Ангард – Батман – Туше 4 страница

Они – братья, но теперь, глядя на них, и оборванные озлобленные люди чувствуют себя братьями, собравшимися, чтобы убить этих двоих, и тогда небо услышит гнев земли. Те, кто идет на штурм дворца, уже поняли, что они едины в ненависти, остановить которую не способно ничто – их ведет вперед Воитель с Серебряными Крыльями. Он вывел их из ада жизни так же, как когда-то вывел из Разлома всех своих соратников отец Огненного Грааля. Теперь вечное братство соратников Габриэля – в борьбе. Смерть! Улица превратилась в штормящее море. Смерть! Отойди прочь, не вставай на нашем пути! Мы уже пережили смерть, нам уже ничего не страшно! Мы знаем свою цель – такую простую и страшную: уничтожить, стереть с лица земли Грааль с Огненными Крыльями и его Хранителя, всё, что напоминает о них. Мы слишком любили их, теперь с той же, нет – удвоенной силой – ненавидим. Когда мы порвем их на части, то на земле воцарится Царство Разума, как обещал Воитель с Серебряными Крыльями!

Мы разорвем их, мы выпьем их кровь, и тогда больше никто не сможет пить нашу кровь! Смерть им, смерть во веки веков! Огненный Грааль, мы идем к тебе, и нам нужен огонь! Огонь! Дайте нам огня!

Огонь! Огонь? Кто начал стрелять? Где? Это по нас стреляют? Назад! Кто осмелился заорать «назад»? Смерть ему! Предатель! Вперед! Только вперед! Синие мундиры исчезают за чугунной оградой белоснежного особняка. Мы уже почти победили! На особняк, где скрываются эти два полукровки! Они – братья! Нет, это мы сейчас все – братья! Наша цель священна! Мы должны уничтожить этих двоих! На особняк!

Они всегда умели только светить, только распространять завораживающий свет ангельских крыльев. Они дарили нам стихи и мечты, они заставили поверить в то, что нет высшей радости, -- только радость полета. Теперь посмотрим, как они умеют умирать! Если они умели так легко и красиво жить, завораживая нас, то они сумеют и умереть красиво!

В стеклах дворца зазвенели и посыпались вниз сверкающими осколками стекла. Переливающиеся всеми цветами радуги, они звучали последним аккордом к финальной сцене – уничтожения Ангелов Второго Поколения.

Они не были людьми. На Огненный Грааль смотрели с надеждой, его именем клялись, думали о нем, когда осеняли себя крестами, на него молились, перед ним преклонились, он был всем, он был воплощением мира, залогом существования этого мира. Пусть в последний раз докажет, что он никогда не являлся человеком! И пусть его падение готовилось веками, -- Трибунал не снимает с него ответственности за то, что происходило на земле. Он видел перед собой только Любовь. Любовь к своему брату. Он шагнул к Звезде и оказался в пустоте.

Теперь он догорает, Огненный Грааль, и его сияние разливается среди бесконечных звезд в пустой Вселенной. Среди холодного, негреющего света…

Минута, -- и особняк запылает. Белоснежные двери распахиваются, и из них, раскинув руки, как будто для объятий, которые никогда не сомкнутся, выходит черноволосый зеленоглазый Ангел, и за его спиной ореолом горят сине-черные крылья. Он хочет в последний раз защитить свой Золотой Грааль. Он прекрасен так, что все женщины Сент-Антуанского предместья, оборванные торговки разом чувствуют одно: такой красоте нет места на земле. Такую красоту на пике высшего восторга можно только уничтожить…

И они бросаются на него. Они бьют его камнями по голове, и он падает. Они рвут с него одежду, чтобы убедиться, насколько прекрасно его тело. Они рвут его на части, потому что каждой хочется оставить себя хотя бы часть этого ослепительного существа. Они пьют его кровь, как на причастии, захлебываясь и пьянея от восторга. Руками они пытаются оторвать его голову. Они танцуют в экстазе.

Они даже не слышат отчаянного, полного безумной боли, крика:

-- Брат!!!

Огненный Грааль, бледный, почти прозрачный, с сияющими на солнце длинными светлыми волосами, со шпагой в руке, прыгает вниз с подоконника. Его крылья слепят последним золотым светом его огненной Любви. Он должен быть с братом. Он слишком слаб. Он падает, теряя свою шпагу, он ползет туда, где от его брата остались только кровавые куски. Он рвется вперед, из последних сил цепляясь тонкими пальцами за камни мостовой. В его серых прозрачных глазах больше не видно света разума. Он может повторять только одно: «Люблю тебя, люблю тебя…» Люди расступаются и пропускают полукровку, когда-то такого прекрасного, а теперь раздавленного, к огромной луже. Они внимательно, с любопытством зверей, смотрят на него. «Гийом!!!! – кричит он. – Брат! Люблю тебя! » Это последние слова, которые он способен произнести. Его голова падает прямо в кровь, и он теряет сознание. Весь в крови, бледный, как полотно, он больше не помнит, не чувствует, что даже сейчас его крылья продолжают сиять золотым светом его безумной, вечной любви, ради которой он всегда, не задумываясь, шел на позор и смерть…

Ксавье и сам чувствовал себя на грани обморока, как будто всё, что ему рассказывал студент Сорбонны Дени Девуа, было так же реально, как и эта дорога, как этот город, на каждое здание которого, каждый камень мостовой, каждое дерево, он смотрел совершенно по-другому. Он забыл что-то очень важное, что необходимо срочно вспомнить. С безмолвной мольбой он смотрел на платаны, помнившие гораздо больше, чем он. Его сердце рвалось на части от невозможности вспомнить. Что?.. Он не замечал, как его губы вздрагивают, произнося как бы помимо него слово «Брат»…

-- Вот мы и приехали, -- сказал Дени Девуа. – Надеюсь, что я не опоздаю на сегодняшнее занятие. Сегодня мы будем говорить о «Черном Сентябре».

Ксавье вздрогнул.

-- Дени, -- сказал он, тщетно пытаясь унять дрожь в руках. – Если позволите… Мне хотелось бы еще раз встретиться с вами. Для меня это очень важно…

Дени внимательно и пристально посмотрел на него, как будто тоже пытался вспомнить что-то очень важное, а потом серьезно произнес:

-- Да. Сегодня же вечером. – На его губах скользнула тонкая, но не предвещающая ничего хорошего улыбка. – К тому же… -- добавил он. – Я сам хотел попросить вас – дать мне несколько уроков фехтования. Я много слышал о вас, маэстро, и я сделаю всё возможное, чтобы стать настолько хорошим учеником и узнать секрет вашего неотразимого удара.

Снова чувство невыносимого «дежа вю» кольнуло Ксавье в самое сердце.

-- Хорошо, -- твердо ответил он. – Жду вас здесь сегодня вечером: улица Байрона, дом один.

Он вышел из «камаро» и поднял вверх голову, посмотрев на длинный обшарпанный особняк блекло-зеленого цвета.

-- В семь вечера я выйду, чтобы встретить здесь тебя, Дени, -- сказал он и достал из пачки сигарету. И снова «дежа вю»… «Ты слишком много куришь, братишка»… И снова невыносимая боль в сердце.

-- Договорились. До вечера, маэстро! – улыбнулся Дени, и через секунду его «камаро» исчез за поворотом улицы.

Ксавье поднялся по лестнице, хотя в доме был лифт, но заходить в него почему-то совсем не хотелось. Он шел мимо желто-зеленых, изъеденных сыростью стен, и снова его терзало чувство, которое всегда выражалось только по-французски. И теперь он хотел найти самого себя, понять, кто же он на самом деле. Мыслей не было… Только смутный образ стройного светловолосого молодого человека, который смотрел на него с мягкой улыбкой, и она во все времена переводилась одинаково: «Люблю тебя» Но кем он был, этот юный Ангел с сияющими красно-золотыми огненными крыльями? Какой-то смутный сон, обманчивая надежда, и разум твердил, что лучше для Ксавье было бы забыть его навсегда…

Он постучал в одну из обшарпанных дверей и услышал робкий мелодичный голос:

-- Иду! Подождите секунду!

Дверь распахнулась. На пороге стояла Микаэла. При виде Ксавье она машинально поправила длинные светлые волосы, радостно улыбнулась, а потом вдруг тревожно заглянула ему за спину.

-- Что-то не так? – спросил Ксавье. – Кстати, здравствуйте, Микки.

-- Здравствуйте, Ксавье… -- В ее голосе ясно звучало разочарование. – Вы один? Я думала…

-- А сколько же меня должно быть? – изумленно взглянул на нее Ксавье, и от этого вопроса девушка смутилась окончательно.

-- Проходите, -- сказала она, освобождая проход и направляясь на кухню. – Я сейчас приготовлю вам кофе, господин Деланси… А где же ваш… брат? С ним все в порядке?

Ксавье едва не выронил из рук сигарету.

-- Что вы сказали? – потрясенно выговорил он. – Мой брат?

Теперь уже они стояли, глядя друг на друга, как на выходцев из ночных кошмаров. Микки машинально поставила на стол чашку кофе. Ксавье затушил сигарету в пепельнице и тут же взял следующую.

-- Вы даже курите так же, как он – одну сигарету за другой… -- прошептала Микки, уже боясь поднять глаза на Ксавье, изумрудный взгляд которого превратился в штормящее море. Казалось, еще одно слово, -- и она упадет в обморок.

-- Давайте присядем, -- предложил Ксавье. Сейчас ни в коем случае нельзя ее пугать… Еще немного, и он ухватится за нечто важное, он чувствует это!

Микки не села, а рухнула на стул, продолжая упрямо смотреть в стол.

-- Микки, -- сказал Ксавье как можно мягче, почти ласково. – Опишите мне… моего… брата…

Голосом тихим и слабым, как у ребенка, Микки произнесла:

-- Он – такой же Ангел… Как и вы… Только у вас крылья сине-черные, а у него – золотисто-красные, Огненные. Он – Огненный Грааль, за которым охотилась банда Габриэля… И, кажется, на этот раз у него получилось…

-- Я ничего не понимаю! – закричал Ксавье. -- Что – получилось?!

Микки подняла на него глаза:

-- Получилось… Потому что вы, его брат, больше не помните его… Потому что… Скорее всего, его больше нет… И теперь мы можем быть спокойны: Габриэль успокоится и больше не будет преследовать Ангелов Второго – Последнего – Поколения…

Ксавье поднялся из-за стола, закурил и немедленно затушил сигарету.

-- Что же я сделал… -- пробормотал он, не обращаясь ни к кому. – Черт… -- Он зачем-то быстро огляделся по сторонам, а потом спросил Микки:

-- У вас машина есть?

-- Есть… -- ответила Микки, смотря на него во все глаза, как в трансе. – Правда, не шикарная… «Рено», но не новый.

Ксавье смотрел на нее чужими холодными глазами, такими же ясными, как звезды, и такими же холодными.

-- Ключ! – отрывисто произнес он.

-- Что? – переспросила Микки недоуменно.

-- Черт! – выдохнул Ксавье. – Ключ давайте! От машины! От вашей машины!

Он говорил декларативно, как король, этот ледяной красавец с глазами цвета освещенной солнцем Адриатики. Он требовал от нее то, что сейчас принадлежало ему по праву, и это право было гораздо выше всех юридических, человеческих, этических и нравственных прав – право Ангела Последнего Поколения.

Микки молча, не глядя на него, прошла в коридор, вынула из кармана плаща ключ и подала ему. Она как будто находилась под гипнозом.

Ледяной Ангел молча взял ключ от машины, даже не поблагодарив девушку. Его крылья сияли темным слепящим огнем, от которого все окружающие предметы, пространство и время исчезли и остановились. Существовал лишь он и его движение – летящее, неудержимое. Микки услышала только, как хлопнула входная дверь. Она устало опустилась на стул и долго смотрела на сигарету, длинный столбик которой продолжал дымиться в пепельнице…

Настоящая любовь – всегда не высказана.

Слово – не произносится, кругом – тишина,

Лишь сакуры тень в облачении призрачном,

Лишь свет свечи в темноте, у окна…

Сколько хочешь клянись – любым, другим,

Она же – святыня, о ней – никому…

Никто не узнал, как ты крылья пронес

В пустыню молчанья. Свой Свет – во Тьму…

Дени Девуа сидел на лекции и, низко опустив голову над толстой тетрадью, что-то машинально рисовал в ней, и эти рисунки были похожи то ли на чьи-то тонкие профили, то ли стройные силуэты с крыльями. Профессор Молль рассказывал о причинах массовых сентябрьских убийств в Париже, и он напоминал Дени преподавателя медицинского факультета, стоящего над трупом и спокойно разглагольствующего о причинах смерти некоего пациента, который воспринимался как существо абсолютно неживое, почти абстрактное, -- как камень или чучело какого-нибудь животного.

-- Для нас остается несомненным, -- говорил профессор Молль, -- что во времена Черного Сентября было пролито столько крови, что вся Европа замерла в ужасе. Я сделал вывод, что кровь родственна чувству сладострастия. Она вызывает опьянение, и так же, как и опьянение, затуманивает последние проблески рассудка.

В каждом человеке живет зверь. И этот зверь во время Черного Сентября был спущен с цепи. Он жесток и со всем сладострастием желает насладиться мучениями своей жертвы.

Профессор открыл толстый том энциклопедии, отложил в сторону бумажную закладку и зачитал цитату: «Садизм характеризует половую наклонность, которая выражается в стремлении бить, истязать, мучить и оскорблять любимого субъекта»…

Дени начинал что-то чувствовать… Что-то, что отодвигало пространство и границы этого времени…

Он видел фехтовальный зал неизвестного замка… Возможно, где-то на юге, потому что только в Провансе может быть такой упоительный май, и аромат цветов проникает сквозь открытые окна, кружа голову. Черноволосый молодой граф с изумрудными глазами внимательно смотрит на своих учеников, сжимая в руках шпагу.

-- Я понимаю, господа, -- говорит он, улыбаясь неподражаемой солнечной улыбкой. – Вам сейчас совсем не до фехтования, и ваши мысли далеко – в полях за городом, где столько солнца, бесконечного неба, цветов и мотыльков. Но… -- его голос сделался холодным, как сталь в его руках. – Если вы хоть на миг забудете о своих крыльях… Если вы ежесекундно не будете готовы к встрече с врагами (а они могут подстерегать вас на каждом шагу и, будьте уверены – не упустят своего шанса! ), если вы не будете гулять, есть и спать со шпагой, то можете считать себя обреченными на неприятности разного рода… А потому… Господа, ангард!

Дени, Дани, ангард!

Его стойка непринужденна, свободна, он совершенно уверен в своих силах. Он делает несколько шагов вперед, успевая одновременно сделать вызов обоим ученикам. Он поддается так изящно, что не увлечься его предложением невозможно. Он отдает сильную часть своей шпаги, и Дани немедленно делает атаку «стрелой». Изящно отклонившись в сторону, граф де Монвиль обводом клинка быстро касается плеча Дани.

-- Туше! – говорит он снисходительно. – А теперь вы, господин Девуа!

Дени успевает сделать пару батманов, но не успевает даже заметить движения этого зеленоглазого божества: мертвый захват, и шпага Дени вылетает из его руки.

-- Туше! – говорит Гийом. – Сколько раз вам можно повторять одно и то же: вы должны составлять единое целое со шпагой. Она – продолжение ваших мыслей, и при этом мыслей – автоматических. Вы должны драться так же естественно, как дышать. Как летать… Как прийти на помощь другу – не размышляя ни минуты! Ваша шпага – это птица, господин Девуа! – Если сильно сожмешь – задушишь, слабо будешь держать – улетит!

Перед Дени все расплывалось в сплошном черном тумане. Этот человек, выглядевший так, будто забыл что-то важное… Он и есть Учитель Фехтования, маэстро Гийом де Монвиль! Дени был его учеником… А вторым… Вторым учеником, которого… Дени уже не сомневался – был его брат Дани, тот стройный светловолосый молодой человек…

Там, на шоссе, маэстро казался человеком, которому срочно нужна помощь. Что же случилось с ним, и как в одну минуту он мог забыть, зачем и ради кого просил о помощи?..

Профессор продолжал неторопливо вещать с кафедры:

-- Определение, которое дает садизму энциклопедия, представляется нам несколько односторонним, поскольку любовь в данном случае никакой роли не играет, как бы нам ни старались внушить обратное. Я же утверждаю: садизм – это извращение полового чувства, которое характеризуется наклонностью убивать, мучить, истязать, оскорблять и осквернять существо, являющееся объектом желания преступника, и выполнение этой склонности вызывает у извращенной толпы чувство полового удовлетворения. В извращении подобного рода совмещается сладострастие и жестокость, что и есть характерный признак садизма, апогеем которого стал Черный Сентябрь 1792 года…

Дени резко отодвинул в сторону тетрадь и поднялся со своего места.

Профессор изумленно воззрился на него, вскинув брови:

-- У вас всё в порядке, господин Девуа?

Во взгляде Дени блеснула сталь:

-- Сейчас – может быть, не всё в порядке, но, клянусь чем угодно – будет!

Он стремительно вышел из аудитории и бегом спустился по лестнице. В одно мгновение ему сделалось ясно, кто остался забытым на том километре, где Дени подобрал попутчика, который и в самом деле забыл… Забыл брата, Ангела Последнего Поколения.

Дени сел за руль «камаро», и машина рванулась с места. Искать Гийома… На это не оставалось времени. Он бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора и нисколько не удивился, увидев отражение собственных крыльев – огромных, сине-черных. «Как у Гийома, -- прошептал внутренний голос». – «Гийом, держись, -- мысленно обратился к нему Дени. – К сожалению, я не смогу прийти к вам сегодня вечером на урок фехтования, маэстро… Я только что вспомнил ваши уроки. Я только что вспомнил своего брата. Я только что вспомнил свои крылья, и для этих крыльев больше не существует преград. Если ты сумеешь вспомнить, что нас всех троих связывало, я буду счастлив, но теперь… У меня нет ни минуты… Я должен быть рядом с братом, я должен вернуть его, и я сделаю это…»

Машина уже вихрем неслась по автобану, а Дени слышал стихи… Дани обращался к нему, а значит, был жив, -- Дени был в этом убежден, уверен. И он больше не чувствовал смертельного одиночества и тоски, которая в последние дни мраком обволакивала его. У него был брат, такой же Ангел Второго Поколения, и от Дени требовалось только почувствовать свои крылья и взлететь, подать руку… И он мог сделать это.

Я держал тебя. Теперь – ты – меня,

За твоей спиной – крылья, шквал огня,

Мы идем на копья. Мы вместе, брат!

Сотни глаз горящих вокруг твердят:

«Ты летишь на нож, ты идешь в огонь»…

У меня есть крылья! Все – прочь! Не тронь!

Дай мне руку, Ангел, поверь в меня!

Мы с тобой равны, мы – в черте огня!

Пусть все скажут – чудо, и скажут – бред.

Улыбнись. Мы знаем вдвоем ответ:

Как одной лишь верой взлететь – легко

И понять друг друга одной строкой…

Ты – живешь, а значит – я тоже жив!

Впереди – полет, не для нас обрыв!

Машина Ксавье вихрем неслась по автостраде, обгоняя все машины, и только один раз ему пришлось затормозить на несколько минут, когда на перекрестке дорог ему путь преградил огромный «дальнобойщик».

-- Черт! – выкрикнул Ксавье. Он не мог ждать ни секунды. Он машинально потянулся за сигаретой, и его взгляд привлек небольшой листок бумаги.

Инстинктивно он взял в руки бумагу, на которой неровным женским почерком было написано:

«Я иду по улице, в этот день, как и во все остальные… Я иду и понимаю, что вот сейчас этот поток людей и воздуха унесет меня как маленькую частичку…. по ветру…. просто нет сил…сопротивляться... даже, пожалуй, сила притяжения уже не действует…куда они все спешат в самом деле?.. Да мне плевать... буду лететь с ними…можно даже закрыть глаза… Можно даже на полувдохе… Просто нет сил. Жить без тебя…Это так трудно.. и так легко…. это так невыносимо легко…понимаешь…. «невыносимо» …Катастрофически… -- Вот какое бы слово было точно в цель…. Сознание…его почти нет…просто какие то обрывки мыслей и чувств… Каждый прожитый день сердце зачеркивает свои крестики нолики на холсте моей памяти…. Что есть кроме этих черточек внутри? Да ничего…. пустота…Вечная занятость…ну хоть это как то выводит в реальность…слава Богу…Не в себе…не в себя…про меня точно…Кажется, почти лето…и это просто греет…хотя внутри такая тишина… Нет, не холод… Просто лета внутри нет…и все!!!!....

Наверное, надо купить четки… глупо…точно глупо…. Зато будет чем занять руки, кроме стучания по клавиатуре и порчи собственных грустных глаз. Наверное, надо учиться ждать… Необыкновенный талант…а, знаешь, это дает ощущение…какой то готовности к прыжку внутри… И вот когда этот прыжок происходит ты в пять раз, в десять раз счастливее, нежели если бы ты сделал это сразу……Просто когда очень долго чего-то ждешь… наверное, начинаешь не столько понимать истинную цену чего-то…ибо это мгновение все же не имеет цены… Оно бесценно… А начинаешь понимать, что любовь и правда стоит того чтобы ждать, а ожидание стоит любви по силе…напряженности, возвышенности, можно сказать, на последнем дыхании…в вихре адреналина ловишь каждый вдох, и надеешься все же втайне, что он не последний…В зрачках стучит восторг, в сердце -- страх…По лицу медленно катятся слезы Адреналин и слезы -- ядерное сочетание… И мир застывает…он так же, как и ты, ждет… Твой мир ждет… Его»… Или полного краха… В равной мере…Я умею ждать…. (мне кажется, я уже даже люблю боль…) Как это описать?.. Это можно только ощутить… Люблю тебя, Дани…»

Ксавье нахмурился, и его зеленые глаза стали совершенно темными, губы искривились в усмешке.

-- Он не достанется никому! – вслух произнес он, сжимая в кулаке листочек бумаги. – Не было еще на земле человека, который отнял бы его у меня! – Перед его глазами стоял образ испуганной светловолосой Микаэлы.

-- Ты, моя дорогая, только один раз встречалась с ним в прошлой жизни, и то – только потому, что я так захотел, я разрешил! Но ты… Надеюсь, ты ничего не помнишь… Ты никогда не прикоснешься к его волосам, не обратишься к нему взглядом, потому что он – мой! Только мой! Глупая девчонка! Ты сгоришь на огне наших крыльев! И кто тебя просил вмешиваться в это дело?

Крылья разворачивались за его спиной, переливаясь темным страшным огнем. Вряд ли он сам понимал, что происходит в этот момент. Темный огненный язык пламени оторвался от этих страшных крыльев и, превратившись в поджарую темную собаку со сложенными на спине крыльями, полетел в сторону оставленного им полчаса назад Парижа.

«Дальнобойщик» по-прежнему загораживал дорогу.

-- Да черт бы вас всех побрал! – крикнул Ксавье и направил свой «рено» прямо под брюхо грузовика-гиганта. В зеркальце заднего вида он заметил водителя-араба, который при виде его самоубийственного маневра буквально выпал из кабины «дальнобойщика». Араб согнулся пополам, и его вырвало.

А темная огненная собака с крыльями короткими огромными прыжками неслась через лес, как неуправляемый защитник, больше не желающий слышать голоса своего хозяина, который совсем не хотел этого, но его Черно-синие Крылья распорядились иначе, и теперь пес летел прямо к Габриэлю -- осуществить приказ Ледяного Ангела так, как сам это понял…

Саймон Хантер вздохнул и снова поднес к губам бутылку с виски, хотя лес в его глазах давно уже расплывался, и все происходящее виделось нечетко, как на картинах импрессионистов. «Хорошо еще, что не авангардистов! » -- отвратительно выдал реплику чужой голос в голове.

Вот и хорошо, может, быть, наконец, наступит тупость в мозгах, которую он желал всем своим существом. Не думать, только не думать ни о чем! Только бы забыть серые глаза той девушки, прекрасней которой нет на свете, которая так ласково улыбалась ему, которая – он был уверен – единственная в мире могла доставить ему невыразимое наслаждение. И которая могла вызывать в нем безумную смесь ярости, любви, нежности, ненависти…

Если бы не виски, он непременно ворвался бы в ее квартиру, не думая о том, что вслед за этой выходкой последует вызов полиции… Его будут бить… И, наверное, это тоже к лучшему: душевная боль помогла бы ему забыть о физической. Только не думать! Только не сходить с ума медленно, но верно, глядя целыми ночами на ее фотографию, с которой его взгляд постепенно перемещался в сторону «Голанд-Голанда». Только на этот раз добычей тяжелого ружья стала бы не лесная дичь, а он сам…

В это утро, такое солнечное и ласковое, что Саймону казалось, будто сам Демиург издевается над ним, он бросил взгляд в зеркало – на себя – впервые за последнюю неделю, и у него даже не было сил, чтобы ужаснуться. Он страшно похудел, темные волосы спадали на лицо и почти скрывали его. «Хорошо, что длинная прядь волос почти совершенно скрывает выбитый глаз… Опять из-за нее… И уже невозможно представить, каким привлекательным он был когда-то… Совсем недавно…»

Хантер вздохнул, набросил на плечи охотничью куртку, натянул высокие сапоги и забросил за плечо ружье. Он надеялся больше никогда не вернуться домой со своей последней охоты… Он неторопливо брел по лесу, раскидывая носками сапог прошлогоднюю листву, и сам не замечал, как удалялся в заросли всё дальше и дальше. Деревья стояли все плотнее друг к другу, их кроны почти совершенно заслоняли солнце, а кустарники цеплялись своими острыми колючками, как будто не хотели пускать его дальше. Но он только чувствовал, как в нем нарастает непонятная неуправляемая ярость, и он ломился через эти кусты и переплетения все с большим остервенением.

Весь исцарапанный, с изодранными в кровь руками, он вырвался на тенистую поляну и остолбенел. Здесь не могло быть ни одного человека! Он даже протер глаза руками, потому что, пока он боролся с лесом, хмель успел выветриться из него. Странное видение не исчезало. На поляне лежал светловолосый молодой человек в окровавленной рубашке, сжимающий в руке шпагу. Он казался пришедшим из прошлого. «И – как знать… -- мелькнуло в голове Хантера. – Может быть, так и было…» Но самое удивительное (или это были солнечные блики? ): ему казалось, что за спиной раненого парня сияли призрачные огненные крылья…

Хантер решительно встряхнул головой. Больше не было времени размышлять над собственной нормальностью или ненормальностью. Он бросился к молодому человеку и приподнял его голову. Кажется, он совсем плох. Судя по всему, шпага пробила его легкое, раз из уголка его рта стекала тонкая темная струйка крови…

Хантер сорвал с себя куртку и отшвырнул в сторону, потом снял рубашку и с треском порвал ее на полосы и осторожно, этими самодельными бинтами начал перевязывать светловолосого парня, который с каждой минутой все больше и больше напоминал ему кого-то… Кого он видел когда-то давно…

А в голове звучали голоса, как будто гулкое эхо разносилось по бесконечно длинному подземелью:

-- Хантер, ты получишь Ровену, если убьешь Дана и Ивейна… И так, чтобы об этом никто не узнал!.. Или ты уже готов отказаться от этой красавицы, руки которой добиваются лучшие женихи королевства?

И собственный глухой голос:

-- Ради Ровены я пойду на всё…

И вдруг голоса сменила четкая картина: Хантер стоит напротив двух красавцев, видимо, братьев, только один – со смелым, дерзким и презрительным взглядом, черноволосый, с изумрудными глазами, а второй – светловолосый, с мягким взглядом серых глаз, которые так напоминали ему…

В его сердце как будто вонзилась стрела. Он узнал этого умирающего Ангела: Приносящий Дождь, Дан… Дан, протянувший руку к единорогу, который ласково уткнулся в его ладонь… Ивейн, обнимающий Дана за плечи… Через два дня они оба станут властителями Зеленого Острова, а Хантер навсегда лишится Ровены! Боль и ненависть пожаром зажглись в его душе при виде этих двух молодых людей, обнимающих за шею белого единорога, но смотрящих только друг на друга, и в отражении их глаз ясно читалась лишь одна фраза: «Люблю тебя…»

Хантер понял, что если он не выстрелит сейчас, то не сможет сделать этого больше никогда. Ровена… Ровена… Если бы ты знала, на что я иду ради тебя! Я душу свою готов отдать, только бы видеть твой ласковый взгляд, только всю жизнь сидеть у твоих ног… «Ровена! » – мысленно выкрикнул он и спустил тетиву. Он даже не целился; он знал, что первым упадет светловолосый и сероглазый молодой человек.

Дан пошатнулся, и струйка крови, как и сейчас, потекла из его рта. Он по-прежнему видел только Ивейна, взгляд которого потемнел, как штормовое море.

-- Дан! – закричал он голосом, разрывающим душу на части, напрасно пытаясь поддержать оседающее на землю тело младшего брата.

-- Ивейн… Брат… -- прошептал Дан. – Я люблю тебя… -- Его взгляд сделался неподвижным, но таким нежным и полным любви, что, казалось, он просто спит… Если бы… Если бы не его рука, бессильно соскользнувшая с плеча Ивейна.

Ивейн вскинул голову, и отчаяние его взгляда захлестнуло на миг Хантера, и теперь он даже не смог бы вспомнить имя той сероглазой красавицы, о которой так безумно и страстно мечтал. Рука действовала отдельно от него. Он натянул тетиву, и черноволосый красавец упал на тело младшего брата, как будто хотел закрыть его собой…

В ту же секунду с неба хлынул ливень, как бы оплакивая уходящий с земли на много столетий Огненный Грааль.

А потом Хантер уже не мог понять, что произошло. Сквозь шум ливня он услышал оглушающий грохот копыт единорога. Когда рог священного животного вонзился в его грудь и вышел из спины, он не помнил уже ничего: ни убийства Грааля и его Хранителя, которые должны были стать через два дня залогом процветания Зеленого Острова, ни белоснежного единорога.

Труп Хантера, изумленно смотрящий в бесконечно синее, как будто навсегда высохшее небо, люди нашли только через два дня, а после похорон Дана и Ивейна, ровно через неделю, на Зеленый Остров началось нашествие англосаксов…

Саймон дрожал, несмотря на жару. Все его детские кошмары, все его ужасы вернулись во всей их мерзости и непобедимости, и он знал: дело не в благородстве, -- этот мальчик – единственный мог спасти его от кошмаров, мучающих его долгие и выворачивающие душу жизни, где каждый раз красавица Ровена ускользала от него подобно тени…