Недели вечности

Недели вечности

https: //ficbook. net/readfic/2151053

Автор: Рисовый Переводчик (https: //ficbook. net/authors/255026)
Пейринг или персонажи: Лухан, Сюмин, Лухань, Минсок
Рейтинг: PG-13
Жанры: Мистика, Мифические существа
Размер: Мини, 12 страниц

Описание:
— Ты подцепил плохое заклятье, очень плохое. И очень древнее. Тебе повезло, что еще жив.
— Я знаю, — шепчет Лухань. — Ты спасешь меня?
Минсок сжимает его плечо.

Часть 1

— Поедем со мной в Китай, — взгляд Луханя внимательный и немного печальный. — Китай больше Кореи, там тебя вытащат из банки и ты сможешь…
— Зачем? — Минсок смотрит мимо с бесстрастным лицом. «Зачем? — думает Минсок. — Так я смогу сделать тебя своим. Смогу стать твоим. Я не то, что тебе нужно». Правда в том, что он не хочет выходить.
— Мы сможем… Минсок? Тебе совсем не хочется жить как раньше? Снова смочь ко всему прикоснуться?
— Нет. — «Потому что я смогу коснуться тебя». — Не хочется. — «Потому что я не смогу от тебя отказаться».
— Я просто… не хочу тебя потерять.
—Не потеряешь, — потому что никогда не владел. Минсок никогда не был чьим-то, он очень жадное существо. Стоит только приоткрыть ему душу, он не успокоится, пока не завладеет ей до конца. А он не хочет есть Луханя. — Только подумай и я услышу.

В жизни Луханя появляется хрипловатый голос в голове, но ему плевать. Ему на все плевать, он должен быть мертв уже несколько лет, но смерть все отворачивается. С тем, что говорит с ним, работать удобно, они понимают друг друга сразу, хотя Лухань строит фразы на китайский манер, а оно — на архаический корейский. Холодный, отстраненный, формальный язык с ноткой пренебрежения. Луханя это устраивает.
Отсутствие языкового барьера, правда, смущает их начальников, и озадачивает аналитиков, но Луханю плевать и на это. В крошечной квартирке с пустыми светло-серыми стенами он отсчитывает время до сигнала будильника, лежа с закрытыми глазами и ни разу не задумывается, что такое определили ему в напарники, если оно так легко проникает в его сознание. После очередной гробницы начальство решает, что ему пора встретиться с обладателем хрипловатого голоса. Луханю все равно.
Ему все равно до того момента, как в лаборатории с выведенными на стенах сурами, в углу, отделенном высоковольтной оградой и канавкой с текущей водой он не видит… это. Призрака в полуистлевшей одежде. У призрака лисий прищур, рыжие волосы, маленькие ладони и тяжелый взгляд абсолютно черных глаз. Он смотрит Луханю в сердце, горячие пальцы перебирают в груди, оживляя что-то давно уснувшее, за спиной клубится семь оранжевых протуберанцев.
— Что ты такое? — спрашивает Лухань, подходя ближе и протягивая руку. Его успевает остановить ассистент, Лухань приходит в себя. Смерть от прикосновения к ограде была бы глупой и унизительной. В своей голове он слышит смех. — Что он такое?
Ему говорят множество бессмысленных слов, Лухань понимает, что правды ему никто не скажет.
«Я — кумихо, — голос в его голове чуть теплеет, — или был кумихо. »
— Странная одежда. Она ведь не корейская?
«Нет. Не корейская, — голос теплеет еще немного. — Но я отсюда».
В центре клетки он видит кривой толстостенный сосуд из стекла с запечатанной сургучом крышкой. На крышке оттиск пентаграммы.

Хрипловатый голос и архаичные фразы все время с Луханем. Бессонница никуда не девается, он приходит в лабораторию по ночам и разговаривает. Он все еще не понимает, что этот семихвостый призрак такое, но с ним Лухань оживает. Призрак не двигается и почти не говорит, но внимательно слушает, Лухань рассказывает сначала всякую ерунду вроде того, как прошел день, которую тот и так знает, потом чуть более личные истории — и вот уже говорит то, что не говорил никому никогда. В такие минуты Луханю кажется, что его волос едва заметно касаются. Ерунда, конечно, рядом никого, а призрак, даже если бы и хотел, изолирован наглухо. О том, что мысли призрака звучат в его голове при полной защите, Лухань не вспоминает.
Некоторое время спустя призрак просит его рассказать о мире. Лухань пытается, но впервые сталкивается с языковым барьером. Призрак не понимает большинство слов, в его время таких не было. Было бы проще, если бы он своими глазами видел, с досады думает Лухань.
«Ты разрешишь мне видеть твоими глазами? » — спрашивает призрак. Лухань мнется, это все же слишком личное. Призрак замечает, он всегда все замечает, и уходит, закрывается, Лухань перестает чувствовать его присутствие.
— Подожди, стой! Я согласен, ладно, но ты отворачивайся, что ли… Не хочу, чтобы ты видел, как я моюсь или нужду справляю.
Призрак не отвечает. Лухань уходит через пару часов, но молчание продолжается и на следующий день. И на следующий. И еще через один. Их общение ограничивается сухими холодными комментариями по работе. Лухань бы никогда не подумал, что чей-то игнор будет так его задевать.
Лухань перестает приходить, какой смысл, призрак может ответить и так, если захочет.
— Не уходи. Без тебя одиноко.

Минсок сидит в клетке так давно, что уже забыл, как интересоваться живыми. Он помнит времена, когда на великую реку фараонов пришла чума и когда республика стала империей, когда народы двинулись на закат и когда вулкан сделал из одного острова два, когда драконы превращались в людей и когда единороги воровали девственниц. Люди его никогда не интересовали, но чего не сделаешь со скуки. Иногда он шутит над ними, но чаще слушает разговоры. Люди уверены, что это их усилия заставили его помогать, якобы он боится, что его убьют. Минсок смеется — он так давно не жив, не мертв и бесплотен, что не отказался бы умереть, да где там, у людей силенок не хватит. От его горького веселья прыгает напряжение и бесятся приборы, люди ежатся, им не по себе. Без приборов они не могут ни слышать его, ни видеть, но силу чувствуют. Даже ту, что осталась. Даже запечатанную, проклятые суры не обойдешь и сквозь них почти не проникнешь. Правда, Минсок сам из банки не выберется, а тех, кто может выпустить, почти не осталось, так что какая разница. Он уже почти смирился с вечностью.
Пока не приходит тот, чьими руками Минсок запечатывает древние гробницы, и не видит его по-настоящему. Минсок думал, что хитрые людские приспособления позволяют им разговаривать, но на Лухане ничего нет. Только его глаза, его душа, его кровь. Минсок пронизывает его взглядом, чувствует давно забытый привкус, тянется, касается бесплотными пальцами, пробуждает его сердце. Смеется, когда Лухань шагает вперед и протягивает руку, завороженный его взглядом.
— Что ты такое? —слышит Минсок. Значит, и силу его он тоже видит. Минсоку он нравится почти против воли, слишком давно рядом не было никого похожей крови. Слишком давно Минсок был просто мусором в стеклянной банке.
Лухань приходит каждую ночь. Минсок слушает и не может насытиться его вниманием, его чувствами, его голосом. Это как наваждение, только Минсок слишком силен, его нельзя заставить хотеть того, чего нет. Лухань врастает в Минсока — или Минсок в Луханя, тут не разберешь — и буквально носит его с собой. Никогда раньше Минсок не мог говорить с кем-то на таких расстояниях и так долго, это почти зависимость, это почти пугает, но, кажется, взаимно. Кажется.
Минсок подошел куда ближе Луханя, тот не готов его принять. Что ж, Минсок не собирается навязываться, насильно мил не будешь… да кого он обманывает, отказ Луханя — обидно, неожиданно и больно, Минсок почти рвет их связь и закрывается в своей клетке. Попутно сжигает несколько приборов и трансформатор, останавливает воду, придушивает в зверинце какую-то тварь и до обмороков и седых волос пугает людей, они всерьез думают, что Минсок пытается выбраться. Наверное, они что-то увидели своими глазами.
Он молчит несколько дней, скучает так остро, словно на что-то надеялся, и запрещает себе ждать — и все равно оказывается не готов. Лухань понятия не имеет, что делает с ним. Это его «Не уходи. Без тебя одиноко» — пусть благодарит всех богов и Будду, что Минсок сидит за текущей водой, металлом и в банке. Нельзя так открыто подставляться. Минсок снова сжигает трансформатор и устраивает всеобщую панику, слова Луханя заставляют его трепетать.

Лухань сам не может объяснить, почему приходит в лабораторию. Он готов даже прощения просить, если призрак вернется, за полторы недели почти полного молчания он устал, ему почти физически плохо.
— Эй, — тихо говорит он, останавливаясь напротив банки. Призрака почти не видно, оранжевые протуберанцы свернулись в клубок и побледнели. —Ты меня слышишь?
Ничего не происходит, конечно же. Лухань садится, скрестив ноги, он не ждет ничего, только надеется, что рядом будет проще.
— Я скучаю по тебе. Глупо, да? — Лухань усмехается. — Сам знаю, что глупо. Даже имени твоего не знаю, а уже привязался, — дыхание перехватывает. — Вернись. Пожалуйста.
По волосам словно проходится невидимая рука. Лухань снова чувствует, как его окутывает едва заметное тепло.
«Минсок».
— Это?..
«Мое имя».
Лухань поднимает глаза, хвосты-протуберанцы расплетаются и он снова видит призрака.
— Смотри моими глазами, если хочешь, только не уходи.
«Буду смотреть, когда разрешишь. Не собирался видеть все время».
Лухань чувствует себя идиотом.
— Прости.
Его волос снова что-то касается. Он уже не сомневается, что это Минсок гладит его по голове, хотя такое невозможно даже теоретически. Всего лишь легкое шевеление, как от слабого ветра, но для них обоих это касание много значит. Может быть, слишком много.

Жить с призраком оказывается на удивление легко. Лухань даже не замечает, когда тот смотрит, а когда нет, его присутствие успокаивает. Настолько, что впервые за несколько лет он спит по ночам, хотя раньше всегда считал чужое присутствие признаком опасности. И, конечно же, приходят кошмары. Сначала их еще можно терпеть, они короткие и неясные, но Лухань знает, что скоро они заберут его к себе, не давая проснуться. Если он не будет осторожен, заберут на самом деле, это куда хуже, чем смерть. Луханя и от самоубийства-то удерживало четкое понимание бессмысленности — это самому сдаться в руки врага, обеспечить себе бессрочное пребывание в аду. Ничего с его смертью не закончится, прецеденты были.
Он идет к врачу и просит выписать что-нибудь от бессонницы. Врач долго листает его карту, задает вопросы, хмыкает, поправляет очки на носу и в конце концов прописывает фенибут. Лухань сквозь зубы просит транквилизатор, а не анксиолитик, но врач непреклонен. Вернувшись в квартиру, Лухань смывает таблетки в унитаз и готовится противостоять сну другими методами.
Не получается, на утро Лухань высосан досуха пустотой и бессмысленностью призраков мертвых товарищей. Те пока еще молчат, их всего трое, у всех черные дыры вместо глаз, вокруг известняковые осыпи, жара и полдень, самое начало их неудачной миссии. Лухань закрывает глаза и несколько минут сидит в постели, не шевелясь. Минсок тогда сделал и хорошо, и плохо — Лухань снова живет и получает удовольствие, но теперь беззащитен перед кошмарами. Лухань успевал останавливать их на предпоследнем умершем, когда он увидит во сне Сяоло, все будет кончено. Каждой ночью призраки подходят все ближе, появляется четвертый. А потом Лухань начинает разбирать их бормотание.
Так ясно, словно они стоят рядом с кроватью.
Да они и стоят.
Лухань понимает, что не спит, когда открывает глаза, осыпь исчезает, а призраки остаются на месте. Один вытягивает руку перед собой и трогает воздух. Больше Лухань в этой квартире не останется. Он собирает вещи в сумку и следующую ночь проводит в лаборатории, рядом с Минсоком. Тот, конечно, та еще кровожадная тварь, но это его кровожадная тварь, Лухань ему, как ни странно, доверяет. Хотя засыпать не планирует. Все происходит само, он сидит на стуле, уложив подбородок на спинку, говорит об устройстве телевидения, закрывает глаза и в следующий момент видит их.
— Лухань, — говорят его мертвые коллеги, — Лухань, Лухань, четыре, три, восемь, пятнадцать, двадцать два…
Лухань вскакивает в ужасе, но призраки никуда не деваются, у четвертого сломаны конечности и перебит позвоночник, а Минсока в клетке нет. У Луханя из головы вылетают все способы защиты, он впервые в жизни паникует.
— Минсок…
— Я здесь, — он появляется за спиной, хвосты подросли и гудят. — Стой на месте, не шевелись. — Лухань бы и рад, но как тут стоять, когда призраки почти касаются его руками. — Не двигайся, ты рядом с моей клеткой, им нужно тебя убить.
Лухань замирает. Минсок обнимает его за плечи, увеличивает хвосты еще больше и машет ими, призраки нехотя отступают к двери. Лухань очень осторожно поднимает руку и накрывает ладонь Минсока сверху. Ладонь прохладная, но твердая, Минсок почти не просвечивает.
— Спасибо.
— Ты подцепил плохое заклятье, очень плохое. И очень древнее. Тебе повезло, что еще жив.
— Я знаю, — шепчет Лухань. — Ты спасешь меня?
Минсок сжимает его плечо.

В этом нет необходимости, но Лухань предпочитает быть как можно ближе к Минсоку по ночам. Особенно с тех пор, как на него сработала сигнализация у выхода. Охрана здесь лучше, чем в Китае, раньше метку призраков на такой стадии не замечали. Лухань, конечно, отвел подозрения, но выходить перестал, мало ли что. Призраки держатся подальше, но только потому, что один из хвостов Минсока все время лежит у него на плечах. Сам Минсок говорит, что расстояние не помеха и до комнат отдыха он дотягивается, но Лухань не собирается рисковать.
Лухань спит на стуле рядом с клеткой. Мог бы и за столом, но ему слишком страшно. Он больше не может спасаться бессонницей и каждую ночь отключается на несколько часов, чувствуя ладонь Минсока в своих волосах. Иногда он просыпается во сне и видит Минсока рядом, задумчиво перебирающим его пряди, тогда очень хочется прижаться, как в детстве, лицом к груди и чтобы сказали, что все хорошо. Минсок никогда ничего не говорит, только обнимает хвостом, пушистым и теплым, и от этого хочется плакать. Призраков становится пятеро, они толкутся у двери, не решаясь пройти, беззвучно бубнят и копят тени по стенам.
«Не бойся, — говорит Минсок, когда он просыпается, — пока ты мой, оно ничего тебе не сделает».
— А если меня снова куда-нибудь пошлют? Я не успею вернуться к тебе до сна.
« Не пошлют».
— Откуда…
«Не пошлют, пока я не соглашусь, забудь об этом».
Лухань бы забыл, если бы не уверенность, что Минсок пострадает из-за него.
«Четыре, три, восемь, пятнадцать, двадцать два, тридцать шесть, сорок три, семнадцать, двадцать пять, семьдесят, — слышит он однажды у себя в голове. — Четыре, три, восемь, пятнадцать, двадцать два, тридцать шесть, сорок три, семнадцать, двадцать пять, семьдесят».
— Четыре, три, восемь, пятнадцать, — повторяет Лухань. — Ты же не один из них, правда?
«Что это за цифры? »
— Я не знаю. Они все время их повторяют, после чьей-то смерти одна прибавляется. Я устал, Минсок, я так устал…
Хвост гладит его по щеке.

Их семеро. Сяоло стоит немного боком, словно извиняясь.
— Я умру, да? Оно меня сожрет и я буду как они. Ты будешь меня помнить?
«Буду».
— Ладно. Мне даже не страшно почти.
Минсок отвешивает ему подзатыльник хвостом. Это скорее неожиданно, чем больно, но все же достаточно сильно, Лухань не думал, что он так может.
«Глупостей не говори. Я сильнее».
— Я слышу, как они зовут. Не смогу сопротивляться, никто не может.
«Я сильнее, — повторяет Минсок. — Ты мне веришь? »
Лухань опускает голову и закрывает глаза, Минсок жалеет, что не может встряхнуть его по-настоящему или обнять.
«Ты веришь в меня? »
— Я даже не знаю, что это.
«Тебе и не нужно. Старая магия — кровавая магия».
— Все так плохо?
« Я несколько ограничен в средствах».
Лухань усмехается.
— Но мне все равно надеяться?
Прикосновение Минсока почти нежное, Луханю так жаль, что его на самом деле нет.
«Тебе нужна вода со ржавчиной и кисточка. Попробуем его обмануть».
Лухань находит то и другое, приносит в лабораторию и получает указание рисовать. На вопрос о камерах слежения Минсок фыркает — Лухань еще ни разу не слышал, чтобы он фыркал, совсем как настоящая лиса — и говорит, что они давно уже показывают то, что ему нужно. Лухань старательно вырисовывает крючковатую ерунду и спиральки по указаниям, не обращая внимания на призраков, те даже как будто примолкли, потом садится в центр рисунка, скрестив ноги.
«Теперь я в тебя войду, закрой глаза. Сделаем вид, что я тебя съел, посмотрим, как оно на это отреагирует. Не пугайся, когда окажешься внутри меня».
— Я не…
Лухань не успевает ни договорить, ни закрыть глаза. Его ослепляет и закруживает водоворот чужих воспоминаний. Его повело бы, если бы не сидел, он упирается руками и дрожит. В ушах шумят чужие голоса, он узнает хрипловатый тембр Минсока, обращенный не к нему. Мелькают картинки, мысли, Лухань чувствует то веселье, то скуку, то ярость, один раз его обжигает чужим наслаждением и он понимает, что увидел слишком личное, а потом зрение проясняется.
Насколько может проясниться зрение с двух точек, конечно. Лухань видит своими глазами и из банки, сразу всю клетку вокруг, слышит бормотание призраков, но к нему примешивается низкий рокот древнего языка, настолько древнего, что Лухань не уверен, китайский ли это вообще, чувствует лабораторию, коридоры, комнату охраны, саму охрану, хранилища и бестиарий, казармы… Похоже, для Минсока расстояние действительно помехой не было. А еще Лухань понимает, что внутри Минсока тысячи чьих-то воспоминаний.
«Все в порядке, продолжай дышать».
А как, хочется спросить ему, но Минсок, похоже, понимает и начинает дышать за него. Это сложно, куда сложнее, чем Луханю всю жизнь казалось, тело ему не принадлежит. Он медленно плывет к банке. Минсок швыряет его обратно. Дышать легче не становится, но зато он чувствует голод призраков. Это не числа, так они засасывают чужие души, и только в Сяоло еще осталось немного собственной. Лухань хочет помочь, но не знает, как. От него к призракам тянутся черные пуповины.
Минсок поднимает его руку и рвет пуповины, призраки корчатся и ползут к нему, куда быстрее, чем положено, Лухань бы вскочил, если бы мог. Минсок сжигает их, взмахнув хвостами, и это так странно — Лухань ощущает лишь сухой приятный жар, а призраки распадаются, продолжая бормотать. Минсок дергает его рукой подтягивая Сяоло еще ближе, Лухань боится, что жар слишком сильный, но Сяоло светлеет и поднимается наверх, совсем не как другие.
Луханю совершенно не хочется возвращаться.

Минсок дрожит. Спасти Луханя можно разными путями, этот даже не самый безопасный, но Минсоку он нравится больше других. Он давно хотел попробовать Луханя на вкус.
Минсок просовывает сквозь клетку второй хвост (один лежит на плечах Луханя все время, это одновременно много и мало, ощущение дает Луханю сил и сводит Минсока с ума) и втягивает в него Луханя, накрывает полностью, засасывает внутрь себя. Подточенная заклятьем, душа Луханя легко выходит из тела.
Минсоку стоит большого труда не есть его душу. В те несколько томительно сладких секунд, что она плывет к банке, Минсок отдается ощущениям. У души Луханя вкус чистый и сильный, терпкость упрямства, холодная резкость ума, быстрые пузырьки вспыльчивости, долгое послевкусие верности, острая боль одиночества, вяжущая усталость и пьянящая сладость удачи. Минсок запоминает каждую ноту, каждую мысль, все, что успел в Лухане попробовать и толкает душу обратно. Лухань тоже многое о нем узнал, но какая разница, он из банки все равно не выйдет.
Впрочем, его притяжение сильнее и Лухань не может управлять телом, Минсоку приходится делать это за него. Лухань даже дышать сам не может и норовит проскользнуть в клетку, пока Минсок избавляет его от проклятья. Он точно так же питается душами, только ему для этого не нужны ни наговоры, ни посредники, это часть его природы, разве что души не поддерживают в нем жизнь. Минсоку приходится следить, чтобы Лухань не начал смешиваться с его сущностью, тот никак не помогает, он на самом деле так измучен, что почти был готов сдаться. Минсок сжигает заклятье и ждет, что Луханю тоже будет больно, но нет — кажется, он неправильно оценил количество человеческой крови. А может, та, другая, слишком сильна, Минсок так и не понял, чей он потомок.
Пора разделяться, но Лухань вцепляется в него и не хочет. Минсок старается, честно старается не поддаваться, но Лухань такой вкусный, а он так давно один… Минсок колеблется, съесть его по-настоящему он все равно не сможет, Лухань всегда будет болтаться где-то по ту сторону банки, хоть и его частью. Как те призраки. Он различает в голосе Луханя тонкую нотку доверия и вышвыривает его душу обратно, быстро, резко, лишая себя выбора. В глубине души Минсок знает, что, как бы ни хотел Луханя себе, его жизнь значит больше, чем собственные желания. Никаких уступок и соглашений, он должен сидеть в банке, а Лухань жить в собственном теле, все остальное слишком большое искушение.
Лухань все, что у него есть, он не может его потерять.

Лухань пытается привыкнуть жить заново. Это сложно и не очень понятно, зачем — его друзья умерли, а новыми он, по понятным причинам, не обзавелся. Каждый день встречает его слишком ярким разноцветным утром, громкими звуками, не совсем известными предметами и новыми людьми. Лухань узнает все заново, учится разговаривать с другими, с детским восторгом ходит по улицам, разглядывая все подряд. Неужели прошло несколько лет? По всему выходит, что прошло, но Лухань их не чувствует. И уже несколько дней не чувствует хвоста Минсока на плече, от этого одиноко и немного грустно, но Лухань старается об этом не думать. В конце концов, ему придется когда-нибудь уехать, а Минсок останется здесь. Если только не согласится отправиться с ним, конечно. Лухань еще не знает, как заберет его с собой, но что-нибудь придумает.
Вот только Минсок отказывается. Лухань такого не то что не ожидал, даже представить не мог, ему казалось, что он важен для Минсока достаточно, чтобы считаться другом. Видимо, это слишком человеческое понятие для него, а он ведь не человек, он даже не лисица-демон давно, наверное, в этом все дело. Лухань уговаривает себя смириться, а еще лучше забыть, и быть благодарным, но не может. Он чувствует себя обманутым.
В последний раз они работают все так же четко и слаженно, Лухань не хочет думать, что больше не услышит голос Минсока. Не хочет, но ни о чем другом думать, конечно, не может.
— Ты будешь скучать? — перед отъездом он приходит попрощаться. На него косятся, но остановить не решаются, да он и не делает ничего запрещенного. Просто глупость.
«Вряд ли».
— А я буду. Спасибо, что помог.
Минсок не отвечает, а Лухань не знает, что сказать. Слов так много, но все они не для посторонних ушей. Он бы рискнул, но не уверен, что Минсок выслушает. Лухань кладет руку на плечо, где обычно лежал хвост, и думает, зачем тогда было это все. Зачем было спасать, слушать, поддерживать, если на самом деле это не значит совсем ничего.
«Тебе пора», — хвост скользит по волосам, обнимает за плечи, разворачивает и подталкивает к выходу, но прикосновение все такое же мягкое, почти ласковое. Только позови, думает Лухань, какого черта, ты же знаешь, что я позову, почему сказал?
Лухань ловит хвост и сжимает его на прощание.

Лухань уходит. Его работа здесь закончена, оставаться дальше он не может. Конечно же — Минсок хорошо его изучил — он хочет забрать его с собой. Конечно же, Минсок отказывается. За международный скандал его по головке не погладят, но куда опаснее последствий похищения для Луханя он сам. Лухань, кажется, догадывается, какие чувства вызывает, но только догадывается.
— Ты будешь скучать?
«Вряд ли», — отвечает Минсок, он будет тосковать, хотя почему будет? Уже тоскует.
— А я буду. Спасибо, что помог.
Минсок знает, что Лухань с ним говорить, чувствует. Он останавливает прежде, чем тот успеет что-то сказать, это лишнее. Есть слова, которые никто не должен слышать.
«Тебе пора», — а вот в удовольствии прикоснуться в последний раз Минсок отказать себе не может, пусть это не совсем по-настоящему. Когда Лухань ловит его хвост и сжимает, Минсок вздрагивает. Так не должно быть, он бесплотен, нельзя вот так просто взять и дотронуться до него как будто он есть.
Лухань уходит, а Минсок пытается быть без него. Он сознательно вновь ограничивает себя лабораторией и старается приучиться к одиночеству. Лухань думает про него, но ни разу не обращается напрямую, только интересуется вскользь. У него все в порядке, это радует — Лухань навсегда останется его частью. Минсок запрещает себе думать о нем.
Когда он весь собирается в клетке и перестает пронизывать… как там это место люди называют, они начинают волноваться. Люди наивно полагали, что клетка их защитит. Минсок тоскует, ему одиноко и плохо, он ничего не делает специально, но от его настроения приборы выходят из строя один за другим, а твари в зверинце бесятся от страха. Кажется, и какие-то амулеты откликаются, и даже слетаются духи, привлеченные его болью. Ну еще бы, Минсок отличная пища, будь он беспомощен. Он разрывает нескольких в клочья, ненадолго становится легче. Минсоку плохо и всему вокруг плохо вместе с ним.
В какой-то момент люди решают избавиться от него, наверное, устают паниковать. Банку грузят в железный ящик, покрытый сурами — всегда эти суры, Минсок уже не мыслит мира без их назойливой вязи — и долго везут. Минсок не ведет счет времени, зачем, для него время не существует. Он знает только, что выгружают его ящик в скалах, у какой-то пещеры, заносят внутрь и оставляют у чьего-то мертвого тела. Минсок чувствует голод спящего хранителя, он почти просыпается, когда люди уходят. Им повезло. Они закрывают гробницу и накладывают печать.
Минсок остается один.

Темнота, тишина и вечность. Минсок смеется. Теперь можно не сдерживаться, вокруг никого и ничего, только ветер, скалы и хранитель. С хранителем они быстро договариваются — Минсок не собирается покушаться на покой мертвеца, а хранителя больше ничего не интересует. Минсок бы с удовольствием разнес окружающие скалы в пыль, все равно банке ничего не будет, но нельзя, гробница должна остаться целой. Он с мрачным удовольствием уничтожает ящик. Это долго, трудно и лишено смысла, но Минсоку в ближайшую вечность нечем заняться, а суры надоели смертельно.
Минсоку по-прежнему плохо, но теперь он почти не слышит Луханя. Наверное, слишком далеко. Когда одиночество становится особенно острым, а Минсоку хочется выть от тоски, снаружи бушует песчаная буря и перекатываются камни. Минсок как-то упускает момент, когда буря становится бесконечной. Он как бусины четок перебирает воспоминания и гладит кончик хвоста, которого касался Лухань. Минсок пробует его позвать, сначала как обычно, потом сосредотачивается, но ответа не получает. Лухань либо очень занят, либо не хочет отвечать. Минсок пробует еще несколько раз, потом бросает — какой смысл? он жив, здоров и счастлив, а у Минсока есть несколько недель дружбы. Минсок старается не думать, что будет, когда Лухань умрет, за эти недели он отвык от одиночества. Если постарается, может быть, сможет заснуть, как хранитель, только не сейчас. Минсок обещал услышать, когда его позовут, и он будет ждать. Люди не так долго живут, даже такие необычные, как Лухань.
«Минсок. Минсок! Ты слышишь? » — и все равно это слишком внезапно.
«Слышу».
«Ну наконец-то! Я уж думал, с тобой что-то случилось».
«Что со мной может случиться? » — в голосе Минсока горечь пополам с иронией.
— Мало ли, там снаружи жутко, я такого никогда не видел. Знаешь, с чего это?
«Что ты здесь делаешь? » — медленно говорит Минсок. Видеть здесь Луханя по меньшей мере странно.
— Тебя спасаю, разумеется! — Лухань подхватывает банку и несет к выходу. Минсок не то чтобы возмущен или против, но это же его останки, мог бы и повежливее. — А ты что думал, я тебя брошу?
«Я на это рассчитывал», — плыть под мышкой у Луханя как-то… унизительно. И очень приятно.
— Ты спас меня, я тебя, считай, что возвращаю долг. Если хочешь знать, как я тебя нашел, это было непросто. Мне повезло, что от тебя решили избавиться.
«У тебя руки горячие. Обжигают».
— Твоя банка тоже, знаешь ли… Смотри-ка, все закончилось! А мне говорили, последние два года тут буря всегда, — Лухань выходит из пещеры и спускается, банка выскальзывает и летит вниз, на камни. Минсока срывает за ней — да, это точно унизительно — он даже не может сделать ничего, банка ударяется несколько раз и разбивается, как раз когда Лухань спрыгивает рядом. Минсок смотрит на нее со смешанными чувствами. — Эй, ты как? С тобой все в порядке?
Тела Минсок не приобрел, зато все остальное…
— Рассеиваться не собираюсь.
Минсок вытягивает руки перед собой.
— Я тебя вижу, — севшим голосом говорит Лухань.
— Я себя тоже вижу. Уже забыл, как выгляжу.
— Они красивые, — Лухань дергает за один из хвостов. — И больше, чем я думал. Ты правда кумихо?
— Кумихо, кицунэ, какая разница. Где-то нас и джиннами называли, — Лухань меняется в лице. Минсок грустно улыбается. В его разнообразной жизни чудес не бывает.
— Так ты джинн? — Лухань подходит совсем близко и заглядывает в глаза. — Тогда где мои три желания?
— Какие желания?
— Я тебя освободил, выпустил из банки, теперь исполняй три моих желания!
— Еще чего.
— Минсок! — он обходит Луханя и плывет дальше.
— Никаких желаний.
— Минсок! Эй!

Бонус

Лухань любит командировки, потому что летает он всегда с Минсоком. В транспортниках, маленьких правительственных самолетах, вертолетах, на регулярных рейсах — правда, вот их Лухань недолюбливает. А все потому, что весь полет он спит на коленях Минсока. Минсок жмурит золотые глаза и перебирает его волосы, он тоже дремлет и видит сны. Он накрывает Луханя хвостами как одеялом и греет весь полет.
Минсок знает, что Луханю жар хвостов почему-то приятен. Он ни за что не признается, но ему приятно, когда Лухань их гладит, зарываясь пальцами в мех, пропуская его сквозь пальцы. Конечно же, только концы, Минсок не даст никому коснуться себя больше, чем необходимо — ни Луханю, ни кому бы то ни было. Луханю позволено только гладить его хвост, и то не каждый, он даже за руку Минсока никогда не держал, от прикосновений Луханя просыпается голод.
Лухань теплый. Минсоку хочется зажмуриться и погрузиться в это тепло с головой, нежиться в нем, выпить до дна и наслаждаться ощущением сытости. Но для Луханя это плохо кончится, поэтому Минсок держит его на расстоянии. Лухань почти смирился, что Минсок может гладить его по голове, обнимать хвостами и давать иногда подзатыльники, а он — нет. Лухань любит прикосновения, он даже Минсоку говорит, что тактильный, забывая, что слово тому незнакомо, но Минсок понимает. Луханю нужно чувствовать того, кто важен.
Поэтому Минсок делит их сны на двоих. Ему спать не нужно, но ради Луханя он учится сосредотачиваться на своих воспоминаниях и впускать Луханя. Тот спит и видит прошлое Минсока, его знания и мысли, а Минсок всегда может прикрыть некоторые двери и сделать так, чтобы Луханю снилось только хорошее.
«Больше не один, — думает Минсок, — больше никогда не будешь один».