Грязь и мироздание 13 страница

Письмо S. R. (О немецком проекте " Ансамбль Теней" )

Вы просили меня написать что я думаю по поводу творчества Sopor Aeternus, музыкой которого вы не раз вдохновлялись для написания ваших статей мистического содержания, как вы упоминали в вашем последнем письме. Поскольку я в этой сфере не особо ориентируюсь (как вы предположили обратное, не представляю), но, ввиду того, что праздность и скука заели меня до такой степени, что я уже начал всерьёз подумывать о самоубийстве (неизбежная мысль в длительной обломовщине, особенно при наличии страстей), то, спустя только четыре с лишним месяца я решил погрузиться в мелодии этого гениального вещателя смерти, в которой, кстати сказать, он весьма знает толк.

Прежде всего, меня поразили те художественные приемы, используемые Анной Варни для создания особой атмосферы - трудно спутать её с какой-либо другой. Собственно, здесь я не хочу подробно разбирать ни вокал, ни инструменты, применяемые для музыкальных записей - я не рецензист. По общему же впечатлению от прослушанного, полагаю, что у вас не всё в порядке с головой, коли вы так настойчиво рекомендовали мне именно этот проект. Первое, что пришло мне в голову об Ансамбле Теней - это боль утраты. Живая, настоящая боль, ставшая в каком-то смысле экзистенциальной сутью бытия, которая не то что на шаг - на палец от полной пустоты. О нет, я конечно не про тот " мистический палец", благодаря которому на планете зарождается жизнь, и даже не про средний, с помощью которого эта самая жизнь посылается куда подальше, скорее (символически) речь о мизинце, дюйме, выступающему как единственное препятствие к последнему прыжку в бездну нирваны.

Если есть нечто густо сконцетрированное, копившееся не месяцами даже, а годами или десятками лет (бог мой, я не про фаллосные сопли! ), то при малейшем таланте (а при огромном тем более) оно обязательно найдет себе выражение. Наша жизнь записывается на плёнку, иначе называемой памятью. Мы можем в любой момент пересмотреть какие-либо отпечатавшиеся на ней события, стоит только черепной коробке немного поднапрячься. Это - проявленное, или иначе - позитив. Каждый фотограф (а все мы, кроме сумасшедших, в какой-то мере ими являемся) знает и об обратной стороне, непроявленном кадре, скрытым, а применительно к человеку - бессознательным. Коли отдельный жизненный эпизод запрятался так далеко, а засел так глубоко и не знает как проявить себя в сознании, он ищет другие пути. Истерия, страхи, психозы, навязчивые состояния, нервные судороги, ужас происходящего, наконец, весь спект чувств, начиная от тяжёлой подавленности и кончая беспричинной эйфорией - всё это, выступив на передний план, включает инстинкт самосохранения, который в свою очередь активирует режим переноса и т. д. и т. п. Как бы мне хотелось по своей старой привычке приписать школе психоанализа титул " всезнайки" сложных душевных процессов, протекающих в любом человеке, а у натуры восприимчивой - тем интенсивней, чем больше в ней кроются задатки сильной чувственности, но это действительно не тот случай.

Sopor Aeternus - это музыка смерти. Не той смерти, после которой - конец и пустота, напротив, той, где царит жизнь и, может быть, не хуже нашей. Если истина в устах сумасшедших, то стоит подумать, а нужна ли она вообще?

Но Анна Варни - далеко не сумасшедший. Безусловно, он безумец, но лишь в той мере, в какой мы привыкли воспринимать оригинальность, смешанную с эксцентричностью и чудачеством. Ансамбль Теней - это мертвец (я не устану это повторять), но вместо того, чтобы подбирать ему подтип (современные критики убивают весь интерес к личности, всовывая его в выстроенную систему психо типов), лучше прямо опишу как мне представляется эта загадочная фигура: избран тенями, за счёт чего произошло усмирение страстей; основная энергия, в сыром виде движущаяся слепо и наиболее отражённая в половом желании, остановилась, тем самым осознав себя; её мощное перенаправление вызвало сбой стандартного мировосприятия - наружу вышло доселе скрытное, невидимое человеческим глазом (вполне возможно, что при лучшем созерцании потустороннего они должны быть закрыты); выступило до того сильно, что обнаружилась другая реальность.

Чтобы окончательно не спятить от увиденного - необходимо это как-нибудь передать, а музыка (как и сон) - единственное, что может расшевелить генетическую память, возвратив ей те образы первозданного хаоса, из коего в незапамятные времена явился порядок, а уже через него и сам человек. Разница лишь в том, что порядок - это мнимая вечность, поддерживаемая субъективностью нашего ощущения времени - ровно настолько, чтобы заставить нас поверить в его существование, тогда как хаос, за неимением органа для самоопознания, кроме нашей души, не позволяет обычным органам воспринимать его полностью, ибо он есть нечто, с чем мы рано или поздно бесповоротно сольёмся и тот, кто это знает, уже не имеет других намерений, кроме, может быть, одного - возвестить об ином мире духов, демонов и теней, заранее уверенный в том, что ему всё равно никто не поверит (в этом-то и состоит вся ирония подобных мистиков).

Анти-теологический трактат

1. Метафизическая суть бессонницы: личность самолично казнит себя, лишая себя последних остатков того рая, что присутствует в мире снов. Вечно бдящий, он остро ощущает свою великую вину перед вечностью; за то, что покинул абсолют, примкнув к его жалкой альтернативе, жизни, и стал творением никчёмного бога, он жаждет мучений, непрекращающегося ада, которые очистили бы его от всей той мерзости, что закинула его в тело, ведь тем самым он стал предателем незамутнённого света, озарявшего его небытие. Было бы большой ошибкой предполагать, будто физическая усталость могла бы возобладать над духом, возводящим над собой персональную Голгофу. За то, что родился, он как Иисус чувствует себя бесконечно провинившимся.

2. В организации мира участвовало одно лишь зло. Бог, долгое время наблюдавший за языческим миром, с великой завистью замечал как человек делается подлинно счастливым, когда забывает о том, кто его создал, равно как и о своём изгнании из рая. Из мести и покинутости он громко протрубил о себе.

До прихода христианства были предприняты попытки обойтись без бога, заменяя его множеством других богов. И их изобилие, тяга к какому-то конкретному богу, а затем замена его другим и т. д. только доказывает как человек по некоей смутной памяти о своих первоистоках бессознательно стремится к сверхъестественному, к тому, из чего возникло бытие. Чтобы возобладать над этой метафической тоской на помощь приходит дьявол.

3. Уже много кто подмечал, что ситуация в современном мире схожа с той, что была при падении Рима: везде царила праздность, ленность и разврат, подлинную радость заменило удовольствие, " душа" была лишь предлогом для разного рода пошлых шуточек. Люди всё также сближались, но отнюдь не из любви к ближнему, а от скуки, безделья или следуя зову плоти.

Человеческое достоинство попирается, если им начинают управлять телесные потребности. Тогда он скатывается в мир животных, падает на одну ступень ниже. С миром живых он сохраняет связь в качестве пса. В простонародии такого называют " скотиной" или " моральным уродом" - в зависимости от того, кого он использует для достижения своих целей - женщину или мужчину. На этом этапе, если такого человека (на его же несчастье) ещё не покинул Бог, хор угрызений совести будет сопровождать его разум, а глухой червь отчаяния будет подтачивать его сердце изнутри. Немудрено, что тот кинется в океан отрицания и, чувствуя необходимость исправиться, или проникнется внутренним светом и переменит отношение ко всему и вся, или совершит акт самоубийства, как бы признавшись в своём превосходстве над всей грязью жизни. В любом случае, о нём не скажешь, что он " пал" до конца, до уровня одной духовности. Отчаявшийся или сумеет переродиться уже в этом теле или, если сделать того не сможет, - просто умрёт. На срединном пути пока ещё есть шанс обрести спасительное легкомыслие, которое утрачивается по мере дальнейшего падения в бога.

Если человек с непомерной гордыней и даже каким-то внутренним самодовольством претерпевает все те страдания и невзгоды, что ниспосылаются ему как сигнал об его отступничестве от Бога, от уклонения предначертанного ему пути, и продолжает упорствовать в своем " я", отказывающееся от всякой помощи и которое скорее истребит себя (тем самым сохранив верность себе и своим радостям), то в скором времени Творец, постепенно убеждаясь в тщетности своих попыток наставить жертву на " путь истинный", перекрывает тому " актив страданий" (что роднит со всеми живыми), и если к такому человеку каким-то чудом ещё сохраняется ненависть Господня, то напоминанием о ней ему будет служить тоска - с виду беспричинная и ни с чем конкретным не связанная (хотя предметом, её вызвавшим, был и остаётся бог). В целом, это отвратительный сигнал, несмотря на то, что тот, кто всецело погружен в апатию, обычно забывает о Творце, и среди своей непрекращающейся тревожности и неотчётливого страха лишь изредка вспоминает о нём, по-началу с негодованием, затем, выместив на нём всю свою злобу, равнодушно взирает на Господа как на любопытного субъекта, с которым у него не осталось ничего общего.

Тот, кто порывает с богом, заодно рвёт связь со всем сущим в природе, и отныне становится марионеткой хаоса (предполагается неудавшаяся попытка Бога ознаменовать порядок). Он уже не принадлежит себе, потому как отказался от искушения верой. Он и глубоко чувствует своё ничтожество и старается примириться с ним, проецируя его на всё внешнее. " Жизнь не состоялась, рождение - ошибка" - его привычные мысли, замкнувшиеся на самих себе, как будто они - центр какой-то другой вселенной, более обширной и плодотворной, чем та, что имеется в его распоряжении. Когда он её впервые для себя открыл, то ещё испытывал к ней любопытный ужас, пристально вглядывался в развернувшуюся перед ним бездну и трепетал от изумления. Вся его энергия, что была направлена на созидание жизни, вскоре растратилась на её разрушение. Для этой цели он испробовал всевозможные способы, начиная с нанесения себе вреда внешними предметами и заканчивая ядом рефлексии, что растягивается во времени, превращая его в дурную вечность - так он выпал из потока становления. Самоубийство рассматривается им как последнее и самое верное средство, знаменующее собой полный переход к пустоте, что ему так полюбилась.

Вот такой распростёртый повсюду мрак, отсутствие всякой жизни, превращение в абсолютное ничто - и есть ад - место, уготованное богом для того, кто повернулся к нему спиной, кто начхал на весь созданный им свет, что никак неотделим от своего создателя.

Угодивший в ад уже не может сетовать на Бога по той простой причине, что Творец преисполнен ненавистью ко всему, что живёт, что дышит, а в особенности - к человеку, ведь тот создан по Его образу и подобию. Как родитель, незримыми цепями приковавший себя к своему ребёнку, не оставляет того, даже когда его чадо катится вниз по наклонной (и достигает, скажем, дна социальной лестницы), а покидает родного сперматозоида только со смертью, также и Бог на протяжении всей жизни орёт в ухо человеку, как бы низко тот не пал - его сумасшедший рёв особенно слышен при утрате всякой связи с вещами и другими людьми, ведь познать Творца и соучаствовать Его безумной воле можно только через них.

Когда же человек настолько сильно жаждет небытия, что изничтожает в себе последние крупицы ненависти (что сохраняется, покуда ещё присутствует бог со своим жизнеотрицающим началом), но при этом отказывается от смерти, ему ниспосылается безумие - всецельное погружение в прижизненный хаос. В этом состоянии " человека" уже как бы нет, это всё тот же рай, поскольку к жизни оттуда не возвращаются.

4. Всё это - логика экзистенциализма, пропасти, пролегающей на стыке между опущенцем богом и тем, кого он всячески доканал - сатаной. Хотя исходить из логики, а уж тем более следовать ей по научениям разума, который бы сумел объективно выстроить преимущество бытия над небытием, или наоборот - крайне неэтично. Правда, и такое случается - через силу человек заставляет себя сделать то или иное действие, видя в нём явную выгоду, желание обладать которой не захватывает его целиком, и когда он наконец получает долгожданную вещь или ощущение, то не может насладиться ими всецело, поскольку преследует ту или иную цель ради достижения именно этого наслаждения, а на то, что попадает к нему в руки - ему ровным счётом плевать. Этот эгоизм, выстроенный на одном гедонизме, никогда не проявляет полную индивидуальность человека (потому как первоначально он божественной, а уж затем - материальной природы), и если последний выстраивает связь с сущим исходя только из благ, кои он хочет урвать в соответствии с требованиями своей воли, то счастлив он никогда не будет, какие бы ожидания не сулило ему то или иное предприятие. Холодность и тонкий рассчёт могут привести к такому эгоизму, что в чрезмерности своих притязаний дойдёт до отвращения - вплоть до того, что пожелает исчезнуть. Если эгоцентристу удастся изменить кое-какие привычки и направить их на служение себе, он тут же поперхнётся удовольствием. Оно же будет сопровождать его во всех его начинаниях, за какие бы тот не взялся. Когда же личность скорее согласиться покончить с собой, чем расстанется со своими пристрастиями, что и делает (к примеру, в случае разорения), метафизическая суть здесь только в полном слиянии с годами вырабатонного определённого бытия, явно внешнего по отношению к подлинному, послужившему как инструментом к чему-то ещё. С виду это выглядит так, словно данный вид самоубийц в целом равнодушен как к жизни, так и к смерти, ведь и кончают то они с собой только по уверенному предубеждению, негативно относящемуся к кардинальным переменам, причем превращаются в тень крайне легко (что не может не восхищать), как будто заранее знают, что ожидать чего-то ещё от мира до крайности неприлично. Наиболее чуткие люди не оплакивают их смерть так, как льют слёзы например над смертью человека, ушедшего из мира без всяких видимых причин (" загадочная смерть", будто и не существовал никогда). На похоронах такого сорта личностей многие падают в обмороки и некоторым присутствующим становится до того дурно, что они спешат немедленно покинуть кладбище. В основном это даже не ближние и не родственники, а те, кто как-то с ними связан, но не с самим самоубийцей. Ими также могут оказаться случайно забредшие на похороны, словно их туда потянуло неведомой силой, превосходящей всё понимание, хоть они и объясняют это обычно как банальное любопытство. Не бывает посетителей у того, кто порвал с внешней оболочкой, не зарыв в яму её внутреннего ядра. Он отказался взрастить в себе предназначавшееся ему небытие пока " был жив", и к такому не тянет, кроме разве что тех, кто по его же примеру вынашивает в себе бога, подготавливаясь к погружению в беспросветный мрак.

5. Случай же самоубийства " по рассудку" мало чем отличается всё от той же его разновидности, что действует в череде неожиданных неудач, которые и толкают к радикальному шагу. На первый план выступает прежде всего преодоление своего " я", расширение его границ. Но и здесь смерть - лишь иллюзия полного уничтожения - на подсознательном уровне это так и воспринимается другими, кто узнаёт о кончине палача, наложившего на себя руки по собственной воле.

6. Об умерших не от суицида, пребывавших на смертном одре в здравом рассудке (особенно если те имели задорный темперамент и легковесный ум), со временем вспоминают только смешное, улавливая тональность жившего, его " ауру".

Радость вытекает из источника пустоты как указание на то, что ничего не существует, а раз ничего нет, смерть побеждена и человек больше её не страшится, заранее зная, что максимум, что она может сделать - стереть с лица земли плоть, в которую не была облачена его душа. Другое дело, если она (душа) целиком срастается с плотью - именно эту цель и преследует бог, искушая бытием бо'льшим, чем то, что предлагается дьяволом, когда он по милости своей вынимает её из человеческого тела. Узнать отсутствие души можно по готовности отказаться от беспрекословного служения людям - это делают и пессимисты когда подмечают негативные аспекты бытия. Они как бы заявляют о своём тайном намерении преобразить их в светлые, но по причине хронического бессилия перепоручают эту задачу другим, в некотором смысле наставляя тех не утрачивать тот рай, что сами они некогда растеряли. И их горькое сожаление об утерянном блаженстве лишь подчёркивает всю ценность последнего.

Не таков дьявол, предлагающий забыть ад жизни и построить на его руинах рай с некоторыми модификациями. Внешне он выражает себя в революциях, либо в каких-либо новомодных течениях (то, что становится известно более одному человеку можно считать модным), обещающих устранить прочный порядок, установленный многовековыми традициями, и на его руинах воздвигнуть иной, а точнее, убрать всякую упорядоченность и создать настоящий хаос, наиболее соответствующий природе человека.

Какими бы массовыми бессчинствами и несправедливостями это не сопровождалось, сколько бы крови ни пролилось на арене боя двух враждебных друг к другу лагерей, по глобальным последствиям всё это не сравнится с той подрывной работой, кою бог зачинает в том, кто не ограничивается недовольством одним только государственным строем, а идёт в своём неприятии миропорядка ещё дальше - иными словами, кто покушается на сами основы мироздания… Эти ненавистники жизни, жизни как таковой - его самые большие " любимчики". Именно в них он проявляет себя во всей своей полноте и чаще всего им и улыбается - в награду за то, что впустили этого шарлатана порядка в своё нутро, за то, что приютили в лоне своего тела отовсюду гонимого беса упадка и разложения. Он радуется по мере того, как мы погружаемся в печаль… И по-настоящему ликует при виде того, как мы всецело входим в его царство безнадёжного уныния. Его задача - убить в нас всё самое лучшее и стереть о нём всякую память, убедить что " ничего такого нет и в будущем не предвидется". Потому мол бесполезно рассчитывать на что-либо иное, кроме ада, к тому же - крайне неумно.

Психология - действительно стезя бога. Ей он пользуется как инструментом красноречия, мастерски проводя различные спекуляции с разумом, стараясь, чтобы его жертва в итоге пришла к философии отрицания.

Не в силах сам забыть дьявола, который по любви своей не стал истреблять ангела зла (даруя тому возможность исправиться и получить прощение), бог существует постольку, поскольку отказывается признать свою неправоту. Этой неугомонной обиженке противно всякое благо, его буквально с него воротит, как воротит и с него того, кто целиком сосредоточен на зле, ведь благо есть то, что его опровергает.

Бог вполне мог бы истребить этот мир вместе с последним человеком, если б того захотел. Но в своей мститетельности он доходит до того, что желает максимально опечалить вечно весёлого сатану, а это возможно лишь в том случае когда человек, как провалившийся эксперимент Господа, по собственной воле повернётся спиной к своему рогатому спасителю.

Дьявол умрёт только тогда, когда бог сумеет посеять в душе каждого сомнения в необходимости жизни и её продолжения. Падение Греции, а затем и Рима наглядно иллюстрирует отрадную картину апокалипсиса в миниатюре: отпал от корней человек, а вместе с ним и народ, населяющий государство (по " Сну смешного человека" можно оценить масштабы катастрофы, чинимые одной личностью на всех остальных). Греция, катившаяся к упадку была языческой, развращённый Рим не спасло даже христианство…

7. Любой разврат берёт начало в гедонистическом восприятии мира. " Твоё появление на Земле случайно, ничто тебе здесь не принадлежит, люди - всего лишь жалкие создания, уверовшие в несуществующего короля беззаботности, существую лишь я один: служи мне, и я дарую тебе всевозможные блага, коими ты будешь пользоваться всласть, пока не умрёшь" - словно нашёптывает отец небесный искушённому и в тот момент когда внимающий его голосу берёт за правило использовать других лишь как средства к своим целям, то тут же делает шаг к пропасти, которая вскоре навеки отделит его не только от от других, но и от самого себя. Та исключительность, что свойственна каждому (её ещё надо уметь разглядеть), должная по идее преобразовывать живой организм планеты, " исцелять его раны", оборачивается против первопринципа и весь её хаос, так и оставшийся в сыром виде, не находит вовне объектов, чтобы генерировать себя на пользу мироздания, концентрируется и скапливается в организме, который травит себя его ядом, приближаясь к своему концу, сознающему этот конец, - и есть одиночество. Оно и возвышает и понижает одновременно. Это первое чувство, которое испытал Адам после вкушения запретного плода, и понял, что нет ничего, кроме смерти, что всё находится в её безграничной власти - и в момент осознания этой трагичнейшей из истин впервые засмеялся. Но это был далеко не тот бодрый смех, что сотрясает нашу тушу в минуты редкие и беззаботные, нет. То был хохот бога, которому открылась самая главная из тайн: всё живое когда-нибудь умрёт. И он возликовал от этого знания и засмеялся помимо всей той боли, что испытывала на тот момент его гнилая душонка, ставшая уже тогда до того нездоровой и отчаявшейся, что любые её проявления стали тоже нездоровы, как бы ни силилась та надеть на себя маску лжи поверх всех трагических истин, глубоко осевших в её ядре и не дающих той испепелиться, дабы человек не перенял поведение шлюхи мироздания, что сделало бы его навсегда спасённым.

Меланхолия живо заседает в сердце, словно то навеки окаменело и навсегда отчаялось любить… Высокое самомнение, завышенные требования ко всему, помимо своего " я" - как будто ангел обрёл непомерную гордыню и отрезал себе крылья, дарующие если не саму свободу, то хотя бы ощущение её присутствия…

Так уж мы устроены, что проецируем на весь мир именно то чувство, что испытываем в данный момент. Предающийся унынию воображает, будто в аналогичную печаль погружены и остальные, просто они или не знают о ней, или стараются её не замечать, погрязая в иллюзии самодовольства. Расценивать мир через призму заблуждений, " пеленающих глаза глупцам" и покидающих " зрячих", делая последних богами - характерно для человека, снедаемого тоской. И вздохи, вздохи… Застрявшие на полпути, дабы полюбоваться какая бездна отделяет их как от жизни, так и от смерти. В любом случае, та или другая, исцелила бы их, но они вечно колеблются в выборе, ведь любая внесённая ясность испепелила бы их. Верные себе, они не желают когда-нибудь прекратиться, даря их благодетельному носителю целую ипостась головокружений. И внутреннняя жизнь была бы пуста без этих вот агентов небытия, что перекраивают на свой лад энергию жизни, дабы с её помощью объявить, что реальны лишь они одни, а всё, что не имеет к ним отношения, их раздражает, и потому они лишают своих врагов какой бы то ни было субстанции, расплываясь в сонме безымянных и почти что первородных стихий… Так они и подпитывают себя, уверенные в том, что только после смерти попадут домой - в уютную и тихую пустоту, что оскернилась сотворением мира.

8. Есть нечто, чего у нас никак не отнять - это постоянное ощущение нездешности. Сознавать, что живёшь, печалиться этому - такая возможность доступна только человеку и не зря многие говорят, что воплощение в него - худшее из всех возможных.

За видимостью скрывается то, что подлинного рождения не случается никогда.

Верить в ничто - это вроде бы такая самоочевидность, которая переживает саму себя, давая выход новой неизведанной жизни, желающей покрыть собой небытие, из которого мы явились… И всё же, не стоит заблуждаться на этот счёт: вернуть нам подлинный рай может одна лишь смерть.

О вечности зла на этой планете

Философ, обременённый духовностью, превращается в двуногую абстракцию.

***

Как великими святыми становятся сознающие себя последними грешниками, также и на большую любовь способны лишь те, кто опустился в самый чёрный разврат - в хаос разрозненных мыслей, что в конечном итоге приводят к неминуемому самоубийству.

***

Сластолюбец, насытив свою похоть, усмиряет хаос своего тела и потому смотрит на вещи объективно. Распутин вобрал в себя редчайшее сочетание изрядного ценителя плотской любви с глубочайшей религозностью. Мне так и видится, как после очередной оргии такие оригиналы, смутно предчувствуя свою скорую гибель, возносят руки к небу и, успокоив свою неугомонную совесть, снова пускаются в разгул.

***

Вот самый печальный случай из всех возможных: человек, с рождения знающий Бога и обладающий необходимым духовным потенциалом для возвращения к Отцу, чувствует какую-то сильнейшую потребность в самоистреблении и, перед тем как наложить на себя руки, пускается в разврат, доводя отрицание божественного в себе до новой точки - утверждение животного принципа, что в дальнейшем претерпевает метемпсихическую метаморфозу в само животное, а дальше - в матерь-Землю. С последней он становится единым целым без возможности обратного пути. В этом следует усматривать некоторые последствия принятия физической формы.

***

Время - величина не математическая, наша сверхсенсорика позволяет ухватить его лишь в соответствии с круговращением земли. Вейнингер абсолютно верно подмечает, что вращение - это ложное движение вперёд, ведь при нём рано или поздно ступаешь второй раз на одну и ту же точку.

Злополучие круговращения, надо полагать, лежит в центре. Квадрат тоже имеет центр, но у него в запасе точное количество сторон, к тому же их число постоянное. Планета, оставаясь на месте, не может принимать никакой другой формы, кроме шаровидной. Разнообразные очертания есть только у метеорита. То, что он сжигается, попадая в термосферу Земли, указывает на мировое безрассудство, что совершается во имя одного только слепого самосохранения - действия, совершаемого по незнанию иного бытия, безысходность.

К любому кругу можно провести бесконечное число хорд. Такая неопределённость невольно наводит на мысль о крайнем легкомыслии мира. Разнузданность уходит корнями в материю.

***

Психо-тип проститутки имеет над матерью то преимущество, что она хоть и всецело отдаётся тому акту, благодаря которому происходит нескончаемый круговорот рождений и смертей (фактор вечного грехопадения), но, готовясь отправиться в лоно земли (поскольку не ощущает себя святой), как бы освящает секс, перенося всю его сакральность в область божественного. Умирая бездетной и отказавшись от того потомства, что заявляло на протяжении всей жизни несостоявшейся матери о своей неуёмной жажде появиться на свет, в духовном пространстве они наконец входят в неё, чтобы тут же выйти (ибо за пределами мира нет времени и той вековечной скорби, что оно за собой влечёт). Так и не родившись, этим счастливчикам мгновенно попадает в руки рай, который они чуть было не покинули по беспечности своей или по иной непонятной причине. Импульс выйти из другого человека был исполнен, и блаженное царство уже не может их разочаровать так, как это сделала бы с ними планета, не исключая того её мстительнейшего варианта, когда бы этот самый рай был бы навеки забыт под чарами и убогостями мерзейшей материи, отбирающей у нас душу, оставляя в качестве утешения тело с его жалкими прихотями и болезнями, что на фоне бессмертной души смотрятся довольно смехотворно.

Отец всех сущих умиляется при виде того, как его духовные дети не ошиблись в выборе и попали в вечность, избрав объектом для своего воплощения женщину, созданную казалось бы для чего угодно, но только не для деторождения - проститутку. Так шлюха, спасительница всех заблудших душ, приобретает статус вселенского масштаба. Отвергнув и поняв смысл материи, ей, должно быть, отводится особо привилегированное место в раю. Презрев время как ничтожнейшую из вещей, она открыла себе врата в вечность.

***

Какой резкий контраст - круговращение Земли против часовой стрелки и ход времени в противоположном направлении… Возможно, отсюда и возникает двойственность, присущая одному лишь человеку. Поскольку тот почти физически ощущает течение времени (чего уже не может проделать с движением планеты), то и предпочитает ниспадать в поток становления, а не сопротивляться ему.

***

Совершая акт деторождения, мы нечаянно убиваем в себе бога, ведь тот вовсе не обременён своим сверхмногочисленных потомством, т. к. забыл его ещё с незапамятных времён грехопадения.

***

Скука - протяжной крик времени, наказание за веру в несущественное.

***

Тот, кто боится растерять свою живительную силу, при порезах всегда пьёт свою кровь. Через стенки желудка она снова впитывается в организм, не давая тому ослабнуть.

Эта же кровь служит главным двигателем инстинкта самосохранения. Зарезервировать себя желает именно она, а не мы, и внушает нам необходимость в продлении себя именно этот текучий диктатор.

…Мы вполне могли бы сей же час взять нож и угомонить красные тельца, слив их на поверхность, которая бы их иссушила… Но разум, предлагающий подобную развязку, слишком абстрактен, чтобы его убедительные доводы могли воздействовать на нас с той же силой, с какой это делают инстинкты, говорящие через кровь.