Глава 21. Оцепенение

Глава 21

Топор был увесистый, должно быть, фунтов в шесть, и, описав им дугу, Миллер чуть было не потерял равновесие. Он помахал этим смертоносным орудием перед собой и слабо улыбнулся.

– В тебе пропадает отличный лесоруб, – сказал Филип Дикинсон, разглядывая специалиста по киноэффектам через широкоугольный объектив. Миллер сильно зажмурился, почувствовав, как левый глаз начинает слегка саднить, но ощущение дискомфорта быстро прошло, и он передал топор стоящему в ожидании актеру. Пэт Салливан, зажав в руке топор, смотрел, как Миллер сделал несколько больших глотков из фляжки, прежде чем вновь вернуться к своей работе.

Отдыхавший поодаль Кевин Брейди пытался прикурить сигарету. Из‑ за сковавшего лицо актера тяжелого грима ему это долго не удавалось. Уже три часа он пребывал в оболочке из латекса, череп разламывался, словно зажатый в тиски. Казалось, что под резиновой маской надулись и вот‑ вот лопнут вены, если его немедленно не освободят от этой передвижной тюрьмы.

Миллер жестом подозвал актера и стал отлеплять с его лица и тела тяжелую пленку. Скрытая латексом, правая рука Брейди была туго привязана на груди.

– Чем не Нельсон? – пробормотал он сквозь грим.

Не обращая внимания на шуточки Брейди, Миллер закрепил на его теле систему тонких резиновых трубочек, перекинув их концы через его плечо. С помощью специальных насосов по этим трубочкам должна была подаваться бутафорская кровь.

Повернувшись к стоявшему у него за спиной столу, Миллер снял тряпицу, которой был накрыт какой‑ то предмет.

Им оказалась рука, изготовленная Миллером накануне ночью.

Дикинсон вышел из‑ за камеры и с восхищением осмотрел этот искусственный обрубок. Он не переставал удивляться тому, как мастерски Миллер имитировал живые органы.

Пока специалист по киноэффектам приворачивал искусственную руку ремнем к плечу Брейди, режиссер объяснил, как он собирается снимать следующий эпизод.

На это ушло меньше пяти минут.

Брейди, исполняющий роль одного из «астроканнибалов», в этой сцене должен был схватиться с Салливаном в палате сиротского приюта, где Салливану предстояло отрубить «каннибалу» руку. Дикинсон намеревался в одном кадре запечатлеть, как Салливан замахивается и бьет топором, и уже в следующем кадре отсеченная рука должна была отлетать от плеча. Чтобы правдоподобность происходящего была полной, двоим помощникам следовало в этот момент дернуть за привязанные к руке и тщательно замаскированные веревки. Миллер поместил в обрубок три‑ четыре мешочка с кровью, которые должны были лопаться при взрыве дистанционно управляемых пиротехнических патронов в ту минуту, когда обрубок попадал в объектив камеры.

– На этом мы отрубаемся, – улыбнулся Дикинсон. – Прошу прощения за такой каламбур.

Миллер согнулся под рукой, еще раз проверяя заряды, его глаза беспокойно блеснули – в памяти всплыла картина недавней катастрофы.

– Готово, – сказал он, отступая назад.

– Я очень признателен тебе, Фрэнк, за то, что ты сумел так скоро вернуться к работе, – сказал Дикинсон, когда исполнители и съемочный состав заняли свои места.

Миллер лишь слегка пожал плечами и осторожно потер левый глаз: зрение опять ухудшилось.

– Прости, что пришлось побеспокоить тебя вчера вечером, но такие сцены грешно выкидывать, – добавил режиссер.

– Все в порядке, – ответил специалист по киноэффектам, рассматривая пульт управления, который он держал в одной руке. В другой у него была фляжка.

– Так, – рявкнул Дикинсон. – Все готово? Операторы, вы готовы?

Съемочная площадка откликнулась нестройным хором.

– Все... «Хлопушка»! – заорал Дикинсон, подталкивая вперед Салливана. – Начали!

Салливан приблизился к Брейди, который стоял перед камерой, согнувшись и свесив руки ниже колен.

Миллер напряженно следил за разыгравшимся перед ним действием, успевая бросить взгляд в сторону – не заметны ли веревки, прикрепленные к бутафорской руке. Он отхлебнул из своей фляжки, кося одним глазом на Салливана, а другим – на двух замерших в ожидании помощников, стоящих справа от него и в кадр не попадающих.

Салливан занес топор.

Брейди бросился на него.

Топор со свистом рассек воздух и опустился на плечо Брейди.

– Стоп! – приказал Дикинсон, и Салливан отступил на пару шагов назад, все еще держа в руке топор. – Теперь – вторая камера! Мне нужен промежуточный кадр, где Кевин с отсеченной рукой.

Свет снова убавили, заработали камеры, и Брейди оказался в кадре один, изображая муки адской боли от удара топора, отрубившего ему руку.

Он слышал, как порвалась ткань на его куртке, и в ту же секунду по сигналу Миллера двое помощников сильно потянули за невидимые веревки, увлекая в сторону отсеченную руку. Когда она ударилась о землю, Миллер нажал нужную кнопку на пульте дистанционного управления, и пакетики с кровью стали лопаться, забрызгав обтянутый латексом обрубок липкой жидкостью. Бутафорская кровь ударила фонтаном и из тонких трубочек, закрепленных на плече Брейди, и актер, памятуя инструкции, схватился уцелевшей рукой за имитируемую рану, из которой продолжал извергаться кровавый поток.

– Стоп! – снова рявкнул Дикинсон, и съемочная площадка снова озарилась светом. – Превосходно! – хлопнул он Миллера по плечу. – Теперь мне нужно снять, как топор вонзается в плечо, под разными углами. – Дикинсон обернулся к Салливану.

Миллер бережно, как подготавливаемое к длительному хранению сокровище, поднял отрубленную руку и принялся заворачивать ее в полотенце.

– Вызови меня, когда все будет готово к следующей сцене, – сказал он Дикинсону. – Я буду в гримерном фургоне.

Режиссер кивнул и занялся установкой камер для повторной съемки нападения Салливана на «астроканнибала».

Миллер побрел со съемочной площадки и у выхода еще раз приложился к своей фляжке. Выйдя на улицу, он окунулся в море солнечного света и невольно прикрыл глаза рукой, оберегая их от палящих лучей утреннего солнца. Вытащив из заднего кармана джинсов темные очки, поспешно надел их и почувствовал, как спало напряжение в глазах, защищенных от неумолимого сияния.

Миллер пересек площадку для стоянки машин, сквозь подошвы ботинок проникал жар от раскаленного бетона. С искусственной рукой под мышкой он некоторое время перебирал ключи и, найдя ключ от фургона, вошел в гримерную. Внутри стоял полумрак, и Миллер облегченно вздохнул, наслаждаясь приятной прохладой. Осторожно положил отсеченную руку на один из столиков и присел рядом на диванчик. Снова отпил из фляжки и сунул ее в задний карман.

Взгляд его упал на лежащий под столом плотно закрытый и запертый на ключ кожаный саквояж. Даже застегнутая молния была на замочке.

Сильный запах кожи.

Миллер долго в задумчивости смотрел на саквояж, затем придвинул его к себе и, порывшись в карманах, достал крошечный ключик. Открыв замочки, спрятал ключ обратно в карман и медленно потянул за молнию. Молния тихонько похрустывала, металлические зубы разжимались, все шире раскрывая пасть – чрево саквояжа.

Внутри, как в гибком гробике, лежала идеальная копия тельца ребенка, которому не было и восьми месяцев.

Миллер склонился над неподвижной фигуркой в саквояже, и его взгляд встретился с гипнотически застывшим взглядом ребенка, слепо взиравшего на мир стеклянными шариками глаз.

Он в последний раз критически осмотрел безжизненное тело и так же медленно застегнул молнию.

Подняв саквояж, Миллер вышел с ним из фургона‑ гримерной.

* * *

– Ты уверен, что сумеешь отснять это с одного захода, Фил? – спросил специалист по киноэффектам, открыв стеклянную дверцу микроволновой печи.

Ребенок лежал там, свернувшись, как мертворожденное дитя этого стального чрева.

– Невероятно! – воскликнул Дикинсон. – Так похоже!

Вид этого крошечного создания, казалось, загипнотизировал его.

Словно пропустив мимо ушей комплимент, Миллер опрокинул в рот фляжку, с которой не расставался.

– Будем продолжать? – спросил он и закрыл дверцу, увидев приближающуюся камеру.

Оператор стал наводить резкость на лежавший в печи муляж.

– Как все это будет выглядеть, Фрэнк? – поинтересовался Дикинсон. – Ты опять снабдил изделие взрывными устройствами? – И он кивнул на ребенка.

Миллер ответил едва заметным кивком.

– Включай печь и сам увидишь, что произойдет, – буркнул он, снова отпивая из своей фляжки.

Миллер отступил за камеру, объектив которой был нацелен на микроволновую печь и ее обитателя, как огромный телескопический прицел.

– Ну, пошел, – махнул Дикинсон оператору. – Начали!

– Снимаю! – отозвался оператор.

Дикинсон протянул руку к регулятору температуры микроволновой печи, оставшемуся за кадром, и повернул его.

Кожа ребенка в стальном гробу, казалось, начала розоветь.

Режиссер подвернул регулятор.

200 ватт.

Теперь жар от печи ощутили уже все, кто стоял вокруг нее.

300 ватт.

Миллер сделал еще глоток виски и увидел, что кожа ребенка приобрела темно‑ бурый оттенок. Это, понял он, означало, что тело зажаривается изнутри.

400 ватт.

Два ассистента, один из которых – женщина, замерли в оцепенении, глядя на то, как безжизненная фигурка ребенка вдруг скорчилась, как будто в ней еще сохранились какие‑ то остатки жизни.

500 ватт.

Кожа ребенка постепенно сморщивалась, и, приглядевшись, Миллер заметил, что тело едва заметно колеблется, как будто внутренние органы, расплавившись под воздействием высокой температуры в печи, стали закипать. Ребенок словно содрогался.

600 ватт.

Миллер ждал.

Тельце в печи вытянулось.

Один глаз расплавился в глазнице, когда температура стала неимоверно высокой.

700 ватт.

Миллер прикинул, сколько времени это еще займет.

Десять секунд. Двадцать.

Тельце ребенка забилось сильнее, кожа приобрела ярко‑ красную окраску. Рот открылся, как будто ребенок звал на помощь, и из всех отверстий хлынул пенящийся поток темно‑ коричневой жижи, словно чьи‑ то невидимые пальцы сдавили гигантский фурункул, из которого потек пузырящийся гной.

Послышался громкий омерзительный хлопок, тельце лопнуло, как плотный пузырь; куски мяса стали распадаться на глазах. Дымящееся месиво забрызгало внутри всю печь, кто‑ то из наблюдавших, зажав рот рукой, стремглав выбежал вон. Миллер как завороженный следил за тем, что делалось в печи. Теперь куски мяса быстро зажаривались при температуре, достигшей своего предела, растекшаяся жидкость испарялась.

Ответственный за спецэффекты, Миллер продолжал бесстрастно смотреть, даже не замечая, что вся съемочная группа уставилась на него.

Одни с изумлением.

Другие с отвращением.

Кинооператор не стал дожидаться сигнала Дикинсона. Он самовольно прекратил съемку, когда у него сильно свело в животе.

– Как это вам удается делать так чертовски правдоподобно? – спросил кто‑ то из ассистентов с побледневшим лицом.

– Профессиональная тайна, – ответил Миллер.

Он сделал большой глоток из фляжки и стал смотреть, как из‑ за дверцы печи вырываются клубы пара.

Запах шел отвратительнейший.

– Профессиональная тайна, – тихо прошептал специалист по киноэффектам.

Глава 22

Сидя в своей «гранаде», Миллер опустил оба солнцезащитных козырька, но мощный поток солнечных лучей каким‑ то образом все равно достигал его глаз. Он сильно моргал, щурился под темными стеклами очков, стараясь ослабить испепеляющий блеск стоящего в зените небесного светила.

Управляя машиной, он большим и указательным пальцами не переставал потирать переносицу, чтобы унять боль, раскаленным гвоздем впившуюся в середину лба. Часы на приборном щитке показывали половину третьего. Через пятнадцать минут его ждали в больнице, куда он ехал на контрольное обследование. Миллер сильнее нажал на педаль акселератора, до предела разгоняя автомобиль по почти пустынной дороге.

Он решил, что не вернется на работу после обеда. Дикинсон говорил, что будет снимать интерьер и обсуждать с ведущими актерами завтрашний съемочный день, так что Миллеру все равно делать там было нечего. После больницы он поедет домой. Перед тем как уехать со студии, он вымыл микроволновую печь, отскоблил прилипшие к стенкам этого металлического гробика куски запекавшегося в нем ребенка и собрал их в черный пакет для мусора, который он потом выбросил. Миллер отказался от всех предложений помочь ему, предпочитая заниматься этим в одиночку. Дикинсон сказал, что, по его мнению, подобная натуралистичность была достигнута благодаря какому‑ то жарочувствительному заряду, вмонтированному в макет ребенка, который сработал при достижении определенной температуры.

Миллер лишь усмехнулся про себя и пожал плечами: пусть, мол, режиссер остается при своем мнении.

Миллер не горел желанием выкладывать ему всю правду.

Он слегка притормозил, подъезжая к изгибу дороги, и чертыхнулся про себя: перед глазами поплыл туман. Не останавливая машину, Миллер на мгновение с силой сжал веки, надеясь, что пелена рассеется. Но дорога впереди по‑ прежнему оставалась в дымке.

Он выругался про себя и стал меньше давить на правую педаль.

– Ну же, проясняйся, – пробормотал он, снова сильно моргнув.

Зрение вернулось к нему быстро и с удивительной отчетливостью. Миллер улыбнулся и продолжал езду, заметив, что навстречу ему движется большой контейнеровоз. Уже за сотню метров слышался рев двигателя этого восемнадцатиколесного чудовища.

И вдруг – темнота.

– О черт! – воскликнул он, чуть не задохнувшись.

Внезапно беспросветная мгла окутала его. Он ослеп.

Не видел даже руки перед собой.

Машину стало кидать из стороны в сторону. Миллер, вцепившись в руль, пытался удержать ее, понимая, что чертов контейнеровоз раздавит его в лепешку.

Водитель грузовика лихорадочно сигналил, но Миллер едва справлялся с машиной, прижимая ее как можно ближе к краю дороги и опасаясь вообще потерять управление.

Может, резко тормознуть?

Сделай он это, машину закрутит волчком. Лучше съехать на обочину, возможно, заросли бирючины смягчат удар.

Если, конечно, грузовик не сомнет его раньше.

За его невидящими глазами мысли проносились с быстротой молнии. Помертвевший от ужаса, он до боли в руках сжал руль. И так же внезапно, как и пропало, зрение вернулось к нему.

Он снова видел.

Видел, что контейнеровоз всего в нескольких метрах от него.

Видел, что еще секунду‑ другую, и металлическая громадина врежется в его машину.

Миллер нажал на акселератор, развернул свою «гранаду» и бросил ее на живую изгородь вдоль дороги.

Грузовик пронесся мимо лишь в нескольких сантиметрах от хвостовой части машины, и Миллер услышал громкий свист его пневматических тормозов; чертова колесница, сильно вибрируя, остановилась.

Сам же он, резко надавив на тормоз, всем телом уткнулся в рулевую колонку и теперь от удара тяжело дышал. С трудом откинулся на сиденье, боковым зрением заметив бегущего к нему водителя грузовика.

Дверца машины Миллера резко распахнулась.

– Какого черта? – закричал водитель, однако при виде белого как мел Миллера осекся и продолжал примирительно: – Ты мог бы проститься с жизнью.

Миллер не ответил; сняв темные очки, аккуратно протер глаза.

– Ничего, обошлось? – поинтересовался водитель. Миллер кивнул.

– Может, вызвать «скорую» или еще что сделать?

Специалист по киноэффектам отрицательно качнул головой.

– Нет, не надо, – сказал он, и водитель грузовика уловил запах виски в его дыхании.

– Ты что, пил? – резко спросил он.

– Не настолько, чтобы было заметно. Во всяком случае, причина не в этом.

– Напиваются до чертиков, а потом садятся за руль. Вот из‑ за таких, как ты, и гибнут люди, – рявкнул водитель грузовика.

– Говорю же, это не от выпивки, – буркнул Миллер, подняв глаза на водителя. Ему никак не удавалось успокоить дыхание. Он опустил веки и, посидев с закрытыми глазами, стал медленно приоткрывать их, опасаясь, как бы снова не наступила слепота. Но свет не пропал, и очертания предметов не были размыты.

– Ты уверен, что «скорая» не нужна? – повторил свой вопрос водитель грузовика.

– Все нормально, – сказал Миллер, заводя двигатель.

Водитель грузовика отошел, давая Миллеру возможность выехать задним ходом обратно на дорогу. Он еще долго смотрел вслед удалявшейся «гранаде» и, лишь когда она скрылась за поворотом, покачал головой и побрел к своему грузовику.

– Проклятый маньяк, – ворчал про себя водитель, забираясь в кабину.

Миллер тряхнул головой и приложил два пальца к левому глазу. Глаз дергало, как при нарыве. Проклятье! Он сглотнул, почувствовав, что все лицо покрылось пленкой пота. Хорошо бы знать, произошло ли это от только что пережитого, когда он был на волосок от смерти?

Или от предчувствия, что слепота может обрушиться на него снова и без всякого предупреждения?

Он продолжал ехать.

Глава 23

Доктор Джордж Кук загнал свою «ауди» на стоянку, выключил двигатель и выбрался из машины.

Движение на дороге оказалось более оживленным, чем он рассчитывал, садясь за руль, к тому же он попал в пробку, когда примерно в миле от него на дороге перевернулся трактор, и он вынужден был сидеть больше получаса в ожидании, пока вызывали помощь. Его рубашка липла к потному телу, и он все время поводил плечами, стараясь освободиться от неприятного ощущения. Он решил, что, как только войдет в дом, первым делом примет душ. Времени у него было достаточно, чтобы вымыться и переодеться, прежде чем вернуться обратно в больницу.

Он зашагал по усыпанной гравием дорожке, камешки хрустели под ногами. Справа на деревьях щебетали птицы, укрывшись от солнца в тени широких листьев. В конце дорожки была высокая ограда, а по обе стороны от нее – хорошо ухоженные лужайки. Он платил человеку по имени Даг Уолш, чтобы тот присматривал за садом. У самого Кука, естественно, времени на это не хватало, а его жена Хелен вообще не была любительницей копаться в саду.

Хелен держала небольшой магазин дамской одежды в городе, но в последние несколько месяцев она совсем потеряла к нему интерес и предлагала продать свою долю акций в этом бизнесе своей компаньонке.

Кук спрашивал ее, чем она будет заниматься, когда ей не придется ездить в этот магазинчик, но жена была непреклонна в своем стремлении бросить работу. К счастью, его жалованья с лихвой хватало им обоим на жизнь и на содержание двух детей в пансионе.

Обратной стороной ладони Кук провел по лбу и, отдуваясь, почувствовал, что она стала влажной от пота. Небо было безоблачным и высоким, и только следы двух реактивных самолетов нарушали небесную чистоту.

Подойдя к парадной двери своего дома, он посмотрел вверх: плющ разросся и густо облепил все стены. Пора напомнить садовнику, чтобы он навел здесь порядок. Кук пошарил в карманах брюк в поисках ключей и огляделся вокруг.

Дверь гаража была слегка приоткрыта.

Нахмурясь, он сунул найденный ключ от парадной двери обратно в карман и побрел к гаражу. Подойдя к двери, заглянул в гараж.

Там стояла машина Хелен. Кук еще больше нахмурился.

Обычно в такое время она не возвращалась домой с работы – не было еще и трех часов. Так откуда же здесь эта машина? Доктор вошел в гараж и коснулся рукой капота машины. Он был холодным. Очевидно, что машина не использовалась днем вообще. Доктор удивленно хмыкнул, капля пота потекла по его щеке, но он, не заметив ее, повернулся и направился к двери, соединявшей гараж с кухней.

Дверь была заперта.

Кук торопливо достал связку ключей, выбрал нужный и вошел в приятную прохладу кухни. Он молча постоял, прислушиваясь, не донесется ли какой‑ нибудь звук из комнат.

Ничего не слышно.

Он открыл дверь кухни и вышел в столовую, которая тоже была пуста. Равно как и гостиная.

Возможно, машина не заводилась, и Хелен поехала на работу на такси. Он решил позвонить в магазин, чтобы удостовериться.

И в то же мгновение, повернувшись к телефону, он увидел ее туфлю, лежащую рядом с диванчиком.

Кук нервно сглотнул.

Подняв ее, он заглянул через полуоткрытую дверь в прихожую: вторая туфля валялась внизу у лестницы.

Доктор ринулся в прихожую, держа в руках первую туфлю, и остановился у нижней ступеньки, взглянув вверх на лестничную площадку.

Медленно ступая, он начал подниматься по лестнице.

Лишь пройдя половину пути, он услышал первые звуки.

На мгновение Кук оцепенел: сверху до него долетали шум бурного дыхания и тихие стоны. Стремглав взбежав по лестнице, он остановился на площадке и перевел дыхание, прислонившись к перилам.

Прислушался.

Звуки не прекращались, теперь к ним присоединились и другие. Мягкие, скользящие, иногда дополненные вздохом, без всякого сомнения – женским.

Кук приблизился к спальне слева, у порога прислушался и заглянул внутрь сквозь щель между дверью и косяком.

Он помрачнел и решительно толкнул дверь.

Оба были голые.

Его жена лежала на спине, скрестив ноги на ягодицах Дага Уолша, в то время как тот плавно сновал туда‑ сюда. Они настолько были захвачены порывом страсти, что ни один не слышал, как вошел доктор и остановился в дверях, как соглядатай, зажав в руках туфлю жены. Глядя исподлобья, он видел, как спина Уолша блестит от пота, как напрягаются его мышцы при каждом проникновении. И каждое проникновение доставляет Хелен Кук новое удовольствие, от которого она корчится и млеет. Руками она подталкивала его в спину и ягодицы, добиваясь, чтобы сила его эрекции проникла в нее как можно глубже, стремясь усилить то огромное наслаждение, которое они, видимо, испытывали. Хелен принадлежали те тихие стоны, которые доктор услышал на лестнице. Уолш отвечал ей какими‑ то всхлипами, совпадавшими с его мощными рывками в ее тело.

Кук оцепенел перед открывшейся его взору картиной.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он, наконец, смог пошевелиться.

Когда Кук двинулся вперед, глаза его жены открылись, и за эту короткую секунду она увидела его. Рот Хелен от удивления и страха открылся, с ее влажных губ сорвался легкий вскрик, который Уолш принял за очередное свидетельство того удовольствия, которое он ей доставлял.

В следующее мгновение он почувствовал, как чьи‑ то сильные руки схватили его за лодыжки.

От неожиданности Уолш закричал. Кук яростно дергал его за ноги, стаскивая с Хелен. С силой, которой он в себе не предполагал, доктор приподнял Уолша и сбросил его на пол рядом с кроватью. Когда тот попытался подняться на ноги, Кук с искаженным злобой лицом метнул в него туфлю, которую он все еще продолжал сжимать в руке. Каблук, как стилет, рассек кожу и вонзился Уолшу в плечо. Брызнула кровь. Уолш попробовал перекатиться на бок, но Кук опередил его, сильно ударив ногой в живот, – садовник скрючился от боли.

Хелен сидела на постели, тело ее было влажным от пота. А соски еще упруги от того недавнего внимания, которое им оказывалось. Темные волосы липкими прядями падали ей на лицо.

– Перестань! – закричала она, увидев, как ее муж схватил Уолша за волосы и поволок по полу, запрокинув ему голову назад. Но Кук уже мощным боксерским приемом ударил парня по лицу. С рассеченной нижней губой он с размаху ударился головой о туалетный столик.

– Джордж, оставь его, ради Бога, – умоляла Хелен, беспомощно взирая на то, как ее муж поднял Уолша на ноги и дважды ударил его по животу. Парень рухнул как подкошенный, а когда в следующую секунду сделал слабую попытку подняться, получил от Кука пинок в пах. Издав дикий вопль и поджав колени, Уолш схватился за ушибленный член, но Кук рывком поднял его и вытолкал за дверь спальни на лестничную площадку.

– Убирайся отсюда! – заревел доктор, возвращаясь в спальню за одеждой Уолша. Скомкал ее и бросил вниз, пихнув садовника ей вслед на лестницу.

На верхней ступени Уолш пошатнулся, чуть было не упав, но схватился за перила и стал спускаться вниз, ноги его дрожали, одной рукой он придерживал свой болезненно пульсирующий половой орган.

– Увижу тебя еще раз – убью! – прогрохотал Кук ему вслед.

Уолш остановился, чтобы натянуть на себя джинсы.

– Вон отсюда! – орал доктор, глядя, как молодой человек, шатаясь, выходил из дома.

Из спальни доносились рыдания жены. Кук слышал, как она несколько раз повторила имя Уолша. Он с такой силой сдавил рукой перила, что побелели костяшки пальцев, а в висках застучало.

– Заткнись! – приказал он. От гнева у него перехватило дыхание.

Постояв минуту‑ другую, пытаясь собраться с мыслями, Кук быстро спустился по лестнице в гостиную. Открыв бар, налил себе большую порцию бренди и одним махом осушил стакан. Желудок обожгло, но он, вытерев губы тыльной стороной ладони, налил еще.

Через минуту в дверях появилась Хелен в запахнутом халате. Лицо ее уже не лоснилось от пота, но косметика, размытая слезами, растеклась, оставив на щеках и под глазами грязные пятна. Дрожащей рукой она провела по своим спутанным волосам и отвела глаза, встретившись с ненавидящим взглядом Кука.

Он хотел было что‑ то сказать, но не смог. При таких обстоятельствах лучшим средством общения было молчание.

– Джордж... – начала Хелен Кук, делая шаг по направлению к нему.

– Заткнись, Хелен, – прошипел он. – Не говори ничего. Ни слова.

Он допил остатки из стакана и грохнул им об стол с такой силой, что стакан треснул.

Кук стремительно направился в кухню, оттуда – в гараж.

Хелен окликнула его, пытаясь задержать, но Кук даже не обернулся. Стиснув зубы так, что желваки на скулах заиграли, он прошел через гараж во двор, залитый солнцем. За дверью он вдруг отшатнулся, словно натолкнувшись на плотную стену жара, вдохнул в себя побольше воздуха, стремясь успокоиться. Куку хотелось кричать, громко излить свой гнев, но что‑ то удерживало его; он зашагал по дорожке из гравия к своей машине, постоянно сжимая и разжимая кулаки. На двух пальцах у него была содрана кожа – не иначе, от зуботычин Уолшу. Рукав рубашки был в крови. Красные пятна успели высохнуть на ткани.

Кук подошел к своей «ауди» и сел за руль. Где‑ то в глубине сознания мелькнула мысль: что же его все‑ таки привело сегодня домой? Может быть, ему нужны были какие‑ то записи? Что‑ то надо было проверить в справочниках? Вспомнить не удавалось. Перед глазами стояли переплетенные, потные тела Уолша и Хелен. Можно было только догадываться, сколько подобных свиданий было раньше. Сколько до этого было совокуплений, сколько измен.

Кук со злости ударил по рулевому колесу, затем протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Мотор заурчал, машина тронулась.

Жара вдруг стала занимать его меньше всего.

* * *

Даг Уолш наблюдал, как отъехала «ауди», глаза его недобро сузились и холодно блестели.

– Дешевый подонок, – пробормотал он, облизывая языком глубокую рану на нижней губе. Почувствовав на языке кровь, сплюнул через открытое окно своего «датсуна». Сидя за рулем в одних лишь джинсах, он потер ушибленный бок, по которому уже начал растекаться фиолетовый синяк.

– Подонок, – прошептал он еще раз.

Когда он поднял голову, «ауди» уже скрылась за поворотом.

Уолш завел двигатель, включил передачу и рванул с места.

Он держался на безопасном расстоянии от «ауди», так что Кук, даже взглянув в зеркало заднего вида, не мог разглядеть лицо своего преследователя.

Уолш крепче ухватился за руль и продолжал погоню.

Глава 24

– Следите глазами за светом.

В затемненном кабинете было непонятно, откуда доносились слова. Миллер послушно следил за движением светового луча у себя перед глазами.

– Реакция зрачков хорошая, – сказал Томпсон, то удаляя узкий луч от глаз Миллера, то направляя его поочередно на каждый глаз. – Возникали у вас какие‑ нибудь неприятные ощущения? Что‑ то вас беспокоит?

Миллер судорожно сглотнул, вспомнив приступы слепоты, последний из которых случился с ним всего лишь полчаса назад. Потом еще этот инцидент с фотографией Кука. Эта аура...

– Ничего, – соврал он.

Томпсон осторожно оттянул вниз нижнее веко левого глаза Миллера, осмотрел слизистую оболочку и с удовлетворением отметил ее ярко‑ красную окраску. Он отметил также густую сеть вен, змейками вьющихся вверх от нижней части глаза. Некоторые вены, похожие на усики, несколько припухли, и Томпсон стал изучать их более пристально.

– Вы действительно не ощущали никакой боли в этом глазу? – недоверчиво спросил доктор.

– Послушайте, главное – я вижу! – воскликнул Миллер. – Все остальное не важно. Я знал, что могут возникнуть осложнения, и был готов к этому.

– Так вы говорите, что осложнений не было?

– У меня все в порядке, доктор. Вы удовлетворены?

– Известно ли вам, что поначалу я был против операции? – спросил Томпсон.

– Я этого не знал, но все равно это бы не изменило моего решения, – сказал Миллер. – Мне грозила слепота, понимаете?

– Глаз, который мы пересадили...

Миллер резко оборвал его:

– С ним все в порядке! Я отменил заказ на белую палку, а собаки‑ поводыри слишком прожорливы. Вы вернули мне зрение, и это единственное, что имеет значение.

– Но ведь это же ваше будущее, мистер Миллер, – сказал Томпсон, подходя к окну и раздвигая шторы.

Он не заметил, как Миллер слегка прикрыл глаза, когда солнечный свет проник в помещение.

Доктор вернулся к своему столу, его место у окна занял Миллер. Его внимание привлекла стоянка автомашин внизу.

– А что бы вы сделали, если бы началось отторжение пересаженного глаза? – поинтересовался он.

– Пришлось бы его удалить, – без обиняков ответил Томпсон.

Миллер почти незаметно кивнул, не отводя взгляда от бетонированной площадки внизу.

* * *

Джордж Кук поставил свою «ауди» на отведенное ему место на больничной стоянке. Выключив двигатель, он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Какое счастье, что сегодня у него не было операций! В голове проносились обрывки мыслей и планов. Гнев и обвинения переполняли его. Хирург снова посмотрел на содранную кожу на пальцах и принялся их машинально сгибать и разгибать.

Довольный тем, что Кук все еще ни о чем не догадывается, Даг Уолш загнал свой «датсун» между двумя стоящими на стоянке машинами метрах в шестидесяти от машины хирурга. Его нога еще давила на педаль акселератора, поддерживая работу двигателя на холостом ходу, и он продолжал следить за Куком из своего убежища.

* * *

– Хорошо бы вам снова прийти к нам на осмотр недельки через две, мистер Миллер, – сказал Томпсон, делая какие‑ то пометки на листе бумаги. – А если глаз будет беспокоить – и раньше.

Миллер, казалось, пропустил это мимо ушей. Его взгляд был прикован к фигуре Джорджа Кука, который в эту минуту запирал свою машину.

– Мистер Миллер, – окликнул его Томпсон.

– Я слышу, – отозвался Миллер, не спуская глаз с Кука: хирург пересекал стоянку, направляясь к главному входу больницы.

* * *

– Сейчас увидим, кто паскуда, – рявкнул Даг Уолш, глядя, как Кук проходит по площадке. Парень включил скорость, крепко обхватил руль и нажал на акселератор.

«Датсун» сорвался с места, как пуля, летящая к цели.

Миллер с высоты десятого этажа мог только видеть, как машина с разгона врезалась в Кука.

И, несмотря на то, что в кабинете Томпсона было жарко, вдруг почувствовал, как внутри у него все похолодело.

Ему показалось, что машина мчалась на Кука со скоростью под сто километров.

Глава 25

Джордж Кук успел лишь обернуться, прежде чем был сбит.

За эту долю секунды он не смог бы заметить, что за рулем, пригнувшись и злорадно усмехаясь, сидел Даг Уолш.

Машина врезалась в него с бешеной силой: от удара доктора подбросило в воздух, как тряпичную куклу. В воздухе его тело перевернулось и, упав на крышу машины, соскользнуло на землю. Ударившись о горячий бетон, Кук потерял сознание, его мозг успел зафиксировать только, что машина остановилась в нескольких метрах от места наезда. Мутнеющим взглядом он заметил клубы дыма из‑ под задних колес, когда машина дала задний ход, завершая свое дьявольское дело.

Голова Кука попала под колесо, череп хрустнул, как ореховая скорлупка, лицо и верхняя часть туловища превратились в кроваво‑ красное месиво. Тугие серые сгустки мозгов выползали из‑ под жерновов шин. Другим колесом Куку отрезало ступню. Вокруг хирурга растеклась огромная кровавая лужа, но, к счастью, к этому времени он уже давно не чувствовал боли. Уолш во второй раз переехал тело.

Машина забуксовала на крови, но Уолш с остервенением развернул ее и направил прямо по позвоночнику мертвеца. Послышался громкий треск ломающихся позвонков, и тело, которое до этого неистово дергалось, разом прекратило свои страшные корчи.

После того как Уолш сделал задний ход, снова проехался по трупу, от него остались одни лохмотья. Кровь, раздробленные кости, вытекшая желчь и раздавленные внутренности, от которых поднимался пар, были растащены колесами машины на несколько метров во все стороны.

Кровавые следы шин образовали замысловатый узор на бетонированной площадке.

Но вот автомобильная стоянка стала наполняться другими звуками.

Крики. Визги.

Какая‑ то женщина, потеряв сознание, плашмя упала на землю, ее маленький сын застыл в оцепенении при виде потеков жира и плоти на бетоне.

Где‑ то в глубине больницы загудел сигнал тревоги.

Фрэнк Миллер бесстрастно взирал на происходящее с десятого этажа.

Услышав шум и крики, Томпсон подошел и встал рядом с ним. И в ужасе отшатнулся, увидев внизу кровь и куски расплющенного мяса.

– Это – Кук, – коротко сказал Миллер.

– Что произошло? – Томпсон схватился за голову. И, не дослушав ответа, заторопился к выходу.

– Спешить некуда, – холодно заметил Миллер. – Теперь понадобятся не носилки, а ведро, чтобы собрать останки.

Поколебавшись секунду, Томпсон вышел за дверь, предоставив Миллеру в одиночестве наблюдать за жуткой сценой. «Датсун» остановился в стороне, и сейчас два дюжих санитара выволакивали из нее Уолша. Выходя из машины, он поскользнулся на растекшейся повсюду крови, но это его, как показалось Миллеру, ничуть не смутило. Уолш взглянул на раздавленное тело Кука и улыбнулся. До Миллера донеслись обрывки фразы, брошенной убийцей в сторону трупа, но с высоты его наблюдательного пункта разобрать, что он сказал, было невозможно.

Специалист по киноэффектам вытащил из кармана своей куртки фотоаппарат со вспышкой и телескопическим объективом, которые были всегда при нем, три раза сфотографировал сгрудившихся внизу людей и положил фотоаппарат обратно в карман. Подцепив большим пальцем воротник, перекинул куртку через плечо и вышел.

* * *

Изображения стали постепенно принимать четкие очертания, когда Миллер с помощью пластмассового пинцета опустил снимки в проявитель. Он обработал отпечатки в фиксаже, затем промыл их и положил на полочку над раковиной. Снимки раздавленного тела Кука получились превосходно.

Миллер стряхнул последние капли воды с одной фотографии и принялся детально ее изучать, пристально вглядываясь в то, что осталось от доктора. В левой стороне снимка, затерянный в толпе, Даг Уолш бесстрастно разглядывал свою жертву, вернее, то место на стоянке, где он раздавил уже мертвое тело.

Миллер взглянул на второй снимок. Затем на третий.

Он вздохнул и слегка тряхнул головой, затем подошел к письменному столу и порылся в ящике, ища то, что ему было нужно.

Сидевшая справа на стуле женщина с ободранной кожей безмолвно следила за ним своими невидящими глазами; проходя мимо нее, Миллер заметил свое отражение в этих стеклянных шариках. Еще одна жертва с местами обуглившимся в пламени пожара телом безучастно смотрит, как создавший ее мастер озабоченно роется в ящике стола.

Наконец специалист по киноэффектам нашел то, что искал.

Он вытащил фотоснимки, где был запечатлен вместе с Джорджем Куком, и положил их на письменный стол.

Внимательно рассмотрев, Миллер закрыл левый глаз и снова взглянул на них.

Ничего не изменилось.

Он прикрыл правый глаз.

Вокруг Кука появился светящийся контур. Как будто его кожа светилась призрачным светом.

Миллер обвел светящийся контур, потом проделал это и на другой фотографии.

Миллер недоуменно покачал головой и взял со стола стакан виски, который он заблаговременно налил себе. Не сводя глаз со снимков, отхлебнул из стакана, ощущая, как виски обожгло желудок.

Вопрос продолжал мучить его.

Что такое эта аура?

Он фотографировал Кука меньше недели назад, а теперь этот человек мертв.

Убит.

Он взглянул на снимок, на котором хирург весело улыбался в объектив. Перевел взгляд на только что отпечатанную фотографию. Доктор лежит в луже собственной крови, тело его изуродовано до неузнаваемости.

Миллер долго еще рассматривал фотографии, пытаясь найти объяснение тому фантастическому свечению, что неизменно присутствовало на всех изображениях Кука.

И только удивленно пожимал плечами.

Глава 26

Инспектор сыскной полиции Стюарт Гибсон сидел в своем кабинете, откинувшись на спинку кресла, и тер глаза. Он долго держал их закрытыми, словно надеясь, что, когда он их снова откроет, кипа бумаг перед ним растворится. Ничуть не бывало! Гибсон устало потянулся к планшету, на котором делал записи.

Из одного угла стола на него смотрела фотография жены с двумя детьми, которая сейчас легко могла затеряться в ворохе материалов, приготовленных Гибсоном для более тщательного изучения.

Он читал вслух свои записи, голос его звучал уныло в тишине кабинета.

– " Питер Мануэль. Казнен 11 июля 1958 года. Отличался тем, что убивал целыми семьями, производя выстрелы в головы своих жертв во время сна из пистолета 38‑ го калибра".

Гибсон потянулся за чашкой кофе, едва удерживавшейся на самом верху высокой стопки папок. Отхлебнул и поморщился: кофе успел остыть.

– " Марк Форрестер. Застрелен в голову во время сна. Орудие убийства – пистолет 38‑ го калибра".

В записи стояла дата – 3 июля, то есть всего две недели назад.

Гибсон обвел указательным пальцем по ободку чашки и продолжил чтение своих записей.

– " Джон Джордж Хей. Убийца, применявший кислоту. Казнен 6 августа 1948 года. Обливал свои жертвы кислотой.

(Против фамилии Хея стояла еще одна фамилия – жертвы. ) Николас Блейк. Избит, затем облит серной кислотой. Убит 5 июля сего года".

И так далее: фамилии убийц вперемежку с фамилиями их жертв – каталог злодеяний, составленный аккуратной рукой Гибсона.

– " Денис Нильсен. Арестован 9 февраля 1983 года за убийство путем удушения и расчленения 15 мужчин.

Вильям Янг. Убит 7 июля. Задушен и расчленен большим ножом для разделки мяса.

Джон Реджиналд Халлидей Кристи. Повешен 15 июля 1953 года за убийство путем удушения не менее шести женщин.

Анжела Грант. Убита 11 июля. Задушена.

Патрик Дэвид Макей. Арестован 23 марта 1975 года за убийство топором отца Антония Крина.

Луиза Тернер. Убита 16 июля. Забита насмерть куском свинцовой трубы".

И заканчивался этот скорбный список такой записью:

" Питер Сатклифф. Йоркширский потрошитель. Арестован 2 января 1981 года. Второй жертве нанес многочисленные удары ножом в живот и пах.

Бернадетта Эванс. Убита 20 июля. Многочисленные удары ножом в живот и пах".

Гибсон еще раз пробежал глазами последнюю запись, отмечая несомненную связь между убийствами.

Убийца имитировал способы убийства, применявшиеся некоторыми известными в криминальной истории преступниками.

Возникал вопрос: зачем?

И более важный: можно ли обезвредить его до того, как он доведет свой счет до семи?

Глава 27

Она тихо постанывала в его объятиях и чувствовала, как его рука скользнула ей под халат. Быстрые пальцы коснулись ее груди, и сосок под опытной и ласковой рукой напрягся. Она обвила рукой его шею, прижавшись к нему всем телом, и ее язык нырнул во влажное тепло его раскрывшихся губ. Он ответил с жадностью, ощутив под джинсами первые признаки эрекции.

Они стремительно отпрянули друг от друга, когда в дверь фургона кто‑ то три раза громко постучал.

– Черт! – в сердцах бросила Лиза Ричардсон, торопливо затягивая пояс халата вокруг талии. Она отвернулась и уселась поближе к зеркалу, занявшись изучением своего лица. В свои тридцать пять она была, мягко говоря, «хорошо сохранившейся». Пятнадцать лет в качестве одной из ведущих актрис страны не очень сказались на ней: морщин на ее лице было куда меньше, чем у других женщин ее профессии. Тело ее тоже сохранило прежние юные формы. Она была высокой, с пышной грудью, что особенно было заметно на фоне узкой талии и бедер. Приятные черты лица, каштановые волосы до плеч, заколотые сверху, на лбу шелковистая челка. Глаза, как кусочки изумруда, лучились скрытым озорством.

Лиза Ричардсон находилась в трудном для актрисы возрасте. Слишком молода, чтобы играть характерные роли, и уже старовата для «невинности с глазами‑ росинками», а этого она переиграла за свою актерскую жизнь немало. Приходилось сниматься в фильмах наподобие «Астроканнибалов». Это была уже вторая роль с начала года, причем первая – приключенческая – картина оказалась такой низкопробной поделкой, что с треском провалилась как в Штатах, так и в Европе. Лиза участвовала в двух телевизионных шоу в Штатах, но импресарио убедил ее сыграть роль в этом фильме ужасов преимущественно ради денег, а здесь, как ни странно, платили хорошо.

Да и другие блага сулили эти съемки.

Сейчас она сидела и смотрела как раз на одно из них.

Колин Робсон был на четыре года моложе Лизы – атлетически сложенный, ценивший свою ответственную должность помощника режиссера. Их связь с Лизой длилась шесть последних недель, и ни один из них не предпринимал усилий, чтобы скрыть этот факт. Он был не связан супружеским обетом, а ее муж находился в Америке. Да и кому, к черту, какое дело?

Робсон подошел к двери фургона, открыл ее и, выглянув, увидел Фрэнка Миллера.

– Ба, какой сюрприз! – съязвил Миллер. – Подумать только, ты здесь, и все такое.

– Что ты хочешь, Фрэнк? – вяло спросил Робсон.

– Мне нужна очаровательная мисс Ричардсон. – Миллер помахал перед его носом сценарием. – Тебе должно быть известно, что после обеда ей предстоит появиться перед камерами. – Он слабо усмехнулся. – Надеюсь, вы этим и занимались – репетировали.

Робсон отступил назад, пропуская специалиста по киноэффектам в фургон, и зло прищурил глаза, глядя на широкую спину Миллера.

– Зайдите, пожалуйста, ко мне в гримерную, – сказал Миллер с такой вежливостью, на которую только был способен. – Грим очень сложный, а я оставил там все свои записи.

– Я говорила Дикинсону, что не собираюсь носить это дерьмо на своем лице, – сказала раздраженно Лиза. – Не знаю, почему он так настаивает.

– Но послушайте, Дикинсон придерживается сценария. Мне платят за грим, так что, если не возражаете, мне бы хотелось заняться своей работой. На вас, – добавил Миллер, глядя ей прямо в глаза.

– Может, позвоним Филу и спросим, так ли уж действительно ему нужен этот грим целиком? – вставил Робсон.

Слегка повернувшись и с жесткостью в голосе, Миллер заговорил:

– Мы что, будем открывать дебаты? Этого требует сценарий. Тут необходим определенный грим, не вижу смысла спорить. – И он отпил глоток из своей фляжки.

Вид у Лизы был обиженный.

Миллер снова обернулся к ней, и их взгляды встретились.

– Я сказала Филу, что не хочу носить этот грим. – Актриса поджала губы.

– Мне он ничего не говорил.

– Я думаю, Лизе виднее, – вмешался Робсон.

– Ты кто, помощник режиссера или, может, постановщик? – рявкнул на него Миллер. – Я пришел сюда выполнять свою работу. А как насчет вас: вы собираетесь работать или будете стонать весь день?

– Знаешь, Миллер, ты мог бы быть снисходительнее, если бы не пил так много, – сказал Робсон, показывая на фляжку.

– Я же не учу тебя, как прижимать прелестную Лизу, – ядовито заметил Миллер, – не учи и ты меня, сколько мне пить.

Лиза покраснела и вскочила.

– Вызовите Дикинсона, я не потерплю, чтобы гример разговаривал со мной таким тоном. Что вы из себя строите, Миллер? – зло бросила она.

– Ну, со мной эти ваши «звездные» штучки не пройдут, – ответил он. – Вы даже не бывшая, вы – никогда не бывшая.

– Подонок, – зашипела актриса, делая шаг к Миллеру.

– Убирайся отсюда, Миллер! – прорычал Робсон.

– Ты что, будешь драться со мной? – с вызовом воскликнул Миллер. – Ну, давай, сосунок, покрасуйся перед своей бабой. – В голосе Миллера слышалась ярость, и его действия свидетельствовали о том, что он не на шутку взбешен. Миллер схватил попавший под руку табурет и замахнулся им, как дубинкой. – Убью!

– Да ты спятил! – обомлел Робсон.

– Может, ты и прав, – согласился Миллер.

– Ладно, Колин, не заводись, – сказала Лиза. – Разумеется, он спятил. К тому же он и специалист‑ то никудышный. Я работала с гримерами получше...

Больше она уже не смогла ничего сказать.

С яростным ревом Миллер замахнулся и бросил табурет в актрису. Лиза с визгом упала на пол, чудом увернувшись от пролетевшего над ее головой табурета. Табурет угодил в зеркало, со звоном разлетевшееся на мелкие кусочки. Длинный осколок вонзился ей в левую руку, порезав до крови. Весь пол был усеян мелкими брызгами серебристого стекла. Миллер, подобрав большой осколок, с силой сдавил его, не замечая, что его острый край впился ему в руку. Кровь закапала из ладони и запястья, на мгновение в куске зеркала мелькнуло его перекошенное злобой лицо. Миллер подскочил к перепуганным любовникам, тыча осколком в грудь то одного, то другого.

– Да ты и в самом деле рехнулся, – выдавил из себя Робсон, косясь на острие стеклянного оружия в руке Миллера.

– Вызови полицию, Колин, – затараторила Лиза и ударилась в плач.

Робсон стоял как вкопанный, боясь отвести взгляд от стеклянного кинжала.

Наконец Миллер, словно опомнившись, бросил осколок на пол – тот разлетелся вдребезги. Он достал из кармана носовой платок, обмотал кровоточащую рану на ладони, повернулся и направился к выходу из фургона.

– Лучшего мастера, чем я, никогда не было, – сказал он прерывающимся от негодования голосом. – И никогда не будет.

Дверь за Миллером захлопнулась.

Робсон поспешно повернул ключ в замке и оглянулся: Лиза, бледная как полотно, дрожала всем телом. Однако Робсон не торопился успокоить ее, он стоял у двери, видимо, опасаясь, что Миллер вернется. Робсон тяжело вздохнул и вытер пот со лба.

Он почувствовал, что и у него дрожит рука.

Глава 28

Лифт медленно тащился вверх и с шумом остановился на пятом этаже. Двери открылись, и в лифт заглянул краснолицый мужчина в охотничьем костюме, поинтересовавшийся, вниз ли идет лифт.

Кен Роджерс вежливо улыбнулся и отрицательно покачал головой и, когда двери лифта снова захлопнулись, крепко прижал к груди коробку, упакованную в виде подарка. Прислонившись к стенке в углу кабины, он наблюдал, как на табло над его головой высвечивались номера этажей, мимо которых двигался лифт. На десятом этаже лифт снова остановился, Роджерс с коробкой под мышкой вышел в застеленный ковром коридор.

Коробка легла на стол ночного портье около пяти минут назад, появившись как по мановению волшебной палочки. Он вышел в туалет, а вернувшись, обнаружил ее на своем столе. Сверху была приколота записка: «Лиза Ричардсон».

И все. Только имя и фамилия. Ни номера комнаты, ничего больше. Кену пришлось оставить свое какао и справиться по журналу, проживает ли в отеле получатель подарка. Оказалось, что дама занимает номер 926. Переложив коробку на вытянутую руку, портье полюбовался мягкой оберточной бумагой и аккуратно завязанным бантом. Кто‑ то говорил ему, что дама, проживающая в номере 926, – актриса, стало быть, он доставлял какой‑ то особый подарок. Может, от поклонника ее таланта. Но кому, к черту, пришло в голову делать подарки в половине первого ночи? Он сверил свои часы с настенными, мимо которых проходил.

Какое, впрочем, ему дело до этого, убеждал он себя, ведь ему платят за поддержание порядка в отеле и обслуживание гостей с середины ночи и до утра, а если при этом приходится разносить свертки – что ж, это его обязанность.

Он завернул за угол и подошел к двери номера 926.

* * *

Лиза Ричардсон выключила воду в душе и вышла из‑ за перегородки из матового стекла. Одним полотенцем она подобрала волосы, с которых капала вода, а другое обмотала вокруг тела, быстро вытерев руки и ноги. Из спальни доносился звук включенного телевизора. Лиза вошла в комнату и приглушила громкость. Мужчина, молча улыбаясь, смотрел, как она уселась за туалетный столик и начала вытирать волосы полотенцем.

Послышался стук в дверь.

– Я открою, – сказала Лиза, поднимаясь с места и поправив полотенце на теле. – Ты что‑ нибудь заказывал? – спросила она. Мужчина отрицательно помотал головой.

Лиза открыла дверь и увидела Кена со свертком в руке.

– Мисс Ричардсон? – осведомился он, не преминув окинуть критическим взглядом ее стройные ноги и задержавшись на том месте, где полотенце, которым было туго обернуто ее тело, немного расходилось. – Вам передали вот это, – и он протянул актрисе подарочную коробку. – Надеюсь, я вас не очень побеспокоил?

Она тряхнула головой и приняла сверток из его рук, а когда портье замешкался в ожидании чаевых, сердито сдвинула брови. Холодно бросив «Спокойной ночи», захлопнула дверь.

– Жадная корова, – пробормотал Кен перед закрытой дверью. Повернулся и побрел обратно к лифту.

– Похоже, у меня появился тайный обожатель, – сказала Лиза, ставя коробку на туалетный столик. Записка, приколотая сверху, была отпечатана на машинке. Узнать отправителя по почерку не представлялось возможным. Она стала снимать оберточную бумагу. Мужчина пересел на край постели, с любопытством наблюдая, как она развязала большой красный бант и ногтями приподняла крышку коробки, похожую на картонку для шляпы. Лиза сняла крышку и заглянула внутрь, радуясь, как ребенок в Рождественскую ночь.

Внутри была еще одна коробка размером поменьше.

Вынув ее, актриса принюхалась: от коробки разило затхлостью, заставившей ее слегка поморщиться. Тем не менее она отодвинула в сторону большую коробку и принялась за меньшую.

Крышка в нескольких местах была прихвачена клейкой лентой. Лиза в нетерпении сорвала ее и подняла крышку.

Запах ударил в ноздри с такой силой, будто со дна болота поднялось облако ядовитого газа, но, охваченная каким‑ то патологическим интересом, Лиза сунула руку в коробку и извлекла оттуда круглый предмет.

И оцепенела: глаза ее расширились, руки непроизвольно двигались, губы медленно разлепились, и из груди вырвался хриплый крик.

В руке она держала отрубленную голову Колина Робсона.

Помертвевшие пальцы Лизы, вцепившиеся в волосы, словно свело судорогой; лоснящаяся от жира голова мерно покачивалась в воздухе, из шеи капала кровь. Как обезумевшая, смотрела Лиза на вытаращенные глаза, на рот, открытый в каком‑ то беззвучном крике, на застывший на лице предсмертный ужас.

Наконец с пронзительным визгом она разжала пальцы, голова упала на пол и уставилась на нее помутневшими глазами.

Лиза снова издала визг. И снова. От отвращения и ужаса она совсем потеряла контроль над собой, заходясь в истошном вое. На полу натекла красная лужица, замочив ее босые ноги. Это вызвало новый приступ заполошных криков. Усилием воли актриса пыталась отвернуться, не видеть больше страшной головы своего любовника – и не могла.

Мужчина из‑ за ее спины метнулся с кровати. Не в силах произнести ни звука, с путающимися мыслями, он замер на месте. Ему казалось, что он сходит с ума.

Колин Робсон видел в зеркале свое перекошенное страхом лицо. У его ног лежала голова, которая была идеальной копией его собственной.

Лиза перевела взгляд с отрубленной головы на Робсона и забилась в истерике. С протяжным стоном она повалилась на пол и поползла к кровати, на ходу силясь стряхнуть кровь со своих ног.

Трясущейся рукой Робсон дотронулся до головы – кожа под пальцами была холодной и упругой. Как мороженая резина.

– Резина! Латекс!

Заскрежетав зубами, он поднял голову и швырнул ее обратно в коробку, не обращая внимания, что кровь, сочившаяся из шейных вен, похожих на стебельки растений, заливала его руки.

Лиза, съежившись на полу, рыдала, тело ее сотрясалось в ознобе.

Взглянув на нее, Робсон понял, что не в состоянии ей сейчас помочь. Он снова скрипнул зубами, но уже от ярости. Страх прошел.

Он взялся за телефон.

Глава 29

Фрэнк Миллер разглядывал себя в зеркале в ванной комнате, водя пальцами по небритым щекам. К черту, подумал он, не будет он бриться. Он сполоснул лицо холодной водой, стараясь согнать с себя остатки сна. Ночью он плохо спал, что на него не похоже, и теперь стоял перед наполнявшейся водой раковиной, глядя, как рябится в воде его отражение.

Он был только в джинсах и кроссовках. Слегка повернувшись, Миллер смог разглядеть на спине в области поясницы широкие рубцы, напоминавшие о потасовке на стадионе, где он фотографировал несколько лет назад футбольный матч. Какой‑ то разъяренный болельщик пырнул его финкой в спину, располосовав ее двумя глубокими ранами. Один из ударов едва не задел почку. В тот же день Миллер видел, как забросали кирпичами полицейского, и он скончался от полученных травм.

Эти фотографий теперь висели на стене его рабочего кабинета.

Услышав звонок в дверь, Миллер взглянул на часы и нахмурился. Было лишь восемь часов. Кого принесло в такую рань?

Миллер резко выдернул затычку из раковины, напялил свитер и спустился вниз.

Открыв парадную дверь, он улыбнулся, приветствуя гостя.

– Наверное, что‑ то важное, – сказал Миллер, – раз ты решил зайти так рано.

Филип Дикинсон кивнул, проходя за Миллером в гостиную.

– Дело действительно важное, – подтвердил режиссер. – Это касается Лизы Ричардсон.

Миллер криво усмехнулся и принялся переливать виски из бутылки во фляжку.

– А что с ней?

– Ее доставили с нервным приступом в одну из лондонских больниц. И, пожалуйста, не говори, что это не имеет к тебе никакого отношения, Фрэнк. Я знаю, что произошло вчера вечером. О твоей маленькой «проказе».

– Она сама нарвалась, – бросил Миллер. – Она и этот пьяница, с которым она таскается. Они ни в грош не ставят мою работу, Фил. Я этого не прощаю. Ну что ж, теперь она наверняка знает, на что я способен.

– Да ты форменный идиот! – рявкнул Дикинсон.

Миллер смерил его злым взглядом.

– Ну что тебя дернуло? – продолжал режиссер. – Допустим, ты с ней поссорился. Допустим, она спит с Робсоном. Тебе‑ то что за дело? Тебе платят за спецэффекты, а не за охрану нравственности, черт тебя побери! По твоей милости я лишился ведущей актрисы. Из‑ за тебя съемки сорваны теперь дня на три, не меньше. Утром я звонил в больницу, мне сказали, что ей вводят успокоительное. Лиза была буквально в шоке, когда ее ночью привезли на «скорой».

– Если ты ждешь извинений, то не дождешься, – сказал Миллер голосом, в котором не было и тени стыда.

– Речь идет не просто о мести, Фрэнк, – заметил Дикинсон. – Это дорого обойдется компании. С каждым днем простоя тысячи долларов улетают в трубу.

Миллер невозмутимо наполнял фляжку, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги.

– Найми другую актрису, – сказал он. – Осталось снять только сцены в гриме. Кто, к черту, разберет?

– Дело не в этом, – ответил режиссер. – Я пришел к тебе не затем, чтобы обсуждать, как нам выйти из положения в отсутствии ведущей актрисы.

– Так что тебе нужно?

– Я пришел сказать, что было бы хорошо, если бы ты не появлялся на съемках несколько дней, – сообщил ему Дикинсон.

– Ты меня увольняешь?

– Нет, я просто прошу тебя посидеть дома, пока страсти не улягутся.

Миллер отхлебнул из бутылки.

– Иначе может возникнуть куча проблем, Фрэнк. В толк не возьму, зачем тебе это понадобилось? Впрочем, это в твоем духе. За тобой обязательно должно остаться последнее слово, не так ли?

Миллер кивнул.

– И как раз сейчас я собираюсь это сделать, – сказал он, сощурив глаза. – Несколько дней меня на съемках не будет. Я не буду больше вставлять палок в колеса, Фил. Но ты меня удивил. Не думал я, что ты позволишь какой‑ то актрисуле и ее хахалю запугать себя. Почему же ты их не попросил отдохнуть несколько дней от съемок?

– Но ведь это ты довел ее до нервного срыва, Фрэнк. Мне хочется как‑ то замять это дело.

– Посмотрите, какой дипломат, – распалялся Миллер. – Ну ладно, Фил, ты все сказал, а теперь катись отсюда.

– Что за скверный характер...

– Какой есть. Убирайся отсюда.

– Да тебя уже люди сторонятся, Фрэнк, – урезонивал его Дикинсон. – Ты только зло несешь.

Миллер, зажав в кулаке бутылку, замахнулся.

– Вон! – заорал он и запустил бутылкой.

Она пролетела рядом с головой Дикинсона, ударилась об стену за его спиной и разлетелась вдребезги.

Дикинсон взглянул на стену, о которую разбилась бутылка, затем на Миллера – тот исподлобья наблюдал за ним, готовый на все. Не проронив ни слова, Дикинсон повернулся, открыл дверь и вышел.

Миллер жадно прильнул к фляжке и, сделав большой глоток, вытер рот тыльной стороной ладони.

– Нервный срыв, – проговорил он, и губы его расползлись в улыбке.

Он прищелкнул от удовольствия языком и направился в свой рабочий кабинет.

Оцепенение

Повсюду сновали люди в форменной одежде.

Полицейские. Санитары. Работники метрополитена.

Ребенок с интересом смотрел на это обилие мундиров, сгрудившихся на платформе у первого вагона электропоезда.

Машинисту помогли выйти из кабины и усадили на какую‑ то скамейку. Белее мела, прижав руки ко лбу, он раскачивался взад и вперед. Человек лежал на рельсах метрах в пяти‑ шести, и ребенок наблюдал, как два санитара, обливаясь потом, пытались стащить изувеченное тело с рельсов.

Пассажиры высыпали из стоящего электропоезда: одни сгрудились на платформе, другие торопились поскорее покинуть место страшной трагедии. Полицейские изо всех сил старались оттеснить образовавшуюся толпу к выходу, но, подгоняемые нездоровым любопытством, люди рвались к краю платформы, каждому хотелось протиснуться поближе, чтобы иметь обзор лучше, чем у соседа. Пассажиры напирали друг на друга, поднимались на цыпочки, чтобы сверху взглянуть на лежащую перед ними покалеченную жизнь. Ребенок пробрался между ног двух высоких мужчин, которые, вытянув шеи, смотрели, как окровавленное тело поднимали с рельсов. Ребенку были слышны обрывки речи, взлетавшие под сводчатый потолок станции. Говорили что‑ то о самоубийстве. Жертва, мужчина лет тридцати, по‑ видимому, притаился в нескольких шагах от выезда из тоннеля и, когда поезд появился, бросился под него. Удар был страшный, но, к несчастью, не смертельный. Человека протащило несколько метров по рельсам, попавшая под колесо нога была отрезана по колено, лицо превратилось в безобразную маску. Между рельсами валялась оторванная рука с еще подергивающимися пальцами, а из артерий хлестала кровь.

Кого‑ то, пробивавшегося вперед, вырвало, воздух наполнился зловонием, смешанным с острым запахом озона и жженой плоти.

Ребенок придвинулся вплотную к санитарам, поднявшим окровавленное тело на платформу, где уже было расстелено серое одеяло.

От крови, ручьем лившейся из обрубка ноги пострадавшего, плотное одеяло быстро намокло. Ребенок с интересом наблюдал, сколько еще багровой жидкости вытечет из остатка конечности.

Полицейские не оставляли попыток сдержать натиск толпы, но от этих людей в синей форме лишь отмахивались, как от назойливых мух.

Все внимание ребенка сосредоточилось на остатках человеческого тела, в котором едва теплилась жизнь. На обезображенном лице, раздробленной челюсти, осколки которой виднелись из‑ под лохмотьев плоти и мышц. На потемневшей коже и ранах на ноге и руке, откуда рывками била кровь.

Из оцепенения малыша вывел лишь неожиданно появившийся новый, еще более омерзительный смрад.

Запах экскрементов. Еле различимое лицо мужчины сложилось в какое‑ то подобие чудовищной гримасы, в горле забулькало, и послышались нечленораздельные звуки. Затем ребенок увидел, как он с громким стоном перевалился на бок. Из основания его размозженного позвоночника вырвался хлюпающий звук. Звук, эхом отозвавшийся под сводом станции и в чреве тоннеля. Ему вторило жуткое мычание агонизирующего человека, похожее на вой обезумевшего от боли большого примата.

Все эти звуки резали слух ребенка, бесстрастно взиравшего на происходящее.

Вскоре вой перешел в глухое урчание глохнущего мотора. Захлебывающегося от крови.

Ребенку было видно, как тело в последний раз содрогнулось и затихло, в наступившей тишине послышалось странное журчание – это разомкнулся сфинктер мертвого человека.

Один из санитаров накрыл труп одеялом. Толпа, окружившая место происшествия, стала медленно расходиться, но ребенок продолжал стоять на платформе, завороженно глядя на бесформенную груду мяса под одеялом. Наконец полицейский жестом показал, чтобы он уходил. Малыш сделал шаг в сторону, однако уходить не торопился. Через некоторое время его подхватила людская масса, покидающая платформу.

Издали ребенок еще раз попытался разглядеть труп, который теперь перекладывали на носилки, и в это мгновение послышался шелест – видимо, из легких выходили остатки воздуха. Ребенку показалось, что мертвец горестно вздохнул. По губам ребенка скользнула улыбка, и он двинулся к выходу.