ЧАСТЬ ВТОРАЯ 6 страница

Несколько часов они пролежали в кустарнике. Давно можно было пробираться дальше, в лес, но с Андреем творилось что-то неладное: бывали минуты, когда он, казалось, впадал в забытье.

Пролежав еще с полчаса, Матвей Юргин приподнял от земли занывшую грудь, спросил:

— Ну, отдохнул?

— Погодим еще, — шепотом попросил Андрей.

— Что же это — лежать тут до ночи? Кругом вон тихо совсем, ни души. Проскочим сейчас до леса, а там…

— А в лесу нет их?

— Немцев? Да прошли давно, чего ты!

— Товарищ сержант, погодим еще!

— Слушай, Андрюха, — сказал Юргин, — пересиль ты себя, уйми! Ведь я же видел, как ты встречал танк! Что ж ты теперь-то?

Хотя на поле боя и установилась тишина, у Андрея все еще сжималось и немело от страха все тело. Он боялся не того, что ожидает его теперь. Об этом он не успел еще подумать. Ему было страшно от мысли, что он пережил на поле боя, и ему еще не верилось, что все это кончено. В голове гудело, в ушах не стихал свист и грохот, и он не верил, что вокруг установилась тишина.

Пролежав еще немного, Матвей Юргин опять зашуршал травой и ветками шиповника, стал подниматься на колени.

— Нет, Андрей, — сказал он решительно, — надо идти!

— Куда же подадимся? — глуховато спросил Андрей.

— В лес. Куда же больше?

— Может, ползком?

— Пропади оно пропадом! — сердито ответил Юргин. — Вставай!

Матвей Юргин встал на ноги и, не оглядываясь, начал отряхивать гимнастерку и брюки. Сказал негромко:

— Да, дела! …

Выждав еще несколько секунд, поднялся и Андрей. Лицо у него было серое, щеки опали, а из-под козырька каски неподвижно глядели расширенные глаза, — не было в них привычного родникового блеска и тишины… Но расправив плечи, он глянул по сторонам, совсем глуховатым голосом спросил:

— С оружием пойдем?

— А как же? С чем воевать будешь? — ответил Юр гин. — Ты что, думаешь, на этом и кончилась война? Нет, она, брат, только начинается! Мы с тобой еще повоюем! Битый двух небитых стоит.

Они пошли лощинкой к лесу. Все поле было исполосовано гусеницами танков, избито снарядами и минами, словно его изрыло стадо свиней. Во многих местах поле было обожжено и запорошено черной гарью. Реденький лес, куда они вскоре вошли, тоже заметно пострадал от боя: комли многих деревьев были ободраны пулями, вершинки и сучья обломаны осколками, а кусты помяты, растоптаны машинами и людьми. На всем пути — и в поле и в лесу — Андрей там и сям видел убитых. Он боялся смотреть на них, но не мог не смотреть; впервые он видел, как могуча и беспощадна смерть. Шагая за Юргиным, он бросал взгляды на убитых, и все откладывалось в его памяти: и как они лежали, распластав руки и скорчившись в предсмертных муках, и какие у них были лица, и как их осыпало опавшим листом…

В лесу было уже сумеречно. Нога легко ступала по рыхловатой почве, по кочкам, заросшим мхом и брусникой. В низинках, где густо голубел осинник, еще крепко, по-летнему, держалась свежая щетина осоки. Среди сыроватых кочек круговинами стоял темный хвощ, а прыщинец еще пытался освещать лесные сумерки желтыми цветами.

Пройдя метров двести в глубину леса, Андрей увидел еще одного убитого. Он лежал под елкой, спрятав лицо в густой брусничник.

— Товарищ сержант, стой, — заговорил Андрей. — Гляди, это же…

— Кто?

— Комбат наш! — Андрей сбросил с плеча винтовку. — Эх, товарищ старший лейтенант! Да куда же его? Господи, теплый еще! Куда же его ударило?

Андрей взял Лозневого за плечо, намереваясь повернуть вверх грудью, но в лесу прогремел винтовочный выстрел. Срываясь с места, Юргин крикнул:

— Давай за мной!

…Когда Юргин и Андрей скрылись в лесной глуши, Лозневой приподнял голову и осторожно, одним правым глазом, поглядел из-за комля сосенки. " Тьфу, дьявол! — сказал про себя. — И нанесло же их! " Он вскочил и, пригибаясь, пошел к опушке. Увидев убитого бойца, лежавшего навзничь меж мшистых кочек, он остановился и, встав на колени, начал стаскивать с него ботинки. Один снялся легко, но второй — на правой ноге — почему-то держался туго. Торопясь окончить дело, Лозневой так дернул ботинок, подхватив его за задник, что сорвал бойца с места. И вдруг боец приоткрыл глаза и сказал слабым голосом:

— Пи-ить!

Лозневой выронил его ногу, а в следующее мгновение уже бежал в сторону, виляя между деревьями. Через сотню метров он остановился у другого бойца, лежавшего так неловко, как может лежать только мертвый. На голове его виднелись сгустки крови. Лозневой осторожно ощупал бойца: да, этот был, несомненно, мертв, у него уже остыло тело. Лозневой с необычайной поспешностью стащил с него ремень, гимнастерку, брюки и ботинки. Подхватив все это солдатское обмундирование, выгоревшее на солнце, грязное, пахнущее потом и кровью, он бросился в низинку — в темный чащобник.

Здесь Лозневой торопливо переоделся в солдатское обмундирование. Оно было мало для его роста; он стал казаться в нем долговязым и длинноруким. " Ах ты дьявол! — выругался он. — Попался же такой недоросль! " Вытащив из кармана гимнастерки красноармейскую книжку, Лозневой посмотрел на первый ее листок и про себя повторил фамилию, которую предстояло теперь ему носить: " Зарубин… Зарубин". Спрятав книжку, он оттащил свою одежду подальше в чащобник, где было сыро, и почему-то старательно затоптал ее в грязь.

XXIII

В то время, когда немецкие танки, смяв батальон Лозневого, подошли к Вазузе, все наши части были уже за переправой. Через мост валом валили одни беженцы. Саперы до последней минуты выжидали, когда прекратится их неудержимый поток, и по этой причине не успели взорвать мост. Разогнав толпы беженцев, немецкие танки перешли на восточный берег Вазузы.

Батальоны Журавского и Болотина держались у большаков стойко. Даже поняв, что оборона полка прорвана в центре и немецкие танки вышли к Вазузе, эти батальоны продолжали бой. И только перед вечером, когда наконец из штаба полка поступил приказ об отходе, они оставили свои рубежи и отошли в леса. Большаки оказались свободными, и по ним немедленно двинулись вражеские колонны.

С наступлением вечера движение немцев на большаках прекратилось, и тогда по лесам начали собираться люди со всего полка. В одиночку и группами, минуя переправу, они потянулись вверх по Вазузе, где были сплошные темные урочища.

…Пробираясь лесной глухоманью, Матвей Юргин и Андрей повстречали еще нескольких бойцов, а ночью они прибились к довольно большой группе однополчан во главе со штабом полка.

Растянувшись цепочкой, все время пополняясь в пути, эта группа бесшумно двигалась извилистой дорожкой сквозь непроглядную темень урочища. Позади нее, поскрипывая, тарахтя на оголенных корнях деревьев, тащилось несколько повозок.

Впереди шел капитан Озеров.

Он был в солдатском ватнике, но без фуражки. Бинт на голове почернел от пыли и гари. Он шел слабой, разбитой походкой. Иногда, хватаясь за поясницу, он стоял несколько секунд, морщась и мертво стискивая зубы. Он сильно ушибся, когда, спасаясь от немецкого танка, опрокинулся навзничь…

Петя Уралец предлагал:

— Да сядьте вы, товарищ капитан, на повозку!

— Молчи, Петя! — Озеров крепко сжимал его плечо. — Мне надо идти. Разомну тело — и все пройдет.

Он шел и слушал, как шли за ним люди. Он чувствовал, что они подчиняются его воле, и понимал, что, Для того чтобы сплотить вокруг себя этих людей, напуганных разгромом, неизвестностью, заставить их идти дальше за ним, преодолевая все преграды, он должен сейчас, вот этой ночью, идти впереди всех. Иногда он останавливался, и безмолвно останавливалась вся группа, прислушиваясь к шорохам ночи. Стоило от него по цепочке пролететь какой-нибудь команде, и все, торопясь, выполняли ее. Большинство людей не знало, кто шел впереди, но все чувствовали над собой его власть и охотно и молчаливо подчинялись ей. Он шел и шел, незаметно и прочно завоевывая то великое право, какое имеет человек, идущий впереди…

В урочище, где они шли, и днем-то всегда было сумеречно — хоть свечи зажигай. Теперь же, пасмурной ночью, здесь стояла такая темь, как в подземелье. Под ногой люди редко слышали прочную земную твердь: нога ступала во что-то мягкое и влажное, скользила по слякоти, и многим казалось, что они пробираются по какой-то мертвой трущобе, толкаясь о корявые стены, задевая головой за разный хлам, свисающий с потолка.

Это тяжкое впечатление вновь и вновь возвращало Андрея к непривычным, сегодня впервые появившимся у него думам о смерти. Вчера вечером и сегодня утром у него была необычайно большая надежда, что враг будет задержан на последнем рубеже. Но этого не произошло. Сознание Андрея содрогалось теперь от страшной картины боя и торжества смерти, и он, ошеломленный, в эту ночь с душевной болью думал лишь о том, что теперь все пропало, все, все! …

Он шепотом спросил Юргина:

— Кто ж там ведет?

— Иди, не задерживай, — угрюмо поторопил его Юргин. — Раз ведет человек, куда надо, — чего тебе? Ведет — и хорошо!

— А куда? Вокруг же нас немцы!

— Кто сказал? Это вокруг немцев — наши. Чем дальше они заходят в нашу землю, тем хуже для них. А нам что? Мы на своей земле! Иди, иди знай!

После полуночи группа вышла из лесной трущобы на проредь. Все вздохнули облегченно. Здесь все увидели деревья и над ними — небо. Оно было пасмурное, на нем светились редкие мелкие звездочки, но все же это было небо, и под ним просторнее было душе, и легче вздымалась грудь, и лучше чувствовалась земная твердь. Где-то далеко впереди, куда двигалась группа, немецкие самолеты развесили над дорогами фонари, — ночь бежала от их страшного, мертвого света.

За проредью был обрыв к Вазузе. Вода в реке поблескивала, как смола. Восточный берег ее терялся во тьме, от этого река казалась широкой и могучей.

Капитан Озеров сел на землю, оперся о большой шершавый камень и неторопливо, почти шепотом начал отдавать приказания. Только здесь многие узнали, что майор Волошин застрелился во время танковой атаки, а их ведет капитан Озеров. Его приказы исполнялись быстро и точно. Теперь он пользовался не столько властью, данной ему законом, сколько той властью, более сильной, какую получил над людьми в эту ночь, пока шел впереди.

XXIV

Добровольцы-разведчики пошли искать на Вазузе брод. Остальные люди, сбиваясь в кучки, расположились на отдых вдоль берега.

Недалеко от обрыва лежала вывороченная бурей толстая ель, припахивающая гнильцой и плесенью. Падая, она вырвала вместе с корнями и поставила торчмя большой пласт дерна. Андрей сел у комля ели, откинув голову на засохший дерн, перевитый жгутами корней, и почему-то, прикрыв глаза, попытался вообразить бурю, что прошла над здешним лесом. " Какое ведь дерево вырвало из земли! " — подумал он, и ему еще больше, чем в пути, стало жутко от своих дум о смерти.

— Ты посиди здесь, — наклоняясь над ним, сказал Юргин. — Я пройдусь по берегу, поищу наших ребят.

— Я посижу, — безучастно согласился Андрей.

Сколько он просидел у поверженной ели, Андрей не помнил: вновь он был в том странном состоянии полузабытья, в каком находился, когда прятался с Юргиным в кустарнике. Перед ним мелькали, точно при вспышках молнии, то немецкие танки, то убитые, то белые голуби над родной Ольховкой, ярко озаренной неугасимым светом белых берез… И один раз он даже отчетливо услышал вопрос отца: " Обратно? А скоро ли? "

Рядом раздались голоса, хруст веток и сухой травы.

— Сидишь? — спросил Юргин. — А я вот наших ребят встретил. Дружков закадычных! Следом за нами плелись, только сейчас подошли.

— Да какая с ним, дылдой, ходьба? — возмущенно заговорил Семен Дегтярев, ощупывая в темноте ель, чтобы присесть на нее. — Одна маята! Под каждым кустом, дьявол, садится! А ты жди его!

— С такого страху небось и любого прохватить может! — без обиды возразил Умрихин. — Не дай и не приведи господи видать больше такое!

Умрихин устроился рядом с Андреем у комля ели. Присел и Юргин. Все закурили. В эту минуту Андрею показалось, что в их жизни не произошло никаких перемен, что они сейчас — на обычном привале. Но тут же он вспомнил о Мартьянове, Вольных, Глухане и спросил тихонько и задумчиво:

— Что же, это и все наше отделение теперь?

— Выходит, так, — вздохнул Умрихин. — Всех, кажись, побило. Ладно, что мы еще вырвались оттуда…

— Как выбрались-то? — спросил Юргин.

— А лучше и не спрашивайте, товарищ сержант! — ответил Умрихин. — Как выбрались из этого пекла — и теперь не вспомню. Нечего сказать, приняли страстей! И как только уберег меня господь от смерти, а? Кругом ведь так и косило! Просто чудо, что унес ноги!

— А в бою ты ничего действовал, подходяще, — сказал Юргин. — Вроде бы не боялся. Вот когда, скажем, танк бил…

— Танк? Это какой?

— Ну, что с Семеном мы подшибли.

— А я… что же… был там?

— Да ты что? А танкиста кто сшиб?

— Я? Хм! … — Умрихин заворочался в темноте. — Ты гляди, как я действовал, а? — подивился он искренне, а затем добавил: — Понятно, я действовал! Ну, не упомнишь же все! Такая буча!

Внизу, на реке, закричали негромко:

— Пошел, не бойсь!

Началась переправа.

— Пошли и мы, — поднимаясь, сказал Юргин.

У берега трещали кусты ветельника, хрустела галька, — двигались повозки, наугад спускались с обрыва солдаты. На перекате слышался сдержанный говор, плескалась черная, как смоль, вода.

Перейдя на восточный берег Вазузы, Озеров сам начал руководить переправой. Он все время торопил людей. Изредка на мгновение вспыхивал его фонарь, и свет его, падая на речку, мелкими блестками растекался по встревоженной, беспокойной стремнине.

Когда речку перешла последняя группа солдат, капитан Озеров справился:

— Теперь все?

Бойцы начали оглядываться.

— Все!

— Пошли!

Но тут выступил вперед Матвей Юргин:

— Погодите, один отстал!

— Кто это?

— Боец один. Где же он? Куда он делся? Он же шел за нами! — Юргин присел, чтобы лучше присмотреться к реке, волнуясь позвал: — Андрей, где ты? Андрей!

XXV

На всю жизнь Андрей запомнил эту ночь.

Когда товарищи начали переходить реку, он приотстал и задержался у берега. Снимая сапоги, он присмотрелся к реке, и тут будто скребницей шаркнули по его спине. Быстрая стремнина проходила мимо в кромешной мгле, разделяя мир надвое: один — на этой, другой — на той стороне. Мир на этой стороне теперь был страшен для Андрея, но все же давно знаком и пройден насквозь; мир на той стороне загадочен, наполнен таинственной тьмой, какую редко встретишь на земле, и в ней дрожат совсем неземные огни. Река Вазуза была теперь рубежом, разделявшим надвое не только мир, но вместе с ним и его жизнь. Что ждет его за этой рекой? Андрею показалось, что позади опять очень внятно раздался голос отца: " Обратно? А скоро ли? "

Андрей не думал отставать здесь от своих однополчан — в душе своей он был уже солдат. Он лишь боялся того, что случится с ним впереди, и потому невольно задержался на берегу. Услышав голос Матвея Юргина, он встрепенулся, схватил сапоги, разом вскочил и бросился в смолевые воды Вазузы. Он торопился, шумно дышал, двигая ногами, а у самого стержня запнулся о камень на дне и упал, оглушив себя плеском воды. Поднявшись на ноги, он еще более заторопился и второпях забрал сильно влево, где был большой омут…

Услышав сильные всплески на реке, Матвей Юргин вновь крикнул:

— Андрей, это ты?

Андрей кое-как выбрался на берег. Не отвечая, он полез на обрыв, раздирая кусты ивняка. Он вылез, с хрипом двигая широкой грудью. С его одежды стекала вода. Только передохнув, он сказал устало и сумрачно:

— Чего ж ты… кричишь тут?

— Как — чего? А что ты отстал?

Андрей отряхнул руки и, сдерживая дрожь, ответил:

— Мало ли отчего… Сапог вот потерял!

Солдаты подступили к нему ближе.

— Сапог? Тьфу, вот угораздило!

— Это как же помогло тебе?

— В омут попал, — все так же сумрачно пояснил Андрей. — Глыбь — во! Едва вылез.

Подошел Озеров. Осветив лицо Андрея фонариком, он сразу узнал его, переспросил:

— Ты что, сапог потерял?

— Я так пойду, — сказал Андрей смущенно.

— Зря все же потерял, — пожалел Озеров. — Теперь у нас ничего нет, беречь все надо. Как же быть? Застудишь ведь ногу, а?

— Застудит, — сказал Юргин. — Да он еще весь мокрый… Вон какой!

— Тогда стой, брат, раздевайся! — приказал Озеров и обратился к солдатам: — У кого, товарищи, есть что-нибудь лишнее?

Солдаты быстро надавали Андрею необходимой одежды. Но свободной обуви, конечно, не оказалось, пришлось обвязать левую ногу портянками да куском плащ-палатки. Надев все сухое, Андрей быстро согрелся, и ему стало так хорошо, так приятно среди однополчан, как еще не было никогда. " Свои все, — подумал он растроганно. — Как семья одна…" И он пошел от Вазузы, все больше и больше радуясь теплу в себе и тому ощущению, что вокруг него близкие, почти родные люди.

И тут Андрей подумал, что их полк, хотя и понес большие потери, все же продолжает жить. Андрей был так обрадован этой мыслью, что в его душе быстро стало гаснуть чувство обездоленности, какое мучило его до реки. Шагая в толпе однополчан, он теперь уже не вспоминал картины разгрома и смерти и не думал о том, что ждет его впереди, за бескрайней ночью, кое-где освещаемой мертвыми огнями.

Он шел на восток, думая о жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ