Воркующий рыцарь 13 страница

– Сардик, ударение на первом слоге. А настоящее имя – Сардор. Ударение на последнем.

– Здорово! Ты таджик‑ нелегал?

– Я художник и составитель ребусов. Вполне легальный. У меня и паспорт есть.

– Это резко меняет дело. – Ёлка улыбалась все шире, все непринужденнее. – Хочешь кофе, Сардор?

– Конечно. Я угощаю…

…Кафешка была первой попавшейся.

Как раз напротив недавно отстроенных Перинных рядов, стой стороны Гостинки, которая примыкала к башне Государственной думы. Единственным достоинством кафе оказалась пара столиков, вынесенных прямо на улицу: именно за одним из них и устроились Сардик с ангелом. Сардик – спиной к Гостинке, а ангел – лицом. Сардик заказал себе кофе, заранее зная, что принесут растворимую бурду, а Ёлка потребовала какао.

– Какао нет, – радостно сообщил официант.

– А вы поищите. Обязательно найдете.

Найдут, никуда не денутся, подумал про себя Сардик, и точно: Ёл кино какао принесли даже раньше, чем его эрзац‑ кофе.

– Надо же, дрянь какая, – сказала Ёлка, отпив несколько глотков и поморщившись. – В этом городе никто не умеет готовить какао.

– Я умею, – отозвался Сардик. – Можем поехать ко мне домой, и я приготовлю тебе потрясающее какао!

– Мне надо подумать…

На этот раз в «мне надо подумать» не было никаких подводных течений – ни холодных, ни теплых. Все выглядело так, как будто красивая девушка решает про себя – отправиться ли ей в гости к влюбленному в нее парню (со всеми вытекающими) или нет.

– Значит, ты художник?

– И составитель ребусов, – напомнил Сардик.

– На какие темы составляешь?

– На всякие. Путешествия в пространстве, например. Страны и города. Люцерн, Джендуба, Трансильвания… Китакюсю, префектура Фукуока. Могу про животных.

– Про животных? – Ёлка оживилась и перевела взгляд с автомобильной стоянки (на которую до сих пор смотрела не отрываясь) – прямехонько на Сардика.

– Ну! Про котов, например.

– У меня тоже есть кот, ‑

ее голос был полон такой значительности, что Сардика зазнобило. С чего бы это? – ведь день‑ то теплый, наполненный солнцем, почти летний.

– У меня тоже… был.

– Слушай, – перебила она его, как будто от котов – его и ее – что‑ то зависело. Как будто боялась, что Сардик может в чем‑ то ошибиться, не оправдать ее ожиданий. – Про котов поговорим потом.

– Я могу надеяться, что будет «потом»? – наивно спросил Сардик.

– Не исключено.

– Один человек сказал мне, что сегодня я встречу девушку, которая изменит мою жизнь. Как ты думаешь – это ты?

Последний вопрос выглядел еще более наивным, чем предыдущий, но Ёлка (господи, что за чудное имя! ) отнеслась к нему со всей серьезностью.

– Не исключено, – ответила она. – Тем более что теперь я свободна.

– Свободна?

– Рассталась со своей прошлой большой любовью.

– Сочувствую. – Слышна ли фальшь в его ликующем голосе? Наверняка.

– Да ладно тебе… Тем более что инициатором разрыва была я.

– Он, наверное, умер от горя – твой парень?

– Жив‑ здоров. – Ёлка улыбнулась, посылая привет своим потаенным мыслям. – Только сменил дизайн и готовится к новым приключениям.

– А я бы умер…

– Ты бы – да. А он ничего, железный. А у тебя есть девушка?

– Была. Но она погибла. В начале прошлой зимы. Каталась на лыжах и сорвалась в пропасть.

Полный текст этого заявления выглядел следующим образом: «Была. Но она погибла (прости меня, Шурик! ). В начале прошлой зимы (еще раз прости подлеца! ). Каталась на лыжах и сорвалась в пропасть (каюсь, но ты должна понять – положение безвыходное. Ты бы и сама так поступила. Что, скажешь нет?.. То‑ то! ). Ремарки в подобных случаях не озвучиваются. Произнеся эту жалостливую фразу (без ремарок), Сардик был вправе рассчитывать на ответное сочувствие. А женское сочувствие и жалость легче всего трансформируются в любовь – так наставляла его когда‑ то многомудрая Анька‑ Амаретто.

Куда там!

– А где был ты? – совершенно нейтральным голосом спросила Ёлка.

– В каком смысле?

– Она каталась на лыжах, а где в это время был ты? Разве ты не поехал в горы с любимым человеком?

– Нет. – Сардик смутился. – Я не смог, у меня были дела в Питере. Я должен был приехать позже…

Ёлка смотрела на него так, как будто видела насквозь. Того и гляди начнет расспрашивать про эти проклятые горы, и про место, где погибла Шурик, и про обстоятельства, при которых она погибла. А никаких ясных представлений о Кавказе и горных лыжах у Сардика не было и быть не могло. И счастье еще, что он не успел ляпнуть про стрижку, косичку и походку, и про то, как он принял ее за свою бывшую девушку (Шурик, экскьюзми! ) – девушки ненавидят сравнения с другими девушками, об этом тоже упоминала Анька‑ Амаретто. Ангелу наверняка не понравилось такое банальнейшее сравнение, ион, в отместку, стал бы щучить Сардика. А прищучить его – такого простодушного, такого кристально чистого – с этим и ребенок справится. Не хватало еще опростоволоситься перед девушкой, в которую влюблен, э‑ эх, не с того конца начинаешь, старичок!..

– Ладно, не будем об этом, – взмолился Сардик.

– Как скажешь.

– Вообще‑ то у нас к тому времени отношения были так себе… Хреновые были отношения. В общем, мы почти расстались. Вот она и уехала – развеяться.

– Это романтично. Уехать в горы, когда любовь тебя покинула. Так как называется отель у тебя в голове?

Почему она все время спрашивает об этом? Почему этот пароль, этот код так важны для нее? В не‑ отельной части головы бедного Сардика зрели свои собственные догадки: он, Сардик, должен каким‑ то образом соответствовать ее ожиданиям, связанным с «Concepcion Jeronima. 13», быть именно тем человеком, для которого «Concepcion Jeronima. 13» – не пустой звук. А в момент, когда этого не происходит… Что происходит, когда этого не происходит?..

Надо бы перечитать Борхеса. И Трумэна Капоте заодно.

– Как называется? «Conception Jeronima. 13».

– Да… симпатичное название. А я вот не езжу в горы…

– Когда любовь тебя покидает?

– Да. Расслабляюсь совсем по‑ другому.

– Чашка. – Пора бы и Сардику явить ангелу свою проницательность. – Платок. Пена для ванн.

– Точно.

– Купальник.

– Точно.

– Ароматические палочки…

– Точно. Пачули и мускус.

– Фотик.

– Точно.

– Как тебе удается справляться с рамками?

– А как тебе удается рисовать картины?

– Не знаю. Это дар… – Сардика вдруг осенило. – У тебя тоже дар. Я прав?

– Что‑ то вроде того.

– А еще у тебя в рюкзаке лежит книга, которая называется «Непостижимый Жан Кокто».

– Сейчас проверим.

Ёлка запустила руку в рюкзак и достала книгу – тонкую и нарядную, в глянцевой, абсолютно несоответствующей глубокомысленному названию обложке.

– Ты прав, – торжественно произнесла она. – Жан Кокто. Непостижимый. Хочешь, погадаем?

– Каким образом?

– Называешь страницу и строчку.

– И что?

– Я ее читаю.

– И что?

– Узнаем, что произойдет.

– Когда?

– Когда‑ нибудь. Сейчас. Сегодня. Завтра. Через год.

– С кем?

– С тобой. Со мной. С нами. С кем‑ нибудь еще…

Говоря все это, ангел снова свернул тончайшую самокрутку из темно‑ коричневой бумаги и вопросительно посмотрел на Сардика:

– Хочешь?

– Нет, спасибо. Я готов назвать.

Жан Кокто – мудрец и курильщик опиума. Сардик знает об этом – неизвестно откуда, но знает. Никто из его знакомых не оставлял книги Кокто на кухне или в туалете – с заложенными спичками или упаковками от презервативов страницами. Даже разговоров о Кокто не велось; о ком угодно, но только не о нем. Жан Кокто умер еще раньше, чем Борхес. У Борхеса была мать, а у Жана Кокто – Жан Маре. И опиум. Следует ли ожидать от курильщика опиума откровений в стиле Гаро? Сладковатый дым самокрутки пьянит Сардика, и ему кажется, что два пророчества задень – явный перебор.

– …Я готов назвать. Страница 143. Тринадцатая строчка… снизу.

Ёлка перелистала страницы, нашла нужную и с выражением прочла:

– «Прощайте, моряки, наивные обожатели ветров».

– Я не моряк, – быстро сказал Сардик.

– Я знаю. Ты художник и составитель ребусов. Бедные моряки…

– Да уж. Не повезло им.

– Зато ты хорошо готовишь какао. Предложение насчет какао еще в силе?..

***

… – Как его зовут? – спросила Ёлка.

– Альбрехт. Я ему уже черт знает сколько дозваниваюсь – никакого результата.

– Ты неправильно набираешь номер. – Совершенно невозможно понять, шутит она или говорит серьезно.

– Что значит – неправильно?

– Такие ленивые и необязательные номера нужно загонять в угол. А для этого в любом телефоне существует специальные кнопки. Нужно только знать, какие именно.

– Какие?

– Не скажу.

Она все‑ таки шутит.

– Давай наберем твоего Альбрехта – тогда увидишь что я права.

– Хорошо.

Сардик передал ангелу свой мобильник, прикрыл глаза и стал надиктовывать цифры: за время охоты на немца он выучил их наизусть.

– Готово! – сказала Ёлка и, приложив трубку к уху, махнула Сардику рукой: «Скройся! »

Он послушно вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Можно отправиться на кухню, где много чего есть: канистра с оливковым маслом, оставшаяся от тенор‑ саксофона Мчедлидзе, пакет с одноразовой посудой, оставшийся от Женьки; сломанный гриль (память о байкере Леопольдыче), неработающая микроволновка (память о любителе горячих бутербродов Иване Бабкине). Прессованные мезозойские залежи приправ – каждая из любовниц Ужа считала своим долгом завалить дом приправами. Галка‑ Соловей – смесью перцев: черного, белого и кайенского. Машка‑ Каланча – эстрагоном и сухим укропом, Верка‑ Герпес – бадьяном и уксусной эссенцией. И только Анька‑ Амаретто ограничилась пакетиком специй для приготовления глинтвейна. Старинная кофемолка, щипцы для колки сахара, щипцы для колки орехов, две ступки с пестиками (побольше и поменьше) – вклад самого Сардика. Помимо чисто утилитарных целей они служат реквизитом для натюрмортов. Есть еще связка лука, связка чеснока и две несъедобные тыквы‑ горлянки.

Одну из них когда‑ то принесла Шурик.

На кухне много всего, нет только какао.

Сардик дал себе слово, что намекнет на отсутствие какао, когда они выйдут из метро на Петроградке. Но они не поехали на метро, и не поехали на наземном транспорте, и даже(невзирая надень, который становился все чудеснее) не пошли пешком. Сардик немного замешкался, решая, какое количество денег оставить на чай официанту, чтобы не выглядеть сквалыгой («бабы больше всего не любят жадных мужиков» – и такая истина имелась в цитатнике Аньки‑ Амаретто). Недоделанному гарсону хватило бы и десяти рублей, а Сардик оставил целых тридцать. Жаль только, что ангел так и не увидел этого широкого жеста. Он упорхнул раньше, чем Сардик расстался с тридцаткой.

Но пугаться не стоило – и косичка, и стриженый затылок никуда не исчезли. Они просто переместились на стоянку у Перинных рядов. Сардик и глазом моргнуть не успел, как Ёлка открыла водительскую дверцу какой‑ то иномарки и села за руль. Она ни разу не обернулась и не посигналила, а когда Сардик прогулочным шагом приблизился к машине, опустила стекло и негромким голосом сказала:

– Ты что копаешься? Давай быстрее.

Сардик плюхнулся на пассажирское сиденье, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете: у его ангела есть персональное авто, а это дорогого стоит!

Из всех его знакомых личным транспортом владел только байкер Леопольдыч. Он даже несколько раз катал Сардика на своей, затюнингованной по самые гланды, «Хонде», но это не шло ни в какое сравнение с ангельской тачкой.

Сардик сидел в роскошном салоне с видом зоотехника, попавшего на нобелевский банкет. И с немым благоговением разглядывал приборную панель, и огромное количество кнопок с малопонятными символами, и фигурку, висящую на лобовом стекле: мультяшная диснеевская мамзелька с черными прилизанными волосами на прямой пробор и коровьими глазами в пол‑ лица.

Betty Boop.

Бетти Буп, любимый персонаж фотографа Женьки, утверждавшего, что если он (после всех фотосессий с красотками) когда‑ нибудь и женится – то только на Бетти Буп. Женька просвещал Сардика насчет Бетти за пивом с чипсами. Вспомнить бы, что именно он говорил!..

– Бетти Буп. – Сардик ткнул пальцем в куклу. – Первый мультперсонаж, запрещенный американской киноцензурой. Та еще оторва. Если я когда‑ нибудь женюсь, то…

Не с того конца начинаешь, старичок!.. Говорить в присутствии женщины, в которую влюблен, о том, что женишься на рисованной Бетти Буп, – по меньшей мере идиотизм. Это ведь только Шурик могла позволить себе отвечать на многочисленные предложения руки и сердца сакраментальным «Сорри, но я уже помолвлена с Джеком Николсоном. Свадьба в следующий четверг».

– Если ты когда‑ нибудь женишься, то что? – Ёлка даже не смотрела в его сторону.

– То приглашу ее в свидетельницы, – неуклюже сострил Сардик.

Ответом ему было гробовое молчание.

– Это шутка, – добавил он. И тут же внес очередную корректировку: – Неудачная.

– Ага. Терпеть не могу Бетти Буп.

– Тогда Бетти Буп отменяется.

Ангел уже свернул на канал Грибоедова и теперь двигался к Невскому. Слева оставалась Казань – то самое место, где они встретились несколько часов назад. Несколько часов! – вот и у Сардика с Ёлкой появилась собственная история. И если небесам будет угодно, несколько часов прорастут в несколько дней, а потом настанет черед нескольких месяцев, а потом… Нет, он не будет заглядывать так далеко! Он будет довольствоваться тем, что есть: сегодня, сейчас, и кстати, что он делал на Невском – в субботу, в полдень? Не так часто он бывает в центре, а если бывает – то исключительно по делу: встретиться с кем‑ то из знакомых. Или из потенциальных клиентов, готовых принять к рассмотрению Сардиково творчество. Значит, у него была назначена встреча?..

Сколько бы Сардик ни старался вспомнить, с кем именно он должен пересечься здесь, – ничего не получалось. А это означало лишь одно: его единственной целью была девушка с чудным именем Ёлка. И она полностью изменит его жизнь.

Так сказал Гаро.

Все в порядке, старичок! Жизнь прекрасна!..

– Куда мы едем? – спросил он.

– К тебе, куда же еще. Какао. Разве ты забыл?

– Нет, конечно. Это просто здорово. В том плане, что я… э‑ э… счастлив.

Никаких ответных признаний не последовало, и помолчав несколько минут, Сардик сказал:

– Классная тачка.

– Так себе. Ничего выдающегося.

– Я вообще‑ то с тачками не очень дружу…

– Предпочитаешь метро? ‑

ангел вовсе не подкалывал Сардика и не старался унизить, просто уточнял его предпочтения. Вполне понятное желание – ведь они недавно познакомились, а рассказать нужно многое: целую жизнь, которая прожита друг без друга. А потом… ах да, он запретил себе думать о том, что будет потом. И точно знает, что не нарушит запрета. Прецеденты уже случались.

– Я предпочитаю мотики.

– Мотороллеры?

– Мотоциклы. У меня был потрясный мотоцикл. «Хонда». – Он снова не удержался от дешевого вранья, вот скотство!..

– Почему был? Он уже умер?

– Вроде того. Я его продал. Срочно нужны были деньги. А у тебя что за тачка?

– Эта?

– Что, есть какие‑ то другие? – Наконец‑ то он сказал что‑ то забавное. Что‑ то такое, что сорвало с лица девушки мимолетную и едва заметную улыбку.

– Нет. Других нет. Пока. А это – «Мазда RX‑ 8». Купе.

– Да‑ а… Круто. Зверь, а не машина.

– Положим, не зверь, а зверушка. И цвет подкачал, не люблю красные тачки. Так же, как Бетти Буп.

– То есть свидетельницей на свадьбу ты эту тачку тоже не пригласишь?

– Ни за что! В какую сторону направляемся?

– На набережную Карповки. Знаешь, как ехать?

– Не заблужусь.

До самой Петроградки Сардик молчал, снова и снова мучаясь вопросом: а правильно ли он поступил, пригласив ангела в более чем скромное бунгало на Карповке? Полное отсутствие евростандарта и увеселительной программы с одной стороны. Картины – с другой. Сардик изнывал от жгучего желания показать девушке по имени Ёлка свои картины. «Воркующего рыцаря» – в особенности. Всему виной была наивная вера, культивируемая с самого начала их знакомства: то, что увидит Ёлка, скажет о нем много больше, чем если бы он сам принялся бы распинаться о себе. Какой он тонкий, много переживший, смешной и серьезный одновременно. Какой он философ, какой он алхимик, и в глубине души – авиатор, и в глубине души – погонщик воздушных змеев, и повелитель воды – тоже. Про повелителя воды он придумал уже давно, как только переселился в Питер. Вот только все не подворачивался подходящий сюжет про повелителя. Та‑ акой забойный сюжет, чтобы всем стало ясно: вот история про повелителя воды, управляющего всем в этом городе – каналами, реками, Заливом и тем, что падает с небес. Сардик сделал сотни эскизов, но выходила история не про воду, а про ее отсутствие. С авиатором и погонщиком воздушных змеев дела обстояли проще, а вода…

Слишком ненадежная, слишком изменчивая субстанция.

Очень похожая на женщину.

Идея новой картины забрезжила в Сардике внезапно, но он снова приказал себе не думать об этой потрясающей идее (для этого у него еще найдется время) – и переключился на ангела.

Повелителя тачек.

Ангел – большая капризуля и ведет себе довольно странно по отношению к румяной и вылизанной «Мазде». То и дело отпускает в сторону авто нелицеприятные замечания. Зачем, спрашивается, ездить на машине, которая тебе не нравится? И зачем вешать на лобовое стекло несчастную старушку Бетти, если ты ее терпеть не можешь?.. А впрочем, он не вправе судить ангела. Кого угодно – только не его.

Гаро.

Вот о ком Сардик не подумал! О словах Гаро, сказанных сегодня утром, он думал постоянно, а о самом Гаро – даже не удосужился. А ведь если они появятся в мастерской с Ёлкой – обязательно придется знакомить ее с дурачком‑ соседом. И неизвестно, что выйдет из этого знакомства. Вдруг Гаро распустит язык и начнет рассказывать Ёлке свою историю? Или – что хуже – раскроет чемодан (чего никогда не делал прежде) и покажет ей фотографию кота?

У ангела есть кот (Сардик хорошо это помнит), и у Гаро был кот, а всякие мелкие умилительные твари сближают людей, как ничто другое. Вдруг Гаро и ангел понравятся друг другу и Сардик окажется третьим лишним, как уже случалось миллион раз?.. Да нет же, Гаро выглядит не слишком полноценным нелегалом, косноязычным и тупым: уборщик офиса – он и в Африке уборщик; и интеллекту него ниже табуретки, что правда, то правда… Хорошо бы, чтоб он продолжал дрыхнуть и носа не казал из своего семнадцатиметрового закутка. А если Ёлка заглянет в комнату и увидит чудесные метаморфозы, происходящие с Гаро во время сна?.. Сардик снова может оказаться третьим лишним. Да нет же, нет! Шансы, что Гаро понравится Ёлке, равны… равны… ноль целых одна десятая процента. Или нет – одна тысячная. А каковы были шансы самого Сардика, учитывая весь его предшествующий опыт? Точно такие же. А между тем он сидит здесь, в ее машине…

Вот что сделает Сардик: откажет Гаро от угла. Прямо сегодня. Только не было бы поздно…

Сардик так терзался, что не заметил, как Ёлка остановила машину. Но не в окрестностях Карповки, а чуть ближе к Каменноостровскому, на улице Рентгена.

– Все, – сказала Ёлка, заглушив мотор. – Приехали.

– Вообще‑ то не совсем… Кварталов пять недотянули.

– Да нет, приехали. Дальше пойдем пешком.

– С машиной непорядок?

– Что‑ то вроде того. – Ответ выглядел слишком расплывчато, но Сардик не придал этому значения. – Не люблю ошибаться, но в ней, кажется, ошиблась…

– Оставишь ее прямо здесь?

– Конечно.

– А… ничего с ней не случится? Вдруг угонят?

– Все, что могло с ней случиться, – уже случилось. Да не заморачивайся ты!.. Давай, вылезай живее…

– А ты? – Сардик подозрительно посмотрел на ангела, который даже не думал двигаться с места.

– И я… Ты выходи, а я тебя догоню.

Он ни разу не обернулся, но шел медленнее обычного, вернее – еле ноги волочил. Он слишком хорошо помнил, как опасно отдаляться от ангела на расстояние большее, чем ®, хватанешь пару раз воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, – и привет. Но пока с дыхательной системой все было в порядке, и в самом деле – зачем было напрягаться и везти его на Петроградку, тратя бензин и время? Наверняка медля того, чтобы бросить, не попрощавшись.

Ёлка, как и обещала, догнала Сардика минуты через две и пошла рядом.

Пять кварталов – не такое уж маленькое расстояние, как может кому‑ то показаться. За пять кварталов Сардик успел рассказать Ёлке, что когда‑ то занимался фотографией и снимал моделей для модных московских журналов. Московские журналы менее опасны, чем питерские, справедливо рассудил Сардик, московских журналов – пруд пруди, за всем этим поганым столичным гламуром не уследишь, сколько ни старайся. Так что не будет ничего удивительного, если Ёлка не признает в нем великого фотографа с высокооплачиваемым долларовым копирайтом. Все это было там, в Москве, которая не имеет к Питеру никакого отношения. А потом ему остобрыдла фотография, вещал Сардик, и он пробовал себя как джазовый саксофонист. А потом надоело и это, и он вернулся к тому, от чего уходил, – к живописи.

– И как живопись? – поинтересовалась Ёлка. – Кормит?

– Я не кормлюсь от живописи. Нельзя рассматривать искусство как способ зарабатывания денег.

– А как его можно рассматривать?

– Как удовольствие. Как возможность прояснить отношения с миром. Как один из вариантов быть честным с собой. Как способ попасть в вечность… ‑

в этом месте Сардик подумал, что может показаться Ёлке скучным и пафосным неудачником, непризнанным гением, от которого всех с души воротит; ему не хватает легкости и иронического отношения к жизни, что так ценится всеми, независимо от пола и возраста. Как эти качества проявлялись в Шурике? А в Женьке? А в тенор‑ саксофоне Мчедлидзе и Иване Бабкине? И еще в десятке людей, которые – по определению – были много интереснее, чем Сардик.

Теперь и не вспомнить, нужно было внимательнее следить за всем этим сбродом, старичок!..

– Да нет, я продаю кое‑ что. На жизнь хватает. Вот недавно продал галеристу из Тюбингена одну свою картину… Тюбинген – это в Германии…

– Я знаю, – машинально заметила Елка.

– Картина называлась «В двух шагах от дождя». А еще раньше он купил у меня «Следующие в ночи светящимися дорогами улиток»…

Каким образом у него из глотки вырвалось это название? Сардик и сам не заметил, а между тем это оказалось самой бессмысленной и самой наглой ложью за сегодняшний день! Так всегда и бывает, старичок: маленькое вранье тащит за собой вранье побольше, даром что «Улитки» написаны еще до начала Второй мировой. И вовсе не Сардиком (что само собой разумеется), а испанским художником Хуаном Миро. Не то чтобы Сардик пребывал в диком восторге от Миро, но названия, которыми испанец одаривал свои картины… Сардик бы продал душу дьяволу – только бы в его голове возникло хотя бы одно из них. Хотя бы отдаленная копия одного из них!.. И вот теперь он выдал чужую картину за свою – да еще в разговоре с кем! С девушкой, которая знает, как звали мать Борхеса и как звали малоизвестную писательницу, и чуть более известную поэтессу, и что теперь делать с проклятыми улитками? Раздавить их к черту! – так, чтобы хрустнула скорлупа; забросать грязью и землей, всеми способами отвлечь внимание ангела от светящихся дорог.

И Сардик принялся отвлекать – россказнями про друзей Шурика (представших друзьями самого Сардика), он даже вызвал к жизни дух философа‑ структуралиста и наплел с три короба еще про какую‑ то дребедень.

А потом они наконец‑ то добрались до мастерской, что было несомненным спасением. И только сейчас Сардик вспомнил, что не затарился какао и не сообщил ангелу, что живет не один. Да и ладно, он выкрутится, придумает что‑ нибудь (желательно – в стиле Шурика). Главное, чтобы Ёлка увидела его картины!..

Ангел не потратил на просмотр и пятнадцати минут. И десяти. Он и минуты не потратил. Он просто вошел в забитую холстами комнату, по обыкновению сунул в рот кончик косички, и Сардик понял:

никакой он не философ,

никакой он не алхимик,

не авиатор, не погонщик воздушных змеев, не повелитель воды.

Присутствие ангела удивительным образом осветило картины, выявило их недостатки, и их чрезмерную наивность, и их самоуверенность, и их претенциозность. Но Сардик не был раздавлен, как могло бы показаться, он не впал в неистовство и не впал в отчаяние. Совсем напротив, он вдруг почувствовал перспективу! Теперь он точно знал, что нужно делать, чтобы картины заиграли, чтобы в них появились глубина, смысл и страсть. Большую часть холстов придется выкинуть (да и не жалко! ), зато из оставшихся получатся самые настоящие шедевры, а сколько еще он может написать!.. Его сердце до сих пор спало, и душа спала, но появился ангел – Ангел Благовещения, с косичкой вместо оливковой ветви… и все изменилось.

С сегодняшнего дня он будет работать совсем по‑ другому и произведет на свет нечто действительно заслуживающее внимания. Только бы ангел не исчез! Потому что Сардик вовсе не уверен, что мгновенное знание сути вещей, полученное от ангела, не уйдет вместе с ним. А это будет даже пострашнее, чем просто умереть от удушья.

– Все это полное дерьмо, – сказал Сардик, немигающими глазами глядя перед собой. – Все то, что я написал…

– По‑ моему, ты необъективен. – Особого протеста в голосе Ёлки не послышалось. – Есть хорошие вещи. А есть просто замечательные. Вот эта, например.

– Какая?

– С птицей, девушкой и рыцарскими доспехами.

– «Воркующий рыцарь»?

– Значит, картина называется «Воркующий рыцарь»… Забавно.

Ёлка подошла к холсту и коснулась его кончиками пальцев. Самый обычный жест, непроизвольное движение, которое до нее совершали восемь из десяти Женькиных гламурных барбареллок. Ничего, кроме ярости, такие жесты у Сардика не вызывали: а ну, зась! не лапайте нетленку, сучки! Но ангел – это тебе не барбареллки! От его прикосновения картина сразу стала лучше (или картине сразу стало лучше, кто знает? ). В тенях на доспехах появилась мужественность и твердость, и – вместе с тем – проступили пятна ржавчины – как на душах тех, кто слишком долго мечтает о несбывшемся. С птицей тоже произошли кардинальные изменения. До сих пор Сардик был уверен, что это – самый обыкновенный щегол, он и рисовал щегла: с присущей ему скрупулезностью, постоянно сверяясь с картинкой в атласе певчих птиц. Но теперь оказывается, что это и не щегол вовсе. Совсем другая птица.

До соплей экзотическая. Неизвестно, существуют ли такие в природе. Должно быть, и Ёлка подумала о том же, потому и спросила:

– А она существует?

– Кто? Птица?

– Да нет. Девушка с картины.

– Не знаю… Это просто девушка, которую мне хотелось бы видеть рядом с собой. Слушай… Она ведь похожа на тебя!

Сардик сказал это просто так, но через секунду ему и вправду начало казаться: на картине не кто иной, как Ёлка.

Точно она!

Но одного сардикового свидетельства недостаточно. Вот если бы и другие увидели «Рыцаря» так, как видит он! То‑ то было бы разговоров в заинтересованных кругах: а вы слыхали историю, как Сардор М. написал свою возлюбленную, еще не будучи знакомым с ней? Да нет же, старички, это он сам ее и создал, вызвал к жизни из мертвого холста, повторил подвиг Пигмалиона! Со временем история обросла бы самыми невероятными подробностями и превратилась в миф, не хуже тюбингенского. Только без меркантильного привкуса ценой в 150 тысяч евро.

Или все же речь шла о 230?..

– Ни капли не похожа, – отрезал ангел. – Ничего общего. Эту картину ты тоже собираешься вывезти в Тюбинген?

– Нет. С этой картиной мне пока не везет. Вроде есть один покупатель, тоже немец. Он сейчас в Питере, но поймать его невозможно. И по телефону не застать. Просто рок какой‑ то!

– Как его зовут? – спросила Ёлка.

– Альбрехт. Я ему уже черт знает сколько дозваниваюсь – никакого результата…

…Необязательные разговоры о тезке Дюрера привели к тому, что Сардик стоит сейчас посреди кухни, стараясь не прислушиваться к разговору за плотно закрытыми дверями. Да и сколько ни прислушивайся, все равно ничего не услышишь.

Намотав с десяток кругов по кухне, Сардик отправился к Гаро. С единственной целью – предупредить уборщика: сиди тихо в своей комнате и сопи в две дырки. И забудь на время про всякое там «отлить», а также про чистку зубов, стирку носков и лакание молока за обеденным столом у окошка. Чтобы не выглядеть совсем уж невежливым, Сардик предварительно поскребся дверь и, не дожидаясь ответа, толкнул ее.

В комнате никого не было.

Никого и ничего, если не считать убогой обстановки, пережившей всех многочисленных сожителей Сардика. Судя по всему, она пережила и последнего.

Гаро исчез.

Именно исчез, а не вышел в магазин за молоком и половинкой бородинского. Исчез, а не отправился играть на сямисэне в культурный центр своего землячества. Установить сей скорбный/радостный факт было проще пареной репы: вместе с Гаро исчез и чемодан. Сардик сразу же вспомнил белесый свет, лившийся с потолка сегодня утром. Молочный поток не унес Гаро только потому, что в дело вмешался Сардик. А когда Сардик ушел, уже ничто не мешало потоку повторить попытку.