Ангард – Батман – Туше 7 страница

Дени отправился голосовать на дорогу под проливным дождем. Очень скоро он уже вымок до нитки, но не сдавался: отступать всё равно было уже некуда. Через некоторое время мимо на небольшой скорости проехал «рено» с тремя парнями.

-- Что, приятель, проблемы? – спросил водитель. – Помочь?

Этот вариант явно не годился, захватить в их состоянии сразу троих здоровых парней – дело гиблое, и Дени только покачал головой:

-- Нет, спасибо, ребята уже почти справились. Так, небольшая поломка. А тут два в одном получилось – и размялись немного, и душ приняли.

Парни оценили шутку, захохотали, как ненормальные, и уехали, подняв тучи брызг.

Время шло, темнело, и на дороге становилось все безлюдней и безнадежней. Дени вернулся к машине.

Ксавье сидел рядом с Дани, прижимая к себе его голову, а он, так и не приходя в сознание, уже начал бредить. Дождь струился по его безжизненному лицу, и только на щеках появился нехороший румянец. Он постоянно звал Ксавье, но не слышал того, что говорил ему брат. Ксавье никак не мог проникнуть туда, где сейчас находился Дани, и в его глазах больше не было ничего, кроме отчаяния. Дани явно умирал у него на руках: его дыхание сделалось хриплым, тяжелым. Если он и приходил на секунду в сознание, то только от боли, и в эти мгновения он ничего и не видел, кроме пелены сплошной боли.

-- Дени, что там с машиной? – закричал Ксавье сквозь шум ливня.

-- Ничего нет, маэстро, -- сказал Дени, опустив голову. – Такой ливень сегодня…

Внезапно рядом с «камаро» остановился невесть откуда взявшийся «форд» с тонированными стеклами, и из него показался Тони Маркантони в длинном черном пальто и неизменной шляпе «борсалино». Он не спеша, подошел к Ангелам, внимательно посмотрел на бредящего Дани, который непрерывно звал брата, на стоящего на коленях в грязи Ледяного Ангела, на опустившего голову Дени – ну прямо-таки готовый сюжет для «пьеты», -- и сказал коротко:

-- Быстро в мою машину.

Он наклонился к Дани и убрал с его лица намокшие светлые волосы, а потом поцеловал его в лоб. Тихий свет разлился вокруг него, и Дани открыл измученные серые глаза.

-- Пора вставать, сынок, -- сказал Тони мягко. – Экипаж уже заждался вас, господин граф.

Ксавье смотрел на него с ненавистью:

-- В полицию сдашь, Тони?

Тони только плечами пожал:

-- Да в полицию вас и без меня сдадут. Дани, вставай. Сейчас нужно срочно найти надежное тихое местечко, а я его знаю – небольшой ресторанчик неподалеку. И хорошо, что не мотель, там есть комнатки, которые мы снимем на время. Там работает мой друг… Или приятный конкурент… Впрочем, это совершенно неважно. Важно только то, что Дани нужно срочно убрать от этого ливня и иметь возможность подумать, что нам делать дальше.

-- Кажется, выбора у меня все равно не остается, -- хмуро произнес Ксавье.

Он взял Дани на руки и пошел к «форду»

-- Помоги ему, -- коротко и сухо сказал Тони Дени, а сам вынул из кармана пачку сигарет и закурил.

Некоторое время он просто стоял, как бы любуясь этим отвратительным пейзажем – грязными полями в комьях и твердых остатках прошлогодней кукурузы и угрожающе низким небом над головой, таким низким, как будто оно хотело навалиться своей тяжестью на землю и раздавить его, произнес сам себе:

-- Ну просто типичный Милле… -- и тоже пошел в машину. Полы его длинного пальто волочились по земле, но он даже не замечал этого.

Он сел за руль, быстро взглянул на Дени, потом обернулся назад и бросил Ксавье:

-- Устроились?

Ксавье ничего не ответил. Он только гладил волосы брата, глядя в его больные глаза, и слышал обращенные к нему стихи:

Когда смысл всех фраз равен нулю,

Останется просто «я люблю»…

Я услышу его от тебя в тот день,

День, когда мы с тобой умрем…

Жизнь банальной была, и банальны стихи –

Ни одной золотой разящей строки…

Но в тот день я сумею произнести

«Я люблю тебя, я люблю»…

Я писал про невстречу и зелень глаз,

Брат мой, Ангел, ты Крылья расправь сейчас.

Мы – плечо к плечу – идем к алтарю,

Повторяя лишь: «Я люблю».

И когда алтарь трибуналом стал,

Ты светло улыбнулся и мне сказал:

«Как я ждал тот миг, как я долго ждал,

Я искал тебя… Я люблю»…

Мы не видим ни судей и ни костра,

Это – наша жизнь, а для них – игра,

Смерть в венке оттолкну и тебе повторю:

«Я люблю тебя, я люблю»…

Наших жизней финал, наш счастливый конец…

Нас обступят кругом, и биенье сердец,

Их последний толчок, наших Крыльев взмах

Скажет: «Я… люблю… лишь… тебя…» – «Люблю»…

-- Нас остановят… -- неуверенно произнес Дени.

Тони хищно улыбнулся.

-- Остановят?! Да что ты? Кого? Меня? Да и папочка твой всегда рядом. Когда мы попадем, наконец, в комнату, то предстоит много разговоров и с ним, в частности. Но пока я не буду распространяться много на эту тему. Надо уложить в постель Дани, а потом решим, что будем делать… Никогда еще, за всю историю, у меня не было такой патовой ситуации. Ничего не скажешь, молодцы ребятки, Ангелы Второго Поколения! На небесах произойдет массовое увольнение контингента, а в самом лучшем случае – тотальная смена всех должностей. Сейчас там только Даниал остался, чтобы долгожданный Армагеддон не наступил на земле прямо сию секунду.

Тихим местом в представлении Тони оказался небольшой мотель со странным названием «Игелле». Он запарковал «форд» в небольшом проулке. Ксавье с каменным лицом сидел на заднем сиденье, прижимая к плечу голову бредящего брата, но его вид говорил о том, что если при нем кто-то и осмелится назвать Дани умирающим, то не проживет дольше двух секунд.

Тони вышел из машины, и сразу же из двери показался хозяин заведения – негр огромного роста в фартуке, перепачканном то ли кровью, то ли клубничным вареньем. Он, не спеша, подошел к «форду» Тони, по дороге сунув свою лапу в его руку в качестве приветствия, заглянул внутрь и присвистнул:

-- Какие вы, оказывается, ребятишки серьезные. Будь на моем месте какой-нибудь Семо, он бы немедленно вышвырнул вас на улицу.

-- Я хорошо заплачу тебе, Джек, -- сказал Тони, вынимая из кармана толстую пачку купюр.

Негр смотрел на эту пачку недолго.

-- Проходите, но так, чтобы вас никто здесь ни сейчас, ни потом не увидел. – Он сунул деньги в карман и неторопливо удалился в свое заведение, громко захлопнув за собой дверь.

Утренний свет так нестерпимо резал глаза, что доктор Семьяза едва удержался, чтобы не заорать подруге: «Да закрой ты эти гребаные занавески! » Желудок подкатывался к горлу, и надо было найти в себе силы, чтобы добраться до заветной бутылки пива в холодильнике. Но пока он не мог произнести ни слова, разве что прохрипеть нечто невразумительное: вчерашняя попойка прошла с поистине русским размахом.

-- Милый, мне пора, -- прощебетала девушка-подружка, с которой Семьяза познакомился вчера в ресторанчике. – Я тебе позвоню.

По комнате, а потом в коридоре зацокали каблучки. Дверь захлопнулась, и только тогда Семьяза смог кое-как разлепить глаза. Сгибаясь пополам от приступа тошноты, он сделал героический акт -- рванулся к холодильнику и распахнул его: заветная, ледяная, запотевшая от холода бутылка пива красовалась на полке, и на ней только надписи не хватало, как в «Алисе в Стране Чудес»: «Выпей меня! ».

Семьяза схватил бутылку и пошарил рукой по столу в поисках открывалки, попутно опрокинув тарелку с круассанами и сковородку с яичницей. В его глазах плыл сизо-сиреневый туман и, кажется, рассеиваться не собирался, а потому Семьяза, горло которого напоминало пылающую от жара пустыню, ударил пробкой о край стола, и горлышко бутылки издало шипение, которое в данный момент для Семьязы можно было сравнить только с пением сирен.

Он припал прямо к горлышку и глотал пиво прямо из горла, и смог остановиться только тогда, когда бутылка опустела наполовину. Он перевел дыхание и глубоко вздохнул. Тошнота исчезла, хотя в мозгах появился легкий, но нельзя сказать, что неприятный – туман. Руки больше не тряслись, и все предметы прекратили безумный танец и снова обрели свое привычное очертание. Семьяза взял пачку сигарет со стола, закурил, после чего окончательно пришел к мысли, что жизнь – штука не такая уж плохая. Он даже начинал подумывать о том, чтобы сварить кофе.

В этот момент зазвонил телефон. Благо, аппарат находился не в коридоре (туда доктор Семьяза точно не смог бы добраться), и он снял трубку, прохрипев в нее:

-- Слушаю!

-- Привет, Шахмезай! – раздался на другом конце бодрый голос, от интонаций которого у Семьязы по спине пробежали мурашки.

-- Кто это? – осторожно и приглушенно спросил он.

-- Не узнал – богатым буду! – расхохотался голос. – Комиссар полиции, который был известен тебе под именем Габриэль! Поговорить надо. Дашь мне показания по поводу убийства полицейского в Ницце. В противном случае попадешь за решетку, как соучастник и член банды Каэля-Деланси.

Семьязе показалось, что он все еще спит и видит дурной сон. Он изо всех сил ущипнул себя за руку, но не проснулся.

-- Не понимаю… -- Это все, что он мог сказать.

-- После вчерашнего загула с мулаткой – неудивительно! – снова весело рассмеялся Габи. – Но я, доктор Семьяза, гуманный полицейский. Я мог бы притащить тебя в свое отделение в наручниках. Но… Я добр, и ты сам убедишься в этом. Я сам приеду к тебе, и ты дашь мне показания. Откажешься – отправишься в тюрьму с моими людьми. А там по прошествии сорока восьми часов в наручниках ты найдешь, что мне сказать. Жди меня с бригадой через полчаса. А пока… Похмеляйся, бывший Наблюдатель, пока свободен. Нам будет о чем поговорить.

И он дал отбой. С минуту Семьяза тупо смотрел в стену, держа в руке трубку, в которой раздавались короткие гудки, и только когда сигарета обожгла его пальцы, он вскрикнул, уронил на пол окурок, выругался так витиевато, что этому набору слов позавидовал бы любой строительный рабочий, и швырнул трубку на рычаг. Потом он обхватил руками всклокоченную голову и застыл в такой позе, не в силах поднять себя с места и хотя бы дойти до ванной.

Ксавье довел Дани до кровати в углу. Дани присел и сразу же попросил сигарету. Ксавье прикурил для него сигарету и дал ему в руки. После нескольких затяжек Дани стал совсем другим, прежним светловолосым Ангелом с красно-золотыми сияющими Крыльями.

-- Спасибо, брат, -- благодарно улыбнулся он. – Мне надо быть в порядке перед предстоящей аудиенцией высоких господ. – Он попробовал засмеяться, но это вышло у него совсем тихо: наверное, было слишком больно.

-- А теперь, мой юный д’Азир, самое время, наконец, посмотреть, что с вами случилось.

Дани сбросил на пол куртку, всю в пятнах крови. Тони взял ножницы и, подойдя к Дани, начал осторожно разрезать бинты. Дени почувствовал, как на лбу у него выступает ледяной пот, а в ушах нарастает шум морского прибоя. Ксавье сохранял прежнее каменное выражение лица, но только так прикусил губу, что на ней выступила кровь. Дани опустил голову и зажал себе рот ладонью. Белоснежные манжеты «крестного отца» Маркантони были все в крови. Когда он сделал какое-то неловкое движение, Дани не выдержал и прорыдал:

-- Прошу вас, перестаньте! Не надо больше!

-- Я уже все закончил, -- Тони ласково погладил его по голове. – Все прекрасно. Просто все мы очень устали. Дани, тебе нужно отдохнуть. Хорошо, если ты поспишь.

Но Дани уже опять бредил:

-- Не могу… Спать не могу… Брат… Где ты?.. Я не вижу… Дай мне сигарету… И еще – пить… Только не того отвратительного «Нескафе»… Умираю – хочу пить. И сигарету…

-- Все ясно, -- сказал Тони. – Хорошо бы врача какого-нибудь найти. Но здесь никого не найдешь, а если и найдешь, то только чтобы почувствовать то же самое, что и Христос, когда Святой Петр трижды отрекся от него…

Одиночества серый угол,

Крылья Ангелов падают – в уголь –

Из него возродиться алмазом

Или пламенем, что приказам

Никогда не бывало подвластно,

И сгорали мы не напрасно.

Ты сгорел – значит, света больше,

Пуля в сердце – и путь короче

До морей и лесов. Мы вместе.

Я люблю тебя, брат. Воскресни

Для меня. Мы с тобой едины,

Мы отменим все половины,

Все разлуки, всю кровь и слёзы,

Все удары навылет, грозы…

Мы – два Ангела – лед и пламя,

И соборов застывший камень,

Тот, что небо пронзает шпилем…

Я люблю – значит, враг бессилен.

Наши крылья слились, и листья

Шепчут вслед: «Люблю… больше… жизни»…

Семьяза допил свое пиво до конца и почувствовал себя гораздо более уверенно. Он даже нашел в себе силы встать из-за стола, надеть халат в крупную клетку и отправиться в ванную. Он уперся руками в нежно-зеленый кафель и уставился на себя в зеркало. На него смотрел небритый мужик средних лет, внешность которого не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. И чем больше он смотрел на него, тем большее бешенство закипало в нем. Он, первый из Наблюдателей, темный Ангел с желто-черными крыльями стоит и мучается с похмелья, как последний бомж, глядя на самого себя водянистыми от поглощенного спиртного глазами! И виноват в этом только один Ангел, с которым он имел неосторожность связаться, Грааль с Огненными Крыльями!

Этот мальчишка никогда не мог понять, что значит слово «Наблюдатель»! Наблюдатель никогда не должен вмешиваться в ход событий на земле, но он с его зеленоглазым братцем затеяли такую увлекательную игру, от которой просто не было никакой возможности оторваться. Он перестал быть зрителем, став участником, и вот поддался на дешевку, на мелкую провокацию Габи! Такую же штуку проделывал Габи и с Граалем, но того удержала невероятная сила его любви… Любви, которой нет и никогда не было у Наблюдателя Семьязы. Недоступной Любви, из-за которой он всегда, даже помогая Граалю, на самом деле ненавидел его и всеми силами души желал его уничтожения. Но он снова и снова – той же силой Света своей Любви поднимался и снова завязывал такой узел проблем, развязать который невозможно. И вот теперь, кажется, всерьез встал вопрос – быть наблюдателю Семьязе или не быть… Вечный вопрос – быть или не быть.

Хотя… Даже если бы и не быть… Быть можно и просто-человеком, жить в свое полное удовольствие, вкусно есть, сладко спать, любить красивых девушек… И разве это так уж плохо? И чтобы было все именно так, от него требовалось -- совсем немного…

В прихожей раздался длинный звонок. В конце концов какая разница, с кем иметь дело? – хмыкнул Семьяза собственному отражению и отправился открывать дверь.

-- Ну, привет, доктор, -- развязно сказал Габриэль, одетый в форму комиссара полиции, за которым стояло три человека в черном.

Он небрежно отодвинул хозяина в сторону и прошел в комнату.

-- Будь любезен, доктор, свари кофе, -- сказал он, располагаясь в кресле. – Да и ты проходи, не стесняйся, Михаил.

До сих пор невидимый, тихий, как тень, Михаил, отделился от стены в подъезде и прошел в квартиру, стараясь ненароком не коснуться Семьязы, не глядя на него и не здороваясь.

-- Как?! – выдавил Семьяза, едва не поперхнувшись. – И ты, Михаил? Ты? С ним?

-- Я сам по себе, -- мрачно сказал Михаил, поправив гриву седых волос. – От тебя разит перегаром, Семьяза, так что стой от меня подальше, пока мне плохо не стало, потому что когда мне становится плохо, у меня есть дурная привычка сразу хвататься за меч… или шпагу… ну, что под руку попадется… Тут уж я не выбираю… -- Он вынул из кармана пачку «Житана» и закурил. – Этот субъект – Он кивнул на Габриэля – мне так же отвратителен, как и ты. – Он обвел тяжелым взглядом всё собрание. – Он уже предупрежден, но ты не слышал… Так вот… При первой возможности я убью и его, и тебя… Во имя Грааля, убить которого мне приказали. Но за свою чрезмерную послушность отвечу я сам, и вас это никоим образом не касается. Так что… Начинай, Габриэль. Кажется, сегодня я здесь выступаю в роли Наблюдателя. Последнего. Потому что не сомневаюсь: ваш орден будет отменен, распущен, превращен в ничто. И я сделаю всё возможное, чтобы так и было. Итак, Габриэль…

-- Поиграем – увидим, Михаил, -- ответил Габриэль, выкладывая перед Семьязой пачку бумаги. – От вас требуется совсем немного, доктор. Подпишите эти бумаги, хоть не глядя, и мы уйдем. Всё, что от вас требуется, я уже разъяснил по телефону… Ну?..

Семьяза придвинул к себе бумаги.

-- Ну что ж, -- произнес он. – Во-первых, этот мальчишка доставил мне самому кучу неприятностей… Во-вторых, дело приблизительно так и происходило, как здесь изложено… Ну, может быть, с небольшими поправками на реальность… Но это неважно. Я не скажу никакой неправды, подписав эти бумаги.

И он быстро подмахнул все листы размашистой подписью.

-- Не все то, что ты видишь своими похмельными глазами – правда, -- сказал Михаил, поднявшись со своего места и швыряя в пепельницу сигарету. – Ты сказал правду и все-таки ты солгал. Больше мне не хотелось бы видеть тебя.

-- Не смеем больше задерживать, доктор, -- осклабился Габриэль. Его глаза превратились в два черных устрашающих провала, в которых мелькали красные нити молний. – Поправляйте здоровье, развлекайтесь с мулаткой, а когда вы понадобитесь нам, мы вас найдем.

Они встали и вышли. В комнате воцарилась мертвая тишина, а Семьяза тяжело поднялся со своего места и закурил, стоя у окна, как когда-то стоял Дани, глядя на Париж…

-- Ничего, -- пробормотал он самому себе с неожиданной злобой. – Пару лет поваляюсь в грязи, а потом выберусь. – Он расхохотался, и звук его смеха эхом разносился по комнате.

Белый потолок кривился и, казалось, хотел показать какие-то неведомые знаки, но Дани уже знал – их не будет. В конце концов он – не царь Балтазар. Он и так знает, что кто-то неизвестный его уже взвесил, измерил и решил, что для всех будет легче отказаться от него. С невероятным трудом он приподнялся, и Гийом тут же бросился к нему, но уже не уговаривать лежать, а только сесть немного удобнее.

-- Гийом, -- попросил Дани. – Прикури мне сигарету… Пожалуйста… -- Он поднес ладонь к груди. – Воздуха не хватает…

-- Дени, скорее окно открой! – крикнул Гийом, не оборачиваясь.

Дени распахнул окно, и в пропитанную затхлым воздухом комнату ворвался весенний влажный ветер, а опавшие бело-розовые цветки каштанов, мокрые от дождя, усеяли подоконник.

Гийом прикурил сигарету и подал ее Дани. Его пальцы заметно дрожали.

Дени стоял у окна, с наслаждением вдыхая воздух, который казался ему опьяняюще-сладким, и он подумал, что так, наверное, может пахнуть только сама свобода. Он больше не боялся того, что ждет его впереди. Бояться было просто глупо. Бояться больше было нечего.

В дверь резко постучали для проформы, а потом она распахнулась без малейшей паузы, и через порог перешагнули трое высоких полицейских, в одном из которых, блондине, можно было без труда узнать Габи. Вторым, с седыми волосами, собранными на затылке в длинный хвост, и мрачными глазами, был Михаил, а третий, совсем молодой, с темной гривой волос и светлыми глазами непонятного цвета, прекрасными и яркими, как звезды, -- Утренняя Звезда.

-- Привет, Рафаэль, -- приветливо улыбнулся Утренняя Звезда гангстеру, который сидел в углу на стуле в своем бежевом длинном плаще и шляпе «борсалино», совершенно сливаясь с вечерними тенями, незаметный, почти безучастный, молча наблюдающий за происходящим.

-- Привет, -- сказал он, поднимаясь. – Не ждал я вас так рано…

Михаил бросил на него быстрый тяжелый взгляд:

-- Я тоже не ждал, -- он говорил как будто через силу, глядя на Дани, который при виде вошедших так и не опустил сигарету. Его лицо белело на фоне белой стены, и это было почему-то очень страшно. Рану, нанесенную Михаилом, не было видно из-за прикрывающих ее золотисто-алых крыльев, почти прозрачных, но все еще сияющих тихим светом в заползающей в окна темноте.

Габриэль проследил за его взглядом и процедил сквозь зубы:

-- Всегда говорил: это просто червяк, который мнит себя Граалем, чуть ли не центром мироздания! И теперь этот центр мироздания валяется, не в силах пошевелить рукой, и его драгоценный Хранитель вынужден прикуривать для него сигареты! – И он едва удержался от того, чтобы не сплюнуть.

-- Заткнись, ищейка, -- огрызнулся Михаил. – Сам же знаешь, что играешь краплеными картами.

-- Господа, господа, -- произнес Рафаэль, вскинув руки в протестующем жесте. – Давайте не здесь. Рядом есть комната… Если уж вы пришли на переговоры, давайте говорить не здесь. Хоть немного гуманности вы могли бы проявить.

-- Кажется, мы играем на одной стороне, Рафаэль, -- тонко улыбнулся Утренняя Звезда. – Мне радостно видеть это. – Он бросил выразительный взгляд на Рафаэля, а затем на Михаила, стоявшего, не поднимая головы.

Рафаэль едва заметно кивнул.

Габриэль, не замечая этого молчаливого диалога, не произнес даже, а выплюнул:

-- Я вообще не вижу никакого смысла в переговорах. Дайте мне то, что нужно, и я оставлю всех в покое. А нужен мне только этот полудохлый червяк! Я заберу его в полицейский участок (при этом его глаза снова превратились в два черных страшных провала, по которым пробегали тонкие красные молнии), а вы сможете вернуться к своим прямым обязанностям и больше не париться на этой гребаной земле.

-- Ну, уж это мы сами как-нибудь решим, -- оборвал его Михаил. – Говорить тебе с нами и о нем – он еле заметно наклонил голову в сторону Дани. – Всё равно придется. Я так сказал.

-- Я так сказал, -- повторил Утренняя Звезда, высоко вскинув голову.

-- Я так сказал, -- эхом отозвался Рафаэль.

Габриэль затравленно осмотрел комнату и ощерился:

-- А если сбежит?

Рафаэль вышел вперед, загородив собой троих молодых людей.

-- Хватит, -- отрезал он. – Тебе не помешал бы сейчас холодный душ, Габи. Куда может сбежать этот умирающий мальчишка?

-- Черта с два – умирающий! – закричал Габриэль. – Я ничему не верю! Слышите вы – не верю! Дайте мне то, за чем я пришел, дайте мне выполнить мою миссию, и я уйду! – Его пальцы судорожно вцепились в кобуру револьвера.

Михаил мягко, но крепко взял его под локоть:

-- Большинством голосов решено переговорить. Пошли, Габриэль, если не хочешь иметь дело со мной!

Рафаэль подошел к двери в соседнюю комнату и приоткрыл ее:

-- Прошу вас, господа.

Утренняя Звезда немедленно двинулся вслед за ним, и только у Габи, стиснутого железной хваткой Михаила, был вид конвоируемого заключенного.

-- А если… -- снова вырвалось у него, но Михаил резко прервал его:

-- В случае «если» тебе не придется напрягаться, Габи. Как и сегодня, выйдешь на улицу, носом поведешь, как пес, и возьмешь след.

Габи ощерился, как хищник:

-- Да, -- протянул он. – По запаху… Огня и крови… Он тянется за этим выродком, как шлейф…

Он хотел что-то еще добавить, но Михаил грубо втолкнул его в комнату и тяжело захлопнул за собой дверь.

В зеленоватом мраке комнаты можно было различить только струящийся дымок сигареты Дани. Сам он по-прежнему сидел, прислонившись к стене, и только глаза его были закрыты, а под ними залегли сиреневые тени.

Ксавье бросил стремительный взгляд на Дени.

-- Давай в окно, -- произнес он одними губами, но Дени, неотрывно глядящий на него и как будто только и ждущий именно такого приказания, кивнул и легко вспрыгнул на подоконник. Черные крылья вздрогнули за его спиной.

Дани молчал, но его братья ясно слышали его стихи, которые он хотел бы произнести и не мог…

Брат, бежим, впереди – свобода,

Наблюдатели в спячке полгода,

Снайпера-архангелы дремлют на крыше,

Бежим – нам – дальше, бежим – нам – выше!

Их рай полон лепета, сладкой воды,

А значит – недалеко до беды:

Свои крылья забыть, свой огонь растерять,

Забыть то, что раньше успел понять.

Летим! Пуля -- с крыши, свобода – с песком,

Не будем гадать, что там будет потом.

И пуля еще не отлита для нас.

Мы лет через триста придем. Еще раз.

Влажные ветви густого кустарника зашелестели под окном, а потом всё стихло. Дени исчез.

-- Дани, Дани… -- тихо произнес Ксавье, наклоняясь к брату. – Скорее вставай, надо уходить. Срочно!

Дани молчал, и Ксавье тихо притронулся к его плечу. Мягкие волосы Дани заскользили вдоль его щеки, голова бессильно упала на его плечо. Он опять потерял сознание, а дымящаяся сигарета выпала из его пальцев на пол.

Темнота снова обступила его, а вместе с ней на время ушла и боль. Иногда темнота начинала пульсировать, как морской прилив, и тогда боль возвращалась, спускаясь от груди к животу, а потом уже невозможно было определить, где же она концентрируется.

Дани снова видел искрящееся золотыми искрами море, прозрачно-зеленое, как глаза его брата. Эти глаза держали его, не давая нырнуть как можно глубже. Наверное, лучше всего было бы умереть прямо сейчас, чтобы не чувствовать этого, но Дани даже не мог бы понять, хочет он этого сейчас или нет.

Иногда в его сознание вместе с морем вливались звуки популярной песни Каложеро, хотя вряд ли он понимал ее смысл…

Мы рождаемся, лиц не выбирая,

Но помним прошлую жизнь мотыльков,

Живем на «зонах», названных раем,

И каждый в душе, как Козетта Гюго.

Мы бьемся в решетках подъездов, квартиры,

Но помним лишь небо, мечтаем о крыльях,

И, как когда-то варвары древности,

Мы ненавидим законы и крепости,

И этот дождь пуль, крови и слёз

Мы рвем, как венок черно-красных роз.

Смотри лишь на море –

У тебя вырастут крылья,

Забудь о земле,

Где лишь смерть и бессилье,

И я взлетаю,

Огонь в мечту превращая.

Брат, мы одной с тобой крови,

Мы оба временем разочарованы,

Но к этой земле не навечно прикованы.

Засуха на земле, если нет Приносящих Дождь,

Я глаза твои вижу, я воскрешаю тебя,

Я сыт болтовней, мечтаю, что ты придешь,

Мы – нищие Ангелы, рожденные из огня.

Нашу ценность здесь измеряют в евро,

Как над камнем дорожным, заносят плеть,

Но мы крылаты, -- как шторм и ветер,

Смотри на море – нам надо взлететь,

Не проложенным курсом, подальше от кораблей,

От нулевой цели и бесполезных дней…

Брат, мы одной с тобой крови,

Мы оба временем разочарованы.

И я взлетаю,

Огонь в мечту превращая,

Притяженью сопротивляясь.

Смотри лишь на море,

Твое имя звучит во мне вечно,

За тебя я сражаюсь с городом,

Чье имя – «Бесчеловечность».

Это история крыльев, дегтем залитых,

Здесь Ангелы не нужны, сбрось грязь и лети наверх,

Мы – мифы, мы – Пантеон, мы давно убиты…

«Я люблю тебя»… -- И в ответ я слышу лишь смех

Не верящих, что можно любить, не снимая брюк,

Повсюду так много Колдуний, и Золушек слишком много,

Но сегодня мы отменим кольцо разлук

Своим тандемом 2004 года.

Огонь в мечту превращая,

Я поднимаюсь, взлетаю,

Кроме мечты, ничего не зная.

Брат, мы с тобой одной крови,

Мы оба временем разочарованы…

Мы рождаемся, лиц не выбирая,

Не помним прошлую жизнь мотыльков,

Живем на «зонах», названных раем,

И каждый в душе, как Козетта Гюго.

Мы бьемся в решетках подъездов, квартиры,

Но помним лишь небо, мечтаем о крыльях,

И, как когда-то варвары древности,

Мы ненавидим законы и крепости…

Нам – смотреть на море и без пепла сгорать,

Мы слишком молоды, чтоб умирать…

Наверное, лучшим выходом для него было все-таки выйти из игры, от которой смертельно устал он сам и все, кто был с ним связан, но он внезапно почувствовал мягкие губы на своих губах. В его легкие проникал воздух, наполненный ароматами сандалового дерева и жимолости, соленым бризом прозрачно-изумрудного моря и свежестью только что прошедшего дождя. Он услышал голос, дрожащий одновременно от ужаса и ярости:

-- Дани! Дыши! Дыши, черт тебя побери!

Его губы снова сомкнулись с мягкими губами, а потом уже в легкие свободно понеслась волна чистого воздуха. И только теперь Дани смог вытолкнуть его обратно самостоятельно. Туман начал редеть, а сквозь него он увидел те глаза, самые любимые, прозрачно-изумрудные.

-- Что же ты делаешь, Дани… -- этот укоризненный голос звучал как музыка. – Я люблю тебя, а ты… Ты едва не бросил меня. Всего один шаг… -- спазм сжал голос.

Губы Дани дрогнули в коротком слове «люблю»…

То проваливаясь в туман, то снова невероятным усилием воли выдергивая себя из него, он поднял руку и обвил ею шею брата.

-- Пойдем, Дани, -- сказал Ксавье. – Ты должен. Должен во имя всех нас…

-- Если позволите, я закурю, -- сказал дон Антонио, хотя, конечно, вопрос был задан исключительно для проформы и в силу хорошего воспитания. Не дожидаясь реакции со стороны своих собеседников, он вынул из кармана пачку сигарет и неторопливо закурил.

-- И я, если позволите, -- в тон ему сказал Утренняя Звезда, глядя в никуда своими ясными чистыми глазами.

-- Эй, вы что, сговорились? – с непонятной ему самому нарастающей тревогой спросил Габи. Оказавшись среди перворожденных, он внезапно увеличился в росте, став прежним Ангелом-воителем, синеглазым и белокурым. Он встал и внимательно посмотрел на собравшихся. – Вы во что комнатенку превратить хотите? Здесь и так воняет, как в свинарнике. Сдается мне, у вашего дохлого Грааля начинается гангрена. Как доктор вам это говорю. Да еще ваш дым…