Сокол и червяк

Щука

На Щуку подан в суд донос,

Что от нее житья в пруде не стало;

Улик представлен целый воз,

И виноватую, как надлежало,

На суд в большой лохани принесли.

Судьи́ невдалеке сбирались;

На ближнем их лугу пасли;

Однако ж имена в архиве их остались:

То были два Осла,

Две Клячи старые да два иль три Козла;

Для должного ж в порядке дел надзора

Им придана была Лиса за Прокурора.

И слух между народа шел,

Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;

Со всем тем, не было в судья́ х лицеприязни,

И то сказать, что Щукиных проказ

Удобства не было закрыть на этот раз.

Так делать нечего: пришло писать указ,

Чтоб виноватую предать позорной казни

И, в страх другим, повесить на суку.

«Почтенные судьи́! – Лиса тут приступила. —

Повесить мало, я б ей казнь определила,

Какой не видано у нас здесь на веку:

Чтоб было впредь плутам и страшно и опасно —

Так утопить ее в реке». – «Прекрасно! » —

Кричат судьи́. На том решили все согласно

И Щуку бросили – в рекý!

Кукушка и орел^[116]

Орел пожаловал Кукушку в Соловьи.

Кукушка, в новом чине,

Усевшись важно на осине,

Таланты в музыке свои

Выказывать пустилась;

Глядит – все прочь летят,

Одни смеются ей, а те ее бранят.

Моя Кукушка огорчилась,

И с жалобой на птиц к Орлу спешит она.

«Помилуй! – говорит. – По твоему веленью

Я Соловьем в лесу здесь названá;

А моему смеяться смеют пенью! »

«Мой друг! – Орел в ответ. – Я царь, но я не Бог.

Нельзя мне от беды твоей тебя избавить.

Кукушку Соловьем честить я мог заставить;

Но сделать Соловьем Кукушки я не мог».

Бритвы^[117]

С знакомцем съехавшись однажды я в дороге,

С ним вместе на одном ночлеге ночевал.

Поутру, чуть лишь я глаза продрал,

И чтó же узнаю? – Приятель мой в тревоге:

Вчера заснули мы меж шуток, без забот;

Теперь я слушаю – приятель стал не тот.

То вскрикнет он, то охнет, то вздохнет.

«Что сделалось с тобой? мой милый!.. я надеюсь,

Не болен ты». – «Ох! ничего: я бреюсь».

«Как! только? » Тут я встал – гляжу: проказник мой

У зеркала сквозь слез так кисло морщит рожу,

Как будто бы с него содрать сбирались кожу.

Узнавши наконец вину беды такой,

«Что дива? – я сказал. – Ты сам себя тиранишь.

Пожалуй, посмотри:

Ведь у тебя не Бритвы – косари;

Не бриться – мучиться ты только с ними станешь».

«Ох, братец, признаюсь,

Что Бритвы очень тупы!

Как этого не знать? Ведь мы не так уж глупы;

Да острыми-то я порезаться боюсь».

«А я, мой друг, тебя уверить смею,

Что Бритвою тупой изрежешься скорей,

А острою обреешься верней:

Умей владеть лишь ею».

Вам пояснить рассказ мой я готов:

Не так ли многие, хоть стыдно им признаться,

С умом людей боятся

И терпят при себе охотней дураков?

Сокол и червяк

В вершине дерева за ветку уцепясь,

Червяк на ней качался.

Над Червяком Сокó л, по воздуху носясь,

Так с высоты шутил и издевался:

«Каких ты, бедненький, трудов не перенес!

Что ж прибыли, что ты высоко так заполз?

Какая у тебя и воля, и свобода?

И с веткой гнешься ты, куда велит погода».

«Тебе шутить легко, —

Червяк ответствует, – летая высоко,

Затем, что крыльями и си́ лен ты, и крепок;

Но мне судьба дала достоинства не те:

Я здесь, на высоте,

Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок! »

Бедный богач^[118]

«Ну, стоит ли богатым быть,

Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить

И только деньги лишь копить?

Да и на что? Умрем, ведь все оставим.

Мы только лишь себя и мучим и бесславим.

Нет, если б мне далось богатство на удел,

Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,

Чтоб жить роскошно, пышно,

И о моих пирах далёко б было слышно;

Я даже делал бы добро другим.

А богачей скупых на муку жизнь похожа».

Так рассуждал Бедняк с собой самим,

В лачужке низменной, на голой лавке лежа;

Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез

Кто говорит – колдун, кто говорит – что бес;

Последнее едва ли не вернее:

Из дела будет то виднее.

Предстал – и начал так: «Ты хочешь быть богат,

Я слышал для чего; служить я другу рад.

Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;

Но вынешь лишь один, уж там готов другой.

Итак, приятель мой,

Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.

Возьми ж и из него без счету вынимай,

Доколе будешь ты доволен,

Но только знай:

Истратить одного червонца ты не волен,

Пока в реку не бросишь кошелька».

Сказал – и с кошельком оставил Бедняка.

Бедняк от радости едва не помешался;

Но лишь опомнился, за кошелек принялся.

И что ж? Чуть верится ему, что то не сон:

Едва червонец вынет он,

Уж в кошельке другой червонец шевелится.

«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится! —

Бедняк мой говорит. —

Червонцев я себе повытаскаю груду,

Так завтра же богат я буду

И заживу как сибарит».

Однако ж поутру он думает другое.

«То правда, – говорит, – теперь я стал богат;

Да кто ж добру не рад!

И почему бы мне не быть богаче вдвое?

Неужто лень

Над кошельком еще провесть хоть день!

Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;

Но если накупить могу я деревень,

Не глупо ли, когда случá й к тому утрачу?

Так удержу чудесный кошелек:

Уж так и быть, еще я поговею

Один денёк,

А впрочем, ведь пожить всегда успею».

Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —

Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;

Меж тем он скудно ест и скудно пьет;

Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.

День кончится, и по его расчету

Ему всегда чего-нибудь недостает.

Лишь кошелек нести сберется,

То сердце у него сожмется;

Придет к реке – воротится опять.

«Как можно, – говорит, – от кошелька отстать,

Когда мне золото рекою само льется? »

И наконец Бедняк мой поседел,

Бедняк мой похудел;

Как золото его, Бедняк мой пожелтел.

Уж и о пышности он боле не смекает:

Он стал и слаб и хил; здоровье и покой —

Утратил всё; но всё дрожащею рукой

Из кошелька червонцы вон таскает.

Таскал, таскал… и чем же кончил он?

На лавке, где своим богатством любовался,

На той же лавке он скончался,

Досчитывая свой девятый миллион.

Булат^[119]

Булатной сабли острый кли́ нок

Заброшен был в железный хлам;

С ним вместе вынесен на рынок

И мужику задаром продан там.

У мужика затеи невелики:

Он отыскал тотчас в Булате прок.

Мужик мой насадил на кли́ нок черенок

И стал Булатом драть в лесу на лапти лыки,

А дома, запросто, лучину им щепать;

То ветви у плетня, то сучья обрубать

Или обтесывать тычины к огороду.

Ну, так что не прошло и году,

Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом

И дети ездят уж на нем

Верхом.

Вот ёж, в избе под лавкой лежа,

Куда и кли́ нок брошен был,

Однажды так Булату говорил:

«Скажи, на что вся жизнь твоя похожа?

И если про Булат

Так много громкого не ложно говорят,

Не стыдно ли тебе щепать лучину

Или обтесывать тычину

И, наконец, игрушкой быть ребят? »

«В руках бы воина врагам я был ужасен, —

Булат ответствует, – а здесь мой дар напрасен;

Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому;

Но разве я свободен?

Нет, стыдно то не мне, а стыдно лишь тому,

Кто не умел понять, к чему я годен».