ДЗОРИ МИРО 13 страница

«Сколько же там было? » — тлел, время от времени вспыхивая, вопрос в его голове. В дороге он ни о чем другом не мог думать, шофер без умолку болтал, Арма ничего не слышал. Глядел из окна кабины на дома, мимо которых проезжали, на деревья, на села, на людей, на поля, на горы и ничего не видел. Он ощущал только жжение в бедре, под карманом. И в мозгу вспыхивал вопрос: сколько же там? Сколько?..

— Арма! — подала голос жена Бадаляна как раз в тот момент, когда Арма разжал кулак с содержимым в ладони Бадаляна.

Не взглянув на Бадаляна, Арма повернулся.

— Не уходи, — сказал агроном.

— Ты бы не хотел опрокинуть стаканчик коньяку и поздравить меня с новым платьем? — улыбнулась женщина.

— Неси, — ответил он отрывисто и сухо, и по пути в кухню женщина ему загадочно улыбнулась. Вернулась она с коньяком, шоколадом и двумя рюмками.

— А Бадаляну нельзя. Его с одной рюмки развозит, такое нести начинает! — Женщина захохотала и закинула ногу на ногу. — Ну наливай. И поздравь меня.

— Поздравляю, — нервно сказал Арма и, выпив, еще раз взглянул на то, как Ерануи сидела. «И все ради такой? Ради этой? » Налил себе вторую рюмку и залпом опрокинул ее в себя.

— А что же ты мне не наливаешь? — обиженно сказала Ерануи и наполнила рюмки. Потом задумчиво посмотрела на рюмку. — Все вы серьезные, скучные люди. Только и знаете: дом — Бовтун, Бовтун — дом. Разве это жизнь? Я уже не надеюсь когда-нибудь подняться на сцену. Лет пять, если не шесть, роют фундамент Дома культуры. Пока выроют...

— Арма! — позвал Бадалян из спальни, и женщина скосилась туда.

— Что?

— Иди-ка на минутку.

— Зачем?

— Иди, нужно, — засмеялся Бадалян.

А потом агроном потянулся рукой с чем-то зажатым в ней к карману Арма, но тот оттолкнул его руку.

— Мне не нужно. — «Но сколько же там все-таки было? »— Не нужно, —и снова оттолкнул руку агронома.

— Арма! —Агроном цеплялся за него и был жалок, и Арма, глядя в его широко распахнутые глаза, сказал себе: «Ладно, позволь ему... »

Закат.

Солнце село на дальнюю гору и улыбается щедрой мудрой улыбкой: хотите, останусь, хотите, вечно буду сидеть на этой горе? Хотите?.. Да нет, лучше уж я уйду, а вы спите. Спите, позабыв обо мне и о себе.

На крышах холодно поблескивали антенны, помогающие пробиться сюда новостям со всего света. Тени домов, деревьев, заборов с мягким спокойствием легли на дорогу. Чье-то разбитое чердачное стекло сверкало в лучах заходящего солнца, и дергалось в нем пламя, подобно шее петуха под ножом.

— Ты куда, Арма?

Арма шел напрягшись, с неестественно задранной головой. Взгляд его застыл, правую ногу он почему-то резко выбрасывал вперед.

— Что? — обернулся он на голос. Его окликнул, оказывается, парень-тракторист.

— Куда, говорю, разогнался?

— Иду пить. — Пить?.. Такого намерения у него не было, у него вообще никакого намерения не было, он просто не знал, куда несут его ноги.

— Пить? —улыбнулся тракторист.

— Да, пить, — повторил он твердо. — Я нынче к тебе в карман залез, а тебе и невдомек! Пошли!

Тракторист слегка удивился, потом потер ладонь о ладонь и перемахнул через забор.

Когда проходили мимо конторы, Арма остановился.

— Позови их.

— Кого позвать?

— Всех, кто там есть.

«Идите! Нынче я к вам в карман залез! » — заорал он мысленно.

— Вина!..

На столах было много вина. В основном были вино и остатки кое-какой еды: хлеб, сыр, колбасная кожура. И винные бутылки — закупоренные, начатые, пустые. Пустые громоздились больше под столами, они стояли, валялись, катались возле ног, позвякивали.

«Вина!.. » — то и дело кричал Арма. Он сидел возле буфетной стойки. Рядом с ним были Варос и Баграт. Напротив сидели Сантро, Артуш, Каро.

Какой-то юнец призывал его выслушать:

— Тихо!.. Тихо!.. — Но его никто не слушал. — Одну минуточку! — Он поднял указательный палец.

Вокруг смеялись.

— Тихо!..

— Люди вы или...

— Тьфу! — плюнул юнец, собиравшийся произнести тост. Он выпил и опустил затуманенный взгляд в пустой стакан.

Кто-то затянул пьяным голосом:

Ты летишь над землей, как орел над скалой...

— Джаааан, — простонала столовая, —... ааан...

— Вина!..

—... на!..

Зазвенели стаканы, люди поднялись на ноги...

Оглашает просторы твой клич боевой!..

— Джаааан! — Кто-то подкинул кепку к потолку, а ловить не стад.

Пели все кто во что горазд, не слушая друг друга, и песня задыхалась в шуме и гаме:

Ты всегда у армян свет в очах, Андраник...

— Где он, Андраник?., Где цолкдцодец Андраник?.. — Сантро встал на ноги.

— Его паша...

— Молчать! — загремел Сантро. — Я всех пашей, — и он выругался.

— И буду ее за это бить! — орал Баграт на ухо Арма. — Не женское это дело — подымать два полных ящика. Я мужчина, а значит, я и должен содержать семью. Я ей не позволю...

— Я дом продаю! Я дом продаю! Покупатели есть?

— Кто не выпьет за «Арарат», я того... Раз... Два... Три...

Наши горы твой дом, твой очаг, Андраник...

— Джаааан!..

— Да я с ней разведусь, честное слово, разведусь... чертово отродье... она с самого начала хотела мою мать из дрму выжить...

Каро достал из кармана карандаш и бумагу и пододвинул к себе бутылочную пробку.

— Выкинь дурь из головы! — заорал Арма. Он выпил вино, стукнул стаканом по столу и потянулся к склонившейся над бумагой голове Каро. — Ты ведь даже не представляешь, как эта чертовщина выглядит! Бросай ты это!

— Бросай, дурак!.. Дурак он дурак и есть, что ты с ним связываешься, Арма? — Баграт махнул рукой. — Я ей сказал: «Убью, ежели еще раз тяжесть подымешь! »

Стакан гранатного вина К сосцам прекрасной Анаит ^{^[18]}Тяни смелей!

Потом напиток огневой На души гибнущих творцов Легко пролей!

— Ну, Варшам, и стишок написал твой сын! «К сосцам прекрасной Анаит»!.. Бесстыжий! Вот чему он в городе научился! Ха-ха-ха!..

— Не смей Анаит трогать! —Артуш вскочил и схватился за бутылку.

Арма едва успел удержать его руку.

— Не смейте про Анаит трепаться! —орал Артуш.

— Спрашивается, тебе-то она кто? Лучше б ты так Про защищал, шалопай, — сказал Баграт.

— Не твое дело.

— Убирайся отсюда, —рявкнул Баграт и тут же позабыл о существовании Артуша. — Я со злости, Арма, ни вчера, ни сегодня даже камень рубить не мог. Пришел домой, чтобы ее отделать под орех, а она из дому смылась. — Он ругнулся. — Да куда она, моя женушка дорогая, денется? Ночью хочет не хочет, а домой придет! После этого ноги ее больше в поле не будет!.. Я во всем виноват, один я виноват! — И Баграт постучал кулаком по своему лбу. — Женщина женщиной должна быть, и пусть она своими женскими делами занимается, — и он кому-то невидимому погрозил пальцем.

— Тихо, тихо, минуточку!..

— Да слушай же, сынок, — передразнил кто-то Мару- хяна.

— Ха-ха-ха...

— Тьфу! — Парень выпил вино, так и не произнеся тоста.

Фидаи \ джан фидаи!

Смотрят матери вам вслед...

— Джаааан!..

— Вина!

— Раз... два... три. — Сантро, встав в полный рост, громко считал. — Десять!.. Все!.. Нет больше Мохамеда Али!..

Султан Муша Карапет

Пусть хранит вас всех от бед!..

— Отправлюсь к святому Карапету, другого выхода нет... Чемпион мира —мой Давид, и мое право... — Сантро скрипнул зубами.

Арма обнял Сантро за шею и прижался лицом к его лицу. Сантро оттолкнул его и взглянул по-недоброму, желчно. Потом в глазах его вспыхнули искорки, он обнял голову Арма, прижался лбом к его лбу. И тут же упал на стул и плечи его заходили ходуном —рыдал.

— Вина!..

Варос оторвал взгляд от стола.

— И отец как назло заболел, — покачал головой. — Какое сейчас время болеть? — простонал. — И не ест ничего!.. Слышь, Арма, не ест ничего! — потянул Арма за рукав.

— Ну и правильно делает.

Варосу показалось, что Арма ослышался.

— Отец не ест ничего!

— Я и говорю: правильно делает.

Варос так и застыл с раскрытым ртом. А Арма смотрел на разгоряченных вином шумных мужчин.

— Так, ежели он есть не будет, он ведь помрет, — объяснил Варос.

Арма в упор смотрел на Мирака. Когда он вошел? Арма хотелось перехватить взгляд старшего брата, но тот на него не смотрел, не желал смотреть, и Арма это понял.

— Вина! — заорал Арма.

Мирак искоса посмотрел на него и тут же отвел взгляд.

— Вина! — заорал Арма еще громче.

— Ежели есть не будет, помрет! — Варос тянул Арма за рукав.

«Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят, — и Мирак толкнул под столом ногой пустые бутылки, — больше ста... — закусил губу. — Как он выпутываться будет?.. Есть у него при себе деньги?.. А откуда им быть?.. И потом надо ж до такого додуматься — собрал всех встречных-поперечных и поит!.. Да, его не поймешь... »

Мирак посмотрел на младшего брата сбоку, и сердце у него дрогнуло. Арма сидел, вытянувшись в струнку, и лицо его было прекрасным и мужественным. Мирак залпом опорожнил стакан, поднялся, подошел к Арма, обнял брата за шею, поцеловал и шепнул на ухо:

— Выпутаешься?.. Есть у тебя деньги?

— Много! — Арма поднял руку над головой. — Много! — «А все-таки сколько там? » — Вина! — Он чокнулся с Мираком. — За нашего отца!

— Арма! — цеплялся за него Варос. — Ежели отец есть не будет, он помрет! Помрет! Понимаешь? — закричал Варос.

— Понимаю, — и Арма высвободил руку. — Устал человек есть, что вы все от него хотите?

— Арма, — Варос попытался было подняться, но тут же снова плюхнулся на стул. — Ты хочешь, чтоб мой отец помер?

— Тьфу, ну и дурак ты! Не я хочу, а он этого хочет, твой отец этого хочет! Понял человек, что лучше умереть, чем жрать, вот и умирает...

— Арма!..

— Да заткнись ты! — заревел Баграт. — Верно Арма говорит. Раз срок настал, пусть помирает. И отец твой помрет, и Марухян помрет... Арма, — затряс он Арма за плечо, — я не я буду, если я из Марухяна душу не вытрясу. По какому такому праву он женщин заставляет по два ящика за раз на спине таскать? Дурак, — ткнул он пятерню в грудь Вароса, — ты б лучше о своей жене подумал!

— Каро!.. Ха-ха-ха!

— Когда ты колонну-то свою построишь, а?

— В церкви свечу зажгу, чтоб у Каро удача была!

— А я петуха в жертву принесу! Ха-ха-ха!..

А Каро сидел смирно, и неподвижный взгляд его был устремлен на стену, он словно не слыхал ничего.

— Тихо!.. Минуточку!.. — надрывался парень.

Потом, осознав тщету своих призывов, с полным стаканом подошел к Арма и попросил, чтобы тот установил тишину, он тост произнести хочет.

— Не стоит, — Арма запустил руку в кудри парня и дружелюбно потрепал их. — Все, что хочешь сказать, скажи в уме и выпей.

— Нет, я хочу, чтобы все слышали.

— Да все равно не услышат. Мне скажи и выпей.

— Так ведь я хочу тост за твое здоровье произнести!.. Тихо!.. — заорал парень.

Арма потянул его за рукав, заставил сесть.

— Молча пей.

— Арма, — парень горячо тряхнул головой, — я тебя очень полюбил... давно, я еще пацаном был. Помнишь, как ты за Бадаляна заступился, избил тракториста Напо? Вернее, даже не избил, а двинул раз, но так... И вот за то, что ты тогда Бадаляна защитил, я тебя...

Арма захотелось, чтобы раскрылась дверь и вошел Бадалян. Арма пошел бы ему навстречу, обнял бы его...

— Я тебя тогда полюбил за то, что ты одним ударом Напо с ног сбил. Я ведь тогда мальчишкой был, ни школы за спиной не было, ни армии. Теперь я на это по-другому смотрю: Бадаляна не директор совхоза защитил, не милиция, а ты, простой рабочий парень. И я горд, что я теперь тоже рабочий. Когда наш замполит в армии говорил, что рабочий класс должен быть гордым, до меня это как-то не доходило. А потом, когда увидал, как гордо ты идешь на работу, вдруг понял, что прав был наш замполит... Я тебя очень уважаю, Арма, — парень тряхнул кудрями, — очень...

— Я пошел, — Баграт попытался встать, но Арма ему не позволил. — Да все равно, Арма, — Баграт налил себе стакан, — когда бы я ни вернулся, все равно намну жене бока. И ноги ее больше в поле не будет. Мужчина я или нет?! Пусти... — еще раз попытался встать. — Да если б она не два, а десять ящиков поволокла, этот сукин сын только рад бы был... — И Баграт отпустил ругательство в адрес Марухяна. — Мне ему самому надо бы бока намять...

— Джааан!..

Как мне быть,

Как тебя Не любить?..

— Ребята!

Глаза мои еще влажны...

— Да пусть сперва одну песню допоют!

— Дайте ему носовой платок, пусть слезы вытрет!

— Ти-ши-на!.. Арма, скажи, чтоб замолчали!

— Да пей ты молча, что ты от них хочешь?

— Хочу, чтоб все знали, за что я тебя люблю...

— Садись, говорю!

— Не мешай, Арма, пусть все знают, какой ты! Ты ни на что не жалуешься, как другие, не трясешься над копейкой, потому что ты... ты настоящий рабочий, Арма...

— А она мне говорит: тебе самому жить негде, комнату снимаешь. Вот когда жилье у тебя будет, тогда и приходи руки моей просить. Ты б на моем месте что сделал?..

— Ведь все знают, какой ты, Арма, а молчат... Я тоже хочу, Арма, быть таким, как ты... Замполит прав был, когда про гордость рабочего класса говорил...

Арма смеялся.

— Славный ты парень, я и не знал... Вина!

— Если она из-за жилья упрямится сейчас, то какая ж из нее жена выйдет? Не женюсь я на ней, ей-богу, не женюсь...

— Ты вот мне ответь: по какому такому праву они меня в кооператив не записывают? Прописка-то у меня городская! А в совхозе я временно работаю.

— Напо!.. Наполеон! Ха-ха-ха!

Каро замигал так часто, будто ему мошка в глаз залетела, потом вынул карандаш из кармана и что-то стал чертить на столе.

— Да, я Напо! И ни у кого еще в долгу не оставался... Вот разве что у Арма... Но не беспокойся, и тебе как-нибудь должок верну!..

— Ти-ши-на!.. Арма, мы с тобой всегда рядом должны быть...

— Хороший ты парень, — опять запустил Арма пятерню в кудри паренька. — Наивный...

— Всегда будем рядом, всегда будем вместе!.. Давай выпьем...

— Ха-ха-ха... Хороший ты парень... Силач... Да мы с тобой вместе землю перевернем... Жалко землю, пусть вертится, как вертелась...

— Не шути, Арма... Сам увидишь...

— Ха-ха-ха... Да нет, с таким силачом лучше не связываться... Вон он, мой друг... Варос! — заорал Арма над опущенной головой Вароса.

Варос поднял голову, и задремавшая в ней было мысль вновь очнулась:

— Помрет ведь...

— Кто помрет, Варос джан?

— Отец мой помрет, Арма.

— Не переживай, отец твой человек везучий. Дядя Ерем — везучий человек, — и потрепал Вароса по волосам. — Очень любишь отца?

Варос кивнул.

— Очень.

— Тогда, может, тебе виднее, в самом деле он помирает... Во время войны, когда отцов на фронт провожали, так их любили!.. Во время войны не было человека, которого бы хоть кто-нибудь да не любил... Во время войны...

— Киракосян!

Киракосян, подбоченясь, стоял на пороге столовой, строго смотрел на сборище, и губы его шевелились.

— Давай вместе выпьем, товарищ Киракосян.

— Ежели со мной не выпьешь, кровно обижусь! — Напо стоял напротив директора с двумя полными до краев стаканами, проливал вино на пол и твердил: — Кровно обижусь!

Киракосян поверх головы Арма смотрел на пустую буфетную стойку. Не глядя на Напо, взял он из его рук стакан, не глядя на Напо, чокнулся с ним и вернул стакан.

— Кровно обижусь!..

— Да ладно, считай, что я выпил.

— Кровно обижусь и на работу не выйду, — полушутя-полусерьезно настаивал Напо.

Киракосян взял стакан, пригубил вино и снова поставил стакан на открытую ладонь Напо. Потом подошел к буфетной стойке, повернулся к окну, смотрел на темную вечернюю улицу и ждал, что Арма к нему подойдет. Но тот лишь предложил ему стул, а сам потребовал еще вина.

Но буфетчик только развел руками и извиняющимся тоном сказал директору совхоза:

— Больше нету. Я им уже двадцать раз говорил, больше нету.

У Арма со злости даже лоб покраснел, и он вдруг заметил, что буфетчик похож на крысу.

— Крыса ты, сукин сын! — Он вскочил на ноги. — Вина!..

— Ты пьян? — Киракосян протянул ему пачку сигарет, чтобы Арма к нему подошел. — И ты, оказывается, пьешь? — «Не может он экспедитором работать, — подумал директор совхоза. — Надо этому чокнутому Бадаляну сказать, чтоб его уволил». Директор сделал полшага навстречу Арма, в протянутой руке он продолжал держать пачку сигарет, должен же Арма, в конце концов, подойти. — И ты, оказывается, пьешь? И ты?

— Я? Да откуда мне уметь пить? Откуда мне уметь курить? Откуда мне уметь грустить? Откуда мне уметь радоваться? — сказал Арма громко, нараспев, и те, что сидели поблизости, подхватили его слова и его тон, и на какой-то миг могло показаться, что люди хором поют.

Киракосян, насупив брови, смотрел теперь на противоположную стену, и губы его шевелились.

— Ты ведь серьезный, приличный человек, так на кой черт ты столько народу собрал? Разве это дело?

— Не дело, товарищ Киракосян, не дело, — и Арма рассмеялся.

— Он еще смеется! Он еще смеется!

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Считайте, что каждый дремлет возле стены своего дома, дремлет и даже мух с себя не сгоняет... Ха-ха-ха... Не беспокойтесь.

— Заканчивайте, хватит пить, пора и честь знать, — и директор совхоза дал понять, чтобы ему протянули стакан. И, глядя на стену, произнес: — Ну будьте живы-здо- ровы, живите по совести и работайте на совесть...

— Тсс!..

— Тихо!..

— Не слышно!..

— Погромче, погромче, товарищ Киракосян!..

— Вы ж молоды, вы и без вина веселиться можете! — Директор совхоза протянул вперед руку. — Вы молоды! Так старайтесь, пока молоды, меньше пить и больше работать!

— Что-что?..

— Да говорят вам: радуйтесь без вина и работайте! — заорал Арма. — Ясно? Работайте!

Киракосян еще раз предупредил Арма — пора заканчивать, как бы чего не вышло — и, сопровождаемый пьяным гомоном, вышел на улицу.

Арма стоял возле буфетной стойки, и затуманенные глаза его смеялись. Он кулаком потер лоб и снова заметил, что буфетчик похож на крысу.

— Крыса!

— Вина дать? — улыбнулся буфетчик.

— Крыса!.. Считай! — Он полез в карман за деньгами и кинул деньги вместе с собственным кулаком на стол. — Сколько? — заорал. — Сколько?

— Ровно двести, Арма джан.

— Сколько?

— У тебя? — Буфетчик взял деньги, посчитал. — Тут пятьдесят.

— Ха-ха-ха!.. Пятьдесят! — Арма обернулся к сидевшим за столами и заорал: — Пятьдесят!.. Сукины дети, я ж к вам в карман залез, а вы молчите!..

— Сто пятьдесят рублей не хватает, Арма, — сказал буфетчик.

— Запиши мне в долг, крыса. С получки отдам.

Арма шагал темной улицей, свет, лившийся из окон,

высвечивал колдобины, тревожил ползучую темноту. Шел он спокойно и даже бесшабашно. Вот сейчас придет домой, поиграет с ребятишками Мирака, сварит себе горький черный кофе и...

— Арма!

Жена Бадаляна сидит возле раскрытого окна и листает иллюстрированный журнал. Бадалян по ее просьбе сколотил широкую деревянную тумбу. И Ерануи частенько пододвигала ее к окну.

— Домой идешь? — Ерануи наклонилась вперед гибким станом, и черные распущенные волосы ее вырвались за окно. — А мне скучно, — проговорила она. — С ума схожу от одиночества.

— А что, Бадаляна дома нет?

— Ах, боже мой, уж этот ваш Бадалян!.. В конторе кричит, надрывается!.. А домой придет, смеяться будет.

(«Отчего, Арма, мой смех Ерануи нервирует?.. Ха- ха-ха! »)

Арма собрался пожелать ей спокойной ночи, но почему-то достал сигареты.

— Могу угостить тебя кофе и американскими сигаретами. Заходи. — Черные красивые глаза Ерануи дерзко поблескивали, а в чуть приоткрытых губах пряталась плохо скрытая усмешка.

(«Когда ты к нам заходишь, Арма, Ерануи так рада, так рада. Так заходи почаще. Ха-ха-ха»).

— Ну заходи же! — нетерпеливо повторила женщина.

— Спасибо. Ваша дочка спит, наверно, я помешаю.

— Боже мой! Ваша! Вы! — Ерануи покачала головой. — Я с тобой давно на «ты» и тебе даю то же право. Не люблю, когда люди не умеют пользоваться тем правом, которое им дают, — женщина выпрямилась на стуле, обеими руками стала прибирать волосы, потом нервно рассмеялась.

Арма бросил сигарету на землю и, стиснув зубы, стал ее давить подошвой. Вот сейчас она превратится в пыль и одним махом перелетит через окно в комнату.

(«Я тебя не ревную, Арма. Знаю, что ты... Ха-ха-ха... »)

«Ну ее... » — Арма со злостью посмотрел на женщину.

— Это уже мне нравится больше, — прошептала женщина.

«Ну ее... » Но почему ноги словно приросли к земле? Он хотел было двинуться, но ему показалось, что сигарета прилипла к подошве. Вот сейчас он ее раздавит, растопчет и пойдет... Вот так... Вот так... Но его уже с ног до головы обволок загадочный женский шепот и отозвался в нем горячей дрожью, пробежавшей по всему телу. Темная, в выбоинах дорога уцепилась за ноги Арма бесчисленными шелковыми нитями. Арма напрягся, рванулся, пытаясь оборвать эти белые тонкие нити, проникшие уже к нему в вены, и больше не смотрел на окно.

«Ну ее... » Арма полез в карман за сигаретами. Хорошо, что люди придумали сигареты, будь благословенна эта щепотка яда!

(«Я еще ни разу на Ерануи не поднял голоса, Арма. Она по самому пустяковому поводу кричит, психует, бьет посуду, а я только смеюсь... »)

И Арма показалось, что Бадалян прошел где-то сбоку, справа.

(«Не отлупить ли ее разок, а, Арма?.. Ха-ха-ха... »)

Теперь Бадалян прошел слева.

(«Не переехать ли мне в город?.. Она упрашивает. Давай переедем, говорит, давай переедем, говорит, и целует меня...

Да, надо ее как-нибудь поколотить... Вот следующий раз, когда начнет ни с того ни с сего психовать, кричать и бить посуду, я ее... Ха-ха-ха... »)

«Да прекрати свой идиотский смех! » Арма потер лоб кулаком и ускорил шаги. Вот и дом... Окна распахнуты и светятся... А вот и кровать... его кровать...

Какое это чудо — сон!.. Какое освобождение!..

Полноводная мутная река с заросшими берегами. Река бурная, она шумит и катит камни. И течет она неизвестно куда. И извивается. И теряется где-то в тумане. Не видно ни неба, ни горизонта... И он плывет по этой реке, и мутные волны плещутся ему в лицо, его затяги- зает в водовороты, он ныряет и опять оказывается на поверхности воды, захлебывается, но плывет дальше. Он хочет выйти на берег, но камни почему-то цепляются за руки и за ноги и тянут его на дно. От одного избавится — другой цепляться начнет, высвободит ногу — на руке груз. А вот теперь рдин за шею уцепился и тянет, тянет на дно. Как он уцепился-то без веревок? Непонятно.

«Помогите! » — кричит Арма, но голоса его не слышно.

И колотят его мутные волны, и уходит он под воду и плывет дальше. Но куда?

И вдруг — вроде бы посреди реки — растет ореховое дерево. И вроде бы оно — одно из тех двух деревьев, что растут над каналом. Но почему-то потолще в стволе, и крона у него пораскидистей, и сквозь ветви солнце проглядывает. Среди этого чужого мира только оно, дерево это, и знакомо ему. Оно сильное и доброе, оно зовет и дарит надежду. Он напряг последние силы, рванулся вперед, разрезая волны и освобождаясь от уцепившихся за руки и за ноги камней, и наконец крепко обнял ствол орехового дерева. Подтянулся на руках, ухватился за толстый сук, уселся на него и теперь устало и мирно смотрит вниз. Внизу все та же река, полноводная, мутная, без конца и без начала. Нет ни неба, ни солнца. Свет и солнце только в кроне орехового дерева... Он смотрит вниз устало и мирно. И знает, что опасен.,.

На рассвете, когда Арма открыл глаза, у него было ощущение, что он выплыл в божий свет из кокона, прорвал шелковистую пленку и выплыл. И тут же, подобно утреннему лучу, его пронзила мысль:

«Всякий человек каждый день рождается и каждый день умирает... »

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ^{^[19]}

довольно повернулся лицом к стене. Сделал знак притихшим людям уйти, но дал понять, чтобы остался Арма. Сын подложил под него несколько подушек, помог приподняться. Ерем, часто мигая, обвел взглядом комнату, уставился на потолок — ердык искал. Вдруг сообразил, что это не сельская кухня, а комната с высоким потолком в поселке Акинт. Лицо его сморщилось, он посмотрел в окно и замер. Губы его задрожали. А потом, продолжая смотреть в окно, прерывающимся голосом спросил Арма, какой существует порядок: скажем, он, Еранос Поладян, имеет кое-какие сбережения на сберкнижке, ну, допустим, три тысячи рублей, и, скажем, он, Еранос Поладян, сам этих денег получить не сумеет и хочет передать книжку сыну, Варосу Ераносовичу Поладяну. Так вот как Арма считает, выдадут Варосу эти деньги?

— Конечно, выдадут, дядя Ерем, — заверил его Арма.

Но ведь на свете столько всякого жулья, как бы с этим

делом не вышло какого надувательства. Не лучше ли, ежели на сберкнижке рядом с подписью Ераноса Пола- дяна будет подпись свидетеля, Арма Мокацяна?

— Как хочешь, дядя Ерем.

Так пусть подпишется, пусть подпишется, осторожность не помешает. На свете столько всякого сброду! Много всяких, которые горазды на чужое добро зариться. Пусть принесет Арма бумагу, хорошую ручку и запишет слова Ерема. И пусть начнет так: по поручению Ераноса Поладяна слово в слово записал... И пусть упор сделает на то, что Еранос Поладян эти три тысячи нажил в поте лица своего и теперь завещает их.

— Три... тысячи... два... раза... напиши... цифрами... и... буквами...

Да, завещает он эти три тысячи сыну своему, Варосу Ераносовичу Поладяну.

Потом попросил Арма поднести ему эту бумагу и дрожащей рукой поставил свою подпись, дрожащей рукой сложил бумагу вдвое и сказал сыну, чтоб тот из подушки вынул сберкнижку, и протянул ее вместе с бумагой, написанной Арма, сыну.

— Да что ты, отец! — простонал Варос.

— Бери... бе... ри... — Ерем глубоко заглянул в глаза сыну, потом посмотрел в окно и умолк.

Потом вспомнил, что Сантро ему должен пятьдесят рублей, три месяца назад взял и до сих пор не отдал...

Торопить, конечно, не надо, может, человек в затруднении, но сын знать должен, что Сантро им должен пятьдесят рублей.

— В сенях... в сенях...

И пусть еще сын знает, что в сенях в левом углу среди кучи гвоздей лежит мешочек с николаевским серебром. Это он, Ерем, в наследство от своего отца получил. Надо серебро в другое место переложить. А то еще мыши, будь рни неладны, чего доброго, растащат. И вообще осторожность не помешает. Осторожным надо быть и дальновидным. Кто знает, может, настанет время, когда серебро будет цениться дороже золота...

Ерем долго молчал и смотрел в окно. Если б глаза у него были закрыты, показалось бы, что его уже нет... Но Ерем шевельнул губами, сын приблизил к нему лицо, напрягся.

— В вой... в войну...

В последний год войны Ерем взял в долг у Мело пуд ячменя. Мело был добрый человек, говорил: да ладно, потом отдашь. Время шло, а долг так и остался неотдан- ным. Так вот пусть сын знает, что единственный долг Ерема на земле — этот пуд ячменя... Да, добрый был человек Мело. Царствие ему небесное. И пусть сын знает, долг живых — помнить ушедших. И свои долги ушедшим помнить надо. Нет Мело, но есть его сыновья, живут они в Ереване, надо их разыскать и вернуть долг в десятикратном размере. И плох будет сын, ежели он не отдаст долг отца...

— Отец!..

Нет-нет, все так... Он, Ерем, уходит, и нужно ему на этой земле с людьми рассчитаться. Пуд ячменя на его совести. И горе сыну, ежели долг отца не погасит. Пусть на том свете Ераносу никто не смеет счет предъявить...

— Отец!

Дверь приоткрыла старуха Занан. Вон!.. Ерем замахал на Занан рукой. В самом деле, чего от него хотят? Зачем они сюда приходят? Кто их звал?

Арма взял Занан под руку, вывел в соседнюю комнату, а там сказал собравшимся, что Ерему лучше.

«А ты что, умирая, завещать будешь, матушка Занан? »— мысленно обратился к старушке Арма.

— На работу идти, Арма?

— Нет, матушка... — «Что ты завещать будешь, умирая? »

— Помрет Еро, Арма?

«Перед смертью позови меня и завещай мне облака».

— Помрет Еро, Арма?

«... Завещай мне облака, матушка... »

Арма стоял на пустой улице и не знал, что ему делать. Рука сама собой потянулась за сигаретами. Благословен гот, кто придумал эту щепотку яда!..

После ухода Арма тишина стала мучительной, давящей. Взгляд Ерема застыл на окне, сына — на двери. Куда ушел Арма?.. Где мать?.. Отчего ребятишки не шумят?.. Почему дверь закрыта, воздух ведь отцу нужен?..

— Дверь открыть, отец?

Взгляд Ерема застыл на окне.

— Дверь открыть?

Ерем отрицательно качнул головой. Губы его шевельнулись. Варос напрягся. Отец еще раз сказал про пуд ячменя, который надо отдать сыновьям Мело, и вообще пусть Варос дружит с сыновьями Мело, люди они работящие и гордые. Гордые — это главное... Правда, в свое время оставили они Мело одного в селе, но, когда тот помер, съехались, предали его земле честь по чести, а года не прошло, памятник поставили. Такого другого камня на всем кладбище не сыщешь: красивый, высокий, дорогой... А ежели разобраться, кто был Мело? Всего лишь пастух. И что он в наследство сыновьям оставил? Между нами говоря, ни копейки он им не оставил. А сыновья вон какой памятник отгрохали! Долг свой выполнили. Так каждый сын поступать должен, в ком есть гордость и самолюбие. Не будь на могиле Мело такого памятника, кто бы помнил старого пастуха? А сейчас помнят... То-то!