Воркующий рыцарь 14 страница

Она‑ то и оказалась удачной.

В пользу версии с внезапным исчезновением говорили и косвенные улики: смятое белье на кушетке, еще хранящее контуры тела, и вьетнамские тапочки под кроватью. За то время, что Сардик их не видел, они не сдвинулись ни на сантиметр.

Ничего, у Гаро есть запасные.

– Надеюсь, ты уже в префектуре Фукуока, ‑

произнес в пространство Сардик, попутно удивляясь тому, как легко он принял на веру историю с чудесными перемещениями во сне. А ведь такого не может быть в принципе.

Не может – но случается.

Вот и ангел случился.

Подспудно Сардик догадывался, что между Гаро и ангелом существует связь и при желании можно рассматривать обоих как звенья одной цепи (что находится на концах этой цепи и насколько удалены друг от друга звенья – неведомо). И стоило ему поверить в одно невероятное событие, как тут же подоспело следующее – и вот, пожалуйста, он уже не может остановиться, он верит, и снова верит, и дальше будет верить. Такова суть человеческой природы: если уж ступил на скользкий путь (а вера, безусловно, скользкая штука), то остановиться невозможно.

Успокоив себя столь нехитрым образом, Сардик быстренько уничтожил еще остававшиеся блеклые следы: собрал в охапку белье, на котором спал Гаро, и сбросил его в шкаф. Туда же полетели и тапочки.

Все. Как и не было человека.

И как мало места он занимал! Не больше, чем заняли бы щегол или кошка. Да нет – меньше! От щегла бы остались перышки, несклеванное зерно и помет; от кошки – пучки шерсти. При условии, что она – не голая, как тот кот с поляроидного снимка. Вот интересно, Ёлкин котяра – он какой? То‑ то будет смеху, если тоже окажется голым!..

Хе‑ хе, совсем не смешно.

Сплошные неудобства.

Сардик еще раз беглым взглядом осмотрел комнату на предмет возможных рефлексий по поводу Гаро (все чисто) и даже заглянул под кушетку (а тут сюрприз! ). Под кушеткой, ближе к стене, валялась одна из коробочек с доминошными костями. И как только Гаро проглядел, не побеспокоился о ней? Сардик вытащил коробочку и сдвинул деревянную крышку. Никогда раньше он не придавал особого значения костям и сейчас бы не придал, а ведь в костях определенно что‑ то есть!.. Во‑ первых, они очень старые. Или состарены искусственно. Сардик знавал умельцев, с легкостью подделывающих красочный слой пятивековой давности, – возможно, и здесь без такого умельца не обошлось. Материал, из которого сделаны камни, смахивает на слоновую кость, кое‑ где заметны сколы и царапины. Но все равно, держать их в руках приятно – такие они тяжелые, такие теплые. Точки на лицевой поверхности залиты перламутром и еще каким‑ то составом, напоминающим смальту.

Слоновая кость, смальта и перламутр – вещи красивые и часто бесполезные. И все эти камни – тоже бесполезные, в домино ими не сыграешь. Сардик понял это, как только отвлекся от формы и переключился на содержание: каждая костяшка содержала лишь одну комбинацию

6– 1.

Сардик высыпал из коробки все двадцать восемь костей, и они зеркально повторили друг друга: 6 – 1, 6 – 1, 1 ‑ 6.

Не сыграешь. Не сыграешь. Бесполезняк. Чтобы заполнить коробочку, собрать весь комплект, Гаро пришлось бы распатронить другие двадцать восемь комплектов, вынув из них одну‑ единственную кость (6 – 1). А это полный идиотизм и расточительство. При условии… при условии, что сборище костей не содержит какого‑ то тайного кода. Шифра. Знака. Как в случае с «Concepcion Jeronima. 13». К тому же кости не производят впечатления собранных с бору по сосенке, они – из одного и того же набора. Одинаково старого или одинаково нового… Они и создавались с дальним прицелом на шесть‑ один… В этом месте абстрактных рассуждений мозги Сардика заныли, как сломанная рука перед ненастьем, и он снова переключился на конкретику: не факт, что сыграть нельзя. Можно – приставив шестерку к шестеркам, а единицу к единицам. Единицы и шестерки замкнутся друг на друге, образуя кольцо: никто не будет в выигрыше, но и в проигрыше не будет тоже. И так – раз за разом. А зачем вообще начинать игру, если ее исход предрешен? Или весь смысл и состоит в том, что исход предрешен?..

Задумавшись, Сардик поставил на ребро первую кость, а за ней – еще одну и еще, и так – все двадцать восемь. Кажется, именно такой нехитрой забавой развлекал себя Гаро в свободное от уборки офисов время. И теперь, чтобы сходство с растеньицем‑ нелегалом было полным, нужно подтолкнуть первую костяшку. А она увлечет за собой все остальные. Как обычно.

Так Сардик и поступил.

Камни опрокинулись, издав при этом уж слишком большой шум. Но и шум не смог перекрыть прерывистого вздоха, идущего от двери. Сардик обернулся и увидел Ёлку: она стояла в дверном проеме, вцепившись пальцами в косяк.

– Ты куда пропал? – спросила она.

Фраза выглядела заготовленной заранее и произнесенной, скорее, по инерции. Видно было, что ангела в данную секунду нисколько не интересует, куда пропал Сардик. И сам Сардик тоже не интересует. Упавшее домино – другое дело. Сбитая цепочка костей – только она и отразилось в зеленых глазах ангела, но Сардик предпочел проигнорировать ангельский взгляд.

– Я не пропал. Я здесь.

– Я договорилась с твоим немцем. Он подъедет минут через тридцать‑ тридцать пять.

– Прямо сюда, что ли?

– Ну не в Эрмитаж же! Дорогу в Эрмитаж он и сам найдет… Нужно будет только встретить его на улице.

– Лихо! Как это у тебя получилось?

– Как обычно.

Ёлке вовсе не хотелось говорить о немце и о том, каким образом ей удалось раскрутить его на столь скоропалительный визит. Ей хотелось совсем другого: приблизиться к Сардику, сидящему на полу. И самой присесть рядом. И заглянуть в перламутровые озерца шестерок и единиц. Впрочем, шестерки и единицы от двери не просматриваются.

– Что ты делаешь здесь? – спросил ангел, приближаясь.

– Ничего. Жду, когда ты закончишь разговор по телефону.

– Я уже закончила.

– Я понял. Да.

Сардик снова взялся за кости, интуитивно чувствуя: каждое его движение важно для ангела.

– Дай‑ ка мне посмотреть…

– Пожалуйста.

Ёлка протянула руку к ближайшей кости, потом взяла еще одну. И еще.

– Шесть‑ один, – помертвевшим голосом сказала она. – Я это уже видела.

– Где?

– Не важно… Они твои?

– Мои, ‑

теперь Сардик не трусил и не смущался. Напротив, чувствовал себя вполне органично. Как Шурик, когда‑ то навесившая ему лапшу про летнюю поездку автостопом по городам и весям Бенилюкса. Сардик слушал Шурика с разинутым ртом и только много позже узнал, что в то же самое время Шурик тусовалась с друзьями Леопольдыча на Карельском перешейке и в деревне Пупышево, а в странах Бенилюкса не была отродясь.

– Как они у тебя оказались?

– Они были всегда.

– Мне нужно подумать, – произнес ангел свою коронную фразу.

– Святое дело…

Публичный мыслительный процесс выглядел довольно своеобразно: ангел снова сосредоточился на Сардике, на лице Сардина. Проникнуть за его стену, отыскать в нем хоть малейшую лазейку, потайной ход, пролом, обвалившуюся кладку – вот чего хотелось ангелу.

– Расскажи про кота, – вдруг потребовал он.

– А что рассказывать? – Сардик растерялся, но тут же вспомнил про поляроидный снимок и про электронную дату в правом нижнем углу. – Он жил у меня десять лет назад…

– А потом? Что случилось с ним потом?

А потом он отклячился, поклеил ласты, отбыл к праотцам, вертелось в Сардиновой голове, ангел ведь не настолько наивен, чтобы думать, что коты живут вечно. Впрочем, кто их знает – владельцев домашних животных. Все они – сентиментальные люди, верящие в девять кошачьих жизней. О девяти кошачьих жизнях Сардину рассказывала Шурик. Или речь шла о кошках с девятью хвостами? Нужно было слушать внимательнее, старичок!,.

– Ничего особенного с ним не случилось. Он э‑ э… ушел. В смысле – пропал. С вечера был, а утром я проснулся – и нет его.

Вот как чудесно все разрешилось! Сардик просто взял и совместил Гаро и кота со снимка. И никого не обидел известием о преждевременной смерти хвостатой скотины, никого не огорчил.

– Это ведь был необычный кот, да? – продолжала напирать Елка.

– Ну… в какой‑ то мере. Знаешь, бывают такие коты… Без шерсти.

– Лысые.

– Именно.

Когда она успела придвинуться? Сардик и не заметил, но теперь лицо девушки распростерлось над ним – на манер грозового неба, в котором не увидишь самолетов: самолеты, как правило, обходят грозовой фронт. Сардик – совсем другое дело; Сардик – настоящий авиатор. Бесстрашный, отчаянный, и никакой грозовой фронт ему не страшен. Сардик и поступил, как поступают все бесстрашные авиаторы: направил одномоторный самолетик своего сердца прямо в эпицентр грозы. Только там он смог бы обрести покой и самого себя обрести – тоже.

Привет вам, бортовые самописцы! Привет, черные ящики! Фиксируйте переговоры экипажа с грозовым фронтом, записывайте все, до последней запятой:

Что ты делаешь?

Целую тебя. Ты против?

Мне надо подумать…

Конечно. Но пока ты думаешь, можно мне поцеловать тебя еще раз?..

Опасность, идущую от грозового фронта, не стоит недооценивать: самолетик трещит по швам, стрелки приборов рехнулись и показывают совсем уж запредельные, мало соответствующие действительности значения; яркие всполохи освещают кабину, к тому же кислорода явно не хватает: авиатор Сардик сталкивался с этим, когда опускался на глубину, в поисках жемчужины с логотипом ®. Но теперь дела обстоят много хуже, ему не выбраться, он навсегда застрял в этой грозе. В полуприкрытых глазах ангела, в полуоткрытых губах.

На маленькие самолетики черные ящики ставят не всегда, но поцелуй все‑ таки был.

Вернее – два поцелуя.

Ознакомительный – в краешек рта, и самый настоящий – с глубоким проникновением – в губы. Ангел не слишком‑ то сопротивлялся и, кажется, ответил. Ода, это был классный поцелуй!.. И кто после этого скажет, что Сардик не мачо? И что единственное, что он может делать с шиком – так это подавать пальто женщинам своих друзей.

Сердце Сардика готово было выпрыгнуть из груди, все тело казалось наэлектризованным, а в голове то и дело взрывались петарды и молотили лопастями ветряные мельницы. Но что чувствует ангел?

Вот если бы – то же самое!..

Он чувствовал вовсе не то же самое: Сардик понял это, как только отстранился. Ангел нисколько не жалел о поцелуе (скорее – желал его) и при этом выглядел растерянным. Как будто у него не сошлись концы с концами. Или в паззлы, которые он неутомимо собирал, вклинилось несколько лишних картонных деталей. Они, эти детали, и портили всю картину, делали ее другой. Не такой, какую ожидал увидеть ангел.

– Что‑ то не так? – поинтересовался Сардик.

– Не так.

Если раньше ангел был просто растерян, то теперь на его лице отразилось самое настоящее страдание.

– Из‑ за меня? Я не должен был делать этого? Не должен был целовать тебя?

– Должен.

Теперь и Сардик растерялся.

– Я забегаю вперед и форсирую ситуацию?

– Нет.

– Веду себя как последний дурак?

– Нет.

– Как наглый тип?

– Нет.

Вот Сардик и подошел к обрыву, за которым лежала пропасть – ничуть не хуже той, в которой сгинула несчастная Шурик. Все предыдущие вопросы были относительно безопасными, похожими на хорошо уложенные мостки: с таких ни за что не свалишься. Теперь же Сардик собирался задать самый главный и совсем не безопасный, шаткий вопрос:

– Скажи, я тебе хоть немного нравлюсь, Ёлка?

– Ты мне нравишься…

У Сардика камень с души упал, но, видно, рано он обрадовался. Да и не стоило радоваться, не услышав уточнения. А оно последовало:

– Ты должен мне нравиться… По‑ настоящему. Иначе… я ничего не понимаю…

– Значит, я нравлюсь тебе не по‑ настоящему?

– Ты милый. – Ангел попытался уклониться от прямого ответа. – Забавный. Страшный симпатяга. Да нет, ты просто красавчик, американский певец Пол Анка отдыхает… Ты художник от Бога. Человеке воображением…

– Но чего‑ то мне не хватает? – продолжал упорствовать Сардик. – Чертовой харизмы, да?

– Да нет же! При чем здесь харизма? У тебя всего с избытком…

– Но…

– Если бы я знала…

– Значит, «но» все‑ таки существует? – произнеся это, Сардик так перепугался, как не пугался еще никогда в жизни. И чтобы заглушить этот невесть откуда взявшийся страх, начал рассказывать Ёлке, что именно почувствовал, когда увидел ее – парящую над Невским. Он не упустил ни одного нюанса, ни одного движения души: все они были зафиксированы, классифицированы и запаяны в сосуд с надписью «ХРАНИТЬ ВЕЧНО». Мне кажется, я ждал тебя всю жизнь, сказал Сардик, неужели мне снова не повезло и это не ты? – сказал Сардик.

– Это я, – просто ответил ангел, слушавший Сардика с крепко зажмуренными глазами. – Должна быть я. По всему выходит, что я.

В отличие от Ёлки Сардик и не думал закрывать глаза. И наконец увидел главное: не ангела и не чудо, а самую обыкновенную (пусть и очень красивую) девушку, которая хочет любить и быть любимой.

Так же, как сам Сардик.

– Вот видишь… – Он осторожно взял ее за руку. – Ты – это ты. А я – это я… Мы узнали друг друга. Мы друг друга нашли. Что еще нужно?

– Ничего.

– Тогда можно я поцелую тебя снова?..

Ёлка молчала, и Сардик воспринял это как согласие. Она и правда не сопротивлялась, когда он коснулся губами ее щек, ее скул и переносицы. Все тело Сардика ныло от самых невероятных предчувствий будущей счастливой жизни, какой она будет? Не важно какой – счастливой. Ёлка поселится здесь, с ним; вдохновленный ее присутствием, он наконец‑ то выберется из полосы тотальных неудач и станет писать жутко востребованные картины. Настоящие шедевры. Со временем его имя превратится в бренд («арт‑ бренд», как сказал бы фотограф Женька), и Сардик развернется по полной. Он станет издавать собственные каталоги и календари – от карманных до настенных. А еще можно украшать оттисками своих произведений тарелки, кружки и футболки. И изготавливать крохотные подушки‑ думки – опять же с копиями картин на лицевой стороне. Сайт в Интернете тоже необходим, как и собственная (пусть небольшая) галерея… Постеры! Он забыл про постеры, отпечатанные на суперкачественной финской бумаге, а ведь это еще один дополнительный источник дохода…

Ну и мыслишки у тебя, старичок! Прям как у настоящего дельца, в Москве от таких суетливых дельцов и гениев самопиара не протолкнуться, они редко моют свои сальные длинные волосы, вязнут в бесконечных интервью и скупают недвижимость на Рублевке, Ривьере и побережье Коста‑ Бравы, а ведь Питер – не Москва. И… нужен ли такой делец чудесной девушке по имени Ёлка?.. Вдруг ей нравятся совсем другие парни? Парни не от мира сего, парни с секретом типа исчезнувшего нелегала‑ уборщика? Ты не имеешь право на ошибку, старичок, потерять такую девушку, едва обретя ее, – невозможно. Потерять ее – верная гибель, а Сардик вовсе не хочет погибать, он хочет жить долго. Вечно.

– …Я не слишком хорошо целуюсь? – спросил Сардик.

– Ты замечательно целуешься. Просто…

– Просто – что?

Ёлка отстранилась от Сардика, уперлась ладонями в его грудь и пристально посмотрела в глаза. За плотно сжатыми губами девушки бродили слова (Сардик это чувствовал, видел – особым зрением, которым обладают лишь влюбленные); слова‑ близнецы, одетые в одинаковую униформу, разница заключалась лишь в количестве лычек на погонах ‑

сделай что‑ нибудь,

удиви меня,

дай понять, что ты – это именно ты, никто другой,

мое сердце спит, и твои поцелуи его не разбудили, так сделай же что‑ нибудь,

что‑ нибудь еще, ты должен знать – что,

сделай.

– …Мы поговорим об этом не сейчас. Позже.

– Я не хочу позже. И не хочу говорить. Хочу тебя целовать…

Цигель, – сказала Ёлка и похлопала по несуществующим часам на запястье: точь‑ в‑ точь, как герой бессмертной кинокомедии. – Цигель, цигель. Мы должны встретить твоего немца. Альбрехта. Разве ты забыл?..

***

…Она выбрала немца, кто бы сомневался!

Сардик – вот кто.

Немец Альбрехт оказался типичным гансиком – белобрысым и красномордым. С хорошо развитыми надбровными дугами и тяжелой, выдвинутой вперед нижней челюстью. Определить, сколько Альбрехту лет, не представлялось возможным: может, тридцать, а может – и все сорок. Впрочем, во всем было виновато Сардиково восприятие, по привычке разделявшее залетных бундесов на две категории. В первую входили сердобольные юные волонтеры (они заведовали раздачей супа для бездомных и курировали собачьи приюты). Во второй числились вездесущие пенсионеры, вне зависимости от сезона гнездившиеся поблизости от достопримечательностей города Питера. Альбрехт не был ни волонтером, ни пенсионером.

Он был сволочью.

Сволочь ты поганая, именно так и подумал Сардик, когда Альбрехт выкатился из своей неземной тачки цвета «баклажан», больше похожей на спортивный болид.

Сардик с Ёлкой ожидали прибытия Альбрехта, сидя на гранитном парапете реки Карповки. Больше они не целовались. И не разговаривали. И не скажешь, что молчание было благодатным, скорее – вынужденным. Ёлка как будто ожидала чего‑ то (сделай что‑ нибудь, удиви меня! ), а Сардик не знал – что делать и чем удивить. Все неудачи сегодняшнего дня кроются в его прошлой жизни, решил Сардик про себя, он чересчур буквально следовал инструкциям Аньки‑ Амаретто, а нужно было использовать прихваты покойного Шурика. Шурик, как никто, умела завоевывать людей, хрен тебе, старичок!.. Этому не выучишься, с этим нужно родиться.

И все же… все же…

Ёлка здесь, с ним (а могла бы сто раз отчалить под любым благовидным предлогом); пристроилась рядышком, болтает ногами, щурится от теплого майского солнца и никуда не уходит, значит – есть еще шанс!..

Сардик упивался этой мыслью ровно до тех пор, пока на горизонте не появился проклятый приземистый «баклажан». Он эффектно притормозил в нескольких метрах от них, и Ёлка издала то ли вздох, то ли стон. Много говорящий, хотя и приглушенный. Такие стоны Сардик слышал не раз: они раздавались из‑ за стены, где Уж (тенор‑ саксофон Мчедлидзе, Иван Бабкин, байкер Леопольдыч) проводили ночи со своими женщинами. Про себя Сардик ничего такого не помнил: был ли он автором подобных вздохов/стонов или нет. Скорее всего – не был, иначе в его активе числилось бы с десяток долгоиграющих романов.

– В А У, – почти пропела Ёлка при виде гнуснейшего «баклажана».

Ничего общего с расхожим мелкоплавающим «Bay! » у этого«ВАУ» не было. Все буквы стояли отдельно друг от друга, как корабельные сосны, и самым решительным образом подпирали небеса. Восторг, упоение, нежность и мгновенно вспыхнувшая страсть – вот что было заключено в «В А У». Сардик даже не решился повернуть голову в сторону Ёлки: и так ясно, что он увидит. Восторг, упоение – и далее по списку.

– В А У. «Феррари». Вот это да!..

Между тем тачка, которую Ёлка назвала «Феррари», выдавила из себя белобрысого и красномордого типа с плотными ляжками и не слишком развитым плечевым поясом. Недостатки фигуры, однако, уравновешивались безупречно сшитым костюмом из дорогой ткани: он делал Альбрехта похожим на бизнесмена или банкира. Главного акционера. Старшего партнера. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству. В любое другое – но только не сейчас.

– Сволочь ты поганая, ‑

подумал он, а затем и произнес вслух, наблюдая, как Ёлка соскочила с парапета. И подлетела к красномордому немецкому гнусу – как если бы это был по меньшей мере Санта‑ Клаус. Или популярный в текущем сезоне поп‑ певец Дима Билан. Не‑ ет, нет – ангел совсем не такой, чихать он хотел на Санта‑ Клауса и уж тем более на Диму Билана.

Он совсем не такой. Совсем.

Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные, мрачно рассуждал Сардик, глядя, как Ёлка о чем‑ то щебечет с немцем, поглаживая ладонью капот «Феррари». Несколько раз она повернула голову в его сторону – можно ли считать это утешением?

Нисколько, и Сардик сам виноват в случившемся: зачем ему было нужно вообще упоминать имя Альбрехта всуе?..

Он не сдвинулся с места даже тогда, когда Ёлка подвела немца к парапету и торжественно произнесла:

– Это и есть Сардор. Замечательный художник.

– Привет, – вяло ответил Сардик.

– А это Альбрехт, и он жаждет увидеть твои работы.

– Ja, Ja, – закивал головой немец. – Можем ми взглянут?

– Да ради бога. Отчего не взглянуть? Идемте, взглянем.

…На то, чтобы ознакомиться с творческим наследием Сардика, у немца ушло больше часа. Никто и никогда не рассматривал его картины с таким вниманием. Не рылся в папках с таким азартом. В любое другое время Сардик бы только порадовался этому обстоятельству, да что там – он был бы на седьмом небе от счастья. В любое другое – но только не сейчас. Чем больше немец углублялся в работы, что‑ то отмечая в крохотной записной книжке, тем больше Сардику хотелось выпроводить его восвояси, предварительно начистив морду. Попутно Альбрехт сообщил, что держит небольшую галерею на Куйбышева, а это совсем неподалеку. И живет он тоже неподалеку – в бывшем Доме политкаторжан: снимает апартаменты с видом на Неву, Нева прекрасна, не правда ли, фройляйн?

«Фройляйн», конечно же, относилось к Ёлке, никакие к Сардику. Дураку понятно, что этот недоеденный кусок гамбургера запал на ангелочка не по‑ детски, потому и обращается исключительно к нему. На ангела рассчитаны дешевые россказни про галерею и апартаменты с видом. И про туманный бизнес в Амстердаме и ЮАР.

– Неужели бриллианты? – спросила Ёлка, до того рассеянно слушавшая болтовню немца, сидя на подоконнике.

– Т‑ с‑ с… – Альбрехт приложил палец к толстым мокрым губам и рассмеялся. – Я предпочитаю говорить o Juwelierladen. Как это по‑ русски? Небольшой ювелирный магазинчик. А современная живопись России – мое хобби. И странно, что такой… такой eigenartig… как это по‑ русски?

– Самобытный…

– О, ja! Что такой самобытный художник до сих пор находился вне поля зрения… Фройляйн знает немецкий?

– Немного.

– Это прекрасно, прекрасно. У вас изумительная подруга, Сардор. Я восхищен. Воистину сегодня удивительный день…

Сейчас начнется, с тоской подумал Сардик: у вас изумительная подруга! и ей непременно нужно посетить мою галерею и мой небольшой ювелирный магазинчик, и в идеале – отправиться со мной в Германию, дабы вволю попрактиковаться в немецком (на примере порнофильмов с субтитрами), а после этого нас ждут Амстердам и ЮАР, и черт в ступе, чтоб ты пропал, сволочь поганая!..

– Брать‑ то что‑ нибудь будете? – рявкнул Сардик, перебивая немца самым бесцеремонным образом.

– Пожалуй, я бы взял несколько картин… Вот эту, например.

– Она называется «Воркующий рыцарь».

– «Воркующий рыцарь», ja. Очень романтическое название. Сколько вы за нее хотите?

– Пятнадцать тысяч евро.

Неужели это он, Сардик, произнес такую запредельную цифру? Ни в толчке, ни в рывке ее не одолеешь, пупок развяжется. Рыночная цена художника Сардора Муминова на сегодняшний день составляла пятьсот условных единиц, если вспомнить эпопею с продажей «Вида на Поцелуев мост». И вот теперь он замахнулся на пятнадцать тысяч. А мог бы сказать – двадцать. А мог бы сказать – двадцать пять и грант на творческую командировку в окрестности Тосканы. А мог бы сказать – сто шестьдесят и место в бундестаге, желательно от фракции ХДС‑ ХСС.

Ничто не будет преувеличением, ведь Сардику хочется, чтобы немец ушел. Сию же секунду, немедленно. Оставил бы его в покое – его и ангела.

– Пятнадцать тысяч – это очень дорого. – Чертов Альбрехт стоически выдержал удар, ничем не выдав своего удивления.

– Пятнадцать тысяч – вполне адекватная цена.

– Я могу выписать чек на пять.

– Пятнадцать тысяч. Наличными, ‑

Сардик и сам обалдел от собственной непреклонности. Обалдел и тут же развеселился. За какую сумму он собирался толкнуть «рыцаря» в самом начале, когда еще сохли краски? Три куска – из серии несбыточных мечтаний, он готов был начать с трех (торг уместен! ) и упасть до полутора, а теперь ему предлагают пять!..

– Дорого. Очень дорого, – ныл немец. – Пять пятьсот. Наличными.

– Не пойдет.

– Шесть. Шесть – и я отдаю вам деньги прямо сейчас.

– Не‑ а.

– Мне надо подумать.

Истинная хозяйка фразы сидела на подоконнике – тихо, как мышка. И по‑ прежнему смотрела в окно, отстранившись от дурацких переговоров; одинаково далекая и от Сардика, и от немца, – жалких типов, деляг, торгующих во храме. Но «мне надо подумать» сделало‑ таки свое дело: между нелепым тезкой Дюрера и ангелом протянулись нити – не слишком заметные на первый взгляд, плотные – на второй, липкие – на третий. А если всмотреться, то они и вовсе напоминают бельевые веревки. И что прикажете делать с этими веревками? Что‑ что? использовать по назначению, вот что! Сушить на них крупные купюры; цеплять авиабилеты в самые экзотические уголки мира; проветривать странички из брачных контрактов – те самые, в которых указаны нехилые отступные на случай развода; навешивать монтажные срезки из домашнего порно – если останется место. Но места не останется: грезы русских девушек о богатых иностранцах представляют собой уходящие в бесконечность горные цепи, между ними и иголки не просунешь.

Ангел совсем не такой. Совсем.

Да нет, старичок. Он такой же, как и все остальные.

– …Мне надо подумать, – еще раз повторил немец. – Хотя… Ответ вряд ли изменится. Он все равно будет отрицательным.

– Воля ваша. Я вас больше не задерживаю.

– Вот моя визитка. Звоните, если возникнут другие предложения.

– Я могу позвонить и без визитки, как делал это раньше, – вконец охамел Сардик. – Но, боюсь, другие предложения возникнут не скоро.

В любом случае знакомство было приятным и поучительным. Я надеюсь на его продолжение, и на сотрудничество, о да, я очень заинтересован в сотрудничестве, и… просто очарован фройляйн, просто очарован!..

Вали‑ ка ты отсюда, интересант, хотел было сказать Сардик.

Но не сказал.

Потому что Ёлка, до сих пор безучастная, соскользнула с подоконника и бросила вслед уходящему немцу:

– Вы не подвезете меня до метро?..

Красномордый негодяй как будто ждал этого. Физиономия его залоснилась, а из раздвинутых в улыбке губ так и посыпались одинаково белые и одинаково мертвые зубные имплантанты (носитель непобедимого российского кариеса байкер Леопольдыч когда‑ то метко прозвал подобное безобразие «унитазами»). Вот и теперь – унитазы сверкали. Торжествовали. Были счастливы без меры. Были готовы схрумать ангела не сходя с места и переваривать ангельское мясцо всю оставшуюся жизнь – желательно, вдали от малопонятного Питера и малопонятной России.

– До метро можно и пешком дойти, – процедил Сардик. – Тут квартал всего.

– Мне нужна другая ветка, – парировал ангел совершенно равнодушным голосом. – Терпеть не могу пересадок. И вообще…

О, ja! Понимаю вас, фройляйн. Русское метро – это глубоководный кошмар, – подпел ангелу немец. – Говорят, там водятся крысы‑ мутанты… э‑ э.. размером с ягуара. Размером с бенгальского тигра… были даже зафиксированы случаи нападения на пассажиров.

– У вас устаревшие данные, Альбрехт. – Сардик понимал, что исход предрешен, но и сдаваться не собирался. – В этом году все крысы мигрировали в страны Евросоюза. В Германию, в частности. А те, кто остался, пересели на «Феррари».

– Ха‑ ха, – благодушно заржал немец. И обратился к Ёлке – так, будто Сардика не существовало: – Ваш друг очень komisch… Как это по‑ русски? Смешной.

Скорее – drollig[14] – поправила Альбрехта Ёлка, даже не улыбнувшись.

Дролиг. Вот ты и получил свою пайку, старичок.

Сардик понятия не имел, что означает обидное «дролиг». Может, речь идет о квадратном корне, извлеченном из кролика? Или о производной клоуна? В любом случае и «кролик», и «клоун» лавров Сардику не прибавляли, а тотальное незнание немецкого не позволяло ему участвовать в разговоре на равных. Но кто сказал, что Сардик не знает немецкий? Еще как знает!.. Сейчас, сейчас…

– Печально иметь дело с Zugtiere[15]. Zugtiere никогда не поймет художника, сколько бы ни старался, ‑

Сардик чеканил каждое слово, наблюдая, как они – одно за другим, – сливаются в фарфоровые унитазы во рту немца. В конце концов, он добился желаемого: проглотив оскорбительную реплику, Альбрехт захлопнул пасть и стер с лица улыбку.

– Русские – очень странные люди, – сказал он напоследок.

– Точно, – подтвердила Ёлка.

– Генау, – эхом откликнулся Сардик.

Зачем вам метро, фройляйн? Я мигом домчу вас,

куда нужно, можете на меня рассчитывать. Как раз сейчас я не занят. Совершенно свободен. Самым неожиданным образом случился Arbeitspause… как это по‑ русски? перерыв в работе, ja!.. И моя машина к вашим услугам. Жду вас на улице.

Английский замок, врезанный во входную дверь, представляет собой простейшую конструкцию. С ним справится любой даун, не говоря уже о немце, так что провожать Альбрехта не имеет смысла.

Ничто не имеет смысла с этой минуты.

– Уже уходишь?..

– Да. Мне пора.

Какие меры должен предпринять Сардик, чтобы задержать ангела, не дать ему уйти? Можно рассмешить его, позабавить какой‑ нибудь историей. Про кота, например, но Сардик никогда не был на короткой ноге ни с одним котом. История про путешествия во сне – прекрасна сама по себе, но она слишком длинная. Такого количества времени у Сардика нет. Истории про Холли Голайтли и «Concepcion Jeronima. 13» в Сардиковой голове – уже рассказаны. Словечки Шурика и компании – уже озвучены. Картины – уже увидены, что остается?..