ТРИ ТОЧКИ, ТИРЕ

Днем было жарко, а вечер пришел синий и теплый, с большой оранжевой зарей. А над зарей чем выше, тем синее – торжественно распахнулось ночное небо с первыми несмелыми звездами.

Кругом тихо. Покровское лежало в сумерках, словно затаясь. На улице не было слышно прохожих, в окнах – ни огонька.

Рано улеглись и в доме Лены Никулиной. В сенях, где теперь спала вся семья, было совсем темно. Мать долго не могла уснуть, ворочалась. «Ну, засыпай, засыпай! » – шептала про себя Лена. А мама все ворочалась и вздыхала.

Но вот она задышала ровно.

Лена тихонько сползла с высокого сундука и осторожно ступила босой ногой на пол. «Я тихо, я тихо», – приговаривала она мысленно, стараясь быть совсем неслышной. И все‑ таки одна половица скрипнула. Неужели проснутся? Нет, спят. Вот и дверь.

Обычно Лена отворяла дверь быстро, резко, с ветром. А теперь она открывала ее долго‑ долго, целую вечность. Ей удалось не скрипнуть. Наконец она на улице. Тишина. Только изредка, словно перекликаясь, лают собаки.

Лена, крадучись, шла босиком по пыльной дороге. Пыль была еще теплая после дневной жары. Лена шла как лисица – чуть‑ чуть приволакивая ноги и стирая след. Сегодня они – все двенадцать – решили встретиться у Васи, чтобы принести клятву. Подумать только: клятву!

Из всех двенадцати одна Лена до войны не успела вступить в пионеры. А сегодня она, самая маленькая, встанет в ряд с большими и даст клятву.

Вася велел приходить поодиночке, чтобы не привлекать внимания патрулей. Лене очень нравилось, как говорил Вася: «Не привлекать внимания». В дверь нужно было стучать особым условным стуком: три коротких удара и один длинный. «Три точки, тире», – сказал Вася. А может быть, она все спутала? Может быть, три тире, точка? У Лены даже во рту пересохло от страха, что она напутала. Нет, кажется, верно: три точки, потом тире. Но вот что плохо, она перестала понимать, что значит «длинный удар»? Ей казалось, что удар всегда короткий. И вдруг она увидела человеческую фигуру. Она стояла, высокая как жердь, с каской на голове, молчаливая, неподвижная в дымчатом синем сумраке. Лена присела на корточки и замерла. Фигура все не шевелилась. Лена вгляделась и вдруг поняла, что это никакой не человек, а настоящая жердь с надетой на нее для просушки глиняной макитрой. Ей стало не страшно, а даже весело.

Вот и Васин дом. Три точки, тире. «Тире» она просто сделала погромче «точек». Оказалось – правильно. Дверь открыл Вася, впустил ее и снова запер, накинув крючок.

В комнате было тихо, почти темно и немного душно. Окна плотно занавешены рядном. На столе теплилась коптилка – по‑ здешнему каганец. Огонек дрожал и качался, а по стенам и потолку бесшумно двигались большие черные тени. Это от Васи и от нее, Лены. Где же остальные?

– А где же все? – шепотом спросила Лена.

– Они придут. Ты первая, – ответил Вася. – Жди.

Лена послушно села на скамейку и стиснула коленями холодные руки, чтобы не дрожали. Все‑ таки было немного страшно. Страшно именно ждать, сидеть вот так и смотреть на каганец. Пламя узкое, у самого фитилька – синее, а кругом – желтое, и еще вокруг него сияние. Лена прищурила ресницы, и от сияния пошли во все стороны золотые лучи. Она открывала глаза, закрывала, прищуривала, а лучи сходились и расходились, укорачивались и удлинялись. Лена забыла, что ей страшно. И вдруг раздался стук в дверь: две точки, тире.

Вася схватил Лену за руку и замер. Стук, но не тот. Они условились – три точки, тире. Вася крепко стиснул руку Лены – молчи, мол – и задул каганец.

Так они сидели в темноте и молчали. Стук повторился. Две точки, потом тире.

Вася отпустил руку Лены, тихо пошел к двери, звякнул крючком и приоткрыл дверь. В полумраке подступили к двери две фигуры – это были Нина и Толя Погребняки.

– Тоже, подпольщики! Сигнал не могли запомнить! – ворча, Вася снова зажег каганец.

Потом один за другим стали приходить и остальные. Никто больше не путал, все давали правильный знак: три точки, тире. Вася впускал их и каждый раз, закрывая дверь, говорил: «Пять… шесть… восемь… Десять… одиннадцать…»

Одиннадцать… одиннадцать… все еще только одиннадцать…

Не хватало одного: Толи Цыганенко.

Ребята сидели тихие, насторожившиеся и ждали, вслушиваясь в тишину, вздрагивали, когда редкая перекличка собак слышалась близко и где‑ нибудь совсем рядом подавала голос беспокойная дворняга.

И вдруг они услышали выстрелы. Короткая очередь из автомата сказала скороговоркой «та‑ та‑ та‑ та» и замолчала.

Стреляют! В кого стреляют? Может, в Толю?

…А с Толей произошло вот что. Он лег, чтоб успокоить мать – она сердилась, когда он отлучался к ночи, – а сам незаметно заснул. И проспал. Потом он пробирался по темным улицам и думал, что ему непременно влетит от ребят.

Пахло землей, травами, отцветающими садами. У сельсовета горьковато пахло гарью: войдя в село, фашисты сожгли соседнюю с сельсоветом хату – в ней засели, отстреливаясь, несколько бойцов.

Вот школа. Хата Погребняков, и снова запахи трав, росы, сена. И вдруг Толя отчетливо почуял тонкий и сладкий дымок немецкой сигареты. Он плыл поверх запахов трав и росы.

Враги поблизости! Толя весь съежился, шмыгнул в заросли бурьяна у невысокого тына и замер, затаив дыхание.

Мимо шли двое – должно быть, патруль – и разговаривали. Толя не понимал ни одного слова, но ему показалось, что немцы ссорились. Голоса приближались и звуки шагов – тоже. Уверенно, четко фашисты вбивали сапоги в дорожную пыль: раз‑ два, раз‑ два.

Сердце у Толи заколотилось, и он вплотную прижался спиной к шершавым кольям тына, стараясь вжаться в них, вмазаться. Немцы были уже совсем близко. И вдруг позади Толи что‑ то зашуршало, захлопало, и он, забыв обо всем, отскочил от тына.

– Вер да? – крикнул один из патрулей.

И неожиданно Толя его понял. «Вер да? » значило: «Кто там? »

– Хальт, – сказал, словно бросил камень.

Ну, это уж было совсем понятно: стой! Толя подобрался и одним прыжком, словно кошка, перемахнул через тын. Он упал на какие‑ то прутья, промял их, что‑ то затрещало, и под ним закудахтала курица. Толя услышал как‑ то все сразу: как затрещали прутья, как заголосила курица, как враги дали короткую очередь из автомата и как весело и вовсе нестрашно просвистели одна за другой несколько пуль. Курица шарахнулась в сторону, и все затихло.

Они больше не стреляли и, все так же каркая, уходили вдоль по улице, даже не посмотрев, куда стреляли. И вдруг Толя сообразил: ведь это в него стреляли! А он не испугался! Или попросту не успел?

Он перелез через тын. Все еще было совсем не страшно. Он дошел до Васиной хаты и твердо постучал, как было условлено: три точки, тире. Ему отворил Вася. Кругом, в тусклом свете каганца, столпились остальные.

– Где ты пропадал? Что с тобой было?

– Ничего особенного. Просто в меня стреляли, – ответил Толя.