БЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ 8 страница

– А я со своей стороны приму меры.

Довольный Виктор не спешил возвращаться в казарму. Его радовали и ясное безоблачное небо, и ослепляющий белизной снег, и ритмичный хруст под ногами. Впервые после призыва он шел вне строя, никуда не спешил и находил в этом редкую возможность забыть обо всем на свете и ощутить блаженную свободу. Хотелось прыгать от прилива бодрости или куда-то безоглядно бежать без устали. Но куда? На ближайшие два года путь его определен и ограничен четкими рамками. И всё равно он испытывал какое-то безрассудное мальчишеское довольство. Виктор взял на пробу горсть свежего снега, напомнившего сахарную вату, – он показался вкусным и даже сладковатым. Сразу вспомнились эпизоды из беззаботного детства: почему-то только праздничные и воскресные дни – они всегда виделись ему солнечными. Невольно Виктор мысленно оказался в зимнем лесу – ему лет шесть, а он стоит на маленьких лыжах и не знает, что делать. Застыл на поляне, опасливо озирается, а вокруг всё закружилось: сосны, ели, елочки, сверкающие снежинки... Он растерялся и собирался уже закричать, и вдруг – из-за мохнатой ветки выглянуло улыбающееся лицо отца. И тут же с огромной елки на него обрушились скользящие хлопья. На весь лес разнеслись радостные голоса и смех.

Вернувшись в реальность, умиротворенный Виктор задрал голову и закружился от счастья. Он наслаждался здоровой сибирской природой и чудной сказочной погодой. Однако сверкающий тоннель вел в одном направлении, – поэтому вольное снежное царство вскоре предстояло покинуть и снова нырнуть в подземное сооружение, чтобы оказаться в душном техническом классе.

Старшего лейтенанта Хромова он заметил еще издали. Тот курил у входа в бункер. Виктор невольно замедлил шаг и только сейчас понял, что за ним всё это время следовали его мысли. Он их гнал прочь и хотел продлить блаженные секунды свободы. Но его сапоги словно втаптывали их в трескучий снег. Вид подчиненного показался командиру взвода уверенным.

– Ну, как дела? – спросил он на всякий случай.

– Нормально, – сухо ответил Виктор, будто вернулся после очередного наряда.

– А что так долго? Чем интересовались? Натворил что-то?

– Нет.

– Значит, всё в порядке? А зачем тогда вызывали? Странно.

Но настаивать деликатный офицер не стал. Однако среди любопытных оказались и рангом пониже. После занятий дневальный передал Славному приказ Хохрячко: срочно зайти к нему. Старший прапорщик встретил его улыбкой до ушей.

– Как настроение? Как служится?

– Хорошо тебе сегодня или нет, ты можешь оценить только завтра.

– Понял тонкий намек. Но только мне и по секрету: про прапорщиков, случайно, не спрашивали?

– Нет. Даже прямо в глаз.

– Не темнишь? – удивился Хохрячко, будто ему только и хотелось этой темноты. – Ну и ладненько. А сами-то они как настроены?

Славный как-то неопределенно пожал плечами.

– Да обыкновенные мужики, и настрой у них – что надо!

– Ну, не скажи. Это мы обыкновенные, а они обыскновенные! Ты меня понял? – почти прошептал опытный подпольщик.

Вспомнив недопитый пузырек и сорванное увольнение, Славный с обидой отметил про себя: «У кого что болит, тот о том и говорит», а вслух намекнул:

– Тогда, выходит, вы коллеги?

Тот понял, о чем речь, и выразительно среагировал плечами и разведенными руками: служба, мол. Затем громко и ободряющим тоном добавил:

– Если что, не стесняйся, заходи в любое время. Я как Чапаев. Вместе будем чай пить и наводить порядок. Ты же меня знаешь – я за правду горло перегрызу, а справедливость – дело моей чести!

– Ну кто же вас не знает, – с иронией заметил Виктор и любезно пообещал каждый раз заходить и советоваться после своей задумчивости в туалете.

Старшина роты удовлетворился таким ответом, но национальное и профессиональное любопытство не оставляло его в покое:

– И всё же какого рожна им надо? – Виктор крепко сомкнул толстые губы, оставив вместо них тонкие полоски. – Понял, можешь не продолжать – значит, подписку о неразглашении взяли. Тогда молчи, и никому. Потом мне одному расскажешь. А пока иди.

Сибирский кот по кличке Василий Василич у всех связистов был любимчиком. Его прозвали так в честь подполковника Юрасова, который принес его в казарму совсем маленьким. Со временем кот стал жирным, неповоротливым и пушистым. Днем он предпочитал кабинет командира части, а ночью приходил в казарму и считался другом солдат. Они подкармливали его, играли в свободные минуты, хотя в руки он давался далеко не каждому. Баловал Василий Васильевич своим вниманием только тех, кто пользовался у него симпатией. Поэтому связисты считали за честь, когда он, мурлыкая задушевную кошачью песню, сидел на коленях или спал в их кровати. Шутники в вечернее время заклеивали на верхней табличке звание и фамилию Юрасова, получалось, что командиром части становился не кто иной, как сам Василий Василич-младший.

После ужина солдаты обычно приводили свою форму в порядок и писали письма. Виктор поглаживал задремавшего кота и читал книгу. Тихонин сидел рядом и что-то лихорадочно строчил. Вдруг отвлекся и открылся:

– Так домой хочется. Хоть на денек… Эх, вернуться бы сейчас в школу.

Славный с пониманием отнесся к его желаниям, но оставался реалистом.

– Кто же оглядывается на свою тень?!

– Так захотелось домашней пищи, аж слюни текут.

В животе у него вдруг громко заурчало, он извиняющимся взглядом посмотрел на земляка – откровенного осуждения не последовало. Желудок не угомонился и снова «замурлыкал» свою заунывную «песню». Тихонин сорвался с места и убежал в туалет. Виктор невольно заглянул в его недописанное письмо, глаза замерли на последних фразах: «…Сегодня отрабатывали выход из строя. А завтра будем отрабатывать уход в самоволку. Хотя с порядком возвращения в часть нас еще не ознакомили, но я уже готовлюсь…»

Виктор сразу понял, кто является идейным вдохновителем и практическим наставником Тихонина, и быстро отыскал внешне невозмутимого Копытова:

– Ты с Тихоней насчет самоволки больше не шути. Как бы не пришлось потом отвечать… А если сам надумал сбегать, это твое личное дело.

– Он что, полный дуб? Вообще шуток не понимает. Я ему образно говорил, а он всё за чистую монету принял. Вот пень-то!

Виктор улыбнулся, но поведение земляка не одобрил.

– Лучше быть пнем, чем верхушкой спиленного дерева.

А вскоре Славный заметил, что Тихонин тянется к нему. В свободное время Виктор на разминку – и он за ним.

– А можно, я с тобой?

Славный усмехнулся: тот своим видом внушал дремотную лень.

– Смотря что?

– Бегать.

– Как говорит мой друг: легкая пробежка от долгов так затянулась, что превратилась в вечный марафон. Если привыкнешь – здорово!

В тот же день начался нелегкий процесс приобщения хиляка к физкультуре. Правда, он сразу отставал и в общей сложности пробегал вдвое меньше, но для него и это событие, если не подвиг! Отжимаясь от земли, Виктор предупредил:

– Ты что так пыхтишь? Во время бега следи за дыхалкой.

– Есть, товарищ командир и тренер. А почему?

– У некоторых второе дыхание открывается тогда, когда еще и первое не наступало.

Подмигнув, Славный повис на перекладине и начал подтягиваться. Тихонин с завистью стал считать, а затем и сам попытался что-то изобразить. В этот момент Виктор еле сдержал себя, чтобы не расхохотаться. А когда «тренер» заскочил в сушилку, тут же заглянул и прилипший «хвост».

– Ты только себя не перегружай, а то мышцы будут болеть, – предупредил Виктор, показывая на самые маленькие гантели. Сам же перешел к штанге. Услужливый Тихонин наблюдал за ним и по команде с удовольствием насаживал более тяжелые «блины». Глядя на своего добровольного помощника, Виктор вспомнил, как тот вместе с автоматом упал с бревна в сугроб и исчез, а вся рота дружно заржала, подобно молодому табуну, когда тот резвится в чистом поле.

Виктор еще раз внимательно взглянул на вспотевшего земляка. К своему стыду, он не мог вспомнить его имени.

– Слушай, я даже не знаю, как тебя зовут, – признался он.

– Тихоня, – недоуменно пожал тот узкими плечами.

Удивленный Виктор даже повеселел:

– Оказывается, и ты не знаешь своего имени. Во как тебя выдрессировали! Ничто так не пристает к человеку, как грязь и прозвища.

Тот виновато насупился:

– Все Тихоня да Тихоня – вот я и сроднился. А зовут Харитоша.

– Харитон, наверно? Ну, если тебе так нравится, пусть будет Харитоша – не возражаю. Всё лучше, чем Тихоня. Уважай себя. Не оценивай свою жизнь слишком дешево – она и так тебя ни во что не ставит. Больше на это прозвище не откликайся – постепенно привыкнут. Так и говори: у меня имя есть, как у тебя, у него и всех других. Уяснил? – Тот кивнул. Виктор решил: чтобы человека побудить, сначала его надо разбудить. – Давно собираюсь тебя спросить: почему ты позволил подмять себя? Тебя оскорбляют, унижают, а ты молчишь, словно аршин проглотил!

Взволнованный Тихонин надулся.

– А что я сделаю один?! – Виктор еще раз внимательно взглянул на него: маленький, головастенький, с крупными зелеными глазами и вдавленной челюстью – и почувствовал глубокую жалость к этому беззащитному созданию в погонах.

«Его самого защищать надо», – с обреченной безутешностью решил он, а Тихонин, словно прочитав его откровенные мысли, смутился. Не поднимая головы, он что-то пробурчал себе под нос.

Крепко взявшись за гриф, Славный взметнул штангу вверх.

– Я же не шестерю, Копытов – тоже. И ты не маятник, а что же колеблешься?

– Ты – сильный! А Копытов вон какой: любому глаза выколет или нос откусит! С ним боятся связываться. У нас в роду все такие: маленькие и узкие. И фамилия такая! Бабушка говорит: у меня смиренная душа, и этот крест я должен нести всю жизнь.

– Да ты, я гляжу, фаталист! Эта позиция ошибочна – она придумана слабаками, чтобы спокойно плыть по течению и не сопротивляться обстоятельствам. Быть смельчаком – не всем дано. Это большое счастье!

– Почему?

– Не трусом же. – Тихонин воспринял это на свой счет и надул губы. – Потому что побед без борьбы не бывает, – продолжал Виктор, увлекаясь собственными мыслями. Про себя же заметил: «Узкие люди известны в узких кругах, а широкоплечие и широкие душой – широко известны в широких, а сильные, в первую очередь духом, – среди сильных».

Еще раз оценивая внешность земляка, он попытался заставить его серьезно задуматься:

– Узость мыслей – гораздо хуже, чем узость тела и хилость рук. Бицепсы можно накачать, массу тела нарастить, а вот с головой – намного сложнее.

– Может, ты и прав, но это не про меня. Со мной всё гораздо сложнее.

– Скажи, а зачем воды мне в постель налил? Ах, приказали… – В глазах Виктора застыло негодование. – Лучше плевок в лицо, чем клевета в спину, а ты втихаря… Не по-мужски.

Страх затравленной души Тихонина отразился на его лице.

– Они заставили, хотя внутри всё протестовало. Я потом всю ночь плакал.

Для убедительности он жалобно шмыгнул носом.

– Но ведь мы же земляки, должны вместе держаться, а ты… – Возбужденное лицо Тихонина увяло, стало бледным и старым, взгляд потускнел и погас. Отвернувшись, он пожал опущенными плечами, руки безвольно болтались плетьми. У него был такой вид, будто его собрались бить, а он смиренно готов принять любые, даже незаслуженные побои. – Мы с тобой сослуживцы. Для меня это слово означает: вместе служим… не «старикам» и даже не командирам, а Отечеству! А для тебя, наверно, корнем является сигнал «сос! » и «лужи», в которых ты вот-вот утонешь… если тебя не спасти.

Виктор увидел в глазах Тихонина такую ничтожную забитость и убогость, что его стало жалко. А тот сжался в жаждущий пощады комок и своими глазищами жертвы уставился снизу, будто щенок из подворотни. Не выдержав напряжения, Тихонин смиренно вымолвил:

– Ты возвышен, а я унижен. Ты дерзок на язык, тяжел на руку…

– Но не легок на ногу, если драка предстоит. Что же касается тебя… то это можно изменить. А за правду спасибо! Искренний человек – ближе к истине! Мой тебе совет: каждый день многократно, до одури повторяй, что ты лучше, чем кажешься самому себе. И помни: не так-то легко отделаться от своей совести. А теперь бери гантели. Ничего, Харитоша, через полгода ты станешь настоящим солдатом! – пообещал Виктор, наблюдая, как земляк старательно накачивает свои бицепсы, напоминающие пока петушиные коленки.

– Быстрее бы пролетели два года, – пропыхтел земляк-хиляк.

Виктор даже замер с гирей в руке.

– Не спеши – ведь это годы твоей жизни! Так стоит ли их вычеркивать, отбрасывать или ускорять. Всякое уже случалось, многое предстоит… Тем и интереснее.

– А ты и вправду в меня веришь? – изменился тот в лице. – Скажи, почему у тебя всё получается, а у меня нет?

– Надо много работать, ждать и верить в себя. Рад, что ты сделал первый шаг… И начал с физической подготовки. Теперь твоя задача – выдержать, не бросить. Стисни зубы и терпи.

– Я почему-то всегда боюсь всего нового.

– А я ко всему чужому и новому подхожу смело. Мне интересны загадочные люди, явления, факты. Я не раб обстоятельств, и трудности меня не пугают. Настрой такой.

– Правда, не боишься? – засомневался Тихонин. – А как же страх?

Конечно же, иногда и он посещал его, всего на минуты, на секунды, но Славный исключительно в педагогических целях не мог сознаться в этом. Поэтому в запальчивости выдал:

– Я выше всего этого!

– Тебе чего – ты вон какой! А как же маленьким?

– Дело не в росте, а в характере. Благодаря тренировкам я сумею постоять за себя. А за тебя, Туралиева… других солдат – меня просто не хватит. Так что привыкайте сами давать отпор. Вот и ты – ничего не бойся, – приободрил земляка Виктор и весело подмигнул. – Верь в чудо и в удачу, а надейся только на себя и надежных друзей. И еще, ты никогда не улыбаешься: если тебе не до смеха – займи. Потом вернешь с лихвой.

Озадаченный Тихонин слушал с открытым ртом, он безоговорочно верил Виктору и не требовал доказательств.

Глава 7 Долгожданные письма

В письмах не только сокровенное,

но и откровенная правда.

В первом послании Глебу Виктор подробно расписал начало своей армейской жизни. Как всегда был честен: не забыл упомянуть про свое постоянное недосыпание, усталость после изнуряющей шагистики по плацу и про то, как трудно идет освоение телеграфного аппарата. Домой писать не торопился. Никак не мог простить матери ее измену отцу. Потом все-таки решился, но написал коротко и сухо. Справился о здоровье отца и пообещал писать чаще и подробнее.

Мать же каждый день думала о сыне и переживала, что до сих пор от него нет известий. Мысленно она уже написала ему десятки писем, пытаясь объяснить случившееся. Всю жизнь она проработала бухгалтером, полгода назад ее взяли заместителем коммерческого директора в престижную торговую фирму. По характеру Галина Николаевна была энергичной и общительной женщиной. Ее приятная русская внешность, простота, веселость и притягательная душевность не могли не нравиться мужчинам.

В тот роковой день, когда сын неожиданно вернулся из Ростова-на-Дону, генеральный директор фирмы Юрий Братчиков отмечал свой день рождения. Поздравлять начали с обеда, который незаметно перерос в торжественный ужин. Галина Николаевна не могла остаться в стороне и попросила слово.

– Дорогой Юрочка, ты для нас самый лучший начальник!

– А для тебя? – не удержался Братчиков, не скрывая своего внутреннего волнения.

– Для меня тоже. Ты добрый, отзывчивый, внимательный…

– А еще?

– И собой хорош! Красив, в расцвете сил и лет… Энергичный, деятельный – ну настоящий трудоголик! Мы все тебя любим, уважаем, ценим…

– А ты?

– А как же без меня – я же член коллектива. Желаем тебе успехов не только в работе, но и в личной жизни. Пора определиться и найти самую желанную и преданную спутницу жизни.

Сотрудники и сотрудницы громко поддерживали ее. После дружных выкриков Галина Николаевна, как и другие женщины, тоже поцеловала его в щеку и вручила подарок. Праздник продолжался, подъехали новые гости, за столом стало тесно.

В разгар шумного застолья Галина Николаевна покинула его по-английски.

Не прошло и часа, как раздался нежданный звонок. Недоумевающая Галина Николаевна распахнула дверь и застыла в изумлении – на пороге с огромным букетом сверкал от счастья именинник!

– Галочка, ты сбежала, даже не попрощавшись. Я решил продолжить, сделай одолжение, не омрачай радостный для меня день и не прогоняй бедного сироту.

Через мгновение цветы оказались в ее руках, а содержимое пакета – на столе. Галина Николаевна еще раз поздравила далеко не бедного «сироту» и залпом выпила целый фужер шипящего напитка. Он включил магнитофон и закружил ее в задорном танце. А когда затихли последние аккорды, артистично опустился на колено и поцеловал ей руку.

Именно в этот момент дверь распахнулась и ворвался изумленный Виктор. Его злой взгляд и брошенная сгоряча убийственная для любой матери фраза лезвием полоснули по ее затаившемуся сердцу. Галина Николаевна не спала всю ночь. Вроде бы и винить-то себя не в чем: ведь Юрий – бывший одноклассник, но надо же так сплестись обстоятельствам, чтобы сын застал их в этой двусмысленной ситуации! Хотела сразу же всё объяснить Виктору, но тот убежал, а потом избегал встреч и ничего не хотел слушать. А ведь именно Юрий Братчиков в трудное для нее время (на заводе сократили, долго мыкалась без работы) взял её в свою фирму. Сам-то он после окончания школы поступил в военно-морское училище, служил где-то на Севере, но вот несколько лет назад вышел в запас, вернулся на родину. Без дела не мог, да и в новой жизни надо было как-то осваиваться. Сильный, уверенный в себе, прекрасный организатор, он создал свое «дело». Галина нравилась ему со школьных лет, он никогда не забывал ее, но морская душа не болтлива и надежно хранила свои тайные чувства, – ведь его дама сердца замужем. Случайно узнав, что она без работы, Юрий с удовольствием пригласил ее к себе…

Галина Николаевна каждый день навещала мужа в больнице. Он выписался, но выглядел исхудавшим, изможденным, каким-то отрешенным, хмурым и холодным. Жена сразу почувствовала в нем перемены: он стал колючим, раздраженным, сразу уединился и, лежа на диване, думал о чем-то своем, далеком, ее же в свои думы не допускал. Для любого близкого человека наблюдать такое – тяжелое испытание. А для жены, чувствовавшей себя хоть косвенно виноватой, – невыносимо вдвойне. Для Галины Николаевны настали жуткие времена, она спасалась только работой. Надеялась, что всё уладится, придут и светлые дни – ведь время лечит всё, в том числе и хандру, и тоску, и обиду. Однако трещина отчуждения между супругами росла, а действенного средства, чтобы ее заживить, зарубцевать, так и не нашлось.

И вот наконец-то пришло долгожданное письмо от сына. В тревожном материнском сердце немного отлегло, и Галина Николаевна поспешила излить свою измученную переживаниями душу.

«…Сыночек, родной мой, наконец-то прилетела от тебя первая весточка. Если б ты знал, как я ждала ее. Места себе не находила... »

Сумбурные мысли не позволяли Виктору сосредоточиться, ладони стали потными, на лбу и висках выступила испарина. «Как я мог усомниться? До чего ж я опустился – родной матери не поверил! Не выслушал, не расспросил, а сразу заподозрил Бог знает в чем… Она вовсе не должна отчитываться передо мной и оправдываться. А если у меня возникли какие-то сомнения, так я сам должен был засыпать ее вопросами: почему? кто он? как могло такое произойти? А я с плеча рубанул. Что же я наделал? О ней, ее состоянии совершенно не подумал. Откуда эта жестокость и категоричность? » – беспощадно ругал он.

Виктор несколько раз перечитал письмо – ему казалось важным каждое слово. Теперь многое прояснилось, когда он стал прислушиваться к себе, к своему сердцу.

– Правда бывает разной на вкус, а у лжи выбор совсем небольшой. Как хорошо, что я наконец-то прозрел.

А на следующий день пришло письмо и от отца, длинное, рассудительное. Почерк у него красивый, уверенный, отработанный годами. Ровные строчки напоминали правила в учебниках, в них, словно жирным шрифтом, впечатались его дельные советы, глубокие размышления и только добрые новости – это далеко не случайно. Он сознательно ни одним словом не обмолвился о своем здоровье. Виктор сразу всё понял: значит, плохи дела, а обманывать он совершенно не умеет. Его письмо вроде бы отличалось от материнского скупостью и сухостью, отсутствием всяких сантиментов; на самом же деле оно было насыщено искренней мужской нежностью, родительской заботой и душевной теплотой. Как раз этого молодому солдату и не хватало в далекой и холодной Сибири.

Анализируя полученные письма, Виктор пришел к выводу:

– Мой дом – мое второе «я», ничто не может разлучить и разделить нас, где бы мы ни находились.

Глава 8 Гонка на выживание

Одни стрелой летят по жизни,

другие существуют в зале ожидания… Чего, и сами не знают.

Плотные, уже слежавшиеся слои снега, укрытые свежим легким покрывалом, мирно покоились в таежном лесу, вызывая у наблюдательного Виктора ощущение глобальной масштабности и объемности. После двух пробных тренировок рота связистов готовилась к десятикилометровому пробегу по новой, еще не опробованной трассе. Все, кроме дневальных, явились на старт и весело, с задором разминались. День выдался ясный, солнечный. Температура привычная – около двадцати градусов. Зачеты принимали весельчак Хохрячко и дотошный Сумароков, которые издалека походили на странных неуклюжих животных или птиц, вроде пингвинов. Прапорщики экипировали себя по-зимнему: черные армейские тулупы, шапки, варежки и валенки на толстой резиновой подошве. А проверяемые на морозоустойчивость, выживаемость и выносливость солдаты – в обычной форме.

– Славный, ты как бегаешь? – подошел к Виктору Сумароков. – Хочу пустить тебя последним. Будешь тихоходов подгонять, а мы с Хохрячко – результаты фиксировать.

Солдаты один за другим с интервалом в полминуты уходили на гигантскую дистанцию. Многие – впервые в жизни, но приказы не обсуждаются. Наблюдая за скрюченным от холода Туралиевым, Славный подошел к нему:

– Ты не стой на месте, двигайся. А на дистанции не торопись – иди с крейсерской скоростью.

Тот только кивнул, хотя вряд ли принял к сведению полезный совет. Погода портилась. Виктор почувствовал ее изменение по легкому, вроде бы безобидному ветерку. Зато северному! Это и настораживало. Чтобы не замерзнуть окончательно, Славный прыгал на месте и разминался. Наконец следом за сибиряком-разрядником запустили и его – замыкающего. В лесу ветер не ощущался. По накатанной лыжне бежалось легко и радостно. В середине дистанции он догнал тяжело идущего Туралиева, приободрил его и припустился дальше. Примерно за километр до финиша обогнал Тихонина и задыхавшегося Гуся, напоминавшего паровоз. Глядя на них, подумал:

«Мы все куда-то мчимся и спешим, а за углом нас случай поджидает».

Виктор даже не догадывался, что эта на первый взгляд легковесная мысль окажется пророческой. Белоснежно-слепящий день потускнел, стужа усилилась, утихомирить ее не мог даже густой снег. Сразу резко стемнело. А нордовый ветер уже обрел уверенность и с завыванием хозяйничал в окружении военного городка. Резкими порывами по лыжне закружила поземка, и Хохрячко повел прибежавших солдат в казарму. А Сумароков с Виктором остались дожидаться остальных. Появились продрогшие Тихонин и Гусяков. Закоченевший прапорщик ушел вместе с ними, приказав Виктору дождаться Туралиева.

Секунды казались минутами. Мороз всё крепчал. Не спасали даже интенсивные упражнения. Виктор с трудом выдержал запланированные полчаса, но славный сын нерусского народа, как его в шутку называли в роте, не появлялся на горизонте. Встревоженный Виктор снова встал на лыжи и помчался навстречу. Прошел километр, полтора – Туралиева всё не было. «Занесло или унесло, » – злился Виктор, пристально вглядываясь в молочную даль. Трасса выглядела безжизненной. Его крики тут же беспощадно поглощал плотный снегопад. Раскаленный от свирепого холода воздух обжигал горло и легкие, но Виктор не сдавался. «Неужели свернул? Хоть бы найти его след, хоть бы услышать голос…»

Прислушивался, но тщетно: тайга казалась бездыханной и усердно заметала следы. Обеспокоенный Виктор прибавил скорость. Еще издали приметил призрачную зеленую точку. Даже от иллюзорной надежды сердце учащенно забилось. Бегом туда – важны секунды. Занесенного поземкой Туралиева он нашел километра за два до финиша. Тот сидел, прислонившись затылком к сосне. Веки прикрыты, а ресницы покрылись ледяной коркой. Лыжи лежали рядом. Виктор растолкал его, варежкой стал оттирать побелевшее от мороза лицо.

– Что случилось? – потребовал он ответа. Тот очухался и отозвался:

– Сламала лыжа. С горка упал – нога заболела, – прошептал тот охрипшим голосом.

– Идти можешь?

– Я ползла. Сила совсем нет.

– Беда с вами, с бестолковыми.

Виктор взвалил Туралиева на плечо и медленно заскользил по лыжне. Обжигающий ветер бил в лицо, казалось, он влетает в переносицу и насквозь прошибает мозги, череп. Колючий снег и слетавший с деревьев сыпучий иней слепили глаза. Вскоре лыжню совсем занесло, и он, сбиваясь с трассы, стал проваливаться. Время от времени останавливался и отдыхал. Но засиживаться в такой ситуации опасно. Иногда Виктор бережно укладывал Туралиева на снег и хлопал по белым онемевшим щекам, чтобы тот пришел в себя.

«Только бы успеть, – думал он, ощущая на своих плечах закоченевшее тело. – И какой дурак додумался направить южного человека служить в такой суровый край: он, наверно, раньше и снега-то ни разу не видел. Хорошо еще, что Туралиев не такой тяжелый, как Копытов или Гусяков…»

Виктор уже шел наугад – плутал, возвращался на трассу, снова сбивался… Самое главное – не потерять направление. А Туралиев всё громче пыхтел и стонал, будто он нес Славного, а не наоборот. Силы начали заметно сдавать. «Вот тебе и тренировки», – ругал себя боксер-разрядник. Виктор боялся, что не дотянет до части: только бы не упасть. Но и бросить товарища не мог. Оставить его и бежать за помощью – для Туралиева это верная смерть! И он, стиснув зубы, брел – из последних сил, пошатываясь, проваливаясь по колено в снег. Он прочь гнал из головы мрачные предчувствия и повторял: мужество любит стойких, терпеливых и выносливых – побеждают именно такие! В этом Виктор не раз убеждался – это придавало ему силы и уверенность.

Упорство помогло и на сей раз – он не поддался лихорадке страха и сохранил ясную голову, что позволило спасти сразу две жизни! Когда Славный еле открыл почти слипшиеся веки, то сначала не поверил уставшим глазам: навстречу спешили сослуживцы. Наконец-то! Впереди бежал, смешно размахивая палками, суетливый Хохрячко. У Виктора от радости подкосились ноги, и он вместе со своей скрюченной ношей рухнул в свежий сугроб. Очень хотелось пить. Уткнувшись лицом в снег, с жадностью заполнил рот. На этот раз снег показался жестким, как речные песчинки, а на вкус горько-соленым. Вероятно, от пота или усталости.

На следующий день Виктор навестил обоих: обмороженного Туралиева и прапорщика Сумарокова, у которого врачи признали воспаление легких. Про себя сияющий Виктор отметил: «Ничего, не смертельно». Герой тепло пожал больным руки и пожелал скорейшего выздоровления. Беспомощный на вид Туралиев просто умилял его полудетской непосредственностью и стойким оптимизмом:

– Тэперя ты мой брат! Гордись! – Виктор только усмехнулся. – Ой, я гордюсь! Скора буду как маладой жеребец!