Котенок и скворец

В каком-то доме был Скворец,

Плохой певец;

Зато уж филосó ф презнатный,

И свел с Котенком дружбу он.

Котенок был уж котик преизрядный,

Но тих, и вежлив, и смирен.

Вот как-то был в столе Котенок обделен.

Бедняжку голод мучит:

Задумчив бродит он, скучаючи постом;

Поводит ласково хвостом

И жалобно мяучит.

А философ Котенка учит

И говорит ему: «Мой друг, ты очень прост,

Что терпишь добровольно пост;

А в клетке над носом твоим висит щегленок;

Я вижу, ты прямой Котенок».

«Но совесть…» – «Как ты мало знаешь свет!

Поверь, что это сущий бред

И слабых душ одни лишь предрассудки,

А для больших умов – пустые только шутки!

На свете кто силен,

Тот делать все волён.

Вот доказательства тебе и вот примеры».

Тут, выведя их на свои манеры,

Он философию всю вычерпал до дна.

Котенку натощак понравилась она:

Он вытащил и съел щегленка.

Разлакомил кусок такой Котенка,

Хотя им голода он утолить не мог.

Однако же второй урок

С большим успехом слушал

И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум!

Наставил ты меня на ум».

И, клетку разломав, учителя он скушал.

Две собаки^[106]

Дворовый верный пес

Барбос,

Который барскую усердно службу нес,

Увидел старую свою знакомку

Жужу, кудрявую болонку,

На мягкой пуховó й подушке, на окне.

К ней лá стяся, как будто бы к родне,

Он, с умиленья, чуть не плачет

И под окном

Визжит, вертит хвостом

И скачет.

«Ну что, Жужутка, как живешь,

С тех пор как господа тебя в хоромы взяли?

Ведь помнишь: на дворе мы часто голодали.

Какую службу ты несешь? »

«На счастье грех роптать, – Жужутка отвечает, —

Мой господин во мне души не чает;

Живу в довольстве и добре,

И ем и пью на серебре;

Резвлюся с барином; а ежели устану,

Валяюсь по коврам и мягкому дивану.

Ты как живешь? » – «Я, – отвечал Барбос,

Хвост плетью опустя и свой повеся нос, —

Живу по-прежнему: терплю и холод

И голод

И, сберегаючи хозяйский дом,

Здесь под забором сплю и мокну под дождем;

А если невпопад залаю,

То и побои принимаю.

Да чем же ты, Жужу, в случай попал,

Бессилен бывши так и мал,

Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты? » – «Чем служишь! Вот прекрасно! —

С насмешкой отвечал Жужу. —

На задних лапках я хожу».

Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!

Кошка и соловей^[107]

Поймала Кошка Соловья,

В бедняжку когти запустила

И, ласково его сжимая, говорила:

«Соловушка, душа моя!

Я слышу, что тебя везде за песни славят

И с лучшими певцами рядом ставят.

Мне говорит лиса-кума,

Что голос у тебя так звонок и чудесен,

Что от твоих прелестных песен

Все пастухи, пастушки – без ума.

Хотела б очень я сама

Тебя послушать.

Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям;

Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.

Лишь спой мне чтó -нибудь: тебе я волю дам

И отпущу гулять по рощам и лесам.

В любви я к музыке тебе не уступаю

И часто, про себя мурлыча, засыпаю».

Меж тем мой бедный Соловей

Едва-едва дышал в когтях у ней.

«Ну что же? – продолжает Кошка. —

Пропой, дружок, хотя немножко».

Но наш певец не пел, а только что пищал.

«Так этим-то леса ты восхищал? —

С насмешкою она спросила. —

Где ж эта чистота и сила,

О коих все без ý молку твердят?

Мне скучен писк такой и от моих котят.

Нет, вижу, что в пеньé ты вовсе не искусен.

Всё без начала, без конца!

Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен! »

И съела бедного певца —

До крошки.

Сказать ли на ушкó яснее мысль мою?

Худые песни Соловью

В когтях у Кошки.

Рыбьи пляски^[108]

Имея в области своей

Не только что леса, но даже воды,

Лев сó брал на совет зверей:

Кого б над рыбами поставить в воеводы?

Как водится, пошли на голоса,

И выбрана была Лиса.

Вот Лисынька на воеводство села.

Лиса приметно потолстела.

У ней был мужичок, приятель, сват и кум;

Они вдвоем взялись за ум:

Меж тем как с бережку Лисица рядит, судит,

Кум рыбку удит

И делит с кумушкой ее, как верный друг.

Но плутни не всегда удачно сходят с рук.

Лев как-то взял по слухам подозренье,

Что у него в судах скривилися весы,

И, улуча свободные часы,

Пустился сам свое осматривать владенье.

Он идет берегом; а добрый куманек,

Наудя рыб, расклал у речки огонек

И с кумушкой попировать сбирался;

Бедняжки прыгали от жару кто как мог;

Всяк, видя близкий свой конец, метался.

На мужика разинув зев,

«Кто ты? что делаешь? » – спросил сердито Лев.

«Великий государь! – ответствует плутовка

(У Лисыньки всегда в запасе есть уловка). —

Великий государь!

Он у меня здесь главный секретарь:

За бескорыстие уважен всем народом;

А это караси, все жители воды;

Мы все пришли сюды

Поздравить, добрый царь, тебя с твоим приходом».

«Ну, как здесь и́ дет суд? Доволен ли ваш край? »

«Великий государь, здесь не житье им – рай;

Лишь только б дни твои бесценные продлились».

(А рыбки между тем на сковородке бились. )

«Да отчего же, – Лев спросил, – скажи ты мне,

Хвостами так они и головами машут? »

«О, мудрый Лев! – Лиса ответствует. – Оне

На радости, тебя увидя, пляшут».

Не могши боле тут Лев явной лжи стерпеть,

Чтоб не без музыки плясать народу,

Секретаря и воеводу

В своих когтях заставил петь.

Рыбья пляска^[109]

От жалоб на судей,

На сильных и на богачей

Лев, вышед из терпенья,

Пустился сам свои осматривать владенья.

Он идет, а Мужик, расклавши огонек,

Наудя рыб, изжарить их сбирался.

Бедняжки прыгали от жару кто как мог;

Всяк, видя близкой свой конец, метался.

На Мужика разинув зев,

«Кто ты? что делаешь? » – спросил сердито Лев.

«Всесильный царь! – сказал Мужик, оторопев. —

Я старостою здесь над водяным народом;

А это старшины, все жители воды;

Мы собрались сюды

Поздравить здесь тебя с твоим приходом».

«Ну, как они живут? Богат ли здешний край? »

«Великий государь! Здесь не житье им – рай!

Богам о том мы только и молились,

Чтоб дни твои бесценные продлились».

(А рыбы между тем на сковородке бились. )

«Да отчего же, – Лев спросил, – скажи ты мне,

Они хвостами так и головами машут? »

«О, мудрый царь! – Мужик ответствовал. – Оне

От сильной радости, тебя увидя, пляшут».

Тут, старосту лизнув Лев милостиво в грудь,

Еще изволя раз на пляску их взглянуть,

Отправился в дальнейший путь.

Прихожанин^[110]

Есть люди: будь лишь им приятель,

То первый ты у них и гений, и писатель,

Зато уже другой

Как хочешь сладко пой,

Не только чтоб от них похвал себе дождаться,

В нем красоты они и чувствовать боятся.

Хоть, может быть, я тем не много досажу,

Но вместо басни быль на это им скажу.

Во храме проповедник

(Он в красноречии Платона^[111] был наследник)

Прихó жан поучал на добрые дела.

Речь сладкая, как мед, из уст его текла.

В ней правда чистая, казалось, без искусства,

Как цепью золотой,

Возъемля к небесам все помыслы и чувства,

Сей обличала мир, исполненный тщетой.

Душ пастырь кончил поученье;

Но всяк ему еще внимал и, до небес

Восхи́ щенный в сердечном умиленье,

Не чувствовал своих текущих слез.

Когда ж из Божьего миряне вышли дому,

«Какой приятный дар! —

Из слушателей тут сказал один другому. —

Какая сладость, жар!

Как сильно он влечет к добру сердца народа!

А у тебя, сосед, знать, черствая природа,

Что на тебе слезинки не видать?

Иль ты не понимал? » – «Ну как не понимать!

Да плакать мне какая стать:

Ведь я не здешнего прихода».

Ворона^[112]

Когда не хочешь быть смешон,

Держися звания, в котором ты рожден.

Простолюдин со знатью не роднися;

И если карлой сотворен,

То в великаны не тянися,

А помни свой ты чаще рост.

Утыкавши себе павлиньим перьем хвост,

Ворона с Павами пошла гулять спесиво —

И думает, что на нее

Родня и прежние приятели ее

Все заглядятся, как на диво;

Что Павам всем она сестра

И что пришла ее пора

Быть украшением Юнонина двора^[113].

Какой же вышел плод ее высокомерья?

Что Павами она ощипана кругом

И что, бежав от них, едва не кувырком,

Не говоря уж о чужом,

На ней и своего осталось мало перья.

Она было назад к своим; но те совсем

Заклеванной Вороны не узнали,

Ворону вдосталь ощипали,

И кончились ее затеи тем,

Что от Ворон она отстала,

А к Павам не пристала.

Я эту басенку вам былью поясню.

Матрене, дочери купецкой, мысль припала,

Чтоб в знатную войти родню.

Приданого за ней полмиллиона.

Вот выдали Матрену за барона.

Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз

Попреком, что она мещанкой родилась,

А старая за то, что к знатным приплелась:

И сделалась моя Матрена

Ни Пава, ни Ворона.