Пой вместе с ветром 10 страница

Дальнейшие несколько дней прошли для них под знаком солонины и холода. Серые отощали, причем лишения сделали Сигурда еще более злым и кусачим, а Сигмунду только добавили кротости. Время от времени Ки меняла на лице Вандиена повязку, используя последние сохранившиеся клочки платья. Рана, алая на смуглой коже, выглядела по-прежнему устрашающе, но по крайней мере не кровоточила, не гноилась и не распухала.
Мешки с кормом пустели на глазах; впрочем, кони за один день теперь преодолевали большее расстояние, чем прежде, с фургоном, - за два. Покачиваясь на широкой спине Сигмунда, Вандиен целыми днями рассказывал Ки разные истории, помогая себе своим говорящим шнурком. Временами она вспоминала, что в смешных местах следовало улыбаться, но зачастую самым внимательным слушателем Вандиена был Сигмунд, заинтересованно стригущий ушами, а Ки думала о своем. Не менее десятка раз она во всех подробностях представляла себе свой будущий разговор с Ризусом. Уж будьте покойны, она повыпустит пар из надутого маленького индюка. А потом вытрясет из него, кто заплатил ему за гнусный обман. Сама-то она была уверена, что это Нильс. Больше некому. Ладно, она и до него доберется. И спросит ответа не только за нынешнее покушение на свою жизнь, но и за смерть Хафтора... В этом последнем отношении планы Ки, правда, быстро теряли четкость. Что, собственно, могла она потребовать со старика в уплату этого долга?.. Что такого, что уменьшило бы снедавшее ее, грызущее чувство вины?.. Прежняя Ки, пожалуй, отказала бы ему в праве на жизнь. Да, но та, совсем недавняя Ки теперь исходила бы лютой злобой. А сегодняшняя, что ехала впереди Вандиена, вместо злобы ощущала лишь - что-то в жизни было недоделано. И хотелось ей только подобрать все тянущиеся куда-то концы, поставить точку на сегодняшних обидах и отмщениях... и оставить их в прошлом.
Дорога по эту сторону гор оказалась гораздо менее извилистой. Спустившись до границы лесов, Вандиен и Ки разложили костер, хотя готовить на костре было совсем нечего. Судя по всему, леса здесь изобиловали дичью, но Ки ни за что не желала позволить Вандиену поохотиться. Она ни на миг не забывала о своей цели и все время пересчитывала дни, по истечении которых будет считаться, что она опаздывает с доставкой груза.
И вот наступило утро, когда Вандиен разглядел далеко впереди дымок, поднимавшийся из трубы. У него вырвался дикарский вопль, перепугавший обоих коней.
- Гостиница! Человеческая гостиница!.. - ликующе заявил он, подметив злой взгляд, которым наградила его Ки. - Она называется " У Трех Фазанов". Только подумай, Ки! Сегодня мы будем сидеть у камина, есть горячую еду и пить холодное пиво, а потом завалимся спать в настоящие кровати! Под крышей!!!.. А Миккет - это хозяин гостиницы - с ума сойдет, когда я расскажу ему о наших приключениях...
Ки слегка придержала Сигурда и посмотрела вниз по склону, поверх заиндевелых деревьев. Она без труда различила белое пятно просеки и дорогу, ведшую к гостинице. Дым, поднимавшийся из трубы дома, серым пятнышком рассеивался в бледно-голубом небе. Ки вновь толкнула Сигурда коленками и заметила:
- Вероятно, мы доберемся туда после полудня, но засветло...
- А значит, - мечтательно подхватил Вандиен, - у нас будет полно времени, чтобы заказать по ванне с горячей водой и хорошенько отмокнуть, прежде чем мы сойдем вниз, в общую комнату, и станем есть, пить и рассказывать. А у твоих серых бедолаг будет вдосталь свежей соломы и душистого сена, которое они по праву заработали...
Его разнеженный тон заставил Ки недовольно поморщиться.
- Я не больно-то привыкла ночевать по гостиницам, - сказала она. - И я потеряла на перевале гораздо больше времени, чем предполагала. Я должна ехать дальше, Вандиен.
Он отрешенно вздохнул:
- Ладно... по крайней мере запасемся свежими припасами и новым котелком. Слушай, Ки, ну зачем все же так гнать в Диблун, а? Говорю же тебе, тот малый тебе не слишком обрадуется...
- Я _должна_, - с нажимом выговорила Ки и посмотрела на Вандиена. - И кстати, тебе не хуже меня известно, что наши дороги вскорости разойдутся. Мне в Диблун, а твой Еловый Кряж, насколько я знаю, в противоположном направлении. Я там даже никогда не была...
- Мне не требуется быть там в какой-то строго определенный день, - с наигранным легкомыслием отмахнулся Вандиен. - Мы можем для начала разобраться с твоим делом, а уж потом...
- Нет.
Вандиен стащил с пальцев свой говорящий шнурок и сунул его в карман. Ки попыталась заглянуть ему в лицо, но он отвернулся. Тогда она заговорила, старательно подбирая слова и чувствуя, что ногти судорожно впиваются в ладони:
- Ты меня ни разу не попрекнул... Ни разу не сказал, что я тебе стольким обязана... что твое лицо... у тебя ведь теперь будет шрам...
Вандиен так и не обернулся.
- Это было частью моего предложения, - проворчал он. - Не припоминаешь? Не давать тебе ничего, что не шло бы от чистого сердца...
- Прах тебя побери! - прошипела Ки. - Вандиен, неужели ты не понимаешь?.. Что, по-твоему, у нас с тобой может быть? Я... не готова к тому, чтобы со мной рядом был мужчина. Все желания во мне умерли... А притворяться я и не хочу и не буду...
- Насколько я помню, я тебе своей мужской любви и не предлагал, - негромко проговорил Вандиен. - Речь шла только о дружбе и более ни о чем...
Он смотрел прямо перед собой, на дорогу. Ки почувствовала, как заливает щеки жаркая краска. Смущение и злость боролись в ее душе.
- Вполне естественное предположение!.. - вырвалось у нее наконец.
- Только если это уже было у тебя на уме еще прежде, чем я о чем-то заговорил, - высокомерно возразил Вандиен.
Он был прав, и Ки замолчала. А чтоб ему провалиться, этому парню! Вечно он наступал ей на любимую мозоль, заговаривая о вещах, наиболее для нее неприятных. Хорошо хоть, он по-прежнему смотрел прямо вперед, на дорогу, а значит, не надо было встречаться с ним глазами. Вот он поднес ко рту бледную руку и закашлялся в кулак... Ки тоже смотрела прямо вперед - до тех пор, пока не сделалось ясно, что приступ его вот-вот задушит. Тогда Ки сурово обернулась к спутнику... и обнаружила, что Вандиен с трудом удерживается в седле, но не от слабости, а от едва сдерживаемого смеха.
- Ах ты!.. - в ярости завопила она и замахнулась с такой силой, что начала съезжать с широченной спины тяжеловоза. Вандиен подхватил ее под руку и водворил на место, но это ее не больно-то утешило. Ки принялась колотить Сигурда пятками и не успокоилась, пока он не обогнал Сигмунда и не побежал впереди. Ки ехала на нем прямая, как стрела, и радовалась, что капюшон прикрывает ее пылающие уши.
- Опять же, если припоминаешь... - судя по голосу, Вандиен и не думал раскаиваться, - мое предложение подразумевало, что я не намерен давать тебе ничего, что навевало бы некую мысль об отдаче или каком-то там долге. И от тебя взамен рассчитывал примерно на то же. Только то, что ты можешь дать с легким сердцем и со спокойной душой...
- Ну да, пока ты не устроишь мне брюхо в три обхвата, а я тебе - младенца, и вот тогда-то мы и начнем обвинять друг друга в нарушении договора!.. - не оглядываясь, бросила Ки.
Вандиен щелкнул языком:
- Значит, упорно рассматриваешь меня в этом качестве, а?.. Нет, Ки, что касается младенцев... Если бы я был способен устроить то, о чем ты сейчас говорила, какой-либо женщине, я бы не бродил тут по дорогам. Я унаследовал бы земли моих родителей... которые вместо меня отошли моему двоюродному брату. А если бы мне все же вздумалось побродить, то по возвращении домой я был бы желанным гостем... а вовсе не пугалом для своего собственного дяди.
Ки стало не по себе от ядовитой вежливости его тона. Она придержала Сигурда, и серые кони снова пошли рядом, грудь в грудь. Ки попыталась заглянуть Вандиену в глаза, но ей не удалось - он упорно отворачивался. Зато шнурок рассказчика выскочил из кармана и связался узелком, словно по волшебству.
- А теперь, - провозгласил он, точно настоящий менестрель, - я поведаю вам истинную историю сына Вандета и Диенли...
Шнурок, точно живой, устроился у него на руках, и Вандиен показал его Ки - по значку на каждой растопыренной пятерне:
- Вот так он получил свое имя, ибо был первенцем: Ван-Диен...
Сама не желая того, Ки засмотрелась на шнурок, завороженная стремительно меняющимся узором.
- Рождение сына вселило в них гордость, - продолжал Вандиен, приподнимая для обозрения сложную звезду, которая у его народа обозначала рождение. - К тому же он от рождения носил знак Ястреба, и они сочли это хорошей приметой... - Шнурок в его руках то вился змеей, то скользил, то застывал. Если бы не застывшее лицо и каменные глаза, Ки могла бы счесть, что он рассказывал ей еще одну историю из тех, что она успела наслушаться за эти дни. Рассказывал, помогая себе ключами-узорами. - Итак, Вандет и Диенли праздновали наступление зрелости, свою свадьбу и рождение сына. Много дней длилось веселье. Увы, Диенли суждено было умереть прежде, чем дитя успело хотя бы запомнить цвет ее глаз... Я лишь по рассказам знаю, Ки, что они были так же темны, как мои собственные. А Вандет погиб на охоте, упав с коня на скаку, когда сын его еще не умел натягивать лук. Забота о ребенке перешла к его дяде, и так должно было продолжаться до тех пор, пока мальчик не проявит себя как мужчина... А теперь позволь мне отвлечься, дабы поведать тебе обычай моего народа: мальчика начинают считать мужчиной с того дня, когда он сам станет отцом, а девочку женщиной - со дня первых родов. До тех пор пока не родится дитя, тяга друг к другу считается обычной игрой здоровых детей. Свадьба происходит только тогда, когда появляется ребенок, признаваемый обеими сторонами. Опять-таки и ребенок не имеет права наследовать, пока сам не обзаведется наследником... Но вернемся же к нашему повествованию. Владение, которое предстояло унаследовать нашему герою, было обширно, и родня хотела, чтобы он вступил в права как можно скорее. Казалось бы, чего проще - посеять свое семя во чреве... Дядя мальчика, впрочем, не хотел допустить ни малейшей случайности. Он не позволил ему сойтись с какой-нибудь девочкой, которая могла бы оказаться слишком молодой для полноценного материнства. Он подобрал ему подходящих, с его точки зрения, женщин: женщин старше его, вдов, чьи мужья умерли или погибли, женщин, уже доказавших свою способность к зачатию. У некоторых уже были дети почти его возраста. Мальчишку сводили с ними по очереди, как... как племенного бычка с породистыми коровами. Поначалу, надо сказать, все обставлялось с достоинством. Парень встречался с женщиной, разговаривал с ней... в общем, знакомился в течение нескольких дней, и только потом это совершалось. Он испытывал понятную неловкость, ложась с женщинами старше себя. Они напоминали ему о матери, которой он не знал. Он знал зато, что первая же, которой выпадет от него зачать, станет его спутницей на всю жизнь. Это весьма затрудняло то, что он должен был совершать. Однако проходили месяцы... сменялись женщины, причем все быстрей и быстрей, и дядя без конца твердил юноше о том стыде, который ждал семью, если станет известно о его повторяющихся неудачах. Дело в том, что за спиной паренька была длинная череда имени, и он непременно должен был достойно передать его по наследству. Почтить предков. Мальчишка вконец утратил уверенность. А женщины, которых поставлял ему дядя, проявляли все меньше терпения и знай насмешничали. В конце концов одна из них явилась к дяде и заявила ему, что не желает больше попусту тратить время, отдаваясь всяким там молодым меринам...
- Хватит, - тихо сказала Ки.
Вандиен повернулся к ней - пустые, безразличные глаза над улыбающимся ртом.
- Не прерывай рассказа, Ки... Скажи лучше, понравился ли тебе последний знак, который я тебе показал? Он обозначает мерина. Вроде того, на котором ты сейчас восседаешь... Слушай же внимательно, ибо конец уже недалек. Так вот, скоро поползли неизбежные слухи, и ради того, чтобы сохранить как можно большую часть имени, наследником сделали двоюродного брата нашего героя, благо означенный брат годом ранее обзавелся чудесным пухленьким младенчиком от милой маленькой дикарки из соседней деревни, причем, кажется, без малейших затруднений как с той, так и с другой стороны. Паренек же, оказавшийся столь постыдно несостоятельным, втихомолку перебрался в иные края. С тех пор, когда ему случается заехать домой - а случается это нечасто, - ему вручают некоторую сумму денег, достаточную, чтобы он снова исчез на некоторый срок, желательно подольше. Верно ведь, ни к чему, чтобы позор семьи ошивался около дома?.. В общем, история со счастливым концом.
И Вандиен двумя руками растянул свой шнурок в простую петлю, а потом спрятал его обратно в карман.
- Прости, Вандиен, - начала Ки. - Я не хотела...
- Обзывать меня мерином? Ну так я и не мерин. Ни в коем случае. Просто... меня обкормили чрезмерно сладким, и притом слишком рано. Я рассказал тебе свою историю просто затем, чтобы доказать: я не намерен требовать от тебя ничего такого, чего ты не могла бы мне дать со спокойной душой. Да и не только от тебя - вообще ни от кого...
- Хватит, говорю!.. - вскипела Ки. Потом продолжила, остывая: - Я хотела сказать, что прошу прощения, но не только это. То, о чем ты говорил, - это величайшая жестокость. Мне жаль...
- Оставь при себе свою жалость. Я не просил, чтобы меня жалели.
- Я не о том. Я не могу никого принять в свою жизнь. В ней просто ни для кого больше нет места. И я не хочу предлагать того, чего не смогу дать. Дела же, которые мне предстоят, - они только мои и ничьи больше. У меня нет жизни, которую я могла бы с кем-нибудь разделить...
- А ты выбери жизнь, Ки. Выбери ее еще раз.
Вскорости показался гостиничный двор. Смерзшаяся земля здесь была присыпана легким снежком; там и сям виднелись следы колес и подкованных копыт, и юный конюх, совсем мальчик, как раз открывал ворота двора. Все выглядело обшарпанным и каким-то милым, куда милее той диновской гостиницы за перевалом. Юный конюх во все глаза смотрел на двоих всадников, подъехавших на громадных медлительных тяжеловозах. Ки без лишних церемоний съехала вниз с крутого плеча Сигурда. Вандиен попытался было спешиться с достоинством и в результате попросту свалился.
- Войдем? - сказал он Ки.
- Нет. У меня есть еще недоделанные дела... - Ки вдруг шагнула вперед и быстро, неуклюже обняла Вандиена. Потом вернулась к Сигурду и спросила каким-то странноватым голосом: - Ты сумеешь отсюда добраться домой?
Вандиен молча уставился на нее... На сей раз он не стал ее подсаживать, так что ей пришлось хвататься за Сигурдову жесткую гриву и самым некрасивым образом лезть вверх.
- Сумею. - Вандиен говорил негромко, и слова, казалось, мягко падали в снег. - Здесь окрест полно людей, которые, может, теперь меня и не узнают в лицо, но имя вспомнят наверняка. Со мной все будет в порядке.
- Что ж, хорошо. Счастливо тебе...
Ки больше не оборачивалась. Вандиен долго стоял посреди усыпанного снегом гостиничного двора, глядя ей вслед. Сигмунд послушно трусил следом за Сигурдом, не нуждаясь в уздечке, и Вандиен едва-заметно улыбнулся. Он знал Ки лучше, чем она сама себя знала. Еще мгновение, и она остановит коней, а потом повернет обратно - за ним. Он подождет. Вандиен снова улыбнулся и на всякий случай поспешно стер улыбку с лица. Пара серых все еще удалялась, делаясь все меньше и меньше. То, что Ки ему тут наговорила, было совершенно недвусмысленно, но он-то знал, что творилось в ее сердце. Она сидела очень прямо, непропорционально маленькая на спине гиганта-коня. Пушистые хвосты серых, коротко остриженные хвосты упряжных коней, смешно виляли на ходу.
... Вандиен еще долго разглядывал пустую дорогу, ожидая, когда же они покажутся вновь, возвращаясь из-за поворота. Он почувствовал, что зябнет. Он поглубже надвинул на лицо капюшон, потом засунул замерзшие руки в карманы... и сейчас же с изумлением выпростал одну руку. На ладони у него лежали три серебряные монеты, и тут-то он понял, почему объятие Ки показалось ему таким неуклюжим. С обидой и болью взглянул он на дорогу и размахнулся, чтобы зашвырнуть монеты подальше в сугробы. Но в последний момент все-таки передумал и опустил руку, нехотя признавая свое поражение. И бросил деньги изумленному до глубины души мальчишке-конюху. Ссутулившись, неверными шагами направился он к двери гостиницы...
Незаконченные дела, так их и разэтак!..

Ризусов слуга в величайшем недоумении разглядывал неведомо откуда взявшуюся оборванку, стоявшую на пороге. На улице за ее спиной маячили два громадных костлявых серых коня. Плащ женщины был изорван, точно у какой-нибудь нищенки. Длинные русые волосы, свалявшиеся в сплошной колтун, неопрятно торчали из-под капюшона по обе стороны лица. Осунувшееся лицо было вконец измождено, но зеленые глаза горели огнем.
- Хозяин не предупреждал меня, что кто-то должен приехать с товарами, - подозрительно проговорил слуга. Тяжелая деревянная дверь начала медленно поворачиваться на хорошо смазанных петлях, закрываясь. - Подожди здесь. Пойду спрошу его, действительно ли он тебя ждет...
- Я как раз собираюсь сама его об этом спросить, - возразила Ки. И, воспользовавшись тем, что слуга отшатнулся, не желая соприкасаться с ее перемазанной одеждой, проворно юркнула ему под руку и проникла внутрь. Словно кошка на охоте, пересекла она обширную прихожую, заглядывая то в одну дверь, то в другую. Слуга, ошарашенно наблюдавший за нею, удостоился лишь злобного взгляда. Ки даже и не пыталась изображать какую-то цивилизованную вежливость. Ее терпение и так было на пределе. Покинув гостиницу и Вандиена, она почти не делала привалов и знай гнала серых вперед, заставляя их обходиться тем немногим, что они успевали отыскать в запорошенных снегом лугах. Она старалась все время действовать, ибо это помогало ей не думать. Ки была вся в грязи, но не удосужилась вымыться. Она должна была встретиться с Ризусом, и как можно скорее. Она никому не позволит отнять у нее это право. Ни под каким видом!
- Р-р-ризу-у-ус!.. - во все горло заорала она наконец, и ее голос породил странное эхо. Слуга, торчавший где-то позади, удрал в боковой коридорчик, словно не желая отвечать перед хозяином за буйную сумасшедшую, разгуливавшую по дому. Ки шагала вперед. За одной из дверей ей послышалось шуршание одежды и женский голос, что-то встревоженно шептавший. Ки сейчас же направилась к этой двери, но тут она отворилась, и перед Ки неожиданно появился Ризус собственной персоной. Его пухлые ручки нервно порхали, перебирая распахнутую на груди рубашку. Тощие ноги, казалось, с трудом поддерживали жирное паучье тело.
- Ки!..
Его лицо посерело так, что Ки разом получила ответы на все мучившие ее вопросы. Она улыбнулась ему, глядя, как оплывают от ужаса его дряблые щеки. Она извлекла из-за пазухи маленький кожаный мешочек и высыпала самоцветы себе на ладонь. И, не сводя взгляда с его лица, протянула ладонь ему для обозрения:
- Они все здесь, Ризус. Пересчитай их. Столь же прекрасны и столь же бесценны, как и тогда, когда я увозила их из Сброда...
- О да, - нервно закивал купец, не торопясь, впрочем, протягивать за драгоценностями жадную руку.
Ки легонько встряхнула ладонью - так, что разноцветные камешки весело запрыгали:
- Не стану утомлять тебя рассказами о тех опасностях, которые я преодолела, добираясь сюда. Ты отлично знаешь, что я никогда не набивала цену из-за того, что дорога оказалась опаснее или труднее, нежели я предполагала при заключении сделки. Таково ремесло возчика - он должен знать дороги достаточно хорошо и не прогадывать, договариваясь заранее. А дело купца - знать, сколько платить за ту или иную работу...
- Конечно, конечно... - Ризус все-таки обернулся внутрь комнаты, из которой только что вышел, и, шагнув в сторону, жестом пригласил Ки в другую дверь. Ки наблюдала за тем, как быстро он овладевал ситуацией, а заодно и собою самим, как он вновь набирался самоуверенности, убеждая себя в том, что она так ничего и не заподозрила. - Может быть, не откажешься перекусить, Ки? Как насчет капельки вина?.. Мне тут как раз привезли спелые фрукты из...
- Нет, - перебила Ки. - Я пришла только за деньгами. И еще - немного поговорить. Больше, Ризус, я ни в чем не нуждаюсь.
Он торопливо кивнул, и владевшая им нервозность вновь выдала себя дрожью брыльев. Он трусцой преодолел несколько шагов к той двери, на которую ей только что указывал. Ки не двинулась с места. Ее не слишком заботила близость его гнездышка, равно как и то, что он по этому поводу думал. Небрежным движением она взяла двумя пальцами один из камней и принялась его критически разглядывать.
- Я очень плохо разбираюсь в драгоценных камнях, о чем ты, Ризус, вне всякого сомнения, отлично знаешь, - сказала она. - И правда, откуда бы человеку с моим-то происхождением?.. Но вот в том, что касается красоты, глаз у меня есть. Посмотри на этот камешек, Ризус. Он синий, как небо... Нет, не так. Он синее. Он цвета гарпии, пикирующей на добычу. Как мы с тобой оценим такой камешек, Ризус? Стоит он жизни женщины? Или, скажем, жизни мужчины?..
Земля ушла у Ризуса из-под ног, и ноги, жалкие, тощие ноги толстяка, подгибались, готовые вот-вот ему отказать. А лицо, и без того бледное, стало зеленым, и это было особенно заметно на фоне безвкусно-яркой одежды. Ки спокойно смотрела ему в глаза, и ее лицо было безмятежно, точно весенний день, а губы обольстительно улыбались. Теперь она читала на его пухлой ряшке словно в открытой книге. Да, он был насмерть перепуган, но от блефа не откажется до последнего.
- Сюда, Ки. Давай завершим наши расчеты...
Он повел ее по широкому коридору, торопливо, насколько позволяли ему шаткие ножки. Наконец они вошли в комнату, обставленную очень просто, как бы затем, чтобы посетитель не догадался об истинной роскоши этого дома. Пол был выложен красивым темно-коричневым камнем, а стены - сплошь покрыты шпалерами, затканными сценами пиров и охот. В комнате не было окон, сквозь которые мог бы проникнуть дневной свет или чей-нибудь не в меру любопытный взгляд. В углу высился монументальный шкаф со множеством ящичков, чье темное дерево гармонировало с поверхностью стола, стоявшего посредине комнаты. У стола стояло одно-единственное кресло, украшенное богатой резьбой, а напротив, в некотором отдалении, - голая низенькая скамья. Ки было не впервой встречаться здесь с Ризусом. И всегда он сидел в кресле, отгороженный от нее массивным столом, перебирая платежные фишки и жалуясь на все возраставшие затраты, а Ки молча ютилась на скамеечке - в неудобной позе, вытянув ноги, - покуда ее упорное молчание не заставляло его отсчитать загодя оговоренную сумму...
Однако сегодня, воспользовавшись тем, что Ризус пропустил ее, как гостью, вперед, Ки уверенным шагом пересекла помещение, вытянула из-за стола кресло и уселась в него. И с удовлетворением наблюдала за тем, как исчезают с рожи Ризуса последние проблески сомнения и надежды, Он кое-как устроился на низкой скамье, и над верхней губой выступили крохотные, блестящие капельки пота.
- Как ты совершенно справедливо заметила, - начал он, - я купец...
- Я только не знала, что ты торгуешь жизнями и кровью, - прервала Ки поток его извинений. - А не то я бы с тебя повыше заламывала. Впрочем, истина, хотя и с запозданием, установлена, так что будем договариваться прямо сейчас. Во-первых, остаток того, что ты мне еще должен за эти, хм, " бесценные камни"... - И Ки смело взяла кучку фишек, чтобы аккуратно отсчитать причитавшееся ей. - Как, правильно?
Ризус едва посмотрел на фишки и пробормотал:
- Да вроде как...
- И впрямь " вроде как". Однако внешнее сходство бывает и обманчиво, Ризус. Давай-ка обсудим с тобой философский вопрос: за любой товар, как мы оба знаем, можно расплатиться деньгами. А чем оплачивают кровь? А?..
Дряблые брылья вновь затряслись, потом вдруг перестали. Ризус, как мог, выпрямился на неудобной скамейке. Ки, наблюдавшей за ним, тут же пришла на ум жаба, надувающаяся перед тем, как заквакать. Но даже и жаба вызвала бы у Ки больше доверия, чем этот человек, смотревший на нее круглыми поросячьими глазками.
- Да никак ты угрожаешь мне, Ки? Позволь спросить, чем? Хочешь убить меня?.. Знай, что в этом городе тебе от правосудия не уйти. Меня ценят здесь. Я известный и уважаемый торговец... А может быть, ты хочешь выдвинуть против меня какие-то обвинения?.. Да кто послушает тебя, бродячую ромни? И потом, какие у тебя могут быть свидетельства? Ты не убита и, насколько я вижу, даже не ранена...
Он сложил пухлые ручки на коленях и уставился на Ки так, словно объявил ей шах.
- Интересные рассуждения, - сказала Ки, поудобнее устраиваясь в кресле и задирая ноги в пыльных сапогах на сияющую крышку стола. При этом она слегка уперлась в нее каблуком и отметила про себя, как вздрогнул Ризус, словно грубый каблук оцарапал не вощеное дерево, а его самого. - Знаешь, Ризус, если я тебя прикончу, тебе ведь уже не будет особенной разницы, накажут меня за твое убийство или не накажут. Зато тебе будет очень даже небезразлично, если некий возчик-ромни перестанет тайно возить для тебя в Коритро ароматные самоцветы. Ну да, они там запрещены, но я-то знаю, что ты имеешь с них неплохой бакшиш. Возможно также, у тебя будут немалые трудности, если вообще все ромни вдруг возьмут да и откажутся иметь с тобой дело. Но я не угрожаю тебе, Ризус. Отнюдь, отнюдь. Я просто пытаюсь показать тебе, что знаю, каким образом следовало бы тебя запугивать, возымей я такое желание. И жизнь твоя мне тоже без надобности. Твоя кровь - слишком мелкая плата за ту, что уже пролита. И деньги мне твои не нужны. Кроме тех, что ты должен мне за доставку.
Сузившимися глазами наблюдала она за тем, как ерзал на скамейке маленький толстячок. Его жирные пальцы были унизаны кольцами, которые перетягивали пухлую плоть, делая пальцы похожими на розовые, в перевязках, колбаски. Эти колбаски беспокойно сплетались и расплетались. Круглые маленькие глаза так и бегали по комнате. Они смотрели куда угодно, только не прямо в глаза Ки. Та продолжала молча смотреть на него. Ризус то выпячивал, то поджимал губы.
- Ну так чего тебе от меня надо? - сказал он наконец. - Ладно, я сполна заплачу тебе. И ступай по-хорошему...
Он поднялся и торопливо прошел к шкафу. Выудив из кармана маленький ключ, он отомкнул один из ящичков. Ки слышала, как звенели монеты, как шуршал ящичек, вдвигаясь обратно. Поспешно вернувшись к столу, Ризус выложил перед Ки стопку серебряных монет. Ровно столько, сколько был должен. Не больше и не меньше. Ки кивнула и подгребла их к себе. Потом ссыпала самоцветы с ладони на стол, и они простучали, словно речная галька.
- А теперь ступай, - сказал Ризус. Он следил нетерпеливо поблескивавшими глазами за тем, как она неспешно пересыпает монеты со стола в свой поясной кошель. А потом выпятил нижнюю губу, глядя на россыпь чуть ли не простых стекляшек, которые к нему за эти деньги вернулись.
- Зря огорчаешься, - негромко сказала ему Ки. - Не куксись. По-моему, ты вовсе не в проигрыше.
- А вот это уж мое дело, - отрезал Ризус.
- Правильно. Дело купца, торгующего чужой кровью. Видишь ли, Ризус, у меня нет никакого опыта в сделках подобного рода. Так что просвети, будь любезен. Во сколько оценили мою жизнь, а? И кто ее оценил?
Его снова отнесло к скамейке перед столом; и он уселся, напряженный словно собака, вымаливающая подачку. Даже почти так же высунул розовый язык и облизал губы.
- Значит, вот чего ты от меня хочешь?.. Хорошо, но за это потребуется заплатить...
И на круглой ряшке появилось удовлетворение: наконец-то он снова овладел ситуацией.
А Ки не чувствовала даже злобы, необходимой, чтобы с ним разобраться. Ее переполняло лишь усталое отвращение. Она не стала перебивать, предоставив ему чесать языком дальше.
- Тебе следует знать, Ки, что твоя жизнь или смерть ни в коем случае не упоминалась. Я получил... скажем так, комиссионные. За то, что направлю тебя с твоим фургоном через некий перевал. Мне не устанавливали никаких сроков и вполне удовлетворились моим словом, что я тебя когда-нибудь отправлю. И все. Все, Ки! Откуда мне было знать, что там тебя подстерегает какая-то опасность? Вот видишь, совсем даже незачем на меня сердиться. Мы ведь по-прежнему можем иметь с тобой дело, не правда ли? Я и ты... - Он приумолк, задумчиво грызя ноготь большого пальца. Потом сказал: - Я думаю, справедливая цена за только что сообщенные сведения как раз равняется сумме, которую я опять-таки только что...
Дальше Ки слушать не стала. Спуская со стола ноги в поношенных дорожных сапогах, она не чувствовала даже гнева. Она вообще ничего не чувствовала, широким размахом сметая на пол писчие перья, счетные фишки и вороха каких-то свитков. Ризус тонко, отчаянно завизжал, но Ки, не меняя выражения лица, опрокинула стол. Полированное дерево врезалось в каменный пол, веером полетели щепки. Жилистыми, натруженными работой руками она как пушинку оторвала от пола резное кресло, и оно пролетело через всю комнату, чтобы с треском проломить весь перед полированного шкафчика. Ризус с воплями ринулся из комнаты наружу. Ки последовала за ним, и ее шаг был грозным, стремительным шагом пантеры. Ризус удирал безо всякого достоинства или цели, оглядываясь и затравленно вереща. Ки следовала за ним молча, беспощадно. Вот Ризус нырнул в ту самую комнатку, из которой он появился в самом начале, и оттуда послышался женский голос. Женщина о чем-то спрашивала его...
Ки вошла следом за ним.
Комната оказалась сплошь бело-желтая, с полами сливочного цвета и белоснежными коврами, завешанная шпалерами, изображавшими цветущие луга. Посредине красовался широченный диван, а вокруг - изящные столики, сплошь заставленные невероятным количеством сладостей и фруктов. Когда они вошли - причем Ризус пошатывался и трясся всем телом, - с дивана вскочила девушка. Она ахнула при виде безжалостной преследовательницы - грязной, запыленной женщины с ничего не выражавшим лицом.
При виде ее Ки застыла на месте. Но не исключительная юность девушки ее потрясла, хотя представить себе этого полуребенка в объятиях Ризуса само по себе было сродни святотатству. И не обнаженное девичье тело, искусно раскрашенное для любовных утех, ее изумило. Нет. Она просто увидела на нежном горлышке серебряное ожерелье, составленное из крохотных фигурок кружащихся гарпий. А с мочек обоих розовых ушек свисали сережки, опять-таки в виде гарпий. Темно-синих и голубых.
" Она ведь у нас золотых и серебряных дел мастер, да такой, каких семья еще не видала... " - когда-то сказал ей Хафтор. И тут он был прав. Всякий, кто хоть раз видел ювелирные произведения Марны, сумеет потом узнать их из тысячи. Ки сама не заметила, как подошла к девчонке вплотную, и осознала, что делает, лишь ощутив в своих руках прохладное серебро ожерелья. Девушка кинулась наутек, проворно меряя босыми пятками сливочный пол, а на белой шее краснела отметина от грубо сорванного ожерелья.
Ризус продолжал отчаянно вопить, изо всех сил дергая шнур звонка, призывавшего слуг, но все это проходило мимо сознания Ки. Она стояла с ожерельем в руках и пыталась вспомнить лицо Марны, но оно не вспоминалось ей. Перед глазами стоял только Хафтор. Хафтор, сражающийся с безумием... жаждущий отмщения... Этой жажды ему так и не суждено было утолить. О, Хафтор слишком хорошо научился ненавидеть. Что ж, и Марну теперь этому обучать?.. Ки отшвырнула прочь серебряных гарпий. Ожерелье со звоном скользнуло по полу и обвилось кругом ноги Ризуса. Он на какой-то миг прекратил вопить, нагнулся и подобрал свое сокровище.
- Отдай ей вот это, - воспользовавшись внезапной тишиной, сказала ему Ки. - Скажи ей, что она преуспела. Скажи ей, что это сняли с моего мертвого тела. Скажи ей, пусть пребывает в мире: все кончено.
Ки пошарила в поясном кошеле, и серебряный гребень сам лег ей в ладонь. Ки занесла руку, собираясь запустить им в Ризуса, но сделать этого так и не смогла. Она подошла к купцу и вложила гребень в его потную руку. И сама удивилась, ощутив мимолетный укол сожаления. Нет. Не поддаваться... Повернувшись на каблуке, она вышла вон из комнаты, протиснувшись между двумя ничего не понимающими слугами, как раз подоспевшими на зов хозяина.
И ушла...

Еловый Кряж оказался пыльным, насквозь выстуженным городишком, зажатым между двух лесистых гор. Единственной гостиницей, сыскавшейся в городке, на пару заправляли человек и т'черья. К большому сожалению Ки, кухней и вообще всем, что касалось еды, ведал именно т'черья. Соответственно, в общей комнате не было ни столов, ни скамей, лишь подносы, поднятые на низенькие ножки и засыпанные ровным слоем песка. Так уж было заведено у т'черья. Посетителям предоставлялось устраиваться на соломенных циновках. Высота подносов плохо соответствовала росту Ки: если она садилась прямо на пол, они оказывались высоковаты, а долго высидеть на корточках она не могла. Делать нечего, она притащила из мастерской тележника одно из своих одеял и, в нарушение всех традиций, свернула его в качестве подушечки. Юный т'черья, принадлежавший к третьему полу, разгладил песок на ее подносе и принес ей горячей еды и золотистого вина. Ки принюхалась: хлеб был только что выпечен. Хорошо. Кусочки сероватого мяса и какие-то зеленые стебли, плававшие в жирной похлебке, вызвали у нее гораздо меньше доверия. Она невольно нахмурилась при мысли о двух медных дрю, которые только что выложила за этот обед.
Тележник содрал с нее чуть ли не все деньги, причем авансом, еще не приступая к работе. Кое-что ей удавалось заработать с помощью своих тяжеловозов, таская бревна с лесоповала в горах. Не особенно много, но хватит, чтобы расплатиться за постройку фургона. Подумав об этом, Ки подавила нетерпение, охватившее ее при мысли о нескончаемых днях однообразной работы и ожидания, которые ей предстояли. Она напомнила себе, что определенной цели и каких-то сроков у нее больше не было. Нет уж, в который раз сказала она себе. Ни в какой Фезус сломя голову она не помчится. Хватит и того, что она заехала в " Три Фазана" и, как дура, расспрашивала там насчет парня с повязками на лице. Миккет, хозяин гостиницы, немало подивился подобным расспросам. Ки совсем не понравилось, как он на нее смотрел: ни дать ни взять уже что-то прикидывал и рассчитывал. Но всего удивительнее было то, что и в Еловом Бору она остановила свой выбор именно на том тележнике, которому что-то говорило имя Вандиена. Да уж. Все это было достаточно скверно и само по себе. Предпринимать же еще какие-то шаги значило признать, что двигало ею нечто большее, чем простая забота. Ки отпила золотистого вина и опять нахмурилась, на сей раз из-за его необычного букета.
Ко всему прочему, сказала она себе, Вандиен, вне всякого сомнения, давным-давно уже уехал из Фезуса. А не уехал, так уедет, пока строится проклятущий фургон.
Фургон... Ки глотнула еще вина, словно желая утопить в нем непрошеную мысль. Сколько бы ни объясняла она все детали взмокшему от усердия мастеру, сколько бы ни перепроверяла до последнего вершка каждый размер - фургон будет, уже не тот. Вандиенов тележник был преисполнен собственных соображений о том, как строить фургоны. Он, в частности, собирался изменить подвеску колес, чтобы в случае глубокого снега можно было их заменить. Еще он хотел увеличить кабинку и устроить вторую дверь, открывавшуюся сбоку фургона. Он настаивал, что ей жизненно необходимы более широкие окна, равно как и более просторное ложе. Каждый Божий день Ки во всех подробностях объясняла мастеру, что следовало делать. И каждый Божий день, когда доходило до осмотра сделанного, выяснялось, что он упрямо воплощал свое. Сегодня Ки вышла из себя и пригрозила, что не станет платить. " Ну так и строй сама, как твоей душеньке угодно", - ответствовал мастер. Ну что за невозможный мужик!.. Ки в который уже раз спросила себя и какая нелегкая ее дернула с ним связаться. Он был настолько же невозможен, как и сам Вандиен.
Ки отпила еще вина, чувствуя, что понемногу привыкает к его странноватому вкусу. Тем более что другого предложить здесь и не могли...
... Какой-то посетитель, идя мимо, легонько задел ее плечо, и Ки рассерженно обернулась. Сперва она увидела только мягкие кожаные сапоги: подколенные застежки были прямо у нее перед глазами. Потом она подняла глаза. И некоторое время смотрела молча, не в состоянии выговорить ни слова.
Поначалу она признала только глаза. Тем более что он сбрил бороду, оставив только усы над неулыбающимися губами. Волосы были подстрижены до плеч и аккуратно причесаны. Шрам был бледной полосой на продубленном непогодами лице. Он касался уголка глаза, слегка скашивая его. Ки заметила, что стоявший перед нею мужчина немного отъелся и больше не выглядел таким заморенным, как прежде. Мягкая льняная рубашка, распахнутая у шеи, была чисто выстирана, и он придерживал на плече седельную сумку, сшитую из хорошей кожи. Еще на нем была непривычного покроя безрукавка с синим узором, а на руке - незатейливый перстень с камешком. На бедре же висела тонкая рапира в видавших виды ножнах.
Он смотрел на Ки сверху вниз молча, без улыбки.
Потом седельная сумка шлепнулась на пол по другую сторону подноса, за которым сидела Ки. Мужчина сел на сумку и поправил мешавшую ему рапиру, отодвинув ее за спину. Он поставил перед собой пустой стакан, а рядом с ним - шарообразную бутылочку золотистого вина. И многоопытной рукой устроил в песке ее круглое донце. Оперся на песок локтями и опустил на руки подбородок.
- У всей посуды, которой пользуются т'черья, круглые донца, - сказал он Ки. - Понимаешь теперь, зачем им эти подносы с песком? Чтобы ничто не переворачивалось.
- С ума сойти, - ответила Ки. Ее несколько обескуражил его мрачновато-торжественный тон.
Он спросил:
- Так ты доделала свое дело в Диблуне?
- Да, - кивнула она и подумала: прах побери эту мрачную рожу! - Я отвезла груз, - сказала она вслух.
Он очень серьезно кивнул, наливая себе вина. А потом неторопливо пригубил, чего-то ожидая. Ки молча смотрела в свою миску. Длинные волосы спадали вдоль щеки, отчасти скрывая лицо. Ей почему-то казалось, что она упускает, навсегда упускает какую-то возможность...
- Я приберег для тебя те вещи Свена, - сказал он. - Я решил, что они тебе понадобятся.
- Не понадобятся, - сказала она. - Выкинь их, Ван.
Он почему-то напрягся всем телом, а лицо побелело. Резким движением он поднялся на ноги, чуть не перевернув стол-поднос со всем, что на нем стояло. Ки по глазам видела, что он был жестоко обижен, непонятно только чем. И люди, и т'черья обернулись полюбопытствовать. Вандиен наклонился за своей сумкой и проворчал:
- Я ведь не напрашивался, Ки. Могла бы просто выгнать меня вон. Я просто хотел как лучше...
Ки изумленно вскочила, больно стукнувшись коленками о край подноса. Она заставила себя протянуть руку и крепко взять его за плечо, а потом - развернуть к себе лицом. Она увидела, что он сжал губы в одну черту, а шрам казался белым швом на побледневшем лице. Ки не сняла руки с его плеча и ладонью чувствовала переполнявшую его обиду и ярость.
- Так ведь и я хотела как лучше, - попробовала она объясниться. - Скажи хоть, на что ты обозлился?
Он посмотрел на ее руку, лежавшую на его плече. Постепенно его дыхание начало успокаиваться, а напряженные плечи мало-помалу обмякли. Вандиен огляделся кругом, обежав свирепым взглядом любопытный народ. И как-то само собой вышло так, что люди и т'черья снова взялись за стаканы и ложки, возобновив прерванные было разговоры. Вандиен снова бросил на пол свою седельную сумку, на сей раз - подле свернутого одеяла Ки. Ки неуверенно опустилась на свою импровизированную подушечку. Вандиен осторожно уселся с нею рядом.
- У моего народа... - начал он, но в голосе прозвучало столь отчетливое сожаление, что он счел за благо начать заново: - У тех, с кем мне в эти дни пришлось иметь дело, сократить чье-либо имя считается тягчайшим, несмываемым оскорблением. Оно принижает того, чье имя сокращено. Оно подразумевает, что он - позор для неназванного родителя. Или не был им признан...
- А у моего народа, - сказала Ки, - это знак душевного расположения. И вот еще что: мы, ромни, не очень-то носимся с имуществом наших умерших.
- Я и не знал, что ты - ромни...
- Я сама не задумывалась об этом. Но это так.
Вандиен налил вина и ей, и себе.
- По эту сторону гор живет не так много ромни, - сказал он. И добавил с осторожной улыбкой: - Я слышал, это весьма жизнелюбивый народ...
- Да, - сказала Ки. - Мы таковы.
Вандиен долго и задумчиво вглядывался в ее лицо.
- Ты распустила волосы, - сказал он затем. - Я и не думал, что они такие длинные.
Он бережно погладил ее волосы тыльной стороной ладони. От его кожи по-прежнему пахло какой-то травой... папоротником. И Ки улыбнулась.