Благодарности 5 страница

Он поставил контейнер, осторожно положил на него удочку.

– Я быстро.

И пошел назад вверх по склону, и я вжался в землю в ужасе от мысли, что он пойдет помочиться к моим деревьям. Но он направился к зарослям по другую сторону машины.

Там лежал мой велосипед. Он наверняка увидит его.

Он так долго выбирал подходящее место, что в мою голову стали закрадываться подозрения. Я посмотрел на мистера Кроули и понял, что он думает о том же. Сморщив лоб, он перевел взгляд на озеро, словно это были гигантские часы, а он куда‑ то опаздывал. И мистер Кроули мучительно закашлялся.

Я ждал, что бродяга в любую минуту заметит мой велосипед или вытащит из‑ за дерева бензопилу и с ревом бросится вниз. Но ничего такого не произошло. Он нашел место, которое его устроило, надолго замер, потом застегнул ширинку и повернулся.

Он должен был практически споткнуться о мой велосипед. Почему же ничего не сказал? Может, он знает, что я где‑ то здесь, и теперь просто ждет, когда представится возможность убить Кроули и меня?

– Должен еще раз от всей души поблагодарить вас, – сказал бродяга. – Я перед вами в неоплатном долгу и не знаю, смогу ли его отдать. – Он рассмеялся. – Эта шапка – лучшее, что у меня есть, и подарили мне ее вы.

– Мы что‑ нибудь придумаем, – сказал Кроули и снял перчатки, чтобы поскрести щетину на подбородке. – Давайте так: я заявлю свои права на всю хорошую рыбу, которую мы поймаем.

Он широко улыбнулся и снова закашлялся.

– У вас такой кашель, и все сильнее, – заметил незнакомец.

– Небольшая проблема с легкими, – сказал Кроули, снова поворачиваясь к замерзшему озеру. – Скоро должно пройти.

Он шагнул на лед, пробуя его одной ногой.

Бродяга спустился по склону, на мгновение остановился у контейнера, нагнулся, чтобы поднять его, потом быстро кинул взгляд на дорогу и засунул руку в карман пальто. Когда он ее вытащил – в ней был нож. Не раскладной или охотничий, а длинный кухонный; лезвие было покрыто ржавчиной и грязью. Похоже, он подобрал его на свалке.

– Думаю, нам надо отправиться в ту сторону, – сказал Кроули, показывая на северо‑ восток. – Ветер повсюду сильный, но там самая глубокая часть озера и недалеко верховья реки. Под нами будет небольшое течение, а это хорошо для поклевки.

Бродяга шагнул вперед. В правой руке он твердо держал нож, а левую выпростал в сторону для равновесия. Он был от Кроули на расстоянии вытянутой руки. Еще шаг – и он нанесет смертельный удар.

Кроули снова почесал щетину.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что согласились составить мне компанию, – сказал он, снова закашлявшись. – Из нас получится неплохая команда.

Бродяга сделал еще шаг вперед.

– У вас нет семьи, – сказал Кроули, продолжая кашлять, – а я едва дышу. Из нас двоих получится один более или менее полноценный человек.

Постойте. Что‑ что?

Бродяга остановился, встревоженный не меньше меня, а Кроули в мгновение ока развернулся и нанес удар рукой без перчатки – она каким‑ то образом удлинилась и потемнела, ногти вытянулись, превратившись в острые белые когти. Первый удар вышиб из руки перепуганного бродяги нож, и он пролетел мимо того места, где я прятался среди деревьев. Второй удар – кулаком по лицу – сбил незнакомца с ног на заснеженную землю. Бродяга попытался подняться на ноги, но Кроули бросил термос и удочку и прыгнул на него, рыча, словно зверь. Сквозь перчатку на другой руке тоже вылезли когти, теперь оба ряда когтей прошлись по поднятой руке бродяги, срывая мясо с костей. Я больше не видел бродягу: он глубоко погрузился в снег, но слышал его крик – жуткий крик ужаса и боли. Кроули рычал, открывая рот, полный сверкающих, похожих на иглы зубов. Еще два жестоких удара, и крик прекратился.

Мистер Кроули присел над телом в облаке пара, руки у него были нереально длинные, а необыкновенные когти красны от крови. Голова приобрела луковицеобразную форму и потемнела, уши торчали в стороны, как лопасти. Челюсти распахнуты неестественно широко, так что обнажился ряд хищных зубов. Он тяжело дышал и постепенно приобретал свою обычную, знакомую мне форму: руки укоротились, когти превратились в ногти, голова уменьшилась до привычных размеров. Мгновение спустя передо мной снова был прежний, совершенно нормальный мистер Кроули. Если бы не кровавые пятна на его одежде, никто бы и не подумал, что несколько секунд назад он выглядел совсем по‑ другому и сделал то, что сделал. Он закашлялся, стащил продранную перчатку с левой руки и устало бросил ее на землю.

Я смотрел на все это, потрясенный; ветер хлестал меня по лицу, а по ногам текло что‑ то теплое.

Мистер Кроули был монстром.

Мистер Кроули был тем самым монстром.

Я слишком испугался, чтобы думать о том, как лучше спрятаться, – просто сидел и смотрел, не в силах шелохнуться от ужаса. К горлу подступала тошнота. На правой руке Кроули снова появились когти, и он стал сдирать с бродяги одежду.

– Ишь ты, хотел меня убить, – пробормотал он. – А я тебе шапку купил.

Он вытянул обе руки, и лицо его исказила гримаса, а я услышал отвратительный треск – один, два, три, четыре, пять, шесть – это ломались ребра. Кроули спустился по склону и на некоторое время выпал из моего поля зрения, а когда я снова его увидел, он держал в руках два бесформенных окровавленных мешка.

Легкие.

Мистер Кроули стал медленно расстегивать пальто… потом фланелевую рубашку… еще одну… третью. Скоро его грудь обнажилась на холодном ветру, он заскрежетал зубами, тяжело задышал и закрыл глаза. Переложил выдранные легкие в левую руку, а правой, на которой были дьявольские когти, вскрыл себе брюшину ниже ребер. Я вскрикнул, когда сквозь сжатые зубы Кроули прорвался слабый стон, но, похоже, он меня не слышал. Кровь брызнула из вспоротого живота, и ноги подкосились. Но он удержал равновесие.

Потрясение, которое я испытал, как будто прошло, но я был настолько ошеломлен увиденным, что теперь мог только смотреть.

Мистер Кроули снова закашлялся, изнемогая от боли, и отчаянным движением затолкал легкие в свое распоротое брюхо. Упал на колени, и я увидел, как легкие исчезли внутри его, словно их туда засосало. Вдруг его глаза широко раскрылись – так широко, что я даже не думал, что такое возможно, рот страшно задвигался в тщетной попытке сделать глоток воздуха. Что‑ то темное засочилось из раны, и он быстро погрузил в нее руку, вытащил другую пару легких, похожую на первую. Только эти были черные и больные, как в социальной рекламе. Черные легкие зашипели, выскальзывая из открытой раны, и Кроули уронил их на распростертое мертвое тело. Постоял несколько мгновений неподвижно, задыхаясь, потом шумно вдохнул, как ныряльщик, появляющийся из воды в бассейне и отчаянно хватающий ртом воздух. Он жадно вздохнул еще три раза, пока не смог дышать спокойно, в размеренном ритме. Правая рука постепенно превратилась в человеческую… Обеими руками он сжал рану, и края ее сошлись, словно застегнули молнию. Полминуты спустя его грудь была уже белая и без шрамов.

Ветки надо мной дрогнули, и на землю упали снежные комья. Я прикусил язык, чтобы не вскрикнуть, и упал на спину в ложбинку между двумя деревьями. Теперь я не видел Кроули, но слышал, как он вскочил на ноги. Я представил, как он напрягся перед схваткой, готовый убить любого, кто стал свидетелем хотя бы части того, что он сделал. Я затаил дыхание, слушая, как он идет к деревьям, но он не остановился и даже не взглянул в мою сторону. Кроули прошагал мимо и нагнулся, отыскивая что‑ то на снегу – наверное, вылетевший из руки бродяги нож, – потом выпрямился и направился к машине. Я слышал, как он открыл багажник, зашуршал пластик, хлопнула дверца и он пошел назад к телу ровной и уверенной походкой.

Я только что видел, как умер человек. Его убил мой сосед. Это было слишком. Я почувствовал дрожь во всем теле, хотя и не мог сказать – от страха или от холода. Попытался поджать под себя ноги, чтобы они не сотрясали кусты и не выдали меня.

Не знаю, сколько я лежал там в снегу, слушая, как работает, и молясь, чтобы он не увидел меня. Снег был у меня в ботинках, на штанах и рубашке. Он пробрался под воротник и под пояс и был обжигающе холоден, как лед. Я слышал шуршание пластика, стук костей, что‑ то снова и снова жидко хлюпало. Как будто прошло сто лет – и я услышал, как Кроули тащит что‑ то тяжелое, хрипя от напряжения. Его ботинки цокали по льду озера.

Второй шаг. Третий. Четвертый. Когда он сделал десять шагов, я очень медленно приподнялся и посмотрел между стволами деревьев. Кроули шел по льду, на плече у него был большой пластиковый мешок, за пояс заткнута пила для льда. Он шел медленно, осторожно, с опаской ставя ноги, сопротивляясь сильному ветру. Его фигура становилась все меньше и меньше, а порывы ветра, колючие от ледяной пыли, яростно набрасывались на него, словно сама природа протестовала против того, что он сделал. Или какая‑ то темная сила радовалась его поступку. Он отошел на полмили и скрылся из виду.

Я с трудом выбрался из укрытия, ноги были как студень, а мысли путались. Я знал, что должен скрыть свои следы: отломил сосновую ветку и стал заметать отпечатки собственных подошв, отступая к велосипеду. Я видел, как это делают индейцы в одном из фильмов Джона Уэйна. Способ не идеальный, но лучшего у меня не было. Добравшись до велосипеда, я поднял его и бросился огибать деревья с дальней стороны, надеясь, что Кроули не увидит мои следы так далеко от места убийства. Я добежал до дороги, прыгнул в седло и бешено закрутил педали – нужно было добраться до города, прежде чем он вернется и догонит меня на машине.

Сосны вокруг были темны, как рога демонов, а заходящее за кроны дубов солнце превращало голые ветки в кровавые кости.

Глава 8

В ту ночь я почти не спал – меня преследовали сцены, увиденные у озера. Мистер Кроули убил человека – просто взял и убил. Только что тот был жив, кричал и сопротивлялся изо всех сил, а в следующее мгновение превратился в мясную тушу. Жизнь – или что это было – ушла из него, превратилась в ничто.

Мне хотелось увидеть такое еще раз, и я ненавидел себя за это.

Мистер Кроули был монстром – зверем в человеческом обличье, животным, которое как будто трансплантировало себе легкие убитого им человека. Я подумал об отсутствующей ноге Теда Раска, почке Джеба Джолли и руке Дейва Берда – неужели Кроули и их трансплантировал? Я представил, что он целиком состоит из органов и конечностей мертвецов. Доктор Франкенштейн и его монстр соединились в одном убийце. Но когда это началось? Что он представлял собой до похищения первого органа? Передо мной снова возникло видение темной, слегка морщинистой кожи, луковицеобразной головы и длинных, похожих на серпы когтей. Я был несуеверен и почти ничего не знал об оккультных и сверхъестественных вещах, но в памяти услужливо возникло слово «демон». Сын Сэма называл своих монстров демонами. И я решил, что если это годится для Сына Сэма, то годится и для меня.

Моя мама была достаточно умна – она меня не трогала. Вернувшись домой, я стянул с себя мокрое белье, оставил его в прачечной и принял душ. Наверное, она увидела мое белье или понюхала его и решила, что со мной произошел один из моих случаев. Те, у кого недержание в постели, редко теряют контроль над собой в состоянии бодрствования, но все причины, по которым это происходило (тревога, грусть или страх), были достаточно чувствительными, и она избегала говорить на эту тему в тот вечер, а потому вымещала свое раздражение на стирке, а не на мне.

Выйдя из душа, я заперся у себя в комнате и пробыл там чуть не до полудня следующего дня, хотя у меня было желание оставаться там и дальше. Тот день был Днем благодарения. Лорен заранее сказала, что не придет, и атмосфера в доме была напряженная. Однако, после того что пережил я, это было сущей мелочью. Я оделся и вышел в гостиную.

– Привет, Джон, – сказала Маргарет.

Она сидела на диване и смотрела окончание парада «Мейси». [17]

Мама, стоявшая у кухонного стола, подняла на меня глаза:

– Доброе утро, малыш.

Если она называла меня «малыш», значит, она себе на уме. Я пробормотал что‑ то в ответ и принялся за овсянку.

– Ты, наверное, с голоду умираешь, – сказала мама. – Мы сядем обедать через пару часов. Но ты ешь, ведь со вчерашнего обеда у тебя во рту маковой росинки не было.

Я ненавидел, когда она со мной сюсюкала: мне казалось, она делала это только в чрезвычайных обстоятельствах. Это было как открытое признание: что‑ то не так. Я бы предпочел тишину.

Медленно пережевывая кашу, я размышлял, что бы сделали мама и Маргарет, знай они правду, которую я скрывал от них не из‑ за страха или эмоционального потрясения, а потому, что был очарован возможностями такого необыкновенного убийцы. Ночь я провел, пытаясь собрать воедино все звенья этой загадки и составить его психологический портрет. И я был удовлетворен тем, как здорово все сошлось. Убийца похищал части тела жертвы, чтобы заменить свои, вышедшие из строя: у Кроули были плохие легкие, и он обзавелся новыми. И судя по всему, остальные жертвы были убиты по сходной причине. У него болела нога, но вчера он ходил свободно и не хромая, потому что заменил ее на ту, что взял у Раска. Черная грязь, которую находили рядом с каждым убитым, изливалась из изношенных органов Кроули. Жертвы были крупными пожилыми людьми, потому что и сам Кроули был крупным и пожилым и ему требовались соответствующие органы. Двойная природа происходившего – жестокое убийство и последующие методические действия – соответствовала двойной природе самого Кроули: демона в образе человека.

Точнее, демона в образе человека, составленного из других людей. История сорокалетней давности, которую Ред Таск откопал в Аризоне, вероятно, была о том же. А может быть, о том же самом демоне. Существуют ли другие демоны, похожие на него? Был ли Кроули в Аризоне сорок лет назад? Раск, хоть и не был мне симпатичен, нашел какой‑ то след и умер из‑ за этого.

Но, рассуждая логически, я все время возвращался к убийству, крови, звукам и крикам умирающего человека. Я понимал, что все это должно волновать меня больше, что меня должно рвать, я должен заплакать или попытаться забыть то, что видел. Но вместо этого я съел тарелку овсянки и теперь думал, что делать дальше. Сообщить в полицию? Но какие улики они смогут найти? Последний убитый был бродягой, которого никто не запомнил. Я уж не говорю о том, что никто его не хватится. К тому же Кроули утопил тело и все улики в озере. Он становился все изворотливее. Станут ли они прочесывать местность из‑ за анонимного сообщения? Будут ли обыскивать дом уважаемого человека по наводке пятнадцатилетнего мальчишки? Я не мог себе такое представить. Если бы я хотел, чтобы полиция мне поверила, то должен был привести их на место убийства, чтобы они схватили его, когда он своими когтистыми руками разрывал жертву. Но как это было сделать?

– Джон, ты поможешь мне с фаршем?

Мама стояла у стола, нарезала сельдерей и смотрела парад в соседней комнате.

– Конечно, – сказал я и поднялся.

Она протянула мне нож и две луковицы из холодильника. Нож был почти точной копией того, которым бродяга хотел убить Кроули. Я взвесил его в руке и вонзил в луковицу.

– Пора заняться подливкой, – сказала мама и вытащила индейку из духовки.

Взяла большой шприц, воткнула его в индейку и надавила на поршень.

– Я видела это вчера по телевизору, – сказала она. – Куриный бульон, соль, базилик и розмарин. Должно быть очень вкусно.

По привычке он ввела шприц ровно над ключицей индейки, куда обычно вставляла трубку насоса мертвецу. Я смотрел, как она накачивает индейку бульоном, и представлял, как жидкость заполняет тело птицы, бальзамируя его солью и приправами, придавая ему искусственное совершенство, в то время как из гузки выдавливается стекающая в землю струя крови и ужаса. Я снял сухую ломкую кожуру со второй луковицы и разрезал ее пополам.

Мама накрыла индейку фольгой и снова сунула ее в духовку.

– Ты про фарш не забыла? – спросил я.

– Фарш не готовится внутри индейки, – ответила она, роясь в буфете. – Кто так поступает, тот напрашивается на пищевое отравление.

Она вытащила маленькую стеклянную бутылочку с коричневатым порошком на донышке.

– О господи, почти ничего нет. Малыш, может, сбегаешь?

Опять «малыш».

– Ну…

– Добеги до Уотсонов и одолжи немного ванили. У Пег наверняка есть. Должен же быть на этой улице хоть один нормальный человек.

Она имела в виду дом Уотсонов. Я не позволял себе думать о Брук с того времени, когда Неблин спрашивал меня о ней, – чувствовал, что она становится моей навязчивой идеей. Я слишком много о ней думал, и мои правила потребовали, чтобы я прекратил это делать. Я хотел сказать матери, что не пойду, но тогда пришлось бы объяснить причину.

– Хорошо.

– Надень пальто. Снова снег пошел.

Я натянул куртку и спустился по лестнице в морг. Там было темно и тихо – мне нравилось, когда там такая обстановка. Нужно будет вернуться сюда позднее, если получится сделать так, чтобы у мамы не возникло подозрений. Я вышел через боковую дверь и посмотрел на дом мистера Кроули по другую сторону улицы. Снег покрыл все вокруг двухдюймовым одеялом. После снегопада все было чистым, – по крайней мере, грязь стала не видна. Белели поверхности машин, домов и крышек сточных люков. Я протопал по снегу к Уотсонам – через два дома от нашего – и позвонил.

Из‑ за двери донесся приглушенный крик:

– Я открою!

Потом я услышал шаги, и Брук Уотсон распахнула дверь. На ней были джинсы и свитер, светлые волосы закручены в узел и заколоты карандашом. Я избегал встреч с ней после дискотеки, когда она отошла от меня с опаской. Теперь она, увидев меня, улыбнулась:

– Привет, Джон.

– Привет. Моей матери понадобилась ваниль или что‑ то такое. У вас не найдется немного?

– Это как для мороженого?

– Нет, она такая коричневая – для готовки.

– Ма, – крикнула она, – у нас есть ваниль?

В прихожую, вытирая руки полотенцем, вышла мама Брук и помахала мне: заходи.

– Давай заходи – не держи его там, Брук, заморозишь до смерти, – улыбаясь, сказала она, и Брук рассмеялась.

– Тебе лучше зайти, – сказала она с улыбкой.

Я потопал ногами, стряхивая с ботинок снег, вошел внутрь, и Брук закрыла дверь.

– Брук, давай, теперь твоя очередь! – крикнул кто‑ то высоким голосом, и я увидел младшего братишку Брук и ее отца – они лежали на полу и играли в «Монополию».

Брук опустилась на пол, кинула кость, отсчитала свой ход и застонала. Ее младший брат Итан захихикал от радости, когда она отсчитала стопку игральных денег.

– Ну что, холодно там? – спросил отец Брук.

Он все еще был в пижаме и теплых шерстяных носках, чтобы не мерзли ноги.

– Давай, па, твоя очередь, – попросил Итан.

– Не страшно, – сказал я, вспоминая предыдущий вечер. – Хотя бы ветра нет.

И я не прячусь среди деревьев, пока мой сосед вырывает легкие у бродяги, так что и в этом смысле тоже неплохо.

Мать Брук вернулась в комнату с упаковкой ванили.

– Этого вам должно хватить, – сказала она. – Хочешь чашечку горячего шоколада?

– Я хочу! – крикнул Итан, вскочил на ноги и бросился на кухню.

– Нет, спасибо, – ответил я. – Маме это для чего‑ то нужно, так что я лучше побегу.

– Если понадобится что‑ то еще – пожалуйста, – сказала она все с той же улыбкой. – Счастливого Дня благодарения!

– Счастливого Дня благодарения, Джон! – повторила Брук.

Я открыл дверь, и она пошла проводить меня. Мне показалось, Брук хочет что‑ то сказать, но она наклонила голову и рассмеялась.

– Увидимся в школе, – сказала она, и я кивнул:

– Увидимся в школе.

Я спускался по ступенькам, и она помахала мне, широко улыбнувшись и сверкнув скобками на зубах. Это было так мучительно‑ красиво, что я заставил себя улыбнуться. Мои правила неколебимы. Так она в большей безопасности.

Поспешив домой, я запихал ваниль поглубже в карман и сжал руки в кулаки, чтобы было теплее. Все дома, когда их укутал снег, стали похожи друг на друга: белая лужайка, белая подъездная дорожка, белая крыша, углы скруглены, все очертания утратили резкость. Никто, проезжая мимо, не смог бы догадаться, что в одном доме живет счастливая семья, в другом – несчастная и неполная, а в третьем – логово демона.

Праздничный обед закончился настолько хорошо, насколько этого можно было ожидать в нашем доме. На всех каналах шли семейные фильмы или транслировались футбольные матчи, и за едой мама с Маргарет без особого любопытства поглядывали на экран. Я поставил стул так, чтобы видеть дом Кроули, и за обедом не сводил глаз с окна.

Мама без конца переключала каналы. До того как отец ушел от нас, День благодарения был футбольным днем с самого утра и до вечера, и мама каждый год негодовала по этому поводу. Теперь она, попав на футбольный матч, со злостью переключала канал, а на фильмах задерживалась, словно придавая им более высокий статус. Эти каналы не напоминали ей об отце, а потому были лучше других.

Родители никогда не ладили, но их отношения совсем испортились в последний год перед его уходом. В конце концов он переехал в квартиру на другом конце города, где прожил почти пять месяцев, пока шел бракоразводный процесс. Неделю я жил с матерью, а неделю с ним, но даже те короткие встречи, которые происходили между ними во время этих обменов, были для них невыносимы, и ближе к концу они уже останавливали свои машины на разных концах парковки у супермаркета поздно вечером, когда там было пусто, и я тащил в темноту подушку и рюкзак из одной машины в другую. Мне тогда было семь. Однажды, пройдя половину пути от машины матери, я услышал, как взревел двигатель отцовского автомобиля. Он включил фары и дал газ, выезжая на дорогу, завернул за угол и исчез под рев двигателя. С тех пор я его больше не видел. Он присылал подарки на Рождество, иногда на мой день рождения, но обратного адреса на посылках никогда не было. Он для меня все равно что умер.

Праздничный обед завершился покупным тыквенным пирогом со взбитыми сливками из баллончика. Остов индейки замер в середине стола, словно паук. Я вспомнил про мертвеца на озере, протянул руку и щелкнул индейку по ребру. Тихонько щебетал телевизор. За столом явно ощущалось отсутствие конфликта – максимальное приближение к тому счастливому состоянию, которого только удавалось достичь в нашем доме.

«Добрый вечер, приветствую вас на канале „Файв лайв ньюс“. Меня зовут Уолт Дейнс».

«А я Сара Беллоу. Многие люди предпочитают праздновать День благодарения с хорошо прожаренной индейкой за столом, но глубокая прожарка может быть опасной. Мы поговорим об этом через минуту, а сначала новости о Клейтонском убийце, на счету которого сегодня уже три жертвы, включая репортера „Файв лайв ньюс“ Теда Раска. Слушайте репортаж Кэрри Уолш».

Мы все насторожились и уставились в телевизор.

«Город Клейтон погрузился в страх, – сказала молодая женщина‑ репортер, стоявшая у прачечной. Ей, видимо, навязали эту работу, потому что она была слишком молода и она не могла передать это задание кому‑ то другому. Картинка в телевизоре была гораздо светлее, чем на улице, и я предположил, что они снимали этот репортаж часа в два дня. – Полицейские машины круглые сутки патрулируют улицы города, и даже теперь, средь бела дня, меня сопровождают вооруженные полицейские. – Оператор взял общий план, и мы увидели, что с двух сторон от женщины‑ репортера стоят двое полицейских. – Чего же все боятся? – спросила она. – Три нераскрытых убийства за три месяца. У полиции очень мало улик, но репортер Тед Раск, проводивший журналистское расследование, обнаружил свидетельства столь красноречивые, что убийца убрал его. – Голос ее звучал ровно, но глаза были красны, а костяшки пальцев, сжимавших микрофон, побелели. Она была в ужасе. – Сегодня с помощью агента Формана из ФБР мы предоставляем вам эти улики, которые могут вывести следствие на убийцу».

Последовала перебивка, на экране возник какой‑ то архив, и голос агента ФБР за кадром поведал историю некоего Эммета Т. Опеншоу, жителя Аризоны, который исчез из дому сорок два года назад. На экране появилась его фотография – еще не старый мужчина, лет сорока. Я плохо умею определять возраст. Лицо его казалось смутно знакомым, у старых фотографий есть такое свойство: когда смотришь на них, возникает неопределенное ощущение, что, если бы этого человека постричь и переодеть в более современную одежду, получится кто‑ то, кого ты встречаешь каждый день. Полиция нашла кровь и следы насилия, но тело так и не было обнаружено. Но (самое главное и причина, по которой то дело связали с убийствами в Клейтоне) тогда тоже были обнаружены следы какого‑ то черного вещества на кухне жертвы. У полиции были свои версии – о них девушка‑ корреспондент нервно сказала несколько слов, – но они нисколько не соответствовали тому, что я видел. Да и как они могли соответствовать?

Я смотрел на экран телевизора и представлял себе мистера Кроули в Аризоне. Он постучал в дверь, этот человек открыл ему, и Кроули рассказал ему что‑ нибудь про сломавшуюся машину или потерянную карту. Попросил впустить, человек не возражал, а когда повернулся к гостю спиной, Кроули разодрал ему горло и взял… что? Полиция так и не нашла тело, а потому никто не узнал, что убийца забрал какую‑ то его часть.

Но почему тогда он прятал тела своих жертв, а первых трех убитых сейчас оставил на месте преступления? Что‑ то тут не так. По классификации ФБР, он вроде был собранным убийцей, а потом стал несобранным. А нападение на бродягу снова делало его собранным. Почему?

На экране появился агент ФБР за офисным столом. Интервью, видимо, было записано раньше.

«В „клейтонском“ деле анализы ДНК производятся в каждом случае, – сказал агент Форман, – и оказалось, что вещества, найденные рядом с тремя жертвами, имеют одинаковую ДНК, и хотя ФБР не может сказать, кому она принадлежит, мы определенно знаем, что одному и тому же человеку».

Одному и тому же человеку? Нет, в этом тоже было мало смысла. Если это вещество истекает из выброшенных органов, а каждый орган принадлежит другому телу, разве ДНК не должна в каждом случае быть другой? К сожалению, мне не хватало знаний, так что я не мог сделать никаких выводов самостоятельно, а поскольку я основывал мои теории на информации, которой не владел агент ФБР, то он и не мог предложить никакого объяснения.

«Эммет Т. Опеншоу, к сожалению, умер очень давно – тесты на ДНК тогда не проводились, – сказал агент Форман, – а вещество, найденное в его доме, не было сохранено в качестве улики. Говоря откровенно, мы не знаем, чем важны эти сведения и важны ли они вообще, но только убийца не хотел, чтобы они стали достоянием гласности. Если эта информация что‑ то вам говорит или если у вас есть какие‑ либо соображения на этот счет, прошу вас, обратитесь в полицию. Анонимность гарантирована. Спасибо».

На экране снова появилась девушка‑ репортер в прямом эфире, она слегка кивнула и посмотрела в камеру.

«С вами Кэрри Уолш на канале „Файв лайв ньюс“. Снова передаю вам слово, Сара».

Какие‑ либо соображения? Даже самые нелепые?

Было очевидно, что демон представляет собой нечто большее, чем совокупность своих составных частей. Он мог превращать собственные руки (одна из которых всего два месяца назад принадлежала фермеру) в лапы с дьявольскими когтями. Ему были необходимы части тел обычных людей – это не вызывало сомнений, – но, когда он трансплантировал их, они приживались. Подлаживались под его свойства, приобретали его силу и, судя по всему, его ДНК.

Но если так, почему эта ДНК распознавалась как человеческая? И вообще, разве у демонов есть ДНК?

Нелепыми были мои соображения или нет, я не мог не пойти в полицию. У меня была альтернатива – попытаться остановить демона своими силами, но я даже не знал, с чего начать. Пристрелить его? Заколоть? Раны на нем, скорее всего, заживали очень быстро, и я сомневался, что от подобных попыток будет какая‑ то польза. И потом, я знал, что не должен так поступать. Я слишком давно защищал себя от мыслей о насилии, а потому не имел права прибегать к нему сейчас. Монстр за стеной насторожился и зарычал, он проснулся и хотел вырваться на свободу. Я не осмеливался его выпускать – кто знает, на что он способен.

И тогда единственная моя проблема опять же сводилась к тому, чтобы убедить полицию в правоте моих слов. Мне нужно было иметь что‑ нибудь более убедительное, чем мое слово, – какое‑ нибудь свидетельство. Если они войдут в дом мистера Кроули, то, возможно, ничего там не найдут. Он теперь проявляет крайнюю осторожность и тщательно заметает следы. Если я хочу, чтобы они мне поверили, они должны увидеть то же, что видел я. Должны схватить его на месте преступления, спасти его жертвы и своими глазами увидеть эти когти.

А сделать это я мог, только изучая его, следя за ним. Чтобы вызвать полицию, когда он сделает очередной ход. Я должен был стать тенью мистера Кроули.

Глава 9

Самым трудным был первый шаг: выйти за дверь, пересечь улицу и подойти к крыльцу мистера Кроули. Я помедлил, прежде чем постучать в дверь. Если он видел меня на озере (если подозревал, что мне известна его тайна), он мог тут же меня убить. Я постучал. Температура стояла ниже нуля, [18] но я вытащил руки из карманов и, если потребуют обстоятельства, приготовился бежать.