Часть третья – СМЕРТЬ 3 страница

Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.

Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей‑ богу, чудная – вся голая, как будто кто‑ то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень‑ то от чего‑ то остался? Интересно, от чего?

Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина‑ то чёрная вся, сгнила.

И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой‑ то поляне, каком‑ то пне и о чём‑ то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая‑ то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как‑ то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего‑ то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди‑ ка, погоди‑ ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…

Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.

Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая‑ то непонятно серо‑ белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.

Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо‑ то вон, как раз в снегу, да и голова какая‑ то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.

Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой‑ то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.

Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.

Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шёл по пятам стаи и был то ли её преследователем, то ли добровольным пастырем, – Егор увидел человека. С мёртвым лицом и мёртвыми глазами, тот прошёл в двух шагах от него и, не оставив на снежной целине никаких следов, исчез в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.

…Егор открыл глаза и недоуменно оглянулся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал‑ то всего ничего – солнце как было вон над той берёзой, так там и осталось – однако сон успел присниться. Да ещё какой! Рассказать кому – не поверят.

Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал ещё и тёщу, которым всё и выложил. Жена сначала посмеялась над Егором, но услышав про пень, вдруг спохватилась:

– Гляди‑ ка! Ты ведь и бредил когда, всё про какой‑ то пень говорил. И про Буяна ещё.

– Про какого Буяна? – удивился Егор.

– Нешто я знаю, про какого? Говорил, и всё.

Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой‑ то Буян. При чём здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…

Под конец жена не утерпела‑ таки, спросила:

– А где ж добыча, охотник?

Ходил‑ ходил, а убил ноги и время? – Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.

– Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.

– А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.

– Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.

– Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны‑ то куда дел?

– Выбросил, – не моргнув глазом, ответил Егор. Эта ложь рассмешила жену:

– Врал бы да не завирался. А то как маленький: выбросил! А ружьё для какого рожна оставил? Выбросил бы и его.

– Ружьё жалко, Маш, – сказал Егор, напуская на себя серьёзно‑ глуповатый вид.

Жена махнула рукой:

– Ну пошёл представляться, теперь не остановишь! Садись лучше ешь, а то закормил своими баснями.

Егор уже доедал щи, когда молчавшая всё это время тёща вдруг сказала:

– Хочешь – сердись на меня, Егор, хочешь – нет, а вот тебе мой сказ: дом освятить надо.

– Это с какой же стати?

– А с такой: Тимофей‑ то, прадед твой, не погребённый где‑ то лежит, вот и явился нынче тебе. Не дай бог, к дому приходить станет, так что освятите, говорю, дом‑ то…

Глава 5

Волчица дохаживала последние дни, и Егор, готовясь к прибавлению семейства, заново перестелил в конуре и законопатил кое‑ где рассохшиеся доски. Затыкая щели паклей, он посмеивался над собой: в логове волчата лежат вообще на голой земле, и льёт на них, и дует, а он им тут курорт устраивает.

Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе – это их забота, рассуждал он, подразумевая под «их» неизвестно кого, а мы по‑ своему сделаем. Откуда у него появилось желание обустраивать ещё не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что‑ то там сделать, кормил, и слава богу, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.

Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся эта возня вокруг неё не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала из конуры, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и только когда приходил Егор, выбиралась на божий свет. Она начала линять, клочья шерсти свисали с её боков, и Егор выщипывал их и почёсывал линялые места. Линька у кого хочешь вызывает зуд. Егор помнил как у самого чесалось лицо, когда сходила старая отмороженная кожа, и знал, что волчице приятны эти пощипывания и почёсывания. Она стояла смирно, как овца, и только смешно дрыгала задней ногой, как будто помогая Егору, когда он доходил до места, где у волчицы особенно чесалось.

В эти дни и случилось то, чего Егор никак не ожидал от волчицы и что затронуло в нём самые глубокие струны.

Волки линяют долго, чуть не весь апрель, и у Егора стало привычкой вычёсывать волчицу. Перед работой он обязательно приходил к ней, кормил, а потом чистил и охорашивал ей шерсть. Так было и в тот день с одной лишь разницей: поворачивая волчицу, как ему удобнее, Егор нечаянно коснулся её отвисших, тяжёлых от молока сосков. И сразу почувствовал, что она вся замерла от этого прикосновения. Напрягся и Егор, не представляя, как волчица отнесётся к его действию. Чесать‑ то чеши, да знай меру, возьмёт и цапнет, не посмотрит, что перед ней распинаются.

Но волчица не выказывала никаких неудовольствий, и тогда Егор, подталкиваемый неясным, но сильным чувством, осторожно погладил волчицу по соскам. Они были нежные и в то же время шершавые и щекотали ладонь. Волчица по‑ прежнему не выдавала своего настроения, и Егор уже смелее провёл рукой по её животу.

– А кто там у нас? Волчатки‑ маслятки? – ласково спросил он и тут же убрал руку, потому что волчица, неожиданно обернувшись, потянулась к Егору.

– Не буду, не буду, – успокоил он её, думая, что волчице надоели его чересчур вольные ухаживания, и она предупреждает его. Но вместо этого волчица ткнулась холодным носом Егору в ладонь и вдруг лизнула её.

Егор ожидал чего угодно, но только не этого. Волчья доверчивость так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к её лбу.

– Ах ты моя хорошая, ах ты, моя милая! – приговаривал он и тёрся лбом о лоб волчицы, ощущая на нём прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а ещё раньше забрал у неё волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, а он с чистым сердцем получил свои полторы тысячи. И вот волчица простила ему всё. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернул. Или знаешь? Да кто ж тебя разберёт, всё молчишь да молчишь, только смотришь. Живи, милая, рожай. Что там завтра будет – никто не скажет, одно знай: в обиду тебя никому не дам.

Наверное, Егор ещё долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла – Егор и не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру, и лишь тут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и удивлённо смотрела на Егора.

– А ты и впрямь оборотень, Егор! О чём это с волчицей‑ то шепчешься?

– Оборотень, Маш, оборотень! – весело отозвался Егор. – Хочешь и тебя научу?

– Ладно уж болтать, иди лучше в дом, там тебя председатель дожидается.

– Что это он с утра пораньше?

– А разве я знаю? Велел позвать, а зачем, не сказал.

Председатель заходил к Егору, но обычно по выходным, а сегодня и работа ещё не началась, а он зачем‑ то дожидался. Может, в кузнице чего понадобилось?

Но Егор не угадал. Председатель, встретив его на крыльце и поздоровавшись, сказал:

– Ну, Егор дождался ты со своей волчицей. В районе откуда‑ то прознали про неё, вчера звонили. Спрашивают, кто разрешил держать волчицу в деревне.

– А им‑ то что! – сказал Егор возмущённо. – Тоже мне, нашли к чему прицепиться – волчица! Что она – по деревне бегает или укусила кого? На цепи же сидит.

– На цепи или не на цепи, не в этом дело. Не разрешается волков держать дома, запрещено. Я и сам не знал, этот, который звонил, сказал. Так что не доводи дело до скандала, Егор, отпускай волчицу.

– Да не могу я её отпустить, Степаныч! На сносях она.

– На каких ещё сносях? – удивился председатель.

– На обыкновенных, брюхата. Не сегодня‑ завтра волчат принесёт.

– Чудеса! – сказал председатель. – Сидит в конуре, и вдруг волчата. Это кто ж её огулял, кобель деревенский, что ли?

Теперь пришла очередь удивиться Егору.

– А ты будто ничего не знаешь!

– Да что знать‑ то?

Егор понял, что все слухи, связанные с ним и волчицей, обошли председателя стороной. Такое в деревне, где всё знают друг о дружке, могло случиться только с ним: председателю не до слухов, он на завалинке не рассиживается, с утра и до ночи по делам. Пришлось вводить его в подробности…

– Ну как её отпустить такую? Она и до леса‑ то не добежит – родит по дороге.

– Да, неловко выходит, – согласился председатель. – Хоть и волк, а жалко. Но что‑ то делать надо, Егор. Нельзя и дальше так оставлять.

– Так и не буду. Ощенится, и отпущу.

– А волчат куда?

– Тоже в лес. Снесу в старое логово, а там волчица сама разберётся.

Председатель усмехнулся.

– Ладно, что с тобой поделаешь. Позвонят ещё, как‑ нибудь отговорюсь, но ты волокиту не разводи. Некогда мне волчицами заниматься, Егор, посевная на носу.

Волчица родила ночью. Голые и слепые, они ничем не отличались от собачат, и, пересчитав их, Егор только развёл руками: волчица опять принесла пятерых. Как на счётах считает, засмеялся Егор. Он хотел накормить волчицу, но она даже не притронулась к еде. Зато взахлёб вылакала две миски воды.

– Устала, милая, – сказал Егор, – Ну полежи, полежи, потом накормлю.

Он посидел у конуры, наблюдая, как сосут волчата.

Вроде всё знал о волчьей жизни, а вот видеть, как кормят волчицы, не доводилось. Правда, ничего нового в этом не было. Точно так же сосали и щенки собак, и котята: растопырив коготки, теребили лапками материнский живот, подминали друг дружку и тоненько пищали, когда теряли сосок. Но смотреть всё равно было интересно: всё‑ таки волки!

– Как хочешь, Егор, а я за ними ходить не буду, – сказала жена. – Что мне теперь, разорваться?

– А чего за ними ходить, они до июня будут в конуре как миленькие. А там посмотрим.

Миленькие‑ то миленькие, однако Егор представлял, какие дела начнутся, когда волчата подрастут. Нести их в лес сейчас, как обещал председателю, Егор не решался: до логова надо шагать часа три, а волчата такие маленькие, что в мешке и не донесёшь, задохнутся. Но сложность заключалась даже не в этом. Волчат можно было положить в лукошко, там с ними ничего не станется, но вот волчица не даст их. А отбирать силой – значит снова ожесточать волчицу, чего Егор не согласился бы делать ни за какие деньги. Вот подрастут волчата, сказал он, начнут выходить из конуры, тогда и сделаем всё в лучшем виде. Пока в районе опять хватятся, воды много утечёт.

Через неделю волчата проглянули, а потом начали всё быстрее и быстрее обрастать шерстью, и с каждым днём в них всё сильнее проглядывало волчье обличье. Большеголовые, с острыми ушками, они теперь мало походили на собак, а наметившийся продолговатый разрез глаз выдавал их окончательно.

Чтобы не беспокоить волчицу, Егор даже не притрагивался к щенкам, хотя ему не терпелось узнать, кого в помёте больше – мальчиков или девочек. По опыту Егор знал, что раз на раз не приходится, в один год бывает больше девочек, но чаще всё‑ таки наоборот. Наверное оттого, что волков выживает меньше, чем волчиц. Как ни крути, а волк рискует чаще. Ему и за волчицу драться надо, и пищу добывать, и логово караулить, и уж тут, рано или поздно, а пропадёшь.

Дочка, узнав про волчат, каждый день просила Егора показать их, и Егор был не против, но жена протестовала.

– Да зачем ей эти волчата! У них, чай, блох не знаю сколько.

– Ну какие блохи, Маш? – говорил Егор. – Волчицу я вычёсывал, откуда им взяться? Пусть Катя посмотрит волчат, а?

– Боюсь я, Егор. Ненормальная твоя волчица. Мимо идёшь, а она так и зыркает.

Что правда, то правда. Егор давно заметил, что волчица недолюбливает жену. Но ведь и Маша тоже не жалует волчицу. Конечно, плохого ничего не делает, зла не неё не держит, но и ласкового слова не скажет. Ведь сколько они спорили насчёт волчицы! А она всё понимает, чует, что Маша в душе против неё настроена.

Но всё же Егор уговорил жену и как‑ то, собравшись кормить волчицу, взял с собой дочку.

Волчица издали увидела их и вылезла из конуры. Волчатам тоже хотелось посмотреть, что творилось вокруг, но они ещё боялись выползать наружу. Сгрудившись возле лаза, они с любопытством смотрели на Егора.

– Ну, покормим волка, Кать?

– Покормим, – ответила дочка, держась, однако, за Егора.

– А ты боишься его?

– Боюсь. Волки кусачие.

– Это кто же тебе сказал?

– Баушка Шура.

– А‑ а, – протянул Егор.

Бабушка Шура была матерью жены, она чаще другой бабушки сидела с внучкой, а укладывая её спать, частенько напевала вполголоса про серого волчка, который может прийти и схватить Катю за бочок, если она не будет спать. В детстве и Егора укладывали под эту песенку, и он помнил, как боялся волчка.

Егор наполнил миску, и волчица стала есть, а он присел рядом на корточки. Дочка по‑ прежнему держалась за Егора.

– Не бойся, маленькая, – успокоил он её. – Этот волк не кусачий. Да он и не волк, а волчица.

– Какая волчица? – спросила дочка.

– Обыкновенная. Которая мама волчат. Вон волчатки‑ то, видишь? А это их мамка.

В это время у лаза произошла какая‑ то свалка, и из неё вывалился волчонок. Оказавшись на земле, он прижался к ней, озираясь и принюхиваясь и не решаясь стронуться с места. Волчица, бросив еду, метнулась к волчонку, взяла его пастью поперёк тельца и скрылась в конуре. Повозившись там с минуту, вновь вылезла и принялась доедать оставшееся в миске.

Подождав, пока волчица насытится, Егор сказал дочке:

– Давай погладим волчицу?

Но дочка замотала головой, отказываясь.

– Не бойся, маленькая! Она хорошая, не укусит, – Егор протянул руку и погладил волчицу по голове. – Видишь? Иди, не бойся.

Волчица смотрела на дочку без всякого интереса и, когда та всё же решилась дотронуться до неё, даже не повернула головы.

«Смотри какая, и Катю не признаёт», – подумал Егор. Он надеялся, что волчица отнесётся к дочке ласковее, чем к жене, но вышло так же. Своим равнодушием волчица ясно показала, что и дочку она терпит только потому, что та имеет какое‑ то отношение к Егору, а иначе она не позволила бы гладить себя.

«Ну и стервоза всё‑ таки, – думал Егор, разглядывая волчицу так, словно видел её впервые. – И как тебя с таким характером волк терпел?! Дочка‑ то что тебе худого сделала? Могла бы и по‑ хорошему отнестись, ребёнок ведь. Куда там, даже и бровью не повела, мумия египетская! »

И от этого ещё удивительнее казалась Егору привязанность волчицы к нему, от которого она столько натерпелась. Верно: откачал два раза, но первый‑ то раз себя же и поправлял. А потом? С тем же намордником хотя бы. Ведь до крови дошло, ведь как солдат на вошь, на него глядела, а сейчас никого и на дух не надо, Егора подавай!

Чего греха таить: такая преданность тешила самолюбие, но всё же Егор обиделся на волчицу за дочку и, уходя, не сказал ей обычных ласковых слов. А дома получил нахлобучку от жены. Дочка, не успев открыть дверь, рассказала матери, как они гладили волчицу, и жена накинулась на Егора:

– Додумался: погладь, доченька, волчицу! А если бы укусила?

Егор, конечно, оправдывался, говорил жене, что зря она надумывает всякие страхи, но в душе ругал себя за лишнюю уверенность. И чего действительно сунулся? Собирался волчат дочке показать, а свёл всё на волчицу. А она волчица и есть, мало ли что ей в голову взбредёт…

Глава 6

Но взбрело не волчице. В том, что вскорости навалилось как снежный ком, она была лишь невольной соучастницей, хотя весь сыр‑ бор и разгорелся вокруг неё. А поджёг этот бор тот, о ком Егор и думать уже перестал.

Волчатам перевалило на второй месяц, от молока они пока не отказывались, но в то же время ели всё, что Егор приносил волчице. И особенно любили кости. Их они и глодали, кости были игрушками, из‑ за них волчата устраивали такие стычки, что хоть разнимай.

С костей‑ то всё и началось.

Кому как не Егору было знать, чем он кормит волчицу, каким мясом и какими костями. Всё у него было на учёте, всё распределено, а потому внезапная находка привела его в полное замешательство. Убирая однажды у конуры, Егор наткнулся на кость, которая попала сюда явно со стороны. В погребе у Егора оставались лишь коровьи мослы, принесённые Гошкой, а на траве валялась самая настоящая баранья лопатка, причём не завалящая, не недельная, а сахарно‑ белая, как будто барана зарезали только вчера.

Первой мыслью было, что это опять Петькины козни, но и волчица, и волчата были живы и невредимы, и, стало быть, Петька тут ни при чём. Но ведь кто‑ то принёс кость, не могла же она с неба свалиться!

Ясно, что не могла, и нечего тут ломать голову: кость принёс волк. Значит, как ни пугал он его, а волк не испугался и всё это время был в курсе всех дел. Пока волчата были грудными, таился, а теперь пришёл срок кормить детишек мясом. Вот он и начал.

Егор плюнул с досады и злости. Спокойной жизни пришёл конец. Волк действует не по злу, а по природе, выводку нужно мясо, и весь тут сказ. И незачем гоняться по лесу за каким‑ нибудь зайцем, когда под боком деревенское стадо. Бери любую овцу, ешь сам и неси волчатам.

– Лучше не придумали! – сказал Егор волчице, безмятежно наблюдавшей за ним. – Ну и что теперь? Брать ружьё и картечью по твоему хахалю?

Забросив кость подальше, Егор ушёл к сараю и сел там на дрова. Ну как быть в самом деле, как отвадить волка? Про ружьё хоть и сказал, да от него сейчас никакого проку. Трудно не застрелить волка – трудно увидеть, выследить. Была б зима, какой разговор, а когда нет следов, тут и пушка не поможет. Караулить? Тоже пальцем в небо. Ты его с одной стороны ждёшь, а он с другой нагрянет. А то и вовсе не придёт, учует.

Егор прикинул, когда мог прибежать волк. Вчера никакой кости не было, увидел бы сразу, значит, волк был сегодня. Стадо выгоняют рано, зарезал ярку, и никаких тебе хлопот. А мог и днём заскочить, на огороде до вечера никого – заходи и делай что хочешь… Где, паразит, зарезал – здесь или в каком другом месте? Если здесь, вечером всё выяснится, когда стадо пригонят.

Тут, как представил себе Егор, дело могло повернуться по‑ разному. Если волк зарезал барана или овцу в стаде, люди могли прийти к Егору и сказать: извини, Егор, не знаем, что за волк унёс нынче ярку, не видели, но имеем подозрение, что твой. Какой твой? А тот самый, который всю зиму к волчице шастал. Может, он и сейчас к ней ходит, откуда ты знаешь? В общем, хочешь не хочешь, а получается, привадил ты его. Вот и отваживай. Как? Нас это не касается, но перво‑ наперво застрели волчицу. Застрели, Егор. Сам знаешь, мы в твои дела не вмешиваемся, но раз началось такое, больше терпеть не будем.

Рассуждая по‑ другому, можно было допустить, что ходоки не придут. Подумаешь, волк зарезал овцу. В первый раз что ли? Посчитать, сколько пропало скота, со счёта собьёшься. А что поделаешь? Волков всех не перебьёшь, они, как мыши, плодятся.

Однако в такой поворот Егор мало верил. Люди не дураки. Если б знали про волка, развели бы руками: ну пропала овца и пропала, стадо большое, а пастух один, за всем не углядит. Но теперь цепочка вела прямо к Егору, и он с нетерпением дожидался вечера, чтобы во всём удостовериться.

Но стадо пригнали, и никакого шума не было. Ни у кого ничего не пропало, колхозных коров и овец угнали на скотный двор, а своих хозяева разобрали по домам.

Стало быть, у соседей поживился, подумал Егор про волка. До них всего ничего, пять километров, для волка это не крюк.

Но даже то, что волк придерживался «золотого» правила: не воруй, где живёшь, никаким оправданием ему не служило. Не было разницы в том, где он резал скот, главное, что резал. И остановить его мог только Егор. Волчицу надо было отпускать и как можно скорее.

До воскресения, когда бы можно было сделать всё без спешки, оставалось два дня, и Егор решил: семь бед – один ответ, подождёт до воскресения. А там и волчицу отпустит, и волчат в лес отнесёт. Логово небось цело, вот и пусть устраиваются в нём хотя бы на первое время. Волк их быстро разыщет, станут снова жить вместе, и всё образуется.

Два дня – это два дня, за этот срок волк мог и ещё кого‑ нибудь зарезать, но этот грех Егор брал на себя. В случае чего он даже был готов заплатить за ущерб, но решать с волчицей на скорую руку не хотел. Волчица – не волчата. Близкое расставание с ними Егора не затрагивало. Волчата были забавны и смешны, и он любил смотреть на их возню, но они были для него всё равно как игрушки – позабавился и забыл. С волчицей же было связано столько, что могло уложиться и в целую жизнь, и Егор не мог одним махом отрубить всё. Получалось, что он выпроваживает волчицу и даже хуже – избавляется от неё. Чуть не год жила, и ничего, а запахло жареным – и катись, милая, подобру‑ поздорову? Нет, сказал Егор, хоть два дня, но доживём по‑ человечески. Нечего пороть горячку, всё успеется.

Но обернулось по‑ другому.

Пятница выдалась жаркой и душной, в кузнице было как в пекле и Егор еле дождался обеда. А придя домой, не стал даже есть, выпил крынку холодного молока, бросил на пол полушубок и растянулся на нём. Жены дома не было, она ещё с вечера сказала, что к ним приезжает ветеринар делать осмотр, дочку, как всегда, забрала бабушка, и Егора никто не тревожил. Можно было спокойно полежать весь час и отойти от кузнечной жарищи. Тянуло в сон, но Егор не давал ему воли, знал: закроешь глаза и провалишься, всё проспишь, а Гошка по своей доброте будет до конца дня один уродоваться.

Но и просто полежать не удавалось. Хлопнула калитка, и за окном послышались мужские голоса. Егор поднялся и выглянул в окно. По дорожке к дому шли председатель и какой‑ то незнакомый мужик. У Егора ёкнуло сердце. Он сразу подумал, что идут неспроста. Наверное, волк опять набедокурил, и опять, наверное, у соседей – мужик‑ то оттуда, не иначе. Видать, и про волка пронюхал, и про волчицу.

В дверь постучали, потом начали шарить по ней, отыскивая скобу, – со света на мосту было темно.

– Свои все дома, – сказал Егор, открывая дверь.

– Так и мы не чужие, – ответил председатель. – Можно к тебе?

– А чего ж нельзя, проходите.

Егор усадил пришедших на лавку, а сам устроился на табуретке.

– А мы к тебе по делу, Егор, – сказал председатель. – Вот товарищ из района приехал, он сейчас тебе всё обскажет.

Никакой, оказывается, не сосед, а из района! Не утерпели всё‑ таки, притащились!

Егор посмотрел на гостя новыми глазами. Он был невысок, плотен, в рубашке с расстёгнутым воротом, в сапогах. Сев, он положил на колени полевую сумку, какие до сих пор имелись у многих, хотя с войны прошло почти десять лет. Должно быть, жара сильно донимала приезжего: лицо его было всё в капельках пота, даже подбородок, на котором выделялась неглубокая ямка. Она почему‑ то не понравилась Егору и вызвала неприязнь к человеку, которого он видел впервые. Видать, дотошный, подумал Егор.

А приезжий, не подозревая, как о нём думают, перешёл к делу.

– В райсовет, товарищ Бирюков, поступило заявление, в котором сообщается, что у вас в доме уже больше года содержится волчица. И не только она. – Представитель власти сделал паузу, давая понять, что ему известно, кого ещё кроме волчицы пригрел Егор. – И я специально приехал, чтобы выяснить всё на месте. Как мне сказали, сигнал соответствует действительности, но я должен сам проверить факт.

– А чего проверять? – сказал Егор. – Живёт волчица, И волчата живут. Ну и что?

– Как это что? – удивлённо спросил приезжий. – Вы как будто не знаете, что у нас с волками повсеместно ведётся борьба, что государство платит большие деньги за каждого убитого волка! А вы держите целую стаю дома! Хорошенькое дельце! Вы же охотник, товарищ Бирюков, неужели вам неизвестно, сколько мяса поедает в год один волк? Полторы тонны! И это мясо не только диких животных, но и домашних. Вот вы, чем вы кормите своих волков?

– Да каких волков? – сердясь, сказал Егор. – Волчата ещё молочники, а волчица всё ест.

– Что значит всё? И мясо?

– И мясо.

– А где вы его берёте?

– Да где придётся, где дадут. Скотина, что ли, не дохнет?

– Вы хотите сказать, что кормите волчицу только отходами, а сами никого не стреляете?

– Не стреляю.

– Хорошо, допустим. Ну а дальше‑ то что? Не собираетесь же вы кормить волчат?

– Ясное дело, не собираюсь.

– Стало быть, сдадите в заготконтору?

Здесь бы Егору и сказать: конечно, сдам, а как же иначе, и, смотришь, всё сошло бы на тормозах, но какой‑ то чёрт подзуживал Егора к противоречию, и он сказал другое:

– Никуда сдавать не буду. Отпущу, да и всё.

Тут приезжий посмотрел на Егора не то что удивлённо, а с пристальным интересом, как будто не верил, что человек в своём уме может заявить такое.

– Вот теперь всё понятно, – сказал он наконец. – Нет, товарищ Бирюков, отпускать волчью стаю вам никто не позволит. Вы что, не понимаете, что делаете? Тут за каждый килограмм мяса бьёмся, а вы – отпустить! Волки должны быть уничтожены, и причём немедленно. Пока вы этого не сделаете, я от вас не уеду.

– Да не уезжайте, мне‑ то что, – сказа Егор, потихоньку накаляясь. – А убивать волков не буду и никому не дам.

– Зря вы так ставите вопрос. Убить всё равно придётся. Не хотите сами, другие сделают.

– Это как же, силой, что ли?

– Можно сказать, что так. Но по закону.