Михаил Николаевич Загоскин 4 страница

– Ну, что? – продолжал он, – совсем очистили барскую кладовую?

– Да, почитай, совсем; так, кой‑ какой хлам остался.

– Так вы бы огоньку подложили; по мне, уж грабить так грабить; чего сам не захватил, так то огнем гори.

– Оно бы, кажись, и так; да разве ты не слышал приказа атамана?

– Какого приказа?

– Да чтоб не жечь барских хором.

– А почему так?

– Про то он знает.

– Он знает, а я не знаю да и знать не хочу.

– Ой ли? Эй, Филин, смотри! ты что‑ то крупно поговариваешь! услышит Кузьма...

– Так что ж? Что я, холоп, что ли, его? Велика фигура атаман! И кто его атаманом‑ то поставил? Кого он спрашивался! Дери его горой!.. Да чем мы хуже его!

– Ну, полно, не шуми, осиновое яблоко, не мешай грибам цвести! – проревел один мужичина, аршин трех росту, с огромной курчавой головою.

– А тебя, Каланча, кто спрашивает? – сказал есаул, взглянув исподлобья на разбойника. – Хочу шуметь, так и шумлю!

– Смотри, чтоб у тебя в голове не зашумело! – продолжал великан, зачерпнув ковшик вина из бочки.

– Что, что? – закричал, подойдя к нему, Филин. – А крепко ли твоя‑ то башка на плечах держится?

– Да что ж ты, в самом деле, хорохоришься! – сказал Каланча, приостановясь пить. – Много ли тебя в земле, а на земле‑ то немного. Вишь, богатырь какой! Завалился за маковое зерно да думает, что ему и черт не брат.

– Слушай, ты, долговязый! – заревел есаул, – да как ты смеешь?..

– Полно же, полно, не суйся мне под ноги! неравно наступлю, так и поминай как звали.

– Ах ты, жердь проклятая! – вскричал Филин, стараясь схватить за ворот колоссального разбойника.

– Да полно тянуться‑ то, не достанешь! – сказал Каланча, оттолкнув Филина. – Эй, брат, отстань; дам раза, так другого не попросишь!

– Тише, тише, ребята! – закричали разбойники. – Атаман идет!

Рощин вошел в столовую.

– Что вы тут развозились? – сказал он, взглянув сердито на Каланчу и есаула, – чем бы торопиться все к рукам прибрать, они схватились драться, дурачье!.. Филин! возьми с собой человек десяток да перетаскай все на лодки! Ну, что стоишь? поворачивайся!

Есаул, ворча сквозь зубы, как цепная собака, принялся с товарищами за работу.

– Носите все садом, – продолжал Рощин, – прямо вниз к Оке; да проворней! ведь нам не сутки здесь гостить. А это что? – прибавил он, указывая на убитых. – Старик и ребенок?.. Ах вы, мясники, мясники! Что, они с вами в драку, что ли, лезли?.. Кто их зарезал?

– Да старика‑ то я хватил, – сказал, почесывая в голове, Каланча. – Он чуть было не улизнул на село. А парнишку пришиб есаул: визжать больно стал.

– Эка бешеная собака!.. Кровопийца!.. Ну да теперь некогда об этом толковать. Эй, ты, Цапля!.. Поди‑ ка сюда. Ты, бывало, мастер без ключа отпирать чужие замки; не ухитришься ли как ни есть отпереть железный сундучок вон в том покое? Уж мы около него попотели; хоть тресни, не отдерешь от полу... Иль нет! постой‑ ка на минутку, авось и без тебя дело обойдется.

Четверо разбойников ввели в комнату связанного Ильменева и почти внесли на руках жену его и дочь, которые от страху едва могли держаться на ногах.

– Милости просим, ваше высокородие! – сказал Рощин, поклонясь вежливо Ильменеву. – Я сдержал мое слово и приехал к вам разговеться.

– Возможно ли? – вскричал Ильменев, – Алексей Артамонович!

– Да, сударь, и Алексеем бывал. Что делать, Сергей Филиппович; не погневайтесь, на том стоим!

– Так поэтому ты...

– Кузьма Рощин, которого вы изволили величать Кузькою и хотели принять, угостить и в бане выпарить.

– Ну, боишься ли ты бога? – воскликнула Варвара Дмитриевна, всплеснув руками, – есть ли в тебе совесть?.. За нашу хлеб‑ соль...

– Молчи, жена! – сказал Ильменев, – захотела ты совести в разбойнике!

– И у нас есть, барин, своя совесть, – прервал Рощин, – у другого бы помещика не осталось ни кола ни двора, а твои хоромы целехоньки; от другого бы хозяина мы огоньком допытались, где лежат его денежки, а тебя я с поклоном прошу: «Пожалуй, батюшка Сергей Филиппович, ключ от своего сундука! » Не пожалуешь, так бог с тобой! И сами поищем. Только не погневайся, матушка Варвара Дмитриевна, ежели мы тебя обшарим немножко; мне помнится, что ключи‑ то у тебя в кармане побрякивали.

– На, злодей, возьми! – проговорила Ильменева, подавая ему связку ключей.

– Покорнейше благодарим, матушка! будьте спокойны, вас никто ничем не обидит. Эй вы, пострелы, шапки долой! Да у меня смотри, не лаяться при барынях; дело делом, а почет почетом.

Вдруг в близком расстоянии от дома раздался выстрел.

– Что это? – вскричал Рощин, – кто смеет?.. Разве я не приказывал?.. Еще!.. Проклятые! переполошат все село!.. Эй, Каланча, беги скорей, скажи этим дуракам...

– Где атаман? – загремели голоса в передней, и несколько разбойников с испуганными лицами вбежали в столовую.

– Что вы? – сказал Рощин, идя к ним навстречу.

– Драгуны!..

– Возможно ли?.. Анафема Зарубкин! это его дело... Где они?

– Близехонько; сейчас выехали из‑ за рощи.

– Много ли их?

– Видимо‑ невидимо.

– Эй, ребята! – закричал громовым голосом Рощин, – живо! забирай что полегче да садом на Оку! Филин, сбери сторожевых и беги туда же!.. Двери в передних сенях на запор! Вы все задним крыльцом наутек, а я покамест побуду здесь... Один челнок оставить у берега... Лодкам отчаливать да вниз по Оке... Ступай, ребята!.. А ты, Сергей Филиппович, – продолжал Рощин, запирая изнутри двери в прихожую, – изволь стоять смирно. Вы также, барыни, смотрите ни гугу – как будто бы никого в покое нет! А если кто‑ нибудь из вас подаст голос, так не прогневайтесь, – прибавил он, вынимая из‑ за пояса пистолет. – Чу!.. Нахлынули.

На дворе послышался конский топот.

– Изменник! – прошептал Рощин, – иуда! предатель! Да погоди: не тебя, так сына!

Он подошел к окну, из которого виден был весь двор, открыл форточку и взвел курок у своего пистолета.

– Спешились!.. Вот он... впереди своих драгун... Милости просим!.. Подходи, подходи, голубчик!.. Вот так... Владимир Иванович! – закричал громким голосом Рощин, – отнеси это своему батюшке...

Вместе с выстрелом Машенька вскрикнула и упала без чувств на пол.

– Сюда, за мной! – загремел на крыльце голос Владимира.

– Что за дьявольщина! – сказал Рощин, – неужели промахнулся?.. Ну, делать нечего; авось, разочтусь с батюшкою... Чу!.. Ворвались в сени... мешкать нечего.

– Ломайте дверь! – закричали голоса в передней.

– Ты не уйдешь, злодей! – сказал Ильменев.

– Бог милостив, Сергей Филиппович! А не уйду, так вот моя оборона, – прибавил Рощин, подбежав к лежащей без чувств Машеньке.

Он схватил ее, взбросил, как перышко, на плечо и кинулся вон из комнаты.

– Дочь моя, дочь! – вскричала с отчаянием Варвара Дмитриевна, – помогите, бога ради, помогите!

Крепкая дубовая дверь затрещала под ударами ружейных прикладов, и через минуту Владимир с драгунами ворвался в столовую.

– Сергей Филиппович! – вскричал он, подбегая к Ильменеву, – вы живы? где дочь ваша?

– Батюшка, спаси! – завопила Варвара Дмитриевна.

– Где она?.. бога ради, говорите! Скорей, скорей!

– Ее унес разбойник Рощин.

– Куда?

– Батюшка, не знаю! верно, садом к Оке.

– Спаси мою дочь – и она твоя! – вскричал Ильменев.

– За мной, ребята!

И прежде, чем драгуны успели выйти вслед за ним на заднее крыльцо, он бежал уже по саду.

Рощин, несмотря на свою ношу, был уже далеко. В несколько минут он выбрался из сада и сосновой рощи; ему оставалось только спуститься с горы к небольшому заливу реки, где меж потопленных кустов причалены были лодки разбойников. Вдруг внизу, на Оке, загремели выстрелы.

– Неужели, – прошептал он, – их успели отхватить? Да не может статься! Они, верно, отстреливаются, – промолвил он, начиная спускаться по крутой тропинке...

Дорожка вилась между кустов, которые мешали ему видеть ближний берег реки.

– Да что ж они не выплывают на середину? – проговорил Рощин, поглядывая вдаль. – Дурачье! нашли время держаться берега.

Он продолжал идти, прислушиваясь к ружейным выстрелам, до того места, где тропинка поворачивала круто в сторону и огибала небольшой песчаный холм, который стоял почти отвесно над самою рекою. Рощин вбежал на него, и в первый еще раз бесстрашное сердце разбойника дрогнуло от ужаса: налево под его ногами расстилался небольшой залив; три косные лодки вытащены были на берег, и человек пятьдесят драгун встречали из‑ за них ружейными выстрелами прибегающих разбойников; вся пристань была устлана их трупами.

– Ну, плохо дело! – сказал Рощин, опуская наземь Машеньку, которая начинала приходить в себя.

Он окинул быстрым взором всю окрестность: направо, шагах в пятидесяти от него, подле рыбачьей хижины, понятой водою, причалена была лодка.

– Авось, успею! – шепнул он.

– Владимир! – вскрикнула Машенька слабым голосом.

Быстро обнял разбойник одной рукой Машеньку, выхватил из‑ за пазухи широкий нож и занес его над грудью полумертвой девушки, но Владимир был уже подле; поднятая рука разбойника замерла в его руке, и нож выпал на землю. Рощин бросил Машеньку и отвел левою рукою направленный на него пистолет; выстрел раздался; пуля свистнула мимо. Сильным порывом разбойник освободил свою правую руку, обхватил обеими Владимира, прижал его к груди, и смертельная борьба началась. Она была непродолжительна: отчаянное мужество, гибкость, необычная мощь Владимира – ничто не устояло против колоссальной силы Рощина: он задушил его в своих объятиях, сшиб с ног, придавил коленом к земле и, поднимая свой нож, сказал вполголоса:

– Это тебе! а батюшке честь впереди!

С воплем отчаяния кинулась Машенька на грудь Владимира под самый нож разбойника; он остановился и устремил свои сверкающие глаза на бедную девушку.

– О, ради твоего последнего часа, ради самого господа! – произнесла умирающим голосом Машенька.

В неумолимых взорах разбойника мелькнуло что‑ то похожее на жалость.

– Сюда, братцы, сюда! – загремели вблизи голоса, и человек десять драгунов выбежали из‑ за кустов.

– Молись за нее богу! – сказал Рощин.

Он вскочил, отступил шага два назад и со всего размаха бросился в реку.

– На берег, ребята! – вскричал вахмистр, который бежал перед драгунами, – и лишь только он вынырнет...

– Стойте! – сказал Владимир, подымаясь с трудом на ноги. – Пусть он умирает своею смертию: мы не палачи.

– И то правда, ваше благородие! – отвечал вахмистр, войдя с своими товарищами на песчаный холм, – река в разливе, не переплывет.

– Вот он, вот он! – закричали драгуны.

В нескольких шагах от берега Рощин показался на поверхности воды; он плыл с неимоверной быстротою.

– Смотри, смотри, куда пробирается! – сказал вахмистр. – Вон там, на воде, подле той избенки, видите, причалена лодка?.. Зорок, собака!

Рощин доплыл до рыбачьей хижины, прыгнул в лодку, в полминуты выбрался на быстрину и помчался стрелою по течению реки.

– Эх, ваше благородие, – сказал один драгун, – прозевали мы его!

– Молчи, дурак! – прервал вахмистр. – Видно, ему так на роду написано; кому быть повешену, тот не утонет.

– Дочь моя! Дочь моя! Она жива! – раздались позади голоса, и Машенька бросилась на шею к Ильменеву.

– Теперь поцелуй жениха своего, – сказал Сергей Филиппович, подводя ее к Владимиру.

– И да благословит вас господь! – прошептала Варвара Дмитриевна, обнимая их обоих.

На другой день, около вечерен, Ивана Тимофеевича Зарубкина нашли зарезанным в лесу, в двух шагах от его усадьбы. Вся шайка Рощина была истреблена, но он сам пропал без вести. Владимир женился на Машеньке, вышел в отставку и вместе с Ильменевыми отправился на житье в Москву. Прошло лет двадцать; имя удалого разбойника почти совсем изгладилось из памяти прибрежных жителей Оки; одни зыковские крестьяне пугали еще Кузьмою Рощиным детей своих и рассказывали им, как он выжег их село, как разграбил барский дом, как молодой их барин, Владимир Иванович, нагрянул на его шайку с своими драгунами и перерубил всех дотла, кроме самого Рощина, который обернулся серым волком и, как слышно, убежал в Брынские леса, где и теперь рыскает по ночам и воет так, что кругом его верст за десять по всему сырому бору стон идет, земля дрожит и птица со страстей гнезда не вьет.