Ангард – Батман – Туше 11 страница

-- Спасибо, Армор, -- сдержанно поблагодарил его Утренняя Звезда, принимая от него сосуд и одну из шпаг.

Не удержавшись, он вскинул вверх клинок шпаги, любуясь, как играет на нем пламя одинокой свечи. «Такой же одинокой, как ты, Грааль…» – услышал Дани его голос в своей голове.

-- Вашу руку, -- коротко бросил Утренняя Звезда, и его лицо приняло холодное, почти бездушное выражение.

Дани молча подчинился и протянул ему правую руку, по которой плыло красное воспаленное пятно. Утренняя Звезда крепко взял его за ладонь и быстро, глубоко полоснул шпагой по этому страшному пятну. Из раны в сосуд хлынула кровь, и Дани молча рухнул на пол. Ксавье ахнул.

Однако Утренняя Звезда оставался невозмутим.

-- Армор, -- скомандовал он. – Спирт… Бинты… Морфин… Потом отведешь господина д’Азир в ванную и приготовишь ему более-менее приличную одежду.

Он работал как профессиональный врач. Уже через пять минут он крикнул с некоторым раздражением:

-- Армор, ванна готова?

-- Да, Мессир, -- негромко отозвался слуга. – Морская соль, лаванда…

-- Отлично, -- сказал Утренняя Звезда, споласкивая руки в чистой воде, кубок с которой ему немедленно поднес Армор, а потом вскинул быстрый взгляд на Ксавье. – Вы что, не поняли, господин де Монвиль? Кажется, в последнее время вы стали на удивление тормозным. Вы разве не слышали? – Ванна готова!

В голове Ксавье всё плыло. Тяжелая завеса, отделявшая его от черноволосого хозяина со страшными светлыми глазами, рухнула, и он бросился к Дани, не подававшему признаков жизни.

-- Пройдете по коридору. Вторая дверь налево, -- бросил Утренняя Звезда, даже не глядя в сторону Ксавье. – Армор, приготовьте кофе. И не смотрите на меня так, прошу вас. Я знаю: кофе в такой час пить не принято, но нам надо поддержать силы господина д’Азир.

Больше Ксавье не слушал их разговор. Он поднял Дани на руки и отнес в ванную, благоухающую лавандой. Зеркальные стены отразили зеленоглазого красавца с яркими зелеными глазами и светловолосого умирающего юного Ангела с огненными крыльями. Ксавье осторожно опустил его в воду, как ребенка, аккуратно смывая с его волос кровь и песок. Его сердце сжималось от боли.

-- Дани… Дани… -- прошептал он, даже не надеясь услышать ответ, но темные ресницы Дани вздрогнули, губы шевельнулись, и Ксавье понял: он хочет произнести: «люблю тебя…»

В ванну зашел Армор с перекинутым через руку большим махровым полотенцем. В другой руке он держал шприц.

-- Всё, -- сказал он. – Ему нельзя долго находиться в горячей воде.

Ксавье послушно взял брата на руки и обернул полотенцем.

-- А теперь помогите мне, -- сказал Армор.

«Какое удивительное у него выражение лица, -- подумал Ксавье. – Такое может быть только у японцев: ни единого проблеска чувства, даже если бы у него внутри кипела настоящая буря страстей…»

Армор взял тонкую, почти прозрачную руку Дани и профессионально ввел иглу в вену. Ксавье невольно содрогнулся. На тонких губах Армора мелькнуло некое подобие улыбки.

-- Вы хотите, чтобы он умер от болевого шока, господин де Монвиль? – произнес он. – Пойдемте за мной, я покажу вам вашу комнату.

Ксавье прошел вслед за слугой, видя перед собой только его идеально прямую спину. Он не понимал, где именно идет: вещи и предметы перед его глазами начали искривляться и исполнять какой-то немыслимый танец, как… Как… Неожиданно всплыло воспоминание: слепая женщина дает ему древний напиток кельтов, чтобы он смог вывести Дани от белой реки, за которой находятся только мертвые…

Комната оказалась очень чистой, но совсем темной и с единственной кроватью, на которой была разложена одежда, правда, отнюдь не аристократическая: черные джинсы, черная футболка и легкий летний свитер в стороне, -- как бы сам собой говорящий, что в ближайшее время он не понадобится.

-- Располагайтесь, -- сказал Армор. – Через четверть часа я принесу вам кофе.

Ксавье уложил Дани на постель, недоумевая, каким же это непонятным образом Утренняя Звезда хочет, чтобы они с братом смогли помочь его оставшемуся в одиночестве сыну, если он заставил своего слугу вогнать Дани лошадиную дозу морфина, но, к его величайшему изумлению, Дани открыл глаза, прозрачные и чистые, в которых больше не плавала безумная боль, приподнялся и в одну секунду оделся, и Ксавье даже не понял, как это могло произойти.

-- Дани… -- только и смог он произнести изумленно.

А он смотрел на него с легкой улыбкой.

-- Братишка, -- сказал он, как ни в чем не бывало. – Прошу тебя, открой окно: мне что-то не хватает воздуха.

Еще не оправившийся от изумления Ксавье распахнул окно, и Дани глубоко вдохнул влажный, холодный, насквозь пропитанный ливнем воздух, а потом поднялся и, вынув из кармана пачку сигарет, подошел к брату, как можно ближе к темному высокому небу, мягко шелестящим деревьям и счастливо улыбнулся. Он подставил лицо ветру и с наслаждением закурил сигарету.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Армор с серебряным подносом, на котором стояли две чашки ароматного кофе. Дани обернулся. На его губах играла радостная и немного растерянная улыбка. Казалось, он хотел что-то сказать, но в следующую секунду снова смертельно побледнел и рухнул, как подкошенный, к ногам Ксавье.

-- Дани! – закричал Ксавье.

Армор отбросил в сторону поднос с кофе, который со звоном и грохотом ударился об стену.

-- Вы что, совсем ничего не соображаете, господин де Монвиль? – Его лицо, до этой секунды совершенно невозмутимое, исказилось от ярости. – Почему вы позволили ему встать? А… Да что с вами говорить… Лучше подумайте, что вы скажете Мессиру, который ждал помощи от вас!

-- А мне ничего говорить не надо. – Утренняя Звезда вошел в комнату так неслышно, что Армор и Ксавье невольно вздрогнули и подняли на него глаза.

Как ни странно, Утренняя Звезда спокойно улыбался.

-- Вы слишком плохо знаете вашего брата, господин де Монвиль, -- произнес он. – А уж вы, Армор, и того меньше: если уж он что-то решит сделать, то сделает это обязательно, уверяю вас. Хотя на самом деле это ничего не меняет. Сегодня ночью он будет рядом с моим сыном. А сейчас, господин де Монвиль, уложите его в постель, а вы, Армор, немедленно уберите то безобразие, которое здесь учинили. Не устаю вам удивляться, право: как дети, -- сколько ни учи вас, а толку никакого… -- Он снисходительно пожал плечами и вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.

Дени стоял у окна фехтовального зала, вспоминая вчерашний вечер, когда он расстался с отцом. Подойдя к опечатанному дому, Утренняя Звезда только легко усмехнулся, притронулся к замку и толкнул дверь.

-- Проходи, сын, -- сказал он Дени, -- и ничего не бойся. Если бы сейчас не было так темно… Хотя и так могу сказать, что полиция перевернула здесь всё вверх дном, так что бояться нечего. Бояться глупо. Они не пойдут сюда во второй раз и, кроме того, Габриэлю Паленому нужен Грааль, а не ты.

Он ласково взъерошил сыну волосы и повернулся, чтобы уйти.

-- Да, -- сказал Дени, чувствуя, как в горле начинает распухать отвратительный комок. – Со мной всё будет нормально. Хорошо, если всё нормально будет и у Дани…

Утренняя Звезда смотрел на него и немного растерянно улыбался, как будто не решался уйти и выглядел как человек, у которого выбили почву из-под ног. Дени тоже не отводил от него глаз. «Если он говорит, что бояться – глупо, значит, чего-то опасаться все-таки стоит. Он боится, что даже сейчас, обдумав весь план до мелочей, не учел всего, что может произойти…»

-- Здесь есть телефон, -- сказал Утренняя Звезда. – Скорее всего, он прослушивается… Но я все-таки оставлю тебе свой телефон на случай… непредвиденных обстоятельств… Хотя, полагаю, ничего непредвиденного не должно произойти… Правда, Самаэль?

Самаэль совершил нечто вроде героизма, и выдавил из себя улыбку:

-- Конечно, отец!

Интересно, получилось у него естественно изобразить эталон американской мечты? После секундного размышления Самаэль решил, что да, получилось. Да что он, школьник в конце концов? Завтра должны приехать его братья, так что отец может преспокойно отправляться по своим делам, а с Дени ничего не случится. Нет проблем. Прорвемся!

Утренняя Звезда не свойственным ему жестом откинул назад черную челку, чем до боли напомнил Гийома и Дани. Он улыбался Самаэлю, но выглядел так отрешенно, как будто посылал эту улыбку в никуда, в безвоздушное пространство.

-- Если ты захочешь кофе… Ты на кухне всё найдешь…

-- Конечно, отец. – Дени улыбался прежней американской улыбкой.

Замечательная улыбка: папа, я всё усёк, я прекрасно помню свои крылья. Врешь ты, Дени, ты ничего не помнишь. Только веришь, но не помнишь… И самое лучшее и убедительное доказательство этого – рот, совершенно пересохший от волнения и ком в горле, который разрастается всё больше.

Утренняя Звезда снова отстраненно улыбнулся, но на этот раз взялся за ручку двери, и в комнату ворвался свежий ночной ветер, смешанный с дождем.

-- Телефон я тебе оставил… -- опять повторил Утренняя Звезда, стоя на пороге и, уже не оборачиваясь, добавил:

-- Я люблю тебя, сын.

Больше он не сказал ничего. Просто вышел, доставая на ходу ключи от машины и плотно закрыл за собой дверь.

Дени подошел к окну. Он видел, как торопливо отец идет к машине. Теперь ему уже не было нужды улыбаться, и вид у него был потерянный. Он сел в машину, вывел ее из двора на улицу и притормозил. Дени знал, что отец сейчас посмотрит сначала в одну, а потом в другую сторону, хотя в таком захолустье, да еще посреди ночи вряд ли можно было отыскать свидетелей. Естественно, что никто не прошел и не проехал, и тогда машина тронулась с места, оставив висящее в воздухе облачко сизого дыма.

Это было вчера. И уже наступило сегодня, и даже больше – это «сегодня» того и гляди закончится… Дени остался в доме совершенно один. Он всё усек, он крутой парень, он не понимает только, почему у него сейчас так дрожат руки.

Дени вынул из кармана пачку «Капитана Блэк», закурил. Всё в порядке, Старший Сын. Правильно?

Всё правильно. Он вслух произнес эту фразу, и собственный, внезапно охрипший голос, показался ему чужим. Он зашел на кухню и включил свет. Посмотрел в зеркало, висевшее на стене. На него смотрел черноволосый симпатичный парнишка, обаятельный, с умными и добрыми глазами.

На кухонном столе стоял телефон. Дени подошел к нему и снял трубку. Она ответила ему вовсе не гудками, а сообщением: «Очередное преступление, совершенное маньяками Винсом Каэлем и Ксавье Деланси. Следующей жертвой преступников стал доктор Семьяза, не так давно проводивший с обоими преступниками курс лечения. Состояние доктора крайне тяжелое, он находится в коме. Все полицейские подразделения «шестиугольника» занимаются расследованием данного преступления, как и всех прочих. При обнаружении маньяков будет сразу же дан огонь на поражение».

Дени положил трубку на рычаг и задумался. Положение с каждым днем становилось всё более безнадежным. Он смотрел в никуда и видел перед собой Дани – светловолосого высокого Ангела с Огненными Крыльями, он слышал его стихи, как это уже бывало не раз:

Ты победил. Мне всё равно, кто ты,

И если ты – обман, его я принимаю,

Здесь боль звенит от черной пустоты.

Опять огонь? Пускай по мне стреляют.

Я создал мир прозрачных витражей

И сам поверил в них, я слился с ними…

Один удар, и – превратившись в ливни

Стекла цветного, падаю… Держи,

Уж если можешь. Ангелы уходят,

И лето льется огненным дождем,

Сжигая крылья в адском хороводе…

Удержишь?.. Это ты поймешь потом…

Почему-то он подумал, что этот телефон может отключиться в любой момент. И чем сильнее будет ураган, тем хуже его брату, Огненному Граалю.

Дени ни минуты не сомневался в том, что покушение на доктора Семьязу, как бы неприятен он ему ни был, -- дело рук Габриэля. Дени смотрел в темноту, а видел стерильную больничную палату, в которой лежал доктор, толстый, огромный, опутанный проводами и окруженный всевозможными пищащими приборами. Если за дело примется сам Габриэль, никакая кома его не остановит, и при мысли об этом комок в горле вырос настолько, что на несколько секунд Дени стало невозможно дышать.

Казалось бы, в таком состоянии доктор был больше похож не на человека, а на разжиревшую старую улитку. Он видел на его лице каждую морщинку, каждую трещинку. Его глаза время от времени открывались, и это было самое страшное: пустые, мутные глаза с желтой роговицей.

Дени встал, нервно затянулся сигаретой и прошелся по кухне. Вчера ночью ничего не случилось, -- сказал он сам себе. – А скоро должны приехать мои братья… Я не боюсь… Я совсем не боюсь… Врешь, Дени, потому что сейчас у тебя к горлу подкатывает тошнота. Они так и не появились за весь вчерашний день, и Дени занимался тем, что рассматривал огромную коллекцию шпаг маэстро Ксавье Деланси, но ни к одной из них притронуться так и не решился. У него было такое чувство, будто он находится в храме, где без высшего разрешения нельзя взять ни одну святыню.

«Я не боюсь», -- еще раз повторил Дени, взял чайник, налил в него немного воды и поставил на огонь. Достал с полки чашку, насыпал в нее две чайные ложки растворимого кофе. «Как любил Дани…» Вспомнить, сделать то же самое, что и Дани… Это успокаивало его. Чтобы усилить впечатление присутствия Дани, он закурил и подошел к окну. Через минуту он выбросил недокуренную сигарету в окно, вернулся к столу, залил кофе кипятком и завороженно уставился на переливающуюся поверхность.

Он снова видел больничную палату и в ней – доктора Семьязу. Он скатился к самому краю кровати. Дени показалось, что его тело заполнено чем-то вроде тяжелой жидкости. Он был готов поклясться чем угодно, что водянистые глаза доктора, который должен был находиться в коме, приоткрылись и теперь с любопытством наблюдали за ним.

Дени уже совсем расхотелось пить кофе, и он прошел в фехтовальный зал, где в стойках стояли шпаги. Он прошел мимо них к столу, где лежали друг на друге многочисленные книги по истории и теории фехтования. Он машинально дотронулся до книг в глянцевых обложках, но понял, что сейчас даже ни одного названия прочитать не сумеет.

Я не боюсь, -- думал он. Доктор лежит в коме, в больничной палате, откуда не выпустят многочисленные секьюрити. Он сейчас глубоко спит, как растение. Рот у него открыт, челюсть отвисла, и видно только, как медленно вздымается грудь под одеялом. Кажется, еще немного – и он умрет…

Нет, нет… Он знает это лучше, чем кто-либо: доктор не умрет.

Тонкие занавески на окне в больничной палате шевельнулись, и одна из рук доктора шевельнулась. Она медленно поползла по простыне, и длинные ногти при соприкосновении с хрустящей материей издавали отвратительный скрипящий звук.

Дени бросился к стене, хотел было схватить одну из шпаг, но его рука тут же безвольно опустилась. Нет, он не может. Его сердце колотилось так сильно, что оглушало.

Спокойно, Дени, успокойся. Он ведь болен, он тяжело ранен, ему ни за что не встать!

Он снова подошел к уже остывшей чашке кофе и заставил себя сделать один глоток. Солнце уже почти скрылось, и темнота подступала, выползая изо всех углов. Когда же они приедут? Еще час, и станет совсем темно! Они должны приехать, как обещали!

Дени чутко прислушался. Где-то далеко раздавался непонятный скрип. Так не могли ходить часы, так не могли скрестись мыши… Так могли скрестись только длинные ногти, которые он ВИДЕЛ в закрытой больничной палате…

Кажется, он начинает сходить с ума… Дени выпил кофе залпом, закурил и еще раз повторил про себя, что доктор в его состоянии не сможет ни при каких обстоятельствах покинуть палату.

Он снова подошел к телефону и снял трубку, откуда немедленно донеслась бодрая информация: «Очередное нападение Винса Каэля и Ксавье Деланси. Теперь уже их жертвой стал полицейский. Его состояние оценивается как удовлетворительное. Местонахождение преступников уже выяснено, и к утру жители Парижа смогут избавиться от кошмара, который преследовал их в последние дни».

Их поймали! Если даже и не поймали, то поймают непременно и уже сегодняшней ночью! Они не приедут! Их убьют на месте, а за Дени придет тот страшный монстр с глазами, напоминающими дула двустволки!

От этой мысли можно было на самом деле сойти с ума. Дени вернулся к столу и взял из стопки книг наугад учебник по истории. Сел на стул и принялся читать:

«Становление Франции происходило в течение долгого периода, в точности совпадающего с «удлиненным во времени» становлением классической монархии в этом государстве, определяемое некоторыми тенденциозными французскими историками с 1459 по 1780 годы, но нам близка иная точка зрения, более независимая и объективная, наиболее ярко выраженное Франсуа Фюре: во Франции не бывает невинных исторических теорий, и тот, кто оценивает исторический процесс немедленно обязан оценить его с политической точки зрения, будь то Меровинги или Революция 1789-1794 гг: «Как только она (точка зрения автора) выражена, этим уже все сказано – автор роялист, либерал или якобинец. Только при наличии такого пароля его история получает свидетельство о законнорожденности… Если всякая история предполагает некий выбор, некое заведомое предпочтение, из этого отнюдь не следует необходимость вынесения какого-то определенного мнения о предмете исследования. Подобное положение возникает лишь в том случае, когда затронута конкретная политическая или религиозная самоидентификация читателя или критика, начавшая оформляться в далеком прошлом.

Прошлое может или изменить эту самоидентификацию или, наоборот, сохранить или даже усилить ее в зависимости от актуальности самого предмета исследования. Хлодвиг и нашествия франков были животрепещущей темой в XVII веке, потому что история искала тогда в этих событиях ключ к структуре общества своего времени… Начиная с 1789 г. навязчивая идея собственного происхождения, на основе которой буквально соткана вся наша национальная история, переместилась в революционный разлом. Так же, как великие нашествия стали… версией происхождения Франции, так и 1789 г. явился новой датой рождения, нулевым годом мира, основанного на равенстве». В результате произошла «замена одной даты рождения на другую, то есть введение новой точки отсчета для самоидентификации нации».

Итак, французская монархия проходила свой путь развития от Валуа до Бурбонов. Прежде всего, институт французской монархии носил характер чисто сакральный. Чудесные явления, которые большинству наших современников, возможно, покажутся легендами, происходили на самом деле: мистической являлась и сама церемония коронации, и то обстоятельство, что после нее короли обретали способность исцелять своих подданных от любых болезней одним только прикосновением или же после окропления их водой. При этом подобное врачевание было тесно связано с религиозными обрядами, предварительным ритуалом причащения в часовне замка, и большинство исследователей склонны оценивать это явление как аналогичное Евхаристии и причащению вином и хлебом. То, что нам кажется невероятным, для средневекового сознания было явлением обычным.

Все ритуальные действия монарха проходили при непосредственном участии представителей аристократии, сотоварищей, занимающих самые высокие ранги. Именно во Франции родился незыблемый постулат классической монархии, составленный из трех компонентов (число «три» всегда было для Франции сакральным): «Единый закон, единая вера, единый король».

Мистическая сущность монархии органично вписывается в общую систему прочих французских символов, и Возрождение, с которым совпало время правления Франциска I объясняет их лучше, чем в какую-либо другую эпоху. В очередной раз подтвердились такие основополагающие для Франции высказывания, которые последующие исторические события подтвердили лишний раз: «Король, корона и справедливость не умирают никогда» и «Правосудие не прерывается». У короля существовало две сущности, из которых одна -- земная, человеческая, смертная, а вторая -- духовная, воплощающая в себе идеал монархического института. Вместе с этим и для всей страны сделались естественными понятия, подразумеваемые в данных высказываниях: справедливость, сакральность и суверенное верховенство».

И все эти понятия были объединены в одном человеке – Граале, -- подумал Дени. Если бы он был свободен (как ему хотелось бы, хоть самым волшебным образом стать свободным! ), он немедленно отправился бы искать корни Грааля и первым своим ориентиром избрал бы оплот катаров, замок Монсегюр. Как он мечтал о том, чтобы отправиться туда с Дани. Он уже видел себя рисующим генеалогию от Меровингов до Ларошжакленов и самого Дани… Это изменило бы мир, сделало бы его совершенно другим, и новые паладины Святого Грааля сумели бы объединить Европу – от Франции до родины Хлодвига России, сделать то, что не смог совершить ни «Поход Полярного Солнца», ни Наполеон, ни великий полководец Анри…

Он ушел от этой страшной действительности, он видел только бесконечно синее небо над горами, поросшими лесом, развалины старинного замка, Дани, читающего ему свои стихи…

Солнце синее, неба просинь,

Хотя еще далеко не осень,

Но ветер холодный сушит глаза…

Я многое мог бы тебе рассказать,

Но видишь ты мир через блеклый страз,

Любовь уползает, воя, как барс,

С обломком стрелы в боку и тоской.

Прости, сейчас за моей спиной

Встал тот, кто так похож на меня –

Мой Ангел в темном шлейфе огня.

А ты улыбнись, малыш, не грусти,

Как птицу – с ладони меня отпусти.

Мне пора. Ему – тоже пора. Мы вместе.

Смотри на море. Умри. Воскресни.

И дерево к небу ветви тянет,

Как руки – наложница… Даль в тумане…

Дени вздрогнул. Ничего не будет… Ни истории, ни его похода в Мосегюр… «Мне пора… Ему – тоже пора… Мы – вместе…»

Дени встал и подошел к двери в коридоре. Перед ним она сразу же сделалась прозрачной, показав происходящее в больничной палате. Доктор спал, и его лицо грязно-серым пятном выделялось на подушке, освещаемой тусклым ночником. Он совершенно не был похож на человека, находящегося в коме. В чертах его лица невозможно было заметить и тени умиротворения. Он выглядел… Он выглядел ОПАСНЫМ… Как зверь, который готов проснуться в любой момент и нанести смертельный удар, а то, что он будет смертельным, Дени не сомневался. Если бы он хотя бы не был один…

Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, Дени прошел на кухню и снова поставил на огонь чайник, хотя ему совершенно не хотелось кофе. Он закурил и немедленно затушил сигарету в пепельнице. Перед его глазами стоял образ доктора, готового вот-вот подняться из своей постели. Во всяком случае, из его горла поднимался булькающий, вернее, даже какой-то тарахтящий звук. Дени чувствовал, что его ноги поневоле прирастают к полу. Сердце кололо. Он опять слышал низкий и страшный захлебывающийся звук. На миг ему показалось, что по лицу доктора пробежала легкая рябь, как по воде, и он увидел совсем другое лицо – синеглазого блондина с неопрятно свисающими грязными волосами, оскалившегося в улыбке. Дени помотал головой, и видение исчезло. Он снова видел спокойно спящего доктора Семьязу. Вроде бы спящего… Вроде бы… Да, вот он нашел это подходящее слово – ВРОДЕ БЫ…

Дверь в комнату тихо отворилась, и в нее неслышно вошел Утренняя Звезда во всем своем великолепии. Его черные длинные волосы мягкими волнами падали на плечи, ясные глаза сияли, на губах играла легкая улыбка. Царственным жестом он поправил край горностаевой мантии и неспешно приблизился к постели, где, прижавшись друг к другу, спали светловолосый Ангел с Огненными Крыльями и Ледяной Ангел, доверчиво прижавшийся к его плечу.

Несколько мгновений Утренняя Звезда смотрел на них, как будто хотел запомнить навсегда, а потом осторожно прикоснулся к плечу Дани. Тот сразу открыл огромные серые глаза и внимательно посмотрел на Утреннюю Звезду. Им не потребовалось слов, чтобы понять друг друга.

Сдерживая стон из-за боли в сломанных ребрах, Дани поднялся с постели.

-- Я готов, -- сказал он.

-- Да, пора, -- кивнул Утренняя Звезда, глядя на его пылающие ярким огнем золотистые крылья. – Габриэль пошел в последнее наступление. Еще пара минут, -- и он окажется у двери моего сына. Только в твоих силах отвести удар от нас всех, -- и Перворожденных, и от оставшихся на земле последних Ангелов Второго Поколения. Одним ударом разрубить узел и решить все проблемы. Ты знаешь, как сделать это, Огненный Грааль.

-- Только одно последнее желание, -- сказал Дани.

Утренняя Звезда в знак согласия только наклонил голову.

Дани подошел к столу, взял с него лист бумаги и перо и быстро написал несколько строчек:

Здесь больше нет меня…

Души сгоревшей запах

Похож на запах осени, туманной от дождя…

Лишь синь и золото…

Навеки уходя,

Не прячу крыльев раненых, и в залах

Лишь тень убийцы, лед его ударов,

Где память разбивается, звеня,

И, Ангел в шлейфе ветра и дождя,

Я ухожу, здесь больше нет меня…

-- Это для Гийома, -- произнес он, стараясь не смотреть в сторону спящего брата, и уже совсем неслышно, одними губами, прошептал: Брат, я люблю тебя. Я повторяю это в своей последней жизни, и только это и было, есть и будет правдой…

-- Твое слово для меня закон, Огненный Грааль, -- сказал Утренняя Звезда. – А теперь – пора… Через пять минут моя власть закончится…

Он поднял вверх руки и произнес несколько коротких заклинаний на непонятном языке, и в то же мгновение стройный светловолосый Ангел с красно-золотистыми Крыльями исчез, растворившись в слоистом ночном тумане, и только душный запах белых королевских лилий несколько минут напоминал о его присутствии в этой комнате…

Дени стоял перед закрытой дверью и смотрел на доктора Семьязу. Тот лежал с закрытыми глазами и открытым ртом. Красное закатное солнце бросало кровавые отблески на деревья за окном. Одна ослепительная вспышка солнечного луча, -- и он увидел доктора уже не лежащим, а сидящим в кресле. Он дружески протягивал к нему руки, а его лицо было в одно и то же время исполненным торжества и до крайности идиотским. Он что-то бормотал, но это бормотание не было просто абракадаброй. Дени понял, чем это было – колдовством. Он не понимал значения фраз. Он знал только одно: каждая из них вгоняет гвоздь в чью-то крышку гроба, а сейчас, кажется, его гроба… Эти слова казались ему какой-то нескончаемой средневековой процессией, следующей к месту сожжения зачумленных. Он видел эту нескончаемую бездну, он смотрел в нее широко распахнутыми глазами потерянного ребенка…

И это осознание чудовищного лика Габриэля было настолько сильным, что Дени, не отдавая себе отчета в происходящем, бросился к телефону. В трубке царила безнадежная мертвая тишина. Не желая верить самому себе, он положил трубку на место, потом снова поднял ее и поднес к уху. Тишина. Снова, очень медленно, он опустил трубку.

Он был совершенно один, а за дверью уже, возможно, стоял голубоглазый убийца с когда-то серебряными крыльями в обличье Семьязы или каком-либо другом… Но для Дени это уже не имело значения.

Солнце уже совсем зашло, и в доме стало абсолютно темно.

Надо срочно подумать о чем-нибудь… О чем-то, что смогло бы отвлечь от жутких мыслей об оживших кадаврах… В этот момент Дени уже не думал о своих крыльях. Есть ли они у него, были ли вообще? Он чувствовал только материю, кричащую одно слово: «Жить! Жить! »

Надо срочно отвлечься. Нет ничего опасного… Так, кажется, внушал ему отец перед отъездом. Значит, вот-вот скоро кто-то должен прийти и спасти его от этого кошмара. Подумать, подумать о чем угодно… О бейсбольном матче, о конкурсе Евровидения, о ралли Париж-Даккар… Но темнота всё сгущалась, и он видел в ней только коричневые оскаленные черепа, глаза с желтыми роговицами, которые тускло поблескивают в самых темных углах, а потом закатываются и исчезают… По половицам ползут странные зигзаги света, они приближаются, и кажется, будто инфернальное существо подползает к нему всё ближе и ближе… Нет, этого не может быть! Это просто кажется ему!

-- Хватит! – закричал он и изо всех сил ущипнул себя за руку, чтобы привести в чувство.

За окном хлынул ливень, просто настоящий ураган со снегом. Где-то сильно хлопнула створка окна. Дени бросился к окну и захлопнул его. Ветер встрепал его волосы, и Дени подумал: откуда может быть этот ветер? Ведь час назад его не было, даже намека на приближающийся шторм! И внезапно он понял: Огненный Грааль не придет на помощь… Вероятно, радио право: его братьев нашли и убили… Помощи ждать было неоткуда. Дени тихо ахнул, потом зачем-то снова снял телефонную трубку. В ней по-прежнему царила мертвая, могильная тишина… Дени прошел несколько раз взад и вперед по фехтовальному залу в полной тьме.

Ветер бушевал во всю мощь. Наверное, из-за него и не работал телефон. Несколько раз Дени поднимал трубку, изредка там раздавались глухие булькающие звуки, но и только. Он выглянул в окно. По небу неслись желто-черные тучи, мертвенные, безнадежные, как в день окончательной гибели Грааля. Настоящая картина Апокалипсиса…

Слёзы – потоком, слёзы – ручьем

Льются в твои глаза

С неба. Не поднимай их вверх. Идем

Туда, где смогу сказать,

Что огненный ветер – взмах крыльев моих,

Что Слово – как шпаги сталь –

Пронзает Чужих и возносит Своих…

Огонь в пустоте. Грааль…

Дени сел за стол и снова раскрыл учебник по истории. Он пролистывал страницу за страницей, но не понимал ничего. Каждый звук, раздававшийся за домом, заставлял его вздрагивать снова и снова. Иногда ему начинало казаться, что дрожит от поступи некоего гигантского существа весь дом. Всё чаще он ловил себя на мысли, что смотрит расширенными от ужаса глазами на бесполезный телефон.