БЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ 3 страница

Его настораживала и в немалой степени заботила стерильная белизна чехлов, скатертей, покрывал и прочих кружевных тряпочек и безделушек. Виктор терялся среди этих «экспонатов» – как бы не облить, лишний раз не задеть, не испачкать – и не знал, где можно присесть, что поз-волительно взять, а до чего и дотрагиваться нельзя его неуклюжими руками…

Но теперь это не имело никакого значения. Он опять здесь. Дважды коротко позвонил и услышал шелест спешащих шлепанцев. Лизина мама открыла без расспросов – видимо, ждала кого-то своего, поэтому и проявила несвойственную ей беспечную неосмотрительность.

Увидев Виктора, Эльвира Мироновна растерялась и изменилась в лице. Оно не выражало ни радости, ни характерной для нее приветливости.

– А-а-а… Лизоньки нет дома, – торопливо уведомила она и вместе со своей верной союзницей, распахнутой дверью, сразу потеряла к Виктору всякий интерес. Щель заметно сузилась – до минимальных размеров, позволявших вести диалог. Нервозность Эльвиры Мироновны выдала ее: она спешит избавиться от неожиданного гостя. Но требовательный взгляд Виктора заставил ее задержаться еще на мгновение. – Лизонька уехала куда-то по срочным делам. И очень важным… Извини, у меня там плита… – Дверь панически захлопнулась, раздался щелчок замка. Эльвиру Мироновну нисколько не заботило то, что эта поспешность родила нехорошие предчувствия в душе Виктора.

«Где же Лиза? Какие у нее появились срочные дела, о которых я даже не удосужился узнать? »

Он выглядел растерянным и не знал, что же делать дальше. Решил ждать. Вспомнил, что хотел позвонить от Лизы, но возвращаться и еще раз столкнуться с откровенной недоброжелательностью не захотел. На улице у подъезда встретил пацана, на вид лет одиннадцать-двенадцать: один, легко одет да еще грудь нараспашку.

– Ты чего домой не идешь? Поздно уже и холод собачий.

– А я специально. Заболеть хочу – завтра контрошка по матике. А я – ни в зуб ногой!

– Понимаю. Только зачем же в зуб ногой, если можно и кулаком.

– Да это я так.

– А не лучше ли выучить и получить пятерку?

– Не успею. – Он насупился и шмыгнул курносым носом. – Всё равно ничего не выйдет. Училка у нас вредная.

– Не училка, а учительница. Уже за то, что она в твою голову знания закладывает в надежде, что в ней хоть что-то останется, ее ценить и уважать надо. А отличники тоже считают ее вредной? – Мальчик дернул плечами и задумался – за всех не рискнул ответить. А Виктор уже переключился: – Слушай, ты Лизу из этого дома не видел?

– А то, – живо ответил тот и как-то ехидно улыбнулся. – Она на классном джипе с каким-то крутаном укатила. Чужим!

– Какой ты наблюдательный. И давно она?

– В шесть часов – мы как раз с друганами в подъезде кури…

Он испугался, что выдал себя, но тут же снова обрел напускную уверенность. Виктор взглянул на тонкие руки и худые скошенные плечи мальчика.

– А подтягиваешься сколько раз?

– Два раза, – признался тот и недовольно шмыгнул носом. Виктор с сожалением покачал головой – слабак!

– Вот видишь, «соска-то» не помогает! Скорее, даже наоборот. Я гляжу: не уважаешь ты себя и свое тело.

Невольно Виктор присмотрелся к нему: он показался миловидным, с заостренным лицом, но черты характера на нем еще не определились – борьба между детством и зрелостью только начиналась.

– Другие воще ни разу. Зато я хожу в компьютерный класс!.. – поспешил оправдаться он.

– Это хорошо, но одно другому не мешает. Запомни, парниша… Отец-то чем занимается?

– Сидит… За драку. Давно уже.

– Трудно, небось, без него? А мама что за тобой не присматривает?

– Во вторую смену она. А мне даже классно… хоть не ругает… А этот-то и вчера приезжал к Лизке – навороченный такой! С крутой мобилой и другими клевыми прибамбасами. А она – вся разодетая, нафуфыренная, как ее мамаша.

«Ах, вон даже как?! – присвистнул Виктор, нисколько не сомневаясь в правдивости слов мальчишки. – Недаром я почувствовал: что-то здесь не так… Придется подождать и во всем разобраться».

Скорченный от холода мальчик раскашлялся и, посчитав, что простуда ему уже обеспечена, побежал к своему подъезду.

Расстроенный Виктор присел на скамейку во дворе и стал терпеливо ждать. Мысленно он приготовился к самому худшему. Неуверенно подошел старый, облезлый пес и старательно обнюхал его.

– Бездомный! Надо же, издалека признал во мне родственную душу. Да, друг, мне действительно сегодня одиноко и тошно. До того неспокойно на сердце, аж выть хочется. Может, на пару? А что же я тебя раньше не видел? Или не замечал?

Слушая Виктора, пес вел себя как-то странно: ежился и трусливо изгибался, точно его лапы касались не холодной земли, а раскаленной плиты. Короткий доверительный взгляд царапнул по самому сердцу, у Славного как-то тоскливо и болезненно заныло под ложечкой.

– И тебе, брат, не сладко в этой жизни, – с сожалением отметил он: в старческих собачьих глазах отразилось мученическое, кроткое выражение, как у тех бедолаг, которых много бьют и плохо кормят. – Но угостить тебя нечем. Извини.

Тот его понял и вильнул хвостом. С какой-то бессодержательной грустью Виктор отметил про себя: «Достоинство собаки в том, что она никогда не предаст и не скажет о тебе дурного слова».

Холодное время, словно подтверждая законы физики, тянулось мучительно медленно. Сидеть без дела стало совсем невыносимо. На город вдруг обрушилась торопливая мелкая снежная сыпь. Виктор закоченел, но терпел. Когда судорожно заклацали зубы, вернулся в подъезд и с радостью нырнул в темень, чтобы прижаться к спасительной батарее. Замедленные секунды складывались и вычитались из его молодой жизни. Напряжение нарастало с каждой минутой. Нервозность передалась всему телу, по нему тут же пробежал озноб. И в этот момент Виктор услышал, вернее, ощутил, как плавно подкатил автомобиль. Дверки мягко хлопнули, но никто в подъезде не появлялся. Виктор подкрался и заглянул в дверной проем… Лучше б он с места не сходил, так как стал свидетелем ужасной сцены: его Лиза-Лизавета застыла в поцелуе с высоким стриженым парнем. Душа гадливо передернулась, в груди как иголкой кольнуло – он отшатнулся и невольно прижался спиной к стене. Лиза показалось ему до неприличия вульгарной. Притаившись в темноте, Виктор выжидал, не решаясь хоть как-то проявить себя.

«Трус, трус! Жалкий трус! – нещадно крыл Виктор себя, а сам по-прежнему не мог сойти с места. – А вдруг она спросит: что я тут делаю? И что ответить? Слежу, шпионю?.. И как себя вести? Со стыда сгоришь. А впрочем, я уже… Во попал! Да кто я такой, чтоб следить? Она свободная женщина…»

На душе стало мерзко и до тошноты противно. Разом канули в бездну их нежные свидания, поцелуи в подъезде, ее воркующий бархатный голос и завораживающая улыбка.

А счастливая парочка с ледяным сквозняком впорхнула в теплый подъезд и проскочила мимо затаившегося в углу Виктора.

Вся кровь в нем застыла, сердце перестало биться – только прислушивалось и ловило каждый звук. Лиза, как всегда, весело и звонко стучала каблуками по ступенькам, но на этот раз до его слуха доносилась далеко не праздничная музыка.

– Я готов нести тебя на руках! – послышался взволнованный мужской голос. Потом всё замерло – сверху доносились отзвуки сладостных поцелуев, они заполнили весь глухой подъезд. Виктор с неслышным стоном прижался горячим лбом к шершавой стене, которая охладила его агрессивные порывы. Бежать! Но приступ ярости и любопытства сковал всё тело… Опять забряцали издевательские каблучки, и послышались отдаляющиеся голоса:

– Спасибо тебе, Мишенька, за прекрасный вечер. Всё выглядело солидно, на уровне! Не то что на дешевых дискотеках. Я в восторге!

– От меня? А я от тебя. Ты просто красавица! Мне для тебя ничего не жалко!..

Виктор уже не мог слушать этот воркующий диалог и выскочил во двор, перед ним стеной вырос здоровенный джип – зачесались не только кулаки, но и ноги: боксер со всей силой и злостью пнул по колесу и грозно замахнулся рукой. Сверкающая махина, будто от сильной боли или со страху, завыла сиреной, потом жалобно заскулила. А Виктор прибавил шаг, чтобы уйти подальше и больше никогда не возвращаться сюда, в этот дом, который еще совсем недавно казался ему почти родным.

– Да пошла она… – эта решимость придала ему силы.

Но всё же что-то заставило его оглянуться: в тусклом проеме распахнутой двери, над капотом он крупным планом увидел белое реющее пламя легкого платья и счастливое лицо Лизы. Глаза и уголки ее губ смеялись… Над кем? Конечно же, над ним! От резкого порыва ветра массивная дверь заскрипела и замерла только тогда, когда осталась совсем узкая полоска луча. Затем снова ожила и с грохотом захлопнулась – яркую нить света поглотил алчный мрак. Виктору показалось, что он в том подъезде с легкостью потерял, похоронил что-то важное для него, и образ продажной Лизы сразу сгорел, растворился и исчез, оказавшись по ту сторону его жизни, прошлой жизни!

– А всё же зря я не врезал этому жлобу, – запоздало сожалел Славный, сжимая раскрасневшиеся кулаки. – Эх, Лиза, Лиза!.. И ты за моей спиной… Так же не честно: сразу все на одного.

Виктор потерял счет времени и бесцельно бродил по пустынным улицам. Казалось, весь город съежился от непогоды, а все люди спрятались, укрылись от снежной стихии. Только он, как ночной сторож или патруль, обходил свой район, внезапно оказавшийся в бедственном положении. Ему казалось, что судьба всегда покровительствовала ему. И вдруг… изменила!.. Почему-то вспомнился бездомный пес с жалобными глазами. Теперь он сам напоминал того пса: ему тоже некуда идти и его нигде не ждут. «Почему же раньше не замечал его? – снова спросил он себя. И тут же нашелся ответ: – Да потому что я был влюблен – в облаках летал, не замечал, что под ногами».

Задержался у таксофона и снова набрал знакомый номер – опять неудача. «Что-то случилось. Но что? »

Охваченный нерадостными раздумьями, Славный даже не заметил, как оказался около своего дома. Невольно его тяжелый, спотыкающийся шаг стал тверже и ровнее. Нехотя вошел в подъезд – тот встретил его подозрительно притихшей темнотой. Привыкший уже к одним неприятностям, Виктор насторожился и сделал несколько осторожных шагов. С лестничной площадки донесся хриплый голос Сеньки Лупанова, проживавшего этажом выше:

– Включай, это Витек!

Тут же ударил по глазам яркий луч фонарика, нагло уставившегося в недовольное лицо Виктора. Пришлось загородиться рукой.

– Выруби! – приказал хмурый Виктор: в своем доме он чувствовал себя уверенно. – Ваша работа? – он кивнул на вывернутую лампочку.

– Мы тут решили пошутить, слегка попугать «божьих одуванчиков», – засмеялся Лупанов и бросил ухмыляющийся взгляд на своих приятелей.

– Дурак ты, Лупан, и шутки у тебя дурацкие. Вверни лампу, хочу посмотреть на твоих «темных» дружков.

При свете Виктор узнал шестнадцатилетнего расторопного Юрку из соседнего подъезда. В последнее время он слишком часто видел его среди взрослых парней, иногда под хмельком и с сигаретой во рту.

«Прямо на глазах “возмужал“, – усмехался Виктор, глядя на розовое полудетское лицо с вульгарным налетом взрослости. Сегодня же Юрка был не похож на себя – выглядел каким-то блеклым и квелым.

Но внимание Виктора привлек не он, а неизвестный мужик – узколицый, небритый, с маленькими колючими глазками. На полу у его ног одиноко застыла пустая бутылка из-под водки, а на подоконнике – другая, недопитая, с какой-то бормотухой.

– Шикуете, значит? Краснухой разбавляетесь? По какому поводу?

– А чё?.. Хошь, плесну?.. Для лучшего друга ничего не жалко, – предложил Лупан и схватился за стакан.

– Да нет, спасибо, не буду лишать вас драгоценных капель. А ты чего тут болтаешься? Лучше б уроки учил – больше пользы, – призвал Виктор хмельного Юрку.

– А он бросил школу, – просипел за него Лупан и подмигнул хмурому собутыльнику. Тот икнул и тупо уставился на Виктора.

– Выходит, по твоим стопам пошел? – В душе он пожалел Сеньку, которого раньше считал неплохим парнем. Сейчас же он стал каким-то мутным и скользким, к тому же с дурной наследственностью и незавидным настоящим. Последнее он выбрал сам. Однако воспитывать его и Юрку, тем более сейчас, когда у самого на душе кошки скребут, посчитал бесполезным занятием.

– А чё плохого?! Я нискоко не жалею. Юрк, мы ведь не жалеем с тобой? А чё нам – засосали пару сизарей? Они у нас как голубки пролетели…

В знак одобрения онемевший Юрка кивнул, а неразговорчивый чужак оскалился, что означало: «детский сад, да и только! » Его сморщенное лицо выражало полное безразличие и к Виктору, и ко всему на свете. Он молча взял бутылку, плеснул полстакана чернильного вина и залпом отправил содержимое в рот, потом занюхал сморщенным огурцом. Лупан охотно последовал его примеру, а потом предложил:

– Слышь, Витек, купи медали – настоящие! И ордена есть… А то мне сейчас деньги во как нужны!

– Когда успел заслужить?

– Вчера вечером. У нас друган только что из зоны откинулся. Мастер – супер! Любую «фазенду», любой замок и ларчик враз «откупорит». В общем, настоящий Кулибин! Правда, три года назад не повезло ему – в одной богатой хате замели. Пришлось нашему Кулибину срок мотать…

– Медали-то при чем здесь?

– Зашли мы втроем к этому корешу, а его дома нет. Решили подождать. Стоим в подъезде, языки чешем. Вдруг вваливается дед – во сто шуб одет. А у нас в горле всё пересохло, ну мы и «гоп-стоп». Прижали его к стене и по-хорошему так, культурно, чин-чинарем говорим: «Дедуль, не скупись, подай милостыню». А он, старый мухомор, свое: «Сынки, у меня сегодня праздник – начало освобождения Сталинграда! Он для меня священный! Вот я и пустил остатки пенсии в дело». Тогда мы приказали ему вывернуть карманы, а дедок стоит, рот разинул, ни шиша не понимает. Ну я нож достал – думаю, может, сразу сговорчивее станет: «Молчи, старый пень, и не пикай! ». Он притих, губы трясутся, чуть в штаны не наложил. Я ему расстегиваю плащ, а там целый «иконостас»: три ордена, значки, десять медалей! Пока я отстегивал и отвинчивал эти железяки, он стоит, шмыгает носом и жалобно так лепечет себе под нос: «Фашисты, гады, сволочи! Вы хуже, чем фашисты. Я же за вас кровь проливал… Если б мне сбросить с десяток-другой, да я бы вам всем горло перегрыз… голыми руками задушил». А сам, высохший сучок, мне по плечо… – Лупан оскалился и заржал.

Виктор представил эту жуткую картину в полутемном подъезде: развеселая лупановская кодла и… окаменевший от неслыханной дерзости старый, больной человек. Один и совершенно беспомощный! Что в душе-то его творилось, когда он с омерзением смотрел и слушал этих подонков?! Разве когда-нибудь он мог предвидеть, что с ним вот так обойдутся?.. И кто! – почти дети, ради которых он… Невольно вспомнился родной дед, участник войны, командир расчета знаменитых «катюш».

На мгновение Виктор увидел своего деда на месте этого фронтовика, ограбленного и униженного этими гнидами. Бойцовская кровь хлынула к вискам, кулаки мгновенно налились свинцом. Не в силах более сдерживать себя, он схватил Лупана за куртку:

– Мразь! Да как тебя свет божий терпит?!

– Да ты чё, Витек? Он чё, тебе родственник? Чё волну погнал?..

– Как ты посмел?! На кого руку поднял, паскуда? Это же дед! Он и за нас воевал… Да мы бы просто не родились, а ты… Да за него я тебе всю бестолковую «башню» разнесу!

Лупан еще никогда не видел Виктора таким взбешенным:

– Т-ты же г-говорил, что дед т-твой умер, – недоумевал он, прикрывая на всякий случай лицо. Щеки и губы спрятались, а очумевшие от испуга глаза просили пощады.

Впервые в жизни Виктор не сдержался и ударил… Не соперника на ринге – это дело привычное, а соседа, близко знакомого с раннего детства! Чужак бросился на него с пустой бутылкой, но Виктор увернулся и врезал тому под дых, затем от всей души пнул ногой – тот с воплями покатился по ступенькам до следующего пролета.

– Где медали? – надвинулся Виктор на ошарашенного Лупана. Того охватил дикий испуг – он не хотел еще раз схлопотать.

– У этого, как его… Который освободился. Взял изучить и прикинуть цену.

– Все забрал?

– Нет. Часть мы заначили…

– Пошли, отдашь, что осталось.

Виктор за ворот куртки потащил Лупана наверх. Тот даже не сопротивлялся. В квартире он достал из схрона две медали, значки и молча протянул. Его подлые, гадкие руки дрожали. Виктор снова с любопытством заглянул в его испуганные глаза и подумал: «Ну почему мы такие разные? Ведь вместе росли, вместе учились. И когда ты успел превратиться в козла? Сказки, что ли, не читал? »

Увидев свое отражение в зеркале, тот завопил. Виктор утешил его по-дружески:

– Ничего, скоро заживет… Но ненадолго – до следующей драки.

Теперь Славный насел на перепуганного Юрку.

– Веди.

Тот сразу понял куда и безропотно подчинился. Вырвались на улицу, а там – погодный беспредел. Славный поежился и издал: бр-р-р… Подросток молча достал из-за пазухи темную вязаную шапку и натянул на голову. То ли от холода, то ли от волнения сделал он это как-то неуклюже, поэтому его и без того узкий лоб выглядел скошенным. В мутном свете, отливавшем из ближайшего окна, Виктор сразу обратил внимание на прорезь, выглянувшую вдруг из небрежно свернутой складки. Она черным бельмом уставилась на него, неприятно пронизывая всё тело, даже сильнее противной непогоды. Ничего не понимая, Юрка застыл, как кролик перед удавом, а Славный снял с него странный головной убор. И в него сразу впились две неровные прорези для глаз – в нужный момент они должны вызывать страх у жертв нападения, но на этот раз в них сквозила глухая пустота. Видно, прочитав на лице Виктора нарастающий гнев, Юрка ожил и на всякий случай прикрыл свое перекореженное лицо.

– Мы ничего… Мы только хотели… поп-п-пугать… – по-детски залепетал он, отступая. – Честное слово, не успели.

Славный пощадил его, хотя и недоверчиво пробурчал то ли себе, то ли в безответное пространство: «А честное ли оно у тебя».

Обрадованный таким исходом Юрка повел его в семейное общежитие. Виктор уже переключился на главную тему.

– Как же вы могли? Ведь это же фронтовик! Их осталось-то… А вы у них последнее готовы отобрать. Самое ценное и святое! Да кто ж вы после этого?

Сгорбленный Юрка семенил чуть впереди и оправдывался:

– Я не хотел. Да если б не они… Да разве бы я…

– Ты только представь, что твоего деда вот так вот встретят какие-то подонки и начнут шмонать.

– Мой дед сразу умер бы от страха – у него сердце больное. Да он весь такой… И на войне не был. А другого я вообще не знаю.

Оправдываясь, Юрка тяжело поднялся на четвертый этаж и как-то боязливо ткнул пальцем в дверь. Его состояние можно было понять, и Виктор отпустил парня, а сам громко постучал. Послышались мягкие короткие шаги и недовольный голос.

– Ну кто еще?

– Свои. От Лупана.

Дверь чуть приоткрылась. Сначала в щель просунулась голова, а затем выглянул и сам щуплый хозяин с расстегнутым воротом цветастой рубашки – на шее красовалась татуировка колючей проволоки. Ничего не подозревая, он протянул гостю руку и тут же съежился от боли.

– Ты чё? Крутой, что ли?

– Не плоский уж точно. Ордена, медали, значки…

– Откуда? В тех местах, откуда я вернулся, не награждают.

– Значит, не за что. Тогда выкладывай чужое, а то я тебе не только разрисованные руки – ноги переломаю… А в твоей воровской башке дурдом сделаю.

– Ты про што базар ведешь? – вылупил тот испуганные глаза.

– Не догадываешься, рыночная твоя душа? Или заспал? Хорошо, напомню. Что вчера загреб своими паскудными граблями?

– Так бы сразу и трекнул – я понятливый, а костяшки-то зачем ломать? – Он растер покрасневшие пальцы, затем достал из коробки и нехотя выложил потерявшие от времени прежний блеск три ордена: Отечественной войны первой степени, Красной Звезды и Боевого Красного Знамени.

– На, забери свои безделушки. Я таких знаешь, сколько могу добыть?!

– «Безделушки», говоришь? Да это же боевые! За Родину! За нас с тобой!..

– За меня еще никому не давали ни орденов, ни медалей, ни грамот, ни званий… Разве что ментам благодарность объявили, когда меня на фатере взяли, – скривил рот «Кулибин».

– Когда они погибали и кровь проливали, у них даже в голове не укладывалось, что могут появиться такие подонки, вроде тебя и Лупана. А впрочем, даже если бы и догадывались, они всё равно бы воевали, и не за ордена.

– Я их не просил.

– Да тебя бы, козла, никто и не спрашивал бы. Живи ты в те годы – сидел бы на нарах и не пикал. А впрочем, – Виктор серьезно задумался, – не будем загадывать о довоенном времени, Всякое они пережили: и хорошее, и плохое. Но победили всё-таки! А мы к ним – вот так! Что касается медалей, то нам таких не заслужить. Ты хоть знаешь им цену?

– Конечно, – уверенно ответил «Кулибин».

– Вряд ли. Разве что рыночную – сейчас же всё продается… Даже такие святыни!

– Да ладно тебе, – «Кулибин» опять скривил губы и почесал затылок. – Сейчас такое время – на всем можно бабки делать: на иконах, на крестах, на орденах…

– На чести, на совести, на гробах, на чужом горе… – продолжил Виктор и угрожающе покачал головой.

– Даже на смерти! А ты будто с луны свалился. Или прямо из коммунизма прилетел! Уж больно идейный и правильный.

– Ты-то уж точно безыдейный. Мы с тобой на разных языках говорим: ты же российский папуас – живешь одним днем, лишь бы брюхо набить да где-нибудь красиво нарисоваться... Вот мы с тобой общаемся с людьми, ходим в музеи, в гости и так далее… Только ты вор и уносишь оттуда и тыришь из карманов, сумочек деньги и прочие материальные ценности.

– А ты чем сыт? Или голодным остаешься, если не накормят?

– Тебе этого не понять. А впрочем, что с тобой разговаривать. Как найти этого старика?

– Как? Разве он не твой родственник? – удивился домушник и артистично вскинул руки. – Нет?! Ну ты даешь! И чего ради всё затеял? Чужому дяде решил помочь?! Ты больной, что ли? – он крутнул пальцем у виска.

Однако Виктор грозно зыркнул на него – тот сразу пришел в себя, прикусил язык и спрятал руки за спину.

– Тебе не понять. Давай колись. Я ведь знаю, что он в этом доме живет.

«Кулибин» начал кривляться: знать не знает, кто и где их потерял, а может, продал за бутылку. Но скоро понял, что затеял «детскую» игру, и предпочел не рисковать своим и без того хилым здоровьем.

– Вроде этажом выше. Кажись, я его на День Победы там видел – нарядного, при регалиях. Как звать – не знаю, а показать могу.

– Веди, – потребовал Виктор и указал на выход.

– Уже поздно по гостям шастать. И хочется тебе по ночам шарахаться?

– Боюсь, завтра может оказаться слишком поздно: ночи у стариков, особенно больных и обиженных, знаешь, какие длинные! Не каждый до утра доживает.

– Ну, если настаиваешь… Только погоди, закрою свою комнатушку, а то махом обчистят.

– Кроме тебя, думаю, некому. Или, считаешь, все такие?

– Ой, не скажи: сейчас знаешь, какая конкуренция! Так что варежку не разевай.

Заперев дверь на два мудреных замка, «Кулибин» мягкой кошачьей походкой пошел впереди. От выставленной старой мебели и многочисленных овощных сундуков в полутемном экономном коридоре теснилось всё второстепенное. Но проводник не затерялся в этом затхлом лабиринте и позвонил в одну из дверей.

– Вам кого? – спросила перепуганная старушка лет восьмидесяти, оглядывая незнакомых парней.

– Хозяина можно? – спросил Виктор и подтолкнул застывшего «Кулибина», чтобы он первым переступил – в надежде, что она узнает его и не будет волноваться.

– Тут он, войдите, – доверчиво посторонилась она, пропуская странных гостей.

Заглянув из крошечной прихожей в комнату, Виктор увидел неподвижно лежащего на кровати деда, а на высокой никелированной спинке – осиротевший без наград темно-коричневый пиджак: с правой стороны с нескрываемой обидой зияли орденские дырки. Виктор понял, что пришел по адресу. В небольшой комнате, давно требующей капитального ремонта, застыли памятники старины: обшарпанный шифоньер, потемневший от времени комод и массивный круглый стол, заваленный всевозможными лекарствами. «И это квартира фронтовика, победителя Второй мировой?! » – с горечью подумал Виктор и искренне покраснел, даже не зная, за кого конкретно, потому что список виновных оказался бы длинным.

Старик выглядел немощным и бледным, он только чуть повел бровью – жив, мол, еще! Боясь потревожить его, Виктор достал из кармана награды. Всё же решившись, он бережно, с некоторым волнением положил их поверх легкого дешевого одеяла на худую грудь фронтовика. Тот сразу ощутил привычный груз орденов и медалей и резко дернулся. Распахнув от нестерпимого любопытства веки, он очень удивился и уставился на свои вроде бы поблекшие от времени награды. Словно опознавал их – ведь чужие ему не нужны. А они, неожиданно вернувшись к нему, даже при свете неяркой лампочки так заиграли сочными бликами, что озарили всю комнату светом священной Победы. Его ясные глаза заблестели от великой радости.

– Откуда? Вы нашли их, арестовали этих подонков? – Он заметно оживился. – Они же не люди. Хуже фашистов… Вчера в Совете ветеранов нас собирали, поздравляли… Иду домой и вдруг в своем подъезде… Если б вы знали, что я пережил! Спасибо вам, сынки, вы же вернули меня к жизни! – улыбался он сквозь слезы благодарности.

Виктор взглянул на «Кулибина» – его холодные пустые глаза ничего не выражали. Даже такая волнительная картина не тронула сердце этого чурбана. Перепуганная вначале старушка поняла, что на сей раз пришли не проходимцы и мошенники (а то всякие навещают, в основном предлагая что-то купить или продать, а сами только и норовят обмануть, облапошить, украсть), и засуетилась: по душевной доброте предложила выпить чайку, а то, может, чего и покрепче. Но Виктор отказался, сославшись на позднее время. Проводив гостей до двери, старушка застыла на пороге и доверительно полушепотом сообщила, что доводится ему сестрой, а проживает отдельно. Как узнала о постигшем его горе, сразу прибежала. Ведь он слег, бедненький, приходится ухаживать за ним. Трудно ему – не может вынести горькой обиды и такого удара! Но сейчас он поправится, обязательно встанет на ноги.

– А дети у него есть? – спросил Виктор.

– Двое. Да им всё некогда. Работа, семейные дела…

– Почему же он в таких… плохих, – язык не рискнул вымолвить более хлесткое слово, – условиях живет? Как фронтовик он что, достойной квартиры не заслужил?

– Была раньше – большая, просторная. Только дети вынудили разменять. Вот и досталась ему эта каморка. У других и такой нет. Ну, спасибо вам, что доставили старику радость. Он завтра уже побежит – такой неугомонный!

Спускаясь по гулкой лестнице, довольный Виктор хлопнул по дрогнувшему плечу «Кулибина».

– Видишь, как приятно творить хорошее? Ты сегодня такое доброе дело сделал! Значит, не зря день прожил.

Глава 3 Буду служить!

Служить никогда не поздно – лишь бы

в этом видеть пользу!

Неласковое беззвездное небо затянули сплошные тучи, родной квартал погрузился в сырую и глухую темноту. Впервые в жизни домой идти не хотелось. Виктор снова ощутил себя лишним в этом похолодевшем вдруг городе, да и во всем мире: нигде его не ждут, никому он не нужен. Остановился у таксофона и с надеждой позвонил – в ответ на бездушные гудки со злостью бросил трубку на рычаг. Затем долго бесцельно бродил по унылым дворам и улочкам, казавшимся ему чужими и неприветливыми.