Ангард – Батман – Туше 13 страница

-- Как скажешь, Тигренок, -- вздохнул Ксавье, завел «форд» подальше в кусты и вышел из машины с военным мешком Анри.

-- Между прочим, -- сказал Ксавье. – Какого цвета у тебя крылья, брат?

-- Проверяешь? – улыбнулся мальчик. -- Такого же, как и у тебя – сине-черные…

-- А играть ты теперь будешь в совсем другие игрушки, -- Ксавье сбросил рубашку на траву.

-- В какие это? – подозрительно прищурился Анри.

-- Для начала – в шпаги, -- почти беспечно ответил Ксавье.

Анри ничего не ответил и только улыбнулся – открыто и радостно. Его глаза светились медовым золотистым светом.

Около сгоревшего почти дотла дома маэстро фехтования Ксавье Деланси было тесно от множества полицейских машин и реанимаций, от служителей закона, журналистов, кинооператоров и обычных зевак. Среди такой толпы невозможно было заметить двух молодых людей, по одежде напоминавших бомжей из трущоб.

-- Я сейчас всё узнаю, брат, -- сказал Анри Ксавье. – Стой здесь, около дерева, чтобы тебя не видели. Жди меня, я скоро вернусь.

Он змеей проскользнул сквозь толпу и пробрался в первые ряды, не обращая ни малейшего внимания на невыносимый запах гари, из-за которой многие прикрывали носы мокрыми платками. Анри внимательно слушал, о чем говорили люди.

-- Вроде без жертв на этот раз обошлось?

-- Да кто его знает… Такая гроза… Ничего странного, что дом загорелся.

Из пустого дверного проема показались санитары с носилками. Толпа заволновалась.

-- В сторону! В сторону! – закричали полицейские, безуспешно пытаясь оттеснить людей от места происшествия.

Журналисты рванулись вперед, и Анри вслед за ними. Защелкали вспышки фотоаппаратов. Снова поднялся ветер, и легкая простыня, сквозь которую проступали темные пятна крови и которая скрывала лицо человека, лежащего на носилках, откинулась в сторону. Анри увидел знакомое, смертельно бледное лицо и потускневшие пшеничные волосы.

-- Дани… -- прошептал он.

Толпа журналистов колыхнулась.

-- Тот самый преступник… Мертв?.. Жив! Ну, значит, специально для него придется гильотину построить! Какой материал для статей!

-- В сторону! – закричал охрипшим усталым голосом пожилой полицейский.

Вслед за первыми носилками последовали вторые.

По рядам журналистов пронесся шелест:

-- Комиссар… Тот самый, который расследовал дело Каэля и Деланси… Тоже жив?.. Жив!

Анри осторожно выбрался из толпы и подошел к смертельно бледному Ксавье.

-- Я всё узнал, -- сказал он. – Дани жив. Его скорее всего отправят в тюрьму. Говорят, что подлечат и казнят… Габриэль тоже жив… Гийом, что с тобой?..

Бледный как мел, Гийом стоял, прислонившись к платану. Его рука была судорожно прижата к сердцу. Он не видел ни толпы, ни яркого солнца, вообще ничего, -- только ласково улыбающегося ему юного светловолосого Ангела с золотисто-огненными крыльями. В его голове звучали только его слова, которые сейчас он воспринимал как укор самому себе:

Твой Ангел пал, он весь в огне,

А ты лишь смотришь в стороне,

Как жизнь и смерть горят в костре.

Поверить? Подойти? Сгореть?..

А если не был он крылат?

Лед плавится, горит закат.

Ты не подашь ему крыло,

Меж вами – черное стекло,

Ты не поймешь, себя храня,

Как Феникс вышел из огня,

Как падший Ангел, знак Любви,

Сказал тебе: «Теперь – живи! »

На линии огня – всегда,

Он – Ангел. Падший. Свет. Звезда.

Он – Феникс. Смерть для черноты,

Где ложь, пустыня и кресты.

И кто-то скажет: «Он возьмет

Все крепости. Лети – вперед! »

Жги Феникса, смотри сквозь дым,

Как он встает, непобедим,

Как два сияющих крыла

Над ним пылают. Всюду – мгла,

Он – темный свет, костер души,

Всю жизнь – гореть, сгорать и – жить

В каскаде смерти и огня.

Поставь же свечку за меня…

Анри осторожно притронулся к плечу Ксавье.

-- Гийом, -- сказал он тихо. – Ты не те строчки слышишь, брат… Давай же скажем вместе: «Он возьмет все крепости…» Знаешь, какое самое лучшее пожелание было у мальчишек, игравших в самые первые компьютерные игры? – «И сто огнедышащих фениксов тебе в войско! » А почему? Потому что фениксы всегда возрождаются, особенно в огне! Наш Дани – такой же феникс! Надо только верить в него, Гийом! Мы обязательно придумаем что-нибудь! Мы вытащим его, брат! Вместе – мы – сила!

-- Я не вижу выхода, Анри, -- прошептал Гийом с отчаянием.

-- Ты не видел его и в Черном Сентябре, брат, -- укоризненно произнес Анри. – И видишь, чем это обернулось для всех нас… Сейчас мы просто обязаны, мы должны найти выход! А сейчас, господин миллионер… -- он слегка усмехнулся. – Позвольте пригласить вас к себе в дом. В вашем-то вас наверняка полиция зацапает: ей две гильотины будут стоить дешевле одной… Так вот… Дом не то чтобы мой… Просто друг попросил присмотреть летом на время его отъезда. Ну что ж, у нас будет стимул действовать и думать быстрее. Пойдем, брат, и перестань оплакивать того, кто еще не умер. Или ты – просто-человек?

Последний вопрос звучал откровенным вызовом.

-- Я – Ангел Второго Поколения, -- сказал Ксавье, высоко вскинув голову.

Ответом ему была радостная и озорная улыбка парижского гамена, его брата Анри.

-- А скажи-ка, Гийом, -- произнес Анри тоном заговорщика. – Тебе очень хочется видеть твоего брата в тюрьме?

-- Не смешно, -- сказал Ксавье мрачно, исподлобья глядя на возбужденную толпу людей, никак не желавших расходиться.

-- А я и не смеюсь, -- отозвался Анри серьезно. – Смотри, брат, сколько здесь, в этом захолустье нежилых деревянных строений…

-- Ну и что? – не понял Ксавье.

-- А вот что… -- Анри достал из своего мешка увесистые конверты. – Это взрывпакеты, -- объяснил он. – Мне ничего не стоит устроить здесь много дыма, если ты, братишка, позаботишься о машине. Нам же понадобится тачка! Но, как я вижу, этого добрища здесь хватает – и никто даже не думает о сигнализации: выбирай любую. Так что будь достаточно быстрым, граф Гийом, и скоро мы окажется в безопасности, все трое. – И, не дожидаясь ответной реакции Ксавье, как будто речь шла о чем-то решенном, он заявил. – Ну, я пошел. Постарайся не забыть меня. Выбери вон ту журналистскую тачку: она ближе всех к нашему платану.

Ксавье даже опомниться не успел, как Анри уже исчез, растворился в толпе. Значит, остается не более пяти минут. То, что позволить отправить Дани в тюрьму смерти подобно, Ксавье знал прекрасно: не сегодня – завтра Стальной Убийца будет как новенький, и что он тогда сделает с его братом, совершенно беспомощным, находящимся в его руках, даже представить страшно. Об этом Ксавье не хотел даже думать.

Он осторожно приблизился к журналистской машине. Дверцы были распахнуты настежь из-за жары, в кабине было совершенно пусто, если не считать сомлевшего под тихую попсу, доносящуюся из радиоприемника, водителя.

Только не думать, только не думать… Вспомни об армии: если думать о предстоящей операции, можно сойти с ума… Перед ним поставлена цель, и кроме нее, больше ничего нет: он выполнит ее или погибнет, и по большому счету результат не будет иметь значения.

Секунды текли медленно, как часы, люди перед глазами Ксавье двигались как в замедленной съемке, а, значит, по этим простым признакам можно было догадаться: операция уже началась.

Папарацци продолжали щелкать своими вспышками, оттесняя полицейских от их машин, а те, абсолютно уверенные в благополучном решении всех их проблем, не торопили журналистов: пусть порадуется демократическая пресса; и так в последнее время она слишком часто накатывала на служителей закона за их непримиримость и твердолобость. Комиссар Габриэль вне опасности, а на тяжело раненного преступника можно не обращать особого внимания, лишние полчаса на солнце ему не повредят, а загнется, -- ему же лучше, да и полиции не придется копаться с прорвой сомнительных протоколов. Всё настолько хорошо, что полиция находится буквально в двух шагах от того, чтобы произнести свою любимую фразу: «Спите граждане Парижа, всё спокойно».

Внезапно позади сгоревшего дома маэстро Деланси хлопнул небольшой взрыв, и пространство вокруг начало затягиваться удушливым сизым дымом. Вслед за первым взрывом последовал второй, рядом с заброшенным деревянным домом; потом – третий, и вот уже все присутствующие начали кашлять и задыхаться, закрывать глаза платками, чтобы уберечь их от мучительного слезотечения. Раздались испуганные крики, и именно они разбудили Ксавье от ступора, в котором он всё это время находился.

Он бросился вперед, почти ничего не видя перед собой: просто чувствуя, где должен сейчас находиться его брат. Люди закрывали лица руками и постоянно сталкивались друг с другом, как потерявшиеся в тумане овцы. Ксавье резким ударом оттолкнул в сторону двух журналистов, которые даже не подумали сопротивляться, оставляя свободным проход к полицейским машинам. Ребром ладони он ударил по шее полицейского, стоявшего ближе всего к носилкам и схватил на руки безжизненного Дани. Теперь, чтобы отобрать у него Грааль, сначала потребовалось бы убить самого Хранителя, и сознание этого вернуло ему совершенное спокойствие. В несколько прыжков он вернулся к выбранной им журналистской машине, положил Дани на свободное сиденье, схватил водителя за шиворот, вышвырнул его из кабины и сам занял его место и завел мотор.

-- Эй, братишка, меня не забыл? – в кабину заглянул взъерошенный и перепачканный сажей Анри.

-- Прыгай на ходу! – крикнул Ксавье.

Два раза повторять Анри не пришлось: в одну секунду он оказался на заднем сиденьи и крикнул:

-- В Сен-Дени гони! Быстро!

Не прошло и пяти минут, как от журналистской машины осталось только воспоминание, а журналисты получили новую сенсацию, дополнительно к первой. Полицейские беспорядочно метались, фотовспышки щелкали с утроенной яростной радостью, а лица представителей прессы цвели от счастья: они уже видели счета на свое имя от редакторов самых крупных столичных газет. Такого праздника на их улице не было уже давно.

-- Ты что, быстрее не можешь? – крикнул Анри, привстав с сиденья и пытаясь разглядеть в окно, что такого может происходить на автобане, где скорость развивается обычно до двухсот километров в час. Теперь же она стремительно падала до каких-нибудь сорока километров.

-- Вечно мне приходится вытаскивать вас обоих из того дерьма, в которое вы исхитряетесь регулярно вляпываться! – ворчал он. -- Раньше из постели вас обоих невозможно было вытащить… Оба вы – одинаковые! Мне-то, конечно, плевать было всегда на грёбаную нравственность, тем более что вы – мои братья, и я принимал вас просто такими, какие вы есть… Но если бы это допустил кто-то из моих подчиненных, -- убил бы и не задумался!

-- Сиди и не высовывайся! – не оборачиваясь, яростно бросил ему Ксавье. – Нашел время для поучений, господин фельдмаршал!

И всё же Анри успел увидеть толпы людей, возбужденных, вооруженных палками и железными прутьями, дружно направляющихся в непонятном направлении и, не обращая внимания на проносящиеся мимо машины, выходящих прямо на автобан, вынуждая водителей, выкрикивающих однотипные ругательства типа «шит» и «мерд», тормозить. Почти все демонстранты были темнокожими, в разноцветном тряпье, видимо, специально выбранном для этой непонятной акции, он шли единой массой, сбивая и переворачивая машины, оказавшиеся на их пути.

И всю эту толпу сопровождало огромное количество полицейских с резиновыми дубинками, которые, однако, взирали на действо со стоическим равнодушием и вмешиваться в него как будто не собирались.

Наконец, Ксавье вынужден был остановить машину.

-- Ну, так мы до вечера до места не доберемся, -- недовольно пробормотал себе под нос Анри. – На вот… -- он сунул ему в карман скомканную бумажку и пояснил: Адрес… На тот случай, если добираться придется разными путями…

-- Скажи спасибо, если вообще доберемся, -- мрачно отозвался Ксавье, с тревогой посмотрев на брата, который не подавал никаких признаков жизни. Кровавое обожженное пятно на его рубашке уже застыло и почернело.

На яростном летнем солнце машина с каждой минутой накалялась все больше, и Ксавье уже испытывал непреодолимое желание сбросить рубашку. Видимо, Анри тоже приходилось совсем несладко, потому что он опять сказал негромко:

-- Воды бы сейчас… Чертовы негры… Вместо того чтобы разносить свои тележки с соками они, видите ли, решили так внезапно вспомнить о своих правах. Черт! Черт!

Анри приоткрыл дверцу машины, как будто это могло увеличить приток воздуха, но он казался застывшим, как сметана. Зато сделались слышны выкрики, раздававшиеся в толпе: «Долой продажных министров! », «Даешь рабочие места для молодежи! » и снова, и снова все в этом же роде.

-- Дверь закрой! – прикрикнул на него Ксавье. – Как будто не видишь: полицейских тут – как собак нерезаных! Если они увидят…

Ксавье запнулся и снова посмотрел на Дани. Тени под его глазами стали уже темно-сиреневыми, а самое страшное: несмотря на невыносимую жару, его волосы оставались совершенно сухими, пушистыми, легкими, потускневшими, а лицо поразительно спокойным, равнодушным, как у ледяной статуи. Красно-золотые крылья почти потухли и теперь выглядели легким, еле видимым туманным сиянием.

-- Да что же это такое? – сказал Ксавье самому себе, стиснув руль. – Мне было бы легче, если бы он кричал…

-- А что так? – рассеянно спросил Анри, беспокойно ерзая на сиденье и то и дело выглядывая в окно. Его явно всё больше и больше начинало беспокоить происходящее на улице.

-- Не кричат только умирающие, -- сдавленным голосом произнес Ксавье.

В стекло машины врезался булыжник, и Анри едва успел пригнуться, чтобы защитить голову. Раздались крики:

-- Чертовы журналисты! Грёбаные папарации!

А потом десятки черных и коричневых рук принялись раскачивать машину.

-- Анри! Беги! – закричал Ксавье.

Дверцы машины распахнулись, проскрежетав по асфальту, оставляя на нем глубокие полосы. Ксавье и Анри едва успели вывернуться из-под наседающего на них кузова и оттащить в сторону Дани. Увидев раненого, люди притихли, продолжая, однако, ходить вокруг подобно волчьей стае, принюхиваясь и не понимая, что произошло. Но то, что случилось нечто более интересное, чем груда горящих автомобилей в конце улицы, не сомневался уже никто.

-- В сторону! Дайте пройти! – раздался громкий властный голос и, решительно раздвигая толпу, к машине приблизился высокий немолодой, очень красивый полицейский с аккуратно зачесанными назад пышными седыми волосами.

При виде полицейского Анри сначала сжался, как пружина, а потом бросился прямо в толпу, которая, будучи сильно занятой происходящим, не обратила на него ни малейшего внимания. Все видели только Ксавье, прижимающего к себе Дани и стоящего рядом с ними полицейского.

Полицейский посмотрел на Ксавье ясными голубовато-серыми глазами («Наверное, точно таким же я буду в старости», -- почему-то подумал Ксавье) и представился:

-- Старший лейтенант полиции Филипп Фебюс. Попрошу вас, господа, в мою машину.

-- Так ведь это серийные убийцы, которых повсюду ловили в последние дни! – внезапно закричала какая-то женщина.

Она вышла из толпы, крепкая, молодая, рыжеволосая и с ненавистью посмотрела на Дани.

-- Мало ему досталось! – с ненавистью произнесла она. – Скольких людей погубил! – И она неожиданно и со всей силы ударила острым носком туфли распростертое на земле тело.

Толпа, до сих пребывавшая в тяжелом молчании, взорвалась:

-- Убить! Убить их! Немедленно!

-- Стоять! -- крикнул с неожиданной и откровенной ненавистью лейтенант Фебюс и, выхватив пистолет, выстрелил в воздух. – Никакого самосуда при мне не будет! В противном случае вам придется сначала убить меня!

Как по волшебству, его окружили бойцы спецназа в черных масках и с короткими автоматами.

-- Помогите господам добраться до моей машины, -- сказал лейтенант. – А потом займитесь протестующей публикой! Чтобы через полчаса никого здесь не было! Я сказал!

Габи уже давно пришел в сознание, но не открывал глаз, прислушиваясь к себе. Ему надо было серьезно подумать о том, как поступить дальше. Рядом тихо пищали какие-то приборы, он чувствовал, что опутан какими-то проводами, и это его бесило. Вчера он пострадал не слишком сильно: еще один удар Огненного Грааля не уничтожил его совершенно, хотя ничего приятного в этом огненном прессе не было. На какой-то момент Габи показалось, что он уже умер. Он умер! Как обычный человек! Его ненависть к Граалю росла, как волна цунами, готовая уничтожить всё на своем пути. Ведь должен же быть какой-то безотказный способ уничтожить его!

По окну тихо шелестел дождь, а Габриэль вспоминал старинный замок в горах, осаждаемый войсками Симона де Монфора, его нерадивого слуги. Хотя… Почему «нерадивого»? Симон делал для Габи все, что было в его силах. Просто было что-то, что они оба не учли…

Габриэль вспомнил темный и сырой подвал замка и светловолосого трубадура, лежащего на полу со стрелой в груди («Как раз это место я вчера продырявил тебе из «снайперки», -- мысленно хмыкнул Стальной Убийца – Надеюсь, что вывел тебя из строя надолго, маленький пакостник! »). Монфор тогда еще распорядился не вынимать эту стрелу: он не хотел отказать себе в удовольствии сжечь на одном костре того, кто смутил несколько французских провинций, вместе с его зеленоглазым Ледяным Ангелом. Сквозь кромешную тьму времен он услышал слабый голос Дани: «Гийом… Прошу тебя… Запомни… Это очень важно…»

Ну же, ну! Говори! Ничего не слышно... Габи видел, как губы Дани дрогнули, он произнес всего два слова… Два слова, которые обозначали какой-то предмет, и этот предмет должен был изменить судьбу мира… Черт возьми, что же он сказал? Надо немедленно вставать и заставить не одного, так другого сказать эти слова! Конечно, они, скорее всего, ничего не помнят, но что-то внутри них хранит то, что так нужно Габи! Надо вырвать из них это, чем бы оно ни было, любым способом!

Габи, не открывая глаз, заворочался в постели, чувствуя, как натягиваются и обвисают опутывающие его провода. Он повернулся набок. Из его рта текла тонкая струйка слюны, страшно болела обожженная кожа, и все же он опустил руку к полу, приготовившись встать…

-- Спокойно, комиссар, -- раздался рядом с его ухом спокойный голос.

Габи вздрогнул всем телом и широко распахнул красные от ненависти глаза, приготовившись вцепиться в горло тому, в ком безошибочно диагностировал еще одного своего страшного врага. Рядом с его кроватью спокойно сидел немолодой, но ослепительно красивый человек в форме полицейского. Он смотрел в безумные глаза Габи, не отрываясь, так пристально, будто хотел прочитать его мысли, и, что самое удивительное, ему это, кажется, удалось.

Два полицейских, два врага смотрели друг на друга, и Габи с ненавистью видел за спиной этого немыслимо красивого человека огромные, сильные Крылья, обжигающие золотом, почти, как у самого Грааля, хотя Граалем он явно не был. «Так кто же он такой? » – в панике подумал Габи.

-- Старший лейтенант Фебюс, -- сухо представился полицейский. – И вряд ли у твоего Пифона получится справиться со мной. Я непременно найду то, что вы хотите. Тем более, господин комиссар, вы больны, и вам категорически запрещено вставать с постели. Мало того, я уже распорядился усилить вашу охрану, чтобы ни одна муха вас не потревожила… А то – кто знает, -- а вдруг у преступников были сообщники, и они пожелают расправиться с вами? Теперь-то вы точно никуда отсюда не выйдете, тем более что это я теперь буду вести дело Каэля-Деланси. И я найду или помогу им найти то, о чем вы напрасно пытаетесь думать.

Габи даже задохнулся от бешенства:

-- Вы не имеете права держать меня здесь! Я совершенно здоров! И, кроме того, лейтенант, это дело – только мое!

-- Как видишь, Габриэль, дело это не только твое, -- спокойно произнес полицейский и поднялся со стула, глядя на извивающегося на постели Габи с откровенным презрением. – Тебя не выпустят отсюда, а если у тебя даже и получится подобный маневр, то я найду тебя: я не столь наивен как убитый тобой Арманьяк. Отдыхай, Паленый!

-- Да кто ты такой?! – только и смог выкрикнуть Габи, в отчаянии глядя, как за прозрачной дверью маячат темные силуэты двух здоровенных охранников.

-- Я же назвал свою фамилию – Фебюс, -- полицейский взялся за ручку двери.

-- Нет! Настоящую! – заорал Габи.

Полицейский откинул прядь волос со лба и слегка улыбнулся так, что показалось, будто мрачную палату на миг пронзил солнечный луч.

-- Луг, -- коротко сказал он. – Брат Даниала. Покровитель племен богини Дану.

Дверь больничной палаты захлопнулась, и Габриэль остался совершенно один, вцепившись зубами от бессильной ярости в одеяло. Он рвал его в клочья, и в его голове звенело только одно слово: «Ненавижу! Я убью тебя, Грааль, чего бы мне это ни стоило! »

Комиссар Фебюс привык, что когда он проходил мимо, все оборачивались ему вслед (как там в русской попсовой песне поется: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она…» Дело в том, что комиссар неплохо знал русский язык). Он остановился на минуту перед прозрачными дверями больницы и огляделся по сторонам. Возможно, опасности не было никакой, но комиссар приучил себя за много лет одной простой истине: быть может, есть на свете всемогущие существа, готовые вытащить тебя из любого дерьма исключительно за твои красивые глаза, но если ты сам себе не поможешь, то никто тебе не поможет…

А глаза у него действительно были красивые; некоторым они казались темно-серыми, другим – изумрудными и сейчас, глядя в зеркальные двери и видя себя самого со стороны, он казался себе переливающимся отражением двух юных полуангелов, одного с золотыми крыльями, а другого – с сине-черными. При этой мысли он только снисходительно улыбнулся своему отражению и направился к полицейской машине, уже раскалившейся на солнце: только что прошел короткий дождь, и испарявшаяся с асфальта влага заставляла вспомнить об африканских или вьетконговских джунглях, где комиссар провел несколько лет своей бурной молодости.

Солнечный ветер взъерошил его густые и тонкие непослушные волосы, и комиссар слегка отбросил их назад, а потом, не спеша, подошел к машине и через секунду скрылся в ней, легкий и гибкий, как леопард.

Его напарник за рулем уже изнемогал от жары: во всяком случае, он уже дошел до того что аккуратно положил на голову смоченный водой платок. Неизвестно, помогло ли ему это, но Фебюс видел, что этот клетчатый большой платок уже совершенно сух.

-- Устал, Рафаэль? – улыбнулся он напарнику и, не дожидаясь ответа, потянулся за рацией. – Ну как там? – спросил он. – Всех угомонили? Головы им от жары напекло, видишь ли… Еще одно такое безобразие, и при первом же их поползновении буду отдавать приказ стрелять. Что?! Да меня всю жизнь называют «правым»! В газете заметку помнишь? Ну да, с черной повязкой на глазу и в черной форме? – Монтаж! – он расхохотался. – Ну ладно, всё хорошо, что хорошо кончается. Отбой. – И он отключил рацию, после чего придирчиво и почти брезгливо посмотрел на Рафаэля:

-- Слушай, приятель, -- медленно протянул он. – Ну что ты всё на меня смотришь, как на врага государства, презирающего все французские ценности? Вы все, друзья наблюдатели, напоминаете мне сейчас разбитое войско… Или потерявшийся отряд… Знаешь, война закончена, а толпы здоровенных головорезов бродят по лесам и городам, не зная, куда бы приткнуться и, скажу я тебе, это самое худшее, что может быть в жизни, потому что в голову первым делом приходят всякие непотребства… Спасибо, хоть ты ко мне пришел. Пойми, того, что было, нет и уже не будет, хотя защищаться нам всем придется.

-- ВАМ? – Рафаэль выразительно поднял брови.

-- А то ты не понимаешь, -- сказал Фебюс. – Смотри, приятель, а то я решу, что ты не слишком понятлив. Наступила новая эра, как говорят журналисты, а для нас это означает полный слом всего, что было раньше, -- ну почти как в Марсельезе, которую я так ненавижу… Теперь ты имеешь над собой солнечную триаду. Мне еще раз перевести? – Даниал, я и Михаил с главным советником Уриэлем. Последний, признайся, заслужил это.

-- И все это с подачи Грааля и его Хранителя, -- с легкой горечью произнес Рафаэль. – Хотя можно понять: Огненный Грааль и Солнце неразделимы… Солнечный ветер… Солнечный ветер на всей земле… -- Он задумался на минуту, а потом решительно встряхнул головой. – Нас учили быть равнодушными, просто Наблюдателями, и я уже привык к этой роли со времен Второго Пакта… Но за время общения с Граалем, Хранителем и Даниалом я понял нечто большее: к чему нам это грёбаное наблюдение, которое в конечном итоге свелось только к борьбе за власть, хотя каждый раз побеждала только Любовь… Так что я на твоей стороне, Луг.

-- Ну вот и замечательно, -- тонко улыбнулся Фебюс. – Приятно иметь дело с сообразительным собеседником: пара минут разговора, и все всё сразу поняли. Единственное, о чем я хочу попросить тебя, друг мой Рафаэль… Только не пойми меня превратно. Нельзя, чтобы в напарниках полицейского комиссара ходил засветившийся на всех перекрестках мафиози с репутацией. Ты что, другую физиономию себе сделать не хочешь? Или эта так мила, что ты не в состоянии отказаться от нее, любимой?

Рафаэль посмотрел на себя в зеркальце и пожал плечами.

-- Вообще-то я себе нравился, друг Фебюс, но если уж тебе так хочется…

На мгновение палево-алое крыло заслонило лобовое стекло машины, а потом растаяло, как дым. На комиссара смотрел черноволосый и кареглазый молодой человек, чем-то напоминающий северного итальянца.

Фебюс вздохнул:

-- Вот ведь сдались тебе эти итальянцы, Рафаэль… Ну да ладно. Сделал, как нравилось. Сойдет. Симпатичный такой, молоденький… Одним словом, стажер. Я буду звать тебя Кристианом, если не возражаешь. Поехали, Кристиан, уже десять минут с тобой болтаем, мы с тобой в машине не одни, о раненом не забывай. Тебя я высажу у полицейского управления, а сам отправлюсь дальше.

-- Один? – спросил Кристиан, отчего-то чувствуя себя на редкость глупо.

-- Естественно, -- Фебюс говорил с ним, как учитель с непонятливым учеником.

Кристиан почувствовал к своему стыду, что начинает заливаться краской до корней волос.

-- А… -- только и сумел протянуть он.

-- Со мной, -- процедил Фебюс и вдруг совершенно неожиданно взорвался. – Долго мне еще ждать, Кристиан, когда ты заведешь свою таратайку? Сам-то не испекся еще?

-- Здесь до Лувра всего минут десять, -- недовольно проворчал молодой человек, заводя мотор машины. – Вы мне, комиссар, хотя бы по дороге объясните некоторые детали… Как стажеру… -- Он усмехнулся. – Первое: что я скажу в управлении, когда меня спросят, где обвиняемые, которых вы с таким героизмом отстояли у взбунтовавшейся толпы? Как бы вам из героя дня не сделаться очередным пособником бандитов с легкой руки нашей любимой прессы?

Комиссар молча достал из кармана легкого пиджака несколько документов.

-- Вот, держи, Кристиан. Первое. Ты назначаешься моим помощником на время моего отсутствия с полным сохранением полномочий. Второе. Ввиду затяжной болезни комиссара Габриэля это дело переходит к нам временно, а, как ты знаешь, нет ничего более постоянного, чем временное… -- он улыбнулся, и его глаза сделались изумрудно-зелеными, в точности как у Ледяного Ангела Ксавье. – Третье… -- продолжал он, выкладывая перед Кристианом одну бумагу за другой. -- Вот свидетельские показания водителей, видевших далеко от Парижа Деланси и Каэля в момент совершения убийств в столице. Так что если их и можно в чем-то обвинить, то лишь в превышении скорости, но это они уж как-нибудь переживут. Вот подписка об их невыезде до выяснения обстоятельств… Но заключать их в тюрьму я права не имею. Так что уж пусть простит меня рьяный поборник закона Габриэль. И еще… -- Он помедлил мгновение и протянул Кристиану смятый бумажный листок. – А это – конфиденциально, Рафаэль. Это адрес Анри, брата Ксавье и Дани. Прошу тебя, проследи, чтобы с мальчиком не случилось ничего дурного.

-- Так вы все-таки опасаетесь, комиссар? – спросил Кристиан, убирая в карман бумаги. – Вы не смогли обезвредить Габриэля совершенно?

-- А вот таких прав мне дано не было, -- мрачно процедил сквозь зубы Фебюс. – Он готов на всё… Слышишь ты? – На всё, чтобы уничтожить Дани и что-то говорит мне, что вместе с ним рухнет и та опора, на которой держится мир. Он вспомнил кое-что, но не до конца, а сейчас сделает всё возможное, чтобы достать сведения, которые его интересуют. А мне абсолютно не интересно, чтобы он такие сведения достал… -- Он замолчал, и лицо его сделалось таким отстраненным, как будто Фебюс в данный момент находился совершенно в другом месте… А, может быть, так оно и было на самом деле…

День уже клонился к закату, когда Ксавье стоял на берегу моря в Бретани, недалеко от полуразрушенного замка Ла-Рош-Гийом, где когда-то в детстве встретил немецкого офицера Генриха, своего брата Анри, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, курил одну сигарету за другой. Свежий холодный морской ветер трепал его длинные темные волосы, сдувая их назад с его нахмуренного лба. Его жизнь казалась ему такой же бессмысленной и неуправляемой, как раскинувшиеся перед ним ледяные серые волны. Всю жизнь... Нет, все жизни им с Дани постоянно приходилось от кого-то убегать, забывая о значении слов «спокойствие» и «постоянство»…

Ксавье заставил себя оторвать взгляд от неприветливых волн, как будто осуждающих за что-то, и бросил взгляд по сторонам. Рядом серой громадой возвышался Ля-Рош-Гийом, и где-то там оставался раненый Дани. Комиссар привез их в свое владение, с виду казавшееся совершенно необитаемым, но внутри отделанное по последнему слову европейского дизайна. Ксавье отметил про себя, что вкус у комиссара Фебюса на самом деле великолепный, причем в оформлении комнат он предпочитал почти японскую строгость с преобладанием мягкой серовато-белой цветовой гаммы. «Когда Дани станет получше, вы сможете заняться здесь фехтованием, -- между прочим обронил он, -- Фехтовальный зал у меня ничуть не хуже, чем у вас, маэстро Деланси. Но это будет чуть позже: когда мои люди окажут первую помощь вашему брату и когда вы вспомните одну важную вещь, из-за которой я даже здесь не могу обещать вам полного покоя. Дело в том, что во времена Монсегюра, как раз перед вашей с Дани казнью… -- Кажется, он немного смутился и замешкался. – Он сказал вам некие важные слова. Молчите сейчас, не говорите ничего, я знаю, что вы все равно ничего не помните… Но от этой вещи зависит благополучие вашего мира, жизнь Дани, и эту вещь страстно мечтает заполучить господин комиссар Габриэль.