ПАПА. А я дом сочинил. С винтовой лестницей. А крыша — черепичная. Стены увьем виноградом, и летом они будут зеленые, а осенью — красные. И в этот дом смогут приходить все. Особенно дети. Кому идти некуда, кто из дому сбежал, кому просто надо... А я буду сидеть в этом доме и ждать их. Я уже все точно знаю про этот дом. Я не еду в Америку. Я строю дом в Феофановой Роще. В Обожалово! В Обожалово!

Егор и Тим.

ЕГОР. И там, в Обожалово, я буду водить ее купаться на реку и объяснять математику. А если она не захочет, то пусть просто так сидит, стихи пишет... В Обожалово!

МАМА и ПАПА.

ПАПА (замечает букет травы у МАМЫ). Это что, нам на ужин?

МАМА. Знаешь, что?

ПАПА. Что?

МАМА. Пошли в сосисочную.

ПАПА. Куда?

МАМА. В со-си-соч-ну-ю.

ПАПА. Там что, сосиски?

МАМА. Нет. Там — сардельки.

ПАПА онемел. Шок у ПАПЫ.

Угу. Вот такие. Вот. И пиво. Пиво! Приглашаю.

ПАПА даже встал.

ПАПА. Очень интересно...

ПАПА ухватился за тарзанку, стал лихо раскачиваться и кричать.

Эй, ты! Девочка-девочка! А ну-ка, отвечай! Что ты любишь больше? Зеленое или голубое?

МАМА. В Обожалово над нами смеяться никто не будет... А даже если будут... Ну и пусть!

ПАПА. Семь или восемь?

ТИМ. Люди всегда смеются над теми, кто любит...

ЕГОР. Да. А почему?

ПАПА. Февраль или ноябрь? Море или небо?

ТИМ. Может, просто от радости...

МАМА ничего не ответила, прицелилась и запустила в ПАПУ букетом травы. В это время простая хорошая музыка заиграла совсем близко, зажглись огни и в вечернем небе парка начался фейерверк.

Занавес.

Конец.

129075, Москва, а/я № 2, тел. (095) 216 5995

Агентство напоминает: постановка пьесы возможна

только с письменного согласия автора

[1] Учитель по основам безопасности жизни.