Ангард – Батман – Туше 3 страница

Свет в раю слишком темный…

Где-то дерутся архангелы…

Здесь тоже делят короны,

И здесь забывают правила.

Ты еще не устал? – В игры играть по кругу,

Это ведь только вокзал,

Не верящий в слово «чудо».

Ангел, вставай, пойдем

В новый круг воплощений,

И рай останется сном,

И в нем могут жить лишь тени…

Взлетай, полукровка, выше!

Через туман прорвись!

Братишка, ты – тоже лишний

В игре под названием «жизнь».

Никто из присутствующих в подвале, где должно было совершиться жертвоприношение, так и не понял, что произошло. Горящий факел летящей звездой прочертил пространство и, рассыпая искры, вспыхнул на плече белокурой красавицы, рука которой уже опускалась вниз, чтобы нанести Дани смертельный удар. Золотая маска упала с лица графини, и все увидели ее перекошенное болью и ужасом лицо. Она даже не закричала, а истошно завыла, как собака.

Ей в тон взвыл дядюшка дю Барри, лицо которого побагровело, и сделалось таким черным, что даже темнота комнаты не могла скрыть этого. Отсветы свечей исполняли безумный танец. Они метались, как и тени людей, вдруг бросившихся искать выход, но не находящих его и теперь в панике наталкивающихся друг на друга. С грохотом падали на пол огромные медные подсвечники, и горящий воск шипел на полу.

Белокурая красавица, отбросив нож в сторону, теперь с расширившимися от безумного страха глазами, отползала в дальний угол комнаты, не отрывая взгляда от высокого черноволосого и зеленоглазого Ангела с огромными сине-черными крыльями, сжимавшего в руке шпагу.

-- Чего вы стоите, бараны? – заорал опомнившийся первым дядюшка дю Барри. – Убейте его! Убейте их обоих!

Один из мужчин в красной маске попытался подобрать жертвенный нож, брошенный испуганной графиней дю Барри, но в то же мгновение вскрикнул от боли: в его кисть руки немедленно вонзилась дага, брошенная Гийомом.

-- Убейте! – продолжал кричать дядюшка, хватаясь за сердце. – Вас же много, а он – всего один!

Да, он был один, но на него было страшно даже поднять взгляд: с разметавшимися по плечам черными волосами, угрожающе поднятой шпагой, крыльями, сияющими темным огнем, Гийом казался воплощением Ангела Мщения.

-- Да, да, подходите, -- на его губах мелькнула тонкая и страшная улыбка. – Вас слишком много для меня одного, и это – просто прекрасно: каждый из вас будет бояться, что я убью его первым. А то, что я убью, никто из вас может не сомневаться, и не только первого, но и всех остальных, -- если угодно, -- всю армию преисподней, потому что над вами висит страх, как плотная паучья сеть, а вокруг меня горит огонь Любви, потушить который вы не в состоянии!

Тени, двинувшиеся было в его сторону, снова отпрянули назад и замолчали.

Дядюшка дю Барри истерически захохотал:

-- Если ты думаешь, что победил, Гийом, и отменил революцию, то ты сильно ошибаешься! Твой Грааль своим поступком превратил Дени Девуа в обычного человека, но ты… Именно ты… Ты, племянник, принес первую жертву во имя грядущего Похода Полярного Солнца, убив моего слугу, который сейчас лежит там, наверху, рядом с дверью!

-- Да плевать я хотел на твое карканье, -- презрительно произнес Гийом.

Быстрым шагом, но осторожно, мягкой походкой хищника, он приблизился к распластанному на полу Дани, легко понял его на руки и, поцеловав его закрытые глаза, громко сказал:

-- Не советую вам, господа, сходить со своих мест! Не думайте, что если я не могу свободно сейчас владеть шпагой, то несвободны мои крылья! – Он вскинул голову гордым жестом, быстро оглядел собравшихся, сейчас больше напоминавших сбившихся в стадо, насмерть перепуганных овец. Его крылья вздрогнули, и тонкая ткань, едва прикрывающая тело белокурой красавицы дю Барри, вспыхнула сине-черным огнем. Женщина дико закричала, срывая с себя прилипающую к телу одежду, а потом рухнула на пол без сознания.

-- И так произойдет с каждым, -- негромко произнес Гийом. – Если только кто-то из вас осмелится сделать хоть шаг вслед за мной!

Впрочем, он мог бы этого и не говорить. Присутствующие на собрании и женщины, и мужчины, сидели на корточках, тесно прижимаясь друг к другу в одном из дальних углов подземелья.

Гийом прижал к плечу голову Дани, проведя ладонью по струйке крови, уже начавшей застывать на его виске, бережно укрыл его своим плащом, и быстрым шагом вышел из комнаты, слыша позади себя всхлипы, стоны и сдавленные рыдания. Темный дым от чадящих свечей змеей полз за ним по лестнице, как будто пытаясь в бессильной злобе ухватить его за ноги, но немедленно исчезал, едва коснувшись сильных сине-черных крыльев.

…Назови меня как угодно…

Нам не место средь категорий…

Вместо Ангела видят птицу…

Я к тебе прихожу – проститься…

Но вернусь я морем и ветром,

Зеркалами и легким пеплом.

По стеклу льется дождь – не слеза,

Ты же видишь – мои глаза.

Взять тебя с собой – это значит – сжечь,

Я – Грааль Огня, мне судьба – гореть.

Лишь один согласен взять пламя, кровь,

Через все столетья – позор… любовь…

«Не суди, -- он скажет, -- что лучше мне,

Я хочу сгорать на твоем огне,

Только б видел ты, как сто раз повторю,

Вновь и вновь сгорая: «Люблю… Люблю»…

Гийом быстро и легко шел по лесу, изредка поднимая взгляд на небо, окрашивающееся на востоке нежно-зеленоватым светом, так похожим на цвет его глаз. Он знал, что с рассветом прозрачная стена, разделяющая прошлое и настоящее неизбежно исчезнет. Ползучие кустарники пытались схватить его за ноги, коряги распластывались на дороге, как дикие звери, и даже их ветви складывались в безмолвный звериный оскал. У него не было времени обращать внимания даже на странных существ, то и дело шмыгавших под ногами, похожих на кошек небольшого размера с крыльями, плотно прижатыми к спинам. Эти существа пытались шипеть ему вслед, но эти звуки терялись в таком же негромком шипении лопающихся в бесчисленных лужах серовато-коричневых пузырей, заполненных то ли дымом, то ли непонятной зловонной жидкостью.

Гийом позволил себе остановиться только тогда, когда он перешагнул через слоистую преграду воды, выросшую на его дороге, и сразу же почувствовал, как устал за эту ночь. Он обернулся назад. От призрачного леса не осталось ни малейшего следа. Там, сзади, как и везде, тихо перешептывались от предрассветного ветра верхушки деревьев, зеленая весенняя дымка легким флёром окутывала кустарники, и вместо угрозы, таящейся со всех сторон, сейчас можно было ощутить только теплоту, умиротворение и защиту.

Ноги подгибались сами собой. Гийом устало опустился на землю, под высокий платан, по-прежнему прижимая к себе Дани. Он прикоснулся губами к его разбитой голове и облегченно вздохнул, почувствовав знакомый аромат полевых цветов и его легкое дыхание. Он так и не пришел в сознание, но казался спокойно спящим, и его голова доверчиво лежала на плече брата. Гийом тихо провел пальцами по его мягким светлым волосам, закрыл его охраняющим жестом и, откинув голову, прислонился к огромному шершавому стволу дерева. Его сине-черные крылья переплетались с золотистыми крыльями Грааля. Тихий ветер коснулся молодой травы. Гийом закрыл глаза. Он видел только мягкий взгляд своего брата и призрачный отсвет его золотисто-красных Огненных крыльев, его серые прозрачные глаза, говорящие лучше всяких слов: «Люблю тебя»… «Люблю тебя», -- прошептал в ответ Гийом. На его темных волосах мелкая россыпь капель росы дрожала и переливалась королевским венцом, на губах играла легкая улыбка. Он спал, прильнув головой к светлым мягким волосам брата, и столько безграничной любви было в их простой позе, что это идеальное слияние могло называться только любовью, самой чистой, которая могла быть на земле…

Утром они открыли глаза одновременно, и их взгляды встретились – прозрачно-серый и изумрудный, в котором как будто отражалась юная счастливая листва мая, не знающего о том, что в мире могут существовать беды и несчастья. «Люблю тебя», -- без слов говорили глаза Дани, и отражались в глазах Гийома той же фразой.

-- Мы никогда не расстанемся, -- прошептал Дани. – Мне еще никогда не было так хорошо, брат. Чувствуя этот ветер, я вспоминаю тебя… Вспоминая темные волны Сены, я вижу только твой образ, образ моей любви. Пролетающие мимо птицы хотят напомнить мне о твоих и моих крыльях. И иногда мне кажется, что наши крылья воплотили всю любовь, которая существовала или только будет существовать на земле. Когда тебя нет, я живу ожиданием нашей будущей встречи. А самая прекрасная и тревожная музыка в мире напоминает мне о тебе. Если я вижу цветы, то думаю, что хотел бы все их бросить к твоим ногам…

-- Когда ты так говоришь… -- Гийом прижал к себе его голову и приник губами к мягким светлым волосам. – Мне кажется, что меня зовут Ивейном… Как часто мы говорили всё это друг другу… И тогда мне хочется обернуться, чтобы увидеть выходящего из кустов белого единорога…

Внезапно глаза Дани потемнели, став стальными, темно-серыми.

-- Хантер… -- произнес он и притронулся пальцами ко лбу. – Что вчера произошло? Почему мы сейчас – в лесу? Гийом, Гийом! Я опять ничего не помню!

Какая безумная боль… Он опять не помнил, что с ним произошло, и теперь смотрел на брата с ужасом и отчаянием.

Гийом ласково улыбнулся:

-- Вчера… Вчера не произошло ничего… Тебе что-то приснилось… Мы вышли в лес. Ты заснул… -- он осекся.

-- Постой, Гийом… -- Дани поднялся и протянул руку к его шпаге. Тонкое лезвие блеснуло в лучах солнца. Дани провел пальцем по клинку, а потом еле заметно вздрогнул и поднес палец к губам.

-- Что? – испуганно спросил Гийом.

Дани еле заметно улыбнулся:

-- Порезался…

-- Проверить хотел? – с укором произнес Гийом.

Но Дани смотрел на него по-прежнему ласково.

-- Брат, закурить дай, -- сказал он.

Гийом облегченно вздохнул и бросил ему пачку «Житана», которую Дани поймал в воздухе. Он закурил и весело взглянул на брата.

-- Ну что, Гийом, -- сказал он. – Кое-что я все-таки помню, а что-то, конечно, не помню… Но напрягаться по этому поводу не собираюсь. Сдается мне, мы вчера бросили в машине Самаэля, одного. Надеюсь, он еще спит. Но в любом случае нам не мешало бы поторопиться.

Он наклонился к Гийому, коснулся губами темного завитка его волос и дотронулся до его плеча.

-- Пора, брат. Надеюсь, что за ночь ничего не случилось. Надо срочно идти… Прости, Гийом…

Его крылья сияли на солнце ярким золотисто-красным ореолом, на который было больно смотреть…

За ночь ручьи, казавшиеся бурлящими реками, через которую не смогла бы перебраться ни одна машина, высохли настолько, что теперь можно было бы двигаться дальше без проблем. «Если только… Если только ничего не произошло за время вашего отсутствия», -- омерзительно выдал свой комментарий внутренний голос в голове Дани. – «Врешь, -- сказал он ему. – Я сделал для Дени все, что возможно, и теперь ты при всем желании не сможешь повредить ему». – «Не знаю, как ему, но тебя я в любом случае из рук не выпущу; я заставлю тебя корчиться передо мной на коленях; наконец, я сорву твои крылья так же, как ты сорвал мои». – «Идиот, -- ответил ему Дани немного устало. – Сказать честно? Ты протрахал мне все мозги, Габриэль. И не понял ты только одного: если у тебя на самом деле есть крылья, никакая сила в мире не сможет лишить тебя их… А теперь заткнись и побереги свои силы. Они еще понадобятся тебе».

Гийом легко положил ему руку на плечо. Дани едва заметно вздрогнул.

-- Братишка… -- Гийом ласково посмотрел в его глаза. – В конечном итоге всё будет хорошо… А мы с тобой останемся вместе, потому что я навсегда останусь в тебе, а ты – во мне. Я забираю твою душу так же, как ты уже забрал мою…

Дани только благодарно улыбнулся ему и положил руку на его ладонь. Гийом сказал самые важные слова, которые ему больше всего хотелось бы услышать в данный момент, которые ему хотелось бы слушать каждый день… Чтобы невзначай не забыть их…

С кустов боярышника обрушился целый каскад воды. Дани отшвырнул в сторону недокуренную сигарету.

-- Черт! – выдохнул он.

Оставленная ими нынешней ночью машина выглядела так, как будто над ней долго работала банда хулиганов. Повсюду валялись осколки разбитых стекол, на дверях красовались такие вмятины, которые можно было устроить ударом дубины пещерного человека. Машина стояла кособоко из-за проколотых шин. Из пробитого карбюратора натекла внушительная лужа бензина. На длинные белые царапины можно было вообще не обращать ни малейшего внимания. Местами краска казалась оплавленной, будто некий безумный художник-авангардист искал материал для своей новой инсталляции. Одним словом, то, что находилось перед ними, можно было назвать чем угодно, но не машиной и не средством, способным к передвижению.

Но самым страшным была огромная кривая надпись с потеками на лобовом стекле, которой не скрывала бегущая по нему густая сеть расходящейся паутиной трещин. Темно-красной краской, больше похожей на кровь, было размашисто написано: «Винс Каэль! Ксавье Деланси! Смерть сегенангам! »

-- Что? … -- только и смог потрясенно произнести Ксавье. Он даже провел рукой по глазам, чтобы убедиться: он не спит, и эта жуткая картина не снится ему.

-- Дени! – закричал Дани и бросился к машине.

В салоне машины было совершенно пусто. Дани не заметил никаких следов борьбы. Плед, которым укрывался ночью Дени, валялся в углу, рядом со свитером Дани. Бросив быстрый взгляд по сторонам, Дани почувствовал, что может вздохнуть с некоторым облегчением: на обшивке не было ни капли крови. Он заглянул под сиденье и обнаружил там свою шпагу, которую оставил в машине перед тем, как отправиться в лес. Он взял шпагу, прижав ее к себе, как величайшее сокровище и посмотрел на Ксавье.

-- Никого, Ксавье, -- сказал он. – Но ведь он мог уйти так же, как и мы, ночью, еще до того, как кадавры устроили здесь погром… Ведь правда?..

В его глазах было столько надежды и отчаянной мольбы, что Гийом смог выдавить из себя только:

-- Конечно, малыш… Конечно, он ушел… Я даже уверен, что твой друг сейчас вне опасности. Просто… Наверное, он забыл свою прошлую жизнь… А потом проснулся и даже не понял, где находится… А потом ушел. Дани, с ним всё будет в порядке. Поверь, я чувствую это…

«Что опять со мной происходит? Что-то страшное, с чем справиться не в моих силах… Как будто я что-то сделал только наполовину, а хуже незаконченных дел ничего быть не может… Все время кажется, что вот-вот передо мной появится огромное существо, лицо которого скрыто плотным серым капюшоном и начнет перечислять мои ошибки… Сколько их было за все мои жизни… Полукровка… Вечный бастард… Возможно, мне удалось спасти Дени, и это главное. Ничего, что мое сердце болит так смертельно, будто в него ударили шпагой.

Этого недостаточно. И дело не в том, что человек в плотном капюшоне скажет: ты смешал нам все фигуры на доске: сделал людьми Самаэля, Габриэля и Шахмезая… За это я отвечу, как всегда – что мной двигала только Любовь… Но теперь свои требования предъявляет Любовь. Я не сделал для Гийома то, что сделал для Дени. Если он забудет меня так же, как и Дени, то навсегда избавится от душевой боли и сможет жить счастливо. Его навсегда оставит в покое бывший Стальной убийца… Я должен сделать это для него…»

Гийом что-то говорил, а я смотрел на него, как в тумане, сквозь слезы в последний раз видя его прозрачные изумрудные глаза, самые любимые в мире. Я должен спасти его… Срочно…»

-- Гийом, -- сказал Дани. – Ты иди к автостраде; может быть, получится остановить машину. А я… вот только найду что-нибудь, чтобы завернуть шпаги, а то в таком виде нас в Париж просто не пустят… Да и в машину тоже… Надеюсь, ты не забыл адрес Микаэлы?

Гийом внимательно посмотрел на Дани, откинув со лба волосы таким знакомым любимым жестом.

-- Дани… -- произнес он. – Надеюсь, ты больше ничего не придумал, брат?.. Чего-то, что может повредить нам…

Дани рассмеялся:

-- Да что ты, брат? – Он вынул сигарету из пачки, хотя курить нисколько не хотелось, но этот жест – он знал точно – успокоил бы Гийома. – Только заверну шпаги и присоединюсь к тебе. Ты же видишь: здесь совсем тихо, никого нет. Никто не может угрожать Приносящему Дождь. Или ты не веришь в меня?

Еще минуту Гийом колебался, а Дани беспечно курил, присев на огромный камень. Его поза была настолько спокойной и естественной, что он сумел обмануть даже саму любовь.

-- Ну хорошо, -- медленно произнес Гийом. – Но только на пять минут… Если бы ты знал… Как я люблю тебя… Как я боюсь за тебя, Дани… Постоянно…-- Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону автострады и опять повторил: Только пять минут, Дани…

-- Они уже пошли, -- шутливо заметил Дани. – Иди скорее, брат. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше жизни…

Гийом решительно встряхнул гривой черных волос и исчез в зарослях боярышника. Молодые листья сомкнулись за его спиной, и в лесу наступила тишина.

Дани отшвырнул в сторону недокуренную сигарету, взял поудобнее шпагу и поднялся с камня, и весь вид его говорил о том, что он пришел на поединок. Солнце золотом играло на его светлых волосах, делая прозрачными его огненные крылья.

Дани вышел на середину поляны и негромко произнес:

-- Вот уже целую минуту мы совершенно одни. Выходи, Михаил!

Пласт травы под ногами шевельнулся, приподнялся, и из него сначала показалась рука с черными ногтями из-за забившейся под них земли. Целый пласт травы корежился, трескался и распадался. Наконец, он развалился на части, и из-под земли, как дикий ночной кошмар, показалось существо огромного роста, с коричневой, словно обоженной кожей и немного сморщенными бирюзово-белыми крыльями. В руке существо сжимало шпагу.

Дани взглянул на него с некоторым изумлением, а потом произнес иронично:

-- Никак не ожидал, что ты появишься передо мной в таком виде и таким образом!

Существо стряхнуло с себя комья земли, траву и листья, и вот уже перед Дани появился воин в стальных доспехах и алым плащом за спиной. Его длинные белые волосы падали на плечи, а губы скрывали бретерские усы.

-- Так лучше? – осведомился он. – Почему из-под земли, Грааль? Разве это имеет значение? Главное – цель, а не то, каким путем достигнешь ее!

Дани слегка поклонился:

-- Я всегда уважал тебя, Михаил, как достойного воина и противника! Для меня честь – скрестить с тобой шпагу!

-- Я тоже не считаю тебя своим врагом, Грааль, -- усмехнулся Михаил. – Я – всего лишь воин, а хороший воин всегда точно исполняет приказы. Ты опасен, Огненный Грааль. Ты непонятен, непостижим ни для кого из Перворожденных. Кажущийся слабым, как огонь в безветренную погоду, ты в любой момент можешь полыхнуть безумным языком светлого пламени, и никому – даже Рафаэлю или Шахмезаю – не понять, кого он сожжет, твой честный, но губительный огонь. Ты -- узел, разрубить который невозможно. Ты – Любовь, не признающая ни условностей, ни пространства, ни времени.

Ты делаешь то, что невозможно и для Перворожденных: сбрасываешь с шахматной доски фигуры по своему желанию, мешаешь все карты, ты непредсказуем, как морской шторм, как ветер, как твои Огненные Крылья, а потому Уриэль отдал приказ – снова отдать тебя материи, как ты отдал бывшего Воителя с Серебряными Крыльями, а теперь – маньяка и безумца Габриэля. Ты снова должен почувствовать невыносимую тяжесть материи, и только от тебя зависит – взлетишь ты снова или нет.

-- Ангард, Михаил! – сказал Дани, глядя на него прозрачными серыми глазами. – Для меня будет честь умереть от руки такого противника, как ты!

-- Трофей Ларошжаклена к вашим услугам, мой юный д’Азир! – расхохотался Михаил. – Кажется, впервые я с тобой согласен: менять – так всё сразу! Ангард, Учитель Фехтования! Ангард, Огненный Грааль!

Дани перехватил шпагу в левую руку и немедленно пошел в наступление, отдавая противнику слабую часть оружия, которую тот немедленно захватил в мертвое переплетение, лишая Дани возможности сделать батман. Желая вырваться из этой хватки, парализующей его движения, Дани отступил на несколько шагов назад, но Михаил крепко держал его клинок. Стремительным движением он вскинул вверх верхнюю часть своего оружия, и Дани машинально тоже поднял свою шпагу вверх, желая избежать удара в лоб, и только через секунду понял, что его провели, как неопытного мальчишку.

Клинок Михаила мгновенно вонзился в его грудь, и Ангел с Огненными Крыльями услышал его торжествующий вопль:

-- Туше!

Дани почувствовал соленый, как море, вкус во рту, и солнце в его глазах стало стремительно меркнуть. Огромный темный силуэт существа с бирюзово-белыми крыльями расплывался перед его глазами, заслоняя все небо и солнце. Его ноги подломились, и он молча упал на молодую, зеленую, как глаза его брата, траву. Его светлые волосы смешались с песком и листьями, сбитыми вчерашним ливнем; голова бессильно откинулась набок, из края рта потекла тонкая струйка крови. И только губы, дрогнув в последний раз, произнесли: «Гийом… Люблю тебя…»

-- Прощай, Грааль! – сказало существо с бирюзово-белыми крыльями. – Кажется, теперь многие перворожденные в этот миг с тобой квиты!

Даже не бросив взгляда на юного Ангела, распростершегося на траве в залитой кровью рубашке, он неторопливо скрылся в самой чаще леса.

Если быть собой – это сон и ложь –

Я прощаюсь с тобой, Приносящий Дождь,

Мои крылья вьются, как столб огня,

И они сжигают – тебя – меня…

Они требуют многого. Я сгорел,

И, быть может, сказать еще не успел…

Будь счастливым и радостным, мой малыш,

И забудь все сны… Ночью, днем – ты спишь…

Ты вздохни легко, оглянись назад –

В небе самый прекрасный горит закат…

Ксавье стоял на автостраде уже десять минут, растерянно глядя по сторонам. У него был несчастный вид человека, который забыл что-то очень важное и никак не может вспомнить. Он провел рукой по лбу, прижал к глазам ладони. В голове было совершенно пусто и темно, и почему-то так плохо, как будто он невольно предал кого-то, но забыл… Он всё забыл, кроме своего имени, занятия и парижского адреса какой-то милой девушки. Кажется, он обещал приехать к ней… Но зачем?.. Ответа на этот вопрос не было.

Рядом с ним остановился изящный «камаро», и из кабины выглянул черноволосый молодой человек, улыбающийся самой обаятельной улыбкой. На мгновение Ксавье показалось, будто он уже где-то видел это нервное узкое лицо. Но где? Он ничего не мог вспомнить… Ничего…

А молодой человек открыто и дружелюбно улыбнулся и произнес:

-- Вам в Париж? Подвезти?

-- В Париж? – как во сне переспросил Ксавье. – Да, мне срочно нужно попасть в Париж. Я опаздываю на урок в свою школу фехтования.

-- Тогда прошу вас, -- сказал водитель, открывая дверь. – Через полтора часа мы уже будем на месте. Дени Девуа, к вашим услугам…

Ксавье сел на заднее сиденье, машинально представившись:

-- Ксавье Деланси, учитель фехтования…

Его сердце болело так, будто он забыл нечто очень важное. Он ничего не мог вспомнить… А по радио звучала песня, от слов которой ему почему-то хотелось рыдать.

Посмотрел он мельком – и – не узнал.

«Ты – Ангел», -- подумал я, но не сказал.

«Подвезешь до города? Дашь закурить? »

Нам с тобой столько жизней пришлось прожить…

На кострах сгорали, и в лязге шпаг

Мы стояли рядом в огне атак.

Ночь длинна, как жизнь. Сзади путь – длинней,

И несется мимо неон огней.

Брат, я тоже – Ангел… Взлететь – нет сил…

Он руля коснулся. Затормозил.

Снова бросил взгляд… В нем блеснула сталь,

И соборов шпили пронзили даль.

«Мне пора, братишка! Счастливый путь!

И, -- как знать, -- может, встретимся как-нибудь»…

Одинокий Ангел… Лишь два крыла…

Жди, как эта река сотни лет ждала.

Всё же я обернулся… на путь… назад…

Он глядел мне вслед и вдруг крикнул: «Брат! »

Два крыла… За моей… За его спиной…

Он узнал. Мы вернулись. Назад. Домой.

-- Я – студент Сорбонны, -- говорил тем временем Дени Девуа, внимательно наблюдая за дорогой. Исторический факультет. Никогда особенно не увлекался историей, но, видимо, фанатизм моего отца, всю жизнь занимавшегося историей французской революции, захватил и меня. Поневоле еще в школьные годы мне пришлось прочитать невероятное количество книг, увидеть столько иллюстраций, потрясших мою душу до самого основания. Постепенно я понял: все, что нам внушали в школе – неправда. Вся история оказалась сплошной чередой лжи и неправды. – Он помолчал секунду, а потом добавил с неожиданной ненавистью. – Я неправду ненавижу. Наверное, я бы на крест пошел, чтобы доказать, чтобы успеть крикнуть: всё, что вам внушали – неправда!

Ксавье слушал его, и ему казалось, что он все больше погружается в пучину темного ужаса, названия которому не было. Слова Дени сливались для него в какой-то безумный монолог, «дежа вю», от которого хотелось крикнуть: «Немедленно останови машину! Я должен…» Но что должен? Если бы он знал!.. Ксавье закрыл глаза, слушая только собственные смутные ощущения, нараставшие в нем как гул далекого морского прибоя, грозившего стать штормом, цунами, который снесет со своего пути всех, кто окажется поблизости…

…Штурм этого особняка шел с той особой беспощадностью и бессмысленным безумием, на который только способен покорный и богобоязненный от природы народ, внезапно понявший: ему дали приказ – отпустить на волю всех своих демонов, а у каждого из штурмующих особняк их было немало, и у каждого – свои…

По всей улице стелился черный удушающий дым от горящих кленов и платанов. Черные полосы тянулись по земли, как будто прочерчивая указатели для восставших – куда следует двигаться, в каком направлении, и этим направлением стал дом, о котором так часто писали в сатирических листках омерзительного и злобного писаки, журналиста папаши Дюшена. Хотя какая-то жалкая горстка слуг осмелилась встать на пути разъяренного народа и защитить особняк, но их смели за считанные минуты. Восставшие видели цель – широкую белоснежную лестницу; они были готовы заплатить за обладание этой лестницей десятками жизней тех, кого никто никогда не считал. Среди разоренных газонов с поломанными ало-черными розами валялся вмятый в землю трехцветный флаг. Повсюду трещали и сияли багровым цветом старинные платаны. Кто-то говорил, что уничтожить дерево – это грех? Сейчас никто больше не считал своих грехов!

На чугунной ограде замелькали несколько синих мундиров солдат швейцарской гвардии. На их фоне тоже зажглись грязно-алые пятна.

На них! Это бунт или мятеж? Нет, это даже не восстание! – Революция! Тому, кто наступает на особняк давно плевать на то, что в их глазах видна только черная пустота, в которой, как молнии, пробегают алые искры. Они давно потеряли разум, они отринули слово, которое мешало им крушить тех, кого они считали своими врагами – Необходимость. И вот теперь они взошли на сцену этой жизни, этой шахматной доски, -- пешки, решившие отказаться от слова «закон» и от слова «надо», которое так часто приходилось слышать в храмах на церковных проповедях.

Всю жизнь у этих людей была одна надежда – на двоих, о которых все знали, но боялись даже произносить их имена вслух, Они были живой связью между ничего не слышащим небом и несчастной землей – Грааль, Ангел с Огненными Крыльями, и его Хранитель. Они держали эту страну, пока… Пока вдруг что-то не переменилось, и над ними не выросла грозная и страшная фигура синеглазого Ангела в Стальных доспехах и со Стальными Крыльями, который каждому из людей, каждую ночь, внушал, грозил, требовал принести ему их головы. В них сосредоточено зло всего мира, -- говорил он. «Ангард! » – кричал он, хотя вряд ли в бедных кварталах понимали, что значит для них слово «ангард». Хотя его смысл был понятен всем, даже маленьким детям… Ангел с Серебряными Крыльями требовал немногого – чтобы ему поверили, но те, многие, уставшие от жизни, и вправду поверили, и им сразу стало легко и свободно, как будто они сбросили с себя груз, вечно давивший им на плечи.

Их всегда завораживали, притягивали, вызывали одновременно чувство безумной любви и острой ненависти – эти два Ангела, один – стройный, с мягкими светлыми волосами и сияющими золотом Огненными Крыльями, второй – ослепительно прекрасный, черноволосый, с сине-черными крыльями и солнечной улыбкой, как волны пронизанной солнцем, невозможной, зеленой Адриатики. Серебряный Ангел сказал – они предали вас, и теперь их надо убить, и тогда всех услышит и небо, и земля.

Отомстить тому, кто обманул надежды, убить, уничтожить без следа, как тогда, во времена Монсегюра, когда люди этих Ангелов, связанных вместе, сожгли на одном костре. Сейчас снова нужен огонь, и улицы светлы, как никогда от солнца и от ожидания огненной вспышки, которой запылают перед смертью крылья Огненного Грааля.

Толпа идет на особняк. В руках каждого зажаты колья, ножи, топоры и булыжники, -- всё, что попалось под руку. Убить! Уничтожить во имя всеобщей справедливости, будущего Царства Разума, о котором каждую ночь рассказывал Ангел с Серебряными Крыльями! И никто больше не услышит тихих слов погибающего Грааля, что только они сами виноваты в голоде, на который жалуются… В Париж не завозят продовольствия! Вместо муки на кораблях находится только мел. А пшеница погибает на полях, потому что никто не желает убирать ее…

Им никогда не понять этого, прекрасным сыновьям неба в их изящных костюмах, и они скользят по дворцовым паркетам, как мотыльки, и сияние их крыльев озаряет невозможным сказочным светом и Версаль, и Фонтенбло, которые сверкают на весь мир, на всю Европу. Их тела так прекрасны, что похожи скорее на творения великих мастеров прошлого, а образ Хранителя с его тонкой улыбкой возвышается на каждом средневековом соборе, пронзающем шпилем небо, как шпагой. Его образ, на века запечатленный гениальным строителем соборов, великим масоном Вилларом де Оннекуром.