Грязь и мироздание 8 страница

***

Человека нужно принимать таким, какой он есть - со всеми теми выделениями, что исходят от него. Если ещё как-то можно понять его физиологические отправления, но когда тот извергается словесным поносом… Тут уж воистину нужны незаурядные способности к терпению сего аномального, сверх всякой меры возмутительно явления.

***

Терпеть не могу всех целомудренных, размеренных, семейных людей, записанных под стандарты общества. Общение с ними вписывается в определённые рамки, темы, подходящие лишь для общественного транспорта.

***

Всегда восхищался всеми сексуально раскрепощёнными, всеми " Дон-Жуанами", всеми шлюхами, всеми помешанными, всеми пограничными святыми-извращенцами, всеми наркоманами. Наиболее симпатичный мне вид - человек нечистый, homo unclear. Разумеется, речь идёт о половых нечистотах, но и расчищенная от морали психика, всегда готовая к новым безумствам, тоже невольно импонирует.

***

Безымянные письмена, написанные человеком, пребывающим на последней грани отчаяния, имеют ту ценность, что обладают искренностью, как правило, отсутствующей в разговорах. Не следует однако забывать, что всё, включая вопли измождённого и болезненные сопли потухшего вулкана, может восприниматься художественно.

Любовь отчаяния

1. Обращаясь к любви, исходящей от отчаяния, я выделяю два типа людей, подвергшихся этому жгучему недугу. Первый, так называемый " простак", скорее покончит с собой из-за отказа какой-нибудь сильно понравившейся ему девки. Любовь - несколько другое. Умертвляют себя не от невзаимности любви, а от её отсутствия. Нужно догореть дотла подобно Кириллову или совершить акт самоубийства во время свалившегося на голову безумия - на примере Свидригайлова. Подлинная любовь связана с трагедией - это знали еще древние греки, отсюда и вышел такой жанр. Ранее он был сугубым театром, развлекавшим скучающую публику, ведь то были времена веселья и легкодоступных гетер. До появления христианской морали, знать не знали об угрызениях совести при разгульном образе жизни, а ведь когда-то он был нормой и, лишь после, под молитвами распятого, стал патологией, которой мы мучаемся до сих пор из-за разного рода моральных цепей. Философы же воплотили интересную сцену слёз и сердечных стенаний в жизнь, чем размягчили доселе грубую натуру греков.

Развивающаяся любовь, приводит, как правило, либо к созданию семьи, либо к самоубийству, причём оба варианта - спасительные, но опять же - для нашего простофили, связывающего свою натуру с этой губительно-целительной силой. Любовь, способная умереть от простого отказа, обладает слишком слабым напором, в своей сути она - нереальна. Если мы любим человека и не связываем доставку ему страданий с этим великим, но неразделённым чувством, тогда мы - ангелы. Проблема только в том, что подобные существа эфемерны, как душа, которая есть, но в то же время - её нет. Действительная любовь - это тирания выбранной жертвы, ведь питающая нас ненависть из-за неразделённости подкрепляет нас куда более, чем простое равнодушие или плач, а значит, обладает и большей реальностью и волей, и куда более интенсивна, чем бессилие, вызванное невзаимностью, - такой род любви характерен для второго сорта людей, встречающихся гораздо реже первых.

2. Перебирая былую славу и падения, прошлые безумства и душещипательные истины, открывшиеся мне после, я пришёл к тому, что толчком к моему появлению на этот свет стало отчаяние, вызванное сомнением: " А стоило ли вообще рождаться? ". Повиснув между различными безднами, ни о каком спасении речи быть не могло: на выбор предстали всевозможные пропасти, одна паче другой, не оставившие никакого сомнения - я был рождён для одного лишь беспокойства. Я испытываю это состояние повсюду: от завтрака до похода в военкомат.

Возможно, когда отчаяние искало себе подходящую рубашку, она выбрала мою кожу, мою плоть, ибо пронизанная стрелами противоречий, она не знает к чему обратить взор: то ли к самоумерщвлению, то ли к равнодушному тлению. Вызванная властью времени, она ничего не может поделать с тем, что вытворяет этот беспощадный убийца клеток, коим сопровождается любая секунда. Я буквально чувствую распад своего мозга, сжимание черепной коробки от давления крайней безнадежности, затмевающую горизонт улыбок, растаптывающую смех ещё в стадии зачатия. Мои представления, ставшие реальными только из-за магии вселенской порчи - потерей ощущения подлинного… " Жизнь завершается с того мгновения, как мы появляемся на этот свет» - твердил я каждый раз внезапно нахлынивавшим надеждам, и они уходили, печально поникнутые, разочарованные в потере своей способности – околдовывать.

Но этим не оканчивается главная игра отчаяния. Проблема его наличия в том, что, принятое за серьёзную монету, оно оборачивается своей наихудшей стороной. " С годами привыкаешь к головокружениям" - утверждал Чоран, но я бы ещё добавил, что их начинаешь искать всё больше и в более глобальных размерах. Конечно, ничего серьёзного, они становятся лишь более утончёнными. Если раньше слёзы омывали грязь порочного мира, то теперь они больше не льются за отсутствием того внутреннего ангела, который оправдывал эту самую грязь и подкидывал очередную надежду.

Бездны никогда не оставляют своих клиентов и каждый день подсылают им всё новые формы отчаяния: проживая тысячи жизней, они в итоге не проживают ни одну, а пребывать в сферах уныния аж до неприличия уже граничит с фанатизмом наваждения, с застывшем сумасшествием. Удивительно, как петля еще не нашла мою шею, как нож еще не воткнулся в сердце, издающее лишь бешеные ритмы, как яд еще не проник в лёгкие, поглощённые лишь удушьем и никотином. Но это - моя последняя слабая жестокость, вызванная двойным противоречием: мне хотелось бы уничтожить этот мир, но в то же время охватить его такой любовью, какая и не снилась Гамлету.

Тогда как меланхолия вызвана парализацией волей из-за внешних обстоятельств, отчаяние, куда более предусмотрительное, кидает нас в состояние раздвоенности, опасной грани, близкой к помутнению рассудка. Невозможно спокойно оставаться на месте, когда мозг, освободившийся от влияния окаменелых идей, начинает свою подрывную деятельность, отчего мы не знаем куда и сунуться, ведь любое место и какой бы то ни было человек воспринимаются нами как очаг расползания иллюзий, а ведь в том-то и наша беда, что мы ими не поражены. Мою молодость прикончили люди, чей подобный душевный порядок пробудил инстинкт бешеной мести: разбирающиеся в людях и играющие с ними словно с марионетками; их улыбка равнодушия признавалась простаками за искренность, их речи отдавали пророчеством, мессианством и педагогией наихудшего; вызывающие симпатию колоссального размера, они полностью сухи к оттенкам любви, исходящих из дёргающихся трупов, т. е. из нас, людей, не предрасположенных, а предназначенных для отчаяния. Увы, мне не дано подняться до уровня кьеркегоровского Йоханеса, который ввёл тонкую игру даже в такое, казалось бы, серьёзное чувство, как любовь.

Когда видишь как смерть охватывает всё безо всяких исключений, пытаешься утвердиться в единственном месте, настолько же гиблом, насколько и пленительном - чувстве любви. Ты не можешь сопротивляться её чарам, если в потере реальности находишь её в одном человеке, и ставишь на этом окончательную точку. Ты и в мыслях не сможешь прикончить этого человека, ведь он для тебя не из этого мира, а из мира вечности, где блистают ангелы, забытые большинством, и только души, ищущие настоящий Рай, могут в нём либо погибнуть, либо воскреснуть – в том древнейшем источнике, о котором осталась лишь смутная память, а вместе с нею - ещё более размытая иллюзия, что в какой-то момент своей жизни дышать мы можем только рядом с существами из Эдема, с теми, кто далеко не отсюда…

Вспоминая одну подругу

Она всегда была одним из тех жизнелюбцев, кто не от мира сего: сияющий блеск в невинных глазах, игривый детский образ, переполняемый нескончаемой энергией (секрет которой мне до сих пор не ясен), состояние постоянного удивления, не требующее извне никакого стимулирования, чтобы просто БЫТЬ. Хотя от страданий не избавлено ни одно живое существо, такое ощущение, что на ней они не посмели наложить свою печать: воспринимать каждый день как праздник - вот, что по-моему всегда делало её особенной. Вспоминая её, мне сразу представляется Дориан Грэй, только женского пола - всегда юный, вечно красивый, без этих своих пороков.

Помню как она говорила, что у ней всё не получалось создать хорошую картину. Не оттого ли, что лучшее творчество иногда заключено в искусстве жизни? Яркие краски, тёмные оттенки - всё зависит от представлений и воображения художника, сформированных либо опытом, либо грёзами о мире ином. Поразительная черта спокойствия, как будто совсем независящая от состояний дел во внешнем мире - вот что сразу меня в ней поразило. Кажется, если бы наступил апокалипсис, то и тогда улыбка не снизошла бы с её в чём-то потустороннего взгляда. Если ко многим с возрастом она приходит лишь как случайная гостья (не говоря уже о хорошем смехе), у ней же она - как домочадец (сложно даже представить себе такой рецепт убеждения, что наше тело – выгодное для неё предприятие). Если я и падок до просветления, то в сравнении с ней я просто дикарь.

Кто знает, если б я её не встретил, возможно, в поисках вечности целиком подался бы к Богу, тем самым навсегда утратив чувство юмора. Моё счастье в том, что этого не произошло. «С некоторыми людьми и бог покажется простым недоразумением» - вот строчка наиболее удачно приложимая к её натуре.

Если меня спросить, ходят ли ещё ангелы по этой земле, я без колебаний отвечу: да.

Отвращение к цепям

Незнание – сила. Со знанием любое действие, воплощающее собой мощь энергии, представляется крайне ничтожным и бесполезным. Накопление выглядит более желанной целью, чем растраты на какую бы то ни было цель.

То, что все эти новорождённые - не более, чем уродцы, вытекает из очевидной истины, что истинная красота сопутствует лишь тому, кто прервал цепи рождения. Рождение – это выброс того же шлака, именуемого белым семенем, такого же, как моча, и выходящего из точно такого же источника сброса отходов, омоложающего организм. Жидкость течёт в едином потоке с жизнью, только она оторвана от неё из-за облегающей формы, имеющей определённые рамки. Ограничения всегда граничат с усталостью - узник не способен сбежать из темницы, и вынужден томиться в ощущении мучительной земной вечности. Благо то, что это всего лишь несовершенный ад. Это «лишь» позволяет отменить разрыв с первоисточниками и заполучить, по выражению Чорана, «нирвану, взятую силой». Надежда врастает в нас с того мига, как мы покидаем тотальный хаос - до тех пор она и не требуется.

Данностями, столь редко показываемыми в полном беспорядке (а ещё реже – в хаосе организованном), не стоит пренебрегать во избежание хоть и временного, но всё же крушения. Увиденные картины смерти (и более того, переживание её на своей коже), художником коих явилось всякое рождение, способны навсегда затмить невинность первозданного небытия. Время и пространство выступают единственной преградой для окончательного слияния с пустотой.

Мне показали лица мёртвых под сенью живых, и я проснулся весь в холодном поту. " Всего лишь сон" - вздохнул я с облегчением. А ведь этим и опасно засыпать – видятся дурные сны, а насколько ты залёг – неизвестно, да и не знаешь - проснёшься ли вообще…

Абсолют Праха

Плоть это и не эфемерная и не реальная субстанция, на самом деле лишённая как длительности, так и центра тяжести, вопреки иллюзии протяжённости и оболочке мускулов. Если бы мозг мог воспринять время как одну точку, его черепная коробка разлетелась бы вдребезги. Тело, являясь проводником непомерных материальных сил, приковывая нас к своему " я", заставляя сосредотачивать наш взор на его собственном изъяне, не может иметь нечто, именующее себя " душой". Плоть создана электричеством, которым содрогаются половые мышцы, её сила - в набирающей обороты жидкости, но мы не помним этого текучего состояния, ибо в тот момент были лишены органа непосредственного запоминания. Барахтаясь в небытие, знали ли мы поворот событий, судьбу, уготованную нам трупом и инстинктами, сводящими на нет любые фокусы, что мы пытались выдвинуть в защиту оправдания своей трусости, нежеланию оставаться в вечности беспамятства, обречённые возиться в страданиях. Принимая крах их поражений, думали ли мы придать им новый смысл или, исчерпав все формы спасения, мы остановились на том, чтобы предписать их не более, чем игре случая, погибели, к которой мы если и не стремились, но всё же зацепились за неё как за круг для утопающего? Куда деть испуг, сопровождавший наше первое мгновение, едва мы появились на свет?

Не может быть и речи о том, чтобы вернуться в длительность без сознания. Через злосчастный свет, проникнутого идеей разрушительного дисбаланса, и через сонную артерию, перекрытую тьмой наших несчастий, уже не может пробиваться тот невинный луч, что озарял наше небытие.

***

Если и существует какое-либо отличное от нашего бытие, я бы не хотел туда попасть - слишком уж приелась мне немилосердная скука дней, растянувшихся благодаря ей по пустыне вечности.

***

Прельстившись закатами длительных горизонтов, открывших мне чёрное солнце, я бы хотел, чтобы оно затмило его лучи, явив собой вечную ночь, которая ознаменовала бы начало новых времён.

***

Я мечтаю о такой надежде, которая покрыла бы мои былые разочарования, сведя их ко сну, который можно было бы забыть как незначительный эпизод среди бесчисленных руин иллюзий, таких же опостылевших нашей сути, сколь и лелеемых где-то в недрах нашей беспринципной апологии к прошлому.

***

Невозможно исчерпать метафизику пустоты, коль скоро мы приняли её объятия, отвернувшись от физических прикосновений. Тоска по материи: я хотел бы слиться и раствориться в ней, угаснуть в один миг, не оставив ничего, что напомнило бы следы моего пребывания в ней.

***

Это мгновение, когда симфоническая музыка разоблачает нашу пошлость и подпорченность ко всему возвышенному.

***

В пределах музыки нет определённых границ: они все расплываются по горизонту нашего сознания и, действуя на слух, отвлекают от пустотности воздуха - его запах слишком знаком нам, а вслушиваться в него мы не можем, ибо в нём нет ничего, кроме суммы наших никчемных проекций, слуховых галлюцинаций, сопровождаемых хором органов, работающих в такт какой-нибудь животрепещущей мелодии (увы, мы растеряли былые ощущения цельности: связанные с нашими укорами ко времени, они мстят и будут мстить до конца наших дней, так и не даваясь во власть наших на них притязаний. Наш удел - остаться навеки в дураках абсолюта, взирающего с презрением на наше отступление. Что же, не проигнорируем и мы этого шалопая божка, создавшего никчёмность из вакуума, заперевшегося в исключительность бесплодия после шестого дня творения. Нам ничего не стоит восстать против него как следует, вооружить и подпитать наши инстинкты против этого врага непослушаний, каким он был в былые эпохи. Сейчас он восседает в апатии, и ему едва ли будет дело до наших самых неистовых богохульств - до того он утратил важность своей персоны, что ему можно приписывать всё, не опасаясь проклятий, - вплоть до звания ничего не стоящей букашки).

Метаморфоза наихудшего

Muse… Я слушал их, когда в меня вселился чёрт: я ехал поутру в хорошую летнюю погоду в автобусе, а в моих глазах был сам дьявол, мечтавший выжечь всё дотла. Я встретил её, и мое отчаяние перешагнуло за допустимый предел: кома, горы никотина, ницшеанская мрачность. Тогда-то я и понял, что готов умереть.

***

Половое влечение – аффект для проделывания творческого пути, болезненное щекотание, страсть, доведённая до предела, тантра абсолюта.

…Только боги погибают в экстазах, в сверхангельской судороге мышц, так что даже и не знаешь, умереть тебе в расслаблении или в эпилептическом припадке.

***

Пробуждённый – буддистский бес?

***

Есть такие песни, под которые самое то - в темноте ночной вскрывать артерии, накачавшись изрядной дозой диссоциативов.

***

Запущенный механизм сексуальности. Такое большое скопление сил, что, кажется, их хватило бы на всех красивых женщин мира. Но мораль последних толкает меня на путь творческий, на высоты, с которых взираешь на шевелящееся сущее.

***

Месть - штука ответственная и неотложная: чёрная магия могла появиться лишь в государствах, карающих убийства (а таковые - все).

***

Бог это такое ничто, что даже трудно представить себе создание более уродливое, чем то, что нам предложил Иисус, этот анемичный безумец, проповеди которого - одна сплошная болтовня.

***

О музыке Wumpscut. Ещё Ницще заметил, что мрачность восприятия - национальная черта немцев (у французов - болезненность). Потому они - эротики и сластолюбцы, ведь разврат для немца - самое верное средство против чересчур очевидных истин, постоянно сдавливающих тому черепную коробку из-за его духовного призвания к ясновидению. Все эти сексуальные крики и экстатические стоны на фоне беспросветной мелодии танцев - разве есть что-либо иное, как не выражение сути мира, воплощение смерти и оргазма в одном лице?

***

Сексуальная жизнь у меня в порядке: мой мозг насилует целая вселенная!

***

Изрекать банальности за банальностью - такова натура Симоны Вейль, этого образца святости, которой могут восхищаться разве что вконец помешанные (любой священник - это извращенец в чистом виде). Как сказал Ницше, естественность женщин очень портится, когда те обращаются к морали и разного рода религиям, особенно это касается христианства, настоящего отравителя жизни и всего того великолепия, что создано самой природой.

***

" Разбавлять мрак" - странность этого выражения до того поразила меня, что в итоге оно стало казаться мне апокалиптичной затеей, на которую может решиться лишь настоящий безумец.

***

Счастливых гениев не бывает - вполне очевидная вещь. Довольствоваться собой может только скотина. Требование к себе - не любить, когда всё так и просится в твои объятия, - императив куда более суровый, нежели тот, когда отдаёшь себя во власть псевдолюбовных стихий.

Ницше прославлял мир из отчаяния, в которое рано или поздно ввергает пессимизм, этот методичный хулитель и ниспровергатель храма жизни. То, что он выбрал безумие, целиком его вина, хотя этот шаг и оказался для него избавительным. Ведь в чём может быть спасение (если отбросить религиозные предрассудки), как не в петле или сумасшедшем доме?

Проблема только в том, что нигилизм однажды доходит до таких границ, что отрицается сама идея страдания, а значит, отпадает и всякая нужда в спасении. Тогда-то мы и продолжаем оставаться в здравом рассудке, но лишь из внешних приличий.

***

То, что называют " адекватным общением", - всего лишь одна из форм официально узаконенного безумия.

***

Танатофобия, или страх смерти, - что ещё за бредни сумасшедшего, с собачьей привязанностью цепляющегося за жизнь; положение, свидетельствующее о крайнем малодушии " дрожащей твари"; наихудшая нервная болезнь, какая только может быть.

Смерть - это не неотъемлемая часть жизни, как принято считать, а сама Жизнь. Обрести подлинное бытие вновь можно только в ней, и кто это отрицает, выглядит наивным глупцом, фанатиком непоправимого.

Нужно пройти через школу стоиков или самураев, чтобы обратить радостный взор навстречу вихрю смерти, ведь её задача заключена как раз в том, чтобы освободить нас от лживой иллюзии этого мира. Выражение Достоевского: " Бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие" следует понимать так: смерть появляется лишь в те моменты, когда ей грозит жизнь, как, например, в случае нового рождения и т. д.

Время подвластно только тому, кто может ухватить его и стянуть в одну точку, как бы опережая события, устанавливая своеволие, бунт. " Возблагодарим же богов за то, что они никого не удерживают в этом мире силой" (Сенека).

***

Что дружба, что вражда - оба лояльны: первая по отношению к нам, вторая применительно к себе самой.

***

В детстве ты был уверен, что весь мир так и просится в твои объятия, взамен предлагая свои, но ты и не был против. Теперь же, единственное, что ты можешь предложить этому миру - отправить его куда подальше, эпично выставив ему в след средний палец руки. Вспомни: ты так делал со всеми своими кумирами, в которых рано или поздно разочаровывался.

Каким ты был крайним романтиком, таким и остался. Время ни капли не изменило тебя: ты всё также продолжаешь на что-то надеяться, искать идеалы и, наконец, любить…

***

Падкий до такого жанра как личная исповедь, я просто не мог удержаться, чтобы не процитировать одну из достопримечательностей этого сокровеннейшего музея чувств:

" Все дела идут через задницу - так ласково с нами небытие. Смерть гладила мои запястья, когда я наносил на них порезы, целовала сигаретные ожоги на своём будущем клиенте, благословляла петлю, куда я не раз просовывал свой обтянутый кожей череп, молилась, чтобы отчаяние моё не сбавляло ход, добавляя к нему не лучшее положение внешних дел. Находясь в её беспрекословной власти, она распоряжается мной подобно тому, как сутенёр терзает свою гнусную шлюху. Почему я всё ещё дышу? Вот что: по Земле ходят ангелы (мне довелось встретить лишь пару-тройку из них). Минута, проведённая с ними, озаряется в вечность, дыхание их легко, невидимо и свободно (словно это то, без чего они вполне могут обойтись). Несмотря на то, что они могли долго и усиленно страдать, глаза их сохраняют в себе Рай. Взгляд же их лежит по ту сторону, ибо придя слишком рано, люди не готовы постичь их целомудрие и глубину, поэтому, всё что тем остаётся - одиночество среди человечества, ведь последнее ещё младенец в стадии развития по сравнению с законченностью ангельских существ. Несомненно одно: с уходом последнего ангела рухнет и весь мир".

***

Женщина-мать утрачивает реальность и делается безликой - в угоду роду. Самое лучшее, что может вызвать беременная женщина - отвращение. Куда более интересными представляются шлюхи и святые. Обретшие свободу от родового проклятия, нашедшие себя либо в боге, либо в дьяволе, они стоят на ступень выше плодоносных самок, и уже этим приковывают внимание. Одни услаждают всех мужчин подряд, приводя тех в пресыщение и скуку; другие разжигают любовь до платонизма, сводя её к извечной жажде плоти. Оба состояния пограничны: первое ведёт к цинизму и помрачению, второе - к чересчур ненормальной страсти и бредовой мечтательности. Перегореть можно как на том, так и на другом.

Разврат и святость суть способы умерщвления жизни, бьющей через край, средства к её логической завершенности в виде скорой смерти и преждевременного небытия. Причём, неважно, сохраняется при этом тело или нет. Отныне оно функционирует само по себе, мы же отделены от него как от машины, которую заправили всем имевшимся в запасе топливом, и из страсти к наслаждениям растратили его на наворачивание кругов и сумасшедшую гонку - вместо того, чтобы не спеша ехать в одном направлении. И за этот маниакальный безудерж мы расплачиваемся сполна, что вполне справедливо.

***

Хорошему музыканту мы прощаем все те банальности, что нам приходится от него выслушивать. Философия и музыка – вещи несовместимые. Видение мира у того, кто одарён музыкальными способностями, резко отличается от мировоззрения болтуна, чей дар – сжигать себя в словах налево и направо. Музыкант более сдержан, терпелив и, как правило, никуда не спешит.

Поэты гораздо ближе к мелодиям, поэтому музыкант найдёт общий язык скорее с рифмоплётом, нежели с мыслителем. Более того, что есть музыка, как не поэзия в звуке?

***

Очень странно смех граничит с распадом атомов.

***

В древнегреческой мифологии боги восседали на Олимпе, устраивали пиры, состязания, споры и по ходу дела шутили. В библейском сказании о рае Адам не смеялся до тех пор, пока не узнал, что умрёт. Значит ли это, что шутка - достояние только богов, тогда как смех - привилегия простого смертного? Вероятно, где-то на подсознательном уровне комедиант испытывает подобное ощущение и его тщеславию куда приятней, когда он насмешил остальных, нежели самого себя. Если представить себе язык злого шутника, он говорил бы примерно так: " Я - бог, и я бессмертен. И потому могу шутить сколько мне влезет. Ты же - смейся, ведь это может оказаться твоим последним смешком". И тут уже вправе хохотать сам Бог.

***

Человек, имеющий детей – шизофреник, высвободивший своих демонов наружу.

***

Повешение – это когда верёвка признаётся в любви определённой шее, и в ответ получает взаимность.

***

Юмор - позиция, при которой лёгкость восприятия напрямую граничит с нереальностью бытия.

***

Музыка как процесс познания: самые сокровенные мелодии нашей души звучат через неё; она носит на себе самые различные страсти; в ней, может быть, заключена сама тайна человеческого существования. " Ибо тот, кто живёт, живёт всегда с песней".

Стоит лишь внимательно присмотреться, как понимаешь, что с песней живут либо безумцы, либо пьяницы.

***

Ощутить такой прилив сил, который смог бы снести этот мир до основания. Всё и так кажется неживым, а вечность - не более, чем константа гниения.

***

Только и слышишь со всех сторон: «В чём смысл? Каково наше предназначение? ». Вообще-то куски плоти гниют, а не задаются такими вопросами. Если они встают у нас перед глазами, то только для того, чтобы затмить картину нашего разложения, будто бы в распаде атомов есть какой-то смысл.

***

Мы упали в неприлично растянутый оргазм во времени и, пусть он иногда перемежается вздохами и стонами, а экстазы сотрясают тело, разряжая черепную коробку, скелет остаётся единственным, кто умеет притормаживать эти сумасшедшие припадки.

***

Одиночество – настолько мощный инструмент познания, что он способен как извести нашу душу до полного изнеможения (чего очень боится чернь, потому липнет друг к другу, как муха), так и поднять её на вершины, недоступные простому человеческому взору.

***

Ни благополучие, ни умеренность не свойственна неоднозначной душе: имеющий её либо пресыщается до блёва, либо голодает до костей.

***

На встрече со старым знакомым мы разговорились о философии, где я мимоходом упомянул про Шопенгауэра – на что тот мне ответил: «Эрудированный чёрт». Первым моим желанием было – выдать пощечину. Однако, опомнившись, мне всё же пришлось с ним согласиться. В эрудированности действительно есть нечто бесовское… Кто есть эрудит, как не вечно ненасытный зверь, бросающийся то на одного, то на другого автора в тщётной надежде когда-нибудь утолить свой интеллектуальный голод?

Чрезмерная страсть к книгам (как и любая другая) – тоже своего рода разврат, проституция мысли.

***

Сведение своих социальных контактов к минимуму – единственная прерогатива горожанина, в котором осталась хоть капля трезвомыслия, чтобы противостоять всеобщему безумия.

***

Сойти с ума, как и умереть - значит невольно признаться в том, что этот мир измотал тебя до предела. В конечном счёте, выбор у нас остается или в пользу того или другого. Гении, сумасшедшие, самоубийцы (а то и всё в одном) – все они имеют отличительную черту, перекрывающую им любые пути к спасению – острое как нож сознание трагичности бытия, понимание того, что Рай утрачен безвозвратно. Их существование – это пульсирующая агония, поддерживаемая временем и им же уничтожаемая.

***

Животные ограждены от безумия, т. к. им неведома идея смерти.

***

Когда мне случается вглядываться в зеркало, я тут же замечаю как год за годом моё лицо обезображивается из-за чрезмерного количества страданий. Есть какой-то сладостный мазохизм в наблюдении за собственным гниением. Таким ходом скоро достигну пика " красоты", коей каждый сможет насладиться, любуясь моим трупом.

***

Не понимаю как кто-то может чему-то радоваться, когда всё так и охвачено очагом разложения. Необходим известный сбой мозга, чтобы благословить хоть одну вещь в мире, помимо музыки.

***

Томиться в одиночестве как в тюрьме – и так вплоть до мига, пока не тронется рассудок. Никто не придёт на помощь – все «слишком заняты».