М.Е. Бурно. Психопатии

Вступление

Психопатии – это патологические (болезненные) характеры. Психопат, человек с патологическим характером, несомненно, нездоровый человек, хотя и не душевнобольной в узком смысле слова. Практическая разница заключается здесь в том, что психопат, страдая от болезненных свойств характера. тем не менее способен, как правило, руководить своими поступками и в случае, например, преступления признается судебно-психиатрической экспертизой вменяемым. Психопата, за редким исключением, нельзя против его воли поместить в психиатрическую больницу, как это вынужден иногда делать психиатр с душевнобольным в остром состоянии, дабы, например, спасти его от самоубийства. В то же время некоторые психопаты страдают душевно даже сильнее, чем душевнобольные, поскольку психоз обычно содержит в себе защитную неспособность полно, цельно оценивать и переживать свое состояние.

^Существуют разные типы психопатов. Одни психопаты отличаются взрывами гнева, склонностью к болезненно-жестокому двуличию. Они затрудняют жизнь прежде всего людям, с которыми имеют дело, а затем уже страдают сами, например, вследствие служебного конфликта. Другие психопаты мучаются прежде всего сами, например, из-за своей болезненной застенчивости, нерешительности, чрезмерной склонности к тревожно-нравственному «самокопанию».

Важно, однако, что не всякая взрывчатость или застенчивость психопатическая, болезненная. Слово «психопат» нередко приходится слышать, например, в людских ссорах, и чаще всего оно имеет здесь житейский, ругательный смысл, равняется слову «хулиган». Нет, взрывчатость или застенчивость психопата редко пронизамы патологическим привкусом. '«Ну, так страдать или так гневаться по пустякам может лишь больной человек! »—услышим мы такое трезвое замечание даже от человека, не имеющего отношения к медицине. В некоторых случаях мы не можем отчетливо сказать, нормальная (здоровая) это раздражительность или патологическая. Но в явных случаях болезненность поведения, переживания психопата видит даже ребенок. Болезненность лежит четкой печатью на всем жизненном пути психопата, проявляется почти в каждом его поступке.

Психопатии относятся к области пограничной (малой) психиатрии, к пограничным состояниям. Большая же психиатрия охватывает прежде всего психозы — душевные заболевания с галлюцинациями, бредом, острой тоской и т. д. Психопатии находятся как бы на границе между душевной болезнью (в узком смысле) и нормой. К пограничным состояниям относятся также хронический алкоголизм и наркомании; заболевания, вызванные психической травмой; реактивные состояния (без острой психотики—галлюцинаций, бреда, глубокой тоски); неврозы и патологические развития; неврозоподобные и психопатоподобные формы большой психиатрии (неврозоподобная шизофрения, неврозоподобные картины органического заболевания мозга и т. д. ). — Реактивное состояние есть болезненное состояние, в картине которого отчетливо звучит содержание психической травмы. Больной в реактивном состоянии отвечает на травму болезненно, но как бы общечеловеческим, всем понятным образом, например, болезненной' тоской на смерть близкого человека, крах карьеры; патологическим боязливо-подозрительным состоянием — на угрозы и запугивания; ипохондрическим состоянием (беспричинно опасливой сосредоточенностью на своем здоровье) — на тяжелую, смертельную болезнь другого человека или чтение медицинской книги, например, о раке.

В противоположность реактивному состоянию в картине невроза не звучит отчетливо содержание психической травмы, а имеется определенное личностное реагирование. Так, три разных jio характеру человека на одну и ту же тяжелую обстановку могут болезненно ответить: один—стойкой раздражительной слабостью (неврастения), другой—навязчивым страхом за свое сердце (невроз навязчивых страхов), третий—истерическим параличом (истерия).

Патологические развития—стойкие, малообратимые изменения в душевном состоянии человека, вызванные длительной психической травмой. Например, боязливо-угрюмый характер мальчика вследствие постоянной порки за тройку и вообще малейшую провинность. Или хвастливость, высокомерие, чванство, убежденность в том, что он лучше всех и потому ему все можно, — в случае многолетней избалованности, внушения ребенку собственного превосходства над другими. Но и здесь известное значение имеют врожденные характерологические задатки: один в обстановке пьяных отцовских порок вырастает озлобленным зверьком, а другой — острозастенчивым тихоней. Патологические развития в отличие от психопатий обусловлены главным образом неправильным воспитанием. Здесь отмечается связь между содержанием патологических черт характера и условиями жизни, которые обусловили эти черты, и не только в детстве. Не будь этого неправильного воспитания, этих тяжких жизненных обстоятельств, у человека^ ^^выработался бы больной характеру Психопат же пси^~ хопатом рождается. Частопоэтому непонятно, откуда взялась в человеке в условиях хорошего воспитания болезненная застенчивость или злость. И все-таки условия жизни, воспитание могут усилить или сгладить болезненный характер, нередко препятствуют проявлению, развитию психопатии.

До середины прошлого века врачи либо относили психопатов к душевнобольным, либо считали их здоровыми, но трудными людьми. Развитие медицинской науки (в частности, судебно-психиатрической экспертизы) потребовало постановки диагноза «психопатия». Особенно много в исследовании психопатов, в описании различных психопатических типов сделал классик советской и мировой психиатрии Петр Борисович Ганнушкин (1875—1933).

Психопаты, как и больные психозами, отличаются не^ только душевными расстройствами, но и болезненными нервно-соматическими особенностями (например, бурность вегетатики в виде сердцебиений, кишечных спазмов, расстройства чувствительности и т. д. ), по поводу которых они обращаются к врачу гораздо чаще, чем по поводу своего душевного состояния. Как и все люди, психопаты с годами меняются в характере. Однако внутренняя, стержневая структура душевного склада их сохраняется. Переломные биологические периоды человеческой жизни—половое созревание и климакс—психопаты обычно переносят много труднее, чем здоровые люди.

\-> - Существует целая система психопатических типов. Каждому психопатическому характеру соответствует нормальный с подобным душевным рисунком, но без болезненной выраженности. Не всякий застенчивый, как и не всякий раздражительный человек есть психопат. Психопат прежде всего человек нездоровый, например, своей застенчивостью, раздражительностью.

Первая по настоящему глубоко медицинская группировка психопатий предложена профессором Г. Е. Сухаревой Х~В работах по психопатиям отечественные авторы в проникновенно тонких, выразительных, наполненных клиническим раздумьем описаниях не имеют себе равных в мире, подобно тому, как не имеют себе равных русские психологические писатели {Достоевский, Толстой, Чехов), кстати, прежде врачей художественно изобразившие некоторые типы психопатов.

Т. Е. Сухарева говорит о трех группах психопатов. Первая группа — психопатии, в основе которых мягкая задержка развития, проявляющаяся прежде всего психической незрелостью (инфантилизмом) '. Сюда относятся, в частности, истерические и неустойчивые психопаты. Вторая группа — психопатии, основа которых —• искаженное развитие. Тут одни характерологические моменты задержаны в своем развитии, другие развиваются ускоренно. Психопатическая личность представляет собой нередко весьма тонкую в своей болезненной выразительности структуру, основа которой наслед-

' Психический инфантилизм (детскость)—сохранение в зрелом возрасте душевных черт детства. Обыкновенно вместе с «детским» характером сохраняются и какие-то телесные черты детства, например, моложавость, детская подвижность, ловкость, пластичность, «детская» свежесть и в пожилые годы. Термин «инфантилизм» весьма широко вошел не только в медицину, но и в искусствоведение, литературоведение, означая живую, красочную, детски-непосредственную, наивно-нежную яркость творчества. Однако уместнее в этих случаях (но только не в детской психиатрии, психологии, не в исследованиях детского творчества) термин «ювенилизм» («юноше-скость»—от латинского слова), поскольку взрослые инфантильные личности — скорее, «вечные юноши», нежели «вечные дети».

ствекна. Это эпилептоидные, циклоидные, шизоидные, неврастенические, астенические, психастенические и ананкастические психопаты. Третья группа — психопатии, обусловленные достаточно мягким повреждением мозга в утробе матери или в первые 2—3 года жизни,.

Опираясь на эту -классификацию, расскажем о различных психопатах/'" Но прежде остановимся еще на од-" " ном важном вопросе.

Поведение здорового и больного человека объясняется не только сознательными мотивами. Здоровый человек и психопат способны сознательно руководить своими поступками, но многие стремления, душевные конфликты могут быть не осознанны или полуосознанны. Эта неопределенность переживания может обусловить нервное страдание в виде невроза или утяжеления психопатического состояния. Широко известны работы о роли бессознательных душевных движений в происхождении пограничных болезненных состояний австрийского врача Зигмунда Фрейда в конце прошлого века. Фрейд, однако, построил скорее сказочно-символическую схему борьбы сознания с бессознательным, которая не основывалась на врачебном изучении душевной жизни больного человека. Фрейд поэтически-умозрительно толковал смысл различных расстройств—навязчивого страха, болезненной застенчивости, истерического припадка и т. д., он правильно полагал, что больному сделается легче, когда он с помощью врача познает причину, например, своего неясного, но тягостного душевного напряжения. Но больному становилось «легче» лишь в том случае, когда он, подобно ребенку, мог поверить в сказку, которую предлагали ему для объяснения его страдания, и опереться на эту воображаемую опору.

Систему свою Фрейд назвал психоанализом. Позднее стали появляться и другие психоаналитические системы. Подобно тому, как по поводу одного и того же жизненного события разные поэты могут написать разные стихи, так же по-разному, но крайне субъективно расценивают психоаналитики душевное состояние человека.

Рациональное зерно учения Фрейда, как и всякой психоаналитической системы вообще, состоит в насущной и выразительной постановке вопроса о существовании бессознательных душевных процессов. Однако и сам Фрейд, и многочисленные его ученики, исследуя предмет идеалистически, односторонне, не смогли разработать этот вопрос истинно научно, опираясь на эксперимент. В их фактически оторванной манере объяснения, умозрительном преувеличении сексуальных бессознательных мотивов в душевной жизни человека явственно видны гносеологические (познавательные) корни идеалистического мышления, классово вскормленные и закрепленные капиталистическими условиями действительности, в которых возник и живет до сих пор психоанализ. Сознательно отвергая научный эксперимент, Фрейд и его последователи вольно или невольно задержали на долгий срок подлинно научную разработку важного раздела психологии и психиатрии.

Сейчас бессознательные душевные движения, конфликты, их роль в происхождении пограничных состояний пристально изучаются советскими исследователями (Ф. В. Бассин, В. Е. Рожнов, М. А. Рожнова). По их мнению, душевная жизнь всякого человека есть сложное взаимодействие сознания с бессознательным. Здоровый человек или «пограничный» больной способны подавить любое свое сознательно-бессознательное безнравственное стремление. Но психопату следует психотерапевтически помогать устроить свою жизнь и поступать в различных обстоятельствах таким образом, чтобы он меньше страдал сам и меньше заставлял страдать других людей, с которыми имеет дело. Изучается, в частности, взаимодействие сознания и бессознательного при психопатиях. Например, исследуется так называемая психологическая защита—определенная способность человека защищаться от вредности не только физически (например, рвотой от яда), но и психически (например, агрессией или уходом в болезнь в «ситуации оскорбления»). «Психологическая защита» проявляется в значительной своей части, если не исключительно, в виде особых форм взаимодействия, осознаваемых и неосознаваемых психологических установок. «Психологическая защита» индивидуальна в том смысле, что имеет свои особенности, в частности, у разных типов психопатов. Мы это постараемся показать по мере описания психопатических личностей.

Психопатии, обусловленные мягкой задержкой развития

Инфантильные (ювенильные) психопаты. Психическая незрелость (инфантилизм, ювенилизм) характеризуется свойствами, нормальными и естественными для здорового ребенка и юноши. Это прежде всего некоторое легкомыслие и «легкочувствие». Детству и юности свойственны известная неглубокость интересов и, значит, неустойчивость их, легкая переключаемость. Ребенок познает мир прежде всего живыми ощущениями и образами, не вникая в его сложность, без глубокомысленного, философского размышления. Ребенок, юноша не способны и глубоко, зрело переживать, например, смерть близкого человека. Тут больше внешне яркого, двигательного переживания (плач, трагические движения), весьма быстро, проходящего, нежели стойкой, глубокой, но внешне тихой и малоподвижной тоскливости. Детские психиатры редко встречают такую же глубокую, цельную депрессию, как «взрослые» психиатры. Мозг ребенка и юноши просто не способен по своей возрастной нежности, незрелости переживать горе по-взрослому, не способен серьезно тревожиться о завтрашнем дне. Дети и юноши нередко живут эмоцией настоящей минуты. Спрятав от родителей дневник с двойкой, соврав им, что дневники отдадут в понедельник, школьник легкомысленно думает: «Хоть в воскресенье повеселюсь, а в понедельник будь что будет! » И когда малыш, провожая отца или деда, говорит: «Прилетишь туда — позвони нам по телефону, а то еще вдруг авария с сагло-летом», — то в этом отсутствии такта также звучит возрастное легкомыслие, неспособность по-взрослому тревожиться.

Итак, легкомыслие и легкочувствие, часто сопровождающиеся внешне громкой, шумной эмоциональной бурностью, нормальны для ребенка, в менее выраженном виде—для юноши. Нормальны они как особенность в непатологической форме и для здоровых людей инфантильного (ювенильного) склада. У инфантильного (ювенильного) психопата легкомыслие и легкочувствие, как и другие инфантильные свойства, проникнуты болезненностью. Такой человек, например, впервые встретив своего «незаконнорожденного» пятилетнего сьшишку, ласково с ним играет, смешит его, поет ему песенку и чуть не плачет, расставаясь с ним, но быстро успокаивается чтением стихов в компании или, увлекшись, например, женщиной, и не вспоминает сына месяцы, пока снова не встретит его, и тогда опять чуть не расплачется.

Другое яркое инфантильно-ювенильное свойство — красочность, образность мышления, склонность к ярким фантазиям с верой в истинность нафантазированного. В детстве почти все любят рисовать цветными карандашами и красками и удовольствие получают от яркости своих картинок. С годами, по мере созревания мозга мы все более «загружаемся» отвлеченным размышлением, блекнут краски наших рисунков, пропадает и желание рисовать. Тускнеет у многих людей и юношески-романтическая тяга к лирической поэзии, песням, походам, кострам и т. п.

Лишь у здоровых людей ювенильно-художественного склада и ювенильных психопатов остается на всю жизнь чувственно-образная манера познания мира. Подобно ребенку, искренне доказывающему, что он действительно видел, гуляя в сквере, медвежонка или бегемотика в луже, ювенильный психопат может слепо веровать в собственную ложь, корыстную и бескорыстную. У ребенка, однако, это норма, показатель возрастной склонности к фантазированию, у психопата же—патология, болезненно-инфантильная черта.

Еще одно инфантильно-ювенильное свойство—стремление находиться в центре внимания, стремление казаться значительным, дабы занимались тобой, восхищались или негодовали, но только не относились равнодушно. Здоровый ребенок нередко требует, чтобы смотрели, как он играет, любит выступать на сцене со стихами и танцами, негодует, если не удается «показать» себя. Настроение ювенильного психопата полностью" зависит от того, восхищаются им или нет. Пусть хоть возмущаются, но только чтоб не оставляли его без внимания.

РГаконец, еще одна ювенильная черта — упрямое стремление поступать вопреки советам и просьбам старших, начальников и т. д. Маленький ребенок часто стремится как будто нарочно делать все наоборот: вытаскивает ящик письменного стола, когда говорят не делать этого, не надевает калош, когда просят надеть. Бы

вает, приходится говорить ребенку, чтобы он что-то не делал, для того, чтобы он именно это сделал. Этот здоровый (конечно, в мягких, нетрудных формах) детский негативизм, известный почти всем родителям, со временем превращается в возрастной юношеский «протест», когда молодой человек, бессознательно чувствуя еще свою душевную слабость и незрелость, пытается изо всех сил представиться взрослым, расправляет плечи и выпячивает грудь в буквальном смысле этого выражения. Но за этой внешней «железностью» наблюдательный человек всегда ощущает слабость. Шумно протестует юноша против малейших замечаний родителей, например, по поводу его костюма: родители-де ничего не понимают, они «люди старого века». И родители, вспоминая собственную юность, должны научиться по возможности прощать эту возрастную упрямую склонность к протесту даже по пустякам. Если это свойство остается и в зрелом возрасте и имеет привкус болезненности, то это психопатически-ювенильное свойство.

Внушаемость ювенильных личностей, их склонность подражать всему «оригинальному», совершенствуясь, шлифуясь, могут быть выражены в весьма тонких и красивых формах. Так, четырехлетняя инфантильная крошка кокетливо говорит взрослому мужчине: «Я вас давно не видела, и вы так изменились, так хорошо выглядите! »

Явление акселерации (ускоренного созревания) связано с ювенилизацией в том смысле, что именно юве-нильные личности ускоренно созревают физически и своими формальными умственными способностями (память, объем знаний, способность элементарно обобщать, считать и т. п. ) превосходят своих сверстников. Однако сила ума прежде всего заключается в способности творчески мыслить. Как раз этого не хватает вместе с глубоким, серьезным чувствованием многим ювенильно-инфантиль-ным натурам. Зато они и физически складываются довольно быстро, после 16—17 лет мало изменяясь телес-чо, в то время как человек иного склада в эти годы еще неуклюж и угловат. Так называемая феминизация (оженствление) мужчин также тесно связана с ювенилизацией, поскольку «женственный» мужчина (понятно, без каких-либо серьезных эндокринных расстройств), как правило, ювенил.

Среди здоровых ювенильных людей (людей художественного типа, как называл их И. П. Павлов), видимо, гораздо больше женщин. В этом смысле и говорят, что женщины поэтичнее, романтичнее, эмоциональнее мужчин, красивее одеваются, так как любят нравиться. Стремлением нравиться проникнуто и милое женское кокетство. Многие женщины вообще в целом ближе к детству и юности, нежели мужчины. Само понятие «женственность» включает в себя эмоциональную живость, мягкость, лиричность, непосредственность, здоровое стремление обратить на себя внимание костюмом и т. п. Ювенильные (художественные) люди особенностями своего склада больше склонны к живописи, театральному и поэтическому искусству и здесь, бывает, делаются незаурядными творцами. В случаях здорового художественного характера не следует говорить в медицинском смысле о незрелости, хотя эти люди душевным своим реагированием гораздо ближе к детству, юности, нежели люди мыслительного склада.

Инфантильная (ювенильная) психопатия обусловлена, как уже сказано, мягкой задержкой мозгового развития. Чаще всего это задержанное развитие наследственного порядка. Родственники ювенильных психопатов часто также отличаются выраженным инфантилизмом (ювенилизмом). Но нередко эту мягкую, без выраженных эндокринных расстройств задержку развития вызывают нарушения питания, какая-либо продолжительная отравленность (например, алкоголем) в утробе матери или в раннем детстве.

Существует несколько разновидностей ювенильных психопатов. Две главные среди них—неустойчивые и истерические психопаты — особенно глубоко и выразительно описаны П. Б. Ганнушкиным. v Неустойчивые психопаты. Здесь на первый план выступает душевная неустойчивость. Такой человек, подобно мягкой глине, не имея твердой конструкции собственных принципов, чрезвычайно податлив чужим влияниям, плохим и хорошим. Воспитание в духе безнадзорности, несомненно, способствует здесь утяжелению картины:

без заботливого и строгого глаза, без «ежовой рукавицы» такой человек быстро и легко спивается, ввязывается в воровскую компанию, запутывается в сексуальном разнообразии и т. п. При всем этом он симпатичен, мягок, нежен, лиричен. Искренне раскаявшись в своих проступках, горячо попросив прощение с крупными чистыми слезами, он через час после этого, встретившись

с приятелями, загорается лихим желанием забыться-повеселиться, мчится с ними на электричке на дачу, где никто не будет этому мешать, и, забыв все свои обещания, пьянствует там.

Такой человек способен и сам себе внушить, что просто необходимо ему сделать в данный момент именно то, что ему хочется. Он врет и в этот момент искренне верует, что не врет, а говорит сущую правду. Он часто склонен к вере в мистику, в потустороннее, но и эта за-чарованность у него не стойкая, а носит характер увлекательной детской игры. Он может искренне играть то в баптизм, то в православие, то в магометанство, то с не менее искренним жаром читать атеистические лекции. Когда же «находят» на него свойственные ему «юношеские» приступы романтической печали с томлением о несбывшихся надеждах (стихи не печатают, в театральное училище не принимают и т. д. ), тут ничто не может уберечь его от побега-путешествия, забыв про все, дабы развеяться, в кинотеатр, на ипподром, за тридевять земель на рыболовецкое судно...

Брак двух неустойчивых психопатов нередко являет собой картину, одновременно и детски-смешную, и печально-трагическую. Супруги то дерутся, таская друг друга за волосы, прибавляя новые синяки, то буквально через десять минут безудержно ласкаются, целуются, не способны удерживать себя в сексе, теряются в страсти и затем умоляют врача еще об одном, «ну самом последнем» аборте. Поссорившись с женой, неустойчивый психопат горстями глотает валериановые таблетки, грозится застрелиться, повеситься, пишет избитой жене из другой комнаты на тридцати страницах изобличающее ее объяснение. А между тем ему самому уже давно за сорок...

Неустойчивые психопаты, как правило, неряшливы и даже любят этот свой «художественный беспорядок» (разбросанная одежда, окурки в углах и т. п. ). Они по пустяку плачут или возбуждаются, как дети, и также быстро, легко возможно их успокоить. Они возбудимы без ранимости и злопамятности, искренне способны все простить обидчику, если он только похвалил их. Застенчивость и мнительность неустойчивого психопата, его упрямство есть, по сути дела, несовершенная, внешне бурная защита от собственного безволия. Он капризен, но без внутренней тонкой брезгливости: поворчит и все же 5ез отвращения выпьет у бочки кружку квасу, запачканную чьей-то губной помадой. В то же врем? в кухне есть не хочет, а непременно в комнате при изящной сервировке, неважно, что рядом незастеленная кровать.

Большинство неустойчивых психопатов отличаются довольно яркими художественными способностями на уровне подражания истинным мастерам. Будучи душевно аморфными, без твердых литературно-художественных вкусов, обусловленных собственным духовным своеобразием, они всеядно восторгаются всякой картиной в галерее, сентиментально плачут над каждым стихотворением. Восторженность и сентиментальность есть, кстати, истинно юношеские свойства, в которых отсутствие духовной глубины заслоняется внешне шумным переживанием. Однако изредка встречаются среди неустойчивых психопатов и настоящие самобытные таланты пронзительно-лирической силы и чувственно-мудрой простоты. Большинство же неустойчивых психопатов романтически «шатается» по жизни без стойких интересов и глубоких привязанностей, часто меняя места работы, попадая в скверные компании, спиваясь и т. п.

Следует относиться с осторожностью к искренним обещаниям, деловым предложениям, информативным сообщениям таких людей. На них чаще всего при всей их детски-нежной симпатичности положиться нельзя, но не по причине их безнравственности, коварства, цинизма, а вследствие их бесконечной мягкости и податливости, искренней беспринципности.

Родственники неустойчивого психопата должны позаботиться, чтобы он наблюдался и лечился амбулатор-но у психотерапевта. Нередко случается, что психотерапевт находит «ключ» к такому психопату, помогает перестроить жизнь, чтобы найти выход художественным способностям, делается его любимым и. строгим, проводником по жизни, непременно работая в содружестве с родственниками психопата.

Пожалуй, более всего опасно для неустойчивого психопата злоупотребление алкоголем, так как у него очень легко и быстро развивается хронический алкоголизм и протекает злокачественно с малыми надеждами на лечебный успех. Преступления, совершаемые внутри кадкой-то шайки добрым и мягким неустойчивым психопатом, как правило, связаны с опьянением. С опьянением.

подернуть™ романтической печалью и разочарованностью, связано обычно и редкое, правда, в наше время самоубийство неустойчивого психопата. Уместно здесь вспомнить самоубийство горьковского Актера («На дне»).

V Истерические психопаты. У них на первый план среди прочих инфантильно-ювенильных свойств выступает не душевная неустойчивость, соединенная с мягкостью, а болезненно-яркое стремление находиться в центре внимания. Эгоцентризм сочетается с душевной холодностью ко всему, что не заинтересовано психопатом, с потребностью лицемерить, плести интригу, дабы заставить события, благородные, либо жестокие, вращаться вокруг себя. Истерическому психопату важно прежде всего, чтоб о нем говорили, чтоб с ним возились, и он готов всеми средствами, в том числе и дурными, обратить на себя внимание. То он желает нравиться крикливо-яркой одеждой, то, наоборот, заставляет людей толковать и спорить о старом заплатанном своем пиджаке, об обкрученной старой проволокой ручке портфеля, о побритой вдруг наголо голове. Или, например, истерическая психопатка одевается нарочито бедно и лжет о том, как мало получает, как тяжело больна, как трудно ей жить. И все это, чтобы вызвать к себе людскую жалость, то есть в конечном счете опять заставить заниматься ею— жалеть ее.

Нельзя сказать, что истерический психопат делает все сознательно-продуманно, многого в своем поведении он инфантильно не осознает. Манера его духовного существования заключается в том, чтобы всячески «играть на зрителя», мало заботясь о внутреннем своем совершенстве. Он может даже весьма тонко, остроумно мыслить и живо подмечать хорошее, но непременно в луче своего доброго отношения к человеку, а если этим человеком недоволен, например, за невнимательность к себе, то с такой же тонкостью, остроумцем видит лишь плохое, унижающе-смешное в этом человеке, совершенно не замечая в нем достоинств и заслуг. Истерический психопат не может существовать без «вольтовой дуги» общения с людьми, которые его «впитывают». Если он актер, литератор, то подобно чеховской Аркадьиной (пьеса «Чайка») любит не столько искусство, сколько себя в искусстве. Всячески себя выставлять, экспонировать—вот главная потребность такого психопата. Когда люди говорят между собой о крикливо одетой моднице «вся из себя», в этом и есть, в частности, элементарное выражение истерического экспонирования.

Нередко интеллигентный истерический психопат, понимая, что в обществе принято осуждать хвастовство, самовыпячивание, стремится порой полубессознательно рядиться в одежды застенчивости, скромности, болезненного самоанализа с самообвинением. Но это все опять же драпировка, истерическое стремление нравиться. Так, он мучается-сомневается вслух в разговоре с приятелем, не тягостно ли с ним девушке, с которой подружился, поскольку намного ее старше и женат, но тут же выдает себя фразой: «А вдруг она в меня влюбится, ведь я же интереснейший человек! » Он рисуется самоанализом, жалуется на острое чувство неполноценности, больную совесть, застенчивость, но в то же время не стесняется отнимать у людей время, засиживается в гостях, не замечая, что все уже хотят спать и ищут деликатного повода его выпроводить. Он способен, как и всякий ювенильный человек, искренне убедить себя в том, в чем хочется себя убедить. Например, в том, что какой-то его поступок в высшей степени благороден, тогда как на самом деле это далеко не так.

В отличие от неустойчивого психопата в психопате истерическом нет внутренней мягкости, сердечности, но есть нередко деловитость, аккуратность в делах, четкость. Интеллигентный истерический психопат может быть даже немногословным и создавать внешнее впечатление твердых принципов. Однако в глубине души он также по-ювенильному «всеяден» во всех отношениях (в частности, в своих интересах к произведениям искусства), как и неустойчивый психопат. Они оба могут в хорошем настроении восторгаться каждой картиной на выставке и плакать над сентиментальной книжкой.

Истерический психопат часто считает свою «всеядность» редкой способностью гармонично развиваться. Именно гармоничностью и блестящей памятью радует он в школе и институте своих родителей, сея в них надежды, что пойдет очень далеко. И нередко сверстника, который не знает того, что знает он, например, какого-то нового узкого направления в живописи, истерический психопат готов обругать невеждой, унизить вопросом с выразительно-уничтожающей жестикуляцией: «Как?

Ты этого не знаешь?! » Одноклассники и однокурсники нередко ему завидуют, наивно полагая, что, чем больше человек знает, тем он умней.

Истерический психопат нередко ненавидит людей за невнимание к себе, негодует, что не восхищаются им, не говорят о нем. Но помириться с ним нетрудно: достаточно похвалить его за что-то, и он часто готов забыть обиды.

Понятно, что истерические психопаты, сообразно своему душевному складу, тянутся на посты начальников, и истинная помеха работе, когда истерик становится начальником и заботится тогда об аплодисментах ему со стороны собственных подчиненных, исподтишка пытается «натравливать» друг на друга тех, кого не любит, плетет интригу и меньше всего заботится о порученном ему деле. Если истерический психопат заболевает даже нетяжелой физической болезнью (простуда, гастрит), он особенно много требует к себе внимания, красуется даже в своей болезни. Например, встречая дома навестивших его сослуживцев, лежит в постели в экстравагантном халате с задумчивым лицом и роскошным томиком английского поэта в оригинале, хотя по-английски читать не может.

Истерический психопат, как и неустойчивый, нередко находит себя в каком-либо художественном деле — поэтическом, живописном, актерском, прикладном искусстве, и тогда может быть на своем месте и даже талантливо служить обществу своим ярко-чувственным творчеством.

Итак, неустойчивыми или истерическими психопатами следует называть только таких ювенильных людей, душевннй склад которых с преобладанием либо неустойчивости, либо эгоцентричностн несет в себе настоящий привкус болезненности, сказывающийся в том, что эти люди резко выделяются своими патологическими личностными реакциями, поступками. Если же ювенильный характер не выступает за рамки здоровья (нормы), то говорят об ювенилизме как о характерологической особенности.

Вообще, как уже отмечалось, различным психопатическим характерам соответствуют нормальные характеры подобного рисунка без патологической выраженности. В этом смысле можно сказать, что истерическим психопатам соответствуют нормальные эгоцентрические

ювенильные личности (ювенилы), а неустойчивым — нормальные неустойчивые ювенилы. Нормальные ювенилы делают свое художественное в широком смысле дело или вносят в другую работу юношескую свежесть, живость, яркость. Это хорошие поэты, лирические писатели, художники, актеры, рабочие, инженеры, пионервожатые, путешественники, но редко хорошие исследователи, философы.

«Психологическая защита» ювенильных личностей обычно проявляется бессознательным вытеснением из сознания каких-то травмирующих моментов. Например, он искренне «забывает», что жена больна и надо пораньше приехать домой, когда ему очень хочется поехать в компанию друзей.

На различные психические травмы ювенильные личности обычно отвечают истерическими невротическими реакциями, которые могут переходить в истерический невроз (стойкое сцепление иногда множества невротических реакций). Эти реакции и невроз есть, по сути дела, также вытеснение из сознания травмирующей ситуации через «уход в болезнь» истерическими средствами. Существо истерической реакции глубоко и ярко выразили немецкий психиатр Э. Кречмер и И. П. Павлов. Прежде всего истерическое — не притворство или во всяком случае не только притворство. Корни истерического реагирования — в универсальных защитных реакциях животных, в «двигательной буре» и в «мнимой смерти». «Двигательная буря» — инстинктивное, защитное перепроизводство различных движений, которое случается, например, у рыбы, выброшенной удочкой на берег, у бабочки, накрытой сачком. Действительно, благодаря этой буре животному иногда удается спастись (например, «беснующаяся» муха выскакивает между пальцами кулака, рыба сваливается в воду). Другая такая же частая защитная инстинктивная реакция—«мнимая смерть». Так, жучок, взятый в руку, поджимает лапки, будто мертв, зверек обездвиживается в лапах хищника и даже будто бы для доказательства своей мертвости покрывается холодным, «мертвецким» потом, часто действительно этим спасаясь, поскольку многие хищники брезгуют мертвечиной.

Все инстинктивное, однако, рядом с глубокой природной мудростью отличается и несовершенством (прыгающая по берегу в «двигательной буре» рыба может

угодить и в костер, а остолбеневшие во время пожара коровы могут погибнуть в горящем сарае). Реакции, подобные «двигательной буре» и «мнимой смерти» животных, свойственны и людям в чрезвычайной обстановке, когда внезапно и сильно «запахнет смертью». Сильным раздражителем парализуется рассудочное, чисто человеческое реагирование, человек как бы эволюционно спускается на уровень реагирования наших предков. Это лишний раз доказывает единство живой природы, факт происхождения человека от животных.

Человеческая «двигательная буря» или «мнимая смерть» (остолбенение), по существу, есть в широком смысле слова истерическое «подкорковое» реагирование. Они сродни истерическому припадку и истерическому ступору. Но у больных истерическим неврозом ступор и припадки возникают в ответ не только на чрезвычайный, угрожающий жизни раздражитель, но и в ответ на обыкновенные, будничные неприятности (неудача по работе, кухонная ссора и т. д. ). В наше время истерическое реагирование довольно редко выражается истерическими реакциями, но часто встречаются врачу больные истерией с элементами, «частицами» припадка (истерические подергивания, трясучка, истерический кашель, смех, рыдания, икота) или ступора (истерические параличи, потеря чувствительности, истерическая слепота, немота, глухота).

Чаще всего встречаются истерические реакции, которые могут фиксироваться и «сцепиться» в невроз. Первая группа — «неврологические» истерические реакции (симптомы), по внешнему виду напоминающие симптомы органического повреждения нервной системы. Это прежде всего истерические припадки, похожие на эпилептические или органические, но отличающиеся, как правило, большой разбросанностью, хаотичностью движений, изгибанием тела в истерическую дугу, криками и в то же время освободившейся из-под «гнета» сознания автоматически-инстинктивной точностью, пластичностью движений наших предков, спасающей от ударов, например, головой о стенку, хотя голова может при этом почти прикасаться к стене. Это та природная быстрота и точность, с которой заяц, стрелой мчась по лесу, не расшибает голову о стволы деревьев. Всегда возможно, осторожно удерживая больного в припадке, обнаружить двигательную реакцию его зрачков на свет, отсутствующую при эпилептическом припадке. Другие «неврологические» истерические реакции — ступор, параличи, потеря чувствительности, слепота, немота, глухота, насильственные движения, истерические головные боли, которые обычно ощущаются как горячий гвоздь в голове или тысячи иголок.

Вторая группа—соматические (телесные) симптомы. Это звучный, «лающий» истерический кашель, истерические поносы с обилием слизи, рвота, истерическая лихорадка и т. д. Все истерические симптомы отчетливо зависят от неприятных пациенту событий, усиливаясь или ослабевая, даже пропадая с переменой обстановки. Однако врач, подозревающий истерию, должен всегда тщательно исключить соматическое страдание, которое может быть само по себе рядом с истерией. Итак, существо истерической реакции заключается в ее «подкорко-вости», «животности» в том смысле, что подобным примитивным образом реагируют на опасность и трудности жизни наши животные предки, хотя, конечно, человеческая истерическая реакция имеет специфическую окраску, отличаясь сложностью, выразительностью. Истерическая реакция никак не есть просто притворство, хотя люди, склонные к истерическому реагированию, нередко неискренни, театральны. Так, например, больная истерией не желает, чтоб муж уехал в командировку, плачет, предупреждает, что у нее в таком случае опять случится паралич ноги. И паралич тут же случается, но это действительный функциональный паралич: женщина в самом деле не в состоянии при всем желании двинуть ногой, ногу можно без боли проколоть насквозь иглой. Чем тоньше, развитее человек, тем тоньше, «запутаннее» его истерическая реакция, тем искуснее одевается она в одежды соматической болезни, тем труднее распознать ее как истерическую. Это «прокалывающие горячим» истерические боли в сердце, контрактуры (судорожные, длительные сокращения мышц, например, голени, так, что стопа «смотрит внутрь»). Здесь же следует, кстати, отметить, что у медиков, а также просто медицински «начитанных» людей истерические реакции отличаются особенной «скрытностью», тонкой завуалированностью.

В принципе истерическая реакция может возникнуть у каждого человека, так как у каждого есть «подкорка», «животная половина» (термин И. П. Павлова). Потому неврастения и невроз навязчивости, как и ду

шевные болезни, могут содержать в себе истерические «вкрапления»: истерический ком в горле, истерическую потерю чувствительности и т. д. Но сила и форма психической травмы, способной вызвать у разных людей 'истерические реакции, различные.

Особенно предрасположены к истерическим реакциям ювенильные личности (особенно психопатические), живущие больше эмоцией, нежели разумом. И конечно, предрасположены к истерическим реакциям дети, даже здоровые. Ребенок, вообще, представляет собой прекрасную «модель» истерии, когда он «закатывается в плаче», выгибаясь дугой в руках матери, выражает неудовольствие трясением рук, ложится на пол и бьет. ногами. В этот момент у него суживается сознание, как у истерика в припадке. Это тоже в широком смысле истерическое реагирование, но, как правило, не патологическое, а «возрастная норма», хотя, безусловно, малышей следует всячески отучать от подобных «истерик» (не награждать исполнением желания, не обращать на «истерику» внимания), дабы это не выросло в истерию-болезнь.

Истерические реакции излечимы, но успех зависит от двух важных обстоятельств. Во-первых, от возможности разрешить психотравмирующую ситуацию. Во-вторых, от способности больного осознать примитивность, «животность» собственного реагирования. В случаях трудно разрешимых конфликтных ситуаций (постоянные ссоры с соседкой, пьянствующий, не желающий лечиться от алкоголизма муж) приходится ограничиваться приглушающим эмоцию действием успокоительного лекарства или психотерапевтическим «временным ремонтом». Например, обычно легко удается снять внушением наяву или в гипнозе истерические симптомы в кабинете врача, но они с такой же легкостью возникают вновь в домашних условиях. В случаях выраженной духовной ограниченности и установки больного на какую-либо выгоду от болезни стойкого успеха добиться еще труднее. Зато когда врач имеет дело с умной, тонкой личностью, способной понять и возненавидеть свое истерическое, лечение нередко успешно. Больной напрягается в своей ненависти к истерическим симптомам и, таким образом, затрудняет их выход.

В заключение подчеркнем, что ювенильные психопаты, а также их близкие должны знать, что психопат в любой обстановке практически способен сдерживать свои, хотя и болезненные, стремления, а значит, отвечать за них полной мерой наказания. Психопату, лечащемуся у психотерапевта, сдерживать свои болезненные стремления и истерические реакции, несомненно, легче. '

Психопатии, обусловленные искаженным развитием

Эпилептоидные психопаты (эпилептоиды) названы так потому, что характером несколько напоминают эпилептиков.

Мышление их обычно отличается большей или меньшей прямолинейностью. Прямолинейность эта противоположна вдумчивости, сомнению. Многие грубоватые эпилептоиды живут по формуле старинного сверхдобросовестного швейцара: не ведено пускать! Мышление эпилептоида вязковато, обстоятельно, трудно переключается с одного предмета на другой, не склонно к разумным компромиссам. Эпилептоид нередко не чует двусмысленности и, значит, не понимает тонких шуток. Все это вместе с вязковатой эмоцией, духовной и нравственной ограниченностью порождает порой держимордовское и унтерпришибеевское поведение. Так, например, эпи-лептоидный шофер автобуса впускает через переднюю площадку мать с ребенком, но захлопывает двери перед отцом. Или эпилептоидный сторож без распоряжения своего начальства не решается пропустить пожарников на территорию больницы, хотя больница уже горит. Прямолинейность эпилептоида сказывается также в том, что ему трудно понять, что другие люди могут думать иначе, чем он, но тоже по-своему правы. К примеру, он любит есть молча и требует, чтобы все за обедом сидели, как рыбы; он не любит помидоры и убежден, что любят их только люди с дурным, извращенным вкусом. Эпилептоидная мать, например, убеждена, что сыну-школьнику много читать вредно («только глаза портить»), главное—здоровье, главное—съедать полную тарелку супа с головками вареного лука («как это можно не любить? ») и все три котлеты. И переубедить ее невозможно.

Эпилептоид никогда не сомневается в своей правоте.

всякое иное отношение к событию, предмету считает неправильным, а нередко даже вредным. Убеждать его в противном—время тратить и даже озлоблять его: он удивительно неспособен понимать, воспринимать доводы, противоречащие его суждениям. Игнорируя противоречия, замечает лишь то, что подтверждает его мыслительную линию.

Кроме того, мышление эпилептоида склонно к сверхценным идеям. Сверхценная идея неправильна, как и бредовая, как и навязчивая. Но если при навязчивости больной понимает (во всяком случае успокоившись) всю абсурдность содержания навязчивости, то, находясь в бредовом состоянии, он убежден в своей правоте. Однако бред не имеет под собой, как правило, реального факта и, разрастаясь, делается все более нелепым, фантастическим. Сверхценность же основывается на реальном факте, преувеличивая его злой, прямолинейной подозрительностью и сильной инертной эмоциональной насыщенностью. Больной, например, убежден, что жена изменяет ему с человеком, с которым приветливо поздоровалась на улице. Он не может понять, что достаточных оснований подозревать измену нет, и изматывает жену выслеживанием, упреками, осматриванием платья. Эпилептоидный ревнивец выслеживает жертву и в этом выслеживании нередко даже получает какое-то гадкое наслаждение.

Сверхценность эпилептоида нередко выражает его убежденность в том, что какие-то люди скверно к нему относятся, хотя на самом деле это совсем не так. Если по стечению обстоятельств вдруг выясняется в высшей степени наглядно, казалось бы, и для самого эпилептоида, что он неправ (например, человек, в недоброжелательстве которого он был убежден, рискует ради него жизнью), то и тут он обычно не раскаивается в своей ошибке, а просто отодвигает сверхценную убежденность в глубину души, так сказать, дезактуализирует ее, не прощая, однако, того, кого хоть раз подозревал. Во всем этом звучит большая или меньшая ограниченность, свойственная даже самым интеллектуальным эпилепто-идным психопатам.

Будучи эмоционально-вязким, инертным, эпилептоид не способен быстро, бурно отреагировать на какие-то неприятности, обиды и тем очиститься от душевного на-ппяжения подобно сангвиническим натурам. Эпилептоид накапливает в себе обиды, усиливается его напряженность до злой душевной духоты, и достаточно одной пустячной капли, чтоб наступил взрыв гнева. Порой могучими волевыми усилиями эпилептоид сдерживает этот взрыв, например, на службе в кабинете начальника, но разряжается с подчиненными или спешит домой, и, если вдруг дом пуст, то достанется хотя бы кошке. Близкие эпилептоида хорошо знают, что время от времени он «не в себе», к нему сейчас, как говорится, не подъедешь на серой козе, его нельзя сейчас трогать.

Эмоционально-мыслительной вязкостью во многом объясняется «занудливость» эпилептондов, их склонность к порядку ради порядка, слепая преданность традициям без духовных привязанностей. Эпилептоиды обычно любят власть и способны получить от нее тиранически-садистическое удовольствие. Быть может, с этим связан нередкий их интерес к истории, историческим книгам («кто как когда взял власть и как властвовал»). Эпилептоид рвется к власти и, получив любой начальнический пост, держит подчиненных в напряжении, не терпит возражений. Если не удается занять высокий пост по службе, эпилептоид пытается успокоиться властью над своими домашними. С нахмуренной строгостью проверяет школьные дневники своих детей или неприязненно-кропотливо подсчитывает, сколько денег истратила жена на продукты, то ли купила, по той ли цене. И всегда найдет, что чего-то не надо было покупать, упрекает жену, что транжирит деньги, не умеет вести хозяйство.

При всем этом эпилептоидный психопат нередко с успехом скрывает свои асоциальные личностные качества за маской благообразия. В одних случаях эта маска отличается ханжески-коварной утонченностью, пропитана лестью; в случаях грубых, не тонких эпилеп-тоидная маска сказывается в «нотациях», которые эпилептоид «читает» своим подчиненным или домашним, восхваляя себя самого. Например, «занудливо» упрекает сына в том, что получил тройку при такой обеспеченной жизни, которую создал ему отец: «Я в детстве своем жмых ел вместо хлеба, щи из травы и учился на отлично, а ты такие большие котлеты уплетаешь, а получаешь тройки! » Упрекая других, такой эпилептоид при этом порой весьма нечист в своей личной жизни: и пьянствует, и развратничает.

Однако нельзя сказать, что все эпилептоидные психопаты отличаются малонравственностью. Встречаются истинные эпилептоиды с прямолинейностью, вязкость-ю, но притом с достаточной внутренней честностью, порядочностью. Некоторые из них способны бороться за справедливость с истинным упорством и постоянством.

Более всего заметны в жизни два варианта эпилеп-тоидных психопатов: асоциальный (грубый, агрессивный) и гиперсоциальньш («деловитые иуды»). \/ Асоциальные эпилептоиды отличаются грубостью психики, интеллектуальной ограниченностью, слепой мощью яростных разрядов. Эти эпилептоиды особенно опасны в опьянении, которое обнажает и усиливает их подозрительность, злость, садизм.

Прекрасную иллюстрацию асоциального эпилептоида являет собой чеховский Пришибеев. Односельчане жалуются на него, что «как пришел со службы, так с той поры хоть из села беги». «Намеднись по избам ходил, приказывал, чтоб песней не пели и чтоб огней не жгли. Закона, говорит, такого нет, чтобы песни петь». Интересный момент: если б был закон петь песни, Пришибеев, видимо, сам кулаками проводил бы его в жизнь.

\^ Гиперсоциальные эпилептоиды — эпилептоиды с утонченной маской благообразия: лицемерные, с высокой добросовестностью и исполнительностью. Этой ханжеской маской завуалирована низменность жизненных интересов, стремление самому выбиться в начальники. С подчиненными же своими они, как правило, на редкость несправедливы. Занимая высокий пост в общественной жизни, такой человек нередко отличается прежде всего суховатой осторожностью, склонностью к перестраховке из опасения потерять место и благополучие. Смелость, живость мысли подчиненного, всякое отклонение от общепринятого смущают его. Эти нередко по-своему сметливые психопаты способны уловить, какие свойства характера ценятся людьми, с которыми имеют дело, и ловко маскируют свои эгоистически-эгоцентрические мотивы необычайной гладкостью, закругленностью речи, доброжелательно-сахарными улыбками, «застенчиво-озабоченными» просьбами поведать им, что на душе. Многие неопытные люди попадаются на удочку этого внешнего благожелательства, картинной добросовестности и порядочности и потом страдают. Подробно рассмотреть гиперсоциального эпилептоида можно в Пор-4)ирии Головлеве («Господа Головлевы» М. Е. Салтыкова-Щедрина). Уже мать Порфирня, читая его письма, догадывалась, что «он-то и есть самый злодей». «Ишь ведь как пишет! ишь как языком-то вертит! —восклицала она. —Недаром Степка-балбес Иудушкой его прозвал! Ни одного-то ведь слова верного нет! все-то он лжет! и «милый дружок маменька», и про тягости-то мои, и про крест-то мой... ничего он этого не чувствует! »

Лживая, проникнутая жестокостью сладость весьма чувствуется в такой характерной детали. «Арина Петровна вдруг словно споткнулась и подняла голову. В глаза ее бросилось осклабляющееся, слюнявое лицо Иудушки, все словно маслом подернутое, все проникнутое каким-то плотоядным внутренним сиянием».

Следует быть весьма осторожным к слишком сладкому, слишком доброжелательному в характере человека. Надо научиться улавливать эту защитно-благообразную налакированность. Гиперсоциальные эпилептои-ды более гибки, гораздо приспособительнее, нежели грубоватые асоциальные эпилептоиды, но стоит, например, эпилептоиду не справиться с каким-то важным рабочим заданием (что может угрожать его положению), пропадает вся эта маска, сплетенная из искусственной предупредительности, любезности, лисьей мягкости и самокритичности до самоуничижения на людях. Сбросив эти одежды, разрастается внутренняя злая агрессивность, с которой психопат обвиняет в своей неудаче кого угодно, но не себя (когда на самом деле виноват сам).

Всякий эпилептоидный психопат склонен жить не столько духовной жизнью, сколько так или иначе жизнью влечений—удовольствием пищевым, сексуальным, сладостью власти. Коллекционирование марок у него часто основывается не только на склонности все аккуратно разложить по полочкам, но и на желании иметь такие марки, каких ни у кого больше нет, чтоб завидовали. Эпилептоид, заболевший физической болезнью, особенно труден своим близким или врачам, медицинскому персоналу своей злобной напряженностью. Он нередко подозревает, что к нему, больному, дурно относятся, требует у близких завтрак в постель, раздражительно реагирует на всякие пустяки, например, на то, что стул с лекарствами чуть дальше стоит от его постели, чем

ему хотелось бы. Он даже склонен преувеличивать болезнь, чтобы ему еще больше прислуживали.

Из этих описаний может возникнуть впечатление, что эпилептоидный психопат, хотя и нездоровый человек, но тем не менее чрезвычайно вреден для общества и достоин только осуждения. Однако все зависит здесь от того, к какому делу приложил себя психопат. Вспоминается, например, тяжелый эпилептоидный психопат, который был непереносим в своей семье «наведением порядков», «занудливыми» нотациями о справедливости и т. д. Но он же на общественных началах работал в оперативной группе, не побоявшись ножа, спас от бандита женщину, имел грамоты за бесстрашную борьбу с бандитами.

Тяжелые эпилептоидные психопаты нередко хорошо справляются со своим полезным жизненным делом на посту швейцара, бухгалтера, наборщика в типографии, сторожа, лаборанта, медсестры, курьера, инженера, секретаря, неукоснительно и добросовестно выполняя порученное им. Существо психотерапевтической работы с эпилептоидом заключается в том, чтобы, вникнув в его характер и в обстоятельства его жизни, помочь ему приспособиться к жизни — «приложить» себя к такому делу, взять на себя в семье такие обязанности, чтобы удовлетворенность собственного самолюбия сочеталась с пользой обществу и близким.

Эпилептоидный психопат при этом может и должен держать себя в рамках правильного поведения. Потому жалостливое отношение к эпилептоиду как к больному, не способному владеть собой, общественно вредно, точно так же, как и в случаях хронического алкоголизма. Лечение у психотерапевта часто помогает именно в том смысле, что научает психопата вести себя правильней. \^ Циклоидные психопаты (циклоиды). Циклоиды необычны в сравнении с другими психопатами своей солнечной характерологической гармоничностью. Патология проявляется здесь возникающими без понятных психологических причин болезненными спадами настроения (субдепрессия) или периодами немотивированной радужной веселости (гипомания). Чаще это случается циклами (отсюда и название таких психопатов). Другое название данной патологии—циклотимия.

Опишем вначале душевный рисунок этих психопатов или соответствующих им здоровых людей, которых называют сангвиниками. Мышление их не отличается ни эмоциональной детскостью, ни тугоподвижностью. Оно естественно, живо, легко переключается с одного на другое и практично, крепко держится за факты. Если сангвиник делается ученым, то его научные работы насыщены практической - пользой, не содержат обычно в себе отвлеченно-теоретических построений, быть может, гениальных, но непонятных пока в смысле практической применимости. Писатели-сангвиники славятся не столько самоуглубленным психологическим анализом, сколько солнечной гармоничностью в описании событий, человеческих поступков, переживаний, упором в ярко-чувственную сторону жизни, практической заботой о всяком живом нуждающемся человеке, трезвой ненавистью к злу. Одни из них отличаются прежде всего сочным бытописательством, умением создавать выпуклые социальные типы в остро критическом или приглушенно-сердечном тоне, для творчества других характерна живая тонко-ироническая мудрость.

Сангвиники склонны к разумным компромиссам, им присущ юмор, который обычно не изменяет им даже в трагической обстановке. Нередко они отличаются богатой памятью, острой сообразительностью. Естественность пронизывает всю их личность. Приятно и легко общаться с такими людьми. Они часто заразительно, весело хохочут, когда им смешно, плачут в горе, бурной вспышкой отвечают обидчику. Но все это их хорошо очищает от душевного напряжения, . дает «послегрозовую свежесть». Начальник такого склада крепко за дело выругает, но зла помнить не будет. Они просты, доступны, какой бы высокий пост ни занимали. Склонны принимать живое участие в любом деле, подвижны, как ртуть. Циклоиду, сангвинику вообще трудно держать в себе радость, обиду. Он должен разрядиться, но не садистски-жестоким эпилептоидным взрывом, а вылить свое напряжение в бурные движения (например, стругаться, отплакаться). Вспомним, как мушкетер романа А. Дюма, дабы освободиться от душевной угнетенности, дерется без всякого намерения убийства на шпагах с подвернувшимися ему в переулке ворами.

Трудно держать в себе и необыкновенную тайну-новость. Хочется " облегчить себя подобно тому, как сделал это в сказке цирюльник, узнавший, что у царя Мидаса ослиные уши, «откричать» в безлюдной местности:

«У царя Мидаса ослиные уши! » столько раз, сколько душе надо. Самый тревожный циклоид способен «растворить» в выразительных движениях свою тревогу, «раскидать» ее естественными (не театральными! ) жестами и позами. Циклоиды и сангвиники не склонны в подробностях анализировать свое душевное состояние, «копаться в душе», погружаться в самообвинение. Такой человек нередко любит организаторскую работу и отдает ей всего себя, заботясь прежде всего об интересах дела и меньше всего о собственных душевных ущемлениях. Он растворяется в общении с людьми, ему, с его бурным темпераментом, нередко невыносимо трудно в одиночестве. В естественной общительности сангвиника звучат сердечность, доброжелательность даже независимо от того, как близок ему по службе или родственной линии человек, которому он помогает.

Сангвиник доброжелателен ко всем пассажирам автобуса, и, если он, например, врач, то может рассердиться на незнакомого пожилого полного пассажира без шапки («Ведь, наверно, гипертоник! Как же можно лысую голову под солнце! ») с такой искренней заботой, будто это его родственник. В любое дело вносят эти люди шутку, живость, мягкость, добросердечие. Не любят и не понимают утонченного самобичевания, а тем более мистики, символики во всех проявлениях. Практики по натуре, они нередко замечательные организаторы, администраторы, заваленные планами, проспектами, деловыми телефонными звонками, просьбами. Они не только не тяготятся такими хлопотами, но с удовольствием, живо переключаясь с одногона другое дело, растворяясь в них, бесконечное число раз бескорыстно помогают живому конкретному человеку. И при этом получают великую радость.

Сангвиническая сердечная заботливость к человеку нередко не вмещает в себя какую бы то ни было «брезгливость». Мы с благодарностью наблюдаем это порой в добродушной расторопной работе сангвинического мусорщика, мягко-улыбчивой санитарки, которая в больнице с лицом ласковым или хмурым, но без всякой гримасы брезгливости, ничуть не морщась, ловко ухаживает за беспомощными больными, смягчая или устраняя душевную неловкость, напряженность больного своей естественностью.

Как правило, сангвинические и циклоидные натуры отличаются неравнодушием или горячей любовью к природе, животным и вообще к «мясистым радостям» жизни (по выражению Кола Брюньона). Они нередко тонкие ценители вин, изобретатели изысканно-вкуснейших кушаний. Недаром собрания сочинений А. Дюма и Я. Гашека заканчиваются кулинарным томом собственного сочинения. Для многих истинное удовольствие наблюдать гурманистически-заразительный аппетит циклоида или сангвиника, смотреть, как повязывает он себе салфетку, как умопомрачительно жмурится при вкусном глотке («ох, язык проглотил! »), в то время как на еду чванливо-злобного эпилептоида бывает смотреть неприятно.

Сангвиник—обычно тамада в застолье, пышет смешными историями и анекдотами, охотник организовывать различные увеселительные поездки на природу. Многие циклоиды и сангвиники способы получать художественное, вкусовое наслаждение и при тяжелых обстоятельствах жизни, даже на пороге неминуемой смерти. Видимо, на людей такого склада рассчитан был роскошный ужин, который в старину в некоторых странах приносили заключенному в камеру накануне смертной казни. Нередко высокой темпераментностью отличаются сангвиник, циклоид и в сексуальном отношении, но и эта темпераментность, проникнута такой живостью и жизнелюбивой естественностью, что порой жены не способны не прощать им их грехи. Такие бурно темпераментные циклоиды, как писал наш выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин, «просто проглядывают границу между дозволенным и запретным». Например, человек с доброй улыбкой, милый, беспорядочный, в духе толстовского Стивы Облонского, не видит дурного в том, что проводит время и с любимой женой, и с любимой женщиной, которую приглашает в свою семью, не стыдясь ни жены, ни взрослых детей. Сообщает близким, когда уезжает к ней, просит любить ее, доволен этой жизнью втроем и искренне огорчен и удивлен, узнав, что жена подает на развод («Зачем? За что? Ведь я так всех вас люблю! »).

Сангвиник, растворяясь в свежих, сегодняшних делах и радостях жизни, не думает о смерти, относится к ней с трезвым спокойствием или даже просто не верит, что умрет.

Американская писательница Карсон Маккаллерс в романе «Часы без стрелок» точно передает настроение такого рода у восьмидесятилетнего сангвинического старика: «У него не укладывалось в сознании, что он умрет. Он доживет до ста лет, если будет соблюдать диету и держать себя в руках... Писали же в газетах о каком-то индейце из Южной Америки, который дожил до ста пятидесяти лет... А хватит ли ему ста пятидесяти? Нет. Он жаждал бессмертия».

Сангвиники и циклоиды бывают нередко пикнического телосложения—отличаются избирательным отложением жира (особенно в пожилые годы) на лице и на животе. При этом ноги, руки их довольно худые. Однако даже очень полный сангвиник с круглым лицом и большим животом тем не менее сохраняет удивительную для большого своего веса живость, точность, изящную легкость движений, а лицо его—тонкую выразительность. Реакция отличается живостью, быстротой и точностью. Личностная сангвиническая структура выразительно звучит в образе роллановского Кола Брюньона: «... Для кого я пишу? Разумеется, не для славы;, я, слава богу! не дурак, я знаю себе цену... Для внуков? Что останется через десять лет от всех моих бумаг? Моя старуха меня к ним ревнует, она палит все, что ни найдет... Так для. кого же? Да для самого себя. Для собственного нашего удовольствия. Я бы лопнул, если бы не писал. Недаром же я внук своего деда, который заснуть без того не мог, чтобы не записать на сон грядущий, сколько кружек он выпил и изрыгнул».

Существуют разные варианты сангвинических личностей (норма) и циклоидных психопатов (патология). Одни из них всем своим существом больше направлены к «мясистым радостям» жизни, отличаясь нередко некоторой ограниченностью духовных интересов, благодушием. Эти любители выпить, закусить, пошутить, пошуметь, кстати, нередко спиваются благодаря такому винно-гастрономическому образу жизни. Другие отличаются духовно-практической направленностью, склонностью и умением к организаторским делам, соединяют в себе эпикурейство, гостеприимство и хлебосольство с трезвой самокритичностью и твердым чувством внутреннего порядка.

Субдепрессии циклоидов есть состояния по-настоящему патологические. Болезненная замедленность мышления сочетается здесь с малоподвижностью, душевно-телесной опущенностью. Тоскливость придает всем вос-приятиям и переживаниям темный тон, порождает сомнения, неуверенность, самообвинение. Обыкновенные житейские мелочи превращаются в трагические трудности. В субдепрессии больной обычно не накладывает на себя руки, как случается это в депрессивном состоянии, когда смерть представляется единственно действующим лекарством. Но и здесь, как и в депрессии, не верится, что эта душевная пасмурная погода когда-нибудь кончится, и подкрадываются даже мысли о том, что если б попал сейчас, например, в автомобильную катастрофу, это не было бы так уж плохо. Бывает, в таком состоянии циклоид как бы ищет смерти, упрашивая послать его в чрезвычайно опасную экспедицию, или, как случалось в старину, ссорится, чтоб драться на дуэли. Субдепрессия без лечения может продолжаться и несколько месяцев. Врачу обычно удается помочь такому больному оживляющими его подробными беседами, сеансами гипнотического сна, «рассасывающими» на время субдепрессию, но главное—лекарствами-антидепрессантами. Субдепрессия может смениться гипоманией или долгим периодом нормального настроения, когда циклоида можно считать временно совершенно здоровым. В гипома-нии больной, движимый патологически-веселым стремлением к деятельности, нередко совершает опрометчивые поступки: сразу нескольким девушкам предлагает пойти за него замуж, ввязывается в какое-нибудь афе-ристическое предприятие и т. д., не чувствуя себя больным и к врачу, конечно, не обращаясь. Но иногда способен он в это время, как и в субдепрессии, к продуктивной работе, например, частично отразить свое настроение в произведении искусства.

В отношении физических болезней сангвиники и циклоиды, особенно те из них, кто не отличается стойким пессимизмом и субдепрессиями, менее всего склонны к ипохондричности — повышенной озабоченности своим заболеванием со склонностью преувеличивать его тяжесть. Тут как раз наоборот, часто приходится встречаться с оптимистической недооценкой своего болезненного состояния, спокойно-трезвым и даже порой наплевательским отношением к возможной смертельной опасности. Слова кавказской песни с просьбой: «когда умру потом, положить в бурдюк с вином, брызжет пена через

край, в бурдюке мне будет рай» весьма точно иллюстрируют этот сангвинически-циклоидный трезво-оптимистический настрой по отношению к смерти. Пожилой сангвиник или циклоид, страдающий, например, гипертонической болезнью или перенесший инфаркт миокарда (пикники, как известно, весьма расположены в пожилые годы именно к сердечно-сосудистым заболеваниям), ходит, работает, когда нужно лежать в постели, избегает врачей или пытается их успокоить, когда врачи встревожены цифрами его артериального давления. Смертью такого человека не запугать. «Ну, умру и умру», —скажет он. Сангвинику, не выполняющему во вред своему здоровью предписаний врача, особенно важно подчеркнуть, что он может внезапно слечь с параличом или инфарктом и тогда не сможет ни работать, ни помогать близким. Только это, пожалуй, еще как-то заставляет физически больного сангвиника или циклоида беречь себя.

Пессимистические сангвиники и субдепрессивные циклоиды бывают мнительны и ипохондрнчны в случае физической болезни, но и здесь нет упорной сосредоточенности на своем заболевании, мнительность дает себя знать пока тяжело, а чуть стало легче, больной успокаивается.

Особенность психологической защиты сангвиника и циклоида сказывается, видимо, в его склонности либо немедленной живой реакцией выплескивать из себя свои переживания через бурное движение, либо в зависимости от настроения, в котором находится в данный момент, растворять эти переживания в печальном самоуглублении.

^Шизоидные психопаты (шизоиды). Шизоидный— значит подобный шизофреническому, но, подчеркнем, лишь подобный, несколько похожий. Сейчас уже совершенно ясно, что истинный шизоидный психопат не есть какая-то предрасположенность к шизофрении или медленный переход (превращение) из здоровья в шизофрению, как ошибочно полагал Кречмер. Шизоид так же мало предрасположен к шизофрении, как и другой какой-либо психопат или здоровый человек.

Как циклоидным психопатам соответствуют по личностному рисунку (без, однако, патологической выраженности) здоровые люди-сангвиники, так и шизоидным психопатам соответствуют шизотимические здоровые

личности. Шизоидный (шизотимический) душевный склад в противоположность циклоиду пронизан некоторой «выкрутасной» неестественностью, чудаковатостью, «неслаженностью». Трудно бывает предугадать поступки шизоидов, реакцию их на те или иные события. Вообще, обычно по выражению лица и осанке шизоида трудно догадаться, о его мыслях и переживаниях. Здесь наблюдается как бы противоположность тому тонкому циклоидному (сангвиническому) согласию между настроением, содержанием переживания и выразительными движениями. Переживая какую-то неприятность или радость, шизоид не «растворяет» ее в выразительных движениях (радостных или печальных). Он как бы прячет переживание в глубину души и тягостно страдает от внутренних конфликтов без истинной, смягчающей напряженность склонности выговориться, выплакаться. Сангвиническая женщина, бывает, долгое время не может понять правильно своего шизоидного мужа, когда из-за каких-то неприятностей, наполненный переживаниями, он закрывается в своей комнате без потребности исповедоваться ей. Шизоид малообщителен по существу, не любит открывать людям в подробностях душу, хотя внешне бывает весьма разговорчив, остроумен и любезен. Он весьма раним. Раны от неприятностей и обид медленно затягиваются в нем, порождают все новые внутренние душевные конфликты, которые не выплеснуть из души ни агрессивно-эпилептоидным взрывом, ни освежающим циклоидным разрядом выразительных слов и движений. Психологическая защита шизоида отчасти состоит в том, что он, дабы не раниться лишний раз, сторонится истинного общения с людьми, иногда умело прикрываясь внешней легкой общительностью. Ранимость шизоида обычно не сочетается с острой тревожностью по поводу своего благополучия, как это видим у астеников и психастеников. В острой опасности психологическая защита здесь нередко дает себя знать страхом, проникнутым энергией азарта, интуитивно-глубокой и четкой работой мысли, как это звучит в лермонтовском Печорине («Фаталист»), как рассказывают об этом шизотимические летчики-испытатели, водолазы, солдаты.

Иногда шизоид кажется психологически покрытым какой-то невидимой стеклянной пленкой, настолько ощущается его душевная неприступность, желание нахо

диться на дистанции вытянутой руки от людей. Это внешне гордые, застегнутые на все пуговицы люди, отличающиеся внутренней ранимостью и неуверенностью. Известная эмоциональная бесчувственность сочетается в шизоиде с изюминами острой чувствительности.

Причудливость и капризность сказываются и в пищевом влечении шизоида, и в сексе. Шизоид может быть равнодушен к еде в целом, но остро-гурманистиче-ски относиться к какому-то блюду, например к маслинам или куску кровавого обжаренного мяса. Какая-нибудь пустячная для ювенила или циклоида деталь в костюме женщины или сказанное ею слово могут вмиг погасить половое чувство шизоида к этой женщине и даже вызвать отвращение.

Своеобразная неестественность, «выкрутасность», парадоксальность отчетливо проглядывают и в мышлении шизоида. Он склонен к отвлеченному мышлению, лишенному принятых трафаретов, банальностей. Логически, последовательно умозаключая, он склонен, не придерживаясь моды, сопоставлять на первый взгляд по устоявшимся мнениям несопоставимые моменты. И в этом оригинальность (порой талантливая и даже гениальная) его мысли. Мышление шизоида не отличается практичностью, как мышление циклоида, оно абстрактно-отрешенное и некрепко держится за факты жизни. Наряду с яркими творческими, математическими и физическими способностями шизоид нередко удивляет несведущих людей склонностью к мистике, религиозности. Шизоид мыслит логическими схемами, не опирающимися строго на факты, не нуждается в постоянной проверке своих мыслей практикой, мыслит с глубокой верой в свои логические схемы.

Казалось бы, два противоположных, взаимно исключающих момента уживаются в духовной жизни шизоида—склонность к логике и вера, поэтическое принятие схемы, не выдерживающей проверки практикой, фактами. Швейцарский писатель Герман Гессе в романе «Игра в бисер» выразительно и точно определяет духовную склонность таких людей—математика и музыка. Математика—это склонность к абстрактно-логическим построениям в широком смысле. Музыка—казалось бы, противоположность математике, алогическое искусство. Математической своей направленностью шизоид строит абстрактно-логические схемы, отрешенные от предметов действительности, но внутренне гармонически-законченные, а музыкальной—верует в эти схемы. Совершая крупные теоретические открытия в физико-математических науках, в естественных науках, в философии. где истина крепко держится за факты, проверяясь ими, шизоидам редко удавалось сделать большое. Гессб " едаром называет мышление таких людей «игрой в бисер»: мышление как бы перебирает драгоценные камни понятий, не соприкасаясь тесно с действительностью.

Шизоиды нередко тянутся одновременно и к математике, и к поэзии, музыке. Даже в самых мудрых и жизненно простых сказках Андерсена звучит музыкально-хрустальная отрешенность, отсутствует сочная предметность и естественная теплота сангвинических и психастенических авторов. Проблема отчужденности, отстраненности от мира и себя самого, так остро стоящая сейчас на Западе, в самых своих утонченно-философских экзистенциалистских формах во многом связана именно с шизотимической душевной структурой. Нередко шизоид отличается богатой памятью и выраженной способностью к изучению языков. Но отвлеченность шизоидного мышления в случае невысокого интеллекта может звучать просто витиеватым резонерством, беспредметным глуповатым рассуждательством.

Итак, среди шизоидов и здоровых шизотимических людей встречаем мы и равнодушно-безнравственных, и глубоко духовных людей с. огромным благородством, мужеством, самоотверженностью, жгучим и умным интересом к опасности ради блага людей. Встречаем гениев и пустых резонеров. Одни шизоиды патологически застенчивы и нерешительны, другие—холодно-надменны, третьи за сверхуверенной улыбкой прячут растерянность и ранимость. Одни отличаются неловкими движениями, угловатостью «гадкого утенка», другие— пружинной ловкостью, манерной подтянутостью. Одни из них равнодушны к природе, другие любят ее больше, чем человека, одухотворяют природу, находят наслаждение в том, чтобы слиться с ней. Такой человек часто любит природу, родную землю, словами К. Г. Паустовского, «до последней прожилки на лимонном листке осины». Всем шизоидам свойственна стройная внутренняя гармоничность, камерная архитектурность, мало сообразующаяся с реальностью. И это порождает впечатление шизоидной причудливости, парадоксальности, ко

торые нужно понимать и во многих случаях уважать, разумеется, если эта парадоксальность не служит во зло человеку.

Нередко шизоиды и шизотимические люди узкого, высокого телосложения и, несмотря на это, крепкого физического здоровья, доживают до глубокой старости, сохраняя юношескую стройность, душевную свежесть, даже красиво влюбляются в старости, подобно Матиасу Клаузену из пьесы Г. Гауптмана «Перед заходом солнца».

^ Неврастенические психопаты (психопаты-неврастеники). Психопаты-неврастеники вместе с астениками и психастениками составляют группу астеников в широком смысле. «Астения» в переводе с греческого—слабость, «неврастения» — нервная слабость. Объединяет всех астеников состояние, в котором одни из них находятся постоянно, а другие отличаются значительной к нему склонностью. Астеническое состояние—коротко говоря, раздражительная слабость, проникнутая вегетативными расстройствами. Раздражительная слабость— единство двух противоположностей: раздражительное ги и слабости. Если тугая эпилептоидная раздражительность не содержит истощаемости, а стремится вылиться, закончиться в каком-либо гневно-агрессивном акте, если циклоидная раздражительность растворяется без остатка в освежающих циклоида выразительных движениях, то астеническая раздражительность всегда одновременно есть в какой-то мере истощаемость (слабость) и, наоборот, астеническая истощаемость содержит в себе больше или меньше раздражительности.

Если в раздражительной слабости преобладает раздражительность, то она сказывается в несдержанности, слезах, капризной чувствительности к обычным звукам, свету. Иногда астеническая раздражительность усиливается до гнева с нервной дрожью, «рукоприкладством», оскорблениями, но, быстро истощившись, такой человек горько жалеет о том, что произошло, впадает в самообвинение, рыдает и т. д. Тем не менее оскорбление может быть жестоким, подобно, например, тому, как неврастенический Иванов в одноименной драме Чехова кричит жене: «Так знай же, что ты... скоро умрешь... Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь... » И тут же, хватая себя за голову: «Как я виноват! Боже, как я виноват! (Рыдает)».

Раздражительность проявляется в бессоннице, в блестящем, напряженном взгляде, нервных суетливых движениях. Неврастенический психопат с преобладанием раздражительности обычно гораздо менее симпатичен людям, чем неврастенический психопат с преобладанием слабости (истощаемости). Последний вял, сонлив, испытывает постоянную усталость, кажется, с трудом волочит свое тело, говорит слабым голосом, часто замолкает, потому что устает говорить, не справляется от истощаемости с обычной работой. И тем и другим неврастеническим психопатам свойственны вегетативные расстройства—нарушения того отдела нервной системы, который руководит непроизвольными (не зависящими прямо от нашей воли) движениями в организме— движениями сосудов, сердца, желудочно-кишечного тракта и т. д. Весьма часто наблюдаются головные боли (обыкновенно это ощущение надетой на голову шапки), сердцебиения, поносы, запоры, половая слабость, легкая укачиваемость в транспорте до рвоты и т. д. Так называемые «невроз сердца» и «невроз желудка»—обычная здесь вещь. В остальном личность таких больных обычно не отличается болезненной сложностью: сквозь раздражительную слабость нередко явственно проглядывают общительность, доброта, практичность, естественность, принципиальность, трезвая романтичность без широких взглядов, психологической тонкости и нравственных исканий. Нередко они отличаются налетом инфантилизма, даже фанатизма, но редко застенчивостью и стеснительностью.

Телосложение у данных психопатов часто астеническое (с узкой грудной клеткой, узкими плечами, высоким или средним ростом без выраженных скоплений жира), но можно встретить и полных неврастеников.

Неврастенический психопат особенно тяжел окружающим своей раздражительностью. Если среди малознакомых людей или среди людей, которым неврастенический психопат вынужден подчиняться, онещесдержп-вается, то домашним (особенно в усталости после рабочего дня) достается обычно крепко. Например, неврастеническая женщина может бросить на пол сумку с продуктами (без всякой истерической демонстративно-сти), ударить тортом в авоське об стену и т. д. Со злостью в голосе она обвинит мужа в том, что он ей совершенно не помогает (на самом деле это вовсе не так), что

у нее нет ни приличных туфель, ни одного приличного платья (это тоже неправда), что муж никогда не сказал ей ни одного доброго, ласкового слова, а только оскорблял и унижал (это уж клевета совершенная). И вообще, такого еще наговорит мужу и детям, что, кажется, уже невозможно никак после таких жутких слов жить вместе. Но через каких-нибудь десять минут все уже схлынуло с нее, и теперь ей и стыдно, и неприятно, что наговорила такое. Астеническая (неврастеническая) раздражительность своим последующим раскаянием и самообвинением, понятно, гораздо симпатичнее раздражительности истерической или эпилептоидной, где нет ни признания своей неправоты, ни искреннего самоосуждения. Потому и простить неврастеническому психопату его раздражительность проще, легче: надо только проникнуться убеждением, что сказанное этим человеком в раздражении не есть сказанное всерьез, как бы сильно это ни было сказано.

Неврастеническому психопату не стоит лечиться самостоятельно особенно лекарственными препаратами. Если настой корня валерианы и травы пустырника еще сравнительно безопасны, то различные таблетки, принимаемые без назначения врача, не так уж редко делают неврастенического психопата еще и наркоманом. Лечебная гимнастика, купания, всяческие закаливающие процедуры, как и сеансы гипноза, без сомнения,, приносят пользу. Но особенно важно помочь неврастеническому психопату так устроиться в жизни, чтобы дела его, служебные и домашние, были по возможности интересны ему, увлекали его.

\/ Астенические психопаты (астеники). Здесь склонность к астеническому состоянию сочетается с постоянным болезненным астеническим душевным конфликтом—конфликтом между ранимым, чувствительным самолюбием и преувеличенным ощущением собственной малоценности, неполноценности. Это повышенное чувство своей недостаточности и ранимость существуют друг в друге и являются, по существу, психологически усложненными слабостью и раздражительностью. Астеники (в узком смысле слова) гораздо больше страдают от этого характерологического душевного конфликта, нежели от раздражительной слабости с вегетативными расстройствами. Они душевно богаче, сложнее, тоньше неврастенических психопатов. Чувство недостаточности тянет их в спокойный угол жизни, но спрятанная в этом чувстве обидчивость, уязвленное самолюбие дают себя знать, и ощущение собственной несостоятельности тогда еще острее.

Чувство несостоятельности, неполноценности выражается застенчивостью (стремлением. как бы за стену спрятаться, от трудностей жизни), нерешительностью, тревожной мнительностью, робостью, стеснительностью, трусоватостью, совестливостью. Ранимость астеников сказывается и в высокой, яркой их впечатлительности:

нередко падают в обморок при виде крови, гибели животного под электричкой и т. п., со страхом и выразительной отчетливостью вспоминая потом эти картины. Грубоватое слово жены может нанести астенику душевную рану, не заживающую месяц и больше.

В то же время астеники не отличаются склонностью к глубокому размышлению, анализу, сомнениям. В них больше поэтической мечтательности (наивной или практичной), нежели рассудочности и духовности. В произведениях астенических писателей нередко звучит нежно-юношеская задушевность, романтически-инертная тяга к старине, к своему «гнезду», в котором вырос, тонкая душевная естественность, потребность выговориться без всяких недомолвок. Но в отличие от есенинской натуры все это проникнуто глубокой, стойкой застенчивостью и ранимостью.

Тонкая характерологическая астеничность не уживается ни с шизотимической отстраненностью от земного, ни с ювенильной неустойчивостью, ни с фальшью. Астеники, как и неврастеники, нередко в раздражительной суетливости, в острой чувствительности делают как-то все некстати, подобно чеховской Раневской, которая дает из жалости нищему золотой, когда слугам дома есть нечего.

Как и неврастеники, астеники отличаются нередко тонкими гастрономическими интересами и довольно высокой сексуальной чувственностью. Нередко они удовлетворяются небольшими радостями жизни, так, чтобы жить тихо, мирно, ласково, ничем не выделяться. Обычно очень любят животных. Не могут пройти спокойно мимо бездомной кошки, собаки с пораненной лапой. Жалостливые, они сравнивают себя, неполноценного, с несчастным или больным животным и оттого жалеют, любят животное еще сильней, даже мучительней. Остро-

впечатлительные, они совершенно теряются при маломальской опасности. Так, женщина, увидевшая своего упавшего во время игры малыша в крови, в ужасе закрывает лицо руками и беспомощно садится.

Астеник особенно в случае даже мелких неприятностей приходит домой с душевной напряженностью по этому поводу, не может больше ни о чем думать, бесконечное число раз «проигрывает» в своем воображении случившийся конфликт. Ночью в бессоннице все это пронизано особой яркостью и остротой. Иногда астеник, попробовав выпить спиртного, отмечает, что ему сразу же делается легче, и он встает на опасный путь смягчения напряженности алкоголем. Астеники довольно легко, быстро делаются алкоголиками даже от необильных, но частых (несколько раз в неделю) выпивок.

Иногда робкий астеник особенно в юности, например, в отношениях с женщинами «петушится», не вполне осознанно играя свою противоположность («нахала от застенчивости»). Бывает, что астеник даже сплетничает от чувства неполноценности, чтобы удивить кого-то новостью, показать, что и он может сказать нечто интересное, 'то есть пытается и таким образом хоть как-то утвердиться. Но встречаются и угрюмо-неразговорчивые астеники, крайне осторожные на слова.

Всякая житейская неприятность удручает астеника, он «раскисает». А если заболевает какой-то болезнью, даже пустяковой, то уже тревожится, что умрет или возникнет «страшное» осложнение.

Для астеника трудна вообще какая-либо перемена в его жизни, что-то новое. Ему трудновато знакомиться с людьми, ему неприятно, когда вдруг меняется план дня, который сложился уже в его голове, даже если распорядок жизни нарушается чем-то радостным (приехал, например, неожиданно человек, которого он любит, и т. д. ). Особенно мучительно астенику, если он подозревает, что кого-то стесняет своим присутствием, кому-то в тягость.

Астеник вообще чрезвычайно подозрителен, но его подозрительность, легко вспыхивающая, быстро гаснет в отличие от эпилептоидной, если жизнь, люди показывают ему, что нет оснований для этой подозрительности. Астеник тогда тут же раскаивается в своей подозрительности, ругает себя за это. Эпилептоид же, как уже сказано раньше, даже если жизнь наглядно ему доказывает, что он неправ в своих подозрениях, нередко все-таки не прощает человеку, что подозревал его в чем-то, не раскаивается в напрасных подозрениях, а прячет их глубоко в душу до поры до времени.

Астеник, как и неврастеник, конечно, должен сдерживать свою болезненную раздражительность в домашней я служебной жизни. Немало разводов, семейных драм обусловлено тем, что человек не мог примириться с капризно-злой раздражительностью близкого ему астенического человека, хотя вся эта раздражительность через час выветривалась и оставались лишь астенически-характерологическая нежность и мягкость. Надобно знать, что астеническому и неврастеническому человеку следует отдыхать гораздо больше, чем здоровым людям.

Болезненная застенчивость и ранимость астеника особенно тягостны в юношеском возрасте. Созревающая сексуальность и юношеская романтичность обостряют ранимость, застенчивость, возникает обычно в это время астеническая боязнь покраснеть, оказаться в смешном положении и т. д. Астенические юноши и девушки нередко и курить начинают, чтобы хоть за сигарету держаться в обществе (а то куда же девать руки? ), чтобы делать вид, что заняты чем-то, и не привлекать внимания своей неловкостью и растерянностью, чтобы защитно окутывать себя пеленой сигаретного дыма. В зрелые годы неудобная характерологическая астеничность несколько смягчается, но в годы пожилые и даже старческие тревожность острее, еще более затруднено приспособление к каким-то переменам. Например, астеническая бабушка тревожно ворчит, когда вообще кто-нибудь куда-нибудь уходит из дома хоть на час, всех бы «держала на привязи», никуда бы не выпускала. Не проходит и получаса, а она уже начинает ждать, с тревогой высматривая внука или сына из окна или у калитки.

При всем этом астенические психопаты многим людям глубоко симпатичны своей обостренной нравственностью, тревогами за близких, мягкостью и добротой. Их собственных глубоких болезненных переживаний, думается, не сравнить с теми несерьезными неприятностями, которые они приносят близким.