Ангард – Батман – Туше 10 страница

Ксавье стиснул зубы и тихо выговорил: «Нет». Полицейский уже приблизился к окну машины, и Ксавье сделал движение навстречу ему, как будто хотел протянуть документы, хотя ни минуты не сомневался: открывать окно не следует. Он хотел только заслонить брата от этого жуткого кадавра. В его воображении уже проносились кадры неизвестного фильма ужасов: монстр-полицейский вытаскивает Дани за горло из окна машины и, одним резким движением свернув ему голову, швыряет в мутные потоки кружащегося по земле ливня.

-- Люблю тебя, Гийом, -- неожиданно произнес Дани и улыбнулся благодарной и немного печальной улыбкой, как будто знал, что должно произойти через несколько секунд. Нечто, чего Гийом изменить не в силах даже всем Светом своей Любви…

Пощады ты давно не ждешь,

И снисхожденья не дождешься,

Безумным ливнем вниз вернешься,

Бушуют травы, темен взгляд,

Но розы черной аромат

Расскажет об огне и крыльях,

Перед которыми бессильны

Моря, столетья, облака…

Смертельный холод у виска…

И действительно, дальнейшее произошло мгновенно. Гийом даже не успел понять, что произошло. Осколки автомобильного стекла посыпались кругом со страшным звоном и грохотом: настолько силен был удар адского существа. Брызги дождя, смешанные с ветром, ворвались в салон машины, несколько острых стекол вонзились в спинки кресел. Гийом почувствовал что-то вроде укуса крупного насекомого, прямо над бровью, и тут же по его лицу потекла густая жидкость, заливая глаза. Он совсем ничего не видел, инстинктивно схватившись руками за лицо.

А Дани с неожиданной для его состояния скоростью стремительно развернулся на сиденьи и изо всех сил ударил обеими ногами в дверь, надеясь попасть в лицо полицейскому. Наверное, если бы тот был обычным человеком, то немедленно отлетел бы назад с переломом переносицы, но кадавр только пошатнулся и безразлично выплюнул изо рта три выбитых желтых зуба.

-- Придурок! – расхохотался он и, схватив Дани за воротник рубашки, выволок его из машины, как пушинку, протащив за собой по брызжущей во все стороны вязкой желтой грязи.

Огромная ветка, сорванная с дерева ураганным порывом ветра, упала едва ли не на голову полицейскому-кадавру, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Его лицо напоминало застывшую маску без проблеска чувств и эмоций, кроме… разве что торжествующей радости.

-- Дани! – закричал Гийом, бросаясь следом за братом и совершенно забыв об оружии.

Впрочем, оно ему и не понадобилось бы: услышав крик, кадавр медленно обернулся. Его губы слегка скривились в усмешке, и он процедил непонятное слово «Семо! ». Гийом бросился вперед и внезапно со всего размаха ударился о прозрачную и влажную дождевую стену. В одно мгновение он понял всё.

-- Дани! – дико закричал он.

«Эй, Гийом, -- тихо прошептал ему чей-то отвратительный знакомый голосок. – Разве не так же ты поступил с ним совсем недавно, каких-то двести с небольшим лет назад? Он просто повторяет тебя, Хранитель... Разве ты не оттолкнул его в сторону, а сам вышел к толпе, которая ждала тебя? Ты оставил его стоять у окна... Так не кричи же теперь, что это эгоистично. Ты выбрал смерть, а ему оставил сумасшествие... Давай теперь попробуем сыграть в игру наоборот?.. Нравится тебе это, граф Гийом?.. »

Гийом бился о непрошибаемую прозрачную стену, глядя, как полицейский, бросив на него взгляд искоса, поднял ногу в тяжелом сапоге (Гийом четко видел каждую каплю дождя, медленно скатывающуюся по его гладкой черной коже) и изо всех сил еще раз ударил Дани под ребра.

Боль была адской. Она была похожа на ослепительный атомный взрыв, на вспышку сверхновой звезды. Горло перехватило, как петлей. Если бы Дани мог, он бы закричал, но воздух не поступал в легкие, и он просто хватал его ртом, как рыба, выброшенная на берег. Его глаза застилал туман, в котором друг друга сменяли множество лиц, счастливых, смеющихся: белокурой красавицы Жанны Дюбарри, его фиктивной жены, молоденькой рыжеволосой торговки фиалками, которая каждый день поджидала его около дома… Где-то далеко, наверное, в окне мелькнуло спокойное лицо верного слуги Жермона, внимательно и удовлетворенно наблюдавшего за тем, как убивают его господина.

Всеми силами цепляясь за ускользающее в темную пропасть сознание, Дани твердил про себя только одно имя, самое дорогое, самое любимое в мире. Они хохочут… Неужели он произносит это имя вслух?..

До него доносится дикий, исполненный отчаяния крик:

-- Дани!

Нет, только не это! Он не должен здесь появиться! Надо, чтобы он ушел!

Собрав все силы, Дани с трудом приподнял голову из желто-бордовой грязи, пахнущей кровью (наверное, это была его кровь: трудно говорить, она снова течет из угла рта, она пахнет железом и самой смертью).

-- Уйди, Гийом! – прохрипел он. – Ненавижу тебя!

С другого конца вселенной донесся голос полицейского:

-- Слышал, предатель Монфора? Ты не нужен этому дерьму! Убирайся! Или, если хочешь, посмотри, как у нас принято расправляться с предателями! Жаль, что он валяется в грязи, как свинья. Мне было бы приятнее увидеть его на коленях!

Неожиданно по лицу полицейского прошла легкая рябь, как воде, и оно изменилось. Из-под смешной шляпы медвежонка из мультфильма по плечам существа рассыпались светлые неопрятные волосы, блеснули бледно-голубые сумасшедшие глаза. Он снова весело расхохотался, в очередной раз ударив лежащего под потоками дождя Дани, с удовлетворением услышав тихий хруст ребер.

-- Гийом! Убирайся! Пошел вон! – кричал Дани.

-- Нет! – Гийом бесполезно бился о прозрачную стену.

-- Я не люблю тебя! Ты мне не нужен! – в этот крик Дани вложил остаток сил; он рухнул навзничь. Дождь хлестал по его лицу, смывая кровь и грязь, а красноватые разводы за его спиной по-прежнему были не сдающимися крыльями Огненного Грааля.

-- Да! – Гийом чувствовал, как растут за его спиной огромные и сильные черные крылья.

-- Да угомонись ты, приятель, -- сказал Габриэль с некоторой ленцой, оглядывая бесчувственное тело у своих ног.

Он неторопливо пошевелил носком сапога длинные намокшие волосы Дани, а потом наклонился и подобрал с земли саперную лопатку.

-- Посмотри-ка, граф Гийом, -- сказал он, широко улыбаясь. – А вот теперь и еще один братец помог мне! Кажется, такими лопатками он любил орудовать во время своей последней войны? Ну, вот теперь она как раз мне пригодится!

-- Нет! – простонал Гийом, глядя, как падают комья земли с острого лезвия.

-- Да, -- ответил Габи почти ласково, вскидывая вверх лопатку.

Ливень, стекающий непрерывными потоками по лицу Дани, заставил его приоткрыть глаза, и он увидел зрелище, от которого был так милосердно избавлен в своей прошлой жизни: над его горлом нависало стальное тяжелое лезвие. Лезвие, которое обронил его брат Анри, когда убегал от своей боли и памяти, которую ненавидел… В синих глазах убийцы плавал только полярный лед… Мой Ледяной Ангел… Я любил тебя все жизни… Больше жизни… Его со всех сторон окружал только лед, расколоть который…

«И не бойтесь, что он – растает! » – вдруг вспыхнула из ниоткуда, неизвестно кем написанная стихотворная строчка в мозгу Гийома, но в этот момент она показалась ему огненным зигзагом молнии, прорезавшим безнадежно черные, как смертный приговор, тучи.

-- Я люблю тебя! – закричал Гийом, ударив рукой стену, и неожиданно она рухнула ему под ноги разбившейся о скалу волной, а из ладони Ледяного Ангела вырвался ослепительно-синий огненный луч, ударивший в лицо Габриэля. Полицейский отлетел в сторону, со всей силы ударившись об огромный платан. Он медленно сполз по мокрому шершавому стволу; его волосы были черны от копоти, с почерневшего лица клочьями сползала обгоревшая кожа, а скрюченные пальцы продолжали сжимать мертвой хваткой саперную лопатку.

-- Дани! – снова закричал Гийом, бросаясь к брату.

Дани смотрел на него ничего не видящими глазами. Он не замечал хлещущего ливня, не чувствовал прикосновений брата, бережно поднявшего его на руки и отнесшего в машину. Он видел только беснующуюся вокруг него обезумевшую толпу и, стиснув зубы, повторял, как заклинание: «Не выходи! Не выходи! Ты мне не нужен! Я люблю тебя…»

Ливень продолжал хлестать, не прекращаясь, и в нем даже появились хлопья снега, хотя подобные капризы летней природы уже давно перестали удивлять Ксавье. Он свернул на тихую дорогу, не обозначенную ни на одной карте и, осторожно укрыв Дани свитером, бережно прижал его к своему плечу.

Дани по-прежнему смотрел вперед ничего не видящими глазами. Он явно находился не здесь и не в этом времени, и теперь это тревожило Ксавье больше всего.

-- Дани… -- осторожно позвал он брата.

-- Да, Гийом… -- Дани прижимался к нему, дрожа всем телом, и в этот момент Ксавье увидел темную комнату, благоухающую лилиями и полевыми цветами Прованса, запах которых летний ветер доносил в распахнутое окно.

-- Что с тобой, малыш? – тихо спросил он, прикоснувшись к его мягким теплым волосам.

Он снова вздрогнул. Гийом почувствовал: Дани с трудом сдерживается, чтобы не отодвинуться от него как можно дальше. Этот мальчик видел перед собой только свое зеленоглазое божество, юного красавца, которого он полюбил с первого взгляда. Его волосы тонко пахли сандаловым деревом, он тонул в его прозрачных глазах, похожих на морские волны. Он был единственным, кого он полюбил с тех пор как прекрасная женщина с большими грустными глазами перестала навещать его в монастыре… Этом монастыре, узнав о котором он отшатнется от него, как от грязной жабы.

Гийом чувствовал, как тонкие пальцы Дани дрожат в его ладони. Он прижал к себе его голову и прошептал:

-- Мальчик мой… Что они с тобой сделали?..

Не в силах больше сдерживаться, Дани разрыдался.

-- Ты возненавидишь меня, Гийом, -- с трудом произнес он. – Но будет лучше, если ты узнаешь обо мне всё… и от меня… Они говорили, что служат самому прекрасному из Ангелов, -- Ангелу с веткой лилий в руке… Они говорили, что я непослушен и заслуживаю наказания… Они говорили: и почему ты не был создан девочкой?.. И однажды они привязали меня к кровати за руки и за ноги… Они заставили меня что-то выпить, и я… -- Дани плакал, прижимаясь к плечу Гийома, и Ледяной Ангел, о котором говорили, будто ему неведомо чувство любви, умирал от боли и острой нежности, от желания защитить и невозможности изменить прошлое этого юного Ангела с прозрачными крыльями.

-- Ты для меня – сама чистота, -- прошептал он. – Вспомни, как белые единороги ели с твоей руки… Можно оболгать, облить грязью Ангела, но он все равно останется Ангелом. Ангелом с Огненными крыльями, моим любимым непредсказуемым Граалем, мечущимся огнем в могильном безветрии жизни, смыслом моей жизни. Люблю тебя... Люблю тебя всем небом, всем ветром, всем морем, всеми цветами. В тебе – весь мой мир, Дани. Больше жизни люблю тебя… И я докажу тебе это…

Он целовал его волосы, опущенные ресницы, худенькие, вздрагивающие от слез плечи, и постепенно светловолосый мальчик затих, и его лицо стало таким спокойным, как будто он нашел свой дом. Брат стал его миром, его домом и смыслом жизни. Тихо и спокойно он заснул на его плече.

-- Дани… -- прошептал Ксавье, но знал, что ответа не услышит: Дани спал, доверчиво прильнув к его плечу, больше не чувствуя боли ни в сломанных ребрах, ни в руке, на которой все шире расплывалось страшное красное пятно…

Небо темнело все больше, и мрак, разливающийся кругом и спускающийся на землю с каждой минутой, делался почти багровым из-за непрекращающегося ливня. Вокруг, сколько хватало взгляда, расстилались бесконечные луга и поля с поникшими от воды высокими травами, и их белесые венчики склонялись до самой земли. Было во всей этой картине что-то безнадежно унылое, беспросветное.

Ксавье смотрел на Дани, прижимавшегося к его плечу, и со страхом видел, как на его бледных щеках начинают разгораться красные лихорадочные пятна. Он постоянно говорил с Гийомом, и это уже было самым настоящим бредом.

-- Она ждала меня неподалеку от дома каждый день, -- говорил он виноватым голосом. – Да… Я знаю, Гийом, я не должен разговаривать с женщинами низкого происхождения… Ах, прости, я неправ, сам не понимаю, что говорю: ведь и мадам Жанна, твоя знакомая, тоже была модисткой… Я знаю, ты не встречался с ней открыто… Но ведь я тоже не встречался с этой цветочницей! Просто она казалась мне такой несчастной, наивной… Рыженькая, с каре-зелеными глазами, немного полная, очаровательная юной красотой… Я брал у нее фиалки, а потом выбрасывал в подворотне: мне ни к чему были эти цветы. Ты же знаешь, у нас всегда стояли только наши цветы: твои черные розы и мои белые лилии… Нет, клянусь, я не спал с ней, Гийом! Как ты можешь так думать!

Однажды я встретил ее еще раз в Люксембургском саду… Я случайно увидел на улице твоего приятеля Донасьена де Сада и подумал: неприлично отказать твоему другу: он ведь предложил только прогуляться десять минут… Он всегда мне казался таким обаятельным, а его фиалковые глаза были такими дружелюбными… Не кричи на меня, Гийом! – в его голосе зазвенели слезы. – Он просил меня всего лишь прочитать ему стихотворение. Я знал, что сам он пишет длиннейшие стихи каждый день и на каждый случай. Мне они всегда представлялись немного скучными… Откуда мне знать, что в этом саду дежурят полицейские шпионы?! Я не делал ничего дурного! Что? Да, он предложил мне прочитать стихи в его квартире неподалеку, но я отказался: ты ждал меня, и я торопился к тебе… Если бы не ждал?.. Не знаю, может быть, и пошел… А что в этом такого?.. Не кричи на меня, Гийом! Я не заслужил этого!

Дальше… Он предложил мне присесть на скамью. Сказал, что если к вечеру не напишет стихи в альбом какой-то красавице… Прости, я забыл ее имя… Я всегда забываю имена… Его сердце будет разбито… Я сказал, что мои стихи не подойдут, потому что… потому что… они – странные… Но он продолжал настаивать, а время шло, ты ждал меня, и я боялся, что ты будешь волноваться… И тогда, чтобы как можно скорее уйти, я прочитал ему:

Ты сказала однажды: живу я во сне…

Да, во сне, и в стране, которой нет,

Где нет хищных зверей, не к разлуке – дороги,

Где мой Ангел и белые единороги,

Где нет толп, что в экстазе от спазмов любви

Рвут на части, свободу купая в крови…

Между мною и сном не вставай, как стена, --

Между мною и стенами шла война,

Пока не понял я, что крылат,

Пока не взлетел первый раз – в закат,

Пока не сказал я: «Ну, здравствуй, брат».

Он поморщился и сказал: «Да, вы правы, мой друг д’Азир; это действительно не то, что надо…» И тут из-за кустов неслышно выпорхнула… Опять она, рыженькая цветочница со своей неизменной корзинкой фиалок, перекинутой через руку. «Какая прелесть! » – прощебетала она. – «Вы о стихах? » – осведомился маркиз де Сад, прямо глядя в ее лицо своими фиалковыми глазами, но это не смущало ее. И он снова повторил свое предложение, какое делал мне десять минут назад – пройти в его комнату и вместе выпить шампанское.

Гийом, что ты делаешь?! Ты пугаешь меня! Да ничего потом не было! Я отказался, и оба они показались мне до крайности разочарованными. «Простите, мадемуазель, -- сказал Донасьен де Сад. – Но этот молодой человек не может думать о ком-то другом, кроме своего брата». Она почему-то расхохоталась, громко, неприлично, почти как мадам Жанна, даже не прикрывая рот рукой. «Пойдемте посмеемся вместе, моя красавица, -- продолжал маркиз де Сад. – Я буду читать вам стихи весь вечер, если у вас есть такое желание, да еще и заплачУ, если вы пообещаете внимательно слушать меня. К тому же я ведь еще и фокусник в душе, но с моим происхождением показывать комедии на улице – не мой стиль, а потому… Лисичка моя, я обещаю вам незабываемый вечер! »

Я поднялся со скамьи, чтобы не мешать им. Я был так рад, что наконец-то смогу прийти к тебе… Я знал, что ты будешь волноваться… Потом… Она внимательно посмотрела на меня и еще раз спросила: «Говорите, брат ждет? » -- и снова расхохоталась.

Какого числа это было? Разве это так важно, Гийом? Почему ты спрашиваешь?.. Нет, нет, не волнуйся так, умоляю: у меня всё перед глазами плывет, и я не понимаю, в чем виноват… Подожди… Я ведь и числа совсем не помню… Кажется… это было 15 мая… А что? На следующий день вышел первый листок папаши Дюшена, который рассказывал, что мы с тобой?.. Гийом, я больше не знаю, с кем могу разговаривать, кому доверять!.. -- По его щекам текли слезы. -- Прости меня, Гийом… Я не знал…

Ксавье со все возрастающей тревогой смотрел вперед, а вдали – только темное небо стремительно сливалось с землей, окрашивая луговые травы в красноватый инфернальный цвет. Дорога начала медленный спуск вниз, показались ровные ряды золотистых сосен, и на фоне их отчетливой темной гравюрой вырисовывался большой особняк, так странно смотревшийся в этих местах, где не было ничего, кроме древних белесых камней и бессмертника. Но другого жилья поблизости не было, и Ксавье знал, что и не будет, а Дани уже буквально пылал от жара, и его крылья сделались совсем прозрачными. «Еще полчаса, и процесс станет необратимым», -- прокомментировал внутренний голос, и Ксавье вдавил педаль газа, сразу же мягко утонувшую под его ногой.

Чем ближе становился особняк, тем более живым он казался, -- как существо, живущее своей размеренной жизнью. Он напоминал человека, слишком много знающего и опасного, давно удалившегося от этой реальности и никого не желавшего впускать в свой мир.

Сосновые иглы, толстым ковром устилавшие подъездную дорожку к особняку, заглушали шелест шин автомобиля. Ксавье внимательно глядел на дом, и ему казалось, что особняк тоже изучает его, поблескивая красноватым отблеском солнца в окнах. Он исследовал его и словно молчаливо утверждал: если ты не одной со мной крови, то будешь испепелен на месте. Не удивительно, что вокруг этого места невозможно было заметить ни одного живого существа: тяжелая, прижимающая к земле аура гнала отсюда и людей, и животных. Но выбора у Ксавье не было. Дани уже больше не бредил. Он замолчал и давно уже находился без сознания, и только по тяжелому редкому дыханию можно было догадаться, что он еще жив.

Со всех сторон особняк окружала высокая и массивная кованая решетка, позади него переходящая в стену, сложенную из огромных камней. Ксавье остановил машину у самых ворот. Движение, каким бы тихим оно ни было, остановилось, и Дани открыл совершенно туманные от боли глаза.

-- Гийом, -- тихо произнес он. – Я умираю?.. – Впрочем, этот вопрос звучал скорее утверждением. – Пожалуйста, дай мне сигарету…

Ксавье дрожащими пальцами вынул сигарету из пачки, прикурил ее и дал Дани.

-- Не говори глупостей, братишка, -- произнес он севшим голосом. – Ты не можешь умереть, потому что жив я. Понял ты это?

Он резко распахнул дверь машины и, не обращая внимания на домофон и камеру слежения, рванул наглухо запертые ворота.

-- Откройте, черт бы вас всех побрал! – закричал он.

Странно, но ворота немедленно распахнулись, как будто неведомый хозяин сам раскрывал объятия неизвестным приезжим, невесть каким образом появившимся в этом богом забытом месте.

Из-за густых кустов жасмина, на которых уже появились небольшие, остро и ароматно пахнущие белые цветы, вышел охранник в отличном английском костюме, с лицом приятным, но ничего не выражающим, поразительно похожий на английского джентльмена из приличного района.

-- Прошу вас, господа, -- сказал он с достоинством. – Хозяин ждет вас.

Ксавье обернулся к машине: Дани уже выходил из нее, осторожно, немного согнувшись, стараясь дышать как можно реже и осторожнее из-за сломанных ребер: сейчас каждый вдох причинял ему сильную боль.

-- Братишка, да что же ты опять делаешь! – в отчаянии произнес Ксавье, протянув к нему руки, чтобы помочь, но Дани мягко отстранился от него.

-- Не надо, Ксавье, я сам, -- он попытался выпрямиться и тут же совершенно побелел от боли.

-- Надеюсь, несколько шагов вы сумеете пройти самостоятельно, господа, -- сказал охранник, и выражение его лица совершенно не изменилось при виде растерянного и разъяренного Ксавье и Дани, бледного, как сама смерть, со спутанными светлыми волосами и уже засохшим следом от струйки крови, пересекающей его лицо от самого виска. – Машину я поставлю в гараж, так что не беспокойтесь.

-- Но… -- начал было Ксавье.

-- Как только я уберу машину, то принесу к хозяину ваши шпаги, -- невозмутимо ответил охранник, как будто знал заранее продолжение фразы Ксавье. – Убедительно прошу вас поторопиться: ваш брат совсем плох, да и хозяин мой не из тех, кто умеет ждать.

-- Пойдем, брат, -- твердо сказал Дани, выбрасывая в траву сигарету.

Они подошли к старому рассохшемуся крыльцу. «Как странно, -- подумал Ксавье. – С двух шагов дом казался таким солидным, а сейчас он напоминает богом забытую развалину».

-- О да, в юморе вам не откажешь, -- дверь распахнулась, и Ксавье услышал знакомый мелодичный смех. – Этот дом так же стар, как и мы все… Но, кажется, хуже от этого выглядеть мы не стали!

На пороге стоял высокий черноволосый Ангел с черными крыльями и светлыми глазами непонятного цвета, напоминающими утренние звезды.

-- Мессир… -- слегка поклонился ему Дани.

-- Рад видеть вас в моем доме, Огненный Грааль, -- произнес Утренняя Звезда. – И рад оказать вам посильную помощь… Не из благородства, конечно… -- он снова негромко засмеялся. – Но, видите ли, господа, в Париже остался мой сын, и он вряд ли выдержит атаку Габриэля, если вас не будет рядом. Поэтому… Не будем терять время… Проходите… Граф де Монвиль… Граф д’Азир…

По высокой лестнице они прошли наверх, в комнату, где было тесно от вещей: книжные шкафы со старинными манускриптами возвышались от пола до потолка, в сумраке терялись длинные столы, на которых в беспорядке лежали навигационные карты, стопки перевязанных лентами документов, колбы и реторты с неизвестными жидкостями.

-- Философский камень… -- небрежно бросил Утренняя Звезда, как будто речь шла об обычной археологической находке, которая обещала быть сенсацией, а оказалась обычным обломком кувшина микенской эпохи, которых так много в каждом мало-мальски уважающем себя музее мира.

-- Лучше сюда посмотрите… -- Ангел указал на стену, на которой висел старинный портрет, изображающий светловолосого и светлоглазого рыцаря с открытым и отважным взглядом.

Ксавье посмотрел на портрет, а потом перевел взгляд на Дани.

-- Дани… -- Прошептал он.

Утренняя Звезда слегка наклонил голову.

-- Верно, господин де Монвиль… Человек, благодаря которому возникло государство Франция, рожденный от Ангела и земной женщины, королевская кровь… Грааль, господа. Ваш предок, господин д’Азир. И звали его на родине за его холодное сердце – Ледяной, а в Европе переделали на «Холодный»…

-- Хлодвиг, -- произнес Дани завороженно…

-- Хлодвиг – «холодный» – прекрасный и одновременно устрашающий, беспощадный, как зимний холод, рыцарь с длинными светлыми волосами и глазами, в которых навсегда застыл отблеск холодного солнца, стынущего в голубых, покрытых людами, озерах его далекой родины, -- заговорил Утренняя Звезда.

В тот день он проезжал по чужому лесу, осеннему, густому, устланному ковром палой листвы – алой, золотой, коричневой. Он не видел, что под ветвями старого корявого дуба стоял и внимательно смотрел на всадника в охотничьем костюме и с соколом на руке золотоволосый Белен, плечи которого укутывала белоснежная пушистая волчья шкура. Отблески от золотых волос древнего кельтского бога скользили по листве, рассыпались искрами в воздухе, и всадник, завороженный этим неведомым зрелищем, протянул руку к солнечному лучу.

Внезапно сокол, до того времени спокойно сидевший на перчатке и только бросавший кругом настороженный хищный взгляд неожиданно изо всей силы вцепился клювом в запястье хозяина, а потом резко взмыл вверх. Он описывал круг за кругом в синем бездонном осеннем небе, и его крики звучали пронзительно и угрожающе. Казалось, сейчас он спикирует с высоты на охотника, как на добычу. Но тот, глубоко погруженный в свои, никому не ведомые мысли, совсем ничего не замечал. Он с удивлением посмотрел на кровь, выступившую на руке, и приложил кружевной батистовый платок к ране, а потом пришпорил коня, направив его к видневшемуся среди роскошных древесных крон старинному замку Куранс, настолько прекрасному, что о нем уже начали складывать простенькие стихи:

«Все травы Сёли

Все розы Флёри,

Все воды Куранса –

Три чуда Франции».

Окровавленный платок упал на ковер кленовых листьев, а через минуту на его месте неведомо откуда из-под земли забил прозрачный чистый источник посреди серебряных лилий, щедро расточавших свой аромат в осеннем, золотом и багряном лесу. Всадник, как будто очнувшись от странного сна, с недоумением обернулся, посмотрел на цветы и источник, и в его прозрачных, как северные озера, глазах отразилось искреннее недоумение.

-- Рад приветствовать вас, молодой король Хлодвиг.

Только тут Хлодвиг заметил золотоволосого юношу, у ног которого сидел белоснежный волк. Осеннее солнце озаряло его, и золотой нимб играл искрами на его волосах, рассыпался брызгами среди вековых деревьев, озаряя серебряные лилии.

-- Белен… -- выговорил он, но с таким удивлением, как будто сам себе не верил. – Почему ты удостоил меня…

Золотоволосый юноша улыбнулся так, как будто солнце заиграло в ледяной воде, несравненный, ослепительный небожитель.

-- Потому что до этого дня ты верно служил мне, потому что на этой земле возникнет новая раса, и ты станешь ее родоначальником. А здесь, на этом месте, где ты видишь эти удивительные лилии, пробудившиеся к жизни после того, как были отмечены кровью короля этого народа, этой, пока еще нерожденной страны, ты назовешь замок, возведенный тобой, в мою честь – источник Белена. Чистый источник. А с него начнется и мое государство – Франция, которую твои потомки, Ангелы Второго Поколения, объединят с Россией.

-- Фонтенбло, -- пораженно вымолвил Хлодвиг и склонил голову в знак повиновения.

-- Только запомни одно, -- проговорил Белен, и его взгляд потемнел, -- Солнце не может исчезнуть навсегда; его только на краткое время скрывают тучи, и ты только тогда будешь жив, пока верно служишь мне. Если же решишь перейти на сторону других богов или бога, то уже не сможешь доверять даже самым близким тебе людям. Берегись, как бы твой слуга не оказался предателем и узурпатором, а твои дети не стали зваться отвратительным словом – batard. Но королевская кровь в любом случае, всегда останется таковой, пусть даже весь мир начнет кричать хором о безумии и швырять грязью в тех, кто отмечен моим покровительством… Запомни: правосудие не умирает никогда.

-- Как ты мог усомниться во мне, Белен? – воскликнул Хлодвиг почти гневно, и его рука невольно легла на рукоять меча. – Я всегда чтил только тебя, и разве не мало чужих богов я повидал? Разве я дал тебе повод для таких оскорбительных для меня обвинений?

-- Я и сам больше всего хотел бы ошибиться, -- спокойно и печально произнес золотоволосый юноша. – Но люди на удивление непредсказуемы… И вот тебе знак моего расположения, -- с этими словами он протянул всаднику три серебряные лилии. – Пусть они украсят твой герб и герб замка, предназначенного для королей, что будет возведен на этом месте. Ты сделаешь это.

С того дня Хлодвиг Меровинг оставался божеством для французов вплоть до революции 1789-1794 гг. Ему подражали, его считали своим предшественником все французские короли. Он был незаслуженно забыт тогда, когда было решено начать новый отсчет истории страны: новый порядок, новый календарь, но все то же мистическое число «три» – «свобода, равенство, братство», мистический триколор (синий, белый, красный), пришедший несмотря на ветер перемен из Фонтенбло… И вдруг оказалось, что эти две точки – эпоха рождения Франции и Хлодвиг, революция и пришедшее вместе с ней стремление объяснить галльское и римское происхождение страны связаны теснее, чем мы могли до этого предположить. Это почти мистика, но мистикой была вся история Франции, с момента ее возникновения до настоящего времени. Волшебство же Фонтенбло, парижского предместья, была удивительно точно определена в словах французского историка Жюля Мишле: «Красота возраста созвучна временам года. Фонтенбло – это прежде всего осенний пейзаж, самый необычный, самый дикий, самый умиротворенный и самый изысканный. Его нагретые солнцем скалы, дающие приют больному, его фантастические тенистые аллеи, расцвеченные красками октября, заставляют предаваться мечтам перед наступлением зимы. Это восхитительное последнее убежище, где можно отдохнуть и насладиться тем, что еще осталось от жизни… Спросите меня, где бы я стал искать утешения, если бы меня постигло несчастье, и я отвечу – пошел бы в Фонтенбло. Но и будучи счастливым, я тоже отправлюсь в Фонтенбло».

-- Вот вам и небольшой исторический экскурс, господа, -- улыбнулся Утренняя Звезда. – А на сегодняшний день остался только один, в ком течет королевская кровь – Грааль, вы, господин д’Азир, вечный бастард… Сейчас только от вас зависит, каким будет наш мир, который вы перевернули. И ваш долг – немедленно попасть в Париж…

-- Где нас ищут все полицейские подразделения, -- сказал Ксавье.

-- Да, -- спокойно подтвердил Утренняя Звезда. – Где вас ищет вся полиция, получившая приказ стрелять при первой же встрече с вами. Ваша очередь показать, как надо наносить батманы, господа… Только для этого придется привести в порядок вашу руку, господин д’Азир. У меня это займет всего несколько минут.

В комнату вошел слуга, по-прежнему невозмутимый, в одной руке держащий две шпаги, а в другой – глубокий старинный медный сосуд.