Федерико Моччиа 23 страница

– Ай!

На этот раз раскланялась Джин, и вьетнамские женщины радостно кричат. Не знаю, будет ли у нас ребенок. Но зато ясно другое: если у нас будут проблемы с работой, мы всегда сможем давать спектакли нашей маленькой труппой.

* * *

Малайзия. Перхентиан. Тиоман.

Загорелые, отдохнувшие, слегка обгоревшие на солнце, которое не оставляло нас ни на минуту, мы идем рядом. Полдень. Такой же, как всегда. Как всегда в те дни, когда у тебя отпуск. Мы останавливаемся около художника, сидящего в тени пальмы, и, не раздумывая, выбираем.

– Вот эту!

На песке в ряд лежат картины, как огромные разноцветные раковины, оставленные сохнуть на солнце. Мы выбираем одну и ту же картину, нам смешно, нас зацепила одна и та же вещь.

– Видишь, какие мы симбиотичные?

– Да уж.

Я плачу пять долларов, художник нам ее заворачивает, мы забираем картину и медленно идем к нашему бунгало.

– Я беспокоюсь.

– Из‑ за чего? Из‑ за своего живота? Еще рано.

– Дурак! Мне кажется странным, что за десять дней мы ни разу не поссорились! Ни разу. Все дни вместе и ни одной ссоры.

– Уж лучше скажи: все ночи вместе, и мы всегда занимались…

Джин резко поворачивается ко мне, лицо у нее жесткое.

– Всегда занимались любовью! Не сердись, пожалуйста, не надо так на меня смотреть. Именно это я и собирался сказать. Все ночи вместе, и всегда занимались любовью.

– Да, да, конечно.

– Хотя… Извини меня, Джин. Мы все время трахались, это лучше передает суть.

Я убегаю.

– Кретин, значит, ты все же хочешь поссориться!

Джин бежит за мной. Я быстро открываю дверь бунгало и заскакиваю внутрь. Скоро вбегает и она.

– Так ты хочешь поссориться.

– Нет, смотри… – я указываю на окно. – Уже темно. Уже поздно – если мы собрались ссориться, то давай завтра днем, – я притягиваю ее к себе. – Потому что ночью…

– Ночью? – повторяет за мной Джин.

– Мы занимаемся любовью. Будем называть это так, как ты хочешь.

– Ну, хорошо.

Джин улыбается. Я целую ее. Она очень красивая. Я немного отстраняюсь от ее лица. И тоже улыбаюсь.

– Но зато сейчас мы будем трахаться!

Она снова бьет меня. Но тут же мы погружаемся в свежие простыни, пахнущие морем. И, трахаясь, занимаемся любовью.

Мы провели несколько дней на острове. И это правда – ни разу не поссорились. Даже наоборот. Здорово повеселились. Я и представить себе не мог – с такой как она… Позавчера вечером я качался один на морских волнах. Они казались мне сладкими, настолько они были мягкими и теплыми в этом тихом мелководье. А может быть, так казалось из‑ за красоты и простоты того поцелуя, которым мы перед этим обменялись. И так, молча, глядя друг другу в глаза, обнявшись, мы лежали под луной, ничего дальше не предпринимая. Мы смеялись, болтали, обнимались. Что самое приятное в островах, подобных этому, это то, что у тебя нет никаких обязательств. Все, что ты делаешь, ты делаешь только потому, что тебе этого хочется, а не потому, что ты должен это сделать. Каждый день мы ужинаем в одном и том же ресторане. Он сделан из дерева, и стоит прямо над морем: спускаешься на три ступеньки – и ты уже в воде. Мы читаем меню, не особенно понимая, что там написано. В конце концов, мы всегда просим разъяснений. Все, кто там работает, очень милы и всегда улыбаются. Выслушав их более или менее понятные объяснения, сопровождаемые жестами и смехом, мы каждый раз берем новое блюдо. Может быть, потому что нам хочется попробовать всего понемножку, потому что мы надеемся, что какое‑ нибудь рано или поздно нам как‑ то особенно понравится. Но в основном – потому что нам хорошо.

– И пожалуйста, без странных соусов, ничего сверху. Nothing, nothing…

Те в ответ кивают. Всегда. Даже когда мы говорим явные глупости. В конце концов, мы никогда не знаем, что нам принесут на самом деле. Иногда это было вкусно, иногда нет. Я пытаюсь дать Джин совет:

– Ты никогда не ошибешься, если возьмешь жареную «pescado».

Она смеется.

– Боже, ты как старичок. Интересно же все попробовать.

Оглядываюсь вокруг. На этом острове довольно пустынно. За столиком, стоящем в глубине, обедает еще одна пара. Они старше и молчаливее нас. Наверное, это в порядке вещей, что с возрастом у людей становится меньше тем для обсуждений? Не знаю, и знать ничего не хочу об этом. Я не спешу. Все само откроется со временем. А вот Джин болтает напропалую – обо всем понемногу, рассказывает смешные или любопытные вещи. Она посвящает меня в разные детали своей жизни, и я становлюсь их участником, потому что воспринимаю все через призму ее взгляда. И потом, у нее масса неожиданных предложений.

– Слушай, у меня прекрасная идея. Давай завтра поедем вон на тот остров. Нет, лучше возьмем лодку и будем ловить рыбу. Нет, нет, лучше давай исследуем наш остров… Что скажешь?

Я улыбаюсь. Не буду говорить ей, что остров‑ то в километр диаметром.

– Конечно, чудная идея.

– Да какая же именно? Я тебе три предложила.

– Все три прекрасные.

– Иногда мне кажется, что ты надо мной смеешься.

– Почему ты так говоришь? Ты очень красивая.

– Вот видишь, ты смеешься надо мной.

Я придвигаюсь ближе и целую ее. Поцелуй долгий‑ долгий. С закрытыми глазами. Это совершенно свободный поцелуй. Ветер пытается проскочить меж нашими губами, нашими щеками, волосами… И ничего у него не получается, ему не пройти. Мы – одно целое. Только слышно, как под нами разбиваются небольшие волны – это дыхание моря, эхом отзывающееся на наше дыхание, пропитанное солью… И на какой‑ то миг мне становится страшно. А если я снова захочу полностью раствориться? И что потом? Но пока я растворяюсь в этом поцелуе. Потому что этот страх нравится мне, он здоровый. Джин неожиданно отстраняется и смотрит на меня в упор.

– Эй, что это ты так смотришь на меня? О чем думаешь?

Я собираю ее волосы, которые уносит ветер. Аккуратно собираю их в руке. И отвожу их назад, убираю с прекрасного лица.

– Я хочу заниматься любовью с тобой.

Джин встает. Берет пиджак. На какую‑ то минуту мне кажется, что она рассердилась. Но она оборачивается и дарит мне чудесную улыбку.

– Что‑ то я уже не хочу есть. Пойдем?

Встаю, оставляю деньги на столе и догоняю ее. Мы идем вдоль моря. Я обнимаю Джин. Ночь. Луна. Легкий ветерок. Вдалеке видны лодки. Полощутся на ветру белые паруса. Кажется, что они, прощаясь, машут нам носовыми платками. Да нет, мы не уезжаем. Пока нет. Мелкие волны почти беззвучно ласкают нам щиколотки. Они теплые и медленные. Они все понимают. Они похожи на прелюдию к поцелую. Они как бы боятся побеспокоить нас. Официант подходит с тарелками к нашему столику. Но нас там уже нет. Оглядываясь, он видит нас. Мы уже далеко. Он зовет нас.

– Завтра, мы поедим завтра.

Он качает головой и улыбается. Да, это остров чудо как прекрасен. Здесь все уважают любовь.

Когда я был маленьким и возвращался домой после каникул, Рим всякий раз казался мне совершенно другим. Более чистым, больше порядка, меньше машин, кое‑ где движение поменялось в другую сторону, появлялся новый светофор. На этот раз город мне кажется точно таким же, каким мы его покинули. А вот Джин, похоже, изменилась. Смотрю на нее незаметно. Она вся такая правильная, ждет нашей очереди на такси. То и дело отбрасывает с лица волосы и они, еще просоленные морем, послушны. Нет, не изменилась. Просто стала больше женственной. Под ногами у нее стоит сумка, а легкий рюкзак висит на правом плече. Лицо серьезное, но черты мягкие. Джин оборачивается, смотрит на меня и улыбается. Она мама? О Боже, а если она и вправду ждет ребенка? Я был сумасшедший. Джин смотрит на меня с интересом, наверное, пытается догадаться, о чем я думаю. Я смотрю на нее, размышляя о ее животе. Их уже двое? Я вспоминаю сцену, которую видел в детстве. Это история о Лигабуэ[62]. Не о певце, а о художнике. Глядя на свою натурщицу, рисуя ее на холсте, Лигабуэ понял, что она беременна, только по ее сияющим глазам и по смягченным формам ее тела. Но я не художник. Хотя я был более сумасшедшим, чем Лигабуэ.

– А можно узнать, о чем ты думаешь?

– Тебе это покажется странным, но я думал о Лигабуэ.

– Да ты что? Знаешь, он мне нравится и как певец, и как мужчина.

Джин весело напевает песенку, сильно фальшивя. Она знает все слова песни «Бывают ночи», но она не догадалась о моих мыслях. К счастью. По крайней мере, на этот раз.

– Эй, знаешь что? А Лигабуэ мне нравится еще и как режиссер… Ты видел его «Радиострелу»?

– Нет.

Подходит наша очередь. Мы кладем свои сумки в багажник и садимся.

– Жаль, там есть одна прикольная фраза… Мол, внутри меня есть большая дыра, но рок‑ н‑ ролл, подружки, футбол, удовлетворение от работы, шалости с друзьями – все это заполняет эту дыру.

– Неплохо сказано… ты еще и фразы оттуда помнишь?

Джин настаивает:

– Это «С десяти до нуля»?

– Ничего подобного.

– А ты уверен, что думал о певце, а не о художнике Лигабуэ?

Джин смотрит на меня с интересом. Эта девушка беспокоит меня. Я объясняю таксисту дорогу к Джин, и он трогается с места. Фу‑ у‑ у. Все знают все. Я надеваю темные очки. Джин смеется.

– Застукала я тебя? Или ты не знаешь, кто это?

Ответа она не ждет. Решает оставить меня в покое. Прислоняется к моему плечу, как тогда в самолете. Как все эти последние ночи. Я вижу ее отражение в зеркальце таксиста. Она закрывает глаза. Кажется, она отдыхает. Потом снова открывает и встречается со мной взглядом, хотя я и в очках. Джин улыбается. Может быть, все поняла. Может быть. Но одно точно – если будет девочка, она назовет ее Сибиллой.

Последние прощания.

– Пока. Созвонимся.

С рюкзаком на плече и сумкой в руках она входит в подъезд. Я смотрю, как она идет, и не могу помочь ей. Она не велит.

– Мне не надо помогать. И к тому же я ненавижу долгие прощания. Иди давай!

Снова сажусь в такси и называю свой адрес. Таксист кивает. Он знает дорогу. Впрочем, это же его работа. И тут на меня накатывают воспоминания о нашем путешествии. Как будто быстро перелистываются страницы альбома. И я выбираю самые лучшие фотографии. Купание в море, поцелуи, шутки, ужины, веселая болтовня, жаркая любовь, ленивые пробуждения. А теперь что? Мне неспокойно, и не только из‑ за смены часового пояса. Я скучаю по Джин. Оставить ее дома сразу после поездки – это как бы снова уехать, но не зная, куда и, главное, с кем. Одному. Я уже скучаю по Джин. Вот что меня беспокоит. Не слишком ли я стал романтичным?

– Приехали.

К счастью, меня возвращает к реальности счетчик. Я выхожу. Не дожидаясь сдачи, беру свой багаж и направляюсь к дому.

– Есть кто‑ нибудь?

Тишина. Так даже лучше. Мне надо потихоньку войти в ритм повседневности: без особого шума, без лишних вопросов. Вынимаю из сумки вещи, бросаю то, что надо постирать, в корзину и встаю под душ. Я не чувствую смену часового пояса, но зато слышу как звонит телефон. Выхожу из душа. Беру телефон, вытираю голову, прежде чем ответить. Это она, Джин.

– Ой, я включил его секунду назад, перед душем. Я так и знал, что ты не удержишься.

– Слушай, я тебе звоню, чтобы узнать, как ты справляешься. У тебя не начался приступ воздержания… от любви?

– У меня? – я отдаляю телефон от уха и делаю вид, что обращаюсь к толпе девушек. – Спокойно, девчонки, спокойно… я иду!

Джин напускает на себя безразличие.

– Странно, что ты не сказал – лечу. И – секундочку, девушки! Тебе надо быть поискреннее. И пусть они не строят иллюзий! Ха‑ ха!

– М‑ м‑ м! Язва. Если так и дальше пойдет, надо поговорить с Романи насчет твоего участия в передаче типа «Случай года», и мы тут же отправимся в мировое турне.

– Не будем так далеко забегать… Ты лучше продумай речь для моих родителей, тебе придется объясниться с ними через несколько дней.

– Что такое?

– Ну, если еще пару дней не придут «они», прийти придется тебе…

– А что такое?

– Сроки подходят, а «они» все не наступают, значит, я беременна! Ищи слова для предложения руки, извинения и все такое прочее.

Я молчу.

– Ну вот. Наконец‑ то ты понял! Развлекайся со своими девушками, времени тебе осталось мало!

– А я‑ то думал, что мне только имя надо будет выбрать.

– Конечно. Это самое простое! Нет уж, над этим подумаю я. А ты займись всем остальным. Знаешь, что обычно говорит моя мама? «Ты хотела велосипед? Крути педали! »

– Педали… если это будет девочка, можно назвать ее Педаль. Это наверняка будет очень спортивная девочка, и вдобавок, это будет как бы в честь твоей мамы.

– Неплохо. Я‑ то думала, ты в депрессии. А ты еще в состоянии всякие глупости говорить.

– Да, но это уже последние. Знаешь, папы должны быть очень серьезными. А ты уверена, что папа – я? Мой дедушка говорил: «Кто мать всегда ясно, кто отец – вот вопрос».

– Вот и молодец, будешь всю жизнь сомневаться. Но зато, если он будет дурачок, будь уверен – он твой!

– А если умный?!

– Стэп… давай не будем ссориться.

– А кто ссорится?

– Я по тебе скучаю…

Я снова отвожу телефон.

– Девушки, хотите знать, что она мне сказала? Что она по мне скучает.

– Какой же ты глупенький…

– Ты изменилась?

– В смысле?

– Обычно ты говоришь – дурак.

– А что лучше – глупенький или дурак?

– Ну, вообще‑ то глупенький мне больше нравится… и потом, ты сказала, что дурак – это мой сын, а меня тогда ты должна называть глупеньким, иначе в доме ничего будет не понять. Видишь, какая путаница?

– Кретин!

– Ну вот… а кретин‑ то кто? Кто‑ то другой?

И мы смеемся. И продолжаем весело болтать неизвестно о чем и неизвестно почему. Потом решаем повесить трубки и созвониться завтра. Бесполезное обещание. Мы уже и так это сделали. Когда долго болтаешь по телефону, когда не замечаешь, как бегут минуты, когда слова не имеют никакого смысла, когда думаешь, что если бы тебя кто‑ нибудь услышал, подумал бы, что ты свихнулся, когда никто из двоих не хочет класть трубку, когда после того, как она все же положила трубку, ты проверяешь, действительно ли она это сделала, это значит, ты попал. Или лучше сказать – ты влюблен. Что, по сути, одно и то же…

Следующие дни в Риме – самые обычные дни. Часовой пояс занял свое место. Снова холодно. Мы живем под разными крышами. Море отдаляется. Становится воспоминанием. Только фотографии напоминают об этом удивительном путешествии.

Но и они, в конце концов, занимают свое место в какой‑ нибудь коробке и забываются. Романи был рад нас снова увидеть, веселых и загорелых – в общем‑ то, благодаря ему. Еще больше он обрадовался, узнав, что мы готовы подписать контракт – работу мы получили тоже благодаря ему. У Паоло и Фабиолы, похоже, все хорошо. Паоло оставил идею стать агентом. Моим агентом. Он снова вернулся к своей коммерческой деятельности. Он позволяет Фабиоле, своей подруге, принимать за него решения, и поэтому все счета у него снова сошлись. Потому что, если бы у него счета не сошлись как на работе, так и вне ее, он бы рехнулся. Насколько мне известно из рассказов Паоло, мой отец и его подруга, имени которой мне никак не вспомнить, – впрочем, я на этот счет не напрягаюсь, – живут душа в душу, в согласии и любви. В любви. Насчет этого я тоже не хочу напрягаться. А вот о личной жизни мамы Паоло не имеет никаких сведений. Или, по крайней мере, ничего мне об этом не говорит. Он очень беспокоится за ее здоровье: несколько раз он видел маму в больнице, где она проходила какие‑ то обследования. Но и об этом Паоло ничего не знает точно. Или и в этом случае не хочет мне ничего говорить. Насчет этого я тоже не напрягаюсь. Просто не могу этого сделать. Мне было трудно даже прочитать книгу, которую мне подарила мама. Это история, очень похожая на нашу, но со счастливым концом. Там счастливый конец. Но это ведь просто книга.

– Привет, что делаешь?

– Собираю сумку и иду в спортзал.

Жизнь обрела прежний ритм. И Джин тоже.

– Да ты что, я тоже туда собираюсь, но чуть позже. Сегодня я иду… – она делает паузу, разыскивая в своем календаре подходящий спортзал. – В «Грегори Джим» на улице Григория VII! Хотя бы не слишком далеко. Увидимся?

– Конечно.

– Тогда целую и до скорого.

Даже не знаю, что должно случиться, чтобы я потерял уверенность в этом «конечно».

В спортзале здороваюсь с народом. И начинаю тренироваться. Без особых рывков, без напряга. Боюсь потянуть мышцы. Слишком долго я не тренировался.

– Эй, привет, с возвращением!

Это Гвидо Балестри, худой и, как всегда, улыбающийся. На нем все так же болтается бордовый тренировочный костюм, и новый худи, но той же марки, что и все его вещи.

– Привет. Тренируешься?

– Нет, я зашел в зал специально – надеялся встретить тебя.

– У меня нет ни лиры… – он смеется, потому что мы оба прекрасно знаем, что это последнее, в чем он мог бы испытывать нужду. – И некоторое время мне нельзя драться.

– Это точно. Не стоит лишний раз высовываться. Ты теперь звезда драки! – я понимаю, что он, должно быть, следил за моими перипетиями. Но он считает нужным подчеркнуть это. – Я вырезал все статьи: герой, рыцарь, палач телевидения…

– Да, им досталось.

– Судя по фотографиям, которые я видел – изрядно!

– Я и не знал. Что, фото тех троих тоже напечатали? Я что‑ то не видел.

Но это неважно. Я и сейчас зримо представляю себе ту сцену, со всеми ее участниками. Стараюсь перевести разговор на другую тему.

– Ну ладно, кроме шуток, что я могу для тебя сделать?

– Это я могу что‑ то сделать для тебя. Я заеду за тобой в девять, Стэп. Ты свободен?

– Смотря для чего.

– Эй, да ты стал как те дамочки, что строят из себя черт‑ те что. Из разряда «я пошла бы, но не могу». Я отвезу тебя на классный праздник, там все в порядке, все путем, и только не говори мне, что попал под чей‑ то каблук! Увидимся с друзьями, оторвемся!

Идея снова встретиться со старыми друзьями нравится мне. Прошло столько времени. Почему бы нет. Отключиться на некоторое время от всего. Окунуться в прошлое. Думаю о Полло, и мне уже не больно. Тряхнуть стариной – это то, что надо. Хлопнуть по плечу ребят, которых столько не видел. Пара‑ тройка воспоминаний, крепкие рукопожатия и искренние взгляды. Друзья по дракам. Самые верные друзья.

– Почему бы нет.

– О’кей, тогда дай мне адрес, я заеду за тобой на машине.

Мы прощаемся.

– До девяти! Спасибо…

Продолжаю заниматься. Делаю это с большей отдачей. Какая самонадеянность! Что ты делаешь? Ты хочешь снова быть в форме, чтобы встретиться со старыми друзьями? Быть на высоте их представления о тебе? Стэп, легенда! Посмеиваясь над собой, решаю заканчивать с тренажерами и отправляюсь в душ.

Некоторое время спустя, дома. У меня звонит телефон.

– Привет, ты так и не заехал.

Джин несколько разочарована.

– Нет… я просто думал, ты еще в спортзале.

– Да где там! Пришлось помогать маме с покупками. Потом она поняла, что забыла купить молоко, и я снова пошла в магазин. А потом еще и лифт сломался.

– Хоть ты и не ходила в зал, все равно ты в хорошей спортивной форме.

– Да, уж. Ягодичные мышцы у меня что надо! Хочешь приехать посмотреть на них сейчас? Мне как раз надо пойти наверх забрать белье на террасе – сегодня обещали дождь.

– Нет, не смогу. За мной скоро заедет один приятель.

– А‑ а… – Джин заметно огорчена.

– Один мой друг, Гвидо Балестри, такой длинный худой… Он был тогда, когда мы ходили к «Полковнику», – я стараюсь успокоить ее.

– Нет, не помню. Хорошо, как хочешь. Я все равно иду на террасу. А потом…

– Ну ладно, не дуйся. Как там, все еще ничего?

– Пока нет. Пока ты еще папаша в проекте…

– Ну, этим надо воспользоваться – сегодня же это и сделаю. Давай, может быть, созвонимся сегодня.

– Никаких «может быть». Созвонимся! И без отговорок.

– Хорошо, – я смеюсь. – Как скажешь, третий дан.

Я не успеваю повесить трубку, как снизу звонят.

Это Гвидо.

– Иду.

Раффаэлла в волнении ходит по дому. Что ты будешь делать? Ничего не сходится. Это хуже, чем в колбасном магазине: каждый раз у тебя на чеке что‑ то добавляется, или на заправке на площади: тебе заправляют полный бак и моют машину. И это люди, которым ты доверяешь, – они извиняются и произносят одну и ту же фразу: «Ну посмотрите, это же пустяк. Один евро, синьора, ну что тут такого? ». Кажется, тебя специально выбрали для их трюков. Но здесь речь совсем о другом. О Клаудио. Клаудио изменился. Взять позавчерашний день, когда они занимались любовью: он почему‑ то не захотел снять рубашку. Странно. Он даже читает теперь не то, что всегда – что уж говорить о музыке. Раньше он читал только «Диаболик», максимум – «Панораму». Да и то покупал ее, только если на первой обложке была какая‑ нибудь красуля. Естественно, полуголая. Ну, это‑ то в порядке вещей. Он, конечно, утверждал, что внутри – очень важная статья о мире финансов. А сейчас? Как объяснить эту книгу? Раффаэлла подходит к тумбочке Клаудио и берет ее в руки. «Стихи» Гвидо Гоццано. Перелистывает ее. Ничего особенного. Ничего в них нет. И вдруг из книги что‑ то падает на пол. Открытка. Раффаэлла быстро переворачивает ее, чтобы посмотреть, что там написано. Ничего. Только марка и подпись того, кто ее послал. «Ф». Одна буква «Ф». Марка бразильская. Кто бы мог ему ее послать?

Кто‑ то, кто был в Бразилии. Она смотрит дату на штемпеле. Открытка была послана шесть месяцев назад. Кто из друзей мог ездить в Бразилию шесть месяцев назад? Филипп, Ферруччо, Франко. Нет. По‑ моему, никто из них не ездил. Тем более, жены никого из них бы туда не отпустили. Разве что кто‑ то из них ездил туда тайно… И послал Клаудио такую открытку с буквой «Ф»? Нет. Не сходится. Раффаэлла переворачивает открытку и смотрит с другой стороны. Там некая бразильская красотка. Классическая фотография девицы, идущей вдоль пляжа, выставив напоказ задницу в купальнике размером с фиговый листок. Странно, но на фото четко видно ее лицо. Она улыбается. Ничего такого. Она кладет открытку обратно в книгу и листает ее дальше. На одной странице видит фразу, подчеркнутую красным карандашом. Что за ерунда? Клаудио ненавидит красный цвет. Он бы ни за что не взял такой карандаш. Он напоминает ему о его школьных ошибках, которые Клаудио делал именно потому, что никогда ничего не читал. А сам подчеркнутый стих? «Мне нравятся лишь розы, что не сорвал». С приписанным восклицательным знаком. Восклицательным знаком? Кто‑ то еще вдобавок нарушил синтаксис поэта, исказил его. Этот кто‑ то никого и ничего не уважает. Даже меня. В первую очередь – меня. Раффаэлла быстро добирается до последней страницы, чтобы посмотреть, есть ли там цена. Но цены нет. То ли ее стерли, то ли заклеили. Нет, вот цена. Она присматривается. Раффаэлла подносит книгу к лицу. И вдруг видит следы от клея. Цена была заклеена. А потом наклейку содрали. Это сделал Клаудио! Он не хотел, чтобы увидели название магазина, где купили эту книгу. Ему ее подарили! И подарила ее эта «Ф». Эта вонючая «Ф». У Раффаэлы в голове все встает на свои места. Нужно что‑ то придумать.

К сожалению, единственный, кого она знает в «Телекоме», это синьор Франки, друг Клаудио. Он наверняка ничего ей не даст: ни распечатку звонков, ни сообщений, посланных Клаудио. Он и под пытками ничего бы не сказал. Раффаэлла уже несколько раз проверяла его телефон. Ни одного сообщения, – ни посланного, ни полученного. И звонков – сделанных и полученных – очень мало. Слишком мало. Это чистый телефон, слишком чистый. А значит, он грязный. Но как это можно сделать? Уж конечно, не так, как сделал этот тупой скряга Меллини: чтобы сэкономить, он взял абонемент «You & Me», в нем можно выбрать телефон, по которому ты чаще всего звонишь, и в него он записал телефон любовницы. Это было раскрыто в два счета. Бедняга! Хотя бы тут он мог бы проявить хоть чуточку вкуса. Теперь он, наверное, счастлив до чертиков: на всем сэкономил. Его даже любовница оставила. А может, он специально так подстроил, чтобы его раскрыли. Когда муж оставляет сообщение в телефоне, это значит, что жену он больше ни во что не ставит. И он не знает, как ей об этом сказать. Так он избегает нудных разговоров. Какие же мужчины сволочи. То есть, я должна быть счастлива, что он сдирает наклейку с книги, и что он от меня все скрывает… Едва успев оценить по достоинству это свое последнее умозаключение, Раффаэлла вдруг придумывает, что надо сделать. Это как озарение, вспышка в сознании. Полузакрыв глаза, она начинает обдумывать свою идею во всех подробностях. И, наконец, улыбается: идея превосходная.

* * *

Немного позже. Клаудио возвращается домой. Раффаэлла выходит ему навстречу.

– Привет, как дела? На работе все хорошо?

– Превосходно.

– Давай помогу тебе.

Клаудио позволяет ей снять с себя пиджак, но останавливается в недоумении. С чего бы такая неожиданная забота? Тут что‑ то не так. А вдруг она что‑ то обнаружила? Или снова что‑ то с девочками?

В любом случае, стоит принять надлежащие меры. Клаудио идет за женой в спальню.

– Милая, все в порядке? Что‑ то случилось?

– Нет, все в порядке, а что? Хочешь чего‑ нибудь выпить?

Она даже спрашивает, не хочет ли он выпить. Значит, проблема все же есть. И серьезная.

– А как Даниела?

– Прекрасно, она сдала экзамены. Результат, кажется, объявят сегодня, но, по‑ моему, у нее все в порядке. А что ты задаешь такие вопросы?

– Знаешь, Раффаэлла, мне кажется, ты сегодня слишком заботливая.

– Да я всегда заботливая.

– Но как‑ то не так!

Верно, думает Раффаэлла. Черт, я выдаю себя с головой.

– Ты прав, от тебя ничего не скроешь! Я совсем забыла, что Габриэла пригласила меня сыграть партию в буррако[63]. А мы, вроде, сказали Феррини, что идем с ними в кино.

– А‑ а… – Клаудио с облегчением вздыхает. – Представь себе, дорогая, по правде говоря, я об этом тоже совершенно забыл. К тому же мне позвонил Фарини и предложил мне сегодня отыграться в бильярд, представляешь! Теперь‑ то уж он точно перейдет в нашу компанию!

– Здорово, я рада! Значит, прими душ и расслабься. Если ты снова проиграешь, он будет думать, что ты делаешь это специально, чтобы доставить ему удовольствие.

– Ты права, сегодня я его побью.

Клаудио раздевается и заходит в душ. Он расслабляется под сильной струей воды. Вот и чудно, думает он. А она еще чувствует себя виноватой. Он спокойно может поехать в гостиницу «Марсала» и получать удовольствие до поздней ночи. Как же ему везет… Знал бы он, насколько он ошибается. Раффаэлла только что поставила точку в своем плане. Несомненно, план не просто прекрасен. Он дьявольски хорош. Клаудио закрывает кран. Быстро вытирается, возбужденный внезапной возможностью легко уехать из дома, и нежно прощается с Раффаэллой.

– А ты что? Не едешь?

– Нет, мы собираемся около десяти. Так что я дождусь Даниелу, она скоро вернется, мне хочется ее встретить.

– Ты права. Передай ей привет, и хорошего тебе вечера.

– И тебе.

Раффаэлла, улыбаясь, провожает его. Клаудио поспешно выскакивает за дверь. Но если бы на затылке у него были глаза, он бы увидел, как эта улыбка превращается в ужасную гримасу. Гримасу женщины, знающей, что ей делать. Раффаэлла берет домашний телефон и звонит обеим дочерям. А потом всем своим близким подругам, которые могли бы искать ее по ее телефону. И всем им говорит одно и то же. Всем говорит одну и ту же ложь.

Чуть позже я сижу в машине с Балестри. Я принес ему пиво. Он ведет машину весело и спортивно, надеюсь – не только из‑ за пива.

– Ну вот. Приехали.

Виа Гроттаросса. Выходим. Напротив виллы припарковано несколько машин, но я ни одну не узнаю. Балестри звонит в домофон. Кореи. Фамилия тоже незнакомая. Гвидо с любопытством смотрит на меня, похоже, ему весело.

– Гвидо, а ты, часом, не ошибся адресом? Что‑ то я не вижу тут мотоциклов. Корси, кто это?

– Это вилла, все нормально. Успокойся. По крайней мере, одного человека ты там точно знаешь.

Нам открывают калитку. Мы входим. Вилла очень красивая, окна в разноцветных занавесках выходят во двор. Полупустой бассейн отдыхает в ожидании майских дней, а рядом – теннисный корт с красной землей и натянутой сеткой, которая как бы охраняет ее. Улыбающийся швейцар ждет нас у двери и отступает в сторону, давая пройти.

– Спасибо.

Гвидо с ним здоровается. Похоже, они знакомы.

– Карола здесь?

– Конечно, здесь, заходите.

Он ведет нас по коридору. На стенах великолепной библиотеки – картины с подсветкой, старинные книги, китайские вазы и хрусталь. Все это стоит на полках светлого дерева. Швейцар открывает дверь в гостиную и отходит в сторону. Там много людей. Какая‑ то девушка бежит нам навстречу.

– Привет!

Она обнимает Гвидо, очень нежно целует его, но не в губы. Наверное, это и есть Карола.

– Тебе все же удалось?

Гвидо с улыбкой поворачивается ко мне, как бы говоря: «Конечно, Карола, разве ты не видишь, кто это? ». Карола смотрит на меня. Какое‑ то удивление проскользнуло по ее лицу. Она смотрит на меня внимательно, как бы оценивая. Чуть закрывает глаза, зажмуривая их, как будто не верит, что я… это я.