Грязь и мироздание 10 страница

Пустое

Я настолько же пустой, как сама жизнь, доведённая до крайней степени истощения. Бунтующий аппендикс в организме общества.

***

Исследователь степеней падения, бакалавр несчастий, кандидат в петлю, невольный участник всемирного конкурса по разложению, претендент на звание апатрида…

***

Ежедневно изничтожать свою бренную плоть, всё равно – самому или с помощью кого-нибудь! Жечь, кромсать, выматывать её аскезами, гибнуть в стонах экстаза, разрываться в молитвах, независимо от того, веруем мы или нет! Терзать её предметами излюбленного фетиша, не забывая подрывать подозрительную активность органов! Мазохистская одержимость смертью, идеей небытия, сотворение апокалипсиса, культ логики, призыв Сатаны!

***

Жизнь – место, где нет и намёка на свет.

***

По-настоящему нам принадлежит лишь наше самоубийство, которое мы вынашиваем в себе годами и взращиваем как родное дитя.

***

Я тщательно пытаюсь активировать на всю мощь инстинкт смерти, но всё напрасно – какая-то демоническая сила приковывает меня к этому нелепому миру.

***

Когда жизнь превращается только в простую привычку, требуется невероятно сильное потрясение, чтобы преодолеть эту наихудшую из привязанностей.

***

Как же я понимаю Беккета, не любившего никого, кроме своей жены. Цельность личности не предполагает распадения на множественность, любить более одного существа – тоже своего рода разврат, что, так или иначе, предполагает крах. В этом следует видеть причину того, что монотеизм восторжествовал над язычеством, также как любовь – феномен более поздний, нежели похождения по борделям.

***

Неудобоваримая желчная проза – только такой и должен быть «накрыт» наш литературный стол.

***

Меня взывает к жизни не сознание, но его угасание. Стоит только услышать как кто-нибудь расхваливает мне какой-нибудь предмет, отвращение не заставляет себя долго ждать. Действуя от противного, защищаюсь от назойливости вещей, захвативших глотки смертных и заявляющих о себе через них. Но стоит мне о чем-нибудь забыть, как это сразу предстаёт в выгодном свете. Сфера, не тронутая мыслью, суть чистая сфера.

***

Мир и вправду вышел бы интересным, если б до конца следовал канонам либо ада, либо рая. При условии, что последний мы бы научились сносить, несмотря на физиологическую невозможность переваривать пустоту…

***

Мы убьём в себе всё самое лучшее, когда нас будут интересовать только две вещи – политика и газеты. А ближе к себе станем в один прекрасный день, когда ко всему будем проявлять полное безразличие…

***

" Мистика и юмор - вещи несовместимые" (Чоран). Так и есть. Молодой Штайнер, к примеру, шутки шутил, пока увлекался Гёте, философией и женщинами. А вот стоило ему организовать Антропософское общество и стать во его главу, как он тут же стал неудобочитаемым. И это логично - пророк должен внушать страх, а не веселье.

***

Что есть «я» и почему оно выбрало именно это тело? Вопрос не имеет смысла, поскольку вопрошающий все ещё заинтересован в исследовании того, от чего бы следовало избавиться. Эгоизм приносит боль только при условии несоответствий желаний и воли, иначе говоря, когда загоняет себя в чересчур скромные для него рамки. Тираны ограничивались преступлениями – и в этом были скромны. Робкий Гитлер хотел завоевать всего-навсего целый мир, оставив на произвол другие планеты… Хотя наша заслуживает меньше того, чтобы быть завоёванной. Гораздо меньше…

***

Невозможно однажды срастись со страданием настолько, чтобы оно перестало существовать.

***

Как же скучно писать что-то своё, когда чужой гений затмевает твой собственный, делая его ничтожным и малопригодным!

***

Нужно быть безумным или не менее ординарным, чтобы браться за толкование любого из произведений! А как тогда выделить среди них оригинальное? – то, что не читает толпа… Известная истина!

***

Невозможный отшельник. Никто никогда не видел его, не слышал и не разговаривал с ним – до того он находился вне досягаемости посторонних взглядов, что выстроил броню против всеобъятности кого бы то ни было из представителей рода человеческого. Он прекрасно знал, что их воля воздействует на его волю, а их мнения всё решают… Зная свою буйную натуру, он не тратился на мечты о невозмутимости.

***

Кто-то из мыслителей сказал, что основная причина душевных страданий мужчины – это запертая в нём развращённая женская душа.

***

Бывает, желание писать хватает за горло как какой-нибудь скрытый недуг. Писать начинаешь, когда тебя вдруг «подкидывает», «переворачивает» - нет ничего приятней этих взлетов, и кто пережил их хоть раз в жизни, то, как бы не силился в дальнейшем, он никогда не сможет вытравить их из памяти. И переживаемый им кризис бесплодия будет давить с новой силой.

Озарение – источник неиссякаемой творческой силы.

***

Повсюду таскать с собой кишки, отказывающиеся вываливаться вместе с предметом их забот…

***

Как же мне знакомы все эти бесконечные метания Паскаля из одной крайности в другую. Такова прерогатива всех сомневающихся людей, которые то ли из-за своего хронического безволия, то ли в силу широких интересов не могут обрести уверенности ни в чём. Всё им кажется нереальным, даже бог, к коему ими всегда направляется последняя надежда на обретение чего-то существующего. Всё они принимают и ото всего отказываются - таков их единственный способ взаимодействия с вещами и миром.

***

Наряду с традиционным обрезанием следовало бы ввести другую его разновидность – обрезание языков. Получившийся таким образом «скопец вдвойне» уподобился бы самому богу, этому молчащему кастрату…

***

Скачивать альбомы, покупать сигареты, иногда не спать, изредка марать бумагу – вот и все мои амбиции.

***

Ты пользуешься предметами личной гигиены, приводя в порядок видимость плоти, гниение которой подтачивает тебя изнутри, с возрастом повергая во всё большее отчаяние… Вместо того, чтобы гоняться за чистоплотием, подарившем тебе не один невроз, лучше обрати свой взор в сторону свиньи, беззаботно купающейся в грязи, и сравни, кто из вас счастливее.

***

Повсюду я искал всевозможные бездны, в т. ч. и в других, но открыл в себе такие пустыни, какие и не снились отшельникам и разного рода маргиналам. Поразительно, как я ещё не рухнул под натиском их песков.

Июнь-декабрь 2013-го

Хаос как хирург

Обучаясь предельному легкомыслию

Страдая довольно долгое время и достигнув известного пика разочарования, в скором времени проникаешься такой философией легкомыслия, что уже не выносишь никакой серьёзности ни в себе, ни в людях. Мир приобретает такую комичность, какой не может похвастать ни один юморист, а копание в " глубинах" и смысле оставляешь глупцам и разного рода мазохистам.

***

Оставить в покое того, кого действительно любишь, стоит таких сверхъусилий, что когда мы наконец перестаём терзать объект своего обожания, то можем смело тягаться с монахами по аскетизму.

***

Бывает, я обращаюсь к написанному и спрашиваю себя: " И это ты называешь творчеством? ". Такая самоирония убивает во мне последние поползновения к писанине, а другого я не умею. А в иные минуты бессонницы меня буквально дурманит от тех неслыханных дерзостей, что я наговорил про человечество и про самого себя. А ведь всё, к чему сводится моя мысль - сделать дыхание неотделимым от головокружения, одуреть от невозможного, которым отмечено всё живое (вплоть до самой ничтожной букашки), и посмеяться над выходками разума, швыряющего нас как за пределы жизни, так и смерти.

***

Как прикажешь реагировать, когда человек, у которого в крови плавает ирония, а несерьёзность засела в потрохах, делает любовное признание? Ничто на свете так не забавляет, как напускное гримасничье перед лицом тленной плоти.

Дабы влезть в шкуру поэта, необязательно сочинять стишки - достаточно влюбиться. Непостижимо как лиризм чувств подменяет собой вселенную!

***

На какие только уловки не пойдёт совесть, лишь бы оправдать нашу неспособность к действию! Да состоись хоть божий суд, она бы и тогда не отказалась от роли адвоката наших провалов.

***

Порекомендовал знакомой книгу Чорана " Горькие силлогизмы, или…" со словами: " Автор был верно не в себе, когда это писал". На что она ответила: " Только такое и стоит затраченного времени".

***

В мире, где всё подчинено одному произволу и лишено всякого смысла, корчить из себя святого - по-утомительному неприлично.

***

Быть в фантазиях наглее Дон-Жуана, предаваясь в мыслях такому беспримерному разврату, что ужаснул бы самого де Сада, и испытывать подростковую застенчивость при личных встречах с противоположным полом.

***

Сумасшедшим незачем ходить на музыкальные концерты, когда целые оркестры и так не переставая играют у них голове.

***

Талант простирается на всё, кроме территории сомнений. Уход из жизни тоже требует некоего изобретательского минимума, без которого суицид облачается в серую краску и максимум на что влияет - на кривую статистики.

***

S. M. провёл дома безвылазно четыре месяца. Всё это время он принимал сильные лекарства, кажется, нейролептики. Наконец, после долгих увещеваний удалось вытащить его на прогулку. Первой его реакцией на прохожих были безудержные приступы смеха, сменяющиеся безотчётной тревогой, вновь разряжаемой хохотом и т. д. Трудно представить как после столь продолжительных медитаций реагировать на человеческие рожи по-иному. Хотя, возможно, всё намного проще и это всего-навсего сказался эффект препаратов.

***

Очередной раз катаясь в лифте открыл в себе новую страсть - тягу к невесомости.

***

Не знаю точно, понижает ли темперамент холодная погода. Во всяком случае, при сильном ветре любовники сидят по домам.

***

Что за странная прерогатива - после поломки компьютера испытывать эмоциональные потрясения! Кто бы мог подумать, что техника так плотно срастётся с нашей " душой".

***

Красота формы, выхолощенный слог, музыкальное звучание слов, пританцовывающие строки, исключающие малейший намёк на серьёзность и смысл; поэтичность, разлитая по тексту как аперитив; мысль, ставшая проституткой, и мировоззрение настоящего ветреника - для ходячих зеркал нереальности, пропитавших свою кровь стилем, а кости - деликатностью бренчания, большего и не надо.

***

Личная драма большинства судеб частенько сопровождается неуёмным саморазвитием, забегающим далеко вперёд.

***

В детстве я был чрезмерно склонен к тошноте: в машинах меня каждый раз укачивало, и разноцветная еда, что была съедена накануне, не замедляла вырваться наружу из моей глотки - кульминация в стонущей пьесе из одного действия. Вскоре тошнота прошла, но головокружения, её вызывавшие, остались.

***

Сейчас всё, вплоть до вздохов, приносится в жертву стилю, ибо только через него ещё как-то возможно сохранить связь с реальностью.

***

Неудивительно, что мы избегаем общества людей, оставляющих по себе гнетущее впечатление. Этих натуральных сумасшедших, " носящих в себе ады" (по выражению Сведенборга), лучше оставить наедине с их демонами, дабы их пагубное влияние не вредило нашему невероятному легкомыслию.

***

Неслабое подозрение должен вызывать у нас тот, кто под разными предлогами отказывается о себе говорить, соглашаясь обсуждать лишь дела, его касающиеся. Как назло, именно такие ходячие загадки привлекают к себе больше всего внимания.

***

Описание библейского рая я использую заместо снотворных.

***

Шизофазическая «Воля к власти» Ницше и то понятней, чем его «Рождение трагедии…». Одухотворённый безумец куда ближе нашей душе, чем чёрствый ко всему учёный.

***

Малейшее внесение серьёзности вредит стилю, этому искусству деликатного загнивания. Излишняя откровенность несовместима с чувством такта.

***

Тому, кто склонен к постоянной рефлексии, труднее всего научиться предельному легкомыслию.

***

Кусок плоти, наделённый волей, ужасает меня. И, разумеется, забываешь об этом, увлекаясь разговором!

***

Как я понимаю друга, однажды признавшегося, что он смог осилить Паскаля только «в нестерпимом приступе веры».

***

Горе тому, кто примкнёт к «духовности» и философии, не соответствуя им по своим летам! А если он к тому же абсолютно не предназначен для «просветления» - считайте его погибшим.

Конкретика расплывчатого

Любая улыбка превращает нас в восторженных идиотов.

***

Бог и метафизика – вот два самых назойливых гостя, которых, как не стараюсь, не могу окончательно из себя прогнать.

***

Кто настолько обезумевает, что в угоду разуму решается изничтожить все свои страсти, делается подлинно несчастным. Хоть и сами по себе они ничтожны, но в них и только в них состоит вся жизнь.

***

Не отрицаю, словоохотливость – мой порок, но не сказал бы, что расположен к многословности в литературе. Объёмные книги пишутся когда есть что сказать. Мне же сказать нечего. Терплю тот же самый крах, берясь за эссе. Все те размышления, замахнувшиеся на логику, пространность и серьёзность, выходят у меня какими-то незаконченными – прямо как моё «я», расщеплённое сознанием.

Афористичная форма изложения гораздо ближе моей хронической лени и праздности. Но если я сам сажусь за афоризмы, то получаются они всегда обрывчатыми и алогичными, как если бы сумасшедшему в перерыве между припадками, в момент его чутка прояснённого сознания, дали чернила и листок.

Тщеславие писателя требует для своего удовлетворения публику. Я же не хочу быть прочитанным, и всё же не могу уничтожить свои строки, потому как меня никогда не покидало ощущение того, что это кто-то заявляет о себе через меня, а я – всего лишь секретарь состояний этого неведомого гостя, которому почему-то неуютно в том небытие, откуда он вещает.

***

Каждый, кто берётся за бумагомарание, просто обязан по-максимуму лгать, дабы скрыть свою истинную сущность.

Создать шизофрению тотальной лжи… У меня это почти получилось.

***

Вот что P. K. говорит о том, что никакие слова (в отличие от музыки) никогда полностью не отобразят внутренний вихрь, захватывающий человека: " Результаты материализованного душевного порыва часто не соответствуют самому душевному порыву. Хочешь высказать одно, а в процессе высказывания выходит несколько другое". Как он прав!

***

S. H., чрезмерно эрудированный и умный молодой человек, как-то сказал мне: «Кто не поймёт книг Ницше, не поймёт вообще ничего». Он же на моё заявление о том, что я уже четыре недели не брал в руки книгу: «Да с тобой даже не о чем разговаривать». Сам-то он поглощает одну книгу за другой, без разницы какую, в любую свободную минуту, что имеется у него в запасе, причём делает это и на работе, и в транспорте, даже отнимает значительные часы у сна, лишь бы не останавливаться в развитии, не «деградировать».

Лютая зависть и бешеная самоненависть (вплоть до трясучки) пробрала меня, когда он мне всё это говорил, да ещё с таким спокойным и холодным выражением лица! В ответ от растерянности я начал бормотать что-то невнятное, перечисляя по ходу дела различных авторов и пытаясь дать им беспристрастную критику. Со стороны это выглядело до крайности нелепо, но его это, похоже, забавляло, раз он промолчал на это с ехидной ухмылкой (я это уловил), не выражавшей ничего, кроме тотального презрения и безнадёжной жалости, как если бы перед ним стоял последний опущенец рода человеческого, дискредитирующий его в глазах этого монстра мысли и которого никогда «не касалась рука бога»…

Меж тем, он всё так и стоял – отстранённо, равнодушно кивая на мои смешные выпады (что наверняка виделись ему в свете наивности), словно ему пришлось выслушивать шизофренический бред сумасшедшего, а взгляд его так и говорил: «Ну что взять с этой конченой карикатуры на человека, с этой животрепещущей куклы, вообразившей себя всезнайкой? ».

Вот они – наши истинные друзья, не пренебрегающие выпадающем на их долю шансом, дабы унизить нас по полной, зацепить ничтожество, с которым их что-то связывает, за живое, метко целясь по самым больным местам и… Вытолкнуть нас из лени и апатии! Мы должны быть им бесконечно благодарны за эту их столь редко встречающуюся черту.

***

Человек отказывается поверить в очевидность небытия и, дабы убедить себя в обратном, становится родителем – отчего выглядит ещё смешней.

***

Как-то, начитавшись христианских мистиков, я решил написать хвалу всевышнему. Вышло до того книжно, что P. K., ознакомившись с ней, бросил: «Интересно, но сам-то ты в это не веришь». То же самое можно было бы сказать Паскалю.

***

- Ваша книга слишком пессимистична. Может, вместо того чтобы пребывать в аду, стоит описать его со стороны, как нечто нас не касающееся?

- Но разве я смог бы это сделать, будь я всецело в него погружён?

***

Наша глубинная (а значит – неистребимая) тяга к серьёзности вытекает из познания мира, лишённого всякого смысла и какой бы то ни было реальности. Литература и та стала легковесной, приобрела скорее развлекательный, нежели назидательный характер. Современников уже нечему учить - хохмачи без иллюзий и одиночки без надежд, они и так всё знают. Сознание, пришедшее к нам из зловещей бездны, вышло на прогулку, забавы ради ударяя по всё многочисленным мозгам… А меж тем, спасти наши последние остатки «духовности» может только музыка. Без её целительного бальзама на кровоточие абсолюта мы бы превратились в настоящих призраков… Крайне удивительно и непостижимо как кто-то может быть глух к ней!

***

Мне всегда представлялось, что эрос и смерть - два важнейших вопроса, рядом с которыми всё остальное смотрится просто смехотворно.

***

Метафизика и стиль – вещи несовместимые. Тот, кто заботится о красоте слога, поступает так в ущерб содержанию.

***

Мировидение поэтов очень схоже с шизофреническим. Как и все сумасшедшие, они целиком отдаются тем образам, что возникают в их надтреснутом мозгу, даже не противостоя им и не пытаясь проверить их хотя бы на наличие смысла. По этой и только по этой причине я абсолютно глух как к бредовым откровениям, так и к самим стишкам.

***

Как правило, человек не переносит критику в свой адрес только потому, что задерживается в языческих временах и отказывается перенимать чисто христианскую черту – завышенные требования к себе в первую очередь. Он как бы останавливается в развитии, при этом искренне полагая, что достиг пика совершенства… И все, кто отказывается воспринимать его как бога, автоматически переводятся им в стан недоброжелателей.

***

У женщин более сложная психическая организация, чем у мужчин, - потому они и находятся ближе к источнику жизни, раю - чем и притягивают нас. Особенно в них нуждается тот, кто лишён иллюзий. Ладно если тебе шестьдесят – возраст, при котором засыпают все страсти. Но если тебе двадцать, я просто не представляю как с этим жить без поддержки этих вот милейших длинноволосых созданий…

Об особом типе личности

Есть такой особый тип личности, делающийся всё более актуальным с каждым новым поколением. Он не дотягивает ни до полной обломовщины, ни до активного деятеля, а замежевывается где-то посередине, находит приют в крайнем убожестве своей исключительной посредственности. Что отличает его от прочих заурядностей? Не являясь в полной мере фаталистом, он никогда не может полностью смириться с предначертанной ему судьбой, а поскольку главная спутница его жизни - лень - ставка на бешеные амбиции для него также неуместна. И вот он мечется среди просторов загнивающих органов и величием одухотворенного настроя. Как спасение его лежит по ту сторону земных баррикад, так и " другие миры" кажутся ему не более, чем праздной болтовнёй или бредом изнуряющих себя аскетов. Самого-то его невозможно насытить ни в чём, хотя известная доля пресыщения всегда в нём присутствует. Неудавшийся энтузиаст с застывшей полуулыбкой, вечно иронизирующий по поводу своих возможных достижений, он скорее предпочтёт облачиться в бесстрастность растительного существования, чем станет полностью менять свои привычки, навсегда отказываясь от шкуры не сверхчеловека даже, а от того простого малого, что реализует себя по мере своего чванства и легкомысленных надежд.

Время от времени он занят " работой", но носит она сугубо интеллектуальный характер. С книгами он возится словно для того, чтоб было потом с кем их обсудить. Нет, ему вовсе не чуждо всё человеческое - для отшельника он слишком слаб, ленив, да и неуверен в адекватности подобной перспективы. Но диалогам не суждено даровать ему полноту бытия, ведь собеседники для него - всего лишь глина, из которой он тщётно пытается вылепить карикатуры на свою жалкую личность, для чего частенько использует честность, тогда как другие, сознательно или нет, но избирают ложь. Никому он в сущности не интересен, хотя и старается казаться таковым. Все его проблемы вытекают из радикального неприятия им правил игры, что воспринимается другими как признак какого-нибудь недоумка. А потому презрение - наиболее частая реакция со стороны на его безволие или нехватку безумия.

Коварная благоразумность подпортила запасы его мистического бреда, склонность к апатии зарыла в яму все его эмоции (длительное пребывание в праздности никогда не проходит бесследно). Милосердия ради он оставил псевдолюбознательность к знаниям и те последние остатки впечатлений, которые, как он полагает, у него ещё остались, напрочь нивелируются его объективным взором, что через беспощадную призму высушенных глаз окутывает предметы тем мраком, за которые те ему вскоре начинают мстить, а он - жалеть, что так безрассудно с ними поступил. Думать, что жизнь - завораживающая и лучшая из возможных вещей - значит обнаружить в себе по-невероятному наивное и детское восприятие: фокус мировидения рано или поздно изнашивается, как и всё, что подвержено разложению и смерти.

Жил ли хоть кто-нибудь? Этот вопрос буквально вышибает из колеи нашего ужасающегося всему на свете странника. Не применять же логику для той области жизни, где центральная фигура - она сама. С пособничества разгула схватываются и объясняются лишь её отдельные аспекты, суммарность же их всегда влечёт за собой чисто этическое восприятие мира: безмерно счастливый видит повсюду одно добро, глубоко несчастный - только зло. Наш же бездомный скиталец без повадыря заколеблется в предпочтении одной категории другой: он знал оба этих состояния, даже пытался вывести градацию неизменной дуальности добра и зла, но в итоге пришёл к тому, что их переходность стала казаться ему слепой игрой случая, никак не зависящей от обладателя воли. В один миг ты благословляешь небеса, а уже через секунду осыпаешь их проклятиями - ничего не поделать с этим невесть кем установленным порядком. Тут как бы само собой приходят сомнения, дабы избавить личность от невыносимых скачков настроений и сделать того навсегда глухим к поэзии тела. Вроде бы ничего не располагает к разочарованию, но, бывает, наступает предельный ступор. Тогда-то мы и начинаем пятиться к первоистокам… В надежде на покровительство небытия.

Постоянная стычка жизни и смерти, бессмысленное перетягивание каната между тем, что дышит и тем, что предлагает навеки уснуть (победитель очевиден), непонятная здравому рассудку трата на созидание, а в целом весь этот вкрай изматывающий процесс по медленному саморазрушению рано или поздно ломает хребет, и мы уже не испытываем прежнего изумления перед теми, кто опустился на самое дно жизни. Ни ненависти, ни восторгов - видимые призраки лишь вызывают иллюзию чувств, а по существу - все они уже давно мертвы.

Мы можем изредка слышать стоны, богохульства или молитвы… Но они слишком тихи, чтобы чьё-либо ухо стало к ним прислушиваться. И всё, что остаётся тому, кто безразличен к проявлениям бытия - мечтать о повышении степени своей реальности, либо - уходить в безвестность без малой толики сожаления.

Признание ходячего узника

Я уж не помню где мне доводилось услышать такое признание: " Я стал неуязвим для всех болезней, включая сюда и любовь". Какой замечательный человек мог такое выдать? И что его сподвигло к такому откровению? Не слышится ли в его воинствующем эхе страдания прошлого, когда тот был ещё совсем юным романтиком с хиленьким здоровьем и потому - особенно восприимчивым к разного рода сердечным вихрям, попеременно терзавших его как какой-нибудь неугомонный тиран. Кто не знал как злосчастный и обманчивый мираж надежды затуманивает ясный взор, опьяняя его весьма туманными грезами, тот никогда не поймёт почему человек (если он носит это звание) однажды становится скептиком.

Любовь для скептика это просроченный продукт, который он когда-то выбросил на помойку за его ненадобностью. Поддаваясь этому прекрасному и возвышенному чувству, мы невольно становимся безрассудными и нелепыми куклами в руках афродитовой стихии, но осознание этого приходит всегда слишком поздно, чтобы можно было что-то изменить: химеры прошлого любят поселяться в настоящем. Перебирая былые экстазы и восторги, можно ли найти среди них хоть один, который бы не отдавал вонью разлагающейся души? Ни один из них не сохранился на уровне наших ощущений, угодив в архив памяти, точно по некоему официциальному распорядку. Если б мы вдруг разом узрели ничтожество собственной биографии, проникнувшись величием истории, мы бы навсегда избавились как от сентиментальностей в разговорах, так и от сантиментов в своей душе. Ничто не вызывает у желчного типа столько отвращения, как те неловкие моменты, когда ему приходится выслушивать от кого-нибудь перечисления всех прелестей любви. Дело не столько в самом чувстве (оно хоть и пагубно в своей основе, но всё же носит на себе стигматы очарования), сколько в его изначальной чистоте и невинности (или, если угодно - тайне), которыми вряд ли стоит кичиться в нашем грязном и пошлом обществе, погрязшему в пороках, где разврат - лишь следствие его грехопадения. Божественный экстаз сменяется разочарованием, которое покрывает собой все те сферы, где с нами происходило что-то действительно необычайное, отличное от тусклой повседневности. Поиск чувственных удовольствий - всего лишь жалкая замена мистическому наслаждению - вечное пресыщение в голоде. Истоки подобных последствий уходят в отсутствие того существа, кто мог бы полностью удовлетворить как наши физические, так и духовные запросы. Тут как бы само собой вырисовывается бог, но он слишком недоступен для нас и витает где-то в области наших фантазий, не имеющих ничего общего с действительностью. В прискорбном факте веры нельзя не наметить аналогию с поведением влюблённого: в тот момент, когда расстояние отдаляет последнего от его возлюбленной, он заполняет образовавшиеся пустоты её образом, дабы не ощущать себя обездоленным в одиночестве. Только бог исключает всякую дистанцию, предлагая себя на досуге как какая-нибудь дешёвая шлюха, разве что вместо денег требует взамен кусочек нашего умопомрачения - что по масштабам приносимого им вреда гораздо опасней любого финансового разорения.

Для человека, этой нелепой смеси животного с чуть-чуть работающим мозгом, испокон веков самым непереносимым была полнейшая изоляция. Любая общественная коалиция тут же рухнет, если каждому состоящему в ней члену предоставить место наибольшего комфорта, потому как любые союзы существуют постольку, поскольку существует недовольство, царящее в том или ином круге лиц. И человек нерелигиозный, будучи предоставлен сам себе, рухнет под давлением жестоких истин, что будут открываться ему во всё больших масштабах по мере того, как он будет продолжать отстраняться от других. Подлинное же освобождение будет достигнуто только тогда, когда человек перестанет стыдиться своего общества и всецело ему себя посвятит, параллельно выстраивая баррикады против назойливых любителей потрепаться и субъектов, питающих к нему какие-либо привязанности. Для этой цели ему потребуется необходимая доля жестокости, а также пересмотр некоторых своих повадок, что ведут к расслаблению. Тот, кто вступает на этот тернистый путь по тем или иным соображениям, в спутниках будет иметь лишь караван страданий, и напирать они будут тем сильнее, чем больше он тратил себя в разговорах, не имея привычки к одиночеству. Отбрасывая собеседника за собеседником, пройдёт немало времени, прежде чем он начнет воспринимать свою боль позитивно, ибо с какого-то мига только она одна и будет заполнять всё его бытие, ведь люди, присутствующие в нашей жизни, какими бы замечательными они ни были, никогда не смогут закупорить ту пустоту, к которой мы стремимся изначально, как бы помимо своей воли. Мы из неё вышли, мы же в неё и попадём.