АРИАДНА ГРОМОВА 2 страница

Таланов покачал головой.

– Письмо не длиннее нашего. Наверно, тоже сплошные вопросы. Придется показать им наше письмо.

– Мы их собьем с толку, – возразил Владислав. – Подумайте: их язык знаем, а на письмо ничего ответить не можем. Как они смогут это объяснить?

– Наше письмо – ответ. Наверняка они спрашивают, откуда мы, и так далее. Вот пускай и посмотрят.

Он постучал по стене и, обнаружив пустоту, приложил к этому месту письмо, плотно прижав его ладонями. За стеной послышался легкий шорох, потом тихие, слабые возгласы и переливчатая быстрая речь, похожая на щебетанье птиц. Таланов все стоял, прижимая ладони к стене, и смотрел прямо перед собой, словно видя тех за тонкой, непрозрачной для кого стеной.

Шорох за стеной усилился; потом послышалось слабое шипенье. На белой светящейся стене появились матово-серые круги и пятна; они все ширились, сливались... Таланов отшатнулся и уронил бумагу: стена становилась прозрачной.

– Ты видишь, Владислав? – шепотом спросил Таланов.

– Да. Они снимают защитный слой, – Владислав тоже шептал.

Оба они боялись шевельнуться. На стене возник небольшой, четко очерченный овал. К прозрачному окну приблизилось лицо... Прямо на астронавтов глядели круглые птичьи глаза, без бровей и ресниц. Тонкий изогнутый нос тоже напоминал клюв птицы; рот был узкий, почти безгубый.

Таланов и Владислав не отрываясь глядели на это странное лицо, лишь отдаленно напоминавшее человеческое. Лицо было живым и разумным.

– Все-таки это они... те, которые жили наверху, – шепнул Владислав. – Те же лица, что на картинах и в книгах.

Таланов кивнул. Существо за прозрачной перегородкой заговорило высоким, переливчатым, щебечущим голосом, указывая на табличку, которую Владислав держал в руках. Астронавты переглянулись.

– Либо мы не ответили в письме на их вопросы, либо они предугадали наши вопросы и все сообщили в табличке, – сказал Таланов. – Ах, черт, что же делать?

Лицо за перегородкой исчезло, вместо него возникло другое, очень похожее, только чуть покрупнее и потемнее цветом: в неясном фосфорическом свете оно казалось коричневым. Таланов сделал вид, что пишет на табличке, и попытался знаками объяснить, что надо писать, а не говорить. Перед отверстием появилась семипалая рука и дважды махнула справа налево.

– Вот и пойми попробуй... – пробормотал Таланов.

С той стороны к перегородке приложили исписанную табличку. Астронавты переглянулись и вздохнули. Потом Таланов постучал пальцем в окно. Табличка исчезла, вместо нее возникло лицо. Таланов начал отчаянно жестикулировать, стараясь объяснить, что хочет взять табличку с собой. Существо за стеной смотрело на него круглыми немигающими глазами. Потом исчезло, послышался щебечущий говор.

Астронавты ждали. Вдруг они услышали легкий стук и, как по команде, повернули головы. На плитах пола лежала табличка. Они бросились к боковому проходу и опять успели заметить быстро проскользнувший мерцающий силуэт.

– Почему они прячутся, почему выскакивают из-за стены только в этих своих одеяниях? – пробормотал Таланов, поднимая табличку. – Теперь надо им объяснить, что мы вернемся завтра.

– Я сейчас попробую нарисовать, – сказал Владислав. – Все-таки легче.

Таланов заглянул ему через плечо и усмехнулся. Владислав изобразил двух людей в скафандрах, над ними сияло солнце. Потом шла густо заштрихованная темная полоса. Потом опять двое в скафандрах и солнце.

– Думаешь, поймут? – спросил Таланов.

Владислав с сомнением поглядел на рисунок.

– А кто его знает! – сказал он.

Их все-таки поняли, по-видимому. В овальном окошечке опять появилась рука и махнула справа налево.

– Что это значит: согласны? Или поняли? – вслух рассуждал Таланов.

У окошечка возникло одно лицо, потом другое. Потом оба исчезли. Окошечко стало быстро мутнеть, затянулось пленкой, стало непрозрачным, потом слилось со стеной.

– На сегодняшний день, видимо, конец, – резюмировал Таланов.

* * *

– Понятно почти все, – сказал Казимир. – Первая табличка: «Кто вы? Откуда вы? Друзья или враги? Хотим говорить с вами. Не можем выйти. Боимся... » Вот тут непонятно, чего они боятся. Слово это должно звучать примерно так: «глег». Боятся они глегов – во множественном числе.

– Наверное, их правители. Или полиция.

– Я нигде ничего не читал про глегов. Правительственная стража у них называется иначе – минени. Правительство называется по-разному, но тоже не так.

– У них, ты говорил, было что-то вроде парламента? – спросил Таланов.

– Да, и что-то вроде президента. Только, по-видимому, с диктаторскими правами. Теперь вторая табличка. Там написано: «Мы сказали: боимся глегов. Глеги неумолимы. Не можем выйти. Спасите нас».

– Вот и пойми что-нибудь! – вздохнул Таланов. – Кого – нас? Кто эти глеги и как до них добраться? Ну, утро вечера мудренее. Пойду проведаю больных.

Он вошел в первую кабину медицинского отсека. Там никого не было. Он постучал в дверь изолятора – никто не ответил. Таланов вошел в изолятор. Виктор и Герберт стояли спиной к нему, у койки Карела.

– Я спал... – тусклым, безжизненным голосом говорил Герберт. – Или, может быть, не спал... а думал, что сплю.

– А зачем ты взял с собой сюда лучевой пистолет?

– Я шел дежурить... я не знал, что заболею... а потом забыл...

– Что случилось? – еле выговорил Таланов.

Виктор медленно обернулся к нему. Лицо у него было такое же бледное и осунувшееся, как у Герберта.

– Карел... он покончил самоубийством.

Таланов шагнул к койке. Карел лежал, запрокинув голову, лицо его было сведено судорогой страдания. Под распахнутой рубашкой пылало на груди пятно лучевого ожога.

«Зелено-серая рубашка... любимая его рубашка, вроде талисмана, – подумал Таланов. – Где он только не побывал в этой рубашке... Двенадцать лет в космосе... Пятый полет к неизвестным планетам... И такая нелепая смерть. От страха... от страха перед самим собой». Таланов стоял, склонив голову, и чувствовал даже не горе, а холод и невыносимую усталость. Такую усталость, когда все-все равно. И опять он подумал, что это начало болезни, и напряг волю, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.

Виктор не то вздохнул, не то простонал. Таланов с трудом повернул к нему голову. Виктор был очень бледен, почти так же бледен, как Карел, даже губы у него побелели.

– Ты здоров? – с тревогой спросил Таланов.

– Здоров пока, – не сразу ответил Виктор. – Надо перенести Карела куда-нибудь.

– Я сейчас позову Владислава.

– Мы и вдвоем справимся. Не надо никого звать. Вы... вы все равно уже вошли в изолятор. Только наденьте халат, перчатки и марлевую маску.

– А Герберт?

Герберт Юнг устало покачал головой.

– Я-то не покончу самоубийством. У меня жена и дети. Мне надо выздороветь. А Карел...

– Да, конечно, – торопливо ответил Таланов. – Но все же, может, лучше тебе не оставаться одному?

– Нет, ничего... – тихо сказал Герберт. – Дай мне снотворное, Виктор, вот и все... – У него был такой вид, будто он старается что-то припомнить. – Дай снотворное...

Герберт проглотил снотворное и лег, повернувшись лицом к стене. Виктор и Таланов унесли Карела в его пустую кабину, положили на койку.

– Придется сделать вскрытие, – сказал Виктор, когда они шли обратно. – Я делал анализ крови и его и Герберта, ничего не обнаружил. А по многим признакам эта болезнь сходна с нашими нейровирусными заболеваниями – с энцефалитом, например. Может быть, вирусы распространяются по ходу нервных волокон, а не через кровь – как при бешенстве. Значит, нужно исследовать мозг... Нужно исследовать... обязательно...

Он говорил деревянным, безжизненным голосом. Таланов остановился, положил ему руки на плечи.

– Виктор, ты болен? Скажи правду!

– Я здоров, – отводя глаза, возразил Виктор. – Это из-за Карела... и вообще...

– Понятно, – недоверчиво сказал Таланов, – отдохни. Казимир подежурит вместо тебя.

– Мне не надо отдыхать. Некогда, – таким же мертвым голосом проговорил Виктор. – Пускай Казимир мне ассистирует. А Владислав пока попробует наладить аппарат для электросна.

Он прошел еще несколько шагов и остановился. Таланов смотрел на него с тревогой. Виктор с усилием проговорил:

– Устал я очень... И потом – если б я послушался совета Юнга насчет анабиоза, Карел остался бы в живых.

– Ну, неизвестно! – решительно возразил Таланов и вдруг запнулся.

Все вокруг окуталось струящимся радужным туманом, очертания предметов потеряли четкость, стали размытыми, начали двоиться. Лицо Виктора тоже расплылось и стало белым туманным пятном. «Вот оно, начинается», – подумал Таланов, стискивая зубы. Он не то что видел – скорее улавливал, что Виктор внимательно смотрит на него.

– Вы сами больны, Михаил Павлович! – как сквозь сон услышал он.

Виктор подхватил его под руку. «Что же будет? » – с вялым испугом подумал Таланов. Шагая сквозь радужный туман, он как-то незаметно очутился в изоляторе и увидел, что Виктор снимает постель с койки Карела. Потом он понял, что лежит на койке. Все окружающее постепенно стало более четким и устойчивым, но словно выцвело и потеряло реальность. Потом проступили нормальные цвета, белый свет потолочной лампы снова показался не мертвым, а привычным, почти родным. Таланов глубоко с облегчением вздохнул и сел на койке.

– А... Уже подействовало! – сказал Виктор, обернувшись от стенного шкафа-аптеки.

Тогда Таланов не то понял, не то вспомнил, что Виктор дал ему таблетку энергина, и мир перед ним снова потускнел – от страха. Он болен, он, начальник экспедиции! Виктор, вероятно, тоже. Ну, хорошо, Владислав – опытный штурман, он довел бы ракету до Земли. Но ведь он тоже заболеет. Тогда... тогда все они погибли. Кто знает, к чему ведет эта болезнь. К сумасшествию? К самоубийству?

– Придется дать и вам снотворное, – сказал Виктор. – Я все подготовил для вскрытия, сейчас пойду за Казимиром. Как вы себя чувствуете?

– Как все, – неохотно ответил Таланов. – Ты ведь уже знаешь, как это бывает.

Виктор молча смотрел на него. Таланов вдруг от всей души пожалел этого мальчика. Худощавый, юношески легкий, с ясным, светлым лицом, Виктор выглядел гораздо моложе своих двадцати шести лет. Хороший паренек. Так рвался в свой первый дальний полет. Неужели этот первый полет окажется для него последним? Что ж, и так бывало. По-всякому бывало в космосе.

– Давай снотворное, – сказал Таланов.

Таланов проглотил таблетку, лег, закрыл глаза и начал думать о Земле. Перед тем как уснуть, он увидел серо-желтые дюны, серебристо-зеленое море и светлое небо, услышал мерный плеск и шипение тихих волн, набегающих на плоский песчаный берег. Он уснул, счастливо улыбаясь, будто вдохнув запах моря, хвои и песка, прогретого ласковым и влажным летним солнцем Балтики.

– Маска мне мешает, – сказал Казимир. – И на что она? И комбинезон этот? Мы все успели уже заразиться. Если не заболеем – значит у нас врожденный иммунитет. И все.

– Не говори глупостей. Тебе и Владиславу, может быть, досталась незначительная доза инфекции, вот вы и здоровы. А если добавить... Герберт жил в одной кабине с Карелом.

– А Таланов?

– Не все одинаково восприимчивы. Потом – когда я в первый раз исследовал Карела, Таланов сидел рядом. А это, может быть, капельная инфекция, мы же не знаем. Словом, не капризничай, Казимир. Дай мне флакон с генцианвиолетом – вон, третий слева. Хорошо. Теперь подготовь препарат из пробирки. № 6. Осторожней, Казимир! Все – над сосудом с лизолом, помни!

– Этак с ума сойти можно, – пробурчал Казимир из-под маски.

– Не ворчи, – тихо сказал Виктор.

Казимир с тревогой посмотрел на него.

– Ты совсем болен. Ложись и объясняй мне, как и что. Я сам справлюсь.

Виктор провел рукавом халата по лбу, стирая крупные капли пота.

– Пожалуй, ты прав. Я лягу, – сказал он, отступил от стола и зашатался.

Все вдруг окуталось гудящей тьмой и полетело в пропасть. Он очнулся от холода: Казимир брызгал на него водой. «Он без маски», – с глухой тревогой подумал Виктор, но не смог шевельнуть губами.

– Что тебе дать, скажи? – спрашивал Казимир, наклоняясь над ним.

– На второй полке сверху... ампулы, – Виктор с трудом отвернул лицо от Казимира, говорил в сторону. – Нет, ты не сможешь сделать укол... Дай мне энергин... на третьей полке, белая банка...

– Почему энергин? – спросил Казимир, и его синие глаза расширились и потемнели. – Ты ведь не...

– Не беспокойся, энергин – тонизирующее средство, ничего больше, – Виктор попытался ободряюще улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка получилась жалкая. – И надень сейчас же маску, не валяй дурака.

Энергин подействовал быстро. Виктор встал, хоть и с трудом, подготовил шприц и ампулу. Казимир, болезненно морщась, сделал ему укол.

– Все-таки что с тобой? – спросил Казимир. – Сердце?

– Наверное... Устал я очень, вот и...

– Ну, лежи, лежи. Я уж во время вскрытия поглядел на тебя и испугался: думаю, сейчас упадешь. Ты совсем зеленый был.

– Ты, положим, тоже был зеленый.

– Я-то с непривычки, а ты...

– А я? Думаешь, я только и делал, что вскрывал своих друзей?

– Тоже верно, – пробормотал Казимир, отводя глаза. – Ну, говори, что делать.

«Хотел бы я знать, долго ли мне удастся хоть так продержаться? – думал Виктор, лежа на койке и глядя на Казимира, с сосредоточенным видом хлопочущего у штатива с пробирками и у микроскопа. – И вообще чем это все кончится? Что все-таки с Карелом? Откуда у него взялся этот абсцесс в правой теменной области? Если у него была раньше травма черепа, то как же его пустили в полет?.. Если он знал, что с ним, тогда... Нет, ничего не известно... Зря все-таки я затеял проводить анализы здесь. Всего не продезинфицируешь как следует. Койку надо выбросить... куда? Пока ее будешь тащить по проходам, нанесешь кучу вирусов. Нет, придется закрыть вход и сюда, в первую кабину. А если я... что тогда? Нет, Казимиру все-таки придется заходить сюда в комбинезоне, в маске, в перчатках. Владислава надо беречь во что бы то ни стало... Энергин действует на меня хорошо, только я с ним переборщил сегодня, отсюда и обморок... Надо будет поддерживать сердце, а то мне без энергина не справиться... »

– Ну, я ввел эту штуку... соль серебра, что ли, – сказал Казимир. – Теперь что? Да ты зачем поднимаешься?

– Надо, – сказал Виктор и сжал губы: ноги у него были ватные. – Я сам должен поглядеть, ничего не поделаешь. Да мне и лучше уже.

– Ну, смотри, – сказал с опаской Казимир.

– Я и смотрю, – бормотал Виктор, прильнув к окуляру микроскопа. – Я и смотрю...

– Ты переутомился, это ясно.

– Ясно, – повторил Виктор. – Конечно, ясно...

Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Перед закрытыми веками плавали тонкие, слегка изогнутые жгутики. Даже в окуляре электронного микроскопа, разбухшие от таннина и облепленные панцирем из солей, они казались хрупкими, легкими, беззащитными. Но нервные клетки под их воздействием плавились, распадались и исчезали. Маленькие, тоненькие, неумолимые, жадные, плодовитые паразиты. Ничто не интересовало их во всей сложнейшей системе человеческого организма – они упрямо и безошибочно продвигались к головному мозгу, выбирали там самые подходящие для себя участки, пробирались в нервные клетки, в их ядра и там начинали командовать по-своему. Им нужна была живая, нормально работающая клетка, с ее белками, с ее сложным, точно отлаженным механизмом производства. В ослабевшей, больной клетке они чувствовали себя плохо, а в мертвой, распавшейся умирали. Но до смерти они успевали обзавестись многочисленным потомством, и молодые вирусы шли на штурм соседних клеток, оставляя на своем пути новые, еще более обширные разрушения.

– Казимир, хочешь полюбоваться на них? – проговорил он, не открывая глаз.

– На кого? – удивился Казимир.

– На тех, кто сидел внутри у Карела. На тех, кто залез в мозг Таланову и Юнгу. Познакомься, хоть будешь знать, с кем имеешь дело, в случае чего.

Казимир, затаив дыхание, посмотрел в микроскоп.

– Вот эти... кривые палочки? – спросил он.

– Они самые. Нейровирусы. Убийцы нервных клеток.

Казимир медленно выпрямился. Лицо его сделалось сумрачным, глаза потемнели, перестали излучать сияние.

– Тяжело на это смотреть, когда знаешь... – он махнул рукой.

– Готовь препарат из пробирки номер семь. Я пока запишу результаты. – Виктор взял с полки бактериологический справочник, полистал его и начал записывать в тетрадь: «При бактериоскопическом исследовании клеток зрительного бугра после окраски генцианвиолетом были обнаружены обширные разрушения клеток – расплавление, зернистый распад, исчезновение. В ранее исследованных клетках красного ядра и черной субстанции таких изменений не имеется. После обработки таннином с солями серебра в ядрах клеток зрительного бугра удалось обнаружить вирус неизвестного мне типа (в справочнике Вейсса и Зелеранского такого вируса нет)». Он отложил ручку. «Конечно, они есть не только в клетках зрительного бугра. Скорее всего они локализуются в диэнцефалоне, в ретикулярной субстанции... » Ну, хорошо, посмотрим еще этот препарат, из правой теменной области, возле абсцесса...

– Готово, Казимир?

– Можешь смотреть.

«В правой теменной области, вблизи от посттравматического абсцесса и пояса лейкоцитарной инфильтрации вокруг него, – записывал снова Виктор, – обнаружены также обширные разрушения нервных клеток, вызванные вирусами. Разрушения эти местами вплотную примыкают к инфильтрату... » Он задумался. «Да, Карела ожидали только страдания, невыносимые боли, для него надежды не было... Если он это знал, тогда... Или все-таки если б анабиоз... – У него нехорошо засосало под ложечкой от этой мысли. – Нет, нет, это все необратимые изменения. Он умер бы на Земле во время операции или после. Не утешай себя, что за дешевая трусость! Вовремя не решился на анабиоз, а потом еще и недосмотрел... »

* * *

– До чего мне хочется пить! – простонал Казимир. – Глотка слипается, даже больно.

– Ну, нельзя тут пить, потерпи, Казик. Еще немного. Возьми кусок ваты, обмотай марлей, окуни в лизол и все в кабине как следует оботри. Потом оставь здесь комбинезон и отправляйся немедленно в душевую. Придешь потом, когда отдохнешь и поешь.

– А как же ты? Я боюсь тебя оставлять, – Казимир еле говорил.

– Не беспокойся, все будет в порядке, – сказал Виктор. – Ты помни, что я сказал: не подходи близко к Владиславу, разговаривай с ним через маску. И он пусть надевает маску, у вас там, в кабине, есть марля. А ты, конечно, перейди спать в другое помещение. Возьми лизол, протри все там – ну, хотя бы в кабине Таланова. Обещаешь?

– Обещаю, – хмуро сказал Казимир. – Черт знает что! Владислав не согласится.

– Владислав опытный астронавт, он все прекрасно поймет. Ты сам-то пойми как следует: это последний наш шанс. Иначе мы все пропали.

Виктор посидел один, потом встал и, неуверенно ступая, пошел в изолятор. Таланов спал. Юнг сидел на койке, сгорбившись, опустив голову и уронив сложенные руки между колен. Он не пошевелился, когда вошел Виктор.

– Как ты себя чувствуешь, Герберт? – спросил Виктор.

Юнг медленно поднял голову и поглядел на Виктора своими светло-голубыми глазами: он больше не косил, но взгляд был какой-то странный, отсутствующий.

– Не знаю. Я все ясно вижу. И двигаться могу нормально. Как будто болезнь прошла. Но я стал совсем другим, это я чувствую.

– Каким же?

– Совсем другим, – повторил Юнг. – Не знаю, как тебе объяснить. Я понимаю все, что происходит, а мне все равно. Разве мне может быть все равно? Вот Таланов заболел, и все заболеют, наверное, и все мы погибнем, а мне ни вас, ни себя не жалко. И жену не жалко и детей, а я ведь так их любил, – он говорил тихо, ровно, без выражения. – Я нарочно думал о том, что с нами случится, представлял себе все подробности – и ничего не испытывал. Пропали все чувства. И вообще мне ничего не хочется; ни есть, ни пить, ни спать.

– Ну, это даже и удобно, – попробовал пошутить Виктор.

Юнг ничего не ответил.

– Давай я тебя обследую, – вздохнув, сказал Виктор.

Герберт был как будто здоров, только тонус организма несколько снизился: сердце работало вяловато, кровяное давление было несколько ниже нормы, сухожильные рефлексы ослабели. «Острый период, очевидно, уже миновал, – думал Виктор, глядя на Юнга. – Как стремительно развивается эта болезнь! Инкубация, очевидно, не более двух суток, острый период – тоже. Вирусы уже добрались до мозга и прочно устроились в облюбованных местах. Что дальше? Смерть? Сумасшествие? Частичная неполноценность? Чего нам ждать от этой милой, мирной планеты с ее подземными жителями и загадочными врагами? » Он вдруг вспомнил, как совсем недавно, глядя из верхнего люка ракеты на мирную красно-розовую долину, мечтал о романтике, о необычайных событиях, о встречах с разумными существами иных миров... «Я стал совсем другим, – повторил он про себя слова Юнга. – Кто знает, что дальше будет, а пока... пока я стал взрослым. Да, пожалуй, так это можно назвать... » За последние два-три дня он пережил больше горя, ужаса и усталости, чем за все двадцать шесть лет своей жизни. Сейчас он был уже не великовозрастным мальчишкой, мечтающим о подвигах, а мужчиной, вступившим в тяжелый бой. Он был болен, смертельно устал, но знал, что будет держаться до последнего вздоха, потому что отвечает за товарищей. Он подумал еще, что если б Юнг был врачом, его, может быть, тоже подхлестывала бы ответственность и он если не чувством, то разумом понимал бы, что надо действовать. И ему тогда было бы легче... «Фантазия! – оборвал он себя. – Все зависит от характера разрушений в мозгу. Кто знает, что будет еще с тобой самим. Несомненно, это более легкая форма. И вдобавок энергии на тебя лучше действует, чем на других... Карел, Карел... что же с ним случилось? Посттравматический абсцесс... а может, все-таки не посттравматический? Да нет, не могут же эти вирусы... »

– Герберт, постарайся вспомнить, – мягко, но настойчиво сказал он. – Ты ведь с Карелом не в первой экспедиции вместе. Так вот, ты ничего не слыхал о том, что у него была травма черепа?

Юнг поднял глаза.

– Была, – ответил он без всякого выражения. – Была травма. Карел сказал мне.

– Когда? Когда сказал?

– Незадолго до смерти, – так же равнодушно проговорил Юнг. – Он сказал, что два года назад, в последнем рейсе, они столкнулись с метеоритным роем. Их сильно тряхнуло, он ударялся головой о пульт управления, потерял сознание.

– Почему он это сказал? Почему раньше молчал?!

Юнг продолжал, монотонно и спокойно:

– Он сказал, что у него начинаются очень сильные головные боли. И что его предупредили врачи: если такие боли начнутся, надо немедленно лечь в клинику на операцию. Иначе–сумасшествие и смерть.

– И поэтому он решил не дожидаться! Но почему же ты нам сразу не сказал?

– Я только теперь понимаю, что он в самом деле это говорил. А раньше думал, что мне это показалось.

– Но как же его пустили в полет, если он болен? Как ему удалось скрыть это от сотрудников Лунной станции? – говорил Виктор, обращаясь скорее к самому себе, чем к Юнгу, – Ведь у него в карточке нет никакого упоминания о травме.

– Наверное, он хотел летать, – сказал Юнг.

– Да, конечно... Во всяком случае, самоубийство Карела не вызвано вирусным заболеванием. А мы боялись...

– Эта болезнь, по-видимому, не может вызвать попыток самоубийства, – спокойно сказал Юнг. – Сначала она ошеломляет, пугает, но зато и лишает власти над своим телом, над своими движениями. Карел смог покончить самоубийством только потому, что ты незадолго до этого дал ему таблетку энергина. А потом... потом становится все равно...

Он сказал это без горечи, но Виктору стало так страшно, что захотелось кричать.

Он услышал глухой стук и не сразу догадался, что стучат в дверь медицинского отсека.

– Впусти меня! – крикнул Казимир за дверью. – Я подготовился!

Виктор открыл дверь. Казимир был в маске и в легком комбинезоне.

– Вот! Отсюда – в душевую, как ты требуешь. Там продезинфицирую и себя и комбинезон. Владиславу я уже сказал, чтоб он к душевой и близко не подходил. Пускай моется в шлюзовой кабине. Все!

– Почему не спишь? – спросил Виктор, тяжело опускаясь на сиденье.

– Я не устал. Вымылся, напился, наелся – и все в порядке. Хотим с Владиславом ехать в город, разговаривать с этими подземными жителями. Я уже подготовил словарик и грамматику.

– Так быстро? – удивился Виктор.

– А «Линг» на что? Он знаешь какой! Ну, словом, Владислав послал меня спросить благословения у Таланова. Хотя он, конечно, не будет возражать.

– Он спит, – сказал Виктор. – И вообще он болен. Поезжайте, конечно. И постарайся у них обязательно узнать, что это за болезнь, какой у нее исход, как передается инфекция. Может, у них есть лекарства против нее.

– Обязательно узнаю. Хотя не представляю себе, как это мы будем переписываться через стену.

– А почему они все-таки не выходят?

– Да вот боятся глетов. А мы даже не знаем, кто такие эти глеги и как они выглядят. Может, и нам их надо бояться. А ты что будешь делать?

– Я буду спать, – сказал Виктор. – Приедешь разбудишь. Очень хочу спать.

– Конечно, спи, – поспешно проговорил Казимир. – Ты устал как черт.

Виктор видел, что Казимир поглядывает на него с опаской, но ему было уже все равно. Он знал, что если хоть немного не отоспится, то не вытянет.

– Иди. Все в порядке, не бойся, – сказал он.

Он вернулся в изолятор, еле передвигая ноги. Юнг по-прежнему сидел не шевелясь и глядел в пол.

– Герберт, – тихо сказал Виктор. – Если я лягу спать, ты меня разбудишь через три часа?

– Конечно, – Юнг посмотрел на часы. – Через три часа – значит, в десять часов двенадцать минут я тебя разбужу. Можешь спать.

– А ты так и будешь сидеть? – спросил Виктор, ложась. – Если хорошо себя чувствуешь, попробуй заняться своими записями. Ты ведь хотел привести их в порядок.

Он еще успел увидеть, как Юнг молча поднялся и пошел к столу. Потом сразу заснул.

* * *

На этот раз беседовать было легче. Там, за стеной, уже подготовились к их приходу: расчистили большое окно, и за ним стояло четверо. Когда глаза немного привыкли к беловатой мерцающей полумгле, Казимир сказал:

– Нет, они, конечно, разные. Нам они кажутся похожими только потому, что сильно отличаются от нас. Как европейцу кажутся вначале похожими все японцы или китайцы. Посмотри. Вот этот, высокий, – старик. А тот, позади, наверное, очень молод... или нет, это женщина... да, определенно женщина!

– Ну, что ты! – усомнился Владислав.

– Посмотрим, – Казимир продолжал вглядываться в странные птичьи лица тех, кто читал их письмо, прижатое к перегородке.

Окончив читать, они начали оживленно переговариваться. Их жесты и мимика были настолько своеобразны, что нельзя было понять, радуются они или огорчаются. Казимиру показалось, что они чем-то рассержены; потом он решил, что за стеной идет ожесточенный спор. Один из спорящих повернулся к астронавтам и начал что-то горячо говорить, потом вдруг умолк, открыв рот.

– Вспомнил, что мы просили писать, – догадался Казимир.

– Уж очень ты проницательный, – сказал Владислав. – Прямо ясновидец.

– Прочел бы ты столько их книг, сколько я за эти дни, тоже стал бы проницательным... Вот начали писать... Ну, конечно, это женщина! Чего смеешься? Женщины здесь носят высокие головные уборы, и одежда у них более яркая, чем у мужчин.

– Однако вид у этой дамы... – заметил Владислав.

– А ты представь себе, какими уродами кажемся ей мы, – усмехнулся Казимир. – С нашими толстыми носами и губами, с маленькими глазами, большие, неуклюжие... Ну, вот и письмо готово.

К перегородке приложили письмо. Казимир напряженно читал его, поглядывая в словарь, а Владислав смотрел на тех, кто стоял за перегородкой. Сейчас и он видел, что они разные. Даже глаза неодинаковые: у старика и у женщины большие, чуть посветлее, не то темно-зеленые, не то темно-коричневые, а у двух других – совсем темные, почти черные. Веки у них все-таки были – тонкие, как пленка, морщинистые, более темного цвета, чем все лицо, – но увидеть их удавалось лишь тогда, когда люди-птицы опускали глаза. Это были первые разумные существа, которых довелось видеть Владиславу. В первых двух полетах на неизвестные планеты он видел только ящериц да рыб и уж думал, что здесь будет то же. Люди-птицы тоже глядели на него, и он чувствовал себя неловко под этим напряженным неотступным взглядом.

– Вот послушай, что они пишут, – сказал Казимир. – Нет, подожди, я проверю кое-что.

Он подчеркнул одно слово в письме, приложил листок к перегородке и показал на скафандр. За перегородкой дважды махнули рукой справа налево.

– Так и есть, – удовлетворенно сказал Казимир. – Слушай. «У нас нет скафандров. В скафандрах глеги не страшны. Но будьте осторожны. Помочь нам можете, если вернетесь сюда и доставите средства против глегов. Когда вы сможете вернуться? »

– Очень деловое письмо, – заметил Владислав. – Остается только выяснить, кто такие глеги и какие средства против них годятся. Может, ядерное оружие?

– Этого им только не хватало! – очень серьезно сказал Казимир. – А насчет глегов я, кажется, догадался. Впрочем, проверим, хоть мой вопрос и покажется им смешным.