Альберто Васкес-Фигероа 4 страница

Капитан Калеб эль-Фаси устремил на него долгий взгляд, в котором читался суровый упрек.

– Так ты намекаешь на то, что я должен бросить материальные средства и личный состав на поиски этого каравана? – спросил он с притворным удивлением.

– Почему бы и нет? – самоуверенно заявил сержант. – Нас то и дело отправляют в бессмысленные экспедиции: на поиски новых колодцев, никому не нужных камней или на перепись племен. Как-то раз инженеры не отпускали нас шесть месяцев, пытаясь найти нефть.

– И ведь нашли.

– Да, но что мы с этого имели? Измотались, нажили себе лишние заботы, люди совсем падали с ног, а троих вообще разнесло на куски в джипе, начиненном динамитом.

– Мы получали приказы свыше.

– Да знаю. Но ведь вы обладаете достаточными полномочиями, чтобы послать меня на любое задание. Например, на учения по выживанию в «пустых землях». Представьте себе, вдруг мы вернемся с целым состоянием! Половина – армии, половина – нам и солдатам. Разве вы не думаете, что, если по-умному все распределить, это смягчило бы нрав некоторых генералов?

Его начальник ответил не сразу. Он опустил голову в воду и постоял так несколько мгновений, возможно собираясь с мыслями. Подняв ее снова, сказал, не глядя на сержанта:

– Я мог бы арестовать тебя за то, что ты мне предлагаешь.

– А что вы от этого выиграете? Если уж на то пошло, какая разница – сидеть в карцере или оставаться здесь, снаружи? Немного жарче, и все. Менее жарко, конечно, чем в «пустой земле».

– Ты до такой степени потерял голову?

– Так же, как и вы. Если мы ничего не предпримем, то никогда отсюда не выйдем, и вы это знаете. Однажды кто-нибудь из этих сукиных детей впадет в безумие и начнет палить по нам.

– До сих пор мы с ними справлялись.

– И это большая удача, – согласился тщедушный сержант. – Но сколько нам будет везти? Скоро мы постареем, растратим энергию, и нас сожрут.

Капитан Калеб эль-Фаси, начальник богом забытого сторожевого поста в Адорасе – «Заднице Дьявола», как называли это место в армии, – задрал голову и долго смотрел на пальмы, которые не мог растормошить даже порыв ветра, и на небо голубого, почти белого цвета.

Он подумал о своей семье: о жене, которая подала на развод и получила его на основе приговора, о детях, которые ни разу ему не написали, о своих друзьях и товарищах, стерших его имя из памяти, хотя в течение многих лет они превозносили его за щедрость, и об этой банде воров, убийц и наркоманов, которые его смертельно ненавидят и, стоит только зазеваться, тут же всадят штык в спину или подложат в койку ручную гранату.

– Что тебе потребовалось бы? – спросил он, не оборачиваясь, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ни малейшего намека на обещание.

– Грузовик, джип и пятеро солдат. Я также возьму с собой Мубаррака бен-Сада, туарегского проводника. И мне понадобятся верблюды.

– Сколько времени?

– Четыре месяца. Но мы бы поддерживали связь по радио раз в неделю.

Вот теперь Калеб эль-Фаси взглянул на сержанта в упор:

– Я не могу никого заставить тебя сопровождать. Если ты не вернешься и об этом станет известно, мне не сносить головы.

– Я знаю тех, кто охотно согласится и не будет трепаться. Оставшиеся не должны ни о чем знать.

Капитан медленно вылез из воды, облачился в широкие шорты, сунул ноги в найлы, позволяя горячему воздуху обсушить тело, и с сомнением покачал головой.

– Думаю, ты свихнулся, как этот туарег, – заметил он. – Но может быть, ты прав, и это лучше, чем сидеть здесь в ожидании смерти. – Он помолчал. – Нам следовало бы придумать толковое обоснование столь длительного путешествия. – Он улыбнулся. – На случай, если ты не вернешься.

Малик ухмыльнулся, довольный победой, хотя с самого начала был уверен в успехе. С того самого момента, когда рано утром туарег исчез из виду между барханами, сержант размышлял о том, как ему изложить свой план, и чем больше размышлял, тем явственнее осознавал, что добьется разрешения.

Они зашагали к канцелярскому бараку, и Малик с легкой улыбкой заметил:

– Я уже подумал об этом. – Капитан остановился и посмотрел на него. – Рабы.

– Рабы?

– Туарег, который уехал сегодня утром, вполне мог обмолвиться, что слышал, будто караваны работорговцев вступили на нашу территорию. Торговля рабами вновь достигла угрожающих размеров.

– Знаю. Но ведь они направляются к Красному морю и в страны, где все еще признают рабство.

– Верно, – согласился Малик. – Но кто помешает нам предпринять попытку проверить сообщение, а потом признать, что тревога, мол, оказалась ложной? – Он иронично улыбнулся. – Скорее всего, им придется похвалить нас за рвение и самопожертвование.

Они вошли в канцелярский барак, в котором была всего-навсего одна просторная комната с двумя столами. В эти утренние часы она уже успела прогреться. Капитан тут же направился к большой карте района, занимавшей всю стену в глубине помещения.

– Иногда я спрашиваю себя, как это только тебя сцапали, чтобы сунуть в эту дыру? Ведь ты такой ушлый. Где собираешься искать?

Малик решительно ткнул в огромное желтое пятно, в центре которого имелось абсолютно белое пространство – ни одного обозначения дороги, верблюжьей тропы, колодца или населенного пункта.

– Вот тут, в самом центре Тикдабры. По идее, караван должен был оставить Тикдабру на севере, обогнув ее. Но если они сбились с пути, зайдя вглубь барханов, то должны были попасть в этот район «пустой земли», когда поворачивать назад было уже слишком поздно. И тогда, вероятно, им не оставалось ничего другого, как попытаться добраться до колодцев Мулей эль-Акбара, и они не добрались.

– Это всего лишь предположение. Точно так же они могут оказаться в другом месте.

– Возможно. Но их нигде нет, – заметил он. – Район южнее Тикдабры прочесывают уже не один год. И восточнее, и западнее. Однако никто так и не рискнул сунуться в саму Тикдабру. По крайней мере, те, кто на это отважился, так и не вернулись.

Капитан прикинул:

– Более пятисот километров в длину и триста в ширину по барханам и равнинам. У тебя больше шансов обнаружить белую блоху в стаде мехари.

Ответ был краток:

– У меня есть одиннадцать лет, чтобы заниматься поисками.

Капитан сел в свое разваливающееся кресло, обитое газельей шкурой, поискал сигарету, не спеша зажег ее и стал внимательно изучать карту, которую знал как свои пять пальцев, поскольку, когда он сюда прибыл, она уже висела на стене. Он хорошо представлял себе, что такое пустыня, и ему было прекрасно известно, что значило проникнуть вглубь такого эрга, как Тикдабра, образованного непрерывно сменяющими друг друга высочайшими барханами, простирающимися, словно гигантские морские волны, которые защищали огромную бескрайнюю равнину.

– Даже ящерица не может там выжить, – проговорил он наконец. – Если кто-то с тобой отправится, считай, он уже впал в безумие, и ты сделаешь мне одолжение, избавив меня от него. – Он открыл небольшой сейф, вделанный в пол и спрятанный под досками рядом с его столом, пересчитал лежавшие там деньги и покачал головой. – Придется тебе реквизировать верблюдов у бедуинских племен, – заметил он. – У меня нет денег, а наших я тебе не дам.

– Мубаррак поможет мне их достать. – Сержант направился к двери. – Если позволите, я переговорю со своими людьми.

Капитан взмахом руки ответил на его приветствие, вновь запер сейф и откинулся в кресле, положив ноги на стол, устремив взгляд на карту. На губах его застыла легкая улыбка: он был доволен, что принял предложение. В случае неудачи он потеряет шесть человек, туарегского проводника и две автомашины. Однако никто не потребует от него отчета за происшествие, которое в здешних краях было в какой-то степени рядовым. Много патрулей так безвозвратно и исчезло, потому что достаточно ошибки проводника, неисправности в моторе или лопнувшей оси, чтобы обычная вылазка обернулась трагедией, безвыходной ситуацией. Собственно, в этом и заключался расчет, когда в Адорас отправляли весь этот сброд из казарм и тюрем страны. По идее, ни одному из его подчиненных не суждено вернуться в цивилизацию живым, поскольку общество не желало принимать их обратно в свое лоно, отторгнув их навсегда. А значит, никому нет дела до того, поубивают ли они друг друга, унесет ли их лихорадка, сгинут ли они в ходе обычного дозора или исчезнут во время поисков мифического сокровища.

Большой караван был где-то там, на юге, в этом все сходились во мнении. Он не мог улетучиться, а его самый ценный груз не испортится годами, даже веками. Малая толика этого груза позволила бы капитану Калебу эль-Фаси навсегда покинуть Адорас и вновь обосноваться во Франции, в тех самых Каннах, где в отеле «Мажестик» он провел самые упоительные дни своей жизни – в компании прелестной продавщицы одного бутика на Рю-де-Антиб. Ей не один год придется ждать, когда он наконец выполнит обещание к ней вернуться.

В полдень они открывали огромные окна, которые выходили на бассейн, Ля-Круазетт и пляж, и до самого вечера предавались любви, не теряя море из виду. Затем шли ужинать в «Мулен-де-Мужан», «Оазис» или «У Феликса» и заканчивали вечер в казино, поставив все на номер восемь.

Дорого же ему приходится расплачиваться за те дни. Слишком уж высока цена, на его взгляд. А самое худшее заключалось скорее не в пустыне как таковой, жаре и однообразии, а в воспоминаниях и уверенности в том, что, если однажды ему и удастся вырваться живым из Адораса, он уже будет не в состоянии вновь насладиться отелями, ресторанами или девушками в Каннах.

Он сидел, предаваясь воспоминаниям, не обращая внимания на пот, который начал скатываться по всему телу, по мере того как душная жара овладевала лагерем. Дождался, когда денщик принес поднос с неизменным отвратительным жирным кускусом, и без аппетита съел его, запивая мелкими глотками теплой, мутной и слегка солоноватой воды, к которой так и не смог привыкнуть. Она по-прежнему вызывала у него понос, притом что он пил ее все эти годы.

Затем, когда солнце встало прямо над головой, в зените, подавляя все живое – даже мухи не летали, – он медленно пересек пустынную пальмовую рощу и снова укрылся в своем бунгало, на сей раз оставив двери и окна распахнутыми настежь в попытке воспользоваться малейшим дуновением ветерка.

Наступил час гайлы, священной сиесты в пустыне, ибо на те четыре часа, когда пекло особенно немилосердно, людям и даже животным следовало замереть в тени, если они не хотели подвергнуть себя риску обезвоживания организма или получить солнечный удар.

Солдаты в бараках уже спали. Один только часовой стоял на посту, укрывшись под навесом, стараясь изо всех сил – зачастую безуспешно – прикрыть глаза ровно настолько, чтобы не начать клевать носом, но так, чтобы сияние белых барханов под лучами солнца не вызвало мгновенную слепоту.

Спустя час можно было бы подумать, что на сторожевом посту в Адорасе все вымерли. Столбик термометра в тени (на солнце он, скорее всего, лопнул бы) угрожал приблизиться к пятидесятиградусной отметке, и «плюмажи» пальм в отсутствие ветра застыли так неподвижно, что казались не настоящими, а всего лишь нарисованными на небе.

Сморенные зноем солдаты храпели – с открытыми ртами, потными лицами, растрепанными волосами, застыв в изломанных позах, словно безжизненные куклы, неспособные даже отогнать мух, которые в поисках хоть какой-то влаги садились им прямо на язык. Кто-то во сне что-то быстро пробормотал вслух. Проснулся капрал, таращась от испуга: в течение нескольких тоскливых секунд ему казалось, что он задыхается, так как воздух перестал поступать в легкие.

Худой – кожа да кости – негр, бодрствовавший в своем углу, не сводил с капрала глаз, пока тот не угомонился. Потом он тоже закрыл глаза, но так и не заснул, поскольку ум его пребывал во взбудораженном состоянии с того самого момента, как старший сержант по секрету сообщил ему, что через четыре дня они отправятся в сумасшедшее приключение: проникнут вглубь самой что ни на есть суровой земли в поисках пропавшего каравана.

Быть может, им не суждено вернуться живыми, но все равно это лучше, чем изо дня в день перелопачивать песок, пока другим не придется засыпать песком твое бренное тело.

Капитан Калеб эль-Фаси тоже слегка похрапывал у себя в бунгало. Ему, наверное, снился пропавший караван вместе с сокровищами. Сон был настолько глубок, что он не почувствовал, как в дверном проеме на мгновение возникла высокая тень, которая затем бесшумно скользнула к кровати, прислонив к стене, рядом с собой, старую и тяжелую винтовку – память о том времени, когда сенусси[25] взбунтовались против французов и итальянцев. Острие длинного, остро наточенного кинжала медленно вошло чуть ниже подбородка капитана.

Гасель Сайях присел на край тюфяка и слегка надавил на кинжал, в то время как его рука с силой прижалась ко рту спящего.

Правая рука капитана автоматически потянулась к револьверу, который он все время оставлял на полу рядом с изголовьем, однако туарег мягко отшвырнул оружие ногой и одновременно склонился над капитаном еще ниже.

И хрипло прошептал:

– Крикнешь – я перережу тебе горло. Понятно?

Он подождал, когда глаза капитана подтвердят: да, понятно, – а затем очень медленно позволил ему вздохнуть, не переставая надавливать на кинжал. По шее замершего от ужаса капитана заструилась тонкая струйка крови и вскоре смешалась с потом, выступившим у него на груди.

– Знаешь, кто я?

Тот кивнул головой.

– Почему ты убил моего гостя?

Тот сглотнул слюну. Наконец с усилием и почти беззвучно проговорил:

– Таков был приказ. Строжайший приказ. Молодой должен был умереть. Второй – нет.

– Почему?

– Не знаю.

– Почему? – настаивал туарег.

– Не знаю, клянусь тебе… – Капитан почти что всхлипнул. – Мне отдают приказы, а я должен подчиняться. Я не могу отказаться.

– Кто отдал тебе такой приказ?

– Губернатор провинции.

– Как его зовут?

– Хасан бен-Куфра.

– Где он живет?

– В Эль-Акабе.

– А другой… Старик? Где он сейчас?

– Откуда мне знать? Его увезли, и на этом все кончилось.

– Почему?

Капитан Калеб эль-Фаси не ответил. Возможно, понял, что и так уже наговорил лишнего, возможно, устал от игры, возможно, действительно не знал точного ответа. Он отчаянно пытался сообразить, как избавиться от непрошеного гостя, в глазах которого читалась глубокая решимость, и спрашивал себя, чем заняты его люди и какого черта они не приходят ему на помощь.

Туарег стал проявлять нетерпение. Он еще глубже вонзил кинжал, а левой рукой сдавил капитану горло, не дав вырваться крику боли.

– Кто такой этот старик? – не унимался Гасель. – Почему его увели?

– Это Абдуль эль-Кебир.

Капитан произнес это имя таким тоном, будто этим уже все сказано, но тут же понял, что незваному гостю оно ни о чем не говорит и тот ждет дальнейших разъяснений.

– Ты не знаешь, кто такой Абдуль эль-Кебир?

– Никогда о нем не слышал.

– Это убийца. Грязный убийца, а ты ради него рискуешь жизнью.

– Он был моим гостем.

– От этого он не перестает быть убийцей.

– Даже будучи убийцей, он не перестает быть моим гостем. Только у меня было право судить.

Гасель повернул запястье и одним движением перерезал капитану горло.

Туарег подождал, пока длилась короткая агония, вытер руки о грязную простыню, подобрал револьвер и винтовку и приблизился к двери, откуда выглянул наружу.

Часовой был все так же погружен в глубокий сон, ни ветер, ни веяние жизни не тревожили пальмовую рощу. Он заскользил от ствола к стволу, пока не добрался до барханов и ловко вскарабкался наверх.

Спустя пять минут он исчез из виду, словно проглоченный песком.

Ближе к вечеру помощник капитана обнаружил труп.

Он был на грани истерики, и его вопли разнеслись по всему оазису. В результате люди побросали лопаты и бросились на крик. Они битком набились в небольшое бунгало, и старшему сержанту пришлось выталкивать их взашей.

Оставшись наконец один на один с трупом и лужей крови, покрытой мухами, он сел на табурет и проклял свою судьбу. Сукин сын, который это сделал, мог бы подождать четыре дня.

Он не испытывал ни скорби, ни малейшего сочувствия к другому сукиному сыну, самому сукиному сыну из всех, который лежал перед ним, хотя они и прожили бок о бок столько лет в аду и он был единственным, с кем сержант все это время худо-бедно общался. Ему прекрасно известно, что капитан Калеб эль-Фаси заслуживал смерти, но он не желал, чтобы это произошло здесь и именно сейчас.

Теперь им пришлют нового командира, не лучше и не хуже, просто другого, и пройдет, возможно, несколько лет, прежде чем он узнает его как следует, нащупает его слабые места и сможет управлять им так же, как управлял покойным.

Его также беспокоил вопрос о передаче дела следственной комиссии, поскольку даже он сам, знавший их лучше кого бы то ни было, не чувствовал себя способным вычислить убийцу среди этой шайки убийц, которые ждали, возбужденно галдя, в пяти метрах от двери.

Все казались ему виновными, и вскоре он осознал, что даже он сам может оказаться в числе подозреваемых, так как имел те же мотивы, что и любой другой, желая смерти человеку, который успел попортить кровь всякому, кто служил под его началом.

Следовало, пока не поздно, найти настоящего убийцу и передать комиссии готовое дело, если он хочет избежать неприятностей.

Он закрыл глаза, мысленно перебрал одно за другим лица всех своих подчиненных, в поисках подозреваемых, и ощутил, как им овладело глубокое уныние. Сержант не насчитал и дюжины тех, кого можно было бы вычеркнуть из списка как невиновных. Любой из его подчиненных испытал бы глубокое чувство удовольствия, перерезая глотку своему начальнику.

– Мулай! – проревел старший сержант.

Тут же явился огромный хмурый детина и неподвижно застыл у дверного косяка – бледный, осунувшийся, почти дрожащий.

– Да, мой сержант, – с усилием проговорил он.

– Это ведь ты стоял на карауле, верно?

– Так точно, мой сержант.

– И никого не видел?

– Думаю, я в какой-то момент задремал, мой сержант. – Великан едва ли не всхлипывал. – Кто бы мог подумать, что средь бела дня…

– Ты, разумеется, нет. А вот что случится наверняка, так это то, что в результате ты окажешься перед расстрельной командой. Если не обнаружится виновный, отвечать будешь ты.

Великан сглотнул слюну, с трудом перевел дыхание и умоляюще вытянул руки:

– Но ведь это был не я, мой сержант. Зачем мне было это делать? Через четыре дня мы бы все равно уехали на поиски каравана.

– Если ты еще раз заикнешься о караване, я лично позабочусь о том, чтобы тебя расстреляли. И открещусь от того, что когда-либо говорил тебе о нем. Подумай: твое слово против моего.

– Понял, мой сержант, – извинился Мулай. – Это не повторится. Я только хочу, чтобы вы поняли, что я был одним из немногих, кто желал ему здравствовать.

Старший сержант Малик эль-Хайдери встал, взял со стола пачку сигарет покойного и зажег одну сигарету, воспользовавшись тяжелой серебряной зажигалкой, которую преспокойно сунул себе в карман.

– Я это понимаю, – согласился он. – Я это очень хорошо понимаю, но я также понимаю, что ты стоял на карауле – и знал, что обязан стрелять при чьем-либо приближении к бараку. Проклятие! Если я найду того, кто это сделал, клянусь тебе: сдеру с него шкуру живьем!

Он в последний раз посмотрел на труп, вышел из бунгало и остановился в тени навеса, обведя взглядом одно за другим лица присутствующих. Здесь были все.

– Слушайте хорошенько! – сказал он. – Мы должны разобраться с этим делом сами, если не хотим, чтобы к нам прислали кучу офицеров, которые еще больше осложнят нам жизнь. Мулай стоял на карауле, но, думаю, это был не он.

Остальные, как можно предположить, спали в бараке. Кого там не было и почему?

Солдаты переглядывались между собой, словно подозревали друг друга, хорошо понимая серьезность проблемы и опасаясь возможного приезда следственной комиссии.

Наконец первый капрал робко заметил:

– Я не помню, чтобы кто-то отсутствовал, сержант. Стояла невыносимая жара.

Если бы кто-то в такую жару оставался снаружи, это выглядело бы странно.

Послышалось дружное одобрительное бормотание.

Сержант несколько мгновений размышлял:

– Кто выходил в уборную?

Трое подняли руки.

Один из них возразил:

– Я пробыл там меньше двух минут. Вот он видел меня, а я видел его.

Сержант повернулся к третьему:

– А тебя кто-нибудь видел?

Тощий негр протиснулся вперед:

– Я. Он дошел до барханов и вернулся, никуда не сворачивая. Я также видел и этих двоих… Я не спал и могу с уверенностью сказать, сержант, что никто не покидал барак больше чем на три минуты. Единственный, кто находился за его пределами, это Мулай. – Он сделал паузу и как бы между прочим добавил: – Ну и вы, естественно.

Старший сержант сердито дернулся, на какую-то долю секунды потерял самообладание и почувствовал, как его прошиб холодный пот. Он повернулся к Мулаю, который стоял, не шелохнувшись, возле двери, и испепелил его взглядом.

– Ну, коли это не был кто-то из них… и не я… и на сто километров вокруг нет ни души, сдается мне, что придется тебе… – Он осекся, потому что неожиданно у него в мозгу вспыхнул свет, и изверг проклятие, которое одновременно было почти что криком радости: – Туарег! Черт побери! Туарег! Капрал!

– Слушаю, мой сержант.

– Что ты мне рассказывал о туареге, который не хотел, чтобы вы заходили в его лагерь? Ты помнишь этого типа?

Капрал пожал плечами, выражая сомнение:

– Все туареги одинаковы, когда носят покрывало, мой сержант.

– Но это мог быть тот, который останавливался здесь вчера?

Вместо капрала ответил тощий негр:

– Мог, мой сержант. Я тоже был там. Он был высокий, худой, в синей гандуре[26] без рукавов поверх другой, белой, и небольшим мешочком или амулетом из красной кожи на шее.

Сержант жестом остановил его, и, можно сказать, вздох облегчения вырвался у него из самой глубины груди.

– Это он, вне всякого сомнения, – сказал он. – Этот сукин сын имел наглость пробраться сюда и перерезать горло капитану у нас под носом. Капрал! Посади под замок Мулая. Если он сбежит, я прикажу тебя расстрелять. Затем соедини меня со столицей. Али!

– Здесь, мой сержант, – отозвался негр.

– Подготовь все машины… Максимальный запас воды, горючего и провизии. Мы отыщем эту сволочь, даже если он укроется в самой преисподней.

Спустя полчаса сторожевой пост в Адорасе пришел в бурное движение, которого он не помнил со времени основания или же с тех пор, когда сюда заходили большие караваны с юга.

Он не останавливался всю ночь, правя верблюдом с помощью недоуздка, освещаемый робкой луной и мириадами звезд, которые позволяли ему распознавать очертания барханов и извилистый контур проходов между ними – гаси[27]: причудливые дороги, прочерченные ветром, которые, впрочем, время от времени резко обрывались, вынуждая его начинать мучительное восхождение по сыпучему песку. Он шел, падая, тяжело дыша и таща за собой верблюда, яростно протестовавшего против подобного напряжения и столь утомительного перехода в то время, когда, по идее, ему полагалось отдыхать и тихо-мирно пастись на равнине.

Однако отдых длился всего несколько минут, наконец они добрались до эрга, который широко, без конца и без края, раскинулся перед ними: лишенная горизонта равнина, состоящая из миллиардов черных камней, расколотых солнцем, и крупнозернистого песка, чуть ли не гравия, который ветру удавалось сдвинуть с места лишь тогда, когда он впадал в неистовство во время сильной бури.

Гасель знал, что отныне не встретит по дороге ни клочка травы, ни грары, ни хотя бы сухого русла старой реки – ничего из того, что часто попадалось ему на пути, когда он пересекал хамаду. Разве что солончаковая впадина с обрывистыми краями нарушит однообразие пейзажа, в котором всадника видно так же хорошо, как развевающийся красный флаг на макушке ракитника.

Однако Гасель также знал, что на такой местности ни один верблюд не в состоянии соперничать с его мехари. Из-за неисчислимого множества колющих и режущих камней почти в полметра высотой она представляла собой почти непреодолимое препятствие для механических средств передвижения.

Или он сильно ошибается, или солдаты, если отправятся за ним в погоню, сделают это на джипах и грузовиках, поскольку они не привыкли совершать долгие переходы и целыми днями раскачиваться на спине верблюда.

Рассвет застал его уже очень далеко от барханов, которые казались всего лишь легкой и извилистой линией на горизонте. По его расчетам, в это время солдаты пришли в движение. Им потребуется по крайней мере два часа, чтобы преодолеть тот путь, который он проделал по песку, пока не добрался до равнины, значительно восточнее той точки, в которой он сейчас находился. Даже если предположить, что одна из машин направится прямо к эргу, она достигнет его края, лишь когда утро будет уже в самом разгаре и солнце поднимется высоко. Значит, он располагал немалым запасом времени, а потому он остановился, разжег небольшой костер, на котором поджарил последние куски антилопы (мясо уже начало портиться), прочитал утренние молитвы, повернувшись лицом к Мекке, на восток, откуда должны были появиться его враги, и хорошенько засыпал песком следы костра. Туарег с аппетитом поел, схватил недоуздок верблюда и снова пустился в путь, когда солнце начало припекать ему спину.

Он направлялся на запад по прямой линии, удаляясь от Адораса и от всех известных земель, удаляясь и от Эль-Акаба, который оставался на севере, по его правую руку, и, как он решил, должен был стать следующим пунктом назначения.

Гасель был туарегом, жителем пустыни, для которого время, часы, дни и даже месяцы не имели значения. Он знал, что Эль-Акаб находился там не одну сотню лет и останется до тех пор, пока его память и даже память его внуков не сотрет его с лица пустыни. У него будет время вернуться обратно, когда солдатам, которым вечно не хватает терпения, надоест его искать.

«Сейчас они рвут и мечут, – рассудил он. – Но через месяц и не вспомнят о моем существовании».

Ближе к полудню он остановился, заставив верблюда опуститься на колени в небольшой ложбине, которую затем обнес камнями, воткнул в землю меч и винтовку, растянул одеяло, которое служило ему навесом, давая столь необходимую в такой час тень, и свернулся под ним калачиком. Через минуту он уже спал, и никто не смог бы его обнаружить с расстояния больше двухсот метров.

Его разбудило солнце, косыми лучами светившее ему в лицо и уже почти лежавшее на горизонте. Он посмотрел в щель между камнями и увидел легкий столб пыли, поднимавшийся к небу позади машины, которая очень медленно двигалась по краю равнины, словно боясь лишиться защиты барханов и оказаться внутри неприветливой бесконечности эрга.

Старший сержант Малик остановил машину, выключил зажигание и неспешно обвел взглядом бескрайнюю равнину: казалось, когда-то здесь развлекалась гигантская рука, разбрасывая острые черные камни, которые при малейшей оплошности угрожали изодрать в клочья покрышки или пробить картер.

– Даю голову на отсечение, что этот сукин сын там, внутри, – сказал он, выверенным движением зажигая сигарету. Затем, не глядя, протянул руку, и негр Али вложил в нее радионаушники. – Капрал! – крикнул он. – Ты меня слышишь?

Голос откликнулся откуда-то издалека:

– Я вас слышу, мой сержант. Вы что-нибудь обнаружили?

– Ничего. А ты?

– Ни следа.

– Тебе удалось связаться с Альмалариком?

– Несколько минут назад, мой сержант. Он тоже ничего не видел. Я послал его за Мубарраком. Если повезет, он сумеет добраться до его лагеря еще до темноты. Он свяжется со мной в семь.

– Понял, – ответил сержант. – Перезвони мне, как только с ним переговоришь. Конец связи.

Он вернул наушники, влез на сиденье, взял бинокль и снова оглядел каменистую равнину. Потом с угрюмым видом опустился, вышел из машины и помочился, встав спиной к своим подчиненным, которые последовали его примеру.

– Я бы тоже забрался в эту преисподнюю, – проговорил он вслух. – Здесь он может двигаться быстрее даже ночью, а мы растрясем по дороге все до последней гайки. – Он застегнул ширинку, взял сигарету, которую оставил на капоте джипа, и сделал длинную затяжку. – Если бы мы, по крайней мере, знали, куда он направляется…

– Наверно, возвращается домой, – подал голос Али. – Правда, это в противоположной стороне, на юго-востоке.

– Дом! – с иронией воскликнул сержант. – Когда это ты видел, чтобы у кого-то из этих проклятых «Детей Ветра» был дом? Первое, что они делают при малейшем признаке опасности, – снимают лагерь и отсылают семью в какое-нибудь отдаленное место, за тысячу километров. Нет, – сказал он убежденно. – Для этого туарега его дом сейчас там, где находится его верблюд, от побережья Атлантики до Красного моря. И в этом его преимущество перед нами: он ни в ком и ни в чем не нуждается.

– Что же в таком случае нам делать?

Сержант посмотрел на солнце, которое окрасило небо в красный цвет и готовилось вот-вот исчезнуть совсем. Мрачно покачал головой.

– Ничего уже не поделаешь, – заметил он. – Разбивайте лагерь и готовьте ужин. Один все время на часах, а того, кто заснет, я пристрелю на месте. Ясно?

Он не стал дожидаться ответа. Вынул из бардачка карту, развернул ее на капоте и начал внимательно изучать. Он знал, что не может на нее положиться. Барханы постоянно меняли местоположение, дороги исчезали под песком, колодцы засорялись. Ему также было известно по собственному опыту, что люди, чертившие эти карты, никогда не были внутри эрга и не проводили точных измерений. Они ограничивались нанесением приблизительных контуров, не придавая большого значения тому, что он получился на сто километров больше или меньше.