Грязь и мироздание 6 страница

Неизбежность скуки

В вопросах по отношению к скуке я разделяю людей на две категории: к первой относятся все те, кто бежит от неё как от какого-нибудь вечно преследующего демона, и вторые - те, кто не то чтобы стремятся к ней, но, понимая неизбежность этого божественного состояния выпадения из инстинктов, не препятствуют распространению её безудержной деятельности на все сферы жизни, исключая, пожалуй, сон.

Чтобы не скучать, человеку приходится уподобляться насекомому. Не говоря о необходимой суете, связанной с проблемой финансов или поиском жилья, всё остальное время принимает на себя роль развратителя или жертвы: убьёт либо оно нас, либо - мы его. В выборе перспектив, особенно в период расцвета своих жизненных сил, желаний, целей, мы берём на себя роль палача и беспощадно тираним время, подчиняя его своей воле, стараясь свести очаги его сопротивления к минимуму. Тут надо быть или сумасшедшим или фанатиком (а то - и тем и другим), чтобы не сойти с пути намеченного бреда тех или иных достижений. Религии предлагают псевдодеятельность для заполнения всего нашего жизненного срока добродетелями: если нам всё равно как закупорить образовавшуюся пустоту, почему бы не удариться в крайности?

Повезёт, если человек откроет в себе таланты, будет следовать по пути субъективного восприятия реальности, тем самым спасшись от ада ясновидения. Человек искусства или приверженец какой-либо идеи, пользуясь шопенгауэровской формулой " мир-моё представление", всё сводит к какому-то одному основополагающему восприятию. Это - его двигатель, организатор и исполнитель всех тех идей и планов, грызущих по-своему счастливый мозг. Ибо что может быть хуже свободы от любой ответственности, включая и обязательство за свою смерть?

Небольшой гимн психиатрии

Отнюдь не политики имеют наибольшую власть, а психиатры. Это я понял после того, как побывал у одного из них в кабинете, где на самом видном месте висел плакат с крупной надписью: " Если мне нужно принять важное решение, я тут же советуюсь с психиатром". Ну кто в наши дни, кроме них, может считать себя настолько избранными? Не советуемся же мы с политиками по семейным вопросам, не выставляем же им напоказ тщательно скрываемые даже от наших ближних конвульсии, а ведь в нервных подергиваниях конечностей и кроется вся наша тайна, легкодоступная лишь врачевателю опустошенных душ. Он то и дело ждёт различные поломки плоти, перекошенные лица, маньяков собственных наваждений. Если его дар - сходу подмечать уровень нашего упадка, фиксировать насколько входящее к нему тело зачумлено неврозами, подмечать патологии жестов и эмоций (простое их наличие покажется ему ненормальным), он всё же не будет терзаться словами. На его лице лишь скользнет улыбка бога, столь же отдалённого от нас, сколь и никогда нами непостижимого. Из чрезмерной скромности своего пророческого дара (который видит всех в свете потенциальных самоубийц) он ограничится аптечным рецептом, из вежливости - забудет над вами посмеяться, а из деликатности и чувства такта даст понять, что вы не более чем кривляка, обыкновенный фанфарон, скучающий позер.

Будущее всецело принадлежит ему одному, он переживёт и христианство и психоанализ, и явит собой новый тип спасителя человечества от самого себя и, надо сказать, у него есть явные преимущества над этими двумя: над первым в том, что в эпоху, когда диагноз вконец восторжествует над молитвами, в сторону тех, кто не поверил в истины медицинской карты, не надо будет и пальцем шевелить - угрызения совести, привитые нам не без помощи злостной религии, увековечившей крест как единственную пилюлю от наших душевных невзгод, прикончат любого, кто хоть как-то попытается отклонить помощь преисполненных добра препаратов; второй же был отброшен им за бесполезностью, ведь не лечить же небытие живой твари ещё бо'льшим небытиём, каковым является любое слово, изрыгаемое из наших глоток, в скором времени всё назначение которых сведётся под вездесущим надзором психиатра к бездушному воплю, к всасыванию таблеточных истин.

Я буквально предвижу тот день, когда безработными окажутся все те, кому не выпишут предварительного анамнеза, когда знакомства и основания сект будут исходить из схожести заболеваний, когда начнется массовая резня или групповое самоубийство во славу какого-нибудь медикаментозного допинга, а изгоями во всеуслышание объявятся все те, кто не будет иметь чёткого клинического диагноза. Ибо по меркам современной психиатрии уже наши далёкие предки, неандертальцы, были больны всевозможными психозами и ждали часа своего выздоровления, ставшего возможным только в наш век под влиянием (чудо из чудес! ) материализовавшихся ангелов, уютно расположившихся на аптечных полках, запакованных в радующих глаз разноцветных упаковках. Свет их милости больше не зависит от такой хрупкой вещи как вера, а твёрдо покоится на нашей ежесекундной платежеспособности. Эти маленькие херувимы преспокойно ожидают часа своего триумфа, минуты слияния с больным организмом, который без их услуг зачахнет и потускнеет, как какой-нибудь ворчливый маразматик, отвернувшийся от благословения фармацевтики, этого химического рая, расположившегося среди бесчисленных формул и сонмы органических соединений. Библией станет список лекарств, а все известные химики объявятся святыми. Пусть нас не удивляет если в один прекрасный день мы увидим храмы, посвящённые институтам психиатрии, а бесовскими шалостями будут называть всё то, что отобьёт у нас охоту принимать назначенную нам дозировку.

Прирождённый эпилептик

Законы, несмотря на то, что могут попирать наши глубинные инстинкты, вроде жажды убийства или тяги к каннибализму, в основном всё же касаются внешней стороны приличий, необходимых чтобы общество в государстве не повырезало себе подобных при первых симптомах ярости, предоставляя для удовлетворения его мести весь спектр моральных негодований или простой мордобой. Всё больше ослабляя наши воинствующие позывы, оно пытается направить их себе на служение, будь то сфера науки или культуры, или же старается задушить их ещё в младенчестве, ориентируясь на социальные институты. Тут главное исключить праздность, а вместе с нею и накопление энергии, тем самым предотвратив появление потенциальных бунтарей, ведь поползновение к восстанию обнаруживается только в мышлении, свободным от всяких дел. Смешение сильной расы со слабой порождает потомство с уже прихиленой генетикой - с годами она будет только ослабевать, а это приветствуется во всех народах, лишённых идеи оригинальности, непохожести на остальных. Работа убивает пыл, а не талант - значит первостепенную роль играет сбережение сил, а если у человека, накопившего их, ещё и отсутствуют дарования, т. е. некая субъективная программа растрат, пиши " пропало" и его ближним и его врагам. Тут он близок к предку, готового вот-вот замахнуться дубиной на первого встречного, прерывающего его покой (когда видишь картину всей этой людской суеты, этой повсюду размножившейся сволочи, трясущейся ради одного сохранения своих безобразных тел, первое, что хочется - это взять нож и унять пару-тройку, а то и десяток из них, и с трудом представляется, чтобы закоренелый буддист в будний день мог преспокойно ехать в утреннем автобусе среди этой невыспавшийся гнили, лица которых выражают застывшее или, скорее, забытое отчаяние - зрелище оттого невыносимое, что с ужасом понимаешь, как все эти недовольные рожи смирились с сизифским проклятием. Избавленные от мук выбора, довольные, они влачат однотонное существование изо дня в день; пребывающие в центре рабства, они спасены от него только потому, что избавлены от сознания рабства. Какому-нибудь праздному сладострастнику или лентяю их рай покажется настоящим адом и, завидев пропасть, отделяющую его от них, он захочет навсегда убежать от увиденного, боясь когда-нибудь стать таким же насекомым - обезличенным, растерявшим силы и право на утонченные страдания, ибо постоянная душевная боль - его метафизическая суть).

Таким образом настоящий враг становится невозможным. Эффект ненависти слабеет по мере того, как всё меньше оскорблений способны тиранизировать нашу душу - чтобы её поддерживать, требуется упражнение в постоянстве, выбор какой-то одной судьбы, практика постоянной точки, набирающей обороты запятой, иными словами - ограниченность. Во имя культа силы все средства хороши, чтобы на время прикрыть широту души, охватывающую всё, и в то же время - ничего. Необходимо умерять её пыл, не растрачивать его по пустякам, сосредоточившись на самом главном. Время должно рассматриваться как экономический ресурс, а не как продукт метафизики. Только в первом случае в него еще можно как-то войти, слиться с ним если не воедино, то хотя бы ступить в него одной ногой, задать ему планку отскока, распоряжаться им как своим наследством, а не отворачиваться от него в хронической апатии неприлично затянувшегося пресыщения…

Равнодушие - самое опасное состояние: хоть мы и можем противопоставить его драмам, разворачивающимся в наших внутренностях, но, находясь под пристальным взором оной проказы, мы в то же время беззащитны перед лицом внешних обстоятельств. Если каждая клетка тела мечется в бешенстве, как тут оставаться безмятежным? Разлад тем более заметный, чем ближе натура, призванная бесноваться и дергаться в эпилептических припадках, к состоянию монаха, произносящего свои молитвы с пеной у рта…

Ответное письмо N. К.

«Может показаться странным, что я отвечаю на ваше письмо спустя чуть ли не год, но до того оно мне показалось логичным, что я, если честно, побоялся выказать себя придурковатым фанатиком, каковым я, в силу особенностей своих наклонностей, выступил на тот период, когда у нас велась с вами более менее активная переписка. Увлечённость чем-либо уже говорит о состоянии человека, ищущего спасения; желание видеть в мире какую-то серьезность - приводит вот к таким скучным императивам, вроде тех, что начали у меня нарастать под воздействием глубоко религиозных идей Вейнингера и Шопенгауэра, что вскоре были вытеснены привычной мне ленностью и праздностью. Не знаю, возможно было бы иначе, обладай я хоть малейшей склонностью к чему-либо. Но " серьёзность", так или иначе, губительна. И те взгляды, предрассудки и мнения, каковы у нас были в детстве, как правило, верны. То есть, если мы с ранних годов проявляем интерес к душевнобольным и вообще - к смерти, то менять эти естественные побуждения с помощью каких-либо идей - значит замещать себя искусственной плёнкой надежды, непримиримой с нашей способностью терпеть крах, даже будучи в чём-то безмерно уверенными. И здесь сомнения делают своё дело.

Насчет преобладания инстинктов над разумом могу сказать лишь, что они действуют скрытно, как глубокий сон, либо настолько сильно, что сопротивляться им - всё равно что выступить в поход против генов. В остальном же преобладает сознание, хотя бы как факт - у человека настолько притупились инстинкты, что движут им в основном готовые постулаты из области религий, морали, идеологий и прочего - что только усложняет мир и предлагает разглядывать его в свете непрерывной и потной суеты. Даже мыслителям здесь не повезло - эти вообще, будучи неживыми из-за своей постоянной рефлексии, из последних сил хватаются за остатки жизни с помощью всё тех же уловок разума.

Сумасшедшим же просто повезло, что их никогда не покидает восторг, они - детища неведомой реальности, возвышающей над всем земным с его убогой монотонностью и предсказуемостью; мира, вбирающего в себя новую вселенную, в которую допускаются лишь избранные… Они могут оставаться на поверхности, но что им до неё, когда глубины доселе неведомого рассказывают им такое, из-за чего жизнь теряет всякий смысл, а если он каким-то чудом и сохраняется, то упирается лишь в созерцание и запечатление непредсказуемых картин этих невидимых гениев, что побуждают их организм к постоянному адреналину и диссоциациям.

О гениях мне трудно что-либо сказать, ибо если исходить из их убеждений и нашей доверчивости, то всё, что представляется нам верным, в их теориях может быть всего-навсего следствием недостатка скепсиса в нашей крови, а может - из-за немощи организма, затравленного искусственными приготовлениями в виде философии. Научный скептицизм - что это, как не ещё одна форма утверждения за счёт отрицания существования чего-либо сверхъестественного? Хорошо обработанные доказательства толкают наше состояние к предвкушению абсолютного знания, потому все учёные мнят себя богами - отсюда их страсть к различного рода убеждениям. Святые говорят от бога, эти же, будучи его соперниками, говорят от самих себя, ссылаясь на подобные им " сверхчеловеческие" авторитеты. Если уж быть скептиком, то стоит презирать также и науку, усугубившую и без того утончённые инстинкты, создавшую психологию и психоанализ, которые превращают простые проблемы в тяжелую патологию. Сложная обстановка уже ввиду механизмов, упрощающих и убыстряющих темп жизни, чужда природе, ибо сама она ничего подобного не вытворяет. Если бы она была хоть каплю не равнодушнее, месть человеку была бы заказана. А так, даже Бог, безразличный до ниток к своим последователям, сводит тех с ума, оставаясь незримым и незрячим - в этом его подлинная жестокость, игнорирование судеб, это, можно сказать, дьявол без действия. Если это вообще хоть как-нибудь мыслимо и допустимо, то вряд ли он задавался какой-либо иной целью, создавая человека, кроме как той, чтобы избавиться от собственного одиночества. Человек же, ощущая над собой власть познания, всё-таки предается целям. И что из этого выходит? - могилы, которые так и пестрят молчаливыми взорами, уже не обращённым ни к каким целям… Когда мы загоняем себя в любые рамки, они сковывают наши суждения о вещах, отправляют нас в тюрьму, где имеется определённый спектр свободы: чем больше мы думаем о чём-то одном (не важно, ругаем мы это или хвалим) - тем больше предмет нашего размышления поглощает нас, увлекая за собой в бездну, делая рабами своей ежечасной прихоти, кидая в нас прогнивший плод постоянно нарастающих убеждений, разбить которые в состоянии разве что смерть, ибо мы пропитаны ими, начиная с нашего первого пращура. И их закоренелая вонь стала настолько нам приятной и родной, что для многих отвратиться от них равносильно самоубийству».

Исповедь маргинала (посвящается А. Г-Ш. )

Я больше не ощущаю боли, страдания утратили для меня не только всякий смысл, но и реальность, ибо я зарыл в яму принадлежность к чему бы то ни было на свете, став богом и ничтожеством одновременно.

Нет, это не безумие: хоть мне и приходится ежедневно ощущать на себе его дыхание (оно никогда не обделяет меня своим вниманием), рассудок мой всё же виснет где-то на грани между полным просветлением и самым несусветным бредом.

Избрав самый простой путь к трону и сточным канавам, став всем, будучи никем, я полностью сливаюсь с вашими болями и печалями без непосредственного вреда самому себе. Вовсе не пытаясь их умножить, единственное, чего я теперь жажду - чтоб вы не знали горя, оставаясь в вечной радости и в ощущении непроходящего наслаждения бытием.

Отнюдь не являясь новым пророком, в сердцах отвергнув их всех, но при этом принимая как Христа, так и его антипода, дьявола, я не собираюсь вас обманывать - увы, волею судеб вы угодили в не самый лучший из миров. Почему я так говорю? - из знания, что это так. Почему не иначе? - только из-за того, что я так захотел…

Нет, только не надо путать подобное признание с надменным хвастовством и открытым желанием над вами посмеяться: во мне хоть и сидит настоящий демон зла, но будьте покойны - я его усмирил, и не собираюсь мстить за все свои неудачи даже ничтожнейшей из букашек. Моя натура несколько иного плана: не прельстившись всё нарастающим чувством власти, коим сопровождается любой успех, я выбрал нечто получше - сознательное стремление к поражениям. Моя беда и моё величие в том, что я слишком полюбил человека, чтобы когда-нибудь он смог меня хоть каплю разочаровать.

Я не устаю наблюдать за вашим смехом и улыбкой, очень хорошо, что они ещё остались у вас. С своей же стороны, я подарю вам их ещё больше, но не сейчас. Не надо требовать от меня немедленного самоубийства - я слишком слаб и недостаточно жесток для этого. Лучше позвольте мне своим объятием унести вас в миры экстазов, эйфории и восторга - тогда я посвящу оду каждому, кто не откажет мне в этой маленькой просьбе, а кто её отринет, удостоится ещё большего: за его силу я посвящу ему песнь величия, за его пинок - поклонюсь до земли, а за волю - заглушу его аплодисментами, ибо я раб, всегда готовый к вашим услугам, и пиявка, с методичностью муравья не устающая вбирать в себя плохую кровь, что скапливается в ваших жилах.

Вдыхая ароматы небытия

Мы невольно содрогаемся при виде беспечности животного и растительного царств, отчего это? – в первом случае это подчинённость господствующим инстинктам, рай беззаботности – во втором.

***

Фраза «Любовь Иисуса воскрешала даже мертвых» звучит вульгарно в глазах какого-нибудь реаниматора.

***

Я мечтаю умереть не от бессилия, но от избытка чувств – так самоликвидируются приверженцы большой отвергнутой любви. И к суициду толкают иллюзии, невозможность страдать до конца.

***

Идеален не тот, кто бежит от скуки, а тот, кто к ней стремится.

***

Высеченные под линейку «среднего человека», мы тем самым справляем все наши творческие таланты мало того, что в сомнительную праздность диалогов, но ещё и в нечто непредвиденное с позиции разума – в бегство от самих себя.

Интересны лишь те состояния, что пробуждают в нас память о Рае, всё остальное – блуждание в пекле Ада.

***

Привычка (в т. ч. привычка жить) призвана убить всякую волю к спасению. Жить может лишь падший, умереть – блаженный.

***

В Зогаре, как в Библии и индуизме, пребывание в теле человека (особенно в теле мужчины) считается чуть ли не лучшим событием во вселенной, поскольку это дает возможность духовного очищения, свободную волю и т. д. Но что есть эта «духовность», как не попытка швеи заштопать дыру на ткане из плоти и разума? На удивление, это работает, да еще как! Аскет, перекрывший свою «дыру», наверняка чувствует себя наново сшитой куклой в руках «вечной воли», уверенный, что таких совершенств, как он, в преисподнюю не ссылают. И в тысячный раз: чего только не придумает человек в своём побеге от долины скуки, какую только утончённую деятельность он для этого не изобретёт!

***

Слишком большое чувство любви надевает смирительную рубашку на засевших в нас бесов. Так начинает свои грязные дела естественный отбор, едва ли оставляя нам сил на апокалипсические мечты – если только в минуты грусти, ожидания неминуемой разлуки, в общем, когда червь сомнения взывает к жизни затухающий вулкан.

***

Следует убрать такое право, как воспитание детей родителями. Если это еще терпимо в среде диких племен, то в государстве стремление самолично лепить рабов (нет, не по его образу и подобию, скорее наоборот! ) выглядит как намеренное покушение на его власть.

***

При откладывании мести на неизвестный срок, энергия, её сдерживающая, в скором времени непременно пожрёт своего носителя. Это ощущает каждый, кто хоть немного смотрит на петлю, как на событие отдалённое и до конца неясное.

***

Коль есть создатель, есть и разрушитель. Как стереть с лица Земли ненужного нам человека? – При отсутствии всякой совести нет ничего проще. А как забыть бессмертное, доступное нам лишь в камнях, да искусстве? Ведь это пленяющий запах единственного более менее стойкого бытия, и сознание его недостижимости вызывает если не ужас, скрывающийся за неосуществимостью сего предприятия, но нечто похуже – сожаление и тоску по несбыточному.

***

Предел ослабленности - возмущаться не от чистоты намерений, а из простой вежливости.

***

С мыслями, коли они закрепились в нашем мозгу, проходящего путь деградации и увядания, следует играть подобно тому, как мы играем с детьми или забавляемся с женщиной, в общем, с ними надо быть человеком во всех отношениях семейным. Они не должны быть нашей обузой, раз уж мы решились по совету мудрецов влачить одинокое существование.

***

У мыслителя, не примыкающего к декадентам, сердце вместе с пустотой биения выделяет желчь, а мозг его выполняет функцию желчного пузыря. Переваривая всю мерзость и нечистоты бытия, он должен вместе с тем произвести метафизически чистый продукт, спелый плод мышления. И, как желчный пузырь аннигилирует или производит полезное вещество для тела, мозговые клетки, нейроны и т. п. делают аналогичное и для «духовной жизни», основу которой нам предоставил Ницше в виде «утраты инстинктов». Наша физиология призвана держать баланс во имя своего спасения, потому подорванное здоровье, движимое слепым стремлением самосохранения, отнюдь не гнушается такими штуками как «духовность» и прочими физиологическими дефектами.

***

Предаются целям не от радости, но от отчаяния.

***

Если бы у нас под рукой всегда был револьвер, идея самоубийства не сумела бы основать здесь свою империю.

***

Согласен: безделье ломает волю. Но разве мы предаемся ему не как заранее во всём разочарованные? Как только в нас образовывается «внутренний мир», внешние события нас как бы перестают касаться. С этого-то момента мы и прекращаем принадлежать этому миру и можем доходить до крайностей, смысл которых – презрение к оболочке, в которой произошла эта удивительная и одновременно губительная для нас метаморфоза. «Мыслящие растения» - вот подходящее название для сего казуса.

***

Чтобы жить, надо каждый раз вынуждать себя к этому. Иначе лень была бы в порядке вещей, если конечно мысли о смерти к нему никак не примыкают.

***

Можно отрицать что угодно, кроме самого демона отрицания. Счастье это свыкнуться даже с самым на первый взгляд несносным бытием.

***

Все амбиции рано или поздно возьмут досрочный отдых, и тогда иссякнет даже наша воля к смерти.

***

Нирвана, испускающая благовония, манящая прелестью отдыха, в стократ превосходящего по силе ложа с женщиной, обещающая тот самый Эдем, доступный лишь в редкие минуты взвинченных нервов. Но нирвана, раскинутая за мнимыми пределами, валяющаяся и вечно притягивающая нас с тех пор, как мы узнаём о ней и желаем её отведать. Наша тяга к новым опытам отнюдь не ограничивается тяжёлыми наркотическими средствами, составляющих лишь часть жалкой фармацевтики. Как натуры волевые, но сбившиеся с истинного пути, мы всегда хотим большего и, не принимая данную действительность за необходимую, мы создаём новые реальности, в которые всегда готовы погрузиться с головой, как только бесконечные депрессии доведут нас до острого психоза.

***

Сомнений нет - если бы существовало противоядие от глупости, мир давно бы настиг апокалипсис, а не черепашьи шаги, именуемые «прогрессом».

***

Как только человек находит «деятельность в себе», это признак того, что он сходит с ума. Ну или обретает себя...

***

Жизнь лёгкая подобна свободному дыханию, но кто ж виноват, что люди однажды решили отравить воздух, сказав: «Да» самоплодильне?

***

В Кабале говорится, что если бы человек видел все невидимые нити, плетущие мироздание и доступные лишь взору избранных, он бы непременно сошёл с ума. Но кто сказал, что человек стремится не к сумасшествию, а к гармонии? Не стало ли безумие лишь более утончённым, нежели во времена обильных кровопролитий и религиозного помешательства? За «порядок» признаётся то, что часто повторяется, что уже привычно: если бы " святая" инквизиция сумела сжечь последнего из учёных, тем самым по-максимуму утвердив свою деспотичную власть, удивлялись бы мы, видя как на костёр с дикими воплями несут нашего еретичного друга?

Культура, как симптом усталой мощи инстинктов, требующих отдыха, обновления, дабы пресыщение не выжало из них последнюю каплю… Насилие, вероятно, сохранится до скончания веков, или нет – скорее будет его причиной. Наша тяга к наслаждениям столь велика и так перевешивает рассудок, что мы тянемся к тому, без чего «можно спокойно просуществовать, но не прожить» - как сказал бы здесь русский.

***

Мысль, коль скоро она намекает на свою разумную природу, всё же остается болтливой самкой, знать не знающей о блаженстве молчания.

***

Проблема в том, что мы способны переваривать этот мир лишь в малых дозах подобно тому, как наш желудок не держит диету обильных пиршеств. Бессонница закидывает нас в бесперебойный режим с той разницей, что при ней возникает не просто тотальная жажда исчезнуть, а рисуется самая настоящая бездна смерти, рассматриваемая как единственное возможное бытие – и так вплоть до первого мига сна.

***

Красивым мы называем то, что вызывает в нас вожделения: при известном наборе страстей это женщина и вообще всё демоническое; гармония, природа, «идеалы» и т. д. – при импотенции.

***

Человек - то же животное, и любить его значит страдать зоофилией.

***

Жизнь до появления на свет – вот натуральное опьянение, которое мы ни капли не помним, как и положено при всякой хорошей попойке. Рождение уже граничит с похмельем, а с наступлением сознательного возраста мы и вовсе трезвеем.

***

Заповеди Талмуда почти неотличимы от библейских, однако разница между евреем и христианином в том, что первый более реален как тип.

***

Есть аффекты сильнее эротических (каннибализм, жажда убийства себе подобного), для которых сексуальность служит не целью, а лишь средством.

***

Погибшая идея умертвляет ненужное действие. Тогда и обнаруживаешь всю прелесть бытия.

Как-то я ехал в автобусе в дождь и думал, что рухну от безумия, как только выйду из него. Это ощущение, когда после длительного пребывания в отупляющей тоске, ты вдруг заново вдыхаешь аромат небытия, он начинает кружить голову, опьянять, по всему телу проходит электрический ток, и ты даже не знаешь что он предвещает: сумасшествие или эпилепсию. В этот момент мне как озарение стал понятен тот роковой эпизод, когда Ницше в один прекрасный день рухнул в безумии на мосту. Быстро перепрыгивая через лужи, несясь со своей одышкой по улицам как угорелый, и отнюдь не оттого что промок, я ощутил себя как вышеупомянутый философ, о котором Орбел сказал: " На последнем отрезке своей жизни он ощущал себя спринтером, изо всех сиг убегающим от несущегося за ним следом огненного вала безумия".

***

Чем больше я стремлюсь к одиночеству, тем скорее мне хочется от него отделаться. Хоть я к нему и привык, оно, при нашей долгой и интимной связи, рано или поздно как старая любовница начинает сверлить мне мозги внутренними монологами, которые наверняка не закончатся и после смерти - прямо как в " Бобке" Достоевского!

***

Нося в себе пустоту как драгоценное ожерелье, никогда не снимаемое, даже в случае если оно начинает заметно душить, нападаешь на реальность как на всеобщего собрата всех тех жизнелюбцев, ненарадующихся от другой петли - той, что затянувшись потуже, порождает в голове грандиозные планы, отдающие запахами вконец спятивших.

***

Этот подсознательный ужас при взгляде на любую форму органической жизни…

***

За равнодушие, однажды культивированное, возведённое в абсолют восприятий и конечную ступень развития, приходится дорого платить.

***

Только беснующийся или какой-нибудь беспробудный алкаш может лежать " душой" к афористической манере изложения. Учёные и так называемые " объективные" на это неспособны.

***

Громадный минус субъективности, как способа видения и познания мира состоит в том, что он предлагает взамен хаоса истин выбрать какую-то одну, и уже от неё отталкиваться в своих взглядах и суждениях. Он предлагает упорядочить мир, который уже по факту своего существования не принадлежит никакому определённому закону и логике. Земное притяжение - не причина упорядоченной материи, а следствие её истощения, загнания себя в ограниченность. Материя продолжает буйствовать изнутри тел, особенно - человеческих тел. Для этого она толкает органы к пищеварению идей, призванных с целью хоть как-то с нею поиграть. Быть может, животные ввиду идеального следования своим инстинктам, в один момент перестали её удовлетворять (подумать только - материя умеет скучать), и потому она понадеялась на человека, этого отщепенца мира, вышибленного из царства, где властвует и правит один инстинкт и, в награду за подчинение, дарит радостные беззаботные плоды. Но тут она круто ошиблась: лишь перекошенная и больная психика могла додуматься до атомной бомбы. Но природе, похоже, уже всё равно: будь что будет. Или ей всё ещё интересно наблюдать за единственным видом, всю жизнь барахтающегося в ванне скуки и прочих душевных томлений?