Джиншу и Пайротто

Летом на втором этаже всегда приятно отдыхать: тепло солнечных лучей, запах крон деревьев, звуки птиц, играющее тихую мелодию радио. Идиллия. Но сегодня что-то не так. Ах да, вот оно — за окном издалека слышен звук, как высоко в небе пролетает самолёт, такой знакомый, родной. В последнее время этот звук редко меня посещает — из-за слепоты я больше не могу проектировать самолёты.

Интересно, где же ты сейчас, мой старый друг Пайротто? Мы ведь с детства мечтали стать пилотами. Свободно парить в небе, путешествовать по миру куда душа пожелает. Наверняка ты и сейчас летишь куда-то в новое, прекрасное место.

Почему же я так и не стал пилотом? Почему выбрал роль авиаконструктора, отнявшую у меня зрение? Почему выбрал не сидеть в самолёте, а лишь видеть его на бумаге и с земли? Что же пошло не так…

Помню, мы родились и выросли среди мелких, обветшалых домиков, вокруг простирались лишь бесцветные, серо-жёлтые поля. В тот день мы сидели на крыше одного из заброшенных домов. Не уверен играли ли в слова, в которые ты всё время меня обыгрывал или мастерили очередную диковинку, чтобы попугать местных, но мы точно были вместе.

И в один момент, посреди этой пустоты и унылости в небе пролетел самолёт. Небольшой, но яркого, огненно-алого цвета. Мы долго наблюдали за его спокойным, неспешным полётом, что у нас даже заболели шеи. И тем не менее, до самого конца провожали взглядом, пока он не сел за дальними холмами.

Потрясающая, должно быть, вещь — полёт, подумал я тогда. Как же мне хотелось тогда очутиться в кабине того аппарата, посмотреть сверху вниз на землю, на всю картину целиком, с её полями, реками и домами; подлететь вверх, прикоснуться к облакам. Всё то, что от рождения могли птицы и, казалось бы, недоступно людям, в том момент было реальным, таким близким.

— Смотри, Джиншу, как же прекрасен полёт! — обратился ты. — Я хочу облететь свет, побывать во всех, самых красивых местах. Увидеть маковые поля, огромные водопады, старинные города. Взглянуть на всё сначала сверху, потом снизу. Джиншу, я обязательно стану пилотом.

А я ответил, что тоже хочу стать пилотом. И в тот момент мы пообещали друг другу, что вместе облетим весь мир.

Вспоминая об этом сейчас, кажется, что нас было просто невозможно разлучить. Хотелось бы мне встретиться с тобой сейчас: пощупать твоё лицо, услышать голос, такой же ли он звонкий и целеустремлённый, или вся его сила скрыты под старческим кряхтением; расспросить в каких местах ты успел побывать и куда держишь путь дальше.

Ветер усиливается и сдувает на пол трость. Я нащупываю ручку окна и закрываю его. Музыка стала чётче, а звуки снаружи стихли, все кроме самолёта, как будто всё приближающегося сюда.

Да, было бы здорово встретиться…

Вот только, не знаю, захочешь ли ты увидеть меня? В последнюю нашу встречу точно не хотел. Понимаю, ты думаешья предал тебя, отказавшись от полётов, бросил осуществлять нашу мечту в одиночку. Да я и сам сейчас так считаю.

С головой погрузившись в проектирование всё новых и новых аппаратов, я совсем потерял ход времени, было некогда об этом думать. Но теперь, когда глазами я слеп, у меня есть много времени для размышлений.

Хотелось бы верить, что когда-нибудь ты сможешь меня простить, но кажется, в тот раз я всё испортил.

Середина августа, жара. Раскалённое до бела солнце жгло глаза и, как будто, стремилось растопить металлический ангар, как домик из шоколада; а разогретый воздух настолько обленился, что только с большим трудом, нехотя достигал лёгких.

Моя команда чего-то копошилась в моём старом самолёте. Только не помню… ах да, их привлекла самодельная система катапультирования. Я сидел рядом и перечерчивал открывающиеся внутренности старой машины слой за слоем.

Отвлёк меня вид садившегося в нашу сторону самолёта. А когда он через несколько минут подъехал к соседнему ангару, я сразу его узнал. Только ты мог так ужасно ухаживать за своей техникой. В тот момент я даже удивился, что ты вдруг решил прилететь на диагностику. Я приветственно помахал рукой, а ты, заметив меня, резко отвернулся.

Когда мы закончили, на улице продолжала бушевать жара. Заметив тебя, сидящего на земле, облокотившегося о стену, я подошёл и протянул бутылку воды. Должно быть непросто летать в такую погоду, в близи к солнцу невольно и загореться можно.

— Знаешь, зато я в любой момент могу полететь куда попрохладней. А как замёрзну — туда где потеплей.

Да, иногда казалось, что мне этого действительно не хватало. Признался — мне стыдно, что оставил тебя одного, но выбор сделан, и я о нём не жалею. И, как мне казалось, без меня ты ничего не потерял. И чем злиться, лучше посмотреть чего за это время я смог достичь.

Неохотно, но ты согласился, и я провёл тебя в ангар. Но стоило ступить за порог, как твоё лицо исказилось в ужасе и гневе, волосы поднялись дыбом, а на лице и руках проступили вены.

— Джиншу… что это такое?! — едва слышно прорычал. — Что случилось с нашим самолётом? Что ты сделал?

Не понимая от чего ты разозлился, я спокойно ответил, что разобрал его, чтобы изучить, он всё равно больше не летал. Ты ведь сам помнил как я всё время в нём копошился, стараясь сделать безопаснее. Но от моего ответа ты только ещё сильнее покраснел, а из ушей вот-вот был готов пойти пар.

— Так ты и от него избавился… От всего что было дорого, от всего на что потратил всю жизнь и от всех кто её с тобой разделил… — ты сделал глубокий вдох и тихим, но от этого не менее гневным голос сказал: — Теперь я полностью тебя понял.

Ты развернулся и ушёл прочь. А вскоре и улетел, больше не сказав ни слова.

Это была моя ошибка. Которую уже вряд ли исправить. Но я до сих пор не понимаю, как можно злиться из-за такой рухляди, тем более когда сам не следишь за своим самолётом. Конечно, мне и до сих пор жалко, что пришлось разобрать такого красавца, каких больше не делают, но зато мой новый самолёт смог вобрать всё лучшее от него.

Поток мыслей обрывается, внезапно прервавшим свою монотонную мелодию, радио. Теперь звонкий голос громко и уверенно читает стихи.

Совсем простенькие, дилетантские. Но что-то есть в них или в голосе, так страстно и искренне их читающем. Я невольно заслушиваюсь. Что-то в этом человеке напоминает мне меня. Я ведь тоже в отрочестве пробовал писать стихи, но получалось совсем скверно, и я сразу бросил это дело.

В те годы мы ещё были пилотами. Летали по всему континенту, перевозя посылки и письма. Но хоть мы и были как никогда близки к своей мечте, мне в то время ничего не приносило удовольствия. Наверное потому, что казалось, будто ты был во всём лучше меня: в пилотировании, ориентации, знании карт, в отношении к работе. И меня это злило. Но ты всё равно старался меня поддерживать и помогать.

Страна романтиков и поэтов. Даже в небольшом городке где мы остановились было пять или семь мест где поэты могли читать стихи, а барды — петь песни. А осенняя пора, покрывающая всё огненно-бронзовой пеленой добавляла этому месту ещё больше шарма.

Я удобно обустроился на крыше своего самолёта с блокнотом и ручкой, стараясь вымучить ещё хоть одну строчку, пока из салона выветривался запах палёных пластика и резины. С пустынного холма где мы приземлились открывался вид на весь город. Среди крошечных, как будто кукольных домиков выделялась высокая башня, завораживающая своей элегантностью и так и кричащая о своём величии.

Наконец я дописал строфу, как раз к тому моменту, когда ты вернулся с заказа. Вид у тебя был на редкость счастливый, что ты даже слегка подпрыгивал в походке.

— Это потрясающе! Никогда не видел таких живописных мест, тут всё так красочно и ярко! А ты чем занимаешься, Джиншу?

Я показал что у меня получилось сочинить. Ты пробежался глазами несколько раз по странице, после чего, ухмыльнувшись, протянул мне назад блокнот.

— Глупость какая. Ерунда это всё, лучше бы книжку умную почитал о том, что у тебя уже хорошо получается, чем бумагу марать. Тебя все эти поэты вдохновили? Наверное у тебя и правда есть талант к творчеству, но лучше попробуй направить его в полезное русло. А все эти стихи только время тратят.

Да, ты был прав, у меня действительно не было к этому таланта. Я быстро всё перечеркнул и выбросил листы. Спасибо, что не дал мне потратить много времени в пустую.

Ты всегда был рядом и старался направить меня по нужной дороге, не дать свернуть прочь от нашей мечты. Но я всё равно тебя бросил. Я обязан извиниться перед тобой лично. Даже если ты не сможешь простить. Теперь это всё что я могу сделать. Где бы ты не находился, какой бы далекой не стала дорога, я тебя найду.

Нащупываю ногой упавшую трость, поднимаю и иду к лестнице, слегка постукивая по полу. Думаю, я знаю кто может помочь с поисками.

Спускаюсь на первый этаж и иду вдоль стены к гостиной, где стоит телефон. Я собираюсь позвонить нашему общему знакомому. Наверняка Алекс знает твой нынешний адрес.

Отсчитывая пальцем каждую цифру набираю номер и жду ответа. Рядом с телефоном слышно необычный запах… что же это… неужели картина? Принюхиваюсь, и правда. В полу метре передо мной весит картина, написанная масляными красками, которую недавно подарил мне Алекс. Как странно, что раньше я этого не замечал.

Недолгое время Алекс и меня учил рисовать, уже после того как я стал архитектором. Но начинал я сам, намного раньше. Интересно — если бы я не попробовал раньше писать стихи, а после и рисовать, наверное и не стал бы авиаконструктором. Но эти первые попытки сделали меня смелее, к лучшему или нет.

Страна художников и скульпторов. Античные статуи и осколки древности там были на каждом шагу. А вместе со статуями древностью пропитались и здания с улицами. Но эта старинность не создавала ощущения заброшенности или дряхлости, скорее величественности и мудрости.

Я сидел в сухой траве вдали от самолёта и пытался запечатлеть его на бумаге вместе с слепой статуей. Казалось, я наконец-то нашел, что мне нравится и успокаивает после выматывающих перелётов, но что-то было не так.

Как будто почуяв мои сомнения, ты подошёл из-за спины. Вид у тебя был удручающим.

— Да знаешь, Джиншу, просто надоело, что мы уже столько времени топчемся на одном месте. Так хочется за океан, увидеть пейзажи, которые здесь даже нельзя представить, вкусить фрукты о вкусе которых сложно подумать. А нас продолжают держать на одном материке, как на привязи, — ты глянул на мой альбом. — А это у тебя что, Джиншу?

Показал получившийся набросок, но ты лишь отмахнулся.

— Опять ерунда какая-то. Говорил же тратить время на что-нибудь полезное… а то так и останемся здесь навсегда.

Я видел, что ты раздражен, поэтому согласился, чтобы не злить ещё больше. Аккуратно сложил рисунок и забрал его с собой.

И возвращаюсь.

Благодарю Алекса за помощь и кладу трубку. Теперь у меня есть адрес, но как я и опасался, живёшь ты слишком далеко, чтобы добраться в одиночку.

Надо попросить кого-то о помощи... может снова Алекса? Хотя нет, это будет слишком нагло. Эх, были бы у меня глаза и самолёт, стало бы куда проще.

Вдруг раздаётся звук от входной двери: «тук-тук-тук… тук… тук-тук». Что-то в нём не так, что-то таинственно знакомое в этом ритме.

«тук-тук-тук… тук… тук-тук»

Я вспомнил… не может быть.

«тук-тук-тук… тук… тук-тук»

— Ты звал, Джиншу? Хотел о чём-то поговорить?

Ты вошёл в залитое закатными лучами просторное, но пустое помещение, где я уже ждал. Оно находилось рядом с аэропортом, где мы пару дней назад остановились на техосмотр и повстречали Алекса.

До сих пор помню это чувство. Я долго готовился к этому разговору, решался, но стоило тебе войти и я разучился говорить: слова улетучились, язык окаменел, а в рот будто кто-то налил воды.

— Так, и-и-и… что это за место?

Наконец я собрался спросить, но язык произнёс совсем не то что я хотел: не думал ли ты когда-нибудь оставить полёты? Заняться чем-то другим?

— Конечно нет. Мы столько лет к этому шли. Было бы невероятно глупо бросить всё после стольких потраченных лет и вложенных сил.

Я выдавил нервный смешок: конечно ты прав. Но что-то мне не давало покоя. А если бы оказалось, что полёты это не твоё и-и-и… оказалось, что у тебя есть талант в другом… и к этому другому у тебя больше лежит душа?

— Да это не имеет значения, даже если продолжу заниматься тем, чем уже занимаюсь, я в любом случае добьюсь больших успехов в нынешнем деле, чем если начну заново. К чему все эти вопросы? У тебя что-то случилось?

Ты волновался за меня, а я всё никак не мог решиться сделать выбор. Не уверен.

— Погоди… Это помещение, ты ведь не просто так всё это спрашиваешь? Джиншу, ты хочешь всё бросить? Тебе Алекс какой-то чуши наплёл?

Я возразил — Алекс был не при чём, постарался объяснить: думаю, я больше не хочу летать. Кажется, наконец нашлось то, чем действительно хочу заниматься — проектировать самолёты. Новые, прекрасные, каких ещё не видел свет.

— Я же сказал, что в этом нет смысла. Поздно уже что-то менять. Просто не слушай ты этого дурака. Уже слишком поздно.

И после этих слов, что-то во мне передёрнулось. Откуда-то появилась уверенность. Извини, но ты не сможешь меня переубедить. Я принял решение.

— Предатель…

Только и ответил ты, перед тем как выйти и захлопнуть дверь.

«тук-тук-тук… тук… тук-тук»

Забыв про трость, споткнувшись пару раз, я добегаю до двери и распахиваю её. В лицо сразу ударяет теплый ветер, принося запах металла и масла. Конечно же, вот что за самолёт я слышал с утра.

— Здравствуй, Джиншу.

Это ты. Хоть и не вижу, но точно узнаю твой голос. Сильно изменившийся с возрастом, но точно твой. Я знаю. Здравствуй, Пайротто. Я так рад, но как ты здесь оказался? Слёз не получается сдержать и я подхожу и обнимаю тебя. Ты обнимаешь в ответ.

Мы проходим на кухню. Я говорю где находятся приборы, ты завариваешь чай. Общаемся, но спрашиваем друг у друга всякую ерунду, лишь бы заполнить неловкое молчание… ведь на то, чтобы спросить действительно важное, не решаемся.

Хочу извиниться… Извиниться за то что бросил. Извиниться за то, что оставил одного. Извиниться за то, что обманывал. Извиниться за то, что завидовал… За то что предал.

«Прости» — говорим мы в унисон.

— Хех, тебе не за что извиняться… Я не должен был говорить тебе всех тех слов. Ты всё правильно сделал... А я ошибался, — говоришь столь спокойно, без какой либо грусти или обиды.

А я всё не понимаю, что ты имеешь ввиду. Ведь я бросил тебя. Бросил нашу мечту. И знаю что совершил ошибку, ведь расплатился за неё своими глазами. А ты, наверняка уже обрёл своё счастье.

— Нет, не обрёл, — без капли досады перебиваешь ты, наливаешь чай и садишься. — Я выключу радио, хорошо? На самом деле летать мне никогда не нравилось. Но, в отличии от тебя, мне не хватило смелости всё бросить, да даже признаться себе в этом.

Просто невозможно поверить, что человека, на которого я всегда равнялся оказался столь несчастным. Но в слухсказал другое: раз тебе никогда не нравилось летать, чего ты хотел на самом деле?

— Сбежать. Сбежать с того жутко скучного, унылого места где мы выросли туда, где было бы красиво, приятно находиться. Но до конца этого не понимал, и найдя одно такое место, где можно было бы остановиться, продолжал лететь дальше. А когда понял, стало уже слишком поздно.

«Слишком поздно» — что-то в этих словах задело меня до глубины души... прямо как в тот раз. Ничего не поздно, говорю я, какой же ты балбес, никогда не бывает слишком поздно. Если точно знаешь чего хочешь, то действуй. Не бойся, мы можем всё начать сначала. Брось свой самолёт, остановись и оглянись. Поможем друг другу, как в старые времена.

— Тебе легко говорить — ты то уже достиг чего хотел.

Но я в этом до сих пор сомневаюсь, о чём и говорю. Работа авиаконструктором лишила меня зрения. Стоило ли это того, вместо продолженияполётов, хоть и без удовольствия?

— Конечно, — уверенно отвечаешь ты. Ведь это то, чего ты на самом деле хотел. Я до сих пор помню, как у тебя горели глаза, когда ты впервые увидел, как разбирают самолёт, вспомни.

И я вспомнил.

За пару дней до нашего расставания. Это был момент, когда я впервые увидел, как собирают новый самолёт. Раньше мне не удавалось взглянуть на процесс изнутри. Ничего подобного.

Вид был завораживающий. Как несколько человек, работали сообща, как единое целое, закрепляя одну деталь за другой, создавая нечто прекрасное.

Насколько это сложное занятие — спроектировать самолёт. Сделать его достаточно легким, чтобы он мог взлететь, и достаточно прочным, чтобы в полёте он не рассыпался. Не должно быть ничего лишнего, каждая деталь должна быть строго на своём месте, одновременно и сильной и маленькой. Но зато в конце, когда каждый винтик закручен, каждая гайка затянута, получится самая невероятная вещь в мире, что подарит ещё одному человеку возможность летать.

Только впервые увидев, как создаётся самолёт, я понял чего на самом деле хочу и хотел всю жизнь. Не летать, но наслаждаться эстетикой полёта.

Но когда понял, стало страшно. Буквально затряслись ноги, а на глаза наворачивались слёзы от осознания сколько времени я потратил не на то, чего хотел. Страх от того, что уже всё потеряно, время ушло и назад не вернуть. Невозможно начать всё сначала, — говорил я себе. — Уже слишком поздно.

И, кажется, последнюю фразу я произнёс в слух, ведь на неё с невероятным возмущением отозвался Алекс.

«Ничего не поздно! — крикнул он тогда. — Никогда не бывает слишком поздно. Тем более для мечты. Если ты наконец-то знаешь чего хочешь, то отвернуться от этого будет верхом глупости. И не важно сколько часов ты спустил не на то, лучше всех быть не возможно, главное быть хорошим для себя. »

Слова Алекса в тот момент заставили меня сделать первый шаг.

Мы идём через поле высокую травы к месту, где ты оставил самолёт. Закатное солнце слегка греет ухо со стороны запада. Высокая сочная трава умиротворяюще шелестит и щекочет лодыжки, оставляя прохладные следы. Я провожу рукой по колосьям и прикасаюсь к сырой земле. Её холодная влага и рыхлость ненадолго отводит меня к воспоминаниям, которыми я спокойно с тобой делюсь:

Знаешь что я вспомнил? А ведь на самом деле мне с самого начала не нравилось летать… с первого полёта. Меня тогда чуть не стошнило.

Совсем юные, наш первый реальный полёт. Но сам процесс я совсем не помню. Только ощущения после. Как выполз из кабины и припал к земле. Как счастлив вернуться на твёрдую почву. Благо хватило ума не целовать. И лишь когда я взглянул на свои руки, увидел, что они дрожат.

Наверное, ещё тогда надо было всё бросить. Но я увидел тебя, как легко тебе это далось и, чтобы не ударить в грязь лицом, сделал вид что мне тоже.

Мы подходим к самолёту, я даже радуюсь невозможности увидеть, как сильно ты его запустил.

Ты поднимаешься с земли увесистый камень и бросаешь вперёд, прощаясь со всем, что не давало тебе идти вперёд.

Теперь мы можем всё начать сначала. И я тебе в этом помогу.