ДЗОРИ МИРО 6 страница

Бригадиры выбрали на обочине дороги удобные для сторожек места. А пока что на местах будущих сторожек каждое утро выходят из машин рабочие и после работы собираются тут же.

Стояло утро, но пыль уже вздымалась с глины, тяжелая и горячая, как цемент, и камни, вывалянные в цементе, были цвета цемента. А те камни в золе, что подбирала Занан, валялись возле верхней части канала, на вершине холмов. И старуха глядит туда. Потом из-под ног Ерема поднимает маленький камешек.

— Еро, а весной камни легонькие.

— Не путайся под ногами.

— А какой сегодня день, Еро?

Ерем не отвечает. Это ежедневный вопрос назойливой старухи. Знает она, какой день, а спрашивает. Ерем сам забыть может, все забыть могут, а старуха — никогда.

— Не суббота ли на исходе?

— Гм... Отойди.

— Еро, а кто этот человек? — Старуха рада — в брига^ де новый человек, Сантро.

Он и работать-то только что начал, машину всего камней собрал, а Баграт его уже оценил — хороший работник. И удивился: его беспалая правая лучше левой действует, вся тяжесть камня на кулаке у него, кулаком он и синюю спецовку отряхивает, и сигарету достает, и зажигает ее. Время от времени поглядывает он на Бов- тун, на Мать-гору, на холмы и покачивает головой.

— Да, Баграт, — из всей бригады Сантро пока лишь с Багратом знаком, — сколько у бога добрых дел, столько и несправедливых.

— Бога нет. Волосы у тебя седые, а ты до сих пор этого не знал?

— А если нет бога, и того хуже. Значит, от людей несправедливость идет. Ачманукский чернозем без семян остался, а мы тут зерном камни засевать станем.

— Ну кто ж это, Еро?

Ерем искоса мрачно глядит на Занан.

— Баграт, — Сантро потянул его за пиджак, — представь, что тут село наше, Ачманук наш. Сбоку от села горы, но не такие каменистые — зеленые, в цвету. А против села, — обернулся к Арарату и протянул туда кулак, — насколько глазу видно, земля, земля, земля. Ни тебе ущелий, ни тебе оврагов, ни гор, ни камней — земля черноземная, плодородная. И, представь, с зеленой горы речка бежит, по селу бежит, по полю и дальше, а там с рекой Мурат сливается... Это и есть наш Ачманук.

— Айда! — Баграт рукой машет водителю самосвала. — Езжай! Возвращайся поскорей!

На склоне Мать-горы лежат груды глины. Несколько дней подряд работали там двое молодых людей — копали землю на склоне. Рабочие археологов. По мнению археологов, на склоне Мать-горы и у ее подножия, а может, и как раз вот тут, на Бовтуне, давным-давно, задолго до рождения Христа, жили люди. Археологи были в этом убеждены, только нужны им были доказательства: несколько камней фундамента, забившихся в землю, несколько обсидиановых наконечников, впрочем, и одного хватит. Вполне достаточно. Вот уже несколько дней роются парни в земле, приезжают на «эмке» всегда неожиданно. Ереванские ребята. Машину остановят, оголятся до пояса, нахлобучат соломенные шляпы и долго сидят на краю недорытой ямы. Ни наконечников, ни камней фундаментов, доказывающих предположение археологов, пока нет, но есть надежда, что будут.

— Так вот какой наш Ачманук, Баграт, — говорил Сантро. — Представил?

Арма вспомнил свое село в ущелье, глянул было в ту сторону, где оно лежало, но бовтунские холмы закрыли горизонт... Как раз в этом месяце всегда косили траву на лугу, что напротив села, все бригады были на ногах. Ущелье наполнялось звоном кос, шорох травы сливался воедино с тоненьким голоском речушки, из-под ног вспархивали перепелки и летели к склону горы, и косец настораживался: поблизости, значит, перепелиное гнездо... Луг был большой подмогой для села, и потому косьба всегда являлась событием. Из Араратской долины привозили вино, колхоз овец резал, пастух Мело не угонял стадо со склона, играл для косарей. А Шеро часто бегал к реке пить и валялся на скошенной траве.

«Шеро с самой весны цепь жует», — подумал Арма, обернулся в сторону дома и вдруг увидал Сантро. Тот смотрел на горную цепь вдали и покачивал головой. Горы почти растворились в тумане, казалось, вот-вот они шевельнутся, вытянутся, поднимутся вверх и нырнут в небо, только вот мешает им серый шатер тумана, нависший над головой... Снести бы этот серый шатер, выпустить горы на волю, пусть взметнутся в небо, пусть...

И вдруг Арма стало обидно: нога не сумеет ступить туда, куда врывается взгляд... И внутренним каким-то толчком связал Арма с воспоминаниями о селе и луге воспоминание о том, как сельские ребятишки кувыркались на скошенном лугу, подражая движениям Шеро, и катались по земле в обнимку с ним — все знали, что Шеро некусачий...

«Шеро с весны цепь грызет, — возвратился Арма к старой мысли. — Хочет перегрызть цепь и вернуться в село... Как я раньше не догадался? »

Арма посмотрел на Сантро. Взгляд новичка был прикован к далекому Армянскому нагорью, и он тяжело покачивал головой.

«Совестно, — прошептал про себя Арма. Он подумал о том, что его тоска по родному селу и ущелью ничтожна по сравнению с тоской этого человека. Стоит ему захотеть, и он сегодня же, прямо сейчас прихватит с собой Шеро и пойдет туда. — А вот его село, его Ачманук... » — и вдруг покраснел: понял, что Ачманук он его селом не считает... Он перехватил направление взгляда Сантро, и опять ему стало обидно: куда взгляд доходит, туда ноге не ступить. И почему-то отвел взгляд от горной цепи, и тогда воспоминания его стали приятнее...

— У этого, наверно, в голове шариков не хватает? — зашептал Варос на ухо Арма.

— Да кто этот человек, Еро? Ты так и не сказал.

Ерем искоса глядит на Занан и отходит в сторону.

Встает за Нерсесом и Назик и краем глаз разглядывает девушку. Чуть ли не все лицо Назик платком прикрыто, одни глаза поблескивают. На ней длинное ситцевое платье, грубые чулки, руки в рабочих рукавицах. Да разве девушка в таком виде понравиться может?

«Ну что ж, Еро, не отвечай, не отвечай, — Занан обиделась, — можешь слова мои ни во что не ставить. Я одна осталась от двух знаменитых родов, а бедную старуху разве ж ты слушать станешь?.. Мужчины рода Варпе- танца исчезли с лица земли, а ты вот остался. Справедливо? Орлы рода отца моего исчезли, а Еро остался! Справедливо?.. Грешно, господи... Я, Еро, пока дышу, рассказывать буду, слушай не слушай. Это мой долг. Одна я, старуха бедная, осталась от двух родов. И дыхание их сохранить в этом мире — мой долг». — И Занан все ближе и ближе подходила к Сантро: вон новый человек, он не знает ее рассказов. Если б каждый день, да нет, хоть раз в неделю появлялся в бригаде новый человек!

— Руку у тебя камнем отдавило? — осторожно заговаривает старуха.

Сантро не сразу сообразил, о чем речь, глянул на кулак свой, потом на старуху, потом снова на кулак. Словно только сейчас заметил: пальцев-то нет!

— Ясное дело, камнем отдавило, а то чем же еще, мамаша, — голос у него был мирный, мягкий, жалостливый, и Занан осмелилась:

— А вот в роду свекра моего Варпетанца был парнишка по имени Манес. И однажды пошел Манес в ученики к известному мастеру, строителю монастырей. И за полтора года он, спасибо мастеру, сам большим умельцем стал...

— Как звать тебя, братец? — Сантро вспомнил, когда впервые пришел он в Акинт, человек этот одиноко сидел возле дверей буфета, а потом Баграт сказал про него: на фронте был этот шалопай.

Артуш, подняв плечи, немигающим взглядом смотрел на вывалянный в глине камень. Через неделю ему стоять перед товарищеским судом. Жена секретарю райкома заявление написала, требует, чтоб преподали урок ее муженьку, свернувшему с пути праведного и нарушившему моральные законы, пусть вправят ему мозги и вернут в лоно семьи. Секретарь райкома переправил заявление председателю товарищеского суда поселка, а судья Герасим скоро вылупит глаза на гражданина Артуша Ено- кяна...

— Как тебя звать-то? — Сантро коснулся обрубком ладони плеча Артуша. Тот искоса глянул на Сантро, промямлив свое имя. — Так ты в войне участвовал?

«Да будь проклята война и ты с нею вместе». Артуш выпускает дым из уголка рта. Герасим вылупит на него глаза: «Гражданин Артуш Енокян, вы нарушили законы общественной морали». — «А что я такого сделал? » — «Молчать!.. »

«Да кто ты такой, чтоб заставлять меня молчать? Ты судья дутый, а орешь, как настоящий!.. » Так ему и скажу... Только ведь... — Артуш задумался, все-таки Гера- сим-то судьей называется. — «Молчать! Вы бросили жену свою, гражданку Ареват, и детей своих и незаконно женились на гражданке Про... » — «Это мое личное дело. Я свободный советский гражданин, не люблю жену, вот и развелся». — «А дети? » — «Дети?.. А это не дети любви». — «А гражданку Про вы любите?.. »

Занан потихоньку подходит к Сантро, продолжая прерванный рассказ:

— Так вот, говорю, парнишка Манес из рода свекра моего за полтора года — спасибо тому мастеру — большим умельцем стал. А спустя полтора года сели они со знаменитым мастером и сговорились монастырь построить. Давай, говорят, место выберем, нарисуем монастырь и за дело. А уж наш Манес ежели что решил...

«Странник, — обратился про себя Арма к Сантро, — а ты ведь можешь мысленно путь проделать отсюда до

Ачманука. Ведь мысль свободна... Вот, например, он, Арма, сидя на гауптвахте, мысленно бродил в горах... »

В армии на третий день после присяги ему влепили наряд за то, что не пел по дороге в столовую. Он заупрямился, и наряд заменили «губой». Да, просидев десять дней на «губе», Арма мысленно лазил по горам, играл вместе с пастухом Мело на свирели, все песни сыграл, какие знал, по нескольку раз перечитал наизусть все стихи, какие знал, переговорил со всеми знакомыми и, когда вышел с «губы»...

Когда вышел с «губы», стал смотреть туда, где лежали его горы, и почувствовал, что страшно по ним истосковался. Больше, чем раньше...

«В камере я себя обманывал», — подумал Арма. Зачем же тогда сейчас дал он новичку совет мысленно проделать путь до родных его гор?..

«... А гражданку Про вы любите? » — представил Артуш вопрос судьи Гераса и из-под бровей метнул взгляд на Про. — «Я и сам не знаю, как на ней женился... » — «А вы любите гражданку Про? » — «Это мое личное дело». — «Я прошу вас ответить, любите? » — «Предположим, не люблю. Ну и что? » — «А зачем же вы на ней женились? » — «А что я, жену не имею права иметь? Стирать и варить мне ведь должен кто-то... Дурак! Другой, что ли, женщины не нашлось? — Артуш стиснул зубы. — Если б я в тот день пьяным не был!.. Дурак! » — И, скрипнув зубами, он среди построек поселка отыскал взглядом буфет, потом ему попалась на глаза Про и он отвернулся.

Про, прикрыв ладонью рот, жаловалась на ухо невестке Пайцар на Артуша:

— Ну как мне с этим беспутным сладить? Вот ты бы, ты бы на моем месте что сделала?

— Я, девка, вроде бы тондир ^{^[9]} не закрыла, — забеспокоилась невестка Пайцар, — а за моим бесенком глаз да глаз, свекровь подслеповата стала.

— Я говорю, — Занан погладила Сантро по руке, чтоб тот не отвлекался, — Манес наш и тот мастер, что монастыри строил, сговорились и пошли место выбирать. Семь дней и семь ночей искали они, искали и решили: построим монастырь на вершине высокой горы, возле ручця, у самого его устья, чтоб ручей вытекал из-под монастыря и, журча, тек дальше. Сел Манес наш со знаменитым мастером возле устья ручья, поглядели на восток, на запад, направо, налево, мозгами пораскинули... Ну, давай, говорят, рисовать, каким монастырь будет, а потом за дело. Это мастер говорит. Да нет, это Манес говорит, что из рода свекра моего...

— Кто этому сопляку машину доверил? — нахмурился Баграт. Грузовик, уехавший ссыпать камень за каналом, задерживался. — У него молоко на губах не обсохло, а ему огромную машину подарили!

— Отец машину покупать собирается, «Волгу», — зашептал Варос на ухо Арма и обнажил в ожидании зубы — что Арма скажет? А тот пытался не смотреть на кудьтю Сантро, не перехватывать его взгляда, обращенного к Армянскому нагорью. Арма не хотел туда смотреть, но нагорье бесчисленными нитями притягивало его. — Отец собирается машину покупать, — повторил Варос. — Понял?

— Понял, — ответил Арма, не взглянув на Вароса. «Собственная машина... Высшая цель отца и сына».

«Куплю непременно. Прямо сегодня деньги откладывать начнем. В месяц по пятьдесят рублей... В год, значит, шестьсот выйдет... Шестьсот?.. Это что же, десять, а то и пятнадцать лет копить?.. »

— А что сегодня тех дармоедов не видать? — И Варос ругнулся в адрес рабочих археологов. — Два месяца одну яму роют! — Он резко, нетерпеливо взглянул на отца, лицо того казалось очень. спокойным, самоуверенным, и Варос облегченно перевел дыхание — может, у отца припрятаны деньжата? — Ты не устал, отец? Не надрывайся, — и встал возле отца. «А если нет у него припрятанных деньжат, что ж он тогда говорил?.. »

Нет, наследство Ерема — всего-навсего николаевское серебро, просто слишком уж велико в нем желание иметь собственную машину.

Нерсес тяжело, вроде отца своего старого, сел — пока машина вернется, можно малость передохнуть. За спиной его присела дочка. Из-за горба Нерсеса видна была лишь ее склоненная голова и шея.

Бесплотная она, мелькнула у Арма мысль.

Назик перехватила его взгляд и смущенно улыбнулась.

Сантро требовательно спросил Баграта:

— Ну-ка скажи, если ты на фронте был, сколько армян в этой войне орденами наградили?

Баграт не знал, не ответил и потому разозлился еще больше.

— Вон к той груде езжай, молокосос! — заорал он на шофера. — Куриные твои мозги!

— А ты иной раз проси у шоферов, чтоб тебе за рулем посидеть разрешили, — советует сыну Ерем. «Ну и быстро обернулся этот мальчишка-шофер».

Сегодня из райцентра прибыл на подмогу самосвал. Каждый день и разгружать, и загружать машину вручную приходилось, а сегодня вот самосвал. Конечно, неповоротлив он, тесно ему среди борозд, но все равно легче стало. Водитель совсем еще мальчишка, на щеках только- только пушок пробиваться начал, но он по-взрослому сидел на корточках возле машины, курил, смотрел на рабочих и самоуверенно улыбался. Не успел приступить он к работе, как появилась на его лице эта нагловатая улыбка и с тех пор уже не исчезала. Парень-призывник вдруг осознал преимущество своего положения: ему не надо, как другим, миллион раз нагибаться и разгибаться, не надо надрывать себе хребет. И потому он настроен шутливо, но любая его шутка выглядит здесь почти издевкой. А хоть бы и так, крестьяне, они народ не обидчивый.

— Не знаешь? — настаивал на ответе Сантро. — В этой войне участвовали сотни тысяч армян. Ясно? Когда война, братец, началась, было в Армении около полутора миллионов жителей, да, насколько мне известно, около полутора миллионов. Спрашивается, откуда ж столько армян взялось, чтоб пойти на немца? А вот поди ж ты, собралось столько... — Сантро с силой тряхнул головой...

Старая Занан была в замешательстве, то ли рассказывать, то ли нет. Да ведь новый же человек, и ничего ему не ведомо об историях ее отчего рода и рода ее свекра, а надо бы, чтоб узнал. Жаль только, что сердитый он и нет в нем никакого желания слушать рассказ про Ма- неса.

— Нарисовал Манес с тем мастером возле устья ручья монастырь, пришелся он им по нраву, —Занан про себя обратилась к Ерему: «Хоть помри, все равно истории свои дорасскажу». — Ты, Манес, в ущелье спускайся, камень руби, а я пойду в село за рабочими и мулами.

Так мастер сказал. Манесу, из рода свекра моего. А мулы, знаешь, для чего нужны? Чтоб камень возить, который Манес в ущелье нарубит. Ладно, согласился Манес. — Занан делает быстро шажок и прямо возле ног Ерема нагибается за небольшим камешком. Ерем смотрит искоса и бурчит единственную фразу, которая припасена у него для старухи:

— Не путайся под ногами.

И переходит на другое место, становится возле сына, теперь можно и покрупнее камень поднять.

— Оставь, отец.

Ерем сумрачным взглядом провожает камень, словно это сам он свел счеты с этим тяжелым камнем. Долго смотрит, потом обращается к Баграту:

— Эта машина сразу много камня вывозит... Машина камня сколько стоит?

— Вперед давай! — приказывает Баграт шоферу. — Пока его носом не ткнешь, сам не сообразит.

Парнишка-призывник дурачится, делает вид, что бежит изо всех сил, садится за руль.

— Как тебя звать? — вопрошает Баграт.

— Размик. Твой покорнейший слуга.

— С тебя взятки гладки, ты еще мальчишка, а вот бригадиру твоему чтоб пусто было! В месяц сколько зарабатываешь?

— Порядочно.

— Нет-нет, ты скажи, сколько. Не успел подрасти, а поди больше меня зашибаешь. Сколько?

— Полторы, две сотни.

— Полтораста, двести?.. Ну и ну!

— Если ты на войне был, ну-ка скажи, сколько армян в этой войне убито?

— Это ты у своего бригадира спроси, — Баграт думал, как бы похлеще ответить Ерему на вопрос, сколько стоит грузовик камня. А Сантро только сейчас заметил, что бригадира-то нет.

(Марухян, чтоб избавиться от Баграта, иногда уходил к другим бригадирам потолковать и показывался только к обеду. )

— Значит, не знаешь? — И Сантро теперь уже направил свой вопрос Артушу.

«... И что ты ко мне привязался, Герас?.. — Артуш думал о своем. — Что вы все от меня хотите? », Хотите, чтоб из поселка уехал? Пожалуйста. Могу уехать на все четыре стороны. Куда б ни поехал, везде камень найдется, чтоб под голову подложить. Да я и без вашего суда все равно бы уехал... »

— В этой войне, братец, награждено семьдесят тысяч армян. А когда война началась, в Армении полтора миллиона народу было...

«Полтораста, двести... Больше меня, молокосос, получает», — Баграт смерил взглядом призывника.

— Нос подотри.

Шофер стоял на подножке кабины грузовика и напевал любовную песенку полушутя, полусерьезно, а при последних словах Баграта запел громче.

— Чтоб пусто было тому, кто тебе машину доверил! Вон к той груде машину подгони, — приказывает Баграт.

— Ну так вот, Каро, спустился, значит, наш Манес в ущелье. Я ведь уже говорила, что они возле ручья монастырь нарисовали, а теперь, значит, надо было в ущелье спускаться камень рубить. С зари дотемна трудился Манес и устали не знал. А почему, спроси? Образ монастыря того Майесу нашему силы придавал. Чтоб умереть мне за тот монастырь! Спустился, значит, Манес в ущелье камень рубить...

«Если б исток нашего ручья не засыпали, сходил бы туда в воскресенье и досыта из него воды напился, — подумал Каро. — Даже заходить бы в село не стал, а только к ручью... » Когда вернулся он, отслужив в армии, оказалось, что воду ручья провели по трубе в село, и у Каро защемило сердце оттого, что исток засыпали. Сейчас он вспоминал круглый лобастый камень возле ручья и пузырьки на воде — фиолетовые, синие, радужные, блестевшие, подобно крохотным звездочкам... Еще учась в десятом классе, возле ручья несколько раз проводил он собрания. Садился на круглый камень, открывал записную книжку и пункт за пунктом перечислял ребятам колхозные недостатки, о которых собирался выступить на собрании взрослых. И требовал от ребят, чтобы они его поддержали. Говорил он страстно, вдохновенно, словно на настоящем собрании. Потом кто-нибудь из ребят не выдерживал, фыркал, и все самое серьезное для Каро оборачивалось смехом. «Вы людьми не станете, через год аттестат зрелости получите, а беззаботны, как дети. Вы ни о своем селе не думаете, ни о своем народе. Вы людьми не станете». И, уязвленный, но с чувством собственной правоты, шел в село.

«Какое это было мальчишество, — Каро криво усмехнулся, — и все-таки... » И все-таки ведь прав он был тогда и в поведении его не было стремления выдвинуться... Просто не мог он смириться с тем, что все в их селе не так. Да, он был прав. А результат?.. Результат?..

«Бовтун пусть хоть не зерном, а песком засевают! Не вмешаюсь... »

— На славу потрудился Манес из рода моего свекра, рубил он камень с душой и с умением. Для Манеса нашего камень рубить — что хлеб ножом резать...

— Едут! — вдруг заорал Варос, и все стали смотреть в сторону Мать-горы.

Машина затормозила возле склона, молодые рабочие археологов вышли, взобрались на склон, разделись до пояса, нахлобучили соломенные шляпы и — руки в брюки — вниз глядят. А со склона все это выжженное плато выглядит горнилом, поселковые дома — ровненькими упорядоченными ульями, а здание школы — времянкой пасечника. Каменное плато кажется оттуда еще более плоским, а Армянское нагорье еще более близким. И молодые люди с удовольствием глядят на горизонт в тумане, соединяющий Мать-гору с Армянским нагорьем.

«Болтают, наверно... И о чем столько говорить можно? —Нерсес отворачивается и снова смотрит на Сант- ро. — Боек он на язык, правда, боек... — оценил он новичка, — а из-за чего переехал?.. »

«Вот уж паразиты, — Ерем презрительно глядел на молодых людей, сидевших возле кучи земли. — Их месячную работу Варос бы за день сделал... И кто у них работу принимает? Кто им деньги платит? Надо бы Варосу его разыскать и устроиться рыть ямы — по две за выходной... »

— Мы такое село, как Ачманук, из рук упустили, а эти люди какие-то новые села под землей ищут, — высказал свое мнение об археологах Сантро. — Не так я говорю, Баграт? Был на земле Ачманук, стоял на берегу реки, и нету его. Нету, братец. Теперь он лишь горсть огня, — попытался сжать беспалую ладонь, — вот тут, — и ударил ею в грудь. — А почему?

— У этих щенков и инструмент, наверно, хороший.

Варос понял по-своему намек Баграта.

— Отнять, дядя Баграт?.. Пошли, Арма?

«Хоть бы докопались они до воды», — возникло у Арма желание и тут же поглотило его всего... Вот бежит поток с Мать-горы, разветвляется вправо и влево, и журчит вода по холмам. На холмах растут ореховые деревья, вода огибает их, поит и низвергается в овраг. А весь Бовтун — зеленое море с ласковыми теплыми прибоями. В нижней части Бовтуна разбиты виноградники, а над поворотом раскинули пышные шатры крон плодовые деревья... Да, собственно, это и есть завтрашний Бовтун, таким он и должен быть. А вода, бегущая со склона Мать- горы, — это фантазия. Конечно, фантазия. А холмы за Бовтуном так и останутся серыми, выжженными, усеянными шипящим от зноя кварцем... И все-таки... неужели невозможно их озеленить?.. Может, попробовать? Посадить пока хоть одно ореховое дерево?.. Нет, лучше два, рядышком, — Арма отыскал взглядом место для ореховых деревьев, в пятнадцати — двадцати шагах от канала, над ним, на одной плоскости с Мать-горой... Вначале можно воду для поливки ведрами носить, ведь канал рядом, а потом... Ореховые деревья упорны, и разрастутся у них вширь и вглубь корни, да, большие будут корни, глубокие. А если еще за год два-три раза дожди пройдут, наберут силы деревья, и будут у них могучие кроны, которые сольются с Мать-горой, и тот, кто снизу, с дороги, ведущей в Бовтун, посмотрит на вершину Мать-горы, увидит зеленый купол. Арма посмотрел на поселок, на канал и чуть повыше, туда, где посадит он ореховые деревья, потом на Сантро: «Вот тебе и твой Ачманук». Ему показалось, что в самом деле он нашел, что ответить Сан- тро, и ответ этот самый точный: «Вот тебе новый Ачманук»...

—... А кроме тех, что пали на поле боя, кроме убитых, — Сантро говорил тихо, нараспев, — сколько раненых домой вернулось и умерло дома, а сколько инвалидов осталось! Эх! — И он взмахнул культей. — Меня самого разве за целого считать можно? Разденусь, так на теле живого места не найдете. Вдвое больше крови, чем есть во мне, пролил я на поле боя. После войны сапоги мои тяжелей меня самого были. Демобилизовался я, остановился возле казармы и думаю: сапоги вы мои, мученики, пыль всего света на вас, а вот ачманукской пыли нету. А была бы на вас пыль Ачманука, отряхнул бы я ее у своего порога, позвал бы отца и сказал: «Принес я с собой землю Ачманука, целуй ее... »

Арма поежился от слов Сантро — сколько человек с войны не вернулось, сколько раненых дома умерло! Вот и отец... Если б он был жив... И жил бы тут... Он сказал бы ачманукцу Сантрр нечто, чего тот никогда не слышал и не услышит. А что бы сказал отец?.. Что?..

«В дневнике моем есть запись об одном алхимике. Помнишь, Арма? »

«Помню, отец».

Когда-то, давным-давно, добрался один человек из Тарона ^{^[10]} в Египет. И стал он, не смыкая глаз, денно и нощно ставить опыты — хотел получить золотой слиток. Зашел как-то ночью к нему сосед. Отдай, говорит, мне вещество и колбы, мне нужно. Сосед разводил змей и занимался продажей змеиного яда. Занес он копье над грудью алхимика, а сам схватил в охапку колбы, готовое вещество и был таков. А что осталось, потом прихвачу, решил он. Осталось у алхимика два сосуда и немного готового вещества. Но он продолжал упорно работать. И однажды говорит жене: «Сдается мне, что вот-вот получу я золотой слиток. Но все равно потерпел я поражение: сосед унес наши сосуды е готовым веществом и поставил их перед змеями, а я ничего поделать не могу. Даже если получу я благородный металл, обида во мне останется... » — «Ты золото в конце концов получишь! — обрадовалась жена. — Ты гордиться должен и быть счастлив! »— «Конечно же, я стану гордиться, но лишь тогда, когда вконец отупею и не буду видеть, что сосуды мои с ценным веществом стоят перед змеями. Привыкну к этому изо дня в день и уже замечать не стану. А может, буду себя обманывать, мол, не нужны мне эти сосуды, и так получил я благородный металл. Люди ведь любят себя обманывать, всю жизнь они себя обманывают. Если хочешь знать, человек только себя и обманывает, и никого больше. От бессилия это».

«Сегодня весь день я себя обманываю, — подумал Арма, — ухожу в воспоминания, чтобы только ачманукца Сантро не слышать, убеждаю себя, что делаю важное

дело, целину подымаю, что Акинт — это и есть новый Ачманук... А когда слышу ачманукца, кажется, что не то я делаю, не так. Да и что я делаю-то? Вместе с Ере- мом вырываю у камня свой кусок хлеба... »

«Нет, Арма, — возразил отец, — ты неправ. Большое, очень большое дело ты делаешь. Ты делаешь все, что в твоих силах: целину поднимаешь, сад растишь. Пока столько. А ачманукец пусть говорит — у кого душа изболелась, те порой многословными становятся».

— Говорю, — Занан осторожно коснулась ладонью плеча Сантро, — нарубил Манес из рода свекра моего в ущелье камня, и пошел тот камень на монастырские стены. И однажды увидал Манес, что семь камней осталось вырубить, чтоб монастырь готов был. Не глазами увидал, а мыслью. Как же ему глазами-то было видеть? Он внизу, в ущелье, а мастер и монастырь наверху, на горе. Да, сказать запамятовала, был у Манеса с мастером уговор: пока не построят монастырь, ни мастер в ущелье не спустится, ни Манес на гору не подымется. И уговора того они держались. Но Манес мыслью видел: чтоб достроить монастырь, еще семь камней нужно. Это я про Манеса, что из дома свекра моего...

— А где дом свекра твоего, матушка?

Старуха благодарно глядит на Сантро, растерянно отряхивает подол, потом руку к небу протягивает.

— Вон там... в облаках...

— Я понял тебя, матушка, понял, в облаках столько очагов, родов... Эх... Как звать тебя, добрый человек? — Сантро обернулся к Ерему —Меня зовут Сантро, Сант- рос, — Сантро уперся культей в камень. — Как тебе легче, так и называй. А тебя как?

— Еранос, — буркнул Ерем. «Он, видать, болтливей Баграта».

— Еранос, а ты, братец, был на войне?

— Не. — «Свиней держать выгодней, чем открывать каменоломню. Только вот с кормом трудно. Да, корм... Это тоже расходы. Нет, уж лучше каменоломня. — Ерем перевел взгляд на серые скалы над ущельем с яркими расщелинами — красными, розовыми. Хорош материал для строителей. — К ноябрю-декабрю с камнями на Бов- туне разделаемся... А весной отчего бы Варосу не открыть свою каменоломню?.. Сейчас всюду строят, в камне везде нужда. За камень с радостью пятнадцать копеек дадут, а то и двадцать. Ежели в день пятьдесят камней... » — Ерем вздохнул. — Да эту машину и за пять часов не загрузить... Машина камня сколько стоит, Баграт?

— Сказал, спрашивай своего бригадира. Он хозяин камней.

— Мы все хозяева, — вдруг неожиданно для себя самого вскипел Арма, — это все, что у нас есть, — и почувствовал, что Баграту он все-таки не ответил.

Баграт опешил, с интересом взглянул на Арма, мол, продолжай-продолжай, я тебя так оборву... Арма он считал стоящим работником, только удивлялся: что это Арма свою силу не ценит? Работает рядом с этим шалопаем Артушем, с Еремом, Нерсесом, со старухой Занан и не жалуется, не возмущается, выходит вроде бы, что они с ним наравне трудятся. Но бывают минуты, когда Баграту кажется, что прав Арма, а не он... Да пусть прокляты будут все его бывшие и теперешние бригадиры! С Еремом ему, что ли, соревноваться, с Еремом работать? Да тот слабак, щебенку собирает! А он, Баграт, мужчина, любой камень, что под рукой окажется, в машину закинуть может, и домой он возвращается с гордо поднятой головой... Ну на что это похоже? Он все скандалит, скандалит, а того, что он работает больше других, вроде бы и не видать. Порой ему хочется, чтоб Арма с ним заспорил. Он охотно даст себя победить в этом споре.

— Мы хозяева всего тут, даже змей и скорпионов, — Арма не адресовал своих слов Баграту. — Это все, что у нас есть. — Вдруг заметил в руках Назик крупный камень и выхватил его у нее из рук. — Ты помельче собирай.

Ерему это пришлось не по нраву.

«Этот непутевый девчонку с толку может сбить», — подумал он, глядя на Арма исподлобья.

Назик стояла с опущенной головой и отряхивала грязными рабочими рукавицами пыль на груди.

— Нарубил Манес еще семь камней, мысленно достроил монастырь, перекрестился, сел спокойно и стал мулов дожидаться. Вдруг видит, идут мулы. Тридцать мулов. Удивился Манес...

— Ладно, старая, потом расскажешь, — прерывает Баграт и оборачивается к Арма. Ему хочется, чтобы Арма с ним заспорил. — Айда! — машет рукой водителю са-