Скворец. Механик. Лев на ловле

Скворец

У всякого талант есть свой.

Но часто, на успех прельщаяся чужой,

Хватается за то иной,

В чем он совсем не годен.

А мой совет такой:

Берись за то, к чему ты сроден,

Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.

Какой-то смолоду Скворец

Так петь щегленком научился,

Как будто бы щегленком сам родился.

Игривым голоском весь лес он веселил,

И всякий Скворушку хвалил.

Иной бы был такой доволен честью;

Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, —

А Скворушка завистлив был, к несчастью, —

И думает: «Постойте же, друзья,

Спою не хуже я

И соловьиным ладом».

И подлинно запел,

Да только лишь совсем особым складом:

То он пищал, то он хрипел,

То верещал козленком,

То непутём

Мяукал он котенком;

И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём.

Мой милый Скворушка, ну что за прибыль в том?

Пой лучше хорошо щегленком,

Чем дурно соловьем.

Пруд и река^[75]

«Что это? – говорил Реке соседний Пруд. —

Как на тебя ни взглянешь,

А воды всё твои текут!

Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?

Притом же, вижу я почти всегда,

То с грузом тяжкие суда,

То долговязые плоты ты носишь,

Уж я не говорю про лодки, челноки:

Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?

Я, право, высох бы с тоски.

В сравнении с твоим как жребий мой приятен!

Конечно, я не знатен,

По карте не тянусь я через целый лист,

Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист.

Да это, право, все пустое!

Зато я в илистых и мягких берегах,

Как барыня в пуховиках,

Лежу и в неге, и в покое;

Не только что судов

Или плотов

Мне здесь не для чего страшиться:

Не знаю даже я, каков тяжел челнок;

И много, ежели случится,

Что по воде моей чуть зыблется листок,

Когда его ко мне забросит ветерок.

Что беззаботную заменит жизнь такую?

За ветрами со всех сторон,

Не движась, я смотрю на суету мирскую

И философствую сквозь сон».

«А, философствуя, ты помнишь ли закон, —

Река на это отвечает, —

Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет?

И если стала я великою рекой,

Так это оттого, что, кинувши покой,

Последую сему уставу.

Зато по всякий год

Обилием и чистотою вод

И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу,

И буду, может быть, еще я веки течь,

Когда уже тебя не будет и в помине

И о тебе совсем исчезнет речь».

Слова ее сбылись: она течет поныне;

А бедный Пруд год от году все глох,

Заволочён весь тиною глубокой,

Зацвел, зарос осокой

И наконец совсем иссох.

Так дарование без пользы свету вянет,

Слабея всякий день,

Когда им овладеет лень

И оживлять его дея́ тельность не станет.

Тришкин кафтан^[76]

У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

По четверти обрезал рукавов —

И локти заплатил. Кафтан опять готов;

Лишь нá четверть голее руки стали.

Да что до этого печали?

Однако же смеется Тришке всяк,

А Тришка говорит: «Так я же не дурак

И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю».

О, Тришка малый не простой!

Обрезал фалды он и пó лы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой,

Хоть носит он кафтан такой,

Которого длиннее и камзолы.

Таким же образом, видал я, иногда

Иные господа,

Запутавши дела, их поправляют;

Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Механик

Какой-то молодец купил огромный дом,

Дом, правда, дедовский, но строенный на славу:

И прочность, и уют – все было в доме том,

И дом бы всем пришел ему по нраву,

Да только-то беды —

Немножко далеко стоял он от воды.

«Ну, что ж, – он думает, – в своем добре я властен:

Так дом мой, как он есть,

Велю машинами к реке я перевезть

(Как видно, молодец механикой был страстен! ),

Лишь сани под него подвесть,

Подрывшись наперед ему под основанье,

А там уже, изладя на катках,

Я вó ротом, куда хочу, все зданье

Поставлю, будто на руках.

И что еще, чего не видано на свете:

Когда перевозить туда мой будут дом,

Тогда под музыкой с приятелями в нем,

Пируя за большим столом,

На новоселье я поеду, как в карете».

Пленяся глупостью такой,

И к делу приступил тотчас Механик мой.

Рабочих подрядил, под домом рылся, рылся,

Ни денег, ни забот нимало не берег;

Однако ж дома он перетащить не мог

И только до того добился,

Что дом его свалился.

Как много у людей

Затей,

Которые еще опасней и глупей!

Пустынник и медведь^[77]

Хотя услуга нам при нý жде дорогá,

Но за нее не всяк умеет взяться:

Не дай бог с дураком связаться!

Услужливый дурак опаснее врага.

Жил некто человек безродный, одинакой,

Вдали от города, в глуши.

Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,

А в одиночестве способен жить не всякой:

Утешно нам и грусть и радость разделить.

Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва,

Пригорки, ручейки и мурава шелкова? »

«Прекрасны, что и говорить!

А все прискучится, как не с кем молвить слова».

Так и Пустыннику тому

Соскучилось быть вечно одному.

Идет он в лес толкнуться у соседей,

Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.

В лесу кого набресть,

Кроме волков или медведей?

И точно, встретился с большим Медведем он,

Но делать нечего: снимает шляпу

И милому соседушке поклон.

Сосед ему протягивает лапу,

И, слово за слово, знакомятся они,

Потом дружá тся,

Потом не могут уж расстаться

И целые проводят вместе дни.

О чем у них и что бывало разговору,

Иль присказок, иль шуточек каких

И как беседа шла у них,

Я по сию не знаю пору.

Пустынник был неговорлив;

Мишук с природы молчалив:

Так из избы не вынесено сору.

Но как бы ни было, Пустынник очень рад,

Что дал ему Бог в друге клад.

Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится

И Мишенькой не может нахвалиться.

Однажды вздумалось друзьям

В день жаркий побродить по рощам, по лугам,

И по долам, и по горам;

А так как человек медведя послабее,

То и Пустынник наш скорее,

Чем Мишенька, устал

И отставать от друга стал.

То видя, говорит, как путный, Мишка другу:

«Приляг-ка, брат, и отдохни,

Да коли хочешь, так сосни;

А я постерегу тебя здесь у досугу».

Пустынник был сговорчив: лег, зевнул

Да тотчас и заснул.

А Мишка на часах – да он и не без дела:

У друга на нос муха села.

Он друга обмахнул,

Взглянул,

А муха на щеке; согнал, а муха снова

У друга на носу,

И неотвязчивей час ó т часу.

Вот Мишенька, не говоря ни слова,

Увесистый булыжник в лапы сгреб,

Присел на корточки, не переводит духу,

Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху! » —

И, ý друга на лбу подкарауля муху,

Что силы есть – хвать друга камнем в лоб!

Удар так ловок был, что череп врознь раздался,

И Мишин друг лежать надолго там остался!

Любопытный^[78]

«Приятель дорогой, здорó во! Где ты был? »

«В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;

Все видел, высмотрел; от удивленья,

Поверишь ли, не станет ни уменья

Пересказать тебе, ни сил.

Уж подлинно, что там чудес палата!

Куда на выдумки природа торовата!

Каких зверей, каких там птиц я не видал!

Какие бабочки, букашки,

Козявки, мушки, таракашки!

Одни как изумруд, другие как коралл!

Какие крохотны коровки!

Есть, право, менее булавочной головки! »

«А видел ли слона? Каков собой на взгляд?

Я чай, подумал ты, что гору встретил? »

«Да разве там он? » – «Там». – «Ну, братец, виноват:

Слона-то я и не приметил».

Лев на ловле

Собака, Лев да Волк с Лисой

В соседстве как-то жили,

И вот какой

Между собой

Они завет все положили:

Чтоб им зверей съобща ловить,

И что наловится, всё поровну делить.

Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала

Лиса оленя поимала

И шлет к товарищам послов,

Чтоб шли делить счастливый лов:

Добыча, право, недурная!

Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая

И озираючи товарищей кругом,

Делёж располагает

И говорит: «Мы, братцы, вчетвером. —

И нá четверо он оленя раздирает. —

Теперь давай делить! Смотрите же, друзья:

Вот эта часть моя

По договору;

Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;

Вот эта мне за то, что всех сильнее я;

А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,

Тот с места жив не встанет».

Крестьяне и река^[79]

Крестьяне, вышед из терпенья

От разоренья,

Что речки им и ручейки

При водополье причиняли,

Пошли просить себе управы у Реки,

В которую ручьи и речки те впадали.

И было что на них донесть!

Где озими разрыты;

Где мельницы посорваны и смыты;

Потоплено скота, что и не счесть!

А та Река течет так смирно, хоть и пышно;

На ней стоят большие города,

И никогда

За ней таких проказ не слышно:

Так, верно, их она уймет,

Между собой Крестьяне рассуждали.

Но что ж? как подходить к Реке поближе стали

И посмотрели, так узнали,

Что половину их добра по ней несет.

Тут, попусту не заводя хлопот,

Крестьяне лишь его глазами проводили;

Потом взглянулись меж собой

И, покачавши головой,

Пошли домой.

А отходя, проговорили:

«На что и время тратить нам!

На младших не найдешь себе управы там,

Где делятся они со старшим пополам».

Мирская сходка^[80]

Какой порядок ни затей,

Но если он в руках бессовестных людей,

Они всегда найдут уловку,

Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку.

В овечьи старосты у льва просился волк.

Стараньем кумушки лисицы

Словцо о нем замолвлено у львицы.

Но так как о волках худой на свете толк

И не сказали бы, что смотрит лев на лица,

То велено звериный весь народ

Созвать на общий сход

И расспросить того, другого,

Что в волке доброго он знает иль худого.

Исполнен и приказ: все звери созваны.

На сходке голоса чин чином собраны:

Но против волка нет ни слова.

И волка велено в овчарню посадить.

Да что же овцы говорили?

На сходке ведь они уж, верно, были? —

Вот то-то нет! Овец-то и забыли!

А их-то бы всего нужней спросить.