БЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ 7 страница

Сначала он, как все, испытывал акклиматизационно-переломные трудности. А его широкие пальцы оказались непослушны: имели необъяснимую особенность нажимать другую или сразу две клавиши. Да еще почему-то быстро уставали – приходилось подолгу массировать. И всё же это лучше, чем нести караульную службу на морозе. Поэтому его пытливый мозг, словно плодородное вещество, жадно впитывал поток сведений, как впитывает рыхлая земля долгожданные капли дождя. А вперемежку с теорией он усердно тренировался и отрабатывал филигранную точность и быстроту передачи информации.

Параллельно приходилось осваивать и другую, казарменную науку. Новобранцы недаром прозвали прапорщика Хохрячко Хохмачко. И было за что – он излучал бурную энергию и обладал шумовым эффектом не меньше, нежели дизельный БТР или танк. Он полагал: чем выше командирский тон, тем тише голос подчиненных. Прапор с вечно непослушными усами нравился Виктору, да и не только ему, своей простотой и обилием приколов. Даже короткая индивидуальная беседа с ним была с его стороны знаком особой милости.

– Мы, связисты, – гордость армии! Наши соседи – тоже люди, только ракетчики. Поэтому они в облаках летают и эмблема у них совсем другая.

Среди солдат послышался гул непонимания.

– Гвардейцы, по-моему, вы в строю чувствуете себя слишком вольно. Поэтому вам команда «Смирно! » Отставить смешки. А чтобы неповадно было, приказываю всей роте копать траншею отсюда, – он показал на забор, – и до вечера, – взглянул на командирские часы. – Учитесь совмещать пространство и время – в жизни пригодится. Рядовой Тихонин, ты всё понял?

– Так точно! – раздался звонкий голос замыкающего строй. – Забор понял, время – нет.

– Тогда не вздумай залезать в траншею. А то эти архаровцы твои метр пятьдесят с шапкой вмиг закопают. И даже не заметят. Тихонин, ты мне напоминаешь одиноко стоящую саперную лопату. Взгляни направо, что видишь? Стена! Грудь – колесом, животы подтянуты! Полшага назад шагом арш! А теперь что? Забор! Ты преодолеешь такую двойную преграду? – от стыда шея Тихонина полностью вошла в плечи, от чего он стал еще меньше ростом. – Кишка тонка! Да ты уже не только саперная лопата, а детская лопатка в песочнице.

Однако предварительная армейская подготовка уже сказывалась, и тот снова выкрикнул:

– Так точно!

– За самокритику ценю, но мне от этого не легче. К военной службе вы должны… нет, обязаны были готовить себя еще с первого класса: и физически, и морально, и психологически. А мы должны обучить вас технически – военным специальностям. На практике же получается, что вынуждены не только учить и натаскивать вас с нуля, но и воспитывать! А нянек в армии нет.

Виктор признал: «А ведь он прав! Какой-то разрыв получается между гражданской жизнью и службой. После призыва в армию словно попадаешь совсем в другую жизнь или в другое ведомство, где свои порядки, законы и правила. Эти ведомства будто противоборствуют. А ведь у них должны быть единые цели и задачи».

– Ты посмотри на своих земляков: Копытова и Славного. Кого они тебе напоминают? Совковые лопаты – бери больше, кидай дальше. А от тебя – никакого толку. А ты, Копытов, чего ржешь в строю? Дом капитана Зорняка знаешь?

– Кто ж не знает, где его дочка живет.

– Завтра пойдешь затаскивать…

– Она что, такая затасканная? Ей ведь только семнадцать!

– Да не ее, а рояль. С тобой ефрейтор Малышкин пойдет. А то я тебя знаю: затащишь куда-нибудь в… потом всем полком искать придется.

– Кого? – просиял Виктор.

– Дочку вместе с роялем. Потом такого наиграете, что слушать тошно будет. А если ты такой умный, то пойдешь вместо Малышкина. Да, чуть не забыл: если предложат, не вздумайте есть горох. А то всю казарму провоняете. Вы поняли мою мысль? Мысль, как маршал во главе полков, состоит только из нужных слов. Так что вперед и за работу – без страха и упрека.

Славный не удержался:

– Со страхом не в бой идут, а ползут в обратную сторону.

– А я вас и не посылаю – не созрели еще. Вот и орудуйте лопатой!

И Виктор копал – жадно, с усердием, воспринимая это занятие как интенсивную тренировку. Вскоре его шустрая лопата наткнулась на что-то твердое: оказалось – подкова, ржавая и на вид какая-то невзрачная. Но больно уж жалобно на него «взглянула», и Виктор отнесся к ней с пониманием: не мог же он выбросить посланную ему судьбой удачу. А солдату она ох как нужна!

Вечером очистил ее от ржавчины и навел лоск. Вот теперь вполне прилично выглядит, оценил он, протирая находку портянкой. Однако возник вопрос, где хранить: в тумбочку нельзя, тайником еще не обзавелся. Тогда залез под кровать и привязал к панцирной сетке.

«По ночам будет оберегать мой сон», – решил он, укрывшись с головой темно-синим одеялом.

На следующий день сразу после обеда земляки и еще два молодых солдата из полка затаскивали на пятый этаж тяжеленное пианино. Виктор сразу прикинул:

– Рояль даже в подъезд не вошел бы – пришлось бы разбирать.

Он с удовлетворением отметил про себя неразборчивость прапорщика в музыкальных инструментах. Копытов же готов был на всё согласиться:

– А чё, и разобрали бы, а потом собрали – лишь бы не служить.

– А запчасти лишние не остались бы? Ты гарантируешь? А кто настраивать будет?

– Я, конечно: я бы дочку так настроил – век бы меня любила!

А жена Зорняка и дочка уже крутились рядом и наперебой руководили нерасторопными, по их мнению, солдатами: видимо, сказывалась выучка главы семьи, приверженца строжайшей дисциплины и порядка. Получив всего две царапины на лицевой стороне, измученный старенький инструмент занял свое законное место, заранее отведенное ему на семейном совете. С облегчением вздохнули все. Скромные и весьма хилые помощники нижегородцев быстро убежали в часть, а Копытов с Виктором задержались в надежде хоть частично компенсировать истраченные силы. Копытов оказался мастером по этой части:

– Ой, всё здоровье потерял. Желудок так разболелся, срочно надо что-то проглотить. Иначе опять язва откроется, – притворился он.

Оставшись наедине, Славный пытался шепотом урезонить его, но в ответ получил: «Даром только птички гадят». Пришлось помогать другу и подыгрывать. Однако, как ни старался он поддержать земляка, сделать такое же кислое лицо ему так и не удалось.

Теперь дочку Клавочку словно подменили, стала чрезмерно любезна и внимательна – куда девались ее строгость и истеричная капризность. Она даже внешне похорошела.

– Мама, надо угостить ребят – они же чуть не надорвались. Да еще обеда лишились из-за нас.

Та мгновенно испарилась из комнаты и загремела посудой на кухне. Пухленькая Клавочка вплотную придвинулась к Копытову. Виктор как бы безучастно пристроился в кресле под торшером и разглядывал журнал мод. Когда поднял голову, удивился: молодая хозяйка уже сидела на коленях земляка и застыла в поцелуе. «Ну и Клавочка! На вид совсем сопливая, а уже такая шустрая», – осудил он ее и, чтобы не видеть этого безобразия, снова уткнулся в журнал.

Потом хихикающая парочка скрылась в ванной, где минут десять тщательно мыли руки, а заодно умывались, причесывались. Тут и сияющая мама подоспела.

– Кушайте, солдатики. Мой муж уж так любит горох, уж так любит!

Виктор от гороховой жижи с вареной колбасой сразу отказался и попросил чаю. Копытов же пренебрег предупреждением старшины роты и с жадностью уплетал угощение. Еще и нахваливал. А чтобы добру не пропадать, с удовольствием проглотил и порцию друга. Настала приятная пора поблагодарить хозяек. Виктор минут пятнадцать томился на улице, пока легкомысленный Копытов прощался в подъезде с очаровательной Клавочкой.

Взъерошенный земляк вышел, облизываясь, он чем-то напоминал избалованного домашнего кота.

– Ты знаешь, Витек, оказывается, я обворожительный.

– А я, выходит, обходительный – стороной обхожу подобных девиц.

– Ты хочешь сказать: бесподобных! Ох, и хороша чертовка! Просила не забывать, заходить в свободное от службы время. Эх, будь моя воля, моя служба состояла бы только из свободного времени. Да я бы вообще не уходил от нее. И так все два года! – снова облизнулся он.

– Смотри, дослужишься. Как бы не захлебнулся этой свободой.

В казарме же для Копытова начались нелегкие испытания: оказывается, за всё приходится платить, за удовольствия – в особенности. Прогнозируемые последствия превзошли даже самые смелые предположения Хохмачко. Копытов даже на себя произвел крайне неприятное впечатление и очень сожалел, что лишен возможности испытать в деле персональный противогаз.

Что же касается других, то их можно понять: от него шарахались, зажимали нос и обходили стороной. А зловонный горох упорно проявлял себя, причем в самые неподходящие моменты. Предусмотрительные солдаты вынесли кровать Копытова в сушилку – к туалету поближе, чтобы он ночью пропотел и проветрился как следует, а то до бани – целых трое суток!

Огорошенные мысли полночи безжалостно терзали беднягу в «кабине солдатской задумчивости», и в результате глубоких раздумий он пришел к выводу: горох теперь не для него!

Глава 6 Первые конфликты

Мелкие радости только путаются

под ногами крупных неприятностей.

Скоро солдатская жизнь Виктора потекла обычным, размеренным ходом. Он привык анализировать и подводить итоги: за день, неделю, месяц… Оценивая свое положение, он не мог не признать, что каждое мгновение дается человеку не просто так, а с определенной целью. Происходят очень важные процессы, даже если они на первый взгляд кажутся обыкновенными и ничего не значащими.

– Мы познаем жизнь, а она познает нас. Получается взаимный интерес.

А в армии все на счету и все на виду, поэтому к каждому такое пристальное внимание. Виктор жил этой жизнью и как бы со стороны наблюдал за ней, подмечая ее характерные особенности.

С первых дней пребывания в части новобранцы попали под жесткую «опеку» старослужащих – «черпаков», «дедов» и «дембелей». Последние громогласно заявили о себе, когда в середине декабря Тихонин сразу после подъема радостно объявил:

«До приказа осталось сто дней! »

Казарма сотряслась от дружного «Ура! ».

Жертвы определились сразу. Слабовольные и недостаточно физически развитые солдаты, такие как Тихонин и Туралиев, безропотно смирились со своим положением. Попав в зависимость, они исполняли все прихоти нагловатых «дедов», «стариков» и оказывали им всяческие услуги: стирали и гладили форму, подшивали подворотнички, чистили сапоги, заправляли постели, бегали за продуктами в ларек. В столовой их порции ужимались в пользу вечно голодных старослужащих. Каждый день дембеля подзывали к своему столу молодых и требовали четкого ответа: сколько осталось до приказа? Если тот ошибался, то его кусок масла круто солили или перчили и заставляли съесть.

Наибольшей агрессивностью и наглостью выделялся всё тот же Гусяков. Обладая скверным, капризным характером, Гусь просто патологически не переносил довольных и счастливых лиц. Сморщенный лоб, злобные глаза, глубокие складки от крыльев носа и опущенные края тонких губ – всё это свидетельствовало, что человек напрочь лишен радостей в жизни. Постоянное недовольство и плохое настроение изнутри съедали его, лишая даже слабых перспектив на возможное оздоровление.

Гусю до всего было дело. Он словно искал повод, чтобы завести себя и разрядиться. При этом всякий раз он бурно реагировал по любому пустяку. К солдатам обращался не по именам и фамилиям, а по насмешливым прозвищам, которыми щедро одаривал каждого. Командиры и начальники не являлись исключением. Ротного он окрестил «рвотным», взводного – «взведенным», старшину – «страшиной», старшего сержанта – «страшным», сержанта – «сэром Жаном»… А узел связи называл не иначе как санузлом.

Однажды после подъема спесивый Гусь повелительным тоном прогнусавил в сторону Виктора:

– Эй ты, салага, с сегодняшнего дня будешь заправлять мою постель. – Их кровати стояли рядом, и это соседство не доставляло Виктору особого удовольствия.

Откровенное хамство резануло по самолюбию молодого солдата. Виктор бросил на неуклюжего и надменного соседа презрительный взгляд, но промолчал. После пробежки и умывания Гусь оделся и перед построением направился в курилку. Во время утренней поверки прапорщик Хохрячко был вне себя:

– Рядовой Гусяков, выйти из строя. Почему постель не заправлена? Молчать! Мне плевать на твои объяснения! Ты думаешь, если ты Гусяков, то с тебя как с гуся вода? Я тебе покажу, где раки зимуют!

От злости зрачки Гуся сузились и забегали. В воспитательных целях Хохрячко решил воспользоваться своей властью и проучить зарвавшегося наглеца. И он своего не упустил.

– Объявляю два наряда вне очереди.

Из груди строя вырвался странный гул, в котором слилось всё: возмущение и одобрение. Со стороны новобранца это был смелый вызов не только Гусю, но и всем старослужащим. Виктор это понимал и мысленно готовился к отпору. Но всего предусмотреть просто не мог. Уже вечером он столкнулся с первыми происками в свой адрес. Тщательно укладывая штаны и куртку на табуретке, Виктор обратил внимание на темное пятно на одеяле. Оно оказалось мокрым. Заглянул под кровать – там обнаружил лужу. Что же предпринимать? И пока толстомордый сосед отсутствовал, Виктор поменял постели.

«Наверняка это его рук дело», – решил Виктор. И лежа в сухой постели, притаился в ожидании дальнейшего развития событий. А они обещали вылиться в серьезный конфликт.

Гусь где-то задерживался. После команды «Отбой! » выключили свет, а он словно чувствовал и не спешил в свою мокрую постель. Пока Виктор ломал голову, Гусь, воспользовавшись отсутствием старшины роты, с другими дембелями чифирил в каптерке. Побаиваясь всё же дежурного по части, он осмотрительно выглянул в коридор и распорядился:

– Дневальный, поставь кого-нибудь на фишку. Пусть на шухере постоит, пока мы тут… делом занимаемся.

За разговорами засиделись. Уже во втором часу Гусь в потемках разделся и с привычной лихостью нырнул под одеяло… Как и следовало ожидать, тут такое началось! Уснувшую казарму тут же разбудил отборный мат. В случае войны или пожара он вряд ли был бы таким громким и эмоциональным. Вскочившие солдаты переполошились: кто-то спросонья бросился к выходу. Тотчас резанул по глазам свет и осветил следующую картину: взбешенный Гусь метался у своей кровати и грозно размахивал кулаками. Но броситься на молодого соседа, с вызывающим безразличием наблюдавшего за ним, и вылить на него свой бешеный гнев всё же не рискнул. Вскоре последовала его громогласная команда.

– Тихоня, а ну неси свою постель, а эту себе забирай.

Теперь Виктору стал известен и непосредственный исполнитель. Но этим инцидентом конфликт не ограничился. Наступило бодрое многообещающее утро. После резвой команды «Подъем! » послышался едва прорезавшийся голос: «Дембеля, до приказа остался девяносто один день! » Виктор привычно схватил штаны и удивился: какие-то тяжелые. Присмотрелся, пощупал: да они только что с мороза, а концы штанин, крепко связанные в узел, превратились в сосульки. «Значит, ночью их намочили и вынесли на мороз», – определил он. Наблюдавший за подъемом роты дежурный по части старший лейтенант Хромов участливо подошел к новобранцу. Все эти шуточки и армейские забавы он прошел еще на первом курсе училища – там еще и не такое вытворяли! Но здесь! С его подчиненными! «Придется принять самые жесткие меры», – решил принципиальный офицер.

– На пробежку не выходи, приведи себя в порядок, – спокойно распорядился он, хотя в душе негодовал. – Как ты думаешь, чьих рук дело?

Виктор только пожал плечами.

– Ничего. Сам разберусь, – пообещал Хромов и решительно направился к выходу.

Терпеть подобное он не собирался, но потом решил всё сделать чужими руками. Приказ есть приказ. И исполнительный Хохрячко долго не церемонился – чтобы неповадно было остальным, он во время утренней поверки всем устроил разнос:

– Я не потерплю «дедовщины»! Буду ее пресекать не только в зародыше, но даже в процессе зачатия. У нас нет и не будет ни «стариков», ни «дедов»-пердунов, ни их детей, ни внуков. Да-да, никаких «духов», «слонов», «черпаков»… У нас все равны. За каждый выкрик об оставшихся днях до приказа буду давать два наряда вне очереди. Все запомнили? Виновные не будут вылезать из туалета и усердно драить зубной щеткой «очки» и писсуары. Не советую со мной связываться, когда я в гневе.

Однако воспитательной работы Хохрячко хватило только до отбоя. Виктор на себе ощутил ее «положительные» результаты. Ночью полусонным он побрел в туалет и только вошел, как свет вдруг вырубился. Он предусмотрительно отскочил к окну и приготовился к встрече. Дремота мгновенно улетучилась. Дверь распахнулась и, судя по топоту сапог, вбежало четверо. Виктор вслепую отбивался жестко: в ход пошли руки и ноги. Правда, и самому несколько раз досталось палкой. Когда он вырвал ее и пустил в ход, раздались истошные вопли, послышался ретирадный топот налетчиков. Тотчас воцарилась подозрительная тишина. По-прежнему было темно и жутко. Виктор перевел дух, выждал две минуты и вышел в коридор. Дневальный виновато опустил голову и поспешил скрыться в сушилке. Виктор ворвался следом, зажал его в углу и потребовал назвать посетителей туалета. Тот сразу почувствовал силу и не рискнул испытать ее на себе: назвал всех, в том числе и Гуся.

– Значит, пришло время действовать решительно, – пришел к выводу Виктор. Иначе заклюют, запинают и размажут по стенке.

Уже на следующий день он троих поочередно заводил в сушилку, где каждый разговор начинался точными предупредительными ударами по животу – синяки-свидетели никому не нужны. С Гусем он решил действовать иначе. Но не успел.

Ночью ему на голову набросили одеяло, сверху навалились несколько человек. Виктор пытался сопротивляться, но силы оказались неравными. Его били бляхами и кулаками. Истязание заняло всего несколько секунд, после чего налетчики организованно разбежались.

Высунув голову из-под одеяла, Виктор с облегчением вдохнул полной грудью далеко не свежий, но всё же спасительный воздух и услышал, как в разных углах казармы шаркали торопливые шлепанцы. Послышались вздохи облегчения и беспорядочный скрип, которые поглотились наступившей тишиной, как будто ничего и не случилось. Все затаились. Гусь сделал вид, что крепко спит, а для убедительности стал громко сопеть, но он явно переигрывал.

Наступившее утро, казалось, ничем не отличалось от предыдущих. Но эта таинственная обыденность таила в себе нараставшую нервозность. После завтрака Гусь словно испарился. Уж не поджарился ли, подумал Виктор, теряясь в догадках, когда обошел все классы и другие помещения. На занятиях он отсутствовал, в наряде его тоже не было. Только перед обедом Виктор выяснил, что тот находится в казарме. Сославшись на недомогание, он получил разрешение отлежаться, отдохнуть.

«Ну что ж, может, это и к лучшему», – признал Виктор и со своим неразлучным земляком Копытовым решил навестить «больного». Попутно решили осуществить поиск пропавшей у Славного сгущенки. Уже наученный горьким опытом, он предварительно пометил этикетку крестиком, что не только облегчало розыск по горячим следам, но и сразу доказывало виновность главного подозреваемого. В первую очередь подозрение пало на прожорливого соседа, большого любителя до чужого, особенно сладкого. Беззаботный Гусь блаженно отсыпался, когда пострадавший сыщик обнаружил в его тумбочке крестоносную пропажу. Правда, осталось только полбанки.

Земляки расположились с обеих сторон кровати, и Виктор резко сдернул с Гуся одеяло. Тот вылупил испуганные глаза и хотел вскочить, но Славный намертво прижал его ногой, пружины жалобно заскрипели и застонали.

– Ну что скажешь, Гусь лапчатый? Врезать бы тебе сейчас, да не в моих правилах: лежачих не бью. Но запомни, гнида, если еще раз сам возникнешь или кто-то из твоих «шестерок», на первых же стрельбах яйца твои враз отстрелю, – предупредил Виктор и бросил на соседа презрительный взгляд. – Они будут моей главной мишенью. Тебя это устраивает?

– Да ты что, псих? – испугался Гусь, прикрываясь дрожащей рукой.

Ухмыляющийся Копытов извлек из кармана большие ножницы и перед лицом «больного» угрожающе продемонстрировал их колющие возможности.

– Это я псих – мне всё можно. Витек, а чё ждать? Может, прямо сейчас? Не хочешь, ну и зря. Тогда я ему моргалы выколю, чтоб больше попусту не хлопал. Я из его рожи сейчас сделаю дупель «пусто-пусто». Красивым станет, как моя задница!

Копытов сделал резкое движение ножницами, Гусь со страха зажмурился.

– А ты трус, оказывается. Такую вонь поднял! Наложил, сволочь? Фу! – Копытов прикрыл нос. – Смотри-ка, он и без гороха способен.

– Да вы чё, мужики? Я вам ничего плохого не сделал! – черные зрачки Гуся панически забегали, как мыши в клетке при виде кошки.

– Так мы все-таки «мужики», а не салаги? Как мы сразу выросли в твоих глазах! Это хорошо, что ты начинаешь кое-что понимать, – улыбнулся Виктор, но Копытов вошел в раж:

– Ладно уж, уговорил – я сейчас не буду. Лучше сделаю это ночью, чтоб никто не видел и не слышал. Без свидетелей всегда лучше. Так что жди, друган... будущий пустушечный дупель.

Виктор убрал ногу с тела Гуся и потребовал, чтобы тот встал. Он нехотя подчинился и стал прилизывать свои непослушные волосы. Славный врезал ему в солнечное сплетение – тот застонал и скорчился от боли.

– Это для твоей же пользы. А теперь падай, – Виктор ударил по затылку, и тот со скрипом рухнул на кровать. – Да, чуть не забыл: ты же у нас сладенькое любишь? Так что придется тебя сгущенкой накормить… – Виктор опрокинул банку, из которой потекла матовая струя. Попадая на красную физиономию Гуся, она медленно растекалась. Вскоре его глаза, лоб, щеки стали заплывать ползучей липкой массой. Когда струйка стала совсем тонкой, Виктор заботливо набросил на гнусавого соседа одеяло:

– Смотри, не простуди свои «причиндалы» – мои будущие мишени.

После этого разговора «по душам» Гусь по ночам стал беспокойным. Часто стонал, вскрикивал, просыпался от страшных сновидений. Вскоре испытание его нервной системы закончилось тем, что он поменялся кроватями с приятелем-сержантом. Но от угроз Копытова это его не спасало. А тот всегда отличался завидной настойчивостью и прямолинейностью: каждый раз, встречая свою будущую жертву, он радовался, как голодный охотник при виде зажаренной дичи. Испуганный Гусь не знал, куда от него деться. Копытов же ухмылялся и шепотом напоминал о своем обещании. Гусь воспринимал его слова всерьез: от этого непредсказуемого сумасброда всего можно ожидать.

Через два дня командиры грозились провести стрельбы. Узнав о дате, Гусь решил не рисковать и срочно слег в медсанчасть с жалобами на острую боль в животе. Копытов с Виктором быстро и со знанием дела поставили диагноз: его прошиб понос со страху. Они добродушно посмеялись и единогласно отметили: без него воздух в казарме только чище будет.

Отсутствие Гуся совершенно не сказалось на боеготовности не только дивизии, но и роты связистов. Командир взвода Хромов проводил практические занятия с группой телеграфистов. Вдруг его срочно вызвал подполковник Юрасов – это уже выглядело не совсем обычно. Отсутствовал недолго. Вернувшись, старший лейтенант с беспокойством в голосе объявил:

– Славный, тебя зачем-то приглашают в военную контрразведку. Что, даже не догадываешься?

Внешне спокойный Виктор недоуменно пожал плечами и привстал.

– Не стоит бежать от собственной судьбы – всё равно не удастся, – ответил он, стараясь унять невольную внутреннюю дрожь – всё-таки волнение проявило себя. А озабоченный офицер подробно объяснил, где находится этот, по его мнению, начиненный всевозможными тайнами кабинет. Присутствующие удивленно переглянулись и промолчали. Каждый подумал: «За что? »

Виктор не стал ломать голову над причиной вызова – на месте всё станет известно. Под ногами приятно хрустел свежий сухой снег: солдаты еще не успели убрать. Погруженный в бело-серебристый океан безмолвия, Славный шел по ровному коридору, хотелось громко крикнуть и услышать ответное эхо, но счел подобное поведение за мальчишество. Как же завораживало голубое небо, призывавшее в полет! Он бы рад взлететь облачком, да крылья подрезаны, да еще двухметровые утрамбованные стены, украшенные свежим пушком, до слез слепили глаза.

Славный подошел к двери и только сейчас с волнением представил, что его ждет: всё начнется с вопросов – нужных и ненужных, прямых и наводящих, вопросов-ширм и вопросов-ловушек. Прислушался и тихо постучал. Высокий сухощавый офицер встретил его приветливо и даже предложил присесть. Удивленный Виктор подчинился и приготовился к атаке с его стороны в виде каверзных вопросов. Однако ему пришлось только слушать. Майор Буров довольно точно обрисовал обстановку, сложившуюся в их роте и, как бы между прочим, напомнил о грозящем отстреле определенных жизненно важных органов. Виктор крайне удивился его осведомленности.

– Так что ты можешь сказать по этому поводу? – майор просверлил Виктора острым взглядом.

– Только одно: козел! Хотя возомнил себя «дедом». Значит, старый козел!

– Ну, брат, если всех козлов отстреливать, то кто же тогда служить будет? – озабоченно покачал головой майор. Ему понравилась простота этого прямолинейного парня. Да и его телосложение говорило о многом. Такой может за себя постоять, настоящий боец! – А с баранами что будем делать? Тоже лишим наследства?

– Думаю, что Российской армии не нужны ни козлы, ни бараны, ни ослы… А настоящие мужики!

– Согласен. Да где ж их столько взять-то? Ты посмотри, какая сейчас смертность. А молодежь хилая: набирать стало не из кого. К восемнадцати годам у призывников ворох болезней. Правда, есть и такие, которые ищут лазейки, чтобы избежать призыва… И находят! Но многие действительно не годны. Я уж не говорю о всяких там дистрофиках, алкоголиках, шизофрениках, судимых… – Майор закурил и открыл форточку. Виктор нервно под столом потирал вспотевшие ладони, свежего воздуха ему как раз и не хватало. – А что в армии творится: то побег, то самострел, а то безжалостный отстрел своих сослуживцев. Да что говорить – строем стали покидать расположение своих частей! Вот до чего дожили! А сколько наркоманов! Даже в нашем военном городке, казалось бы, святая святых – ракетные войска стратегического назначения! – наркотики появились. То тут, то там изымаем. И каналы ведь находят. Поставь такого наркомана на боевое дежурство, даже представить трудно, что он может натворить! Но об этом мы подробно поговорим в клубе. Я расскажу, что у нас в дивизии творится, как рвутся к нам криминальные элементы, террористы и иностранные разведчики. А также о разгильдяях и злостных нарушителях воинской дисциплины… Но ты-то не такой. Или и вправду во время стрельб хотел Гусякову отстрелить кое-что? – майор снова пристально взглянул на Виктора.

Тот застенчиво улыбнулся.

– Нет, конечно. Я только хотел его припугнуть. Уж больно он подленький мужичонка. А фиговым листком подлость не прикроешь – она из него так и прет.

– Ну и «шуточки» у тебя. Да и методы воспитания – не очень. В вашей части еще нормально. Там люди проверенные, с допусками. Бывают, правда, кое-какие шалости. А вот что в других родах войск творится! Не во всех, конечно…

– В темноте не только грязь, но и мразь не видно. До поры до времени, конечно. Но если не бороться, так… Я считаю, что всё зависит от командира части и от офицерского состава.

– Ваш Юрасов – мужик что надо! Проявляет человечность и заботу. Но и расхлябанность, разгильдяйство всякое не терпит. У него не забалуешь, не расслабишься – когда требуется, умеет жестко спросить и твердо потребовать. Иначе нельзя. Что же касается тебя, то я ознакомился с твоим личным делом. Уверен, ты и без автомата в состоянии постоять за себя, – майор Буров решительно протянул руку.

– На том и стоим.

Это было сказано так уверенно и просто, что офицер ни на минуту не усомнился в искренности его слов и доброжелательно улыбнулся.