Федерико Моччиа 24 страница

– Но он… Это он?

Гвидо улыбается.

– Да, это он.

– Да, я думаю, это действительно я… обычно меня зовут Стэфано. Для друзей – Стэп… но «он» – так меня никогда не звали… Он? Вы мне объясните, в чем дело?

И вдруг через приоткрытую дверь, из гостиной, полной незнакомых людей, сквозь отдаленные и неясные голоса, из‑ за старинных книг и картин, написанных много лет назад, я слышу смех. Ее смех. Смех той, по которой я так скучал, той, которую я так долго искал, той, которая мне снилась тысячу ночей. Баби. Баби. Баби сидит на диване посреди гостиной, она в центре внимания, она рассказывает что‑ то и смеется, и все смеются за ней следом. А я, в полном одиночестве, стою и слова вымолвить не могу. Как долго я ждал этой минуты. Сколько раз в Америке, погрузившись в воспоминания, стараясь не думать о болезненных моментах, о разочарованиях, я погружался все глубже и глубже, туда, где находил ту улыбку. И вот она здесь, передо мной. И я должен с кем‑ то ее делить. Делить то, что было моим, только моим. И вдруг я чувствую, что бегу по лабиринту, состоящему из трепетных мгновений: наша первая встреча, первый поцелуй, первый раз… и немыслимый взрыв моей любви. К тебе. И в этот миг я вспоминаю все, что я не смог тебе сказать, всю красоту моей любви – я так хотел, чтобы ты знала о ней. Как бы я хотел показать тебе ее. Я, простой смертный, допущенный к твоему двору, опустившийся на колени перед самой твоей простой улыбкой, перед величием твоего царства, я хотел бы показать тебе мое. На серебряном блюде, вытянув руку в нижайшем поклоне, я хотел бы преподнести тебе мой дар – то, что я испытывал к тебе: безграничную любовь. Вот, моя госпожа, видишь, все это – твое. Только твое. Оно простирается дальше морей, дальше горизонта. И еще дальше, Баби, – выше звезд, выше неба, и еще дальше – дальше луны и всего невидимого. Вот что такое моя любовь к тебе. И это не все. Потому что это только то, что мне дано знать. Моя любовь к тебе больше, чем то, что мы можем увидеть, больше, чем дано нам познать. Вот это, и еще многое другое, я хотел бы тебе тогда сказать. Но не смог. Я не смог сказать тебе ничего, что бы ты хотела услышать. А сейчас? Что бы я мог сказать сейчас девушке, что сидит на диване? Кому я могу показать чудеса этой огромной империи, которая принадлежала ей? Я смотрю на тебя, и тебя больше нет. Куда ты делась? Где та улыбка, что лишала меня всякой уверенности, кроме уверенности в том, что счастье возможно? Я хотел бы незаметно исчезнуть, но уже поздно. Это ты. Баби медленно оборачивается ко мне.

– Стэп! Быть не может… Какой сюрприз…

Она встает и бежит мне навстречу. Крепко сжимает меня в объятиях и нежно целует. В щеку. Потом слегка отклоняется, смотрит мне в глаза и улыбается.

– Как я рада снова тебя видеть… Но что ты тут делаешь?

Это напоминает мне «Смотрите, кто пришел! » – что бы там начали выкрикивать? А, да. «Здесь Баби! » Но она мне ни слова не дает вымолвить. Начинает говорить. Смеется и говорит. Говорит и смеется. Кажется, она обо мне знает все. Знает, где я был, что я делал в Америке, про учебу, про мою работу.

– И потом, ты же вернулся в Италию в начале сентября. Третьего, если точнее. И даже с днем рождения меня не поздравил… Ты что, забыл? Ладно, прощаю тебя…

И она продолжает в том же духе, и все время смеется. Шестого сентября у нее был день рождения – конечно, я прекрасно помнил эту дату. Всегда помнил. И все остальное я тоже помнил, все, что у нас с ней было, все самое прекрасное и самое горькое. А она? Она прощает меня. За что? За то, что я не мог ее забыть?

– Шестого сентября! Вот видишь, ты забыл…

– Да, верно. – Я улыбаюсь и не мешаю ей говорить дальше. Она говорит за нас двоих, она решает за нас, все она, как это было всегда.

– А потом ты выпустил телепередачу, а потом я видела эти газеты. С фотографиями. Ну, когда ты спас ту девочку. Как ее зовут? Ну, я уже не помню. Вообще‑ то я тебя искала, но…

К счастью, она не останавливается. Так и не спросила имя. Джиневра. Для друзей – Джин. Надо бы ей позвонить. Я сказал ей, что мы созвонимся позже. Может быть. Да, может быть. Если что, я смогу уцепиться за это «может быть». Я выключаю телефон. Оборачиваюсь. Чисто инстинктивно. И вижу Гвидо: он смотрит на меня. Замечает мой взгляд и подмигивает. Он – коварный Базилио, а я – глупый Буратино в руках Девочки с голубыми волосами. Она добрая или злая? Я вижу, как он уходит. За ним закрывается дверь, и я остаюсь один. Один на один с ней, Баби, один на один со своей судьбой, со своим прошлым. Баби берет меня за руку.

– Пойдем я познакомлю тебя с моими друзьями.

И она тащит меня за собой – более ребячливая, более женственная, более уверенная, более зрелая. Более… более не знаю что.

– Вот. Это Джованни Франческини, владелец «Каминетто Блю»… А это – Джорджо Маджи, ну, его‑ то ты наверняка знаешь, у него большое агентство недвижимости, он занимается куплей‑ продажей. Ее агентство очень известно: оно называется «Каза Дольче Каза».

– Нет, не знаю, увы.

Я улыбаюсь и здороваюсь, как будто мне все это очень интересно. Другие имена, другие истории. Титулы и звания молодых коммерсантов, псевдоаристократов из общества, у которого нет названия… По крайней мере, для меня.

– А это Эсмеральда – моя самая близкая подруга! – Баби наклоняется ко мне с заговорщицким видом и мурлычет на ухо: – Можно сказать, она заняла место Паллины.

И смеется. А я чувствую только запах ее духов. Я смотрю на нее. Вернее, на то, что от нее осталось. Мне так и хочется спросить: «А кто же занял мое место? ». Мое место. Да. «А с чего ты взял, что у тебя было место? » – могла бы она ответить. Поэтому я ничего не говорю. Стою молча. И смотрю на нее, пока она продолжает эту странную череду представлений. Она, такая респектабельная светская дама, безупречно подходящая к этому светскому обществу, этому позолоченному мирку. Она пританцовывает, смеется, откидывая назад голову – и струится поток волос, и запах духов, и смех. И еще… Все это – ты. Но нам не следовало бы больше видеться.

И тут я чувствую всю свою боль. Все то, чего я не знаю, то, чего я не пережил, то, чего мне теперь не хватает. Всегда будет не хватать. Сколько же рук тебя обнимало, прежде чем ты стала такой? Да какая разница. Она мне все равно этого не скажет. К сожалению. И я стою, не говоря ни слова. И смотрю на нее. Но не нахожу ее. И тогда я прокручиваю черно‑ белый фильм длиной в два года. Целая жизнь. Те ночи, что я провел на диване. Далеко‑ далеко. Я так тогда и не смог примириться со случившимся. Я царапал себе щеки, молил о помощи звезды, стоя на балконе и куря сигарету. А потом следил за дымом, улетающим к небу, высоко‑ высоко, за облака… Туда, где мы когда‑ то были вместе. Сколько раз я плавал в этом ночном море, потерявшись в этом черном небе, унесенный парами алкоголя и надеждой снова ее встретить. Вверх – вниз, без остановки. Вдоль Водолея, Персея, Андромеды… И еще выше – до Кассиопеи. Первая звезда справа, а потом – прямо, до самого утра. И еще дальше. И я всех спрашивал: «Вы ее видели? Прошу вас… я потерял свою звезду. Свою вселенную, ее нет. Где она теперь? И что она сейчас делает? И с кем? ». И звезды вокруг меня озадаченно молчат. Слышна лишь капель моих слез. А я‑ то, глупый, искал и так хотел найти ответ. Дайте мне объяснение, просто объяснение, все равно какое объяснение. Ну и дурак. Все давно известно. Когда любовь проходит, можно найти все, что угодно, кроме объяснения.

Клаудио едет не спеша. Изредка поглядывает в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что Раффаэлла не отправилась за ним следом. Все спокойно. За ним – ни одной машины, ничего подозрительного. Только полицейский мотоцикл, который включил фары и рванул с места. Клаудио видит, как он, мигнув поворотником, быстро свернул направо и понесся к «Кассиа». Он не удосужил его даже взглядом. «И не за что, – думает он про себя, – я идеальный гражданин, никогда ничего не нарушаю». И, уверенный в своей добропорядочности, он сворачивает на корсо Франча, а по ней – прямиком к виа Марсала. И вот уже Порта Пиа. Клаудио останавливается у кинотеатра «Европа» и достает из кармана телефон. Открывает его, проверяет: пусто, никаких сообщений. С Франческой они договорились, что встречаются в гостинице в половине десятого. Если бы были какие‑ то проблемы, она прислала бы ему сообщение. Отлично.

Чем меньше сообщений они друг другу будут посылать, тем меньше вероятности быть пойманными. После того, как Раффаэлла добыла выписку со счета и устроила тот допрос с пристрастием по поводу кия, Клаудио больше не может звонить или посылать сообщения со своего телефона. Это слишком рискованно. Раффаэлла способна позвонить Франки и ему тоже устроить допрос с пристрастием. Тот не имел дела с такой фурией и, несмотря на мужскую солидарность, в конце концов, может и сдаться. Клаудио в этом уверен. Лучше уж звонить из офиса, а если придут сообщения, сразу их стереть. Клаудио закрывает телефон и снова кладет его в карман, на обычное место. Потом, спокойно и безмятежно, решает выкурить сигаретку. Если хочется, можно себе позволить. Тем более, что сегодня для тревоги нет никакого повода. И Клаудио закуривает «Мальборо». Но если бы он посмотрел на свой телефон получше, то заметил бы, что он чуть новее, чем был. И тогда, действительно, для тревоги бы повода не было. Потому что это бы означало кошмар.

* * *

Биип. Биип. Звук входящего сообщения. На столе мигает телефон Клаудио. Так она и знала. Это было только дело времени. Раффаэлла улыбается и берет телефон в руки. Ждет секунду. Смотрит на него нерешительно. Вот он. Момент, который может полностью изменить ее жизнь. Подумать только: когда Клаудио захотел купить два одинаковых мобильника по случаю распродажи, я так его критиковала. «Бедный Клаудио, – думает она, – трудно переоценить тот факт, что мне удалось сегодня подменить твой телефон, который всегда лежит у тебя в кармане, на свой». Но тут лицо Раффаэллы меняется. Оно становится жестким. Его перекашивает от злобы. Она решительно открывает телефон. Чтобы увидеть сообщение, которое, возможно, положит конец самому значительному периоду ее жизни. Она открывает его и читает.

«Привет, сокровище мое! Я закончила. Встретимся в девять тридцать, как договорились».

Глаза Раффаэллы лезут на лоб. Они зеленеют от злобы, вылезают из орбит. Она скрипит зубами от ярости, дыхание ее прерывисто. Ей хочется бросить телефон Клаудио в стену, но она понимает, что тогда она потеряет след этой поганой «Ф», этой бабы, которая позволяет себе называть Клаудио «своим сокровищем». Тут только она понимает, насколько важен сейчас этот телефон – единственная улика для завтрашнего судебного заседания. Идеальная карта, по которой можно найти «свое» сокровище. Раффаэлла собирается с мыслями, делает глубокий вдох, расслабляется. Ей нужно восстановить ясность суждений. Действовать нужно хитроумно. Она берет телефон Клаудио и медленно пишет сообщение.

«Я должен приехать на такси. Домашние забрали машину. Забыл адрес. Что сказать таксисту? »

И отправляет послание. Ждет. Она надеется, что не допустила никакой ошибки, не написала что‑ нибудь не так, что между ними нет условных сигналов типа – «как понял? » или какой‑ нибудь ерунды, типа этого. Клаудио очень предусмотрительный, но не такой уж он гений. Он ни за что не заподозрил бы, что я заменила его телефон. Именно в этот момент приходит ответ.

«Сокровище, зачем ты пишешь? Ты сказал, что это опасно. Не знаю точный адрес, но скажи просто отель „Марсала“ и тебя довезут. До скорого. Я хочу сделать тебе, как в прошлый раз…»

Читая последние слова, Раффаэлла чувствует себя едва живой. У нее сводит живот, сжимаются челюсти, она чувствует боль в печени. Потом она идет к домашнему телефону и набирает номер. 3570. Через несколько секунд голос диспетчера такси отвечает.

– Пожалуйста. Такси на пьяцца Джачини. Срочно. Я не вешаю трубку.

Через несколько секунд раздается голос диспетчера:

– «Венеция 31», через две минуты.

Раффаэлла подтверждает заказ. Потом задумывается и ее охватывает истерический смех. «Венеция 31». Их первое путешествие было в Венецию. И такси с таким же названием положит всему конец. Она бежит в ванную и ее рвет. Даже тем, чего она не ела.

* * *

Немного позже. Остановившись на маленькой площадке у Порта Пиа, Клаудио смотрит на часы. Девять. Еще есть полчаса в запасе. Ему хочется пить. Он решает пойти выпить пива в ближайший бар. Заводит машину и объезжает площадь. Хоть он и нарушил правила, он был достаточно осторожен. Посмотрел хорошенько, не идет ли кто‑ нибудь. Только из глубины улицы ехало такси. Был бы он повнимательнее, прочитал бы на нем табличку: «Венеция 31». Правда, она бы тоже вряд ли бы что‑ нибудь ему сказала. Но если бы он был повнимательнее, если бы он заглянул и в такси, он бы, наверное, понял, что его обложили со всех сторон.

* * *

Раффаэлла выходит из такси, расплачивается и направляется в отель «Марсала». Оглядывается по сторонам. Ужасная обстановка. В углу – искусственное дерево. На полу – потрепанный красный ковер. У стены – старая деревянная скамья. Чуть дальше – столик с разбитым стеклом, и на нем – несколько старых журналов. Из‑ за стойки высовывается портье.

– Добрый вечер, могу я вам чем‑ то помочь? Вы что‑ то хотели?

– Господин Джервази посоветовал мне эту гостиницу. Он в номере?

Портье бросает на нее быстрый взгляд. Он многое повидал на своем веку: иногда лучше не соваться в чужие дела. Потом он оборачивается и проверяет ключи. Восемнадцатый пока висит на месте.

– Нет, синьора. Он пока не подъехал. – Портье вежливо улыбается.

– Хорошо, спасибо, если можно, я его здесь подожду.

Раффаэлла садится на скамью, стараясь все делать неспешно. Не хватало только упасть здесь, сломать ногу и угодить в больницу. Сейчас, когда она знает правду, когда она оказалась на финишной прямой. Она ни за что на свете не хотела бы пропустить эту финальную встречу. Раффаэлла открывает журнал и быстро его перелистывает. Но она не видит ни фотографий, ни статей, ни рекламы. Только разноцветные страницы. Кроваво‑ красного цвета. И именно в эту минуту входит Франческа. Она открывает стеклянную дверь отеля и весело здоровается с портье.

– Привет, Пино! Клаудио уже приехал?

Портье смотрит на нее. Потом – на Раффаэллу.

И, запинаясь, отвечает:

– Нет… еще нет.

– Ну так дай мне ключи, я подожду наверху.

Портье дает ей ключи от восемнадцатого номера и скрывается в соседней комнате. В некоторых случаях лучше ничего не видеть.

Раффаэлла бросает журнал на столик и встает. Подходит к сопернице, останавливается в двух шагах и смотрит ей в глаза. Франческа не может вымолвить ни слова. Она испуганно делает шаг назад. И тут Раффаэлла узнает ее. Не может быть. Ну я и дура. Это была не открытка. Это была ламинированная фотография. Это и есть та девушка с пляжа. Она и есть та «Ф».

– В чем дело?

Раффаэлла смотрит на нее с вызовом.

– Ничего, всего лишь проверка. Как тебя зовут?

– Франческа, а что?

В мгновение ока злосчастная «Ф» становится плотью и кровью. Сволочная Франческа.

– Ты ведь ждешь Клаудио, правда?

Франческа ничего не понимает. Или не в состоянии понять. Раффаэлла не дает ей времени опомниться. Она берет телефон Клаудио и набирает номер, свой собственный номер.

– Подожди, сейчас ты с ним поговоришь.

* * *

Клаудио только что купил пива, сел в машину и едва его пригубил, как чуть не подавился, услышав звонок телефона в своем кармане. Телефон вибрирует и звонит, но мелодия не его. Он лезет в карман. Смотрит на телефон в немом удивлении, ничего не понимая. Открывает его. И в этот момент видит то, что совсем не ожидал увидеть. На экране сверкает его имя: «Клаудио». Но как это возможно, чтобы я сам себе звонил? Он ничего не понимает. Это его последняя мысль, прежде чем он осознает, что он летит в бездонную пропасть разверзающейся драмы. Он не отрываясь смотрит на свое имя, загипнотизированный этим звонком, уже подозревая, что эта трель зовет его в безвозвратное путешествие в самые нижние круги ада. И, не выдержав, все же решает ответить.

– Да? – испуганно, готовясь к самому худшему, говорит он. И в самом деле, это она – последний человек, которого он хотел бы сейчас услышать. Его жена.

– Клаудио, подожди‑ ка, я передам кое‑ кому трубочку.

Клаудио не может вымолвить ни слова, он не успевает ничего сказать, а Раффаэлла уже прижала трубку к уху Франчески. Клаудио не может представить, не хочет представить себе, чей он сейчас услышит голос… Кто там рядом с женой? Кто бы это мог быть? И он, совершенно потерянно, все же говорит:

– Да?..

– Клаудио, это ты? Это Франческа… тут какая‑ то женщина меня спросила…

Но она не успевает закончить – Раффаэлла убирает телефон от ее уха и говорит Клаудио:

– Я жду тебя дома.

В эту минуту Клаудио проезжает мимо отеля «Марсала» с еще включенным телефоном и видит их, они стоят рядом: Раффаэлла и Франческа. Клаудио не может поверить своим глазам, он ошеломлен, он давит на газ, в надежде куда‑ то сбежать. Но он еще не знает, что с этой минуты ему некуда бежать.

* * *

Франческа недовольным голосом обращается к Раффаэлле.

– Но прости, я же с ним говорила, почему ты повесила трубку? Ты плохо воспитана…

Раффаэлла с улыбкой забирает у нее ключи от номера. Франческа не сопротивляется. Ключ и большой деревянный брелок с номером восемнадцать болтаются в руках у Раффаэллы.

– Так это в этой комнате вы кувыркались? – Франческа не отвечает. Раффаэлла смотрит на нее грозно. – Я не плохо воспитана. Я синьора Джервази. А ты, ты никто, шлюха гребаная! – И она бросает ей в лицо деревянный брелок, разбив ей нос и навсегда запечатлев в ее сознании этот номер – восемнадцать.

– Эй, Стэп, ты меня слушаешь?

– Конечно… – я кривлю душой.

– Как я рада видеть тебя… но почему ты мне не позвонил, когда вернулся?

– Ну, я не знал…

– Что ты не знал? – Баби смеется, прикрыв рот рукой. Отводит волосы назад. – Есть ли у меня кто‑ нибудь?

Она смотрит на меня очень внимательно. Но больше ничего не говорит, а я думаю о нашем Баттисти. О том, как она заплетала косички, о том, как она краснела, о наших темных подвалах… О ночном море. Но ответа я не жду.

– Выпью чего‑ нибудь.

К счастью, я сразу нахожу ром. «Памперо», самый лучший. Наливаю себе стакан и выпиваю. Я хотел бы… Наливаю второй. Я не хотел бы… Выпиваю его одним махом. Но если хочешь… Еще один стакан. Как риф может перегородить море? Никогда не знал ответа на этот вопрос. Возвращаюсь к ней, мы садимся на диван. И, глядя на нее, нахожу ответ на этот вопрос. Это невозможно. Море бесконечно. Совсем как ее глаза. И мой рифмой риф слишком мал. Она смотрит на меня и смеется.

– Ты выпил, что ли?

– Да, немного.

И вот мы сидим в полутьме, как два брошенных велосипеда. Время идет. Уж и не знаю, сколько прошло. А она мне рассказывает – все, что можно рассказать, все, что считает нужным мне рассказать. Она – настоящая женщина. А ведь она была ясная и понятная, как и я… И едва я собираюсь спросить ее, сколько рук сжимало ее в объятиях, прежде чем она стала такой, как сейчас, вечер заканчивается. Как и моя бутылка.

– Пока, Карола, пока, ребята.

Все прощаются друг с другом, обмениваются поцелуями, договариваются о встрече, напоминают друг другу о намеченных делах. Мы стоим на улице. Скоро мы остаемся одни.

– Ну, куда ты?

– Никуда. Я приехал со своим другом Гвидо на машине, но он уже уехал.

– Не волнуйся, я на машине. Я тебя отвезу, давай.

И я сажусь в ее синий «Мини Купер» последней модели.

– Забавно, да? – она кидает на меня взгляд, не переставая вести машину. – Когда мы познакомились, мы поехали на твоем мотоцикле, и я сидела сзади тебя, а теперь мы на машине, и ты мой пассажир.

– Да, забавно…

Я не знаю, что добавить. Единственное, что меня интересует – было ли это тоже запланировано у Гвидо. Классно задумано, кот Базилио. Снова вспоминаю его улыбку, как он мне подмигнул и как вовремя ушел со сцены: великий комбинатор чужих судеб… Но почему именно моей?

– Держи, – Баби протягивает мне свой шарф.

– Спасибо, но мне не холодно!

Она смеется:

– Дурачок! – теперь ее взгляд становится серьезнее. – Повяжи себе на глаза. Ты не должен ничего видеть. Помнишь? Теперь моя очередь. А твоя очередь – повиноваться.

Я молча обвязываю шарф вокруг головы, как когда‑ то сделала она. В тот раз, когда сидела за мной на мотоцикле. Тогда она, с завязанными глазами, крепко держалась за меня, давая увезти себя к тому дому в Анседонии, к ее мечте, той ночью, это было у нее в первый раз… Сейчас я чувствую, как спокойно она ведет машину, как включила музыку погромче и как эта музыка, она сама и бутылка рома, которую я в себя влил, уносят меня куда‑ то.

– Ну вот, приехали.

Я снимаю шарф‑ повязку и в темноте различаю ее контуры. Башня.

– Ты помнишь? Тот раз, когда ты заснул?

Как я могу это забыть? Потом, когда я проснулся, мы поссорились, а потом помирились. Как мирятся все влюбленные. И сам не знаю каким образом, вдруг она оказывается у меня в объятиях. А ведь мы и не ссорились. В этот раз – не ссорились… Она целует меня. Ничуть не стесняясь, и улыбается в полутьме.

– Эй, сколько же ты выпил?

– Немного.

Но, похоже, это для нее неважно. Она гладит меня по плечу.

– Я по тебе скучала, знаешь?

Я чувствую себя идиотом, что я могу сказать? Откуда мне знать? И правда ли это? Почему она мне это говорит? Зачем? А я? Я просто не знаю, что сказать. Мне хотелось бы вообще ничего не говорить. Но у меня само собой срывается:

– Да?

– Серьезно, – она улыбается. Потом расстегивает мне рубашку и спокойно, не торопясь еще более уверенная, чем тогда, когда мы расстались, говорит: – Выйди.

Она почти выталкивает меня из машины и смеется: пошел дождь. Она распахивает блузку, снимает бюстгальтер, обнажив грудь. Она открывается ласковому дождю, и мне – а я ласкаю языком ее мокрые соски. Уверенными движениями она расстегивает мне ремень, потом – брюки, они падают, просовывает мне в трусы руку и шепчет на ухо:

– Вот он… Привет… Сколько лет, сколько зим…

Бесстыдная – она не была такой раньше. Во всяком случае, со мной. Она целует меня в грудь, а с неба продолжает лить вода. И Баби скользит вниз, но капли настигают ее и там. А я отдаюсь этому дождю, падающему с неба, выпитому рому и ей, опустившейся на землю. Мне нравится. Она все делает очень хорошо. Мне ужасно нравится, и я почти страдаю от сознания этого. Весь мокрый, упоенный ее губами, сосущими меня почти с яростью, я не сопротивляюсь. На меня нахлынуло прошлое… Вся боль, что мучила меня… Женщина, которую я потерял… Я поднимаю лицо к небу. И вижу капли дождя, освещенные нежным сиянием далекой луны. Мне бы хотелось, как Баттисти… «А я сказала ему нет, и вот возвращаюсь к тебе, со всеми своими бедами, с несбывшимися надеждами, потому что я боюсь теперь жить…» А вот я, наоборот, остаюсь. А она все продолжает, действуя все быстрее и быстрее, не останавливаясь, губы ее жадно прикасаются к моему телу. Потом отстраняется, встает и тянет меня вниз, я падаю. Я растягиваюсь рядом с ней, прямо под дождем. Она садится на меня верхом, поднимает юбку, а под ней – уже ничего не надето. Мокрая, она раздвигает мне руки, она на мне. Начинает двигаться вверх‑ вниз. Сверху льет вода. У меня кружится голова, я слишком много выпил. Баби, сидя сверху, улыбается – получает удовольствие, лицо у нее сладострастное, чувственное, жадное. А я касаюсь мокрых стеблей травы и сжимаю их, и на какой‑ то миг не хочу быть здесь. Но как же… А та улыбка, которую я так любил? Разве не для этого ты вернулся? И вдруг – вспышка. Без света. Как хлопанье крыльев ночной птицы: тихое, почти не слышное. И ее голос:

– Никаких «может быть». Созвонимся! И без отговорок!

И тут, как из мути пикселей, как на слишком передержанной фотографии, как на темном квадрате полароида… Вдруг в моем мозгу четко вспыхивает… Джин. Нежная Джин, мягкая Джин, забавная Джин, чистая Джин. Она вся мне открывается, во всей своей красоте. И далекая луна, кажется, поворачивается ко мне другим своим лицом. Недовольным, неприязненным, разочарованным, преданным. И в этом бледном лунном свете я вижу все, чего ни за что не хотел бы увидеть… как по волшебству дождь вдруг ослабевает, пары алкоголя испаряются. И я, неожиданно просветленный, пытаюсь высвободиться из‑ под нее. Но Баби сжимает меня все крепче, она цепко держит меня, и ходит вверх‑ вниз, почти с яростью, она продолжает свой бег все с большей страстью, нет, она мне не даст сбежать. Мои попытки лишь усилили ее желание и она, скача на мне, наслаждается, а я задыхаюсь, она не дает мне вздохнуть. Еще, еще, еще. Она сползает в последний момент, когда я кончаю. Она довольна, умиротворена, она, наконец, насытилась, и расслабляется, лежа на мне. Она улетает, оставив на земле двух несчастных. Мое семя и мою вину. Потом тихонько целует меня, ее поцелуй пахнет непонятно чем. Я знаю только одно: от этого поцелуя я еще сильнее ощущаю свою вину. Баби улыбается мне под дождем, ее улыбка – совершенно женская, она не была такой. Она другая. Кривое зеркало того, что я так сильно любил.

– Знаешь, Стэп, мне нужно кое‑ что тебе сказать…

Я одеваюсь под дождем, – я так хотел бы, чтобы он был очищающим, – под этими темными тучами, взирающими на меня инквизиторским взглядом, под луной, повернувшейся ко мне разъяренным лицом. Она продолжает:

– Надеюсь, ты не разозлишься…

Я молча продолжаю одеваться. И смотрю на нее. Я? Чтобы я разозлился?

Она обеими руками отводит назад мокрые волосы. Потом склоняет голову, пытаясь придать себе детский вид. Но это уже невозможно. У нее не получается.

– Ну, так вот… я хотела сказать тебе, что через несколько месяцев выхожу замуж.

Глухая ночь. Клаудио исколесил весь Рим. Он все никак не может поверить, что так прокололся. Как он мог не заметить, что телефон не его, а жены. Впрочем, они абсолютно похожи. Черт бы его подрал тогда, когда он купился на ту рекламу. Это была ловушка. Он, конечно, сэкономил, но сколько ему теперь придется заплатить за все? И сколько лет он будет платить? Он даже представить себе не может, во что ему это обойдется. Но, так или иначе, надо это пережить. Сейчас два часа. Должно быть, все уже легли. Он паркуется около дома, на улице, чтобы никто не услышал, что он приехал. Потом тихонько подходит к воротам, бесшумно их открывает, закрывает так же тихо. Подходит к двери дома, тихо‑ тихо, медленно‑ медленно, аккуратно поворачивает ручку двери, стараясь не шуметь. Но щелчок замка выдает его с головой.

– Папа, это ты? – в гостиной появляется Даниела. – Привет! Я ждала тебя, не ложилась: я счастлива! Я сдала экзамены, сегодня получила оценки, ребенок чувствует себя отлично и, главное, у меня нет СПИДа!

Но Клаудио не успевает за нее порадоваться. Из темной кухни на него вылетает Раффаэлла. Она нападает на него сзади, напрыгнув почти верхом, крича, царапая ему щеки ногтями, дергая за волосы, кусая за уши. Раффаэлла превращается в гарпию, такую орущую птицу с когтями, раздирающими ему спину. Ногами она жестко обхватила Клаудио за талию и не отпускает. Клаудио тоже начинает кричать – от боли – и как умалишенный мчится по коридору на глазах у оторопевшей Даниелы, которая совершенно не в курсе происходящего и просто хотела поделиться своей радостью с родителями. Добежав до конца коридора, Клаудио резко разворачивается и прыгает в большой шкаф, открыв его плечом и сильным рывком скинув гарпию. Он оказывается среди пальто, шуб и другой одежды, падающей с вешалок. Среди запаха нафталина, среди коробок с обувью и всевозможных подарков к прошлым праздникам, уже безнадежно забытых, Клаудио удается освободиться от Раффаэллы; он выскакивает из шкафа и бежит в свою комнату. В этот момент в коридор выглядывает Баби.

– Да что тут происходит? Что, воры залезли? – она видит отца, залитого кровью. – Что с тобой случилось? Что с тобой сделали?

И тут появляется Раффаэлла.

– Что с ним сделали? Что он с нами сделал! Несколько месяцев подряд трахался с какой‑ то бразильянкой в железнодорожной гостинице!

С этими словами она срывает со сломанного шкафа кусок створки и пытается ударить Клаудио, но тот закрывается в комнате. Он вынимает свой чемодан. Открывает шкаф и замирает: все его рубашки, пиджаки, брюки, свитера, все его костюмы разорваны, разрезаны, разодраны на куски. Весь огромный шкаф. Клаудио берет единственную вещь, оставшуюся целой. Открывает дверь и выходит из комнаты. Баби бежит ему навстречу.

– Папа, куда ты?

– Я ухожу. Вы все меня достали. Вам не понять, что человеку нужна свобода…

Раффаэлла неожиданно нападает на него сзади, и створкой от шкафа бьет куда‑ то между шеей и затылком. Но Клаудио оказывается быстрее и прикрывается книгой Гоццано. А еще говорят, что литература – бесполезная вещь. Он стремительно убегает по коридору, и вот он уже почти на пороге. Но Баби догоняет его в дверях.

– Папа, кто же поведет меня к алтарю?