БЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ 5 страница

Из больницы Славный направился к Гришке Карнизову.

«Куда девался? Хоть у соседей узнаю», – решил он, ощупывая на дне своей сумки две коробки.

Двухэтажный облезлый дом сиротливо застыл среди новых домов-великанов. Он как бы стеснялся своей старости и невзрачного вида, поэтому притаился в мрачной тишине, не нарушая общей красочной живости микрорайона. Славный влетел в привычный подъезд и с удовольствием пробежался по деревянной скрипучей лестнице. Нажал на кнопку и прислушался. Никого. Ах так, тогда всех подниму на ноги. Его палец снова прилип к кнопке. Глазок вдруг потемнел, и за дверью послышался хриплый голос:

– Витек, ты?

– Ну кто же?

– Ты один?

– Нет. С дивизией. Дом окружен, лучше сдавайся по-хорошему, – улыбнулся Виктор, обрадовавшись, что наконец-то нашел пропавшего друга.

Замок щелкнул, дверь чуть приоткрылась. Убедившись, что гость действительно один, Гришка распахнул ее шире и поторопил. Виктор протиснулся и бегло осмотрелся.

– Ты какой-то напуганный. Что с тобой? А мать где? – недоумевал он.

– В больнице, – протяжно выдохнул Гришка и своей искренностью заслужил сочувствие.

– Вот возьми. Привез ей лекарство.

Гришка обрадовался не только глазами, а всем телом, схватил коробки и убежал в другую комнату. Удивленный Виктор плюхнулся в кресло и прикрыл тяжелые веки. Прошло две минуты, друг не появлялся. Затянувшаяся тишина показалась подозрительной. Славный тихо привстал и на цыпочках подкрался к двери. Приоткрыв ее, заглянул: Гришка за столом считал какие-то белые таблетки.

– Зачем? Ты что, мне не доверяешь? – возмутился Виктор, нахмурив брови.

– Ты хоть знаешь, каких это денег стоит?!

Он так выразительно произнес, что за одну эту фразу ему запросто можно присвоить звание народного артиста! И тут Виктора осенило: всё вдруг выстроилось в единую цепочку. И как Гришка, узнав, что он едет в Ростов-на-Дону, просил привезти, якобы для матери, лекарства, и как упрашивал его, навязывал телефон своих друзей, и как интеллигентный мужчина с какой-то напыщенной таинственностью навестил его, а затем вручил безобидные на первый взгляд коробки, и как Гришка то прятался от него, то с трепетной радостью взял их и вдруг устроил ревизию, сославшись на высокую цену.

– Так это наркота? Химия?! – Гришка испугался одних этих слов, непозволительно произнесенных вслух и так громко, а Виктор схватил его за грудки и прижал к стене. – А обо мне, сволочь, ты подумал? Я с ними везде отирался: на стадионе, в гостинце, в поезде, здесь… А если б меня прихватили? И доказывай потом…

– Еще как подумал! Ты чистый, ты вне всяких подозрений.

– И тогда ты решил испачкать меня, используя втемную? Не тебе же одному… Пусть и другие окунутся в это дерьмо, пусть поработают на тебя. Тварь, ты же меня подставил… – Виктора трясло от ярости, глаза налились кровью, ноздри раздулись, а челюсти заскрипели в бешенстве. – Я же рисковал из-за тебя и этой заразы. Как ты мог? Мы же друзья?!

– Так вышло, я крепко влетел. Пойми, я попал… в безвыходное положение. Мне надо было рассчитаться с долгами, они требовали отработать… А тут ты… Я всё просчитал и был уверен.

– Какая же ты мразь! – разъяренный Виктор ударил его в лицо. – Вот мы и рассчитались. А уж как ты с ними будешь, твое дело.

Гришка присел на корточки и захлюпал.

– Тебе хорошо рассуждать, а я подсел уже… Однажды нашел у отца заначку, решил: пусть, мол, поделится с родным сыном. Разок попробовал и втянулся.

Виктор побагровел.

– Так твой же отец милиционер! Зачем же он… домой?!

– Откуда я знаю. Сам-то он не употребляет, а вот я…

– О чем он думал? Чтобы так легкомысленно… Не понимаю я его.

Гришка жалобно растирал слезы по распухшему лицу, а Виктор, возвышаясь над ним, брезгливо плюнул, но в горле всё пересохло.

– Ну и семейка! – выплеснул он уже за порогом и громко грохнул железной дверью.

На улице Славный с горечью отметил:

– Вот и еще одно разочарование. Не слишком ли много? Он же не был таким… Надо же, каких-то два-три месяца – и напрочь сломался. Конченый человек. Но меня-то зачем втянул? По его мнению, и я должен пройти через это. Вот она, продажная психология. У, волчье отродье! У него и глаза-то теперь звериные. – У Виктора зачесались кулаки. Будь в этот момент Гришка рядом, получил бы еще раз!

Пройдя в быстром темпе километра три, Славный чуть остыл и разрядился.

– Ничего, с каждой ошибкой и испытанием люди только взрослеют. – После короткой паузы он с грустью добавил: – Еще худеют и седеют. Но мне пока рано. А если ошибки становятся привычкой, надо менять эту порочную привычку.

На следующий день Виктор принес в райвоенкомат дополнительные справки и характеристику и сразу же получил повестку. Он испытывал двоякое чувство: с одной стороны, добился своего… Вместе с тем не оставляло тревожное волнение: что же его ждет впереди?

Предоставленная неделя показалась самым настоящим наказанием. Виктор не знал, куда себя деть. Чтобы не встречаться с матерью, дома почти не появлялся – ночевал у друзей. А если и приходил, то за полночь, а уходил очень рано. Бесцельно бродил по хмурому родному городу, прощался с близкими и ставшими дорогими с самого детства проспектами, улицами и улочками, пытался запечатлеть и впитать в себя родной воздух.

Отца навещал каждый день, чувствовал – он нуждается в этом. Да и сам скучал по нему. Много говорили о жизни, о ближайших планах и отдаленных перспективах, хотя Виктор не любил загадывать. Он думал только об армии: как она встретит его? Какие готовит ему испытания? Но особых трудностей для себя не видел, наивно полагая, что хуже, чем сейчас, уже не бывает. Отец же то с некоторой веселостью, то с серьезной озабоченностью вспоминал свою службу в химических войсках, с теплотой рассказывал о первых шагах и детских годах сына. Виктор уже много раз слышал об этом, но не перебивал – видимо, эти воспоминания доставляли отцу удовольствие.

А делалось это неспроста – его словно тянуло вернуться в свою молодость, с которой связаны самые приятные события. Но каждый раз чего-то не договаривал – только загадочно вздыхал и переходил к новому эпизоду. Виктор проявлял деликатность и не настаивал. У него свои заботы: дни и ночи теперь стали похожи на близнецов.

Чтобы хоть как-то убить время, по вечерам он навещал близких родственников. Эти добрые, милые его сердцу люди, отличавшиеся по возрасту, по характеру, по положению и достатку, радовались его приходу – ведь раньше он нечасто баловал их своим вниманием, о чем сейчас искренне сожалел. За чаем и долгими откровенными разговорами он получал то, что хотел получить, – общение, внимание и заботливую теплоту, которую жадно вбирал в себя и заранее накапливал, словно хотел защититься не только от наступивших уже холодов, но и будущих морозов и прочих испытаний. Бодро прощаясь, приглашал на проводы – полагал, что их присутствие для него будет приятным и полезным. Да и лишний раз встретиться с родными никому не повредит, тем более не по такому уж и печальному поводу.

И вот настал поворотный для Виктора день. Как и задумывалось, проводы отличались простотой и скромностью – присутствовали только самые близкие родственники, соседи и друзья. И то не все: Сашка Абрамов, как назло, оказался в командировке, а Муха – на спортивных сборах. К счастью, всё обошлось без торжественных речей, нудных назиданий и тягучих инструктажей, прозвучали только краткие напутствия и пожелания честно служить. Отец по такому поводу сбежал из больницы. Он сидел рядом с коротко постриженным призывником и заботливо подкладывал в его тарелку салаты – просил нажимать на витамины. Виктор с щемящей тревогой незаметно присматривался к нему.

«Чем быстрее бежит время, тем меньше между нами внешнего сходства. Оно словно сознательно различает, разделяет нас, – с грустью отметил он. – Да, резко он сдал. Неладное с ним что-то творится, прямо на глазах увядает».

Мать суетливо подносила спиртное и закуску и украдкой смахивала с покрасневших глаз слезы. Ее родная сестра, степенная и величавая тетя Вера, помогала ей по хозяйству. Виктор любовался плавной походкой своей тетушки. Вскоре заметил, что она как-то задумчиво и с интересом посматривает то на отца, то на него. По другую сторону от Виктора важно восседал ее шестнадцатилетний сын Игоряшка. И тетя Вера нет-нет да украдкой снова взглянет на них, как бы сравнивая всех троих.

Когда голосистая гармошка соседа Егорыча вытащила гостей из-за стола и пустила в пляс, Виктор вышел на лестничную площадку глотнуть свежего воздуха. Из приоткрытой двери доносились озорные частушки:

Я девчонка боевая –

Головы мне не сносить,

И на праздниках бывая,

Жажду выпить, закусить.

Ее сменил хрипловатый голос Егорыча:

Сколько женщин повидал –

Лучше жинки нету:

Все надежды оправдал

И помог соседу.

После проигрыша, сопровождаемого залихватским притопыванием женских каблуков, снова послышались звонкие женские голоса:

Навестил меня миленок

И провел со мной всю ночь:

Еле встал он без силенок –

От меня поплелся прочь…

– У-у-ух ты! – снова послышался ритмичный топот, в такт ему замельтешил белый платочек.

Как люблю тебя, мой голубь:

Для меня ты лучше всех.

Как представлю в бане голым,

Разбирает жуткий смех!

Тетя Вера осторожно выглянула и, увидев Виктора одного, разделила его полутемное одиночество. Прижавшись рядом с ним к перилам, она дрогнувшим голосом призналась:

– Как же быстро пролетело время! И не заметила, как жизнь прошла… – Уловив на лице Виктора недоумение, улыбнулась: – А ты молодец! Серьезный! Не то что мой шалопай! Учится из-под палки, ничто его не интересует… А-а, даже говорить не хочется, – как-то обреченно еле слышно проговорила она. Затем снова переключилась на племянника: – Как же ты похож на отца! Виктор, береги себя, – на ее красивых глазах сверкнули жалостливые слезинки.

– Да что ты, теть Вер… чай, не на войну. – Виктор по-родственному обнял ее, чтобы утешить. Она приподняла руку, чтобы пройтись по его волосам, но его рост не позволил сделать это так, как ей хотелось. И она нежно провела по щеке.

– Боюсь я что-то… Всё-таки не чужой ты мне – знаешь, как в груди щемит!

Она ушла, оставив у Виктора какое-то странное чувство с привкусом едва уловимого беспокойства.

Гуляли до утра, отдохнуть Виктору не пришлось. Да он и не хотел. Знакомое предстартовое волнение не допускало даже робких признаков сонливости. И в одиночестве оставаться совсем не хотелось.

Рано утром отец на прощание обнял сына и вроде бы торжественно, но всё же чуть дрогнувшим голосом призвал:

– Служи, сынок, хорошо, достойно. Не позорь ни себя, ни нашу фамилию, – глубоко выдохнув, продолжил: – Я в тебя верю. И не забывай: лучше работать головой, чем кулаками, – больше пользы.

Сын задумался.

– Пап, давно собираюсь спросить: неужели жизнь состоит из одних ошибок и переживаний?

– Не только. Ты забыл упомянуть еще об одной важной детали: об устранении последствий. Любых. Всегда помни о работе над ошибками.

– Пожалуй, ты прав. Иначе не было бы прогресса и мы погрязли бы в хаосе.

– Я рад, что ты хоть на капельку приблизился к пониманию основ жизни. Это поможет тебе в армии. Хочу, чтобы тебя окружали только настоящие друзья. В одиночестве человек холоден и беспощаден, как последняя спичка в коробке.

Только он отошел, мать со слезами бросилась к Виктору, словно ждала этого момента, и, прижавшись к его груди, запричитала:

– Так и не пришлось поговорить. Прости, сынок, за всё. Не держи на меня зла. Береги себя.

Он молча покачал головой и холодно отстранился – обида не отлегла еще от сердца.

Из военкомата старенький «пазик» помчался в Дзержинск, на областной сборный пункт. По дороге Виктор жадно прильнул к окну и прощался со своими земляками, родными улицами, районом и городом, которые, судя по их повседневному виду, и не подозревали об этом, продолжая жить и радоваться даже обыкновенной будничной жизни. А то бы все они обязательно ответили ему улыбкой или искренним сочувствием. Вдруг вспомнилось четверостишие:

А ну, отвяжись, невезенье!

И все неприятности – брысь!

А ну, улыбнись мне, веселье,

Еще недожитая жизнь!

– Я – молод, я – молот и не хочу быть наковальней. Всё, начинаю новую жизнь! Без черновика и сразу с белого листа! – твердо решил Виктор и трижды на удачу сжал кулаки.

А на сборном пункте призывников ждала новая медкомиссия. Виктор быстро, без задержки прошел всех врачей и в одних плавках предстал перед солидными людьми в белых халатах.

– Доброволец, значит? – не то спросил, не то с удивлением отметил председатель. – Поди, из-за девушки?

– Так точно.

– Ну, посвяти нас: что случилось?

– Я ей говорю: «Любимая, я ради тебя пойду на всё! » А она мне: «Тогда иди, и не просто иди, а в армию». Вот я и…

– Верный курс! Молодец! Жалобы на здоровье есть? Хотя какие могут быть жалобы у такого богатыря! Вы только посмотрите на этого Геракла!

Одеваясь в коридоре, «Геракл» с интересом наблюдал за работой областной медкомиссии. Следующим пригласили худого и длинного парня в очках. Из полуоткрытой двери донеслось:

– Поверьте, я действительно косой.

– Знаем таких: закосить, значит, хочешь? – похоже, у председателя комиссии с юмором было всё в порядке. – А может, ты и дальтоник?

– Да, с цветами у меня с самого рождения путаница.

– Тогда вопрос на смекалку. Сколько цветов у светофора?

– Три! – уверенно выпалил костлявый.

– А в радуге?

– По-моему, семь, – на этот раз неуверенно ответил он.

– Правильно. А говоришь, в цветах не разбираешься. Годен по всем статьям. Следующий. Ах, это опять ты? – обратился старший медкомиссии к очередному призывнику. – В который уже раз? В пятый? Надеюсь, на этот раз жалоб нет?

– Я морской болезнью страдаю, – признался розовощекий парень, переминаясь с ноги на ногу.

– Тогда будешь служить в морфлоте, раз без моря страдаешь.

– Вы не так поняли. Меня будет тошнить и рвать.

– Сначала обязательно будешь рвать и метать, когда палубу заставят драить. Но потом привыкнешь. Следующий.

К столу подскочил маленький узкогрудый парень – на вид лет пятнадцати-шестнадцати. Даже члены комиссии удивились.

– Ты кто?

Тот замкнулся: то ли забыл, то ли боялся выдать семейную тайну. Его смиренное выражение вызывало откровенную жалость, он силился поднять глаза, но не мог оторвать их от пола, и они бесцельно блуждали по начищенной обуви офицеров. Наконец он выдавил из себя:

– Харитон Тихонович Тихонин.

– Тебя откуда такого занесло? Случайно не ветром… в форточку? – усмехнулся председатель. – Жалобы есть?

– Знакомый врач сказал, что в армии меня ожидает летальный исход.

– Никого не слушай, особенно гражданских. Армии лучше знать, что тебя ожидает. Будешь летать. В авиацию его – там все болезни сразу улетучатся.

– Только не туда, – взмолился парень, он метнул острый взгляд и тотчас же отвел его в испуге, – там самолеты то не взлетают, то падают, то приземлиться не могут.

– Им виднее – техника сейчас знаешь, какая умная! Ладно, уговорил. Забирай, твой кадр, – кивнул председатель старшему лейтенанту. – Иначе вообще никого не получишь. Нет людей – сам видишь, какие в резерве.

– Если «покупатели» берут, значит, и такие нужны, – заключил Славный.

Когда только что «купленный» будущий боец выскочил в раздевалку, его окоченевшие ноги стали энергично приплясывать. А лицо выражало такое страдание, будто ему нестерпимо хотелось в туалет. Приподнятое настроение, царившее за дверью, передалось и Виктору. Его наблюдения прервал обратившийся к нему басом здоровый краснощекий парень:

– Слушай, я не опоздал?

– Люди никогда не опаздывают туда, где их совсем не ждут.

Но незнакомец настаивал:

– Копытова не вызывали?

– При мне – нет. Ну и будку ты отъел! – откровенно удивился Виктор. – И зачем тебе такая?

– Надеюсь, для нее в армии не найдется головного убора! Так что меня призывать – одна морока.

– Не расстраивайся, противогаз на тебя всё равно напялят – он резиновый и совершенно лишен эмоций и сострадания. Так что раздевайся – и по кругу.

Глава 4 Первые впечатления

Впечатлений в жизни много, и все они

важны, но самые первые обладают особой ценностью новизны.

Виктор, Копытов и Тихонин попали в одну команду и через три часа вместе с другими новобранцами оказались на вокзале, откуда скорый поезд уверенно помчал их на Восток. Сопровождали разношерстных призывников подтянутый старший лейтенант Хромов и два прапорщика: стройный, спортивного вида Сумароков и чрезмерно упитанный, с неухоженными усами Хохрячко. В других купе раздавались добрые шутки и свободный мальчишеский смех, не познавший еще уставных ограничений. Попутчики же Виктора оказались сонно-подавленными, тихими и неразговорчивыми. Парни словно тяготились друг другом, полагая, что именно кто-то из присутствующих повинен в их призыве и теперь они всё дальше и дальше уносятся от дома. Да и мысли их откровенно скучали, а сами они, будущие однополчане, изредка перебрасывались вялыми замечаниями и снова сажали на цепь свои ленивые языки. Поезд хоть и спешил, но ехал долго, давая Виктору возможность и выспаться, и о многом подумать. С необъяснимой тревогой вспоминал он больного отца и мысленно желал ему скорейшего выздоровления.

Не раз мысленно напоминал о себе и никогда не унывающий Глеб. Познакомились еще мальчишками в секции, где Муха на общественных началах играл роль весельчака и живой кладовой анекдотов на любую тему. Однажды Виктор дал ему прочитать рассказ Чехова «Унтер Пришибеев», с тех пор этот герой стал для них любимым. Друзья знали это произведение наизусть, часто к месту и не к месту цитировали, доставляя удовольствие и себе, и товарищам.

Виктор вспомнил, как однажды они пришли на пляж и озорной Муха не удержался. Он представил себя перед мировым судьей, вытянулся и сморщил лицо, будто только что вляпался в свежее дерьмо. Актерствовал он великолепно:

«…Иду я тихо, благородно… – начал он хриплым, придушенным голосом. – Смотрю – стоит на берегу куча разного народа людей. По какому полному праву тут народ собрался? – спрашиваю».

«…Разгоняю я народ, а на берегу на песочке утоплый труп мертвого человека. По какому такому основанию, спрашиваю, он тут лежит? Нешто это порядок? » – продолжил Виктор простым мужицким голосом, но не так артистично, как это удавалось Глебу.

«…Тут дело Сибирью пахнет, – замахал указательным пальцем Муха и тут же устремил его на восток. – Может, тут уголовное смертоубийство…»

«Пожалуй, прав он насчет Сибири», – серьезно задумался Виктор и посмотрел в унылое окно – на полях уже прочно лежал свежий снег. Спешащий поезд уносил волжан всё дальше от дома, милых и родных мест, где осталась частичка их юных сердец, словно боялся: вдруг они передумают и запросятся обратно. Стоило Виктору сомкнуть уставшие веки, как перед глазами мелькнуло надменно улыбающееся лицо Лизы. С ней теперь разговор короткий – он сразу перевернулся на другой бок. После всего пережитого прошлое казалось осколками разбитого счастья. «Всё, их ни собрать, ни соединить», – уверенно рубанул он.

В проходе вдруг застыл усатый Хохрячко и сердито зашевелил густыми бровями, его озабоченный вид настораживал.

– Вы все? Чужих нет? – спросил он сразу у всех и, не дождавшись ответа, пальцем пересчитал призывников – так надежнее и быстрее.

Убежал, спустя минуту снова появился, пробежался по полкам глазами, одновременно шевеля злобными усами. Это занятие, видно, так ему понравилось, что продолжил пересчет и в третий раз. Когда он, уже спокойный и расслабленный, проходил мимо, Славный поинтересовался:

– Товарищ старший прапорщик, нашли?

В ответ вырвался вздох облегчения.

– Оказывается, сидел в туалете и не откликался. Паразит, все нервы измотал. Видимо, решил проверить мои математические способности.

– Ну и как? – игриво заинтересовался Виктор, чтобы хоть чем-то занять себя.

– Не забыл еще. До тридцати не путаюсь, а дальше не знаю, не пробовал. Вот что, хлопцы, на ночь одеяла возьмите, чтоб не продуло.

Новобранцы со скучающим видом пообещали кивками, а Виктор не унимался:

– Товарищ старший прапорщик, а куда мы едем? Расскажите о службе.

– Вот приедем, и узнаете.

– А нам хочется сейчас.

– Лично для меня слово «сейчас» означает: когда успею, тогда и сделаю. А мне всегда некогда. Но вас, салаги, это не касается. А что вы волнуетесь – для вас служба уже пошла…

– И куда же?

– Не беспокойся, совсем не к той матери. Такова моя точка зрения, и прошу не путать ее с точкой отсчета.

В одном вагоне с призывниками ехали красноярские десантники-контрактники. По обрывкам фраз Виктор понял, что они возвращались из напичканной смертельными ловушками Чечни. Они потеряли двух товарищей и заливали свое горе неумеренным количеством спиртного. Их беда передалась всему вагону, поэтому и в других купе царило дружеское понимание и солидарное уныние. Иногда из передней части вагона доносились дружные выкрики: «За Пашку! За Ивана!.. Мы за них отомстили! » Сержанты и рядовые не стеснялись в выражениях в адрес как своих почти бесправных и порой чрезмерно робких в боевых условиях командиров, так и продажных политиков. По обрывкам фраз Виктор уяснил для себя, точнее, уловил интонации разочарования, почувствовал их горечь: ведь они могли бы многое там сделать, но команды не поступали, приказы опаздывали, а что-то вообще запрещалось. Отсюда и злость, и непонимание, и черт знает что… творилось в их отравленных душах.

Виктор ощущал это даже на расстоянии; у него – не только не нюхавшего пороха и не видавшего близко смерть, но даже не державшего в руках автомата – от одних слов всё выворачивалось наизнанку. А что происходило в бушующих душах у десантников, переживших ужасы и трагедии войны, даже представить страшно. Досталось и бездействующим властям всех уровней, по вине которых им, не раз рисковавшим жизнями, до сих пор не заплатили «боевые» за предыдущую командировку. Позор! Можно ли такое представить в другой стране?!

Их возмущение передалось и Виктору, он слушал и не верил своим ушам: «Неужели, правда? Даже им!!! – не платят. А ведь это действительно “кровные“! Или “смертные“ – как хочешь их назови... В газетах пишут: в резерве сейчас столько денег! А на армию не хватает. Если уж в элитных подразделениях такое творится, значит, и во всей армии… А что говорить про инвалидов, участников войны, пенсионеров…» Виктор сразу вспомнил хмурое лицо деда у братской могилы, отчетливо услышал перезвон его орденов и медалей при приближении к Вечному огню. Они напомнили победный и одновременно панихидный звон колоколов в память по умершим и погибшим в годы войны. Затем мелькнуло благодарное лицо другого фронтовика, Ивана Иваныча, которому он вернул награды. Виктор снова увидел его лежащим на кровати – маленьким, скорченным и угрюмым. И так его стало жалко, аж внутри заныло. А казалось бы, совсем чужой человек!

Вот с таким тяжелым настроением и безрадостными мыслями Виктор мчался к неведомому месту своей службы: знал только направление и… ничего более! Чувство общей несправедливости и вроде бы посторонние обиды серьезно взволновали и обеспокоили его. Так захотелось тишины, и он провалился в нее и отключился от безрадостного мира. Очнулся от услышанных звуков гитары – его как ветром сдуло с полки. Словно завороженный, не чуя под собой ног, летел он на чарующие струнные переливы. Натолкнулся на широкие спины десантников, стеной преградившие ему путь. Скромно прижавшись к окну, он с замиранием сердца слушал задушевный и грустный голос старшего сержанта:

Я слез твоих не стою…

Вдыхая грусть тиши,

Прощаюсь я с тобою,

Вдогонку не пиши…

Песня сразу задела душу Виктора, он представил картину, как молодой солдат прощается со своей любимой девушкой. Расставание выглядело настолько трогательным, что Виктор откровенно позавидовал товарищу по оружию.

«А вот меня никто не провожал – не нашлось ни одной девушки! Да и ждать некому».

В этот момент он уже не слышал слов, не видел пропахших войной солдат (они свою командировку называли именно так), перед глазами застыло красивое женское лицо со слезами на персиковых щеках. Но гитара по-прежнему сочно и явственно звучала в ушах, и с каждым аккордом его нервы натягивались, напрягались…

Вдруг его что-то встревожило и даже качнуло. Виктор встрепенулся и очнулся от громких одобрительных возгласов, свиста и неорганизованных хлопков. Серо-голубой табачный дым густо завис над гудящей толпой, забившей пятнистыми телами маленькое купе. Тут же послышалось торопливое бульканье и скрежет от грубого соприкосновения стеклянной и металлической посуды. Смуглый и строгий на вид старший сержант, бережно отложив гитару, встал и командирским голосом произнес: «За наших боевых друзей! » Ершистые головы его соратников машинально склонились, и воцарилась траурная тишина. Не нарушая ее, Виктор, с горечью стиснув челюсти, пошел на свое место. На душе стало так муторно и так больно, словно он лично знал погибших… или они ценою своей жизни спасли его, обыкновенного призывника, о существовании которого даже не подозревали. Услышав святой тост, весь вагон подчинился и замер, отдавая долг погибшим минутой молчания. Лишь бешеный, неугомонный стук колес напоминал о никогда не стоящем на месте времени, но Виктор воспринял его как свое сердцебиение. Он взобрался на полку, и снова в ушах зазвучала навязчивая ритмичная мелодия прощальной песни.

За окном черная и какая-то совсем чужая темень еще не проснулась, когда покрытый серебристым инеем поезд прибыл в конечный для призывников пункт назначения, станцию Новосибирск. С трудом управляемое подразделение полусонных фуфаечников построили на продрогшем за ночь перроне и провели пофамильную перекличку. К чести сопровождающих, все оказались в наличии. Стоял тридцатиградусный мороз, который сразу очень «радушно» принял одетых легко, явно не по-зимнему, новичков в свои крепкие и «горячие» объятия. «Вот это встреча – с любовью, по-сибирски! » – ухмыльнулся Виктор, выпустив очередную порцию пара и пытаясь легким похлопыванием разогнать высыпавшие на теле мурашки. Затем варежкой растирал покрасневшие уши, прятал чувствительный нос, однако ничто его не спасало. Какая-то неведомая сила заставила приподнять голову: темно-фиолетовый бархат украшала яркая россыпь серебряных звезд. Виктору показалось, что их специально накачали аргоном и они от удовольствия и важности так раздулись, что достигли просто фантастических размеров. Вдруг одна из них сорвалась, понеслась и вскоре затерялась, погрузившись в бездонную глубину неба. Но любоваться ночной красотой безбрежных просторов не позволил беспощадно щиплющий сибирский мороз.

Спустя пять минут дружно постукивающее зубами пополнение оказалось в теплом автобусе-попрыгунчике, который, видимо, намеренно не объезжал ни одной кочки, чтобы уставшие призывники не дремали, а заранее готовили себя к трудностям армейской жизни. Только к утру «пазик» всё же допрыгал до конечной точки и заботливо спрятал секретную команду в глухом таежном уголке, обнесенном колючей проволокой.