Дочинец М.И. 16 страница

Министерский чиновник побагровел на лице, дернулся к лимузину. Со временем через Фединца он попросил, чтобы я дал ему какое-то предписание для лечения. И я дал. Когда в преклонном возрасте сам доктор заболел, тоже советовался со мной. Я посоветовал ему ежедневно есть легкие блюда из кукурузной крупы. И это сохраняло его еще несколько лет.

Моя мамка прожила девяносто восемь лет при добром здравии и ясном уме. Земную жизнь она тихо оставила во сне. В последние годы она обходилась одной едой - запаренной кукурузной крупой, запивая ее кислым молоком и томатным соком. Каждого поровну в трех частях. Когда родня ахала, что этак она совершенно истощает, мамка улыбалась: «Да нет же, как раз эта еда добавляет мне сил, чтобы дольше оставаться с вами».

В Мукачеве я познакомился с молодым газетчиком— новинарем (он так, по-закарпатски, и подписывался в газете), товарищем внука сестры. На все события он ложил свой острый черный глаз и умел схватить суть происходящего.

«О чем ты пишешь в своих репортажах? » - спросил как- то я, потому что сам газет почти не читал.

«Я пишу не о том, что, где и когда случилось, а о том, как и почему это произошло».

Мне понравилась суть его размышлений. Он зачастил ко мне каждое воскресенье. Я приобщал его к садоводству, водил лесными околицами, учил наблюдать мир. Ибо нет ничего милее за единение с природой. На прогулках мышцы радуются движению, легкие напиваются кислорода, очи блаженствуют в просторе, мозг, набираясь картинок, отдыхает.

На тех променадах парень вытягивал из меня воспоминания, и я немало порассказал ему. Он кое-что записывал и сокрушался: что с этими записями делать, кто это опубликует? Я ради приличия утешал его, что монета, как и медаль, имеет две стороны и ей присуще перевертываться. Авось, жди и все придет, чему надлежит.

Меня смешило и вместе с тем радовало его неисчерпаемое любопытство. Однажды он спросил:

«В чем счастье, дед? »

«А как ты считаешь? »

«В любви к женщине? »

«Нет».

«В деньгах? »

«Нет».

«В семье? »

«Нет».

«В вере? »

«Нет».

«В добродетели? »

«Нет».

«В занятиях искусством? »

«Нет».

«В друзях? »

«Нет».

«В развлечениях? »

«Нет».

«Так, может быть, в борьбе - за свою землю, за свободу, за родной язык, за веру? »

«Нет».

«Так в чем же? »

«Во всем, что ты перечислил. Но не отдельно».

Счастье.. Его ждут и ищут, за него борются и страдают, не зная доподлинно, что это такое. Никто не обещал нам счастья, зато обещано помощь. И я не знаю рецепта счастья, зато знаю, как наполнять радостью каждый свой день.

Будьте благодарны: радуйтесь каждому своему делу: надейтесь только на лучшее, делайте то, что любите, и любите то, что делаете; совершайте добрые дела; живите с теми, кого любите.

В другой раз молодой журналист спросил, где бы я желал быть погребен и как. Сперва я отмахнулся, но тут же подумал: это весьма естественный вопрос. И попытался дать ответ:

«Хочу, чтобы похоронили меня так, как и всех хоронят. Я был таким, как все. Камень на могиле не обременит меня, ибо и сам я был камнем, катящимся по этой земле, чтобы не обрасти мхом. Хорошо бы не щербить камень различными надписями. Но коль уж требуется соблюсти обычай, пусть выбьют на камне такие слова: «Благодарю Тебя, Боже, зато, что я жил на этом свете».

Распрашивал он и о том, как я молюсь.

«Без молитвы, как и без одежды, я не выхожу из дому. Молитвы мои коротки и обычно благодарны и покаянные. Но, бывает, что-то и прошу для себя. Прошу, чтоб я был нужным. Чтобы я был нужным людям, нужен Господу, надобен сам себе. Это - три камня, на которых зиждется моя земная жизнь. »

Как-то парень благодарно сознался, что многому научился у меня.

«Это я, старик, должен у тебя учиться».

«Чему учиться? - удивился он.

«А вот чему. Ты сожалеешь о том, что было с тобой раньше? »

«Нет, - ответил он, - не сожалею».

«Боишься того, что ждет тебя в будущем? »

«Нет, не боюсь».

«Занимаешься тем, что тебе по душе? »

«Да, иного дела для себя не представляю».

«Встречаешься с той, которую любишь? »

«Да. Как же иначе? »

«Водишь дружбу с теми, с кем тебе интересно? »

«Да».

«Так чего же ты еще хочешь у меня научиться? Я сам всю жизнь этому учусь. А у тебя, молодого, здорового, все это уже есть».

Однажды он пожалел вслух, что нету него некой высшей цели.

«Это не беда, - утешил я его. - Не все корабли плывут в Америку. Есть челны, из которых ловят для людей рыбу. И есть лодочники, которые перевозят людей на переправах. И уважают их не меньше. Плыви по жизни и держись твердых берегов. И знай, куда плывешь. Коли это знаешь, можешь не бояться течения. Можешь положиться на него, и оно принесет тебя туда».

Открыл я ему великую тайну полов. Мужчина оценивающим взглядом видит в женщине лишь тело и очи, а все остальное придумывает сам себе. Женщина слышит только голос мужчины и угадывает нужный ей запах, а все остальное внушает себе. Так они находят друг дружку, две платоновские половинки любви.

Одряхлев, я вынужден был перебраться на дожитие к родственнику за Перевал. Прощался со своим молодым другом, к которому успел приклониться. Мы оба были грустны, и он ждал от меня какого-то напутствия. Тогда я сказал ему:

«Мир этот принадлежит мастерам. Будь и ты мастером своего дела. Пиши, если тебе открылась щекотливотревожная радость слова. Но служение слову - то нелегкая схима. Когда пишешь, твое сердце поделится также с рукой тем, чем наполнено. И сердце промолвит другому сердцу. Лишь его полнота наполнит твою словесную строку. Пусть писание твое несет читателям свет, знания и радость. Иначе к чему мучить руку и изводить бумагу?.. »

Навестил я и Черный лес. Он и далее оставался заповедной цариной, хотя и намеревались прорубить сюда дорогу. Но ее завалило каменьем. Из-за этого заглох и ручеек с золотой водой. Вокруг базарничали напуганные птицы и блаженствовало зверье. Никто не тревожил костей сожженных лесных братьев. Я поставил на том месте небольшую часовенку. И окошко пристроил так, чтобы солнце ежедневно согревало свечу на гранитной плите.

«Их нет, - обратился я к вершине, синеющей сквозь изумруд хвойных крон. - Их нет, а я еще тут, Твой слуга. И пусть и дальше все со мной происходит по Твоему слову».

Там было тихо и спокойно.

De mortius aut bene aut nihil. Небесного им всем жительства.

Приходит время, и тишина вечности заплывает в тебя, как ты некогда заплывал в реку или в море. Как-то у мукачевского замка я купил у старой немки столярный инструмент. Темные лоснящиеся рубанки, стамески, сверла, молотки, дрель. «Это еще мастершик моего деда, - торжественно объясняла бабка, заворачивая в тряпье ржавые железки и источенные шашлем стусла. - Он сам изготовил эти инструменты и мастерил ими по всей долине Латорицы. Даже у графа Шенборна. И отец с ними работал, и муж».

Дома я перебрал все вещи и развесил по стенам мастерской. Старое, отполированное руками дерево тускло светилось, источало тепло. Я охотно брал его в руки, хотя у меня был инструмент и поновее. И все больше привыкал, влюблялся в те изделия. В тихие благодатные вечера в мастерской не устаю удивляться мудрому удобству и податливости этого нехитрого, на первый взгляд, примитивного мастершика. И каждый раз благодарно и восхищенно думаю о старом мастере из-под мукачевского замка Паланк. Я-то даже имени его не знаю, а вот, поди, изделия его доброй и умной руки всегда со мной.

Считай, это и есть частичка человеческого бессмертия.

Дожив до седых волос, я все чаще оглядываюсь назад - что там осталось, позади? Где следы моего ума, моей души и моего сердца? И ничего не вижу. Вижу только горсть ягод, рассыпанных на лавочке в саду. Это мое прошлое, нынешнее и будущее. А еще - сердце, живое сердце. Оно каменело на студеных ветрах, а я его оживлял вновь и вновь.

Оглядываясь назад, вспоминаю своего деда. Самое ценное, что он оставил после себя, - это камень.

Дедо еще в юности служил у графского лесника. За это ему нарезали дараб земли над селом, у самой чащи. Эту местность и поныне называют Сиротским Горбом. Тут росли только ежевичник и папороть. И не было воды. Даже овцы не хотели тут пастись.

Из гибких ивовых прутьев дедо сплел хижину, обвалял ее глиной и начал копать криницу под старой дичкой. Челядь ухмылялась, ведь железный лом высекал искры. А кусками глины можно было колоть грецкие орехи. Дедо, однако, копал и копал. Вечером ложил голову на твердый порог, чтобы долго не спать. Лишь на воскресную службу в церкви отходил от колодца.

За три недели закопался в землю по бороду. А на двух метрах уперся в твердую глыбу. Месяц он обкапывал тот камень, величиной с добрый воз. Разжигал в яме ватру, затем заливал водой, а камень, увы, не кололся. Люди советовали: оставь это дело, копай в другом месте. Но дедо заупрямился. Обвязывал плиту веревками, зашалевывал стенки досками, мастерил дубовое коромысло-рычаг. Все село собиралось поглазеть, однако ни один хозяин не вызывался помочь, мол, напрасный труд. Тут водой никогда не пахло, тут спорыши среди лета горели на солнце. Но дедо нанял шесть пар волов и таки выволок камень на поверхность. И тогда дотащился до хижины и заснул на пороге. Уж отвык спать на кровати.

Спал, говорят, весь день и всю ночь. А когда на зорьке пошел к побежденному камню, то постолы в траве намокли. Яма была полным полна воды, и вода бежала вниз по берегу. Когда дедо глотнул из горсти, глаза закололо от студеной свежести. И будто сытым стал. Овцы обмакивались в том потоке, и шерсть блестела на солнце, как ризы. Потянулся тот ручеек к селу, у дворов его перехватывали запрудами, и женщины полоскали в тех прудах сорочки и вереты. Деда, совсем молодого, угощали, как газду. И в церкви ему дали скамейку на крылосе. (Настанет время, и он воздвигнет в селе новый храм. )

А камень тот остался лежать у колодца. Грубый, серый, с желто-зелеными заплатами. В дождь в его щербинах собиралась вода, птицы в ней потом пили и купались. А снег на нем не держался никогда. На перегретой солнцем глыбе можно было увидеть ящерицу либо гада, и бабка пугала нас, детей, тем камнем. Куда там напугаешь! А жаль. Рассказывали, что один дедов мальчуган взобрался на верхушку дички и оттуда упал. Прямо на камень. Разбился и на третий день умер. Люди шептались, что нужно недобрый камень сдвинуть в овраг. Но дедо не дал. Стиснул зубы и не дал.

Камень лежал у дороги, ведущей в чащу. И однажды ночью там раздался грохот и крик. Мы все выбежали на улицу. А то перевернулся цыганский воз, везущий краденое дерево. Наскочил в потемках колесом на камень. Дедо схватился за вилы. Цыгане наскоро обрезали постромки и дали деру на конях, бросив перевернутый воз. Вспоминаю, как дедо после этого гладил царапинку на камне. Как шрам на человеческом теле. С тех пор он стелил себе на камне солому и сторожил дорогу в лес. Графский форштер ему за это платил.

А когда еврей пришел к деду, просил, чтобы отдал ему камень для мельницы, дедо выгнал его со двора. Хотя тот давал за него телку. Еврей рассердился: «Не отдаешь, значит, держишь себе на гроб? »

А через некоторое время приехали на бричке два пана. Говорили, что из Будапешта. Ходили вокруг плиты, цокали молотком, вращали глазками. Что это за камень, никогда холодным не бывает? Просили деда, чтобы разрешил отколоть кусочек. Дедо смеялся: откалывайте, если удастся. Долбили, мучились полдня, но и крошки не откололи. Только мох содрали. Так и уехали, не откланявшись.

Когда во время Первой мировой войны забирали на фронт, хлопцы убегали в чащу. Троих поймали. Привели к нашему камню и расстреляли. Штыками распороли им животы и запихнули туда ботинки. А деда повергли на глыбу и секли шомполами.

Дожди смыли кровь, а люди на том месте воздвигли крест.

При чехах хотели уволочь камень в Ужгород — на памятник. Но дедо вышел с фузией и бабахнул в небо. Сельский староста махнул рукой: «Держи себе, держи - памятник дураку! »

Во Вторую мировую мадьяры установили тут пулемет, но когда начался артиллерийский обстрел, они удрали. Только жирное пятно осталось на плите.

Когда русские заходили, сельская челядь собралась тут их встречать. Дедо тоже принарядился, снял со стены икону, серебряные часы прикрепил к уйошу-пиджаку. Вышли из лесу красноармейцы, ободранные, небритые, нетрезвые. Один сразу же к деду вплотную приблизился: «Дед, твою мать, ану-ка давай сюда часики! » Сорвал часы, а деда двинул кулаком в грудь. Тот упал и разбил о камень иконку Божьей Матери. Это мне уж потом рассказали.

Случалось, что и кино тут снимали. О партизанах. Бородатый человек из-за дедового камня бросал гранату в немецкую машину. После киноартистов остались пустые корчаги от вина и надпись на камне: «Смерть фашистам! » Наши долго сдирали краску проволочными щетками. А ребятня с палками бегала огородами и кричала: «Ура! Вперед за Родину! За Сталина! »

В шестидесятых комсомольцы крест повалили. Я бы не дал, но я тогда был на Колыме. А на камень высадили бетонного оленя и написали, что тут начинаются охотничьи угодья лесничества. Ленились деревянный щит вкопать. Со временем дети обломали оленю рога, а затем и самого спихнули в овраг. Краска вылущилась, и камень приобрел первоначальный внешний вид.

Не то ныне село, что было сто лет тому назад. На Сиротском Горбе, вокруг дедового двора, возникла целая улица. Из дедового колодца трубами провели воду в школу, в детский садик, в административное помещение. А каменная глыба лежит себе. Лежит, как и сотню лет тому. Омытая дождями и нагретая солнцем.

Я люблю сюда приходить и сидеть на глыбе, как любил дедо. Родовая память зовет меня сюда. Потому что с рода все начинается - родина, народ, родная мова и родовая сила. И ты, точно капля, наполняешь эту реку далее. И не смеешь нарушать ее чистоты и глубины. Тогда в прошлом твоем будет радость и в будущем обретешь надежду.

Я часто думаю себе: что именно моего деда так привязало к той каменной глыбе? И что меня так влечет к ней? И вековая завеса времени раздвигается. И приходит понимание.

Дедо мог и не выкопать колодец и не пустить тут свой корень. Однако он выкопал, и камень ему не помешал. Камень открыл ему силу и терпение. Дедо делал это не потому, что было легко. Он делал это потому, что было тяжело. Бедный внебрачный сын, один как перст во всем мире, понял: доколе он может терпеть, дотоле он тверд и нерушим, точно каменная глыба. И когда пил из криницы воду, смотрел на плиту, очи его теплели. А руки твердели. Ибо в трудные времена он сам становился тем камнем. Камнем терпения. И никакие громы и молнии судьбы не могли его сдвинуть и расколоть.

- И мне, к счастью, открылась та наука. Все, что я искал, было во мне. Это требовалось только открыть, освободить от хлама.

Наибольшая ценность, приобретенная мной в жизни, это

- свобода. Внутренняя свобода. Освобождение от страха, от предрассудков, напрасных хлопот, ложных страстей, человеческой клеветы. Что посеешь, то и пожнешь. А семена для сева выбираем каждодневно. И когда сеем в душе своей светлые и добрые мысли, они прорастают желаемым жнивьем. О том, что хочешь иметь, о том и думай. Каким хочешь себя видеть-таким и представляй. И будешь иметь, и будешь меняться. Ибо добрая мысль, как сосновая смола, может затвердеть драгоценным камнем.

Полюбите свою судьбу. Откройтесь ей и терпеливо примите ее такой, какой она есть. И она примет вас такими, какими вы есть.

Главное для меня - Свет, за которым я всю жизнь иду и который сам стремлюсь нести другим. Как тот светлячок, что точечкой света делает ночь мягче. Знаю, что ночь мне сломить не по силам, но все равно свечу.

Мне нравится притча про святого Августина. Когда к нему кто-то подошел, он стриг овец. Подошедший спросил: «Вот, допустим, ты стрижешь овец, а сию минуту настанет страшный суд. Что будешь делать? » - «Буду стричь овец», - ответил святой Августин.

Я защищал человека от другого человека и от самого себя.

Я учил освобождаться от страха и болезней. Ибо у здорового человека свой путь в жизни. И у немощного свой. И тот и другой ведут к одному конечному приюту. Но один человек преодолевает свой путь легко и радостно, другой - наоборот.

Я учил очищаться, соскребать с души своей вчерашний день, ибо в жизнь, ту, что над нами, нельзя входить со вчерашней грязью. Чем раньше это осознаем, тем лучше нам будет там. Я учил видеть во всем проявление всевышней воли. Тогда никакая печаль наша не останется без утешения. Тогда не будешь ждать рая, будешь в нем уже тут, на земле.

Я учил молитвами наполнять пустоту века. Потому что тогда даже времена бесцветности обретают живые краски.

Я учил деятельно любить свою землю. Потому что патриот - это тот, кто бережет целостность своего рода, воспитывает семью в порядочности и национальном духе, бережет в плодородном и красивом состоянии землю, которую дали ему Pater-Господь и pater-отец. Это - истинный патриот, живой столп нации, а не тот, кто лишь возбужденно треплет языком о любви к Родине.

Я учил воспитывать детей мягкой правдой и твердой любовью. В жажде правды и справедливости. Каждый мальчик должен вырасти борцом, готовым защищать как семью, так и отчизну, и веру. А живя в мирное время, должен бороться за усовершенствование жизни своей семьи и родины. Тогда можем быть спокойны за наш народ, за нашу страну.

Я учил не бояться отхода в вечность, не бояться забытья. Делайте то, что переживет вас. То, что сделаете только вы и никто иной. Делайте это для общего добра, для отчизны, для семьи. Потому что в этом и заложена наша вечность.

Десятилетиями я живу на одном месте. Делаю одну работу. Беседую с одними и теми же людьми. Сажусь к одному и тому же столу в то же время и ем почти одинаковую еду. Ложусь в один час в одну постель. Проходят годы, однако ничто не меняется - ни окружение, ни я сам. Ибо не меняется моя душа.

Смотрю на портреты деда, матери, сестер, на их внуков и правнуков - и кажется, что я на этом свете был всегда. И пребуду вечно. Как тот камень. Камень терпения.

Меня называют вечником, знайком, ведуном. Но что я знаю? Что я ведаю? Разве лишь то, что я - занесенная ветром времени крупица какой-то Галактики; живая крупица, затвердевшая в водовороте земной жизни в жемчужину вечности, чтобы когда-то вновь засветиться звездной крохой в небесной беспредельности.

Да, я - вечник.

По воле благосклонной судьбы тем новинарем— журналистом, который на мукачевскш холмах благодарно впитывал его науку жизн, был я. Таки оправдалось предвидение учителя: обещанная монета перевернулась. Наступило время перелить те мудрые сказания в книжное письмо. И сейчас я это охотно исполняю, позвав себе на помощь сердце. Может быть, вокруг хотя бы чуток приумножится света, знаний, радости...

Иначе для чего утруждать руку и портить бумагу?

Пока мы помним, пока нас помнят, до тех пор будет жить и работать закон Вечности.

Весна-лето-осень 2010.

Хуст-Мукачево-о. Крит в Греции-с. Косино

Литературно-художественное издание

Мирослав Дочинец Вечник

Перевод с украинского Людмилы Яременко и Мыколы Рябого

Художественное оформление Андрея Коцяка

Видавництво " Карпатська вежа".

89600 м. Мукачево, вул. Миру, 10.

Тел.: (03131) 2-20-02.

Директор М. І. Дочинець Свідоцтво про державну реестрацію видавців, виготівників і розповсюджувачів видавничоі' продукціі'. Серія Зт№ 10

Підписано до друку 24. 10. 2011 р. Папір офсеты. Гарнітура Times New Roman. Друк офсетний. Формат 84x108/32. Умовн. друк. арк. 15, 7. Замовл. № 97.

ББК 84. 4УКР6 ISBN 966-8269-15-2

Собственно, это не роман.

Это - исповедь великой души.

Это больше, чем литература.

Это - документ мудрого сердца.

Это - не просто описание исключительной судьбы необычного человека. Это - подарок судьбь для тех, кто спрашивает себя:

«Кто я, откуда я, для чего я? И куда я иду? »

Это письмо поможет обрести себя и укрепит в великом Переходе из ничего в нечто.

Читай и перечитывай, ибо истина, как известно, - не в строках, а между ними.

Читай и не спрашивай - ибо все, что нужно на каждый день, здесь есть.

Читай и не суди - ибо исповеди души не судят.