Воркующий рыцарь 4 страница

– Что же случилось с доктором Франкенштейном?

– Помешался, – коротко отвечает Тимур.

– А выглядел на редкость здоровым человеком.

– На здоровье и помешался. Выпустил брошюрку о борьбе с холестериновыми бляшками. Знаешь, как называется?

– «Майн кампф»? – не совсем удачно острю я.

– Ха! Почти!

Тимурово ха! звучит так же, как звучало три года назад, но теперь оно меня не убеждает.

– А еще он как подорванный составляет таблицы и перечни продуктов, которые не приводят к ожирению.

– Очень мило. Ты вызвал меня, чтобы рассказать о докторе Франкенштейне?

– Нет.

Он нервничает. Он испуган.

– Куда мы едем? – спрашиваю я после двухминутного напряженного молчания.

– Э‑ э… Просто едем.

Не постригись Тимур, мне было бы совершенно наплевать, куда мы едем. Более того, я (по ходу пьесы) могла и сама вообразить гипотетический маршрут:

– мы едем к морю,

– мы едем в горы,

– мы движемся в сторону парома, который отвезет нас в немецкий Киль, а из Киля можно отправиться в Амстердам курить траву (я не курю траву) и – дальше на юг, в Малагу или Барселону, на единственный континентальный концерт группы «Friends of Dean Martinez».

To, что в моем загранпаспорте нет ни одной приличествующей случаю визы, воображению не помеха, но скорее всего мы едем на пикник.

Точно – на пикник.

Вот и большая плетеная коробка на заднем сиденье вопиет о пикнике.

– Как ты узнал мой телефон?

– Это было не сложно. У меня полно друзей среди сотовых операторов. Я просто сообщил им твои паспортные данные…

– А как ты узнал мои паспортные данные?

– Глупый вопрос.

Действительно, глупый, учитывая, что конфиденциальной информацией такого рода торгуют едва ли не в общественных туалетах. Мне и самой втюхали диск с телефонной базой данных городского УВД – не далее как неделю назад, в подземном переходе у метро. Выходит, Тимур знает о термоядерном словосочетании Элина‑ Августа‑ Магдалена‑ Флоранс и… всегда знал. И за последние три года даже не почесался, чтобы разыскать меня. А теперь, когда ему приспичило…

Кстати, почему ему приспичило вызвать Элину‑ Августу‑ Магдалену‑ Флоранс из толщи времени? Что такого произошло?

Ничего. Кроме того, что он испуган и страшно нервничает.

И еще: руки Тимура, лежащие на руле, изорваны в хлам.

Это не преувеличение – они именно изорваны. Испещрены длинными, глубокими, идущими параллельно друг другу царапинами. Некоторые из царапин подернуты коричневой корочкой, а некоторые выглядят очень свежо. Так же свежо, как его недавнее признание: «Я по тебе скучал».

И Тимур еще думает, что я поверю ему? Наивный человек.

– Что произошло?

– Ничего особенного.

– Кто это тебя так? – Я осторожно указываю Тимуру на царапины.

– Никто.

– Производственная травма?

– Типа того. Не обращай внимания, Ёлка.

– Постараюсь.

– Ты занята?

– В каком смысле?

Тон, которым экс‑ божество задало вполне невинный вопрос, предполагает нечто большее, чем просто «что ты делаешь сегодня вечером? ». В нем есть подтекст, и есть определенное чувство, и легкая ревность тоже присутствует. «Ты занята? » проходит по ведомству «Можешь ли ты назвать свое сердце несвободным? », рано я успокоилась насчет венериной мухоловки.

– Если это то, что мы оба имеем в виду, то нет. Не занята.

– Значит, ты свободна? – выдыхает Тимур.

– Да.

– Ив ближайшее время никуда не собираешься?

– Собираюсь. С тобой на пикник. Ты ведь решил пригласить меня на пикник?

Трактовать иначе большую плетеную корзину на заднем сиденье невозможно.

– Пикник? – Тимур делает попытку широко улыбнуться. – Это замечательная идея. Но сейчас вроде как слишком прохладно для пикника. Январь все‑ таки.

Давненько я не выглядела такой восхитительно круглой дурой. Такой идиоткой.

– Ладно, не пугайся. Я пошутила.

– Да нет же! Это отличная идея. Правда! Я тоже об этом думал…

Слава богу, мы остановились. И не где‑ нибудь, а в непосредственной близости от моего дома. Откуда он узнал?.. Ах да… распечатки баз данных в общественных туалетах и собутыльники(‑ цы) из числа операторов сотовой связи.

– Мне нужна помощь, Ёлка. И только ты можешь меня спасти.

Наконец‑ то он повернулся ко мне и я увидела его лицо. Не часть, как все то время, что мы ехали, а полностью. Без купюр. Левая щека Тимура была исполосована такими же царапинами, какие я видела на его руках, но смотрелись они еще более удручающе.

– Стремно, да? – Тимур хохотнул.

– Да уж. Ничего хорошего.

– У меня проблемы…

– Я вижу.

– Вернее, одна проблема.

– С девушкой?

Как же я раньше не сообразила? Следы на щеке вполне могут сойти за следы от бурного выяснения отношений с девушкой. Темпераментной девушкой, у которой нет проблем с релевантным саундом и которая делает маникюр не в домашних условиях, а в солидной, хоть и излишне милитаризованной маникюрной студии «К ногтю! » (вспомнить бы, где я видела эту вывеску). Так‑ то, Тимур, так‑ то, брателло! Это тебе не Элина‑ Августа‑ Магдалена‑ Флоранс с ее анемичными лапками.

– С девушкой? Почему с девушкой? – Тимур удивляется так, как будто я сморозила глупость. – С котом.

– Каким еще котом?

– Обыкновенным. Ну, не совсем обыкновенным… Не важно. Мне нужно пристроить кота.

– Кота? – Мне кажется, что я ослышалась.

Тимуру так не кажется.

– Ну да. Совершенно замечательный зверь. Я бы тебя не побеспокоил, если бы положение не было безвыходным. Мне просто необходимо уехать. Это срочная командировка, вопрос жизни и смерти, вопрос моего статуса, а из‑ за кота… Из‑ за него я даже с места сдвинуться не могу.

– И ты не нашел никого другого…

– Не нашел. Искал, но не нашел.

– Значит, я была последней в списке?

– Ну… почему последней? Ты совсем не последняя… Ласт, бат нот лист[6], ха!.. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…

– Знаю. Раньше не знала, а теперь знаю… Значит, ты разыскал меня только из‑ за дурацкого кота, которого некуда пристроить?

– Это не совсем так. Совсем не так…

Тимур – не божество. И даже не экс‑ божество. И даже не венерина мухоловка. Тимур – скотина, жалкое ничтожество, я полностью на стороне того, кто исполосовал его физиономию. А я еще нацепила на себя эротическое бельишко и сожалела, что у меня не было времени проштудировать недоделанный опус «Теория и практика русского секса», – ну не кретинка ли?.. Единственное, чего мне хочется, – выбраться из его таратайки и навсегда позабыть о его существовании. У меня это получится. Теперь – получится. Поскорее убраться – вот чего я жажду. Вернуться домой, смыть косметику и прильнуть к монитору, по ту сторону которого меня ждет добрый друг Jay‑ Jay.

Двери таратайки не открываются.

Он заблокировал их, вот гад!..

– Выпусти меня! – цежу я сквозь зубы.

– Ну чего ты взбеленилась? – Тимур вдруг вцепляется мне в плечо израненной рукой. – Не уходи, слышишь!..

Объяснить все последующее с точки зрения здравого смысла не представляется возможным: я дергаю дверцу как безумная, еще более безумный Тимур держится за меня мертвой хваткой. Борьба происходит в полной тишине, изредка нарушаемой сопением и неопределенными междометиями с обеих сторон.

– Прошу тебя, прошу, прошу… – это Тимур.

– Пусти меня, пусти, пусти… – это я.

Нервозное состояние экс‑ божества передается и мне.

В душной (несмотря на холод снаружи) атмосфере салона то и дело проскакивают электрические разряды, из каждого угла веет опасностью, еще секунда – и на меня навалится приступ клаустрофобии.

А ведь я никогда не страдала клаустрофобией.

Странно.

– Да и пошла ты к черту! – Тимур неожиданно отталкивает меня, и я ударяюсь головой о стекло.

– Чудно. Замечательная получилась встреча.

– Дверь открыта. Иди. Прости, что побеспокоил.

– Бог простит, – ставлю финальную точку я и…

…и в этот момент с заднего сиденья от плетеной корзины, которую я ошибочно приняла за приглашение к путешествию, раздается вкрадчивое:

– Мау‑ у‑ у…

Я могла бы поклясться, что «мау‑ у‑ у» выведено ультразвуком, если бы не знала, что человеческое ухо не воспринимает ультразвук. Но я знаю это, как и множество других, главным образом бесполезных и абсолютно неприменимых на практике вещей. Я даже знаю, что такое инициирующие взрывчатые вещества.

Для справки: ИВВ – легко детонирующие от незначительного теплового или механического воздействия взрывчатые вещества.

То, что в корзине находятся ИВВ, совсем не факт, но что‑ то подсказывает мне: сиди спокойно и не рыпайся. Не гони волну. Я и не собираюсь ничего предпринимать: «мау‑ у‑ у» связало меня по рукам и ногам, оно произвело на меня тот же эффект, какой произвели волосы божества трехлетней давности. Тот же – если не больший.

Определенно – больший.

– Что это? – шепотом спросила я у Тимура.

– Что?

– Вот это…

– Мау‑ у‑ у… – снова раздалось с заднего сиденья.

Теперь звук был не только повелевающим, но и жалостливым одновременно, похожим на плач брошенного ребенка.

– Кот, – выдохнул Тимур. – Он там.

– Где?..

Это была вовсе не корзина, как показалось мне вначале, – скорее, маленький плетеный домик, по форме напоминающий эскимосское иглу. Вход в иглу был забран решеткой, отдаленно похожей на тюремную. Стоило мне перегнуться через сиденье и, проявив чудеса ловкости, приблизить лицо к решетке, как на меня уставились два глаза миндалевидной формы.

Существующие отдельно от всего и исполненные невыразимой печали. И некоего внутреннего знания, недоступного простым смертным. В тот самый момент я вдруг вспомнила о Jay‑ Jay. Вспомнила и сразу же забыла.

– Ты держишь кота в клетке?

– Не сходи сума, – отмахнулся Тимур. – Какая же это клетка? Это самая обыкновенная переноска. Они в любом магазине для животных продаются. Очень удобная вещь.

– Да уж, удобная…

Глаза за решеткой мигнули, а из темноты снова донеслось призывное «мау‑ у‑ у».

Кажется, Тимур еще что‑ то говорил мне – насчет удобств и специализированных лавчонок для животных, но стоило ли прислушиваться к его лепету?.. Ведомая странным, никогда доселе не испытанным чувством острого сострадания, я протянула руку к решетке и почти вырвала торчащий сбоку деревянный клинышек задвижки.

– Выходи, малыш!..

У меня не было никаких мыслей по поводу кота. По поводу внешности кота. Одних печальных миндалевидных глаз было достаточно…

Достаточно? Вот уж нисколько!

Существо, выбравшееся из тьмы, несомненно, было самым необычным представителем семейства кошачьих. Самым необычным и самым пленительным. Во‑ первых, потому, что на нем не было ни шерстинки. Оно оказалось голым! Абсолютно голым, причем кожа отливала нежно‑ абрикосовым цветом, а на боках просматривалось несколько круглых темно‑ серых пятен. Подрагивая тонким, таким же серым, как и пятна, хвостом, кот взобрался мне на руку (я почти не почувствовала его тяжести), пробежался по плечам и юркнул под дубленку.

И свернулся калачиком у меня на груди, выставив вперед переднюю лапу, а лучше сказать – маленькую ручку с неправдоподобно длинными, почти детскими пальчиками.

Я была сражена наповал. Я почувствовала себя глупой крашеной блондинкой – из тех блондинок, что тайно вертят хулахуп, мечтают застрять в лифте с начальником и с надрывом оперируют уменьшительно‑ ласкательными суффиксами; что, если Тимур передумает и не отдаст мне это счастье, эту радость – хотя бы на время?..

Пережить расставание с детскими пальчиками будет трудно.

– Как его зовут? – изнемогая от умиления, просюсюкала я.

– Я знаю его как Домино.

– Что значит – «знаю как»?

– То и значит. – Тимур не стал вдаваться в подробности. – Возможно, у него есть другое имя. И даже наверняка… Так мы договорились?

Кот повел сразу обоими, совершенно уникальными по размеру ушами и тихонько заурчал. Запел песенку, как мне показалось – что‑ то из репертуара Пола Анки.

– Договорились?.. – наседал Тимур.

Если бы мой язык (тотчас же ставший языком крашеной блондинки) произнес «нет», я бы вырвала его без сожаления!

– Договорились.

– Ты чудо, Ёлка!..

Вот теперь Тимур не врал. Скажи он «Ёлка, любимая», или «выходи за меня замуж, Елка! », или «поехали на Кипр, Ёлка! » – ив этом случае я бы ему поверила. Тимур выглядел абсолютно счастливым, как если бы ему предложил раздавить «малька» сам Мик Джаггер. И царапины на его лице разгладились, побледнели и смотрелись теперь не так вызывающе.

А всё я.

Одно‑ единственное произнесенное мной слово возвысило меня даже над Миком Джаггером, не говоря уже о сошка помельче – типа португальской певицы Маризы или надоевшей до смерти Belle du Berry.

– Так ты его берешь, да? – Тимур все еще не мог поверить, что его проблема разрешилась в столь рекордные сроки.

– Беру, беру. А что это за порода?

– Сфинкс… э‑ э… какой‑ то там. Переноску тоже возьми. На всякий случай. А внизу стоит пакет с его плошками и горшком.

– А чем его кормить?

– Да чем хочешь. Он всеядный. Ну… – Тимур испытующе посмотрел на меня.

– Что – «ну»?

Если бы царапины на его лице были предоставлены сами себе, то они, без всякого зазрения совести, сложились бы в надпись «Я тебя больше не задерживаю! ».

Латиницей.

– Ты не проводишь меня? – Я сделала вид, что латиница мне незнакома. – Не хочешь подняться, посмотреть, в каких условиях будет содержаться твой питомец?

– Я бы с удовольствием поднялся… Но у меня встреча через десять минут. О‑ о, почти опаздываю… – Вранье выглядело неубедительно, и чтобы хоть немного скрасить эффект от него, Тимуру пришлось приложить губы к моей щеке.

Довольно мокрые и противные, между прочим. Неужели он думает, что это телодвижение сразит меня наповал?

– Ну ладно, – я демонстративно стерла несуществующий след от Иудиного поцелуя, – не хочешь зайти в гости, тогда хотя бы помоги донести эту гребаную переноску до квартиры. Не будь уродом.

Цигель, цигель, – взмолилось экс‑ божество и похлопало по несуществующим часам на запястье: точь‑ в‑ точь, как герой бессмертной кинокомедии.

– Как есть урод, – бросила я в пространство, а кот у меня под дубленкой мяукнул в унисон.

– Вот и я тоже от тебя без ума. Целую в губы, красотка!..

…Спустя минуту я уже стояла у края тротуара с переноской в одной руке и с довольно объемным пакетом в другой. Пакетные ручки держались на честном слове: хороша же я буду, если они порвутся и содержимое мешка шлепнется в малоаппетитную грязную жижу, оставшуюся от вчерашнего снегопада!.. И как все это собирать и что делать, если коту взбредет в голову вырваться?

Но кот и не думал вырываться: он сидел смирнехонько и даже не выпускал когтей.

Погладив кота по голове, я меланхолично посмотрела вслед шарабану экс‑ божества: он удалялся от нас с опасной для жизни скоростью, и это больше всего напоминало бегство. По всем законам жанра я должна была испытывать сейчас обиду, досаду и бессильную ярость. И презрение к себе, попавшейся на дешевую уловку, на ржавый крючок прошлого, хотя и не окончательно забытого чувства. Меня цинично использовали, поставили раком, как выразилась бы прямодушная мусик; и счастье еще, что рядом нет Jay‑ Jay, иначе смысл выражения поставить раком мне пришлось бы объяснять довольно долго. Счастье, что рядом нет Jay‑ Jay, и жаль, что его нет. Уж он‑ то не отказался бы помочь мне перенести пожитки странного кота со странным именем Домино.

Jay‑ Jay – душка, не то что этот урод Тимур.

«Урод» была лишь фигура речи, не больше. Договорившись быть честной с собой, я наскоро провела ревизию пыльного архива, где хранились папки с кодовым именем «Тимур».

«Люблю» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.

«Ненавижу» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.

«Думаю о его шикарных волосах» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.

«Стараюсь не думать о его шикарных волосах» – весь материал изъят, возможно – уничтожен.

Та же восхитительная пустота обнаружилась и во всех остальных папках, а заодно – и файлах. Музыкальные пристрастия Тимура, гастрономические пристрастия Тимура, его увлеченность немецкой овчаркой и дьяволицей, марка его любимых сигарет ‑

все было стерто.

Стерто! Вот так новость, вот так‑ так!

Стерто – и никакой обиды, досады и бессильной ярости. Да и само имя «Тимур» в одно мгновение превратилось для меня в бессмысленный набор букв, за которым не стояло ни истории, ни человека. Даже зубной щетки при нем не оказалось. Тогда что такое «Тимур»? Тимуром называют ленточку на бескозырке? Может быть. Тимуром называют разновидность бактерий? Может быть. Тимуром называют ветер, дующий с океана у побережья Сомали? Может быть. А в переводе на французский «Тимур» звучит как «Belle du Berry»!

Может быть, может быть, может быть.

В архиве царят тлен и запустение, он зарос сорняками; мне бы хотелось, очень хотелось, чтобы это была не просто сорная трава, а (как минимум) – колония венериных мухоловок, – но нет. При ближайшем рассмотрении сорняки оказываются такими же безликими, как имя «Тимур».

Я бы стояла так еще долго – посреди надвигающихся сумерек и январской слякоти, если бы не призывное «мау‑ у‑ у! ». Кот требовал внимания и требовал тепла.

– Уже идем, малыш… И кстати, если тебя интересует – я теперь свободна. Совершенно свободна!

– Мау‑ мау! – сказал кот.

Он уже знал это, как знал многое другое. Единственное, что оставалось в заброшенном архиве моей страсти – тени на стенах. Кошачью голову – вот что они мне напомнили.

– Признавайся, твоих лап дело? – в шутку сказала я и снова погладила кота между ушами.

– Мау‑ мау. Мау‑ у‑ у…

Если бы кот заговорил – человеческим голосом, пусть даже на языке йоруба, – я бы нисколько не удивилась, такое у меня было настроение. Так я была полна ожидания чего‑ то не совсем обычного, но, несомненно, чудесного и радостного. «Все изменится, все будет совсем по‑ другому, совсем, – стучало у меня в висках, когда я поднималась, нет – взлетала – на свой пятый этаж. – Все будет по‑ другому, и я буду совсем иной. Держись, Ёлка, начинаются чудеса!.. »

***

…Чудеса начались сразу.

Еще в прихожей, когда я полностью расстегнула дубленку и спустила кота с рук.

Кот по‑ хозяйски прошелся по паркету, потерся о мои ноги, потом снова отошел, присел в уголке и сделал первую лужу. Не слишком большую и почему‑ то совсем не вонючую, хотя я неоднократно слышала страшилки о жуткой вони, которую издает кошачья моча. Страшилки эти могли поспорить по накалу с самым изощренным фильмом ужасов. Но сейчас я чувствовала себя, скорее, героиней романтической комедии и потому отреагировала на произошедшее довольно благодушно.

– Ты неправ, Домино, – сказала я.

– May, – в своей обычной манере ответил кот и, как мне показалось, скроил недовольную физиономию.

Имя – вот в чем дело.

«Я знаю его как Домино», – произнес некто по имени Тимур. Домино – не самое лучшее имя для кота, слишком длинное, слишком неповоротливое, кот по имени Домино – все равно что девушка по имени Элина‑ Августа‑ Магдалена‑ Флоранс, мы с Домино очутились в одной лодке, на одной галере, на одной галерке в театре собственной жизни, проходящей мимо; мы с Домино – друзья по несчастью, мы с Домино – сообщники.

– Мне тоже не слишком повезло с именем, милый. Элина‑ Августа‑ Магдалена‑ Флоранс, если ты еще не в курсе. – Я присела перед котом на корточки. – Каково?

– May. – Кот осторожно положил переднюю лапу мне на колено, что, должно быть, означало крайнюю степень сочувствия.

И сморщил и без того морщинистую морду.

Сердиться на него – такого потешного, такого уморительного – было невозможно. Тем более из‑ за какой‑ то сраной лужи, пропади она пропадом!

– Вообще‑ то можешь звать меня Ёлкой… А я? Как буду звать тебя я?

Домино.

До‑ ми‑ но.

Можно звать его До. Можно звать его Ми. И тогда получится совсем как во французском романе, полюбить который мне мешает неопределенность финала. Романная жизнь вертелась вокруг двух девушек – До и Ми, гипотетических кузин, но применить эти знания к коту означало бы назвать его кузеном. Кузен До: если следовать этим путем, то заберешься в страшные зооморфические дебри.

Нет, «кузен До» явно не подходит, какой он кузен?

Третья девушка из романа умерла так скоропостижно, что ей было посвящено всего лишь несколько строк. При этом «но» осталось, к чему бы присобачить «но»?

Ага, доктор Но, и это уже не французский роман, а английский, и к тому же – экранизированный. Одна из историй о Джеймсе Бонде, в которой доктор Но – отрицательный персонаж. А относительно кота – это еще дальше от действительности, чем кузины До и Ми.

Нежно‑ абрикосовый кот – такой потешный, такой уморительный – никак не может быть отрицательным персонажем. Совсем напротив, он призван дарить радость и счастье, а также всем своим существованием намекать окружающим, что жизнь прекрасная штука.

Я мучалась проблемой кошачьего имени все то время, что затирала лужу, мыла руки, распаковывала пакете горшком, плошками и остатками корма, неприлично дешевого. И все то время, что готовила ужин – для себя и для кота. Ужин должен быть торжественным, решила я, хотя раньше по поводу вселения в квартиру новых обитателей никогда особенно не озабочивалась. Ничего удивительного, то были мужики, а это ‑

кот.

Потешный. Уморительный. Нежно‑ абрикосовый. Большеухий. Инопланетный.

Кулинарный таланту меня если и имелся, то спал беспробудным (чтобы не сказать– летаргическим) сном. Яичница, пельмени и жареная картошка – дальше этих изысков я никогда не продвигалась, перебиваясь в основном сыроедением. Но теперь, в присутствии прелестного существа, меня как будто подменили: нисколько не напрягаясь, я соорудила салат из говяжьего языка и салат из тунца (все нужные ингредиенты волшебным образом обнаружились в холодильнике). Я художественно нарезала колбасу и остатки сыра, я даже сварила глинтвейн, потому что распивать водку из недопитой Лариком бутылки было просто нелепо. Неприлично.

Некошерно.

Когда приготовления к ужину были закончены, я постелила свежую скатерть (! ), вытащила высокохудожественные салфетки, оставшиеся от встречи православного Рождества (!! ), и зажгла ровно две таких же высокохудожественных свечи (!!! ).

Кота не нужно было приглашать, он и сам сообразил, что к чему. И легко вспрыгнув на стол, пристроился возле пустой тарелки. Кот на столе – это было неправильно. Негигиенично. Некошерно. Но в случае с этим котом никакие правила больше не действовали. И вряд ли будут действовать впредь.

– Твое здоровье, – бросила я коту и пригубила глинтвейн из глиняной кружки.

Кот отсалютовал мне поднятой лапой.

Он аккуратно выбрал тунца из салата с тунцом. И аккуратно выбрал говяжий язык из салата с говяжьим языком. Затем потянулся к очищенному банану, всем своим видом показывая: «Это как раз то, чего мне не хватает. Не могла бы ты измельчить сей дивный плод до нужной консистенции? »

Я повиновалась.

– Собираешься вить из меня веревки, малыш?

– May, – ответил кот, и я уже знала, что это означает: «Еще как собираюсь, Элина‑ Августа‑ Магдалена‑ Флоранс, лапуля! Приступаю к этому процессу немедленно».

Выпитый глинтвейн сделал меня не в меру философичной и снова вернул к мыслям о кошачьей кличке. После того как отпали две кузины и примкнувший к ним доктор Но, пространство для маневра резко сузилось. Я могла бы звать кота Доней или Миней, но это шло вразрез с его инопланетной сущностью и напоминало мне моих простаков‑ любовников из подворотни (всех до единого, включая Ларика). Перебрав в уме известных поэтов, писателей, художников‑ импрессионистов, художников‑ сюрреалистов, художников японской живописной школы укие‑ э, великих полководцев, великих самураев и великих негодяев, представителей итальянского неореализма, немецкого экспрессионизма и членов ганзейской гильдии суконщиков, я снова и снова возвращалась к исходному.

Домино.

До‑ ми‑ но.

«Я знаю его как Домино», – выразился кто‑ то незнакомый мне. Не так уж был неправ, этот кто‑ то. Будучи котом, «Домино» раздражает, но ничего точнее придумать невозможно.

– Я сдаюсь. Оставайся Домино.

Все это время кот пребывал в некотором отдалении от меня. Теперь же, услышав имя, он отвлекся от ошметков тунца, осторожно переступил через тарелки, обогнул горящие свечи и приблизился.

И лизнул меня в щеку.

А потом прыгнул на колени.

Разве не этого я подсознательно ждала все это время, с тех пор как узнала, что «домино» – это не только игра, изобретенная то ли в Италии, то ли в Китае?..

Этого, именно этого!

Я нравлюсь хвостатому, нравлюсь яйценосному – двух мнений быть не может! Что еще мне известно о кошачьих повадках, перечень которых следует за страшилками о плохо выветриваемом запахе мочи? Что коты не приживаются на новом месте, болезненно переносят новых людей, а на людей вообще им ровным счетом наплевать.

Домино играючи опрокинул все мои представления о котах: он нисколько не потерялся на новом месте, не забился под диван, он демонстрировал дружелюбие и готовность к общению, и еще… Он был теплым. Горячим. Температура его тельца намного превосходила температуру моего; точнее мог бы определить термометр, но не стану же я совать коту термометр, в самом деле!

После ужина на кухне мы с котом плавно перетекли в большую комнату, которую я во времена особого душевного подъема пафосно именовала «кабинет». Начинка кабинета состояла из порядком обветшавшего набора мягкой мебели, псевдоперсидского ковра, двух книжных, слегка попорченных жучком‑ древоточцем шкафов, этажерки и письменного стола. Вся эта рухлядь досталось мне вкупе с квартирой, от никогда не виданных отца и бабки. Выбросить ее я так и не решилась, зато, как могла, облагородила, внеся в этот – почти викторианский – уголок свежую хайтековскую струю. Мой личный вклад состоял из:

– компьютера, принтера и сканера,

– музыкального центра,

– пледа «Виды Патагонии», купленного на железнодорожной станции Кикерино,

– постера к малоизвестному авангардистскому фильму Йоко Оно «Ягодицы».

Я всегда относилась к кабинетной обстановке с пониманием и даже временами умилялась ей, но теперь, в нежно‑ абрикосовом цвете, в сиянии, идущем от кота, она показалась мне жалкой.

– Да уж, не хоромы, – сказала я Домино. – А ты на что рассчитывал?..

Ни на что он не рассчитывал, кроме как снова усесться мне на колени и замурлыкать.

Стараясь не тревожить его, я включила компьютер и спустя минуту выбралась на просторы Интернета:

– Сфинкс… какой‑ то там? Сейчас посмотрим, что ты за фрукт.

Материала по сфинксам было завались: домашние страницы, сайты и целые порталы. Мне понадобилось не так уж много времени, чтобы составить представление о трех разновидностях сфинксов: канадском, донском и петербургском, именующимся питерболдом. Судя по внешним характеристикам, Домино был канадцем.

Но не совсем типичным канадцем: во‑ первых, из‑ за редко встречающихся у канадцев пятен правильной формы (окрас «арлекин»). Даже пара пятен считается большим достижением, а у Домино их было целых семь – шесть с правого бока и одно с левого. И во‑ вторых – цвет. Не серый, не бежевый, не розоватый, что считается нормой, а абрикосовый.

Определенно, Домино был эксклюзивным котом! Единственным в своем роде. Цена сфинксов колебалась от 600 до 1200 у. е. в зависимости от сезона и родословной – и сколько в таком случае может стоить Домино?

Домино бесценен.

Мне достался бесценный кот, и к тому же – чистюля, не скандалист и умница, да нет же…

Это не твой кот.

Тебе поручили лишь присмотреть за ним. На время, которое ограничивается… Вот черт, я понятия не имела о том, как долго Домино будет жить у меня. Ленточка от бескозырки с претенциозным названием «Тимур» никак не оговорила срок. Кажется, речь шла о какой‑ то срочной командировке. Командировка может продлиться неделю, а может – две, а может съежиться до нескольких дней. А иногда… Иногда происходят такие ситуации, что человек не возвращается вовсе. Ну, например, если в городе, куда он уехал, вдруг обнаруживается его старая любовь. Или – новая любовь. Или он попадает под трамвай. Или самолет, на котором он летел, терпит катастрофу. У тех, кто падаете высоты десять тысяч метров, шансов выжить немного.

Я не должна быть кровожадной, тем более что остальные пассажиры, экипаж, стюарды и стюардессы здесь ни при чем.

Но лучше бы ленточке от бескозырки не возвращаться.

Я произнесла это вслух?

Кажется, да. И Домино тут же откликнулся своим тихим вкрадчивым «мау». Он перевернулся на другой бок (тот, на котором было шесть пятен) и уткнулся мордой в мой согнутый локоть. Я хочу, чтобы он остался здесь, со мной.