«КАРОВ СРАЖАЕТСЯ. А МЫ?..»

Был февраль, и солнце уже припекало. С крыш капало и позванивало. Шла весна. Ребятам казалось, что фашисты стали мрачнее, а жизнь веселей. И вот однажды Вася, вернувшись от партизан, срочно собрал ребят в пещере.

– Мы выиграли битву на Волге, – сказал он. – Армия генерала Паулюса в плену.

Ребятам захотелось сейчас же бежать в село, поделиться радостью. Но они‑ то все еще были «под фашистом»! И каждое слово могло стоить им жизни. Зато у них были чернила и бумага.

В то утро даже постороннему человеку, зашедшему в село, стало бы ясно, что здесь что‑ то происходит. Хлопали двери, слышались голоса. Все было приглушено, но подспудно, в глубине все кипело и бурлило.

Ребята видели, как немецкий солдат поднял их листовку, посмотрел и тут же бросил на землю. Никуда не понес и ничего не сказал. Словно понял, что в ней было написано.

Ребята знали, как знали и все на селе, что гитлеровцы по‑ прежнему кричат о победах, однако уже сам вид немецких офицеров и особенно солдат, сразу будто слинявших, говорил, что дела фашистов плохи.

И вот случилось нечто столь дикое, что даже жители Покровского, люди, привыкшие к беззакониям и жестокостям врагов, и те были поражены.

Дверь дома Тимашуков, где стояли офицеры, распахнулась – да так, что стукнула о стену, – и на улицу выбежал обер‑ лейтенант Мюллер. Красный, с револьвером в руках, он шагал по улице, кричал что‑ то на своем каркающем языке и палил по окнам.

Женщины метались, затаскивая в дом ребят, захлопывали ставни, запирали двери. Старая бабка Панченко, глухая и полуслепая, осталась сидеть у окна. В хате никого больше не было. Предупредить ее не успели, она так и осталась сидеть с простреленной головой.

А Мюллер все шел и шел по пустынной улице и все стрелял по окнам.

…На следующий день в селе снова были похороны.

С наступлением весны Вася стал чаще бывать у партизан. Возвращался оттуда повеселевшим и необычайно разговорчивым. Ребята дивились его памяти: он умудрялся запоминать чуть ли не слово в слово длинные сводки Совинформбюро. И передавал их, невольно копируя голос диктора.

Особенно ребята любили слушать о боевых действиях партизанских отрядов, о чем теперь говорилось почти в каждой сводке. Да, вот это были дела! Прежде они и не подозревали, какая это силища – партизаны. А оказывается, они нападают на целые вражеские гарнизоны, уничтожают танки, даже – подумать только! – залповым огнем из винтовок сбивают самолеты. Словом, воюют люди все равно как на фронте.

После одного Васиного рассказа о партизанских делах – это уже было летом – ребята разворчались на себя.

– А мы‑ то! – сердился Борис, размахивая своими длинными руками. – Какие уж мы партизаны! За все время хотя бы плюгавый фашистский драндулетишко в кювет спустили!

– Ни одного фашиста не укокошили, – вторили ему другие ребята.

– А вы откуда знаете? – вдруг с загадочной улыбкой спросила Варя.

Цыган часто‑ часто захлопал черными ресницами.

– Так, может, ты… это самое?

– Еще чего! – ответил за Варю Борис. – Что, вы не знаете? Она фашистов жалеет.

Варя добродушно отмахнулась от него.

– Да уж хватит тебе. Заладил!

– Ничего! – кричала Лена. – Мы с Анатолием Каровым еще покажем этим фрицам!

– Да, ребята, кто еще придумал про Карова? Вася, ты?

– Мы остановились на том, – вставила Лена, – как нужно было спасать партизан.

– Верно, – сказал Вася и начал читать:

«В тот вечер Каров собрал свой небольшой отряд в землянке. Он сказал:

– Завтра на рассвете гитлеровцы должны расстрелять наших…»

– Это он тогда узнал, когда переодевался немецким офицером? – спросила Лена.

– Да, – ответил Вася. – «Глубокая тишина наступила в землянке, – продолжал он.

– Где? – наконец спросил Сергей.

– Наверно, во дворе тюрьмы, – ответил Каров. – Нынче они боятся вывозить осужденных из города.

– Что же теперь делать? – спросил Николай Степанович. – Тюрьма ведь за толстой кирпичной стеной, а вокруг часовые с собаками.

– А на углах пулеметы, – прибавил Сергей убитым голосом.

– Есть выход, – сказал Каров твердо. – И мы спасем наших дорогих товарищей любой ценой!

Наступил рассвет. Было сыро и холодно, дул ветер. Но Анатолий Каров и его смелые бойцы не боялись непогоды. Через окно чердака Каров увидел, что враги вывели во двор пленных партизан. Они стояли, гордо подняв головы. Их не пугала смерть. Холодный ветер развевал их непокорные волосы.

Десять солдат с ружьями и лейтенант уже шли через двор к пленным.

– Пора! – сказал Каров и нажал гашетку пулемета. Сухая очередь прорезала воздух. Лейтенант взмахнул руками и упал навзничь. Над ухом Карова застучал автомат – это Сергей стрелял в пулеметную будку на углу ограды.

Спокойно и уверенно Каров прошелся длинной очередью по фашистским солдатам. Одни падали, другие бежали по двору, но всех настигала его меткая пуля. И тут раздался оглушительный взрыв. Это взлетела на воздух вторая пулеметная будка вместе с куском ограды. Пленники радостно бросились к проходу. А снаружи навстречу им уже бежали партизаны.

Но враги тоже не дремали. Из казармы выскочили автоматчики и хотели было стрелять, но все упали под пулеметным огнем Карова. Он не давал охране догнать беглецов, но все же врагов было много, и они стреляли из‑ за угла, из окон и дверей.

И в это время пулемет Карова замолчал.

– Ленту! – крикнул Каров, хватаясь за автомат.

Полищук быстро сменил ленту, но вот беда: фашисты успели поставить в угловом окне тюрьмы пулемет и били сейчас прямо по чердаку. Засвистели пули, посыпались щепки. Правда, освобожденные уже скрылись за углом, но уходить было еще рано, потому что партизаны, прикрывавшие их отход, лежали сейчас у ограды, прижатые к земле шквальным вражеским огнем.

Пули застучали уже по щитку каровского пулемета.

– Ленту! – крикнул Каров, но Полищук не двигался. Каров схватил новую ленту из окоченевшей руки Полищука, и в тот же миг пуля обожгла ему лоб.

– Пора уходить! Идут сюда! – крикнул Сергей.

– Рано.

Враги стреляли уже внизу, у самого дома.

– Уходите, товарищ командир, я останусь.

– Я не уйду. Это мой долг, – ответил Каров, строча из пулемета. По лицу его текла кровь.

И только тогда, когда партизаны все‑ таки отползли от ограды и скрылись в переулке, Каров сказал:

– Идем!

Вражеские сапоги уже стучали по лестнице. Каров и Сергей бросились через чердак к другому окну и увидели, что дом уже оцеплен фашистами. Сергей кинул вниз гранату, а Каров крикнул: „Прыгай! “ – и направил автомат вниз. Сергей прыгнул, за ним прыгнул Каров. Во дворе были одни убитые. Они бежали по двору, пригнувшись, а над головой свистели пули.

Но на улице они столкнулись с врагами. Каров дал очередь. Кончился диск. Он выхватил маузер и бросился прямо на врагов. Перед самым его лицом сверкнул парабеллум. Каров отскочил в сторону, но пуля вошла ему в правое плечо.

– Врешь, не возьмешь! – гордо крикнул он, перехватив маузер в левую руку. Но фашист уже рухнул, сраженный прикладом Сергеева автомата.

Они вбежали во двор, стреляя и бросая гранаты. Потом перемахнули через забор и помчались к балке. Повсюду слышались выстрелы: это партизаны, отстреливаясь, уходили в лес».

– Вася! До чего же здорово! – воскликнула Оля. – Ну просто замечательно!

– Одно только плохо, – насмешливо сказал Борис. – Каров сделал много, а мы – с гулькин нос.

– Мы делаем все, что нам поручают, – ответила Надя.

– А можем делать больше, – возразил Борис.

– Ну что? Опять ты про налет?

– Конечно.

– Я не знаю, – медленно начала Надя, – может быть, лучше вам и не говорить… Вчера мне мой лазутчик…

– Кто, кто?

– Да Гришка Тимашук, – улыбаясь, повторила Надя, – как всегда, подстерег меня в проулке и сказал, что завтра или послезавтра у них соберутся офицеры. Бедняга он! Стоит, губы дрожат. Все равно, говорит, я жить не останусь. Отец у меня предатель. А я ему: не горюй, дети за отцов не отвечают… Так вот он и рассказал мне, что в их доме собираются фашисты. Отец, говорит, таскает в дом консервы, бутылки. Много, много всего.

– Ну конечно, – вставил Володя Моруженко. – Мюллер хочет этим показать – вы, мол, не думайте, что наши дела плохи! У нас‑ де все распрекрасно! Мы пируем!

– И вот теперь самое время нам напасть на них, – подхватил Борис. – Подкрадемся к окнам…

– И бах, бах! Трах‑ тах‑ тах! Бум! – закричал Цыган. – А потом мы консервы у них захватим.

– Так там же часовые, – сказал Вася.

– Бросьте! – взмолилась Варя. – Бросьте даже и думать. Они перебьют вас – и все.

– Нет, не перебьют! – настаивал Борис. – Мы подождем, пока они перепьются, и окружим дом.

Он говорил уверенно. Видно было, что все это он обдумывал уже не раз.

– Мы пойдем все семеро. Оружие у нас есть – два автомата, две винтовки, три пистолета. Как раз на семь человек. Двое стреляют в часовых, остальные по окнам. Фашисты не успеют опомниться, как будут на том свете.

– Неплохо, – веско сказал Анатолий Прокопенко. – Можно подумать.

– Так я же и говорю, что нужно подумать! Кто какое оружие возьмет… Кто где станет… Кто будет начинать…

– Нужно подумать и о том, – вставил Вася, – что из этого получится.

– Весь народ кровь проливает, о себе не думает, – сказал Толя Погребняк.

– Это правда, Вася, – сказала Надя.

– Мы на них нападем, – горячо продолжал Борис, – потом разбежимся. Гитлеровцы подумают, что партизаны. До сих пор все только мы своих хоронили. Пускай и они своих похоронят.

– А про нас никто не догадается! – подхватил Толя Цыган.

– Давайте, давайте! – сказал Володя Лагер. – На что же в конце концов нам оружие, если оно у нас в земле лежит?

– Ох, постреляем! – воскликнул Цыган.

– А мы? – закричала Лена. – А мы, что же, стрелять не можем?!

– Ребята, – взмолилась Оля, – не надо! Пропадете вы!

– Ничего! Не пропадем! – сказал Борис.

– Война есть война, – сказал Володя Лагер.

– За Костика, – сказал Толя Прокопенко.

Решили так: Вася и Борис возьмут автоматы, Толя Прокопенко и Толя Погребняк – винтовки, Володя Лагер вооружится своим «вальтером», остальные пистолеты возьмут Толя Цыганенко и Володя Моруженко. Обоим хотелось взять маузер, пришлось кинуть жребий. Лена и Оля должны были дежурить в пещере, держа наготове самодельные бинты на случай, если кто‑ нибудь из ребят будет ранен. Надя, Варя и Нина будут сидеть в саду у Погребняков, чтобы, если понадобится, унести раненого.

Они собрались, как всегда, в пещере, которая казалась им сегодня темной и мрачной. Все заметно волновались. Наконец мальчики поднялись и стали прятать оружие под куртками и рубашками. Но как ни старались они замаскировать винтовки, это никак не выходило. Оставалось ждать полной темноты. Но и особенно долго медлить тоже было опасно. Следовало залечь в саду Тимашука до того, как вокруг дома все утихнет. Поэтому было решено, что оба Толи с винтовками подойдут позже.

Весь этот день лил дождь, и земля была сырая. Мгла висела над селом, и это радовало ребят. Осторожно поодиночке пробирались они к дому Тимашука.

К их удивлению, здесь было темно и тихо. На крыльце одиноко сидел и курил немецкий солдат. Осторожно ступая, мальчики пробрались в сад и залегли там.

Лежать в мокрой траве было холодно, и скоро все они уже тряслись в ознобе. Время тянулось невыносимо медленно. А Мюллер, наверно, в этот час спокойно спал в своей теплой постели. И они ненавидели его за это еще сильнее.

Ни один фашист в эту ночь не вошел в дом Тимашука.

– Ничего, – стуча зубами от холода, говорил Борис, когда все они на рассвете возвращались в пещеру, – завтра пойдем опять.

На следующую ночь они собрались и опять решили идти. Нельзя же пропустить такой удобный случай, как пирушка у Мюллера! А вдруг она будет сегодня?

В сад Тимашука они пробрались со стороны огородов. «Хорошо, что он собак не держит, – подумал Вася. – Плохо было бы наше дело». Еще издали они увидели освещенные окна и услышали голоса. Как решено было заранее, мальчики разделились: Вася с автоматом прополз во двор и лег в кустах у плетня. Ему предстояло автоматной очередью снять часового и этим дать сигнал остальным. Он видел, как мимо крыльца прошел часовой. Через минуту он вышел с той же стороны хаты и словно бы стал ниже ростом. Однако не успел он скрыться за углом, как появился снова и снова оказался высоким. Вася понял, что хату охраняют двое часовых, которые ходят навстречу друг другу. Этого ребята не предвидели.

«Что же делать? – думал он. – Не могу же я снять разом двоих! Тем более что встречаются они за хатой».

Борис должен был стать в саду против освещенного окна. Мокрые ветки задевали его по лицу. Подойти ближе к окну было страшно: казалось, еще минута – свет упадет на него, и он будет на виду. Он встал за яблоней, низко расстелившей над домом свои ветви. Справа и слева от него стояли Толя Прокопенко и Толя Цыганенке. Между ними и хатой ходили часовые. «Двое! » – подумал Борис.

Володя Лагер лежал в огороде меж зеленых грядок. За ним лежал Толя Погребняк. Сжимая ребристую рукоятку, Володя мечтал о том, как всадит пулю за пулей в жирный затылок, который видел в окне…

Мимо прошел часовой. Прошел так близко, что казалось – сейчас он увидит тусклый отблеск из окна на корпусе «вальтера»; однако пошевелиться Володя не посмел.

Из‑ за ветвей яблони Борису хорошо было видно, что происходит в горнице. Здесь собралось человек десять фашистов. Мюллер сидел как раз против окна. «Буду стрелять прямо в Мюллера», – подумал Борис и только хотел поднять автомат, как мимо прошел часовой. Свет от окна упал на каску, на небритый подбородок и ствол автомата. Когда часовой прошел, Борис осторожно поднял свой автомат и прицелился. Но голова Мюллера никак не попадала на мушку. Тогда он пристроил ствол в развилку ветвей. Теперь целиться было гораздо легче.

На душе его было неспокойно. Часовые, шагавшие вокруг хаты, разрушали их планы. Борису было видно, как оба солдата встречаются за хатой и расходятся вновь. «Эх, жаль, что мы так договорились и что не я должен их снимать! – думал Борис. – Вася их небось вместе и не видит». Каждый раз, когда часовые встречались, ему хотелось повернуть автомат и выстрелить, но этого нельзя было сделать.

«Что же это будет? – думал он. – Кто же начнет? » Но тут он увидел, что часовой прошел за угол, а другой ему навстречу не вышел. Теперь вокруг хаты ходит только один солдат. «Куда же делся второй? » – подумал он…

Автоматная очередь, прогремевшая за углом, оглушила его. Уже ни о чем не думая, он вскинул автомат, который минуту назад так удобно устроил в развилке, и нажал на курок. Автомат молчал. В окне уже заметались тени. «Бежать! » – было первой Бориной мыслью, но он изо всех сил нажимал на курок. Теперь всюду хлопали выстрелы… «Ах, да, предохранитель! » – сообразил Борис. Автомат уже прыгал у него в руках и сильно бил в плечо. Маленькое окошко перед ним плясало. Сейчас он думал только об одном: надо попасть в окно. А пули его тем временем решетили стену. Окно погасло.

И вдруг автомат замолчал, патроны кончились. Оставалось бежать.

Володя Лагер видел, как под автоматной очередью упал у крыльца часовой. Он вскочил, подбежал к окну (он тоже хотел стрелять в Мюллера), но свет погас. Володя выстрелил в темное окно и кинулся бежать. Вслед ему стреляли, слышался топот погони. Мальчик бежал по мягким грядкам, чувствуя, что погибает. Только перемахнув через плетень и забежав в дальний переулок, он прислонился к чьему‑ то забору и перевел дух. Лишь сейчас он понял, что в руках у него нет пистолета.

…Надя, Варя и Нина долго сидели в темном саду, напряженно вслушиваясь и с минуты на минуту ожидая выстрела. И все‑ таки выстрелы грянули неожиданно и страшно. Село взорвалось криками, собачьим лаем, топотом.

На улицу выходить было нельзя. Прижавшись друг к другу, девочки молча сидели в саду. Они думали о мальчишках, которые мечутся сейчас там, среди этого ада, и которым они ничем не могут помочь.

Первым в пещеру прибежал Володя Моруженко, за ним ворвался Толя Погребняк.

– Наших нет? – спросил он.

Девочки кинулись к ним.

– Ну как? Что?

Мальчики ничего толком не могли рассказать. Толя Погребняк видел только, как рухнул часовой, как раскрылась дверь и из нее выбежал какой‑ то немец. Потом мимо пробежал Борис с автоматом и крикнул; «Бегите! » Они побежали: Толя Погребняк в одну сторону, Толя Цыганенко в другую…

Послышались шаги. В пещеру ввалился Борис. Тяжело дыша, он прислонился к сырой земляной стене.

– Жив?

Борис не отвечал. Он стоял, закрыв глаза и не выпуская из рук автомата.

…Последним в пещеру вернулся Вася. Отбежав тогда от окна, он старался понять, что происходит с его товарищами. Он видел, как бежал Борис, как отбегали другие. Над головой его просвистели, срезая листву, пули. Тогда побежал и он.

Не помня себя от тоски и тревоги, шел он степью к пещере. Кого недосчитаются они сегодня? Однако все товарищи его были живы. Исцарапаны, в синяках, измучены, но живы…

Всю ночь ребята не расходились и не спали. Они не могли успокоиться. То один, то другой начинал вновь и вновь вспоминать подробности ночного налета.

– Я думал, все пропало, – говорил Вася, – и вдруг вижу, что один часовой – прямо на крыльцо и в дверь, наверно, решил погреться. Вечер‑ то сырой. «Ну, – думаю, – если не теперь, то…» Нажал на спуск – и началось! Смотрю, дверь отворилась, оттуда выбежал солдат – и ну палить во двор, за ним другие. Я выстрелил, уж не помню в кого…

– А я так бил прямо по двери, – заявил Толя Цыганенко.

– Ой, мальчики! Как мы услышали выстрелы, ну, думаем, никто из вас не уйдет живым.

– Вот страху‑ то было!

– А что же Мюллер?

– Да, а что же Мюллер?

Однако никто из них не мог сказать, попала ли в Мюллера хоть одна пуля.

– А все‑ таки здорово мы их! – говорил Толя Цыганенко.

– Нет, подумайте только! – повторяла Лена. – Наконец‑ то мы напали на гадов!

Однако, по мере того как шло время, возбуждение их проходило, а тревога возрастала. Что‑ то теперь будет? Как и чем ответят немцы на их ночной налет? Они могут все: поджечь село, расстрелять и перевешать его жителей. Все что угодно!

Дорого может обойтись односельчанам это их выступление.

– Как ты думаешь, Вася, – спросила Лена, – что они сделают?

Вася покачал головой.

– Не знаю…

Наступило утро, такое же мглистое, как и ночь. Ребята не возвращались в село. Им было страшно.

Страшно было и в Покровском. Предгрозовая тишина давила село. Все слышали ночные выстрелы, крики и шум, а днем из хаты в хату поползли слухи: ночью на дом Мюллера напали партизаны, обстреляли дом, убили двух фашистов и одного тяжело ранили.

В этот день ни в одной хате не открыли ставни, никто не выходил на улицу. Ждали карателей.

Поутру Мюллер вышел из дому и чуть ли не бегом кинулся в комендатуру. Гитлеровцы что‑ то готовили, в этом не могло быть сомнений. В комендатуре все время трезвонил телефон, потом по улице пронесся мотоциклист и исчез за околицей. Немного спустя солдаты и офицеры стали собираться на улице.

Что это будет? Обыски, аресты? Казни?

В это самое время ребята пробирались к Покровскому. Они не могли больше ждать, не могли сидеть в безопасности в пещере. Ведь в этот самый час здесь, быть может, погибают их родные и товарищи. Ребята шли осторожно, держась далеко друг от друга. Они боялись увидеть пламя пожара, услышать грохот автоматов. Но все было тихо.

Вася осторожно постучался в свою хату. Ему открыла Домна Федоровна.

– Господи! – воскликнула она. – Наконец‑ то! – Охватила руками голову сына и заплакала.

– Что же теперь будет? – спрашивала она. – Что же теперь будет?

…Все Покровское говорило о пирушке у Мюллера. Дело было нешуточное. Фашисты, конечно, дадут знать в Артемовск, надо ждать следствия, а еще вероятнее, что каратели и без следствия обойдутся… Село затаилось. Не только каровцы, все жители Покровского настороженно прислушивались к каждому шагу немцев: не начинается ли?

Но враги вели себя как‑ то странно. В комендатуре спозаранку поднялась суета, то и дело раздавались телефонные звонки, выбегали связные. Потом, должно быть, что‑ то случилось с телефоном – осипший голос долго и безуспешно вызывал: «Артемовск! Артемовск! » – и бешено ругался по‑ немецки. Прошел час, полтора. Покровчане все еще ждали: вот солдаты двинутся по селу. На этот раз, конечно, дело не ограничится обысками, арестами и побоями. Вот сейчас сгонят всех на площадь, а там кто знает…

И в это время через все село с треском промчался мотоцикл. Весь, как панцирем, покрытый пылью, связной тяжело соскочил с машины и вбежал в комендатуру. На несколько минут там все стихло, потом раздались возгласы, проклятия, отрывистые слова команды… Еще через минуту немцы заметались по селу. Загудели моторы грузовиков, затрещали мотоциклы. Никогда еще немецкую часть не перебрасывали из Покровского в такой тревоге и спешке. К полудню в селе осталась лишь горсточка растерянных хмурых солдат. К вечеру ушли и они.