ДЗОРИ МИРО 11 страница

— Кому я сказал! — взорвался где-то голос Баграта. Жена Баграта растерялась, бросила ящик, а ладонь поднесла к губам и засеменила назад к женщинам.

Баграт появился из-за виноградных лоз и зашагал прямиком в персиковый сад. Он ведь строго-настрого запретил жене и дочери подымать полные ящики. Это мужское дело, его дело!

Женщины, прекратив работу, ждали, что же сделает Баграт, и с любопытством глядели на его жену, словно впервые ее видели, эту покрасневшую толстушку.

Только старуха Занан была непричастна к тому ожиданию, она отбирала спелые крупные персики для Каро. Повертит персик со всех боков и в передник.

— Срам какой, — переглянулась жена Баграта с дочкой.

— Поколотит? — не стерпела Про.

Дочь Баграта, опустив голову, двинулась отцу навстречу.

— И правильно сделает! — громко выкрикнула На- зик.

Баграт вошел в сад и потянул жену в сторону.

— Отец! — встряла между ними дочь.

— Да в чем дело, Баграт? — со своей стороны вмешался Марухян. — Работа есть работа.

— Ты это видел? — и Баграт показал на ящики, стоявшие на дороге. — Тебя самого заставлю все перетаскать! — и потянул за собой дочь.

Женщины ревниво и завистливо глядели вслед дебелой жене Баграта, а потом со злостью, с вызовом мерили взглядом бригадира, который что-то недовольно бурчал в адрес Баграта. Невестке Пайцар так хотелось быть на месте Багратовой жены, пусть бы Баграт ее в кровь избил сейчас, все равно лучше, чем так... Про, скривив рот, искала взглядом своего горе-муженька. У Назик глаза были полны слез, ей что-то хотелось сделать сейчас, сию минуту... И тут она заметила ящик, полный персиков... Она стиснула зубы, оторвала ящик от земли и, согнувшись в три погибели под его тяжестью, засеменила к дороге.

— Что вырываешься, негодница? — Баграт дернул дочь за руку, потом взглянул на нее и на жену и сказал: — Что ж, ступайте, вечером все равно дома встретимся...

Он поставил три ящика друг на друга, понес, грохнул на дорогу, вернулся, еще три ящика отнес на дорогу и еще три ящика... Потом отряхнул просторную рубаху и ушел.

Арма издали улыбнулся ему, чувствуя, что очень любит этого богатыря. В душе Арма таились для Баграта какие-то теплые слова, таких не произнесешь, пока не выпьешь с человеком. А хотелось ему сказать так: ты великий человек, Баграт, и Бовтуну ты нужен, как никто другой, больше нужен, чем бригадир, чем директор, чем агроном, чем профессор Гулоян. Ты нужен Бовтуну, как солнце, как воздух, как вода... Тут миллион лет лежала пустыня, потому что не хватало земле твоей силы... Аты...

— Арма!

Арма поднял глаза и увидел между лозами Вароса, но тот почему-то расплывался, и двоился, и казался дальше, чем был на самом деле. Но вот он уже совсем рядом и хохочут его крупные зубы. А Арма все еще смотрит туда, где только что были два Вароса. Арма даже испытал теплое чувство к тому, двоящемуся Варосу, мелькнувшему среди виноградных лоз, но чувство это не имело никакого отношения к человеку, стоявшему возле Арма.

— Когда бригаду принимаешь?

Два ряда крепких зубов Вароса смеялось, но смех этот показался Арма чужим. Друг его детства и товарищ его по труду на Бовтуне исчез в густом винограднике...

— И от меня скрываешь? Мы что, разве не товарищи?

— Мы с тобой друзья.

— Дай сигарету, — и Варос сунул руку к Арма в карман.

— Но мы еще ближе, когда ты виноградник поливаешь.

— Как то есть? — Варос напрягся, будто в словах Арма, было что-то обидное. — Когда бригаду принимаешь?

— А ты этого хочешь?

— Ну и псих.

— А зачем тебе это?

— О чем ты говоришь? Если ты бригадиром станешь, плевали мы и на директора, все нашим будет, — и Варос широким жестом указал на бригадные сады.

— И так все наше, именно наше.

— Эх, когда ты только поумнеешь! Ладно, принимай бригаду, а все остальное тебя не касается... Дай сигарету.

Арма засмеялся— сигарета уже дымилась в руке Ва- роса.

— Дай другую, — Варос отшвырнул горящую сигарету, резко повернул голову направо, потом налево, ему хотелось что-то сделать спешно, неотложно, но он вдруг плюхнулся на спину, закрыл глаза и протянул руку. — Дай... — И ждал, что Арма вложит сигарету ему между пальцами ладони. — А знаешь, Арма, я уже собрал половину...

— Половину бригады?

— О-о-о! — сморщился Варос, но тут же просиял. — Хорошо сказано: если половина бригады моя, то и половина сада моя. Ха-ха-ха, — но оборвал смех и, стиснув зубы, прошептал: — На машину половина денег уже есть, — и на лице его заиграла довольная улыбка. — В этом году со своего участка не меньше тонны винограда соберу, ну и еще подработаю кое на чем. — Он всплеснул руками и присмирел. — Тонна! Вроде во как много, а пересчитаешь на деньги, рублей триста — четыреста всего. А мне знаешь сколько денег надо! Как облаков на небе!

Арма вдруг взглянул на Мать-гору. На вершине ее дымилось облачко, и было оно первым робким вестником дождя...

Месяц назад на вершине Мать-горы показалось такое же облачко, потом оно разрослось, и в полдень на землю обрушился ливень. Солнце сияло над логом и Мать-горой, и вдруг в четверть часа все переменилось, упали крупные капли дождя, а за ними хлынул с небес поток, который понесся к каналу и садам. Поток мчал с собою камни, которые обрушились в канал, перекрыв воде путь, и она, выйдя из берегов, грозила смыть сады. Рабочие бежали навстречу потоку. Арма бросился в канал, чтобы освободить от камней русло. Это было рискованно, потому что с потоком рушились в канал новые камни.

«Арма! — заорал Варос. ֊ Погибнешь! » — И вдруг чуть было не ринулся за ним. Баграт не пустил его и закричал, чтобы Арма тут же вылез из воды. Сперва нужно остановить поток, несущийся наперерез каналу к садам, иначе он виноградные лозы и фруктовые деревья с корнем вырвет и унесет их в ущелье. Бессмысленно пытаться остановить поток земляными насыпями, нужно камней натаскать со стороны гор. Взвешивать было некогда. Арма вдруг схватил Вароса за руку, и не успел тот опомниться, как оказался в канале, а потом по ту его сторону. И никаких слов больше не было, все поняли, что надо делать... Варос передавал камни Арма, который стоял в полный рост в разлившемся канале, Арма передавал их второму, второй третьему.

Все пребывали в молчаливом напряжении. Потом Баграт заметил, что поток утихает, он не катит больше камни в канал, теперь надо расчищать русло канала...

Поток прекратился так же внезапно, как и возник. Это была легкая шутка Мать-горы, и теперь гора лучезарно сияла, увенчав Бовтун радугой. Светило яркое солнце, на листве блестели капли дождя, виноградные лозы и фруктовые деревья, казалось, дымились. Рабочие устало сидели на берегу канала. Камни, раскиданные там и сям, казалось, еще продолжали источать влагу, они были в грязи, в иле, в тине. Водой подмыло несколько персиковых деревьев, теперь они клонились по движению потока, почти падали на дорогу. А дорога была покрыта илом — напоминанием о потоке. Рабочие промокли до нитки, все молчали. Никто не клял внезапный потоп, никто не жалозался на усталость, никто не перечислял убытки, нанесенные ливнем, все сидели так, словно ничего не произошло, и были буднично спокойны, и тишина вокруг стояла такая мирная, и тихий пар подымался от земли. И в каждом человеке было растворено неуловимое чувство, зыбкое и тонкое, как свет. И никто как будто не осознавал, что, сидя возле канала, пытается найти себя где-то вне себя, может быть, вон в той развевающейся голубоватой дымке...

Марухяна не было, он пошел в соседнюю бригаду разговаривать с начальством и теперь возвращался по шоссе. Остановился возле сторожки. Поискал взглядом своих в курящихся садах и нашел их возле канала.

Рабочие сидели и немигающим взором смотрели на колышащийся пар, исходящий от земли. Когда же на дороге показался бригадир, они словно вышли из оцепенения.

Первым нарушил молчание Ерем. Потом Варос удивленно сказал:

— Как это мы вручную столько камней натаскали?

— Не меньше двух машин, — подтвердил Ерем.

Да, все эти камни прошли через руки каждого, да еще во время потопа, когда и на ногах-то устоять было непросто. И за сколько времени-то?.. За какую-нибудь четверть часа! А камни тяжелые, мокрые, скользкие, в тине и в иле... А ведь люди, передавая камни друг другу, не чувствовали ни тяжести их, ни величины. Теперь же они издалека взвешивали на глаз те камни, которые совсем недавно остервенело неслись на сады. Совсем недавно, мгновение назад. Мгновение назад клубились облака над Мать-горой, мгновение назад бурлила тяжелая вода канала, мгновение назад выросла над Бов- туном радуга, и стал подыматься пар над землей, и на дорогу вперевалочку вышли белые утки с пушистыми утятами, которые... которые сейчас разбегаются из-под ног Марухяна.

Арма смотрел, как сминается пар под ногами бригадира, и появление того на дороге казалось ему лишним.

Марухян шел неторопливо, положив ладонь на полевую сумку. А в сумке лежали его завтрак, записная книжка с измятыми листами, в которой были записаны трудодни и зарплата рабочих, и еще сложенная вчетверо бумага с нормами и расценками.

— Теперь опять придется по новому заходу камни убирать, — произнес Варос устало.

Баграт смотрел сквозь Марухяна на свою каменоломню и при словах Вароса взглянул на камни, побывавшие в канале, как-то примериваясь, будто собирался высечь сегодня такие же из скалы.

«А на случай потопа в марухяновском списке какие нормы? » — засмеялся Варос.

«Скалится попусту, — Назик отвернулась от мужа и свысока взглянула на Арма. — Хочу, чтоб твоя девица городская гулящей была и чтоб молва о ней катилась... »

Пристальному взгляду Каро камни казались зверями — спящими, притворившимися мертвыми, хитрящими, уставшими... Вот-вот рычание послышится. И Каро осторожно опустил руку в карман, достал бумагу, снова опустил руку в карман, достал карандаш и почти тайком стал рисовать один камень, был он весь какой-то колючий, звездовидный.

— Знак камня? — Старуха Занан поднесла к глазам бумагу. — Был в роду моего свекра... нет, в роду моего отца парень по имени Саги... Он лекарства, что ли, готовил? — сама к себе обратилась Занан. — Поехал он в Битлис... Нет, был Саги, упокой господь его душу, попом. И дети, которых он крестил, уже на сороковой день бегали...

Марухян вдруг поскользнулся. Вах, дорога-то размыта!

— Что случилось-то?

— Иди, узнаешь, — отозвался Варос.

— Потоп?..

А теперь вот снова рваное облачко было нахлобучено на вершину Мать-горы и казалось оно таким же недобрым вестником бедствия, что и месяц назад. Гора вроде бы на сей раз им пренебрегала, но кто знает, что будет через полчаса. Может, это смирное облачко накличет стаю себе подобных, ливень обрушится на землю и со склона Мать-горы понесется поток...

Если такое случится, всем скопом — Варос, Баграт, Сантро... — всем скопом поднимутся люди наперерез потоку.

Арма разыскал взглядом своих товарищей. Баграт показался и исчез... А может, и не показывался, может,

это мираж? А реальность — вспыхивающий зеленью горизонт, и туман, развевающийся над садами, и переплетение покоя, солнца и света, обволакивающее Мать-гору, и горячая усталость в теле.

«В этом тумане, Варос, мы с тобой единое целое», — Арма смотрел на товарища, распластавшегося на садовой тропинке: лоб в тонких мелких морщинках, круглые припухшие веки, приплюснутый нос, короткий подбородок, крепкая шея, раскинутые короткие руки... Потом взгляд Арма остановился на полураскрытой ладони Ва- роса, она была в пыли и раскрыта как-то просительно... И Арма вдруг почудилось, что перед ним бездыханное тело... Надо кричать, звать людей... Но Варос вдруг открыл глаза, и Арма в ярости на него за пережитую минуту ударил его кулаком в плечо.

— Ты что, спятил?

Арма едва удержался от того, чтобы не ударить его еще раз.

— Вставай!.. Иди работай!..

В глазах Вароса загорелась обида, и он, все еще лежа, смерил Арма горьким взглядом.

— Ты что, уже бригадир? Приказываешь? С тебя станет...

«Как же, тебе прикажешь... »

— Ах вот ты какой! — И Варос, обиженный, ушел напрямик, через ряды виноградных лоз.

И, чем дальше уходил, тем ближе и родней казался он Арма. А когда исчез из виду, перед взором Арма остался лишь колеблемый воздухом туман — радужные краски кружатся, кружатся и оборачиваются рябью волн, трепетных, как воробьиные крылышки. Кажется, что от каждого дерева, от каждой лозы отрывается стайка воробьев и летит к ущелью, чтобы напиться. Потом Варос снова появился в рваном тумане. Появился ли? А может, это мираж? И Арма стал ждать, чтобы Варос показался еще раз, но вдалеке работал Баграт, переходя от лозы к лозе, и Арма подумал, что его-то он и искал...

«Что нас роднит? — подумал Арма. — Да вот это — сила наша, впитанная лозой. — Перед взором его пульсировала зеленая масса, полная солнца и света и отделяющая его от товарищей по работе. — Если хочешь, чтоб мы были вместе, трудись! — мысленно потребовал он от Вароса и опять услышал ответ того։

«Ты что, уже бригадир? »

Бригадир?.. А он в самом деле станет бригадиром? Арма вгляделся в поселок, отыскивая контору.

«Вечером зайдешь в контору, товарищ Мокацян... Дадим тебе бригаду. Поглядим, как себя поведешь».

А как себя надо вести? Приказывать?.. Арма зажег папиросу и сел между лозами, пытаясь принять верное решение, ведь директору совхоза отвечать нужно.

Скажем, станет он бригадиром вместо Марухяна. Ладно. С чего начать?.. Что нужно сделать, чтобы не уподобиться Марухяну? Ведь, в конце концов, он молод, только-только институт закончит... Так что же делать?.. Можно, например, попросить Баграта, чтоб тот прикрыл каменоломню.

«Дядя Баграт, хочу тебя попросить об одном», — Мысленно обратился Арма к Баграту.

«Говори, бригадир».

«Не прикрыть ли тебе каменоломню? »

«А какой мне смысл, объясни-ка, чтоб я знал».

«Дядя Баграт, урожай убирать надо, сотни дел кругом, рабочих рук не хватает, а ты, дядя Баграт, полдня тут, полдня в каменоломне... »

«А я думал, ты умнее... Говорил я, говорил, говорить устал, а до тебя, видно, до сих пор не дошло. Что ж, еще разок для тебя повторяю: меня с тем шалопаем, с Арту- ineM, негоже в одну упряжку запрягать... »

«Артуш! Сколько раз тебе говорить! Последние лозы в ряду неполитыми остались! »

«Это ничего, бригадир, поправимо. Лучше скажи, кто сегодня угощает? »

«Каро, вода не идет совсем! Может, мне добавить? »

«Что? »

«Не добавить ли воды, говорю? »

«Нет».

«И что ты все чертишь, Каро? »

«Смотри, какой камень. Тут круглый, а тут с изгибом... »

«Каро... Каро джан... выкинь ты эту чушь из головы! Дай сюда бумаги! »

«Зачем? »

«Прекрати это, Каро! Прекрати, Каро джан! »

«И ты меня не понимаешь, Арма».

«Дядя Сантро... »

«Все дядя Сантро да дядя Сантро... Что за люди!.. Не дают наедине со своими мыслями побыть... »

— Да чтоб тебе пусто было!.. Чтоб вам всем пусто было! — Арма резко встал и оглянулся.

Над Бовтуном висел туман, тяжелый и недобрый. Никого из бригады не было видно. Только Марухян стоял наверху, возле живой зеленой изгороди, на границе бригадных садов.

— Он ваш бригадир, он, а не я!

Арма представил, как вспылит Мирак, узнав о его отказе стать бригадиром: «Тебя не поймешь!.. Зачем ты тогда пять лет учился? »

Арма тянула к себе земля, он снова сел, скрывшись за деревьями от Бовтуна, от тяжелого бесцветного тумана, от Марухяна, от рассерженного лица брата.

«Люди тебя выдвигают, а ты не рад? Не рад ты, спрашиваю? » — опять звучал в ушах голос брата.

«Я рад, Арма, что тебя заметили», — произнес отец.

«Ты так думаешь, отец? Все проще: я на пятом курсе, и мне положено быть бригадиром... Мне важнее, чтоб меня не заметили, а поняли... »

«А кто, Арма, кого понимает? Каждый считает, что прав он, и только он, а значит, пусть его понимают, сам же он и не попытается понять другого... Ты помнишь третий закон Ньютона? Помнишь?.. Жаль, что я не дожил, не позанимался с тобой физикой... »

«Помню, отец... В твоем учебнике этот закон подчеркнут красным карандашом».

«Значит, два шара катятся друг другу навстречу, сталкиваются и откатываются друг от друга. И, чем больше их скорость, тем больше сила отталкивания».

«Помню... Действие равно противодействию. Так, кажется, сформулирован закон? »

«Да, Арма, так сформулирован закон. Хоть шары и сталкиваются, в этом их вины нет — обоих заставляет двигаться одна сила».

«Но почему непременно навстречу друг другу? »

«Ты забыл, Арма, что в этом и состоит опыт — они обязаны столкнуться».

«Я бы хотел, чтоб у Ньютона был закон о двух шарах, которые катятся параллельно друг другу».

«Не может быть такого закона, Арма, потому что даже параллельные линии где-то да пересекутся. А значит, в конце концов столкнутся и шары. Но мы отвлеклись, я не сказал тебе главного. Между шарами, которые катятся навстречу друг другу, есть общее. И знаешь, что? Это то поле, по которому они катятся и на котором сталкиваются. Может быть, это и есть самое важное в законе Ньютона... Так, значит, вечером пойдешь к директору совхоза? »

«А стоит идти, отец? »

«Думаю, что да. Все равно когда-то да придется пойти. Что ты колеблешься, Арма? Тебе не хочется быть бригадиром? »

«Мне кажется, если я вместо Марухяна буду сидеть на склоне горы, Варос все время будет мельтешить у меня перед глазами и все время будет казаться мне чужим. Потому что когда он стоит напротив, то кажется мне чужим, незнакомым — человеком, даже имени которого я не знаю. Особенно когда он говорит. А вот когда работает, когда теряется между лозами, я представляю его в подробностях — лоб, глаза, зубы, волосы, все... Голос... Когда он работает, я по нему даже скучаю».

«Все это мне понятно, Арма, но разве ты не можешь быть активнее, гораздо активнее Марухяна? Если сумеешь, тогда и чувство, о котором ты говоришь, исчезнет. Тебе известно, как лучше ухаживать за деревьями, как обрабатывать виноградники, ты не станешь сидеть на горе сложа руки, как Марухян. Ты подойдешь и к сыну Ерема, и ко всем остальным и научишь их тому, что знаешь сам. Ты можешь что-нибудь возразить на это? »

«Могу. Варос прекрасно знает, как лучше всего обрабатывать сад. Он знает это не хуже агронома, не хуже меня. И все остальные это знают. Вопрос в другом. Одно дело знать, а другое — есть ли у него желание отдавать все силы на пользу дела? »

«Но ты можешь заставить, чтобы он работал как надо. Тебе дано это право».

«Заставлять? Приказывать? »

«Да, если нужно».

«Представь себе, не нужно. Варос сам себя заставляет. Желания работать у него нет, но ведь он работает, сам себя заставляет, сам себе приказывает. К тому же он терпимо отнесется к приказам кого угодно, но не к моим».

«Печально, что у сына Ерема нет потребности трудиться, тяжело ему будет жить. Это ведь большое несчастье. Передай Ерему мое сочувствие... Но ты все-таки пойдешь вечером к директору?.. »

— Очень из-за лозы переживаешь?

Арма вздохнул. Оглянулся и увидал Назик.

— Переживаешь, что лоза болеет? — Назик, скривив губы, пренебрежительно кивнула в сторону сохнущей лозы...

Назик стояла возле канавы с непокрытой головой, в платье без пояса, и оттого, что оно было просторным, казалась еще более худой.

— Хочешь, дам руку, чтоб привил ты ее вместо высохшей ветки?

Арма хотел подняться, но почему-то продолжал сидеть, обняв свои колени.

— Хочешь?.. На! — Назик возбужденно протянула ему руку и сделала шаг вперед, перешагнула через канаву. — Не бойся, мой маленький, мой маленький, умный, красивый мальчик, не бойся, не к тебе я пришла — несу еду Ерему, чтоб ел он и не помирал... Как я тебя ненавижу!..

Арма стиснул колени, крепче, крепче.

— Как я тебя ненавижу, Арма!.. Когда ты только отсюда переберешься?.. Ты ведь становишься товарищем Марухяном в Карцанке? Так? — Назик сложила руки на груди, впилась взглядом в склоненную шею Арма, и в уголке ее губ дрожала издевка. — Так?..

— Так, — ответил Арма чужим голосом.

— А меня в свою бригаду не возьмешь? Камни собирать буду. Я по этой части мастерица: раз — и в машину, раз — и в машину!..

Арма не смотрел на Назик, но видел ее злые, лихорадочные жесты.

— Раз — и в машину, раз — и в машину!..

Платок ее, сползший на плечи, теперь и вовсе упал

на землю, волосы растрепались.

Арма решил было подняться, но руки зажали колени в такое крепкое кольцо, он над руками был не властен и опустил в колени голову, прижал к коленям лоб.

— Раз — и в машину, раз — и в машину!..

Потом он вблизи почувствовал дыхание Назик и ее черные растрепавшиеся волосы коснулись его лица.

— Уйди, — сказал Арма, не подымая головы.

— Уйду, — усмехнулась Назик, — но нигде тебя в покое не оставлю. Уйдешь в Карцанк, заявление подам и к тебе в бригаду перейду... И одета буду хуже теперешнего, худей и страшней теперешнего буду, а в покое тебя не оставлю, Арма, — и понизила голос. — Не будешь ты наслаждаться своей невестой со спокойной совестью, — зашептала, — не будешь, — и голос ее надломился.

Арма резко поднялся и обнял Назик. Это было так неожиданно, что Назик чуть не вскрикнула. А он крепко прижал ее к груди...

— Назик джан, — поцеловал ее в лоб, — сестренка моя, — поцеловал ее в лоб, в щеки. — Назик джан... сестренка моя... сестренка...

А Назик, закрыв глаза, искала его губы. Она притянула к себе его сумасшедшую голову... Арма оторвал Назик от своей груди и, потирая лоб, как слепой, пошел прочь...

Назик лежала с закрытыми глазами, согнув одну ногу в колене, и платье задралось, обнажив белое тело, а протянутые вперед руки словно пытались кого-то нащупать в воздухе. Потом руки сообразили одернуть платье, потом руки вспомнили, что надо встать... И теперь уже горько скривившиеся губы больше, чем глаза, искали среди лоз нечто потерянное навсегда... ^{^[16]} тун. Марухян вытер ладонью пот со лба и ругнулся: «Тьфу! Чертово семя! » Слова эти были адресованы Ере- му— Марухян злился на то, что так долго сидел возле Ерема... Теперь поспеть бы хоть к сторожке. Он свернул с дороги в виноградник, поскользнулся, ухватился за шест виноградных шпалер и тут заметил Арма.

— Я ж не велел поливать больные лозы. Люди приехали, пусть разберутся, — и, не дожидаясь ответа, зашлепал напрямик по грязи. Отсюда до сторожки рукой подать... А впрямь хорошо полил!.. И бригадир, довольный, зашагал уверенной походкой, улыбнувшись грязи, хлюпавшей у него под ботинками.

Машины съехали в ущелье и остановились на берегу речки. «Волга» речку одолеть не сумела, и те, что в ней сидели, пересели в «виллисы».

Бригадир стоял на садовой дорожке в тяжелых ботинках— на них налипли комья грязи — и пытался очистить ботинки. Потом плюнул на это дело и направил свои отяжелевшие стопы к сторожке. В таких ботинках даже лучше, больше похож на труженика.

Полевая сумка подскакивала у него на боку, он придерживал ее правой рукой и бежал бегом. И во время этого несолидного бега комья грязи, налепившейся на подошвы ботинок, летели в разные стороны. А машины-то приближаются к сторожке... Как пить дать, не успеет...

Вот машины остановились возле сторожки... Да погодите, погодите минутку! Марухян уже почти добежал...

Он, запыхавшись, остановился, улыбнулся, посмотрел на Киракосяна и приветствовал приехавших:

— Добро пожаловать, — и, указав взглядом на ботинки в грязи, объяснил: — Арма по ошибке полил больные лозы... — И потер ладонь о ладонь, приготовившись каждому гостю пожать руку.

Но Киракосян его перебил:

— Иди собери народ возле той лозы, что первой заболела.

— Хорошо, — и Марухян деловой походкой зашагал по дороге, по которой только что бежал. При этом он успел обернуться и приветливо улыбнуться через плечо знакомому агроному из райцентра.

— Значит, вы учились с Амбарцумом Петровичем? —- обратился к профессору директор совхоза.

— Ну, конечно, — профессор Гулоян небрежным жестом сдвинул на затылок соломенную шляпу и искоса посмотрел на поросшую пыреем дорожку. — Конечно. Я имел честь учиться с вашим министром, — и снисходительно улыбнулся.

— И вы дружите с Амбарцумом Петровичем, ходите друг к другу в гости? — продолжал допытываться директор совхоза.

— Разумеется.

«Конечно же, люди пять лет вместе учились... Теперь он ученый, профессор».

Профессор обернулся, взглянул на коллег. Доцент сорвал виноградный лист и, наклонившись к молодой аспирантке кафедры Эльмире, что-то ей объяснял, что-то чертил на листе ногтем. А агроном из райуправления улыбался доценту и аспирантке и прятал руки за спину, чтобы случайно не коснуться девушки.

Профессор подождал, пока подойдет к нему аспирантка, и что-то проговорил невнятно.

— Что? — обратилась девушка к профессору с игривой улыбкой и не позволила себе обидеться на то, что вопрос ее остался без ответа. И продолжала неопределенно улыбаться, никому свою улыбку не адресуя.

— Когда к нам Амбарцум Петрович приезжал, тут пустыня была, пустыня! Камни и колючки. А сейчас, пожалуйста! — И Киракосян развел руками и смерил гордым взглядом Бовтун, как бы почувствовав себя на месте министра Амбарцума Петровича.

Профессор, опустив голову, прошел вперед.

«Слушает он или... Даже по сторонам не смотрит... Рассеянный, видать... » — обиделся директор совхоза.

— С людей семь потов сошло, пока они пустыню в сад превратили... — «Должны же они людской труд оценить... »— Профессор! — обратился директор совхоза, и в самом выговоре этого слова было нечто настолько притягательное, что Киракосяну захотелось подольше идти рядом с этим человеком, и он повторил еще раз: —Профессор, приезжайте как-нибудь вместе с Амбарцумом Петровичем. В горы поднимемся. Ручьи у нас отличные, выпить стакан воды из такого ручья — одно удовольствие...

— Ну, конечно.

«Конечно, конечно!.. Заладил одно... Хоть слыхал он, что я ему сказал? »

— С людей семь потов сошло, пока пустыню в сад превратили, а теперь вот какая напасть — виноград заболел. — «Смыслит он хоть что-нибудь? — И взглянул на аспирантку. — Невестка она его? А может, дочка?.. »

Доцент сложил мягкие руки на мягкой груди, и мягкий подбородок коснулся мягкой груди, и короткая шея полностью скрылась за двойным подбородком.

— Когда я институт кончал, вы на третьем курсе учились и были председателем профкома, — говорил доценту агроном из райуправления. — Я вас с тех самых пор знаю.

Доцент улыбнулся, но его большие круглые черные глаза серьезно и сосредоточенно разглядывали родинку на коленке аспирантки.

— Я так люблю здание нашего института. Когда в Ереван приезжаю, всегда хоть мимо, да пройду. А внутрь не захожу, знакомых у меня там нет, — и агроном из райуправления совершил плавный переход к следующей мысли: — Хоть бы уж кого-нибудь из ребят нашего курса в аспирантуру взяли.

Доцент не сводил глаз с заинтриговавшей его родинки.

— В этом году сын у меня школу кончает. Хочу, чтоб поступал в наш институт, — продолжал агроном из райуправления.

— Сколько тебе лет? — Профессор искоса взглянул на крепкие плечи Киракосяна.

— Может, пятьдесят пять, может, шестьдесят. Не было у меня времени годы считать, — ответил директор. — Дни рождения справлять некогда было.

— Ну, ты еще молод, нечего жаловаться, — снисходительно сказал профессор, улыбнулся девушке и про себя подумал: «Мне бы твои годы... Когда молод был, штаны носил дырявые. От дырявых штанов Егуш сбежала... Потом штаны завелись — война грянула. После войны аспирантом был, снова в рваных штанах ходил. Тогда от дыр в карманах Асмик сбежала... Сейчас у меня штанов двадцать пар, а толку что?.. »

Профессор нахлобучил соломенную шляпу на уши, почесал затылок и обратился к аспирантке:

— Один вопрос. Однажды старый крестьянин говорит:

12 М. Галшоян

не сегодня-завтра помру, а ни разу в жизни досыта ма- цуна не поел. Люди смеются: мол, шутишь, старик*, такая ли уж невидаль мацун, чтоб им досыта не наесться? Не удивляйтесь, отвечает крестьянин, и поверьте мне, не ел ни разу я мацуна досыта. То мацун дома есть, хлеба нет. То хлеб есть, мацуна нет. То и мацун, и хлеб есть, меня дома нет. Так вот спрашивается, кто же виноват в том, что этот бедный крестьянин ни разу досыта мацуна не поел?..

— Корова, — фыркнула девушка, но тут же покраснела и стала серьезней, может, профессор на ее происхождение намекает (Эльмира была из деревни), мол, оставьте кафедру, откуда приехали, туда и возвращайтесь, селу специалисты нужны. А может, притча эта как-то связана с недавним бормотанием профессора, которое она не расслышала и смысла которого не поняла?.. А что все-таки тогда сказал профессор?.. Девушка вопросительно улыбнулась профессору.

— Жена виновата, — высказал свое мнение Кирако- сян. — Эка невидаль, — миска мацуна и ломоть хлеба! Неужто ей трудно было мужа накормить? Жена виновата, и больше никто.

— Весь белый свет виноват... Все мы виноваты, — ответил профессор.

— Значит, выходит, что и сам крестьянин виноват, — заметил агроном Бовтуна.

Профессор смерил Бадаляна взглядом.

— Говоришь, наш институт окончил?

— Да.

— Мне экзамены сдавал?

— Два раза. Первый раз «неуд» влепили, — засмеялся агроном.

— За что?

— Не знал, что такое вариация и еще вариации наследственны или нет.